Страница:
Беспокойство, без всякой видимой причины внезапно и необъяснимо охватившее араба несколько минут назад, немного улеглось после разговора с Халидом, но только немного. Что-то было не так. Аль-Фаттах привык доверять своей интуиции, а в данный момент она подсказывала, что он где-то допустил ошибку, которая может дорого обойтись.
Внимательно следя за дорогой, он попытался восстановить в памяти события последних дней – все, сколько их было, до мельчайших подробностей. Поездка в Англию прошла без единого прокола, в этом он был уверен. Сбой произошел раньше – в ту ночь, когда кто-то выследил его в Вене и сел ему на хвост возле дома Пауля Шнайдера. Тот, кто пытался проследить за аль-Фаттахом, оказался на удивление ловким парнем, и окончательно избавиться от него удалось только на следующий день. Удалось ли? Исполнитель доложил, что серый прокатный "сааб" взорвался на ходу вместе с водителем и пассажиркой. Машина точно была та самая, но вот насчет водителя можно было сомневаться. Никто не видел этого человека в лицо, и где гарантии, что там, на дороге, погиб именно он? И вообще, кто он такой, откуда взялся? Каким образом сумел вычислить этого идиота Шнайдера, какими угрозами заставил его говорить?
Ход событий, увы, указывал на то, что аль-Фаттаху приходится иметь дело с настоящим профессионалом. А хоронить профессионала, не увидев собственными глазами его труп, это очень сомнительное дело. Американцы, например, на весь мир объявили о том, что похоронили Фаруха аль-Фаттаха, но он не стал мертвее оттого, что им нравилось считать его мертвым...
Получалось, что этот неведомый противник с одинаковой степенью вероятности мог быть как мертвым, так и живым. А раз так, то мучившая Фаруха тревога была вполне объяснима. Пожалуй, не стоило ему улетать в Лондон, оставляя без присмотра блаженного Халида с его компьютером. Ведь незнакомец из Вены видел не только самого Фаруха, но и его машину с номерными знаками, выданными полицией Зальцбурга. И если он до сих пор был жив...
Черный "БМВ" мчался по шоссе, как ураган, но арабу казалось, что машина едва ползет. Он еще увеличил скорость, но тут же почувствовал, что может не справиться с управлением, и сбросил газ. Смерти он не боялся, но зачем же умирать без всякой пользы для дела?
Снова вынув из подставки на приборной панели мобильный телефон, Фарух позвонил Хасану, который в его отсутствие отвечал за безопасность бен Вазира. Охранник ответил на вызов сразу и заверил его, что все в полном порядке. Он был хорошим воином – опытным, в меру храбрым, осторожным и очень неглупым, – и его спокойный, уверенный тон немного успокоил аль-Фаттаха. Тем не менее он велел своему заместителю быть начеку и усилить бдительность. С гораздо большим удовольствием он приказал бы удвоить и даже утроить караулы, но это, увы, было невозможно: помимо него самого и Халида, в доме находилось всего пятеро охранников, и даже это мизерное количество служило источником постоянного недовольства бен Вазира и пристального внимания зальцбургской полиции, не без оснований видевшей в каждом арабе потенциального террориста-смертника.
Взгляд аль-Фаттаха на мгновение остановился на четках, висевших на зеркале заднего вида. Прощаясь с Хасаном, он подумал, что было бы очень неплохо по-настоящему верить в силу искренней молитвы. Неизвестно, насколько даже самая горячая молитва помогла бы ему решить возникшую проблему, но зато, помолившись, он, быть может, почувствовал бы себя спокойнее...
Беспокойство Фаруха аль-Фаттаха возросло бы многократно, знай он, что через полторы минуты после окончания телефонного разговора его ближайший помощник Хасан был убит выстрелом в сердце. Пока аль-Фаттах раздумывал, какие меры по обеспечению безопасности ему следует принять сразу же по приезде, в доме, который он должен был охранять, звучали приглушенные хлопки выстрелов, и после каждого один из его людей падал мертвым. Это были надежные, проверенные люди, прошедшие рука об руку со своим командиром множество горячих точек, начиная с далекого, полузабытого Йемена, и кое-кто из них даже успевал перед смертью спустить курок. Пули коверкали штукатурку, разбивали драгоценные вазы и дырявили приобретенные на аукционах полотна старых мастеров. У лестницы, ведущей на второй этаж, завязался настоящий бой; пороховой дым слоями плавал в ярко освещенном коридоре, на пушистом ковре поблескивали медью россыпи стреляных гильз. Укрываясь за исковерканными свинцом перилами, двое оставшихся в живых охранников вели беглый огонь по мелькавшей в коридоре стремительной тени, и тень стреляла в ответ – стреляла так метко, что в сердцах отважных воинов поселился холодный страх неотвратимо надвигающейся смерти.
К тому моменту, как аль-Фаттах увидел впереди приближающиеся огни городской окраины, перестрелка уже закончилась. Последний защитник дома с тремя пулями в легких вошел в кабинет Халида, чтобы предупредить его об опасности, и, не замеченный хозяином, упал на пороге, захлебнувшись собственной кровью. Когда аль-Фаттах остановился на светофоре, с головой ушедший в разработку нового компьютерного вируса-убийцы Халид бен Вазир вскрикнул от боли и неожиданности, почувствовав, как в шею ему вонзилась холодная игла шприца. Он попытался вырваться, но крепкая рука в черной кожаной перчатке с неожиданной, пугающей силой прижала его к спинке кресла, в то время как другая рука надавила на поршень одноразового шприца, вводя бен Вазиру препарат, аналог которого американцы активно применяли во времена вьетнамской войны для промывании мозгов пленным вьетконговцам. В тот момент, когда красный сигнал светофора сменился зеленым и аль-Фаттах нетерпеливым толчком педали послал машину вперед через перекресток, бен Вазир уже неудержимо болтал, выкладывая все, что знал, о своем дяде и его многочисленных соратниках, в том числе и о своем партнере по игре в шахматы Фарухе аль-Фаттахе. Он болтал и плакал от счастья, потому что сам процесс произнесения слов доставлял ему сейчас неописуемое удовольствие.
Так думал, подъезжая к дому, Фарух аль-Фаттах, и он был очень удивлен, когда ворота не распахнулись перед ним, как это бывало обычно. Стеклянный глаз видеокамеры смотрел прямо на его машину, красная контрольная лампочка размеренно мигала, показывая, что камера работает. На одном из экранов в комнате управления на первом этаже сейчас красовалось изображение остановившейся перед воротами машины; дежурному охраннику достаточно было нажать кнопку на пульте, чтобы ворота открылись, впуская аль-Фаттаха во двор.
Некоторое время араб неподвижно сидел за рулем, кусая тонкую нижнюю губу, и думал, как ему теперь поступить. Затем, так ничего и не решив, снова взял с приборной панели телефон и набрал номер Хасана. После десятка гудков аль-Фаттах прервал соединение и позвонил Халиду.
Телефон бен Вазира тоже не отвечал, а ворота по-прежнему оставались закрытыми. Каждый из этих фактов по отдельности мало что значил, но в совокупности они давали мрачную, пугающую картину. Всего полчаса назад он говорил с людьми, которые сейчас не подавали признаков жизни; аль-Фаттаху вдруг подумалось, что такого леденящего, парализующего страха он не испытывал уже давно, а может быть, и вовсе никогда не испытывал. Ни с того ни с сего вспомнился вирус-убийца, над созданием которого трудился Халид. Можно было подумать, что этот вирус оказался слишком деятельным и, вырвавшись на волю, в два счета покончил со своим создателем, а заодно и со всеми, кто находился в доме.
Это была, разумеется, полная чушь. Компьютерные вирусы не убивают людей, точно так же как обычные, человеческие вирусы безвредны для электроники. Аль-Фаттах взял себя в руки и после короткого раздумья открыл отделение для перчаток. Там среди прочего хлама валялся пульт дистанционного управления воротами, которым Фаруху не приходилось пользоваться ни разу. Он подумал, не сдохли ли, чего доброго, батарейки, но те оказались в порядке: после первого же нажатия кнопки створки ворот дрогнули и почти бесшумно разошлись, открывая проезд.
Аль-Фаттах увидел знакомую мирную картину: ровный, чуть припорошенный снегом газон, декоративные кустарники, подстриженные в виде геометрических фигур – шаров, усеченных конусов, кубов и пирамид, низкие матовые светильники вдоль вымощенной гладкой цементной плиткой подъездной дорожки, круглая клумба перед парадным крыльцом и само крыльцо – широкое, пологое, с большими каменными вазонами, в которых рос вечнозеленый можжевельник. Вход освещала мощная лампа, ввинченная в кованый, под старину, подвешенный на толстой цепи фонарь, а на ступеньках, широко разбросав руки и ноги, вниз головой лежал человек, и его кровь блестела на мраморе, как пролитый мазут.
Приглядевшись, аль-Фаттах узнал Хасана. Даже издали было видно, что он мертв, как верблюжий череп на обочине караванной дороги. В правой руке охранник держал пистолет, а левая все еще сжимала бесполезный телефон.
После минутного колебания аль-Фаттах загнал машину во двор. Чувствовал он себя при этом беззащитным, как таракан, ползущий по праздничной скатерти. Инстинкт требовал немедленно сесть в машину и убраться отсюда подобру-поздорову. Это был бы самый разумный выход, однако аль-Фаттах не мог так поступить. На него была возложена ответственность за безопасность Халида, и он действительно не мог уехать, даже не попытавшись выяснить, что здесь произошло. Возможно, бен Вазир был еще жив и нуждался в помощи; как бы то ни было, Фарух точно знал, что бегства ему не простят. Если уж бежать, так разве что в укромный уголок, где можно спокойно, без свидетелей выстрелить себе в висок...
Он затянул ручной тормоз и, не выключая двигатель, выбрался из машины. Широко открытые глаза Хасана смотрели в небо. Аль-Фаттах вынул из-под пальто пистолет, тяжелую и безотказную "беретту", хорошо послужившую ему еще в Йемене, и привычным движением прикрепил глушитель: что бы ни случилось, привлекать внимание местной полиции он не хотел.
Он еще колебался, не зная, с какого конца взяться за дело, которое обещало быть очень неприятным, когда дверь дома беззвучно и резко распахнулась ему навстречу. Аль-Фаттах вскинул пистолет и замер – в дверях появился Халид бен Вазир собственной персоной. Одет он был по-домашнему – в мягкий спортивный костюм и шлепанцы, а вид имел такой, словно в отсутствие аль-Фаттаха вовсе не работал, а предавался беспробудному пьянству. Он и шел как-то странно – мелкими, неуверенными шажками, запрокинув голову; красные припухшие глаза выделялись на побледневшем и мокром не то от пота, не то от слез лице. Очков на нем не было, волосы торчали в разные стороны, а движения были неуверенными и порывистыми, как у пьяного или человека, находящегося под действием какого-то наркотика.
Он был не один. За спиной у Халида, прикрываясь им как щитом, стоял какой-то человек. Аль-Фаттах мысленно ужаснулся: что же это за неверный, которому оказалось под силу в одиночку нейтрализовать Хасана с его людьми?!
– Ба! Кого я вижу! – на хорошем немецком воскликнул неверный. – Ты поступил очень глупо, Фарух аль-Фаттах, явившись сюда не раньше и не позже, а именно сейчас. Но я рад тебя видеть. Теперь, по крайней мере, мне не придется бегать за тобой по всей Европе.
Аль-Фаттах ужаснулся вторично, услышав свое имя, знать которое не полагалось никому, кроме его собратьев по оружию. Неизвестно, какой вред этот неверный успел нанести священному делу джихада, но то, что Фарух аль-Фаттах потерян для этого дела окончательно и бесповоротно, не вызывало сомнений.
У неверного было два пистолета, оба с глушителями – как и сам аль-Фаттах, он явно не хотел впутывать в это дело местную полицию. Один пистолет был приставлен к виску Халида, а другой неприветливо смотрел из-под его локтя – смотрел не куда-нибудь, а прямо в лицо Фаруху, хотя неверный, державший его в руке, не мог его видеть из-за плеча Халида, а значит, по идее, не мог и по-настоящему прицелиться. Не мог, это верно; но ведь целился же! Аль-Фаттах проверил это, немного сместившись влево, и ствол пистолета плавно повернулся, снова нацелившись ему в лоб.
Бежать было поздно и некуда, а главное – незачем. Халида бен Вазира постигла участь худшая, чем смерть, – худшая, разумеется, с точки зрения его уважаемого дяди и Фаруха аль-Фаттаха. Халид имел неосторожность живым попасть в плен к неверным, а он, да сократит Аллах оставшиеся часы его жизни, слишком много знал.
– Самое лучшее, что ты можешь сделать, аль-Фаттах, это застрелиться, – сказал неверный из-за спины бен Вазира, который стоял на крыльце с отсутствующим видом. Он явно не соображал, где находится и что происходит.
– Не понимаю, – презрительно обронил аль-Фаттах, стоя посреди ярко освещенного двора, как живая мишень, – к чему эти разговоры.
– Обычно, – с насмешкой ответил неверный, – у меня просто не хватает времени сказать таким, как ты, что я считаю их просто комками засохшего навоза, что застряли в хвосте больной верблюдицы. Ты, сын хромого шакала и шелудивой ослицы, смотришь в глаза собственной смерти и ничего не можешь сделать! Скажи, грязный ублюдок, каково это – смотреть в лицо смерти и быть беспомощным?
Фарух аль-Фаттах с трудом подавил вспыхнувший гнев. Никто не смел так разговаривать с ним, никто! После таких слов кто-то из них двоих был просто обязан умереть. Но... К чему, действительно, вся эта болтовня? Неверный намеренно старался его оскорбить, заставить потерять голову, хотя ничто, казалось бы, не мешало ему просто спустить курок...
Или что-нибудь мешало? В душе аль-Фаттаха, пробившись сквозь холодную как лед и горькую, как морская соль, жгучую ненависть, робко распустился цветок надежды. Профессионалы не тратят времени на пустую болтовню, если это им не нужно. Аллах свидетель, Хасан и его люди не могли умереть без боя. Здесь была перестрелка, и... А что, если у неверного просто не осталось патронов?
– Я знаю, кто ты, – снова заговорил незнакомец, – знаю, на кого работаешь, кому служишь...
– Я служу Аллаху! – надменно сообщил араб.
"Беретта" в его руке была нацелена в голову Халида – по той простой причине, что прицелиться в прятавшегося за бен Вазиром человека было невозможно, и еще потому, что Халид в любом случае должен был умереть. Он был полезным человеком и многое сделал для воинов Аллаха, но теперь пробил его час. Халид мог послужить – или уже послужил – бесценным источником информации о своем уважаемом дяде и его планах, а о том, что любого человека можно без особых усилий заставить говорить, Фарух аль-Фаттах знал не понаслышке.
– Я бы посоветовал тебе рассказать эту сказочку самому Аллаху, – насмешливо возразил неверный, – но ваша встреча невозможна. Упасть с шинвата – значит изжариться, а тебе по шинвату не пройти, аль-Фаттах.
В воображении Фаруха аль-Фаттаха на мгновение возник образ: узкий мост, по которому душа мусульманина попадает в рай. Душа грешника, ступив на шинват, неизбежно падает с него в пропасть, на дне которой ее ожидают вечные муки ада. Уважаемый дядя Халида любил поговорить о том, что их дело угодно Аллаху, но не он ли не далее как сегодня утром довольно резко напомнил аль-Фаттаху о том, что никому из смертных не дано знать, какова на самом деле воля Всевышнего?
Отправление религиозных обрядов давным-давно превратилось для Фаруха в необходимую формальность, которая не имела глубинного смысла и не приносила удовольствия. Разумеется, атеистом он не был, но честно ответить на вопрос, насколько крепка и глубока его вера, затруднился бы. Собственно, его об этом никто и не спрашивал; в тех кругах, где он вырос и возмужал, меткая пулеметная очередь или удачно проведенная диверсия приравнивались к намазу, а организация крупного теракта ценилась чуть ли не наравне с хаджем. Но сейчас, стоя перед лицом неминуемой гибели и имея время подумать о душе, он вдруг ощутил неприятный холодок между лопаток: а что, если ему и впрямь придется пройти по шинвату? Что, если мост над адской пропастью окажется для его души чересчур узок?
– К чему эти пустые разговоры? – резко, чтобы не выдать своего смущения, повторил он вопрос, который не давал ему покоя. – Проповедь ислама в устах неверного звучит так, словно кто-то выпускает газы в мечети. И кто ты такой, чтобы предсказывать мне будущее?
– Верно, ты меня не знаешь, – прозвучало в ответ. – Зато, повторяю, я точно знаю, кто ты такой. И еще я знаю, кому приходится племянником вот этот бурдюк с овечьим дерьмом. – С этими словами неверный слегка встряхнул Халида, продолжавшего стоять на крыльце с отсутствующим видом. – Вы двое – бесценный кладезь информации. С вашей помощью, надеюсь, удастся крепко дать по рукам этому одноглазому ублюдку, однокашнику принца Чарльза. Брось пистолет, аль-Фаттах, и я сохраню вам обоим жизнь.
Фарух полной грудью вдохнул чистый, пахнущий морозом горный воздух и, запрокинув голову, в последний раз посмотрел на небо. Холодные зимние звезды уже затянуло невидимыми в темноте облаками, лишь на месте луны виднелось мутное пятно неяркого серебристого сияния.
Араб опустил голову. Главные слова были произнесены, последние сомнения развеялись, как дым. Намерения врага стали ясны и понятны, для колебаний не осталось места. Вечерами, за бутылкой виски и шахматами в компании Халида, можно было сколько угодно сомневаться в себе, собственной вере и правоте человека, которого неверный только что обозвал одноглазым ублюдком. Но в такие моменты, как сейчас, у настоящего воина остается только один путь – отбросить сомнения и делать лишь то, чего от него требуют обстоятельства и долг.
– Аллах акбар! – громко объявил аль-Фаттах и вполголоса добавил: – Прости меня, Халид.
В следующее мгновение "беретта" в его правой руке ожила, и высокоученые мозги бен Вазира веером разлетелись в разные стороны, обильно окропив все вокруг, в том числе и неверного. Аль-Фаттах пригнулся и начал отступать к машине, продолжая нажимать на спусковой крючок в надежде, что хотя бы одна из пуль отыщет врага в его ненадежном укрытии.
Он скорее угадал, чем услышал одинокий хлопок ответного выстрела. Пуля влетела в его оскаленный рот. Фарух аль-Фаттах упал на теплый капот своего автомобиля, под которым все еще продолжал почти беззвучно работать отличный немецкий мотор, а затем медленно сполз на покрытые морозными узорами гладкие плиты подъездной дорожки. Его черная "беретта" лязгнула о бетон, из отверстия в глушителе все еще лениво вытекал синеватый пороховой дымок.
Все было кончено.
– И на Фаруха бывает проруха, – ни к кому не обращаясь, сообщил Глеб Сиверов и, перешагнув через распростертые на ступенях тела программиста и его телохранителя Хасана, направился к машине.
Черный "БМВ" описал положенный круг почета вокруг клумбы и покинул двор. Ворота закрылись автоматически. Вокруг царили тишина и покой, из чего следовало, что перестрелки в доме никто не услышал.
Глеб посмотрел на часы и прибавил газу. Он вел машину с максимальной скоростью, которая была возможна на этом узком и скользком серпантине, потому что разговор с аль-Фаттахом отнял на целую минуту больше, чем он рассчитывал.
Но он успел. Импровизированное и маломощное взрывное устройство, собранное Глебом из обнаруженных на вилле подручных материалов и размещенное в подвале, в непосредственной близости от хранившейся там емкости с газом для бытовых нужд, сработало в тот момент, когда Сиверов, припарковавшись недалеко от моста через реку, выбирался из машины.
Газа в емкости оказалось достаточно, чтобы все жители Зальцбурга и съехавшиеся в город туристы могли вдоволь насладиться зрелищем огромного костра, в считаные секунды разгоревшегося на том месте, где совсем недавно стояла вилла арабского программиста. Пламя превратило ночную тьму в багровые сумерки, и, глядя на него с набережной, Глеб думал о другом пожаре, полыхавшем сейчас на нефтехранилище Бансфилд в сорока километрах от Лондона.
У него было предчувствие, что в скором времени ему предстоит увидеть дым этого пожара собственными глазами.
Глава 12
Внимательно следя за дорогой, он попытался восстановить в памяти события последних дней – все, сколько их было, до мельчайших подробностей. Поездка в Англию прошла без единого прокола, в этом он был уверен. Сбой произошел раньше – в ту ночь, когда кто-то выследил его в Вене и сел ему на хвост возле дома Пауля Шнайдера. Тот, кто пытался проследить за аль-Фаттахом, оказался на удивление ловким парнем, и окончательно избавиться от него удалось только на следующий день. Удалось ли? Исполнитель доложил, что серый прокатный "сааб" взорвался на ходу вместе с водителем и пассажиркой. Машина точно была та самая, но вот насчет водителя можно было сомневаться. Никто не видел этого человека в лицо, и где гарантии, что там, на дороге, погиб именно он? И вообще, кто он такой, откуда взялся? Каким образом сумел вычислить этого идиота Шнайдера, какими угрозами заставил его говорить?
Ход событий, увы, указывал на то, что аль-Фаттаху приходится иметь дело с настоящим профессионалом. А хоронить профессионала, не увидев собственными глазами его труп, это очень сомнительное дело. Американцы, например, на весь мир объявили о том, что похоронили Фаруха аль-Фаттаха, но он не стал мертвее оттого, что им нравилось считать его мертвым...
Получалось, что этот неведомый противник с одинаковой степенью вероятности мог быть как мертвым, так и живым. А раз так, то мучившая Фаруха тревога была вполне объяснима. Пожалуй, не стоило ему улетать в Лондон, оставляя без присмотра блаженного Халида с его компьютером. Ведь незнакомец из Вены видел не только самого Фаруха, но и его машину с номерными знаками, выданными полицией Зальцбурга. И если он до сих пор был жив...
Черный "БМВ" мчался по шоссе, как ураган, но арабу казалось, что машина едва ползет. Он еще увеличил скорость, но тут же почувствовал, что может не справиться с управлением, и сбросил газ. Смерти он не боялся, но зачем же умирать без всякой пользы для дела?
Снова вынув из подставки на приборной панели мобильный телефон, Фарух позвонил Хасану, который в его отсутствие отвечал за безопасность бен Вазира. Охранник ответил на вызов сразу и заверил его, что все в полном порядке. Он был хорошим воином – опытным, в меру храбрым, осторожным и очень неглупым, – и его спокойный, уверенный тон немного успокоил аль-Фаттаха. Тем не менее он велел своему заместителю быть начеку и усилить бдительность. С гораздо большим удовольствием он приказал бы удвоить и даже утроить караулы, но это, увы, было невозможно: помимо него самого и Халида, в доме находилось всего пятеро охранников, и даже это мизерное количество служило источником постоянного недовольства бен Вазира и пристального внимания зальцбургской полиции, не без оснований видевшей в каждом арабе потенциального террориста-смертника.
Взгляд аль-Фаттаха на мгновение остановился на четках, висевших на зеркале заднего вида. Прощаясь с Хасаном, он подумал, что было бы очень неплохо по-настоящему верить в силу искренней молитвы. Неизвестно, насколько даже самая горячая молитва помогла бы ему решить возникшую проблему, но зато, помолившись, он, быть может, почувствовал бы себя спокойнее...
Беспокойство Фаруха аль-Фаттаха возросло бы многократно, знай он, что через полторы минуты после окончания телефонного разговора его ближайший помощник Хасан был убит выстрелом в сердце. Пока аль-Фаттах раздумывал, какие меры по обеспечению безопасности ему следует принять сразу же по приезде, в доме, который он должен был охранять, звучали приглушенные хлопки выстрелов, и после каждого один из его людей падал мертвым. Это были надежные, проверенные люди, прошедшие рука об руку со своим командиром множество горячих точек, начиная с далекого, полузабытого Йемена, и кое-кто из них даже успевал перед смертью спустить курок. Пули коверкали штукатурку, разбивали драгоценные вазы и дырявили приобретенные на аукционах полотна старых мастеров. У лестницы, ведущей на второй этаж, завязался настоящий бой; пороховой дым слоями плавал в ярко освещенном коридоре, на пушистом ковре поблескивали медью россыпи стреляных гильз. Укрываясь за исковерканными свинцом перилами, двое оставшихся в живых охранников вели беглый огонь по мелькавшей в коридоре стремительной тени, и тень стреляла в ответ – стреляла так метко, что в сердцах отважных воинов поселился холодный страх неотвратимо надвигающейся смерти.
К тому моменту, как аль-Фаттах увидел впереди приближающиеся огни городской окраины, перестрелка уже закончилась. Последний защитник дома с тремя пулями в легких вошел в кабинет Халида, чтобы предупредить его об опасности, и, не замеченный хозяином, упал на пороге, захлебнувшись собственной кровью. Когда аль-Фаттах остановился на светофоре, с головой ушедший в разработку нового компьютерного вируса-убийцы Халид бен Вазир вскрикнул от боли и неожиданности, почувствовав, как в шею ему вонзилась холодная игла шприца. Он попытался вырваться, но крепкая рука в черной кожаной перчатке с неожиданной, пугающей силой прижала его к спинке кресла, в то время как другая рука надавила на поршень одноразового шприца, вводя бен Вазиру препарат, аналог которого американцы активно применяли во времена вьетнамской войны для промывании мозгов пленным вьетконговцам. В тот момент, когда красный сигнал светофора сменился зеленым и аль-Фаттах нетерпеливым толчком педали послал машину вперед через перекресток, бен Вазир уже неудержимо болтал, выкладывая все, что знал, о своем дяде и его многочисленных соратниках, в том числе и о своем партнере по игре в шахматы Фарухе аль-Фаттахе. Он болтал и плакал от счастья, потому что сам процесс произнесения слов доставлял ему сейчас неописуемое удовольствие.
* * *
Ничего этого Фарух не знал, и, ведя машину по крутому, извилистому серпантину, который служил единственной дорогой к дому Халида, он был уже почти спокоен. Хасан, как никто, заслуживал доверия, да и что, в самом деле, могло произойти в этом скучном, до отвращения добропорядочном бюргерском городишке? Местные власти относились к Халиду настороженно, но вместе с тем благосклонно, поскольку он никогда не забывал платить налоги и не доставлял никаких хлопот полиции. Со стороны властей Халиду ничто не угрожало, а объявившийся в Вене одиночка, в конце-то концов, вряд ли представлял реальную угрозу для Хасана и его бойцов, засевших в доме, который казался настоящей крепостью.Так думал, подъезжая к дому, Фарух аль-Фаттах, и он был очень удивлен, когда ворота не распахнулись перед ним, как это бывало обычно. Стеклянный глаз видеокамеры смотрел прямо на его машину, красная контрольная лампочка размеренно мигала, показывая, что камера работает. На одном из экранов в комнате управления на первом этаже сейчас красовалось изображение остановившейся перед воротами машины; дежурному охраннику достаточно было нажать кнопку на пульте, чтобы ворота открылись, впуская аль-Фаттаха во двор.
Некоторое время араб неподвижно сидел за рулем, кусая тонкую нижнюю губу, и думал, как ему теперь поступить. Затем, так ничего и не решив, снова взял с приборной панели телефон и набрал номер Хасана. После десятка гудков аль-Фаттах прервал соединение и позвонил Халиду.
Телефон бен Вазира тоже не отвечал, а ворота по-прежнему оставались закрытыми. Каждый из этих фактов по отдельности мало что значил, но в совокупности они давали мрачную, пугающую картину. Всего полчаса назад он говорил с людьми, которые сейчас не подавали признаков жизни; аль-Фаттаху вдруг подумалось, что такого леденящего, парализующего страха он не испытывал уже давно, а может быть, и вовсе никогда не испытывал. Ни с того ни с сего вспомнился вирус-убийца, над созданием которого трудился Халид. Можно было подумать, что этот вирус оказался слишком деятельным и, вырвавшись на волю, в два счета покончил со своим создателем, а заодно и со всеми, кто находился в доме.
Это была, разумеется, полная чушь. Компьютерные вирусы не убивают людей, точно так же как обычные, человеческие вирусы безвредны для электроники. Аль-Фаттах взял себя в руки и после короткого раздумья открыл отделение для перчаток. Там среди прочего хлама валялся пульт дистанционного управления воротами, которым Фаруху не приходилось пользоваться ни разу. Он подумал, не сдохли ли, чего доброго, батарейки, но те оказались в порядке: после первого же нажатия кнопки створки ворот дрогнули и почти бесшумно разошлись, открывая проезд.
Аль-Фаттах увидел знакомую мирную картину: ровный, чуть припорошенный снегом газон, декоративные кустарники, подстриженные в виде геометрических фигур – шаров, усеченных конусов, кубов и пирамид, низкие матовые светильники вдоль вымощенной гладкой цементной плиткой подъездной дорожки, круглая клумба перед парадным крыльцом и само крыльцо – широкое, пологое, с большими каменными вазонами, в которых рос вечнозеленый можжевельник. Вход освещала мощная лампа, ввинченная в кованый, под старину, подвешенный на толстой цепи фонарь, а на ступеньках, широко разбросав руки и ноги, вниз головой лежал человек, и его кровь блестела на мраморе, как пролитый мазут.
Приглядевшись, аль-Фаттах узнал Хасана. Даже издали было видно, что он мертв, как верблюжий череп на обочине караванной дороги. В правой руке охранник держал пистолет, а левая все еще сжимала бесполезный телефон.
После минутного колебания аль-Фаттах загнал машину во двор. Чувствовал он себя при этом беззащитным, как таракан, ползущий по праздничной скатерти. Инстинкт требовал немедленно сесть в машину и убраться отсюда подобру-поздорову. Это был бы самый разумный выход, однако аль-Фаттах не мог так поступить. На него была возложена ответственность за безопасность Халида, и он действительно не мог уехать, даже не попытавшись выяснить, что здесь произошло. Возможно, бен Вазир был еще жив и нуждался в помощи; как бы то ни было, Фарух точно знал, что бегства ему не простят. Если уж бежать, так разве что в укромный уголок, где можно спокойно, без свидетелей выстрелить себе в висок...
Он затянул ручной тормоз и, не выключая двигатель, выбрался из машины. Широко открытые глаза Хасана смотрели в небо. Аль-Фаттах вынул из-под пальто пистолет, тяжелую и безотказную "беретту", хорошо послужившую ему еще в Йемене, и привычным движением прикрепил глушитель: что бы ни случилось, привлекать внимание местной полиции он не хотел.
Он еще колебался, не зная, с какого конца взяться за дело, которое обещало быть очень неприятным, когда дверь дома беззвучно и резко распахнулась ему навстречу. Аль-Фаттах вскинул пистолет и замер – в дверях появился Халид бен Вазир собственной персоной. Одет он был по-домашнему – в мягкий спортивный костюм и шлепанцы, а вид имел такой, словно в отсутствие аль-Фаттаха вовсе не работал, а предавался беспробудному пьянству. Он и шел как-то странно – мелкими, неуверенными шажками, запрокинув голову; красные припухшие глаза выделялись на побледневшем и мокром не то от пота, не то от слез лице. Очков на нем не было, волосы торчали в разные стороны, а движения были неуверенными и порывистыми, как у пьяного или человека, находящегося под действием какого-то наркотика.
Он был не один. За спиной у Халида, прикрываясь им как щитом, стоял какой-то человек. Аль-Фаттах мысленно ужаснулся: что же это за неверный, которому оказалось под силу в одиночку нейтрализовать Хасана с его людьми?!
– Ба! Кого я вижу! – на хорошем немецком воскликнул неверный. – Ты поступил очень глупо, Фарух аль-Фаттах, явившись сюда не раньше и не позже, а именно сейчас. Но я рад тебя видеть. Теперь, по крайней мере, мне не придется бегать за тобой по всей Европе.
Аль-Фаттах ужаснулся вторично, услышав свое имя, знать которое не полагалось никому, кроме его собратьев по оружию. Неизвестно, какой вред этот неверный успел нанести священному делу джихада, но то, что Фарух аль-Фаттах потерян для этого дела окончательно и бесповоротно, не вызывало сомнений.
У неверного было два пистолета, оба с глушителями – как и сам аль-Фаттах, он явно не хотел впутывать в это дело местную полицию. Один пистолет был приставлен к виску Халида, а другой неприветливо смотрел из-под его локтя – смотрел не куда-нибудь, а прямо в лицо Фаруху, хотя неверный, державший его в руке, не мог его видеть из-за плеча Халида, а значит, по идее, не мог и по-настоящему прицелиться. Не мог, это верно; но ведь целился же! Аль-Фаттах проверил это, немного сместившись влево, и ствол пистолета плавно повернулся, снова нацелившись ему в лоб.
Бежать было поздно и некуда, а главное – незачем. Халида бен Вазира постигла участь худшая, чем смерть, – худшая, разумеется, с точки зрения его уважаемого дяди и Фаруха аль-Фаттаха. Халид имел неосторожность живым попасть в плен к неверным, а он, да сократит Аллах оставшиеся часы его жизни, слишком много знал.
– Самое лучшее, что ты можешь сделать, аль-Фаттах, это застрелиться, – сказал неверный из-за спины бен Вазира, который стоял на крыльце с отсутствующим видом. Он явно не соображал, где находится и что происходит.
– Не понимаю, – презрительно обронил аль-Фаттах, стоя посреди ярко освещенного двора, как живая мишень, – к чему эти разговоры.
– Обычно, – с насмешкой ответил неверный, – у меня просто не хватает времени сказать таким, как ты, что я считаю их просто комками засохшего навоза, что застряли в хвосте больной верблюдицы. Ты, сын хромого шакала и шелудивой ослицы, смотришь в глаза собственной смерти и ничего не можешь сделать! Скажи, грязный ублюдок, каково это – смотреть в лицо смерти и быть беспомощным?
Фарух аль-Фаттах с трудом подавил вспыхнувший гнев. Никто не смел так разговаривать с ним, никто! После таких слов кто-то из них двоих был