Воронин Андрей Николаевич. Мишень для Слепого

   В это время дня подъезды к дому, где располагалась мансарда, обычно были пусты. В этом тихом престижном районе жили в основном бизнесмены да пенсионеры – коренные москвичи. Бизнесмены с утра разъезжались на своих иномарках по офисам, пенсионеры личного транспорта не имели – вот и были свободны проезды…
   Сиверов поднялся по лестнице бегом, как бы испытывая силы. Прежде чем открыть дверь, внимательно осмотрел замок и дверной косяк. Нет, никто здесь не побывал в его отсутствие.
   Длинный ключ легко вошел в замочную скважину.
   Трехсторонние ригели втянулись в металлическое тело двери. Родным и знакомым пахнуло на Глеба, когда он шагнул в свою мастерскую. Теперь можно было расслабиться. Никто его не видел. Первым делом следовало выпить кофе и избавиться от назойливых мыслей. Сиверов знал: никогда нельзя долго думать об одном и том же. Мозг зацикливается, гоняет мысли по кругу, и никакая свежая идея не может прийти в голову. Если хочешь решить какую-нибудь сложную задачу, подумай над ней, а затем па время забудь о проблеме. И решение придет само собой. Подсознание сделает свое дело уже независимо от воли человека. Главное тут – настроиться и поставить перед собой задачу.
   – А как знал Слепой, лучшее средство проветрить мозги – это включить телевизор. Этакий пылесос для головы: можешь ни о чем не думать, глядя на мелькание цветных кадров, вполуха слушая комментарии дикторов или же голоса актеров, вяло и небрежно дублирующих зарубежные фильмы. Мягкое кресло приветливо приняло в свои объятия хозяина. Сиверов подвинул венский стул и забросил на него ноги.
   «Немного отдохну, потом приму душ», – решил он, проходясь пальцами по кнопкам телевизионного пульта дистанционного управления.
   Маленький телевизор «Сони» стоял на старой тумбочке в самом углу мастерской, и его не сразу можно было заметить – естественно, когда он не был включен.
   Но вот засветился экран. Ничто так не раздражало Глеба, как реклама, навязчивая и глупая. Среди рекламных роликов лишь изредка попадались стоящие, способные вызывать улыбку или желание приобрести рекламируемые товары. Обычно реклама оказывала на Сиверова действие, прямо противоположное тому, на которое рассчитывали ее создатели. Стоило ему посмотреть рекламу чая, кофе, шоколада, как напрочь пропадала охота их покупать. Глеб был из тех людей, которые любят сами принимать решения и не терпят над собой никакого диктата. Памперсы, кофе, жевательная резинка, шоколадные батончики… С неестественной скоростью сменялись кадры, за которыми звучали деланно восторженные голоса.
   «Реклама – не жизнь, а ее суррогат», – подумал Сиверов, но выключать телевизор не спешил, именно реклама могла помочь ему избавиться от всяческих сомнений.
   После изображения коробочки тампонов «Оби» на экране возникла голубая заставка с циферблатом часов.
   Нервно, как показалось Сиверову, дергалась секундная стрелка. Минутная же как будто навечно замерла неподалеку отделения, обозначающего двенадцать часов.
   Выпуски новостей тоже очень часто производили на Сиверова удручающее впечатление. Нет, он не считал, что тслеведущие врут, они говорили правду. Но только не всю, утаивая самое основное и главное.
   Политики встречались, общались, жали друг другу руки, подписывали протоколы, договоры, заявления.
   Давали обещания и клятвы своим избирателям… Но самое главное, понимал Сиверов, остается за кадром. Точно так же, как остается спрятанной в корпусе часов пружина, приводящая весь механизм в движение. Говоря с экрана о дружбе, о добрососедстве, политики умалчивают, о чем на самом деле велась речь за закрытыми дверями. Эти переговоры обычно напоминают торг на базаре: мы вам, вы нам. И это еще хорошо, если партнеры разговаривают на равных. Чаще же всего один из них припирает другого к стенке, выставляя ему счета за оказанные услуги. Затем вновь участники переговоров выходят под блики фотокамер, под софиты телеоператоров и с радостными улыбками сообщают, что встреча прошла в дружественной обстановке.
   «Что ж, таковы законы жанра, – подумал Глеб Сиверов, – нельзя же раздражаться из-за того, что и комедия, и высокая трагедия мало походят на жизнь с ее зачастую скучной и однообразной повседневностью».
