Страница:
— Ты, Сан Саныч, пока сюда не заходи, я тут кое-что личное должен переписать, отмонтировать.
— Как знаешь, Серега, ты же помнишь, я свой нос в чужие дела совать не люблю и вообще любопытство считаю пороком.
— Правильно считаешь. Меньше знаешь — крепче спишь, — ввернул тюремную присказку Дорогин.
Старик принялся звенеть посудой, явно стараясь изо всех сил потрафить Сергею и хорошо его накормить.
Дорогин сделал себе две копии, отмонтировав материал с кассеты Чекана. На все про все ушло чуть больше часа. Его интересовали кадры, где появлялся прокурор Прошкин и голые девицы.
«Ну вот и прекрасно!»
Затем он позвал старика.
— Слушай, Сан Саныч, у меня есть одна кассета — рабочая, ты ее лучше не смотри. Ее надо спрятать так, чтобы ни одна собака не нашла. Это бесценная штучка, хотя гадость редкостная. Я тебе рассказываю все откровенно, потому что ты единственный, кому доверяю.
— Да что ты, Серега! — старик возгордился, подобного он услышать не ожидал, хоть надеялся. Он бережно взял кассету. — Смотри, я ее сейчас положу, и вдруг, если со мной что случится, ты будешь знать, где ее взять.
И ключи от квартиры возьми, можешь приходить в любое время, жить, если негде будет, ведь и я тебе доверяю, как самому близкому, как своему сыну, — щека старика, произнесшего эти слова, дернулась, но он удержался и не заплакал.
Сергей подошел и похлопал его по плечу.
— Сан Саныч, кончай, а то мы тут сейчас, как школьники после экзаменов, расплачемся. То ты меня хоронить начинаешь, то я тебя. Я думаю, мы с тобой поживем, может, и кино еще снимем.
— Кино? — глаза старика блеснули. — Вот было бы здорово! Я тут на досуге, знаешь, в последнее время ни хрена не делаю, так таких штучек навыдумывал, что куда там американцам! Дешевле и круче. Такие заморочки, обхохочешься.
— Ладно, потом расскажешь.
Сан Саныч взял нож, подошел к стене, облицованной белой кафельной плиткой в четыре ряда, пошевелил губами, вспоминая, где у него тайник. Затем постучал черенком ножа по стене. Все плитки отзывались одним и тем же звуком.
— Видал, как я устроил? Даже если будешь простукивать, то никогда не догадаешься.
Затем подцепил одну из них острием ножа, сунув его в паз, и выдвинул, как ящик письменного стола.
— А что у тебя внутри лежит?
— Внутри? — старик улыбнулся и вытащил картонную коробку из-под детского пластилина. — А здесь у меня, Серега, как ты думаешь, что?
— Ну, наверное, не деньги, не стал бы ты их так хранить.
— Конечно, не деньги, на кой они мне нужны, старику!
Важенков дрожащими пальцами, явно волнуясь, открыл коробку. В ней лежала какая-то тряпица, сложенная в несколько слоев. Старик ее развернул.
— Конечно не деньги, на кой они мне нужны! Если я не знаю, когда помру. Настоящие… Вот, видишь, что здесь?
Дорогин ахнул:
— Ну, Сан Саныч, чего же это я раньше их никогда не видел?
— Да случая не было, и не люблю я красоваться, выряжаться, как павлин, ходить по улице да бряцать наградами. "
А награды были стоящие, все военные, ни одной юбилейной.
— Вот эту за Берлин получил, вот этот под Москвой, а вот этот орден, — старик погладил пальцами орден Боевого Красного Знамени, — под Курском дали. Дорогого эта железка стоит, тогда всю мою батарею, гады, накрыли, я один атаку отбивал. Представляешь, как танки шли! Ни в каком кино такого и близко не увидишь, ползли, как жабы. Страшные, серые, я их вот так видел. И не в оптику, Серега, а наводил прямо по стволу и бил прямой наводкой. А потом из автомата косил танкистов. А потом… ничего не помню, потом вот, — старик приложил ладонь к раненой шее, — думал, голову оторвало, ан нет, живой остался. Я вообще живучий. Орден уже в госпитале дали, все думали посмертно, а видишь, как оно получилось. Даже похоронку отправили, а я жив.
— Да, Сан Саныч, тебе и позавидуешь и не позавидуешь.
— Ай, ладно, что про это вспоминать, прошлое ворошить! Клади сюда свою кассету, пусть с моими железками лежит.
Сергей почувствовал, что есть в этом что-то кощунственное, положить мерзкую кассету к боевым наградам, заработанным кровью, но он сдержался, ничего не сказал. Лишь заскрежетал зубами.
— В общем, смотри, вторая плитка с краю, третья сверху. Найдешь, если что.
— Да ну, Сан Саныч, брось ты!
На столе уже стояла большая керамическая миска, полная капусты, в которой поблескивали крупные рубиновые ягоды.
— Хороша капуста!
— Ты попробуй, удалась в этом году, как никогда.
Капуста удачная попалась.
— Ладно тебе, Сан Саныч, ты из любой объедение сделаешь, — и Сергей взял пальцами из миски капусту, положил в рот и принялся смачно жевать. Капуста похрустывала, была пронзительно-холодная и нестерпимо вкусная.
— Ну, Сан Саныч, колдун ты, что ли? Ни у кого такой не ел.
— Сейчас картошечка будет готова, — старик взглянул на кастрюлю, подошел к плите, поднял крышку, ткнул острием ножа в золотистую крупную картофелину, та тут же развалилась пополам от одного прикосновения. — Картошка у меня в этом году тоже стоящая. Помнишь, как-то в Беларуси, под Могилевом, кино снимали?
— Ну помню, ты что-то рассказывал.
— Так я там подружился с одним председателем колхоза. Он мне иногда мешок-два подбрасывает, когда его машины картошку в Москву привозят.
— Хорошо тебе…
Старик сцедил картошку, перевалил ее в большую миску, посыпал сверху солью, бросил на картошку кусок масла.
— А сейчас последнее, — Сан Саныч подошел к старому, видавшему виду холодильнику обтекаемых форм, открыл дверцу и поставил на стол бутылку водки. — Тут у меня еще колбаска есть, словно чувствовал, дорогой человек придет.
— Так я же за рулем, Сан Саныч.
— Да ну тебя к черту, вечно ты за рулем!
— Хотя ладно, — Сергей махнул рукой, — как-нибудь доберусь.
Не выпить со стариком он не мог, да и грех было есть такую капусту без водки. Они устроились за столом на кухне, а в комнате работал телевизор.
— Кстати, — сказал Сан Саныч, накалывая на вилку золотистую картофелину и кладя ее себе в тарелку, — дым мой понадобился тебе?
— Что-что? — переспросил Сергей, жуя капусту. — Погоди, Сан Саныч, потом поговорим, дай наесться вволю. Видишь, не могу оторваться!
— Ешь, ешь…
Это было для старика бальзамом на раны. Он смотрел, как Дорогин уплетает за обе щеки, чувствовал себя при этом счастливым, словно помолодел лет на пятьдесят и впереди у него была хорошая светлая жизнь.
Наконец Сергей положил вилку на край тарелки.
— Дым, Сан Саныч, что надо! Пригодился.
— Я знал, что не подведет. Вообще раньше, я тебе скажу, Серега, все делали лучше. И порох был лучше, и дым гуще.
— Ты еще скажешь, что капуста была раньше лучше.
— И капуста раньше была лучше, без нитратов, и картошка лучше. Раньше, как сваришь картошку, запах стоит на весь дом. А сейчас?
Сергей потянул носом, аромат картошки не выветривался.
— Это потому, что картошка не местная, хорошая.
Тем более у них в Беларуси сейчас никаких удобрений не сыплют, бедно живут, одна органика.
— А откуда органику берут?
— Как откуда — из-под скотины. Вот картошка поэтому и вкусная.
— Ты бы, Сан Саныч, как-нибудь надел свои ордена и медали на День Победы, а я бы тебя сфотографировал.
— Не хочу я их надевать. А как помру, так их на похоронах на красных подушечках понесут.
— Сан Саныч, похороны, подушечки." Брось ты все это, давай еще по рюмке. Награды же в твоем тайнике никто не найдет.
— А ты что думаешь, я зря его тебе показал? Вот ты и понесешь, а потом себе забери.
Сергей не нашелся что сказать, но понял, что старик прав и сделал он все это с умыслом. Значит, и кассета правильно легла.
— Чем ты вообще занимаешься, Серега? — спросил Сан Саныч.
— Да вот, — признался Дорогин, — хочу кое-каких гадов проучить. Больно они мне насолили.
— Тех, что ли? — не стал уточнять старый пиротехник.
— Да, тех, — признался Сергей.
— Оно, может, и правильно. На хрен такой падали землю топтать, еще кому-нибудь горе принесут. Но ты себя береги.
— Стараюсь, — сказал Сергей. — Расслабил ты меня, Сан Саныч, делать уже ничего не хочется, а работы выше крыши.
Сергей выбрался из-за стола, вошел в комнату, где работал телевизор.
— Вот кресло, бери кассеты, смотри, получай удовольствие, вспоминай, как работал.
— Да уж насмотрюсь, — обрадованно произнес старик. — Я на экран смотрю, а вижу все, что за кадром происходило, — вся моя жизнь. Ты только не пропадай, Серега, не забывай меня. Капусты у меня, между прочим, еще целая бочка. А кстати… — и Сан Саныч замахал руками, — посиди-ка здесь, — и он вышел на балкон, даже не накинув на плечи меховую жилетку. А вернулся оттуда с трехлитровой банкой, плотно набитой капустой. — Вот тебе мой подарок. Конечно, не сравнится с твоим по цене, но по качеству не хуже «Sony» будет.
— Супер, — сказал Сергей, с благодарностью принимая тяжелую трехлитровую банку.
— В тепле не держи, сразу в холодильник поставь, чтобы мягкой не стала.
Где Дорогин остановился, где его жилище, Сан Саныч специально не спрашивал. Захочет Сергей, сам расскажет, а не рассказывает, значит, так надо.
— Знаешь, Сан Саныч, до холодильника, думаю, дело не дойдет. Как только приеду, я ее сразу съем и хороших людей угощу.
— Съешь эту, я тебе еще банку устрою, так что хоть повод заехать ко мне будет.
— Я к тебе, Сан Саныч, обязательно до Нового года еще наведаюсь.
Они пожали друг другу руки так, словно бы прощались до вечера, и расстались. Сергей хоть и выпил две рюмки водки, но чувствовал себя абсолютно трезвым. Погода стояла и впрямь волшебная. Хмеля в голове не было, Сергей спокойно сел за руль «опель-кадета».
А через час в прокуратуру города Москвы вошел мужчина и оставил видеокассету, заклеенную в плотный белый пакет. На конверте печатными буквами было написано: «Прокурору Москвы». Милиционер, дежуривший у входа, поинтересовался, опасаясь, что в конверте может быть взрывное устройство, его содержимым. Конверт пришлось вскрыть и показать безобидную видеокассету.
— Да, я передам, — кивнул милиционер.
На следующее утро кассета уже оказалась на столе у прокурора. Что на кассете, прокурор, естественно, знать не мог, но почувствовал какой-то компромат. В последнее время подобные кассеты появлялись у него на столе довольно часто, и с ними приходилось работать.
«Может, какая-нибудь оперативная съемка, может, еще что-нибудь».
Прокурор сунул ее в видеомагнитофон, нажал кнопку пульта. Видеомагнитофон заработал, экран телевизора загорелся. И то, что увидел прокурор столицы, заставило его забыть о бумагах, лежащих на столе. Он смотрел широко открытыми глазами. Кассета шла безо всякого комментария, лишь тайм-код указывал на время съемки.
Что-то было вырезано, что именно, прокурор мог лишь догадываться. Но уже то, что он видел, заставило его вздрогнуть. Он понимал, что существует копия этой кассеты, и прислали ее не только ему. Скорее всего ее просматривает сейчас редактор какой-нибудь популярной и влиятельной газеты, и тогда шуму будет столько, что прокуратуре не поздоровится. Уж лучше начать расследование первым, продемонстрировав принципиальность и честность.
Юрия Михайловича Прошкина прокурор Москвы знал хорошо. Как-никак работали в одном здании.
«Что делать? — размышлял прокурор. — Позвать Прошкина и потребовать объяснений? Но что эти объяснения дадут? Прошкин с девицами и, скорее всего, с какими-то бандитами расслабляется в бане. Да и время, судя по тайм-. коду, рабочее, — он взглянул на календарь. — Да, день был не выходной, среда, середина недели. — Ну и сука! — непонятно кому адресовал это слово прокурор столицы, то ли Прошкину, то ли человеку, принесшему эту кассету. — Отдать на экспертизу, проверить, не монтаж ли?»
Но было видно даже не специалисту, что кассета — подлинник. Однако работа есть работа, больше бумаги — чище задница. Эту заповедь прокурор Москвы знал твердо. Лучше заручиться заключением экспертов, прежде чем начать служебное расследование, и принять санкции.
Но для начала Прошкина следовало отстранить от всех дел до выяснения обстоятельств.
Он тут же направил кассету на экспертизу, договорившись, что о ее существовании никто не должен знать, только он и специалисты, которые подпишут акт экспертизы. И акт, минуя все инстанции и этапы, должен прямиком попасть ему на стол. Все это было сказано таким тоном, что в экспертном отделе стало понятно, дело чрезвычайно серьезное.
Экспертиза была проведена быстро, техника в прокуратуре имелась хорошая. И уже через два часа заключение, под которым красовались три подписи очень ответственных людей, лежало на столе у прокурора города Москвы.
Из заключения следовало, что съемки велись бытовой видеокамерой «Панасоник» в формате VHS, а данная кассета является второй копией с оригинала.
Прокурор прикусил нижнюю губу, читая заключение экспертов. Правда, он и без заключения понимал, что кассета подлинная. Он тут же запросил у своего помощника личное дело Юрия Михайловича Прошкина и попросил, чтобы ему доложили о техпроцессах, в которых занят прокурор Прошкин.
Информация была тут же подготовлена и легла на стол к прокурору. Вдогонку пришла еще одна информация, буквально выбившая прокурора столицы из колеи: человек, который фигурировал в записи вместе с прокурором Прошкиным, — преступный авторитет, один из руководителей бандитской группировки, три года назад вернувшийся из мест заключения, авторитет по кличке Чекан, недавно занявший место убитого Александра Данилина.
«Ну и дела! — подумал прокурор. — Куда теперь со всеми этими бумагами и видеокассетами?»
И прокурор, поразмыслив, решил пока спрятать кассету и заключение экспертов в свой сейф. Правда, он попросил зарегистрировать ее в журнале входящей корреспонденции сегодняшним числом.
Юрий Михайлович Прошкин, ничего пока не подозревая о том предновогоднем подарке, который сделал ему Дорогин, прекрасно провел дело вместе с адвокатом, сыграв в одну руку с защитой. И бандит, который должен был по совокупности статей получить десять или одиннадцать лет, отделался всего лишь тремя годами.
Юрий Михайлович Прошкин получил через Чекана от адвоката свою долю денег, а адвокат — свои. В общем, все остались крайне довольны друг другом, дело было сделано как нельзя лучше. Юрий Михайлович Прошкин пока еще ни о чем не подозревал, его настроение было приподнятым, можно сказать, праздничным. И он решил купить жене к Рождеству какую-нибудь дорогую безделушку, ведь ему предстояло замаливать перед Маргаритой Васильевной свои грехи. О грехах же своей жены он пока еще ничего не знал.
Глава 11
— Как знаешь, Серега, ты же помнишь, я свой нос в чужие дела совать не люблю и вообще любопытство считаю пороком.
— Правильно считаешь. Меньше знаешь — крепче спишь, — ввернул тюремную присказку Дорогин.
Старик принялся звенеть посудой, явно стараясь изо всех сил потрафить Сергею и хорошо его накормить.
Дорогин сделал себе две копии, отмонтировав материал с кассеты Чекана. На все про все ушло чуть больше часа. Его интересовали кадры, где появлялся прокурор Прошкин и голые девицы.
«Ну вот и прекрасно!»
Затем он позвал старика.
— Слушай, Сан Саныч, у меня есть одна кассета — рабочая, ты ее лучше не смотри. Ее надо спрятать так, чтобы ни одна собака не нашла. Это бесценная штучка, хотя гадость редкостная. Я тебе рассказываю все откровенно, потому что ты единственный, кому доверяю.
— Да что ты, Серега! — старик возгордился, подобного он услышать не ожидал, хоть надеялся. Он бережно взял кассету. — Смотри, я ее сейчас положу, и вдруг, если со мной что случится, ты будешь знать, где ее взять.
И ключи от квартиры возьми, можешь приходить в любое время, жить, если негде будет, ведь и я тебе доверяю, как самому близкому, как своему сыну, — щека старика, произнесшего эти слова, дернулась, но он удержался и не заплакал.
Сергей подошел и похлопал его по плечу.
— Сан Саныч, кончай, а то мы тут сейчас, как школьники после экзаменов, расплачемся. То ты меня хоронить начинаешь, то я тебя. Я думаю, мы с тобой поживем, может, и кино еще снимем.
— Кино? — глаза старика блеснули. — Вот было бы здорово! Я тут на досуге, знаешь, в последнее время ни хрена не делаю, так таких штучек навыдумывал, что куда там американцам! Дешевле и круче. Такие заморочки, обхохочешься.
— Ладно, потом расскажешь.
Сан Саныч взял нож, подошел к стене, облицованной белой кафельной плиткой в четыре ряда, пошевелил губами, вспоминая, где у него тайник. Затем постучал черенком ножа по стене. Все плитки отзывались одним и тем же звуком.
— Видал, как я устроил? Даже если будешь простукивать, то никогда не догадаешься.
Затем подцепил одну из них острием ножа, сунув его в паз, и выдвинул, как ящик письменного стола.
— А что у тебя внутри лежит?
— Внутри? — старик улыбнулся и вытащил картонную коробку из-под детского пластилина. — А здесь у меня, Серега, как ты думаешь, что?
— Ну, наверное, не деньги, не стал бы ты их так хранить.
— Конечно, не деньги, на кой они мне нужны, старику!
Важенков дрожащими пальцами, явно волнуясь, открыл коробку. В ней лежала какая-то тряпица, сложенная в несколько слоев. Старик ее развернул.
— Конечно не деньги, на кой они мне нужны! Если я не знаю, когда помру. Настоящие… Вот, видишь, что здесь?
Дорогин ахнул:
— Ну, Сан Саныч, чего же это я раньше их никогда не видел?
— Да случая не было, и не люблю я красоваться, выряжаться, как павлин, ходить по улице да бряцать наградами. "
А награды были стоящие, все военные, ни одной юбилейной.
— Вот эту за Берлин получил, вот этот под Москвой, а вот этот орден, — старик погладил пальцами орден Боевого Красного Знамени, — под Курском дали. Дорогого эта железка стоит, тогда всю мою батарею, гады, накрыли, я один атаку отбивал. Представляешь, как танки шли! Ни в каком кино такого и близко не увидишь, ползли, как жабы. Страшные, серые, я их вот так видел. И не в оптику, Серега, а наводил прямо по стволу и бил прямой наводкой. А потом из автомата косил танкистов. А потом… ничего не помню, потом вот, — старик приложил ладонь к раненой шее, — думал, голову оторвало, ан нет, живой остался. Я вообще живучий. Орден уже в госпитале дали, все думали посмертно, а видишь, как оно получилось. Даже похоронку отправили, а я жив.
— Да, Сан Саныч, тебе и позавидуешь и не позавидуешь.
— Ай, ладно, что про это вспоминать, прошлое ворошить! Клади сюда свою кассету, пусть с моими железками лежит.
Сергей почувствовал, что есть в этом что-то кощунственное, положить мерзкую кассету к боевым наградам, заработанным кровью, но он сдержался, ничего не сказал. Лишь заскрежетал зубами.
— В общем, смотри, вторая плитка с краю, третья сверху. Найдешь, если что.
— Да ну, Сан Саныч, брось ты!
На столе уже стояла большая керамическая миска, полная капусты, в которой поблескивали крупные рубиновые ягоды.
— Хороша капуста!
— Ты попробуй, удалась в этом году, как никогда.
Капуста удачная попалась.
— Ладно тебе, Сан Саныч, ты из любой объедение сделаешь, — и Сергей взял пальцами из миски капусту, положил в рот и принялся смачно жевать. Капуста похрустывала, была пронзительно-холодная и нестерпимо вкусная.
— Ну, Сан Саныч, колдун ты, что ли? Ни у кого такой не ел.
— Сейчас картошечка будет готова, — старик взглянул на кастрюлю, подошел к плите, поднял крышку, ткнул острием ножа в золотистую крупную картофелину, та тут же развалилась пополам от одного прикосновения. — Картошка у меня в этом году тоже стоящая. Помнишь, как-то в Беларуси, под Могилевом, кино снимали?
— Ну помню, ты что-то рассказывал.
— Так я там подружился с одним председателем колхоза. Он мне иногда мешок-два подбрасывает, когда его машины картошку в Москву привозят.
— Хорошо тебе…
Старик сцедил картошку, перевалил ее в большую миску, посыпал сверху солью, бросил на картошку кусок масла.
— А сейчас последнее, — Сан Саныч подошел к старому, видавшему виду холодильнику обтекаемых форм, открыл дверцу и поставил на стол бутылку водки. — Тут у меня еще колбаска есть, словно чувствовал, дорогой человек придет.
— Так я же за рулем, Сан Саныч.
— Да ну тебя к черту, вечно ты за рулем!
— Хотя ладно, — Сергей махнул рукой, — как-нибудь доберусь.
Не выпить со стариком он не мог, да и грех было есть такую капусту без водки. Они устроились за столом на кухне, а в комнате работал телевизор.
— Кстати, — сказал Сан Саныч, накалывая на вилку золотистую картофелину и кладя ее себе в тарелку, — дым мой понадобился тебе?
— Что-что? — переспросил Сергей, жуя капусту. — Погоди, Сан Саныч, потом поговорим, дай наесться вволю. Видишь, не могу оторваться!
— Ешь, ешь…
Это было для старика бальзамом на раны. Он смотрел, как Дорогин уплетает за обе щеки, чувствовал себя при этом счастливым, словно помолодел лет на пятьдесят и впереди у него была хорошая светлая жизнь.
Наконец Сергей положил вилку на край тарелки.
— Дым, Сан Саныч, что надо! Пригодился.
— Я знал, что не подведет. Вообще раньше, я тебе скажу, Серега, все делали лучше. И порох был лучше, и дым гуще.
— Ты еще скажешь, что капуста была раньше лучше.
— И капуста раньше была лучше, без нитратов, и картошка лучше. Раньше, как сваришь картошку, запах стоит на весь дом. А сейчас?
Сергей потянул носом, аромат картошки не выветривался.
— Это потому, что картошка не местная, хорошая.
Тем более у них в Беларуси сейчас никаких удобрений не сыплют, бедно живут, одна органика.
— А откуда органику берут?
— Как откуда — из-под скотины. Вот картошка поэтому и вкусная.
— Ты бы, Сан Саныч, как-нибудь надел свои ордена и медали на День Победы, а я бы тебя сфотографировал.
— Не хочу я их надевать. А как помру, так их на похоронах на красных подушечках понесут.
— Сан Саныч, похороны, подушечки." Брось ты все это, давай еще по рюмке. Награды же в твоем тайнике никто не найдет.
— А ты что думаешь, я зря его тебе показал? Вот ты и понесешь, а потом себе забери.
Сергей не нашелся что сказать, но понял, что старик прав и сделал он все это с умыслом. Значит, и кассета правильно легла.
— Чем ты вообще занимаешься, Серега? — спросил Сан Саныч.
— Да вот, — признался Дорогин, — хочу кое-каких гадов проучить. Больно они мне насолили.
— Тех, что ли? — не стал уточнять старый пиротехник.
— Да, тех, — признался Сергей.
— Оно, может, и правильно. На хрен такой падали землю топтать, еще кому-нибудь горе принесут. Но ты себя береги.
— Стараюсь, — сказал Сергей. — Расслабил ты меня, Сан Саныч, делать уже ничего не хочется, а работы выше крыши.
Сергей выбрался из-за стола, вошел в комнату, где работал телевизор.
— Вот кресло, бери кассеты, смотри, получай удовольствие, вспоминай, как работал.
— Да уж насмотрюсь, — обрадованно произнес старик. — Я на экран смотрю, а вижу все, что за кадром происходило, — вся моя жизнь. Ты только не пропадай, Серега, не забывай меня. Капусты у меня, между прочим, еще целая бочка. А кстати… — и Сан Саныч замахал руками, — посиди-ка здесь, — и он вышел на балкон, даже не накинув на плечи меховую жилетку. А вернулся оттуда с трехлитровой банкой, плотно набитой капустой. — Вот тебе мой подарок. Конечно, не сравнится с твоим по цене, но по качеству не хуже «Sony» будет.
— Супер, — сказал Сергей, с благодарностью принимая тяжелую трехлитровую банку.
— В тепле не держи, сразу в холодильник поставь, чтобы мягкой не стала.
Где Дорогин остановился, где его жилище, Сан Саныч специально не спрашивал. Захочет Сергей, сам расскажет, а не рассказывает, значит, так надо.
— Знаешь, Сан Саныч, до холодильника, думаю, дело не дойдет. Как только приеду, я ее сразу съем и хороших людей угощу.
— Съешь эту, я тебе еще банку устрою, так что хоть повод заехать ко мне будет.
— Я к тебе, Сан Саныч, обязательно до Нового года еще наведаюсь.
Они пожали друг другу руки так, словно бы прощались до вечера, и расстались. Сергей хоть и выпил две рюмки водки, но чувствовал себя абсолютно трезвым. Погода стояла и впрямь волшебная. Хмеля в голове не было, Сергей спокойно сел за руль «опель-кадета».
А через час в прокуратуру города Москвы вошел мужчина и оставил видеокассету, заклеенную в плотный белый пакет. На конверте печатными буквами было написано: «Прокурору Москвы». Милиционер, дежуривший у входа, поинтересовался, опасаясь, что в конверте может быть взрывное устройство, его содержимым. Конверт пришлось вскрыть и показать безобидную видеокассету.
— Да, я передам, — кивнул милиционер.
На следующее утро кассета уже оказалась на столе у прокурора. Что на кассете, прокурор, естественно, знать не мог, но почувствовал какой-то компромат. В последнее время подобные кассеты появлялись у него на столе довольно часто, и с ними приходилось работать.
«Может, какая-нибудь оперативная съемка, может, еще что-нибудь».
Прокурор сунул ее в видеомагнитофон, нажал кнопку пульта. Видеомагнитофон заработал, экран телевизора загорелся. И то, что увидел прокурор столицы, заставило его забыть о бумагах, лежащих на столе. Он смотрел широко открытыми глазами. Кассета шла безо всякого комментария, лишь тайм-код указывал на время съемки.
Что-то было вырезано, что именно, прокурор мог лишь догадываться. Но уже то, что он видел, заставило его вздрогнуть. Он понимал, что существует копия этой кассеты, и прислали ее не только ему. Скорее всего ее просматривает сейчас редактор какой-нибудь популярной и влиятельной газеты, и тогда шуму будет столько, что прокуратуре не поздоровится. Уж лучше начать расследование первым, продемонстрировав принципиальность и честность.
Юрия Михайловича Прошкина прокурор Москвы знал хорошо. Как-никак работали в одном здании.
«Что делать? — размышлял прокурор. — Позвать Прошкина и потребовать объяснений? Но что эти объяснения дадут? Прошкин с девицами и, скорее всего, с какими-то бандитами расслабляется в бане. Да и время, судя по тайм-. коду, рабочее, — он взглянул на календарь. — Да, день был не выходной, среда, середина недели. — Ну и сука! — непонятно кому адресовал это слово прокурор столицы, то ли Прошкину, то ли человеку, принесшему эту кассету. — Отдать на экспертизу, проверить, не монтаж ли?»
Но было видно даже не специалисту, что кассета — подлинник. Однако работа есть работа, больше бумаги — чище задница. Эту заповедь прокурор Москвы знал твердо. Лучше заручиться заключением экспертов, прежде чем начать служебное расследование, и принять санкции.
Но для начала Прошкина следовало отстранить от всех дел до выяснения обстоятельств.
Он тут же направил кассету на экспертизу, договорившись, что о ее существовании никто не должен знать, только он и специалисты, которые подпишут акт экспертизы. И акт, минуя все инстанции и этапы, должен прямиком попасть ему на стол. Все это было сказано таким тоном, что в экспертном отделе стало понятно, дело чрезвычайно серьезное.
Экспертиза была проведена быстро, техника в прокуратуре имелась хорошая. И уже через два часа заключение, под которым красовались три подписи очень ответственных людей, лежало на столе у прокурора города Москвы.
Из заключения следовало, что съемки велись бытовой видеокамерой «Панасоник» в формате VHS, а данная кассета является второй копией с оригинала.
Прокурор прикусил нижнюю губу, читая заключение экспертов. Правда, он и без заключения понимал, что кассета подлинная. Он тут же запросил у своего помощника личное дело Юрия Михайловича Прошкина и попросил, чтобы ему доложили о техпроцессах, в которых занят прокурор Прошкин.
Информация была тут же подготовлена и легла на стол к прокурору. Вдогонку пришла еще одна информация, буквально выбившая прокурора столицы из колеи: человек, который фигурировал в записи вместе с прокурором Прошкиным, — преступный авторитет, один из руководителей бандитской группировки, три года назад вернувшийся из мест заключения, авторитет по кличке Чекан, недавно занявший место убитого Александра Данилина.
«Ну и дела! — подумал прокурор. — Куда теперь со всеми этими бумагами и видеокассетами?»
И прокурор, поразмыслив, решил пока спрятать кассету и заключение экспертов в свой сейф. Правда, он попросил зарегистрировать ее в журнале входящей корреспонденции сегодняшним числом.
Юрий Михайлович Прошкин, ничего пока не подозревая о том предновогоднем подарке, который сделал ему Дорогин, прекрасно провел дело вместе с адвокатом, сыграв в одну руку с защитой. И бандит, который должен был по совокупности статей получить десять или одиннадцать лет, отделался всего лишь тремя годами.
Юрий Михайлович Прошкин получил через Чекана от адвоката свою долю денег, а адвокат — свои. В общем, все остались крайне довольны друг другом, дело было сделано как нельзя лучше. Юрий Михайлович Прошкин пока еще ни о чем не подозревал, его настроение было приподнятым, можно сказать, праздничным. И он решил купить жене к Рождеству какую-нибудь дорогую безделушку, ведь ему предстояло замаливать перед Маргаритой Васильевной свои грехи. О грехах же своей жены он пока еще ничего не знал.
Глава 11
Чекан и Михара решили не откладывать дело в долгий ящик, а с ходу заняться допросом Рафика Магомедова. Его втащили в самое дальнее и глухое помещение, большое, с низким потолком и шершавыми стенами, вдоль которого тянулись покрытые теплоизоляцией трубы. На давно небеленном потолке в проволочных колпаках горело несколько ламп.
— Стул принесите, — приказал Чекан.
Тут же приволокли из другого помещения стул.
— Привяжите к нему этого урода.
Избитого Рафика привязали к стулу. Его руки были крепко-накрепко связаны за спиной, ноги примотаны к ножкам стула, а стул поставили к стене.
— Оставьте-ка нас наедине, — сказал Михара, обращаясь к Чекану.
Тот пожал плечами, но ослушаться своего учителя не мог.
— И дверь закройте поплотнее, чтобы никто ничего не услышал.
— Э нет, Михара, — сказал Чекан.
— Ты что, мне не доверяешь?
— Тебе доверяю. Просто вдруг.., чего он скажет? Или вытворит?
— Если скажет, я тебе передам. Ты же знаешь, общак мне дорог. А вытворит — ему же хуже.
— Понял, понял, — Чекан покинул помещение с низким потолком, оставив наедине Рафика Магомедова и Михару.
Михарский расстегнул пальто и несколько раз прошелся от стены до стены. Затем остановился в нескольких шагах от Рафика.
— Ну, что скажешь?
— А что я должен говорить? — с кавказским акцентом произнес Рафик.
— Давай побазарим. Тебя долго искали.
— Ну и что из этого?
— Значит, видеть хотели.
— Кто меня сдал? — выдавал из себя Рафик.
— Да разве это имеет значение для тебя, тем более сейчас? Отсюда ты не выберешься, привязали тебя крепко, ты даже двинуться не можешь.
— Гады.
— Кто?
Рафик в ответ заскрежетал зубами, и из рассеченной губы потекла кровь. Капли падали на грудь, оставляя на свитере темные пятна.
— Кровь течет…
— Ну вот видишь, кровь течет.., некрасиво как-то, — сказал Михара, — Ты знаешь, Рафик, что делают с теми, кто позарился на общак, или не знаешь?
Рафик молчал, опустив голову.
— Нет, так ты знаешь или не знаешь? Ответь.
— Слыхал.
— А ты припомни, что тебе умные люди говорили.
Михара взял за курчавые, уже высохшие волосы Рафика, резко рванул вверх, пристально посмотрел в глаза.
Взгляд Михары был таким, что не предвещал ничего хорошего для Рафика.
— Так ты знаешь или нет? Отвечай, морда, урод!
— Я ничего не хочу говорить. Кто меня сдал? — как заклинание, уже во второй раз повторил пленный азербайджанец.
— Кто сдал, кто сдал… Люди хорошие сдали, за деньги, естественно.
— За деньги… Продажные шакалы!
— Да нет, не шакалы, Рафик, не шакалы, поверь.
Не менты. Хорошие люди тебя сдали. А ты знаешь, скотина, что из-за тебя на зонах братва голодает, что из-за тебя подогрев в лагеря не идет и братва мучится, страдает, знаешь это? Отвечай, скотина, отвечай, шакал мусульманский! — и Михара, пока еще не выходя из себя, принялся трясти Рафика за волосы.
Его движения были резкими, сильными, и Рафик мотался вместе со стулом.
— Сука ты, сука! — Михара начинал звереть и тряс Рафика все сильнее и сильнее.
— Пусти!
— Сука!
Он бил его головой о трубы, затем опрокинул стул, стал ногой на горло Рафику и медленно принялся переносить тяжесть своего тела на правую ногу. Магомедов начал задыхаться, кровь хлынула из носа, но Михара своей ноги не снимал.
— Задушишь…
— Ишак мусульманский! Так ты знаешь, на что позарился?
— Знаю, — выдавил из себя Рафик.
— Ах, знаешь! — Михара наклонился, схватил правой рукой за веревку и легко, словно бы Рафик вообще ничего не весил, поставил стул на место.
Магомедов жадно хватал воздух окровавленными губами, сопел, изо рта вырывались кровавые пузыри.
— Ничего у вас не выйдет, не брал я…
— Ну, сука, а ты знаешь, что делают с теми, кто позарился на общак? Знаешь или нет?
— Слыхал, — сказал Рафик.
— А вот шакалам, которые хватают чужое, то, что им не принадлежит, отрубают руки. По-моему, так же поступают и у вас на Востоке. Но этого слишком мало для тебя, скотина. Ты знаешь, что ты убил моего друга и всю его семью? Моего друга, моего кореша, с которым я шел по жизни, который помогал мне и которому я жизнью обязан, ты знаешь это или нет? Зачем ты убил Резаного, шакал мусульманский? — и Михара со злостью и невероятной силой ударил ногой в грудь.
— Я Азербайджанец не успел договорить и вместе со стулом, к которому был привязан, буквально влип в стену, ударившись головой о трубы, потерял на несколько мгновений сознание.
— Ну, ну, сейчас очухаешься, это только начало. Руки мы тебе отрубим, это точно.
Рафик понимал, что выхода у него нет, скорее всего его ждет смерть, причем не просто смерть, легкая и быстрая, а мучительная и страшная, с ужасными пытками.
Ведь он попал в лапы не к милиции, не к сотрудникам ФСБ, которые за сотрудничество могли бы пристроить его в одиночную камеру, а к самым настоящим бандитам.
К таким, которые не остановятся ни перед чем, для которых свят лишь их воровской закон, а всякие там разговоры о гуманизме им просто-напросто неизвестны, они на них не обращают внимания.
— Ну, очухался? — прошипел Михара, заглядывая в глаза Рафика. — Где общак, говори!
— Я его не брал.
— Не брал? — удивленно вскинул брови Михара.:
— А кто его тогда взял?
— Я не брал.
— Испарился, говоришь, сам по себе?
— Не брал…
— Слушай, наверное, выходит, я его взял? Вот приехал с Колымы, из колонии строгого режима, отскочил на пару недель, быстренько в самолет, в Москву, а затем приехал к Данилину и забрал общак? А самого Данилина зверски мучил? Получается так?
— Не знаю, как там у тебя получается, но я его не брал, — ответил Рафик.
— Так, может, мил человек, ты подскажешь, кто его взял?
— Если бы я его схватил, меня бы уже здесь не было, поверь. Ты же не глупый человек, должен понимать, с такими деньгами мне бы сам черт был не брат.
— Черт, говоришь? — Михара заложил руки за спину, присел на корточки и снизу вверх посмотрел на Рафика. — Жаль мне тебя, парень, мог бы быть из тебя толк, если бы по правильной дороге пошел, если бы «стремящимся» стал, жил по понятиям, а не как свинья, не как бродячий пес. Да что уже про это говорить, поздно, время упущено. Мужик ты хваткий, в хороших руках из тебя бы человек получился, а так сдохнешь как собака. Выхода у тебя никакого, шансов у тебя, приятель, ноль. Просто ноль без палочки.
— Убьете?
— Я бы тебя сразу убил, да вот есть на тебя другой заказ, менты тебя хотят получить. А с ними разговор, знаешь, у тебя тоже может не получиться. А если и получится, если вышку не дадут, до зоны дойдешь, там тебе не жить, там тебя сперва опустят всем отрядом, задница шире рта станет. А потом замучат, небо покажется с овчинку. Ты на зоне, как я понимаю, никогда не был?
Если бы был, то я бы тебя знал. А кстати, — Михара поднялся на ноги и запрокинул голову, — меня-то ты, мил человек, хоть знаешь?
— Знаю, слышал, — выдавил из себя Рафик, — Михара ты.
— А, знаешь, видишь, и до тебя молва про меня дошла. Поскольку я человек правильный.
— Дошла, — сказал Рафик.
— Плохо, что мы с тобой вот так встретились, — Михара решил сменить гнев на милость и попробовать поговорить с Рафиком спокойнее.
Он подошел к железной двери, потянул ее на себя. Та отворилась.
— Эй, Чекан, тут у нас разговор душевный с Магомедовым намечается, дай-ка бутылочку водки и два стакана.
Чекан посмотрел на своего водителя и приказал:
— Слышал, что Михара просит?
Тот метнулся в соседнюю комнату, где стояли ящики с алкоголем и с закусками. Он открыл картонный ящик, вытащил литровую бутылку водки. А вот со стаканами было посложнее, ни одного чистого не нашлось. И Борис принялся мыть два взятых тут же на столе стакана, а затем насухо вытер. С ними и с бутылкой он подошел к двери.
В помещение Михара его не пустил, принял стаканы, вставленные друг в друга, и открытую бутылку водки. Затем попросил еще стул. Он поставил табуретку прямо перед Рафиком, на нее водрузил два стакана и бутылку с водкой. Налил полстакана себе и полный — Магомедову.
— Руки у тебя, дружок, связаны, так что я тебя сам попою.
Магомедов отрицательно махнул головой, дескать, я не хочу пить.
— Э, так не пойдет, мил человек. Давай-ка мы с тобой за знакомство выпьем, ведь раньше мы с тобой никогда не встречались и навряд ли встретимся потом. Так что давай покатим по стаканчику, — он взял стакан, поднес его ко рту Рафика.
И тот понял по выражению лица Михары, что лучше не сопротивляться. Давясь, он принялся хлебать водку, а Михара следил, чтобы ничего не проливалось. Водка жгла разбитые губы, но Рафик продолжал глотать сорокаградусную жидкость.
— Не могу больше, не могу…
— Кровь пить, значит, можешь, а как водку, так — нет?
Наконец стакан опустел. Тогда Михара взял свой, сделал несколько глотков, пополоскал во рту и сплюнул под ноги.
— Ну что, еще по одному? Между первой и второй перерывчик небольшой, — он опять налил стакан до краев и принялся вкатывать водку в Рафика. Тот уже не мог больше пить, закашлялся, тошнота подступила к горлу.
— Ну, азер, что-то ты слаб на водку, а вот на баб ты мастер.
— На баб? — произнес Рафик.
— Конечно, на баб.
— Так это проститутка меня заложила?
— Да не проститутка она, мил человек, а хорошая женщина. И дело свое знает туго, зря ты ее обидел, — Михара знал о том, что произошло между Рафиком и девушкой по вызову, — так что ты за нее не переживай.
— Знал бы, убил бы тогда суку!
— Ну, если бы знал." ты бы и на свет не родился, — мечтательно произнес Михара.
Выражение его угрюмого лица сделалось настолько страшным, что оно было красноречивее, чем надпись «Высокое напряжение, убьет!»
— Убил бы.
— Если бы да кабы…
И Рафик понял, пощады ждать не придется, эти два стакана водки, наверное, самое простое и легкое, что ему пока еще пришлось пережить.
— Так ты говоришь, общак не брал?
— Не брал, — убежденно произнес Рафик.
— Но ведь хотел взять?
— Хотел, — признался Рафик.
— Вот видишь, хотел. А уже за одно это, лишь за то, что такая мысль шевельнулась в твоих гнилых мозгах, тебе надо голову открутить и выкинуть на съедение злым собакам.
Знаешь, какие собаки на зонах? У, злые, лютые! Они зека по запаху чуют, будь ты хоть в цивильном, хоть надушен, намазан, она все равно, стерва, бросается, как та проститутка на член, и грызет, грызет… Так что, лучше ты об этом не думай, зона для тебя — курорт. Я же тебе уже говорил, Рафик, что там братва без подогрева. Ты взял их общак, а они сейчас голодные, даже чайку попить не могут.
— Не брал, не брал я, Михара! Слышишь, не брал! — с явно выраженным кавказским акцентом произнес Рафик, и говорил он это так, что Михара понял: действительно, Рафик до общака не добрался.
— Стул принесите, — приказал Чекан.
Тут же приволокли из другого помещения стул.
— Привяжите к нему этого урода.
Избитого Рафика привязали к стулу. Его руки были крепко-накрепко связаны за спиной, ноги примотаны к ножкам стула, а стул поставили к стене.
— Оставьте-ка нас наедине, — сказал Михара, обращаясь к Чекану.
Тот пожал плечами, но ослушаться своего учителя не мог.
— И дверь закройте поплотнее, чтобы никто ничего не услышал.
— Э нет, Михара, — сказал Чекан.
— Ты что, мне не доверяешь?
— Тебе доверяю. Просто вдруг.., чего он скажет? Или вытворит?
— Если скажет, я тебе передам. Ты же знаешь, общак мне дорог. А вытворит — ему же хуже.
— Понял, понял, — Чекан покинул помещение с низким потолком, оставив наедине Рафика Магомедова и Михару.
Михарский расстегнул пальто и несколько раз прошелся от стены до стены. Затем остановился в нескольких шагах от Рафика.
— Ну, что скажешь?
— А что я должен говорить? — с кавказским акцентом произнес Рафик.
— Давай побазарим. Тебя долго искали.
— Ну и что из этого?
— Значит, видеть хотели.
— Кто меня сдал? — выдавал из себя Рафик.
— Да разве это имеет значение для тебя, тем более сейчас? Отсюда ты не выберешься, привязали тебя крепко, ты даже двинуться не можешь.
— Гады.
— Кто?
Рафик в ответ заскрежетал зубами, и из рассеченной губы потекла кровь. Капли падали на грудь, оставляя на свитере темные пятна.
— Кровь течет…
— Ну вот видишь, кровь течет.., некрасиво как-то, — сказал Михара, — Ты знаешь, Рафик, что делают с теми, кто позарился на общак, или не знаешь?
Рафик молчал, опустив голову.
— Нет, так ты знаешь или не знаешь? Ответь.
— Слыхал.
— А ты припомни, что тебе умные люди говорили.
Михара взял за курчавые, уже высохшие волосы Рафика, резко рванул вверх, пристально посмотрел в глаза.
Взгляд Михары был таким, что не предвещал ничего хорошего для Рафика.
— Так ты знаешь или нет? Отвечай, морда, урод!
— Я ничего не хочу говорить. Кто меня сдал? — как заклинание, уже во второй раз повторил пленный азербайджанец.
— Кто сдал, кто сдал… Люди хорошие сдали, за деньги, естественно.
— За деньги… Продажные шакалы!
— Да нет, не шакалы, Рафик, не шакалы, поверь.
Не менты. Хорошие люди тебя сдали. А ты знаешь, скотина, что из-за тебя на зонах братва голодает, что из-за тебя подогрев в лагеря не идет и братва мучится, страдает, знаешь это? Отвечай, скотина, отвечай, шакал мусульманский! — и Михара, пока еще не выходя из себя, принялся трясти Рафика за волосы.
Его движения были резкими, сильными, и Рафик мотался вместе со стулом.
— Сука ты, сука! — Михара начинал звереть и тряс Рафика все сильнее и сильнее.
— Пусти!
— Сука!
Он бил его головой о трубы, затем опрокинул стул, стал ногой на горло Рафику и медленно принялся переносить тяжесть своего тела на правую ногу. Магомедов начал задыхаться, кровь хлынула из носа, но Михара своей ноги не снимал.
— Задушишь…
— Ишак мусульманский! Так ты знаешь, на что позарился?
— Знаю, — выдавил из себя Рафик.
— Ах, знаешь! — Михара наклонился, схватил правой рукой за веревку и легко, словно бы Рафик вообще ничего не весил, поставил стул на место.
Магомедов жадно хватал воздух окровавленными губами, сопел, изо рта вырывались кровавые пузыри.
— Ничего у вас не выйдет, не брал я…
— Ну, сука, а ты знаешь, что делают с теми, кто позарился на общак? Знаешь или нет?
— Слыхал, — сказал Рафик.
— А вот шакалам, которые хватают чужое, то, что им не принадлежит, отрубают руки. По-моему, так же поступают и у вас на Востоке. Но этого слишком мало для тебя, скотина. Ты знаешь, что ты убил моего друга и всю его семью? Моего друга, моего кореша, с которым я шел по жизни, который помогал мне и которому я жизнью обязан, ты знаешь это или нет? Зачем ты убил Резаного, шакал мусульманский? — и Михара со злостью и невероятной силой ударил ногой в грудь.
— Я Азербайджанец не успел договорить и вместе со стулом, к которому был привязан, буквально влип в стену, ударившись головой о трубы, потерял на несколько мгновений сознание.
— Ну, ну, сейчас очухаешься, это только начало. Руки мы тебе отрубим, это точно.
Рафик понимал, что выхода у него нет, скорее всего его ждет смерть, причем не просто смерть, легкая и быстрая, а мучительная и страшная, с ужасными пытками.
Ведь он попал в лапы не к милиции, не к сотрудникам ФСБ, которые за сотрудничество могли бы пристроить его в одиночную камеру, а к самым настоящим бандитам.
К таким, которые не остановятся ни перед чем, для которых свят лишь их воровской закон, а всякие там разговоры о гуманизме им просто-напросто неизвестны, они на них не обращают внимания.
— Ну, очухался? — прошипел Михара, заглядывая в глаза Рафика. — Где общак, говори!
— Я его не брал.
— Не брал? — удивленно вскинул брови Михара.:
— А кто его тогда взял?
— Я не брал.
— Испарился, говоришь, сам по себе?
— Не брал…
— Слушай, наверное, выходит, я его взял? Вот приехал с Колымы, из колонии строгого режима, отскочил на пару недель, быстренько в самолет, в Москву, а затем приехал к Данилину и забрал общак? А самого Данилина зверски мучил? Получается так?
— Не знаю, как там у тебя получается, но я его не брал, — ответил Рафик.
— Так, может, мил человек, ты подскажешь, кто его взял?
— Если бы я его схватил, меня бы уже здесь не было, поверь. Ты же не глупый человек, должен понимать, с такими деньгами мне бы сам черт был не брат.
— Черт, говоришь? — Михара заложил руки за спину, присел на корточки и снизу вверх посмотрел на Рафика. — Жаль мне тебя, парень, мог бы быть из тебя толк, если бы по правильной дороге пошел, если бы «стремящимся» стал, жил по понятиям, а не как свинья, не как бродячий пес. Да что уже про это говорить, поздно, время упущено. Мужик ты хваткий, в хороших руках из тебя бы человек получился, а так сдохнешь как собака. Выхода у тебя никакого, шансов у тебя, приятель, ноль. Просто ноль без палочки.
— Убьете?
— Я бы тебя сразу убил, да вот есть на тебя другой заказ, менты тебя хотят получить. А с ними разговор, знаешь, у тебя тоже может не получиться. А если и получится, если вышку не дадут, до зоны дойдешь, там тебе не жить, там тебя сперва опустят всем отрядом, задница шире рта станет. А потом замучат, небо покажется с овчинку. Ты на зоне, как я понимаю, никогда не был?
Если бы был, то я бы тебя знал. А кстати, — Михара поднялся на ноги и запрокинул голову, — меня-то ты, мил человек, хоть знаешь?
— Знаю, слышал, — выдавил из себя Рафик, — Михара ты.
— А, знаешь, видишь, и до тебя молва про меня дошла. Поскольку я человек правильный.
— Дошла, — сказал Рафик.
— Плохо, что мы с тобой вот так встретились, — Михара решил сменить гнев на милость и попробовать поговорить с Рафиком спокойнее.
Он подошел к железной двери, потянул ее на себя. Та отворилась.
— Эй, Чекан, тут у нас разговор душевный с Магомедовым намечается, дай-ка бутылочку водки и два стакана.
Чекан посмотрел на своего водителя и приказал:
— Слышал, что Михара просит?
Тот метнулся в соседнюю комнату, где стояли ящики с алкоголем и с закусками. Он открыл картонный ящик, вытащил литровую бутылку водки. А вот со стаканами было посложнее, ни одного чистого не нашлось. И Борис принялся мыть два взятых тут же на столе стакана, а затем насухо вытер. С ними и с бутылкой он подошел к двери.
В помещение Михара его не пустил, принял стаканы, вставленные друг в друга, и открытую бутылку водки. Затем попросил еще стул. Он поставил табуретку прямо перед Рафиком, на нее водрузил два стакана и бутылку с водкой. Налил полстакана себе и полный — Магомедову.
— Руки у тебя, дружок, связаны, так что я тебя сам попою.
Магомедов отрицательно махнул головой, дескать, я не хочу пить.
— Э, так не пойдет, мил человек. Давай-ка мы с тобой за знакомство выпьем, ведь раньше мы с тобой никогда не встречались и навряд ли встретимся потом. Так что давай покатим по стаканчику, — он взял стакан, поднес его ко рту Рафика.
И тот понял по выражению лица Михары, что лучше не сопротивляться. Давясь, он принялся хлебать водку, а Михара следил, чтобы ничего не проливалось. Водка жгла разбитые губы, но Рафик продолжал глотать сорокаградусную жидкость.
— Не могу больше, не могу…
— Кровь пить, значит, можешь, а как водку, так — нет?
Наконец стакан опустел. Тогда Михара взял свой, сделал несколько глотков, пополоскал во рту и сплюнул под ноги.
— Ну что, еще по одному? Между первой и второй перерывчик небольшой, — он опять налил стакан до краев и принялся вкатывать водку в Рафика. Тот уже не мог больше пить, закашлялся, тошнота подступила к горлу.
— Ну, азер, что-то ты слаб на водку, а вот на баб ты мастер.
— На баб? — произнес Рафик.
— Конечно, на баб.
— Так это проститутка меня заложила?
— Да не проститутка она, мил человек, а хорошая женщина. И дело свое знает туго, зря ты ее обидел, — Михара знал о том, что произошло между Рафиком и девушкой по вызову, — так что ты за нее не переживай.
— Знал бы, убил бы тогда суку!
— Ну, если бы знал." ты бы и на свет не родился, — мечтательно произнес Михара.
Выражение его угрюмого лица сделалось настолько страшным, что оно было красноречивее, чем надпись «Высокое напряжение, убьет!»
— Убил бы.
— Если бы да кабы…
И Рафик понял, пощады ждать не придется, эти два стакана водки, наверное, самое простое и легкое, что ему пока еще пришлось пережить.
— Так ты говоришь, общак не брал?
— Не брал, — убежденно произнес Рафик.
— Но ведь хотел взять?
— Хотел, — признался Рафик.
— Вот видишь, хотел. А уже за одно это, лишь за то, что такая мысль шевельнулась в твоих гнилых мозгах, тебе надо голову открутить и выкинуть на съедение злым собакам.
Знаешь, какие собаки на зонах? У, злые, лютые! Они зека по запаху чуют, будь ты хоть в цивильном, хоть надушен, намазан, она все равно, стерва, бросается, как та проститутка на член, и грызет, грызет… Так что, лучше ты об этом не думай, зона для тебя — курорт. Я же тебе уже говорил, Рафик, что там братва без подогрева. Ты взял их общак, а они сейчас голодные, даже чайку попить не могут.
— Не брал, не брал я, Михара! Слышишь, не брал! — с явно выраженным кавказским акцентом произнес Рафик, и говорил он это так, что Михара понял: действительно, Рафик до общака не добрался.