«Но кто же тогда мог взять?»
   Ведь Рафик — это последняя надежда и Чекана, и Михары, и вообще всей братвы, всех тех, кто по крупицам его собирал, отстегивая долю.
   — Значит, не брал? А Резаного за что погубил, семью его, жену молодую, племянника? Как тебе не стыдно, ишак ты мусульманский, шайтан ты!
   Рафик молчал, понимая, что будет лучше не произносить пока ни слова. Алкоголь уже туманил голову, смягчал боль, которая буквально пронизывала все тело.
   — Значит, давай договоримся так, — громко сказал Михара, — я пока своих сюда не зову. Ты минут десять-пятнадцать подумай, а потом я вернусь. И ты расскажешь все, что знаешь, расскажешь, от кого узнал про общак, про Сашу Данилина, про его дом и семью. Все-все расскажешь, а я потом подумаю, и, может быть, ты еще поживешь немного. Правда, ребята очень жаждут спустить с тебя шкуру, содрать, как ты, наверное, сдирал трусы с проститутки. Так что все теперь, Рафик, в моих руках, вот в этих, — и Михара показал огромные ладони с сильными узловатыми пальцами, с мозолями. — В общем, посиди, подумай. А я пойду поговорю, успокою братву. И учти, мне с каждой минутой удерживать их все труднее и труднее. Они, ты же видел, прямо рвутся сюда. И уж если дорвутся до тебя, то мало, Рафик, не покажется, — Михара развернулся и неторопливо покинул сырое помещение с низким бетонным потолком.
   Чекан нервно ходил у двери, куря одну сигарету за другой.
   — Ну что? — взглянув на Михару, спросил он.
   — Не брал он, Чекан, общака. Не брал, — шепотом сказал Михара так, чтобы никто не услышал.
   — Точно не брал?
   — Не брал, я тебе говорю. Да и сам подумай, если бы он прихватил общак, то с такими бабками его бы уже и след давным-давно простыл. Дал бы десять — двадцать тысяч тем же ментам, они бы сами его и вывезли.
   — Да, похоже" Похоже, ты правду, как всегда, говоришь.
   — Вот в том-то оно и дело, Чекан, что общак прихватил кто-то другой.
   — Но кто? — воскликнул Чекан, сжимая руки в кулаки и выплевывая сигарету себе под ноги. — Про общак знали немногие. Ты знал, я знал.
   — Но меня здесь не было, — криво усмехнулся Михарский.
   — Ну, еще пять-шесть, десять от силы. Но все эти люди проверены и на такое не пойдут. Ведь всем жить хочется, на Резаного ни у кого бы рука не поднялась, кроме такого отморозка, как Магомедов. Ой, бля, — произнес Чекан, присаживаясь на корточки, обхватывая голову, — час от часу не легче.
   — Думать надо, думать. Я ему дал время подумать, может, что и сболтнет.
   — А если нет? — спросил Чекан.
   — Тогда кончать его будем.
   — Мы же менту пообещали.
   — Что мы ему пообещали? — спросил Михара.
   — Отдать Магомедова. Ведь он их человека замочил.
   — Одним ментом меньше стало, нам же оно лучше, — спокойно и рассудительно сказал Михара.
   — Ссориться я с ними не хочу, хотя и дружбы у меня с ними никогда не было.
   — Знаю, — сказал Михара.
   — Но слово держать надо, даже если его поганому менту дал.
   — Надо, значит, надо. Только мы схитрим.
   — Как?
   — Погоди.
   Четверть часа тянулись так долго, словно прошел целый день в изнурительно тяжелой физической работе.
   Наконец Михара открыл дверь, и теперь они вошли уже вдвоем — он и Чекан.
   — Ну что надумал, мил человек, что скажешь хорошего?
   — Я и сам думал, — заплетающимся языком начал говорить Рафик, — если не я, то кто?
   — Вот и подумай.
   — Сам я узнал про общак от бывшего охранника Резаного, его мы потом с дружками убили.
   — Ага, сука, значит, это он заложил! — произнес Чекан. — Я так и предполагал. Не мог же сам Резаный на каждом углу свистеть про общак?