   Иногда он знал подоплеку событий, иногда догадывался о ней. И тогда увиденное на экране телевизора казалось ему плохо сыгранной пьесой. Хотя исполнители, как правило, были классными, владели актерским мастерством, умели держать паузу, изображать искренность чувств.
   Кончились сообщения о политике, и настало время криминальной хроники.
   И вдруг Глеб встрепенулся. Ему, будто он смотрел видеомагнитофон, а не телевизор, непроизвольно захотелось нажать на клавишу, чтобы остановить картинку на экране, уж очень знакомым было место, откуда журналист вел передачу. Несколько раз приходилось Сиверову бывать во дворе, где жил генерал Потапчук, но впервые он видел этот двор на экране телевизора.
   Телерепортер говорил о том, что москвичи уже привыкли к взрывам в столице и относятся к ним довольно сдержанно, воспринимая как неизбежное зло – такое же, как молния, ливни и другие стихийные бедствия.
   «…Но обычно взрывают машины, – говорил журналист, – лифты, как правило, используют для того, чтобы расстреливать жертвы. А вот в этом доме случилось по-другому. Мина была укреплена в кабине лифта…»
   Дверь подъезда на экране открылась, и Сиверов увидел развороченную шахту лифта. Лохмотья оградительной сетки, свернувшиеся в спирали обрывки тросов.
   «Нет, – стал успокаивать себя Сиверов, – если бы в лифте погиб генерал Потапчук, этот сюжет ни за что бы не показали по телевидению. Хотя… – засомневался он. – Времена теперь другие. Канал-то частный».
   Но репортер тут же развеял его сомнения, сообщив, что в лифте погибли мужчина, его жена и мать; грудной ребенок, находившийся в лифте со своими родными, чудом уцелел. Показали и фотографии погибших, сделанные при жизни. Миловидная молодая женщина и ребенок у нес на руках, на заднем плане муж со своей матерью. Затем журналист стал излагать собственную версию, что, возможно, этим террористическим актом пытались убрать только мужчину – довольно крупного бизнесмена.
   «Но это только версия, причем, одна из версий, – сделал уточнение журналист, интригански понизив голос. И Сиверов уже догадался, о чем тот сейчас скажет. – В этом доме живет немало высокопоставленных чинов из спецслужб, – продолжал журналист. – Возможно, произошла роковая ошибка, и погибли люди, которых никто не собирался убивать».
   – Ну вот, Филиппыч, ты и дождался, – сказал Глеб, выключая телевизор.
   Теперь-то он был убежден в том, что покушение готовилось на генерала Потапчука.
   «Но, возможно, – вновь засомневался Сиверов, – хотели напугать. Хотя вряд ли. Тот, кто убивает, наверняка хорошо знает свою жертву, а Потапчук не из тех, кто может испугаться. Скорее наоборот – обозлится и станет действовать с удвоенной силой».
   Глеб предполагал, что Федору Филипповичу доложили о том, что агент Слепой уже в Москве, и генерал, не исключено, появится на мансарде с минуты на минуту.
   «Он приехал бы раньше, но решил дать мне возможность немного отдохнуть».
   У Глеба даже не было сил выбросить из фильтра кофеварки использованный кофе, и он насыпал свежий порошок поверх спитого. Налил в резервуар минеральной воды из бутылки и щелкнул кнопкой кофеварки – тут же раздался звонок в дверь, будто это Глеб включил его.
   Сиверов открыл дверь. На пороге стоял Федор Филиппович Потапчук, более мрачный, чем обычно. Его бледное лицо было поцарапано. Пропустив гостя через порог, Глеб закрыл дверь и подал генералу руку.
   – Телекамеру тебе надо поставить, – проворчал генерал, сбрасывая плащ, – а то смело распахиваешь дверь, не зная, кто за ней стоит.
   Сиверов пожал плечами.
   – Чужие сюда не ходят.
   – А если кто-нибудь узнает, где находится твоя мастерская?
   – Такого быть не может.
   Сиверов провел гостя в комнату и усадил в кресло, где совсем недавно сидел сам.
   – Рад видеть вас целым и невредимым, Федор Филиппович.
   Глеб, не дожидаясь, пока вся вода из резервуара через фильтр протечет в колбу, налил кофе.
   Потапчук угрюмо спросил:
   – Знаешь уже?
   – По-моему, никто из этого и не собирался делать большой тайны.
   – Откуда узнал?
   – По телевизору показали.
   – Хороший источник информации для тайного агента, – натянуто рассмеялся Потапчук, прикладываясь к чашечке с кофе.
   Его седые усы окунулись в напиток, и на них заблестели золотистые капли. Носовым платком генерал промокнул губы и покачал головой.
   – Видимо, черная полоса пошла в моей жизни. Впору идти в церковь и ставить свечку.
   – Как это произошло? – нейтральным тоном, словно речь шла о ком-то другом, а не о Потапчуке, поинтересовался Сиверов.
   – В лифте должен был ехать я. Но кабинка небольшая, помог соседям поставить коляску, а сам остался ждать.
   – Да, примерно так я себе и представлял.
   – И тебя я подставил, – глядя прямо в глаза Сиверову, мрачно произнес генерал.
   – Я сам подставился.
   – Ты не мальчишка, чтобы подставляться.
   – Решил сделать все сразу, – усмехнулся Глеб, – и не рассчитал силы.
   – Ладно уж, не притворяйся. Все ты сумел сделать.
   Но только зря мы старались.
   На краешек журнального стола встал старый потертый портфель генерала. Недолго покопавшись в портфеле, Потапчук извлек прозрачную пластиковую Папку и подал ее Глебу.
   – Акт экспертизы на стодолларовые купюры? – даже не глядя на бумагу, спросил Глеб.
   – Он самый. Читай, читай.
   Из акта следовало, что все купюры в пачке самые что ни на есть подлинные.
   Сиверов отложил бумагу, запаянную в пластик, и принялся двумя пальцами вращать пустую чашку из-под кофе.
   – А вот теперь скажи, Глеб Петрович, есть у меня повод радоваться или нет?
   – У нас, – поправил его Сиверов и добавил:
   – Я-то был уверен, что деньги фальшивые.
   – Не ты один. Я тоже сперва обрадовался, старый дурак. Даже не поверил, когда мне принесли заключение, заставил их провести экспертизу второй раз. Деньги настоящие.
   – Тогда я вообще мало что понимаю, – признался Сиверов – Там было, если я могу доверять собственным глазам, около ста миллионов долларов наличными.
   А это не игрушки.
   Генерал сокрушенно вздохнул.
   – Не ломай ты себе голову, потому что выяснил я малоприятные для нас с тобой вещи.
   – Вы сумели выяснить, кто отправлял деньги и кто получал их?
   – Сумел, сумел… Вот она, секретность, черт бы ее побрал! Операция хоть и не законная, но проводится она на государственном уровне…
   Глеб не дал Потапчуку продолжить, потому что догадался обо всем сам.
   – И генерал Разумовский занимается ее обеспечением? По линии ФСК?
   – Именно. За этим он и приехал в Калининградский порт. Россия продала Ираку партию запрещенного для продажи оружия, и расчеты производятся наличными для финансирования секретных операций ФСК. Ты оказался на корабле в самый неподходящий момент: когда происходила передача денег. Те двое русских, о которых ты говорил, – офицеры ФСК. И хорошо еще, что ты никого не пристрелил.
   – Да уж, – пробормотал Сиверов, – хотя, честно говоря, было у меня такое желание.
   – Почему?
   – Морды у них отвратные – что у арабов, что у наших. А может, – он слегка наморщил лоб, – это большие деньги портят выражение лица у нормального человека. Так что, перед Разумовским я не засветился?
   Потапчук развел руками.
   – Слава Богу, никто не знает, кто именно побывал на корабле, иначе я бы не сидел здесь с тобой, не точил бы лясы, а давал объяснения нашему директору. И одними объяснениями дело не кончилось бы.
   – Что-то вы выглядите неважно, – позволил себе такое замечание Глеб – лишь для того, чтобы встряхнуть Потапчука.
   – Хорошо еще, что я вообще хоть как-то выгляжу, – губы Потапчука сложились в бледную улыбку. Он еще хотел что-то сказать, но Сиверов остановил его.
   – Подождите. Я кажется что-то начинаю понимать.
   – Вряд ли, – покачал головой Федор Филиппович, но перебивать Сиверова не стал, а занялся изучением содержимого своего портфеля.
   Доставал из него какие-то бумажки, поджигал их зажигалкой Глеба и бросал в фаянсовую пепельницу.
   – Было бы глупо спрашивать вас о том, сделали ли вы какие-нибудь выводы, Федор Филиппович, из того, что произошло?
   – Понятное дело, попытался.
   – Это не ответ, – резко сказал Сиверов.
   – А какой ответ тебя устроил бы?
   – Давайте вместе попробуем разложить факты по полочкам.
   – Полки-то голые, – усмехнулся Потапчук.
   – Не совсем. Несколько дел вы туда уже поставили.
   Мне кажется, покушение на вас стоит в одном ряду с предыдущими убийствами.
   – Раньше мы с тобой предполагали, что неизвестные убийцы захотят убрать генерала Разумовского.
   – Хорошо. Он стоит рядом с вами на этой же самой полке.
   – Погоди, мы с тобой начинаем путать два разных дела.
   – Не согласен. Они попали в наши руки запутанными.
   – Может быть. Тогда попытаемся отделить одно от другого. Первое – это фальшивые деньги, которые, возможно, не были уничтожены в девяносто первом году.
   Второе – то самое, которым занимается сейчас генерал Разумовский, – получение наличных долларов от иракского режима…
   – Вы, Федор Филиппович, идете абсолютно правильной дорогой. Вспомним, как все происходило. Произошло три убийства, после чего вы обращаетесь к генералу Разумовскому с предупреждением, что, возможно, следующей жертвой станет он…
   – Ты считаешь, Глеб Петрович, я поступил не правильно?
   – Нет. Предупредить – святое дело. Но как он отнесся к вашему предупреждению?
   – Странно как-то. Я уже тебе говорил об этом. И кажется, не придал моим словам должного значения.
   – Смотрите, что получается. Хотели – во всяком случае, так считали вы – убить генерала Разумовского, но почему-то покушение было совершено на вас.
   – Ты же сам сказал, мы находимся на одной полке – До этого вы не интересовали убийцу. А информация о том, что вы знаете о существовании фальшивых денег, могла уйти двумя путями: или через ваш отдел, где разрабатывается версия об их существовании, или через генерала Разумовского, которому, вы сказали о возможном покушении.
   – Я с самого начала действовал не очень-то осторожно, – согласился с Сиверовым Потапчук. – Но теперь искать прорехи, через которые ушла информация, практически бесполезно. Я не знаю, была слежка за гравером или же нет, тогда не было возможности все предугадать.
   – Я думаю несколько о другом…
   – О чем же?
   – А не с самого ли начала действовала рука генерала Разумовского?
   – Мне не хотелось бы так думать.
   – По-вашему, я горю желанием, Федор Филиппович?
   – Я сумел собрать о нем кое-какие сведения, – признался Потапчук.
   – Вот видите, наши мысли движутся в одном направлении.
   – В одном направлении движутся и параллельные прямые, которые нигде не пересекаются.
   – В бесконечности они пересекутся.
   – Бесконечность – это то слово, которого я не люблю, – поморщился генерал.
   – Что вам известно о Разумовском?
   – Кое-что в общих чертах. Я сумел выяснить, что он довольно выгодно отличается от.., от… Ну скажем так: от большинства, к которому принадлежит.
   – В каком смысле?
   – У него довольно скромная квартира, он не строит загородный дом. Дача у него в таком же самом виде, как он се построил в конце семидесятых годов – никаких сногсшибательных трат, Сиверов рассмеялся.
   – И это вас насторожило? В хорошие же времена мы с вами живем, Федор Филиппович.
   – А тебя это не настораживает?
   – То же самое я могу сказать и о вас. Вы не построили себе загородную виллу, не оформили на ближайших родственников пару магазинов, и я не знаю ни одной бензозаправки, которая бы принадлежала вам.
   – Если бы такое досье было получено где-нибудь в США или в Европе, никто бы и беспокоиться не стал.
   А поскольку мы с тобой живем в Зазеркалье, то из имеющейся информации можно сделать два вывода: или же генерал Разумовский кристально чист в своем служении государству, или же он не собирается долго здесь задерживаться и в ближайшее время рванет за границу.
   – Откуда у него на это деньги?
   Потапчук развел руками.
   – Не знаю, но хотелось бы знать.
   – По тому, как вы обстоятельно и неспешно со мной разговариваете, – Сиверов поднялся и подошел к окну, ему легче было говорить с Потапчуком, когда их взгляды не встречались, – я догадываюсь, что вы мне хотите предложить…
   – Да, Глеб, именно так. Я снимаю все свои предыдущие предложения и, если бы ты носил форму, сказал бы: приказываю отдохнуть, заняться собственными делами да и вообще постараться забыть фамилию Разумовский.
   – А вы уверены, что поступаете правильно?
   – С меня хватило и одной ошибки. На сегодняшний день у генерала Разумовского такие полномочия, каких не имеет ни один руководитель спецслужб.
   – Это временное.
   – Конечно, до того момента, – когда окончится операция по продаже оружия и произойдет передача денег.
   Но я не могу себе позволить роскоши отслеживать проводимую им операцию. С меня просто голову снимут, если узнают о моей самодеятельности.
   – Где большие деньги, там и большие искушения, – произнес Сиверов, не отворачиваясь от окна. – И если вы не можете…
   – Не можешь и ты, – тут же напомнил Потапчук.
   – Вам хотелось бы так легко сдаться?
   – Честно признаться – да.
   – Вспомните лифт, мину, погибшего соседа, его семью… Ведь вы живы, Федор Филиппович, лишь по случайности. Их жизнями заплачено за то, что мы разговариваем с вами.
   – Ты мне на жалость не бей, – рассердился генерал Потапчук, – самому тошно. Поделать ничего не могу.
   Мы же с тобой не бандиты, чтобы самим решать, кто прав, кто виноват? Мы можем помешать нужному делу.
   По чистой случайности не убили тебя и ты никого не убил.
   – В каждой случайности есть своя закономерность, – философски заметил Сиверов, ощупывая раненое плечо. – Значит, вы не собираетесь рисковать?
   – Я не собираюсь делать опрометчивых шагов.
   – В ваших словах звучит утешение.
   – Пойми, Глеб, у каждого человека есть свой потолок, выше которого ему не дано прыгнуть.
   – Раньше вы думали иначе.
   – Я всегда думал так, но никогда не говорил тебе, что мы находимся в центре мироздания. Существуют дела поважнее наших, и мы не вправе вмешиваться в них, не думая о последствиях.
   Сиверов не удержался от улыбки, сел прямо на пол, оперевшись спиной о ребристую батарею парового отопления.
   – Погодите, Федор Филиппович… Я представляю, о чем вы сейчас станете мне говорить. Вы скажете, что я один ничего не стою без вашей организации, скажете, что это она даст мне право быть одновременно следователем, судьей и исполнителем приговора. Но не мне вам объяснять: в том, что я делаю, законности процентов десять, не больше. И вы прекрасно знаете, чем мы руководствуемся, принимая решения.
   Потапчук мотнул головой, не желая соглашаться с Глебом.
   – Ты не знаешь, сколько раз мне приходится согласовывать свои решения, сколько раз мне приходится стоять навытяжку уже после того, как ты окончил дело.
   ФСБ – это контора, где должна существовать бумажка на каждый израсходованный патрон.
   – Федор Филиппович, вы передергиваете карты и пытаетесь выглядеть в моих глазах хуже, чем вы есть па самом деле. Существует одно-единственное слово – справедливость. Ею вы и руководствуетесь. Все остальное – бумажная возня, честно говоря, не стоящая вас.
   Не пишете же вы в отчетах, что Глеб Петрович Сиверов, агент под оперативным псевдонимом Слепой, получил от генерала Потапчука Ф. Ф. пять упаковок патронов, из которых десять ушли на предупредительные выстрелы, а три пули попали в цель. Уверен, эти патроны хоть и списываются, но совсем на другие нужды. Я двумя руками за то, – Сиверов поднял руки и сразу поморщился от боли, опустил левую, – за то, чтобы не выходить за рамки закона. Но ответьте мне: законы действуют? Если они и действуют, то почему так много людей уходят от ответственности? Есть два вида вранья, Федор Филиппович. Первое – для собственной пользы, и такого вранья я не приемлю. Второе вранье можно назвать благим обманом. Никто же не хочет думать, что, наслаждаясь свежеподжаренной отбивной, поедает труп убитой свиньи? Никто не хочет признаваться себе в том, что жив благодаря тому, что мертвы другие, – при этих словах Сиверов пристально посмотрел на Потапчука, как бы напоминая ему о гибели Изумрудовых.
   – Ты, Глеб, хочешь накачать меня допингом справедливых истин, чтобы я прыгнул выше своего потолка?
   – Потолок человек устанавливает себе сам. А вы просто не пробовали прыгнуть. Вдруг удастся?
   – Расшибить себе голову? Это удастся непременно.
   – А такая уж большая ценность ваша голова? – рассмеялся Сиверов и с облегчением заметил, что генерал не обиделся на шутку. – Есть в жизни моменты, когда тебе кажется, ты можешь отказаться от чего-то и останешься прежним. Нет, это обман. Трудно идти в гору, Федор Филиппович, но легко скатываться. Вам попал в руки конец веревочки, а вы хотите его выпустить.
   – Ты мне сейчас, Глеб, напоминаешь учителя, который отчитывает школьника за несделанный урок.
   – – Может быть, полезно иногда меняться местами.
   Но только представьте себе на мгновение, что может произойти, если фальшивые деньги не уничтожены.
   Они всплывут здесь, в России, и через банки, через обменники окажутся на руках у людей. А потом начнется паника. На добрую половину наша экономика существует за счет наличных долларов, которые ходят по рукам.
   И вот отлаженный годами механизм даст сбой. Вы же сами недавно все это мне объясняли!..
   – Хорошо, чего ты от меня хочешь? – едва ли не взмолился Потапчук.
   – От вас или от вашего ведомства?
   – Ты зря разделяешь меня и ФСБ. С тобой я лично, как частное лицо, могу максимум выпить бутылочку да поговорить за жизнь.
   – В таком случае мне нужно только одно: чтобы мне не мешали. Это вы можете для меня сделать?
   Потапчук задумался. Он сидел, сосредоточенно ероша свои седые волосы.
   – Ну и задачу ты мне задал, Глеб Петрович! – после некоторой паузы проговорил генерал. – С одной стороны, хочется махнуть на все рукой и сказать: делай как хочешь!
   – А с другой стороны?
   – С другой стороны, я генерал, на службе и должен за свои поступки отвечать. Генерал, Глеб, это не Господь Бог.
   – В том случае, если приходится принимать решения, каждый из нас Господь Бог – сам для себя.
   Сиверов вернулся от окна, уселся напротив Потапчука и попытался представить себя на его месте. Когда-то и Глеб носил форму, и ему приходилось выполнять приказы. Он знал, насколько сложно сделать выбор, если знаешь, как именно нужно поступить, и в то же время у тебя есть приказ, в котором говорится, что делать надо совсем по-иному.
   – Я жду, – сказал Глеб.
   Потапчук молчал. И тогда Сиверов вновь попробовал его убедить в своей правоте.
   – Мне нужно только одно, Федор Филиппович: чтобы на время вы забыли о моем существовании. Это не так сложно сделать. Ведь ни у кого, кроме вас, нет выходов на меня. Попадусь? Что ж, у вас всегда есть возможность откреститься от меня.
   – А зачем тебе это надо?
   – Я думал, мы знаем друг друга куда лучше.
   Потапчук возразил:
   – Всегда узнаешь что-то новое.
   – Вы сейчас передадите мне все, что вам удалось собрать о генерале Разумовском.
   – И что будет после?
   – Я прослежу за ним, потому что нельзя бросать дело на полпути.
   – Ты ставишь меня в безвыходное положение. Но посмотри на себя, – Потапчук сделал последнюю и слабую попытку образумить Глеба, – куда ты с такой раной рвешься в бой? Я сумею и без тебя со своими людьми докопаться до истины. Пусть не так быстро, пусть будет больше бумаг, согласований, разговоров, но цели я достигну.
   – Я бы согласился с вами, но есть одно обстоятельство.
   – Какое?
   – Утечка информации. Она произошла, а значит, ничего у вас не получится. Вы сами не хотите признаться себе в том, что только я смогу попытаться узнать правду о генерале Разумовском.
   Глеб заметил, что Потапчук колеблется впервые за время их разговора. Чаша весов склонялась в пользу Сиверова, и он не стал торопить Федора Филипповича, зная, что согласие, вырванное силой, не стоит и ломаного гроша, а вот «да», сказанное без принуждения, уже никогда не превратится в «нет».
   Потапчук тяжело вздохнул, открыл портфель и достал, из него бумаги.
   Сиверов улыбнулся:
   – Если бы вы не собирались соглашаться со мной, то не принесли бы документы ко мне на мансарду и уж тем более, не приехали бы сами.
   – Сукин ты сын! – сказал Потапчук. – Теперь я понимаю, почему тебе так легко удается уговаривать женщин.
   – А разве кто-нибудь из них жаловался на меня? – еще шире улыбнулся Глеб.