   — Не мог, — сказал Михара.
   — А вот общака мы не взяли, — запинаясь, говорил Рафик. — Может быть, не подскочи ты, — Рафик мотнул головой в сторону Чекана, — Резаный и признался бы, где спрятаны деньги. Но не успел.
   — А в больницу ты зачем к нему ходил?
   — Как зачем, — усмехнулся Рафик, — он же меня видел, мог очухаться и все рассказать.
   — Так-то оно так… — и Михаре, и Чекану становилось ясно, что Рафик общак не взял.
   Есть какая-то иная сила, иные люди, а может быть, один человек, который смог провести вокруг пальца всех — и их авторитета, вора в законе, и ментов, и садиста Рафика Магомедова. Но кто же этот человек, которому все сходит с рук и который, возможно, сейчас пользуется их деньгами и живет припеваючи.
   И тут Рафик сказал, вернее, даже обронил как бы обрывок своей мысли:
   — А если во время операции под наркозом Резаный взболтнул, а?
   — Резаный под наркозом?
   — А если… Так он же в коме был. Кто его резал? — спросил Михара у Чекана.
   — Надежный человек — Рычагов.
   — Рычагов? Рычагов? Кто такой, почему не знаю?
   — Да есть такой, в Клину, заведующий хирургическим отделением. Он многих из моих от смерти спас, дырки зашивает, будь здоров! Кости вправляет, он из меня пулю вытащил, было дело.
   — Рычагов, Рычагов, доктор — не наш человек, — сказал Михара, ведь не по понятиям живет. Доктор — он и есть доктор, лепила — и есть лепила. А ты его…
   — Что, — спросил Чекан (они разговаривали между собой, совершенно не обращая внимания на Рафика), — что я его?
   — Ты его проверил?
   Чекан покачал головой.
   — Надобности не было, я же на него и не думал.
   — А надо было бы думать.
   — Так он же меня спас.
   — Спас-то он спас. — промычал Михара, словно бы жуя жвачку. Затем плюнул себе под ноги. — Резаного в его больнице Рафик кончил?
   — В его.
   — Вот оно и получается. Доктором надо заняться.
   — Когда я его привез к Рычагову, Резаный уже был не жилец. Может, он и выкарабкался бы еще, так этот урод не дал, добил Сашу, — Выкарабкался, говоришь? А может… — Михара задумался, отвернулся к стене и принялся смотреть на свою зловещую огромную тень.
   Глаза Рафика Магомедова забегали, он чувствовал: приближается час расплаты и никакое чудо его уже спасти не может. Он уже жалел о том, что признался, что не брал общак. Если бы он стал водить за нос Михару, выторговывать себе какие-то уступки за то, что покажет, где спрятаны деньги, еще был бы шанс спастись или хотя бы отсрочить расплату. Но дело было сделано, и теперь он всецело находился в руках Чекана и Михары.
   Михарский сплюнул под ноги и своим обычным вкрадчивым, почти ласковым голосом произнес:
   — Кончать с ним надо. Проку от него теперь уж никакого.
   Чекан потер руки:
   — Давно уже пора, у меня руки чешутся прирезать эту скотину, суку! — глаза его сияли злобой, и он еле сдерживал себя, чтобы одним ударом не прикончить азербайджанца, лишь желание подольше помучить того заставляло его не торопиться.
   — Лучше ребятам отдай, зачем самим мараться? — предложил Михара. — А мы посмотрим.
   Он спокойно уселся на длинную спортивную скамью, стоявшую у стены, и вытащил папиросу. Постучал картонным мундштуком по ногтю, сдул высыпавшиеся крупинки табака и жадно затянулся, несколько раз переломив мундштук.
   Чекан вышел за дверь, и теперь в помещение с низким потолком долетало лишь неразборчивое бурчание.
   Рафик с ужасом вслушивался в эти звуки, пытаясь разобрать, какие же приказания отдает Чекан.
   — Чего он?
   — Слушай, может, чего и наслушаешь.
   Но разобрать что-нибудь внятное, доносившееся сюда сквозь неплотно прикрытую толстую металлическую дверь он так и не смог. Михара с легкой улыбкой смотрел на Рафика — так, будто бы перед ним находится клоун в шутовской одежде, а не убийца, который лишил жизни его друзей. Песенка азербайджанца была спета, и не нужно никаких слов. Последняя роль сыграна, теперь оставалось лишь сорвать аплодисменты.
   Чекан молча зашел и, придержав полы пальто, сел рядом с Михарой.
   — Тут место, конечно, хорошее, — огляделся Чекан, — вот поэтому и пачкаться здесь неохота. Давай на природу, в лесу его.., и кончим.
   Михара пожал плечами:
   — В общем, тебе решать, Чекан. Как скажешь, так и будет. А потом позвонишь своему менту, пусть забирает тело.
   Они говорили в присутствии Рафика так, словно бы тот уже день как был мертв и уже ничего не мог ни слышать, ни видеть и реагировать на происходящее. Он сидел уронив голову, привязанный к стулу.
   — Смотри-ка, живой! А я уж думал, он от страха помер, — воскликнул Михара и приложил указательный палец к губам.
   В наступившей тишине слышался странный писк, словно кто-то наступил мыши на хвост. Затем раздался громкий всхлип, и Рафик поднял голову. За те несколько минут, пока он сидел, спрятав лицо, азербайджанец изменялся до неузнаваемости. Из волевого его лицо сделалось по-детски плаксивым, рот скривился в жалобной гримасе. Рафик плакал, слезы ручьями текли из глаз, он вздрагивал всем телом.
   И тут у него прорезался голос:
   — Не надо! Не надо, жить оставьте!
   — Раньше надо было думать, — спокойно сказал Михара, в его голосе не чувствовалось ни ненависти, ни жалости, ни презрения. — А когда ты Резаного на больничной койке кончал, тебе в голову не пришло, что жизнь чего-то стоит?
   Рафик не ответил, лишь громче заплакал:
   — У-у-у…
   Чекан сплюнул под ноги.
   — Вот паскуда, даже умереть толком не умеет!
   — Этому, брат, не учат.
   — Многих перед концом видел, но этот — падаль.
   — Не говори так, Чекан, кто знает, какая смерть нас ждет? Жить — дело не хитрое, а вот умереть красиво дано не каждому.
   Чекан не выдержал, громко крикнул:
   — Борис! — в помещение сразу же зашли трое. — Заткни ему рот, мешок на голову — ив машину.
   Рафик дергался, но что он мог сделать один, связанный, против троих? Те даже не испачкались кровью, заткнули ему рот скомканной тряпкой, надели на голову мешок и, повалив на пол, отцепили его от стула, поволокли к двери.
   — Смотри, Михара, он в штаны наделал.
   — Вижу, — Михарский брезгливо обошел влажное пятно на бетонном полу и бросил в него окурок. Тот зашипел и погас.
   — Мразь.
   Машину подогнали к самому выходу из бомбоубежища, открыли багажник. И даже если бы кто-то случайно увидел происходящее, то наверняка подумал бы, что грузят какой-то тюк с чем-нибудь несъедобным, возможно, с грязным тряпьем, которое предстоит везти в прачечную. Рафика вкинули в багажник и тут же опустили крышку.
   Две машины тут же выехали со двора. Город кончился быстро, Балашиха все-таки не Москва. Чекан, вопреки своей привычке, сидел на переднем сиденье, он словно бы чувствовал присутствие Рафика в багажнике, и природная брезгливость заставляла держаться его подальше. Он выбирал место казни.
   — Давай по проселку, — Чекан небрежно махнул рукой, указывая вправо на столб с отметкой «27».
   — А что такое двадцать семь? — поинтересовался Борис.
   — Лесничий квартал, — ответил Михара, потому что Чекан промолчал. — Ты, наверное, браток, на лесоповале никогда не работал, если не знаешь, что эти простые цифры значат?
   — Бог миловал.
   — От тюрьмы и от сумы не зарекайся, — тихо произнес Михара и положил ладонь на плечо Чекану. — Смотри, далеко ехать не стоит, вон красивые елки стоят, подарок к Новому году повесим.
   — Да уж, — хохотнул Чекан.
   Он теперь испытывал радостное возбуждение, хотя знал, что потом придет разочарование, настроение вновь сделается мрачным, ведь общак так и не найден.
   — Стой, — крикнул Чекан, понимая, что еще немного, и машина может завязнуть в снегу.
   — Да уж, дальше пешком лучше.
   Бандиты высыпали из машины, Чекан с Михарой осмотрелись. Вор вытряхнул папиросу из пачки, постучал мундштуком по ногтю большого пальца, раскурил. Вокруг был чистый, нетронутый снег, лишь санная колея уходила в сторону по лесной дороге.
   — Ну что?
   — Тяните его к елке.
   — Может, развязать, пусть сам идет?
   — Я тебе развяжу! — прикрикнул Михара. — Он уже свое отходил, отбегался, отпрыгался.
   Рафика поволокли по глубокому снегу, Михара и Чекан шли следом. Один из бандитов, который прокладывал путь, оглянулся, остановившись у старой ели, обломал несколько нижних сухих сучьев.
   — Ну что, здесь? — задрав голову, он посмотрел вверх на толстый живой смолистый сук.
   — Пойдет, — сказал Михара, словно собирался на этом дереве прибить скворечник, — хорошее место, красивое.
   Рядом был пень. Старую ель спилили совсем недавно — может, неделю, а может, вчера, и скорее всего завезли в Москву, поставили на одной из площадей. На пне лежал легкий снежок.
   Михара подошел и подошвой башмака провел по пню, сбрасывая сухой искристый снег.
   — Вот и плаха готова.
   Чекан утвердительно кивнул:
   — Как по заказу.
   Рафик что-то хотел сказать, но тряпка во рту мешала, и он лишь тряс головой, мычал утробным голосом.
   Слезы катились по щекам, горячие, крупные, из носа капала кровь.
   — Развяжите ему руки и повалите, — приказал Михара. — А ты давай топор.
   Тут же Михаре подали топор. Он провел ногтем по лезвию.
   — Ну и тупой! — брезгливо поморщился старый рецидивист. — Таким топором только капусту сечь. Но для этого дела сойдет. Цепляй веревку на шею.
   Тут же зацепили петлю, Рафика повалили на снег.
   Как он ни сопротивлялся, совладать с тремя дюжими бандитами не мог, тем более ноги у него были связаны. Двое держали за руки, третий за ноги. Его подволокли к пню, буквально уткнули в него головой. Один из бандитов сел Рафику на шею, сжав голову коленями.
   — Может, пусть смотрит?
   — На хрен ему смотреть, — сказал Михара, — руки клади.
   Сильные руки профессионального боксера двое бандитов прижали, уложили на золотистый, свежесрезанный пень, покрытый шариками выступившей смолы.
   — Ну давай, не тяни, Михара, — попросил Чекан, жаждущий крови.
   Михара несколько раз лихо крутанул в руках топор, затем с оттяжкой опустил. Лезвие топора с хрустом отрубило правую руку чуть выше запястья.
   — Держи левую. На, Чекан, — Михара подал тяжелый топор.
   Чекан опустился на колени и сделал то же, что и Михара, но так лихо и красиво у него не получилось, топор намертво застрял в пне. Две кисти остались лежать на большом пне.
   Михара подошел и легко, левой рукой выдернул глубоко застрявший топор, затем обтер его снегом и передал бандитам.
   — Поднимайте урода.
   Рафик скорее всего еще не почувствовал боли, он с ужасом смотрел на обрубки рук, на торчащие раздробленные кости. Затем хлынула кровь. Но в это время веревка уже была перекинута через сук, и два бандита тянули изо всех сил. Тело Рафика, судорожно вздрагивающее, поползло вверх. Веревку замотали о ствол елки.
   — Не оборвется? — спросил Чекан.
   Михара пожал плечами. Он смотрел, как из обрубков хлещет кровь, разбрызгиваясь веером вокруг высоко висящего тела. Через пару минут Рафик затих, лишь кровь продолжала хлестать из обрубков.
   — Вот и все. Другим будет наука, думаю, об этом все узнают, — Михара, ссутулясь, не озираясь, побрел к машинам.
   — Узнают.
   — Дурак он — Рафик.
   Чекан пошел следом. Они еще некоторое время стояли, издалека глядя на повешенного Рафика Магомедова, сейчас уже абсолютно не страшного.
   — Сука! — сказал один из бандитов.
   — Так может быть с любым, — заметил Борис, — так что смотрите, Чекан с Михарой пощады не знают.
   Бандиты угрюмо побрели к машинам, а затем, увидев, что Михара с Чеканом уже давно стоят на дороге, побежали по проторенной тропе. Когда машины разворачивались, пошел крупный снег.
   Михара качнул головой:
   — Оно-то и хорошо, заметет следы. Кстати, позвони менту, а то окоченеет, будет как из холодильника.
   — Да, сейчас позвоню, — сказал Чекан, беря трубку телефона.
   От волнения он забыл номер, несколько секунд морщил лоб, судорожно пытаясь вспомнить, куда же засунул бумажку, которую ему дал опер, капитан Панкратов. Наконец вспомнил, она была в нагрудном кармане пиджака.
   Чекан запустил туда два пальца и вытащил ее вместе с несколькими смятыми сотками долларов, затем набрал номер. Пальцы у Чекана не дрожали, трубку, на что, собственно говоря, Чекан и рассчитывал, сняли тут же, как никак опер ждал звонка.
   — Капитана Панкратова.
   — Я слушаю!
   — Слушай, капитан, это Чекан тебя беспокоит.
   — Да.
   — Хочешь Рафика Магомедова получить?
   — Где он?
   — Двадцать седьмой лесничий квартал по шоссе от Балашихи знаешь?
   — Нет, не знаю.
   — Посмотришь по карте, найдешь. Там большие ели, на одной из них болтается Рафик.
   — Болтается? — крикнул капитан Панкратов.
   — Вот так, болтается, как груша, без рук, — и Чекан истерично расхохотался, выключая телефон.
   Через час в двадцать седьмом квартале уже была милиция. То, что они увидели, испугало даже видавших виды.
   — Ну и звери! — сказал молоденький лейтенант, глядя на присыпанный снегом пень, посреди которого лежало две кисти рук со скрюченными пальцами. — За что они его так? — спросил он у капитана Панкратова.
   Тот сплюнул, отвернулся. Зрелище действительно было невкусным.
   — Общак хотел взять.
   — Какой общак? Это когда Резаного порешили? — спросил лейтенантик, сглатывая слюну и пытаясь подавить подступающую к горлу блевотину.
   — Какой, какой.., воровской общак.
   — Так это тот самый Магомедов?
   — Тот, а какой же еще!
   — Это тот, который нашего застрелил?
   — Тот.
   — Ну, сука, так ему и надо! Я бы ему и не то сделал, — выпятив грудь, пробормотал лейтенант с остроносеньким лицом и заморгал голубенькими глазками.
   — Сделать бы, может, и сделал, но снимать его тебе самому придется, как-никак твой участок.
   К вечеру уже все бандиты в Москве знали, что Рафик Магомедов мертв. Знала и милиция, что бандиты и воры добрались до гнусного азербайджанца раньше, чем ФСБ и МВД, и разобрались с ним по-своему. Такой исход устраивал всех, ведь сложись по-другому и окажись Рафик живым и здоровым в руках милиции, то же самое ему сделали бы и на зоне, а может, еще и в камере предварительного заключения. Вряд ли он дожил бы до суда, у бандитов руки длинные, и человека, нарушившего воровской закон, карают безжалостно при первой же возможности. В общем, милиция могла отчитаться, что бандит уничтожен, а Олег Панкратов мог рассчитывать даже на повышение.

Глава 12

   — Что будем делать теперь? — уже сидя в квартире, спросил Чекан.
   Михара задумчиво курил.
   — Делов у нас с тобой, браток, — он провел ребром ладони по кадыку, — выше крыши. В Якутию тебе надо лететь.
   — Ас доктором как?
   — С доктором тоже надо разбираться, прощупать его стоит.
   — Слушай, Михара, может, прямо сейчас возьмем людей и поедем в Клин, прижмем его как следует, он и расскажет, что знает.
   — Что расскажет? А если он ничего не знает? И случись что, к кому ты поедешь пули вытягивать и дырки зашивать?
   — Тоже верно, — заметил Чекан, — с доктором надо осторожно.
   — В общем, делай вид, что ничего не произошло, что ты ничего не подозреваешь. К нему надо присмотреться, за ним последить. Прощупать его надо, а еще лучше, предложить ему какое-нибудь дело.
   — Какое дело? — посмотрел на Михару Чекан.
   — Пока не знаю. Если у него деньги, он их постарается отсюда вывезти. И сам смотается.
   — Так он уже ездил за границу.
   — Куда ездил? — Михара вскинул голову.
   — Куда не знаю, вроде отдыхать.
   — Сейчас, как я понял, здесь у вас в Москве все ездят, свои же деньги у него есть?
   — Да, мы ему платим неплохо…
   — Так что ж тут плохого? — Михара поднялся, обогнул вокруг стол, затем подошел к батарее, сел на корточки, прислонясь к ней спиной. — Ой, хорошо, — проговорил он. — Вот поездили по лесу, спина заныла. Лагеря, лагеря, они дают о себе знать. В ботиночках походил, а ноги снег не любят. Первое дело, Чекан, чтобы ноги были в тепле, тогда никакая болезнь не привяжется.
   Чекан молчал, слушая старческую, как он считал, болтовню Михары.
   — Доктора надо проверить не через наших людей, а через кого-то другого. Наших-то он всех знает, враз учует, что мы его на вшивость проверяем, и ничего не скажет. Надо подсунуть ему какую-нибудь бабу, желательно видную, такую, чтобы он весь разомлел, чтобы слюнки у него потекли. А она пусть потянет из него денежки, и тогда мы увидим, как они из него текут, толстой струйкой или тоненькой. И тогда мы будем знать все его планы, будем знать, чем он дышит, и выведем на чистую воду.
   — Так у него есть баба, и баба ничего.
   — Слушай, Чекан, ты хоть одного мужика знаешь, которому его баба поперек горла не сидит, а? Какая бы распрекрасная она ни была, всегда хочется свеженькую.
   Если баба ловкая, умелая, она сможет его взять. И мы с тобой будем как бы ни при чем.
   — Красиво говоришь, Михара.
   — Старый я уже, Чекан, старый. Жизнь всему учит.
   Где нельзя силой, кайлом или ломом, там надо аккуратно, с любовью и лаской. Мужик должен растаять, должен слюни пустить, и тогда с ним делай все, что хочешь. Редко попадаются крепкие мужики, — Михара скривил губы, намекая на то, что он один из таких, на которого никакая баба не повлияет, а если и повлияет, то он сможет совладать с собой и не растаять, как воск, а остаться таким же крепким, каким есть.
   — Есть у меня такая баба, — сказал Чекан. — Баба что надо, и за хорошие деньги она своей задницей и большой кусок льда растопит. Такая баба, Михара…
   — Ладно, покажешь, я сам ей объясню, что к чему.
* * *
   Больница в Клину, где работал доктор Рычагов, стала для него уже совсем чужой, настолько он свыкся с мыслью, что уедет работать за границу. Его теперь раздражала не только грязь, потеки на потолках, вздыбленные полы, но и ворчанье больных, недовольство персонала, особенно зарплатой. Он считал, что дорабатывает здесь последние месяцы. Ему не терпелось бросить все к черту, и только уговоры Дорогина пока еще действовали на него.
   — Не спеши, Геннадий, все нужно сделать осторожно и осмотрительно, уезжать лишь тогда, когда будешь уверен, что никто тобой не интересуется, никому ты стал не нужен, что никто за тобой не увяжется.
   Рычагов сидел в своем хорошо обставленном кабинете и мрачно смотрел на стопку историй болезней, не решаясь притронуться ни к одной из них.
   «Ну его к черту, — думал он, — все сделает Тамара или еще кто-нибудь. Я уже не у дел. Еще советом или в сложном случае помочь смогу, а так — нет. Если нет желания к работе, не горишь, то лучше и не браться — навредишь».
   В дверь к нему постучали. Он уже привык определять по стуку, кто именно хочет к нему войти, но на этот раз стук оказался незнакомым.
   «Больные стучат робко, как бы просятся, почти скребут по двери, как запертая в ванной комнате кошка. Начальство стучит нагло, если вообще стучит, и мгновенно открывает дверь, не дождавшись ответа. Тамара стучит осторожно, но уверенно».
   А этот стук классифицировать по своей системе Рычагов не смог. Стучали просто-напросто аккуратно, как стучит молоточком сапожник, забивая маленький гвоздик с золоченой шляпкой.
   «Легкий стук, аккуратный. Кто бы это?» — удивленно пошевелил бровями Геннадий Федорович.
   Ему в этот момент видеть никого не хотелось, но в то же время ему стало и любопытно. Любопытство он еще не утратил.
   — Да, войдите, — отчетливо произнес он, придвигая к себе стопку бумаг, чтобы в случае чего сделать вид, будто он занят срочной работой и распрощаться с посетителем как можно скорее, если, конечно, тот его не заинтересует.
   Дверь открылась тоже аккуратно. Из-за нее выглянул Клаус Фишер. Рычагов тут же отодвинул бумаги в сторону. Перед немцем ему хитрить было нечего.
   — Привет.
   — А, Клаус, заходи!
   Тот зашел, раскрасневшийся, явно с мороза, довольно потер руки. Тут же потянул к себе масляный калорифер и зажал его между коленями.
   — Новость есть.
   — Надеюсь, хорошая? — Рычагов закрыл дверь в кабинет и распахнул дверцу сейфа, вытащил оттуда коньяк и две маленькие рюмочки.
   Немец тут же выставил перед собой ладонь с растопыренными пальцами.
   — Нет, Геннадий, пить я сейчас не буду. А новость… черт ее знает, хорошая она или плохая… Ты уже подготовил деньги к отправке?
   — А что там готовить, — ухмыльнулся Рычагов, предвкушая, что дело сдвигается с мертвой точки и он сможет переправить деньги.
   — Мы уезжаем сегодня.
   — Какого черта? — растерялся Рычагов. — Во сколько? Кто так распорядился?
   — Ну, не я же главный в нашей миссии! Прислали факс, что к рождественским праздникам собрали еще одну партию гуманитарной помощи.
   — Черт бы их побрал!
   — Ничего страшного, Геннадий, после Нового года я опять буду здесь, как раз привезем гуманитарку к православному Рождеству. Если хочешь, я могу забрать деньги прямо сейчас. Но ты учти, рождественские каникулы они и в банках, и у деловых людей, с которыми я договаривался, так что деньги пролежат без движения почти две недели. А мне придется уезжать перед православным Рождеством вновь. На кого я их там оставлю, не суну же под кровать, чтобы жена их оттуда шваброй вытащила?
   Рычагов сидел задумавшись. Он вспомнил слова Дорогина, который советовал ему никогда не спешить.
   — Может, ты и прав, Клаус. Хотя, честно признаться, мне не терпится переложить ответственность на тебя.
   Доктор Фишер засмеялся:
   — Я тоже хотел бы, чтобы все провернулось быстрее.
   Мне самому хотелось бы уехать вместе с тобой, как-никак мы много хорошего сделали вместе. Но так уж получается… Так что, извини. Давай прощаться, ночью я уже буду в дороге, наш конвой уходит.
   — Спасибо за то, что доставили, — Рычагов крепко пожал руку Фишеру, и мужчины улыбнулись друг другу.
   — Смотри не передумай, — Клаус погрозил ему пальцем, — а то еще найдешь себе более надежного партнера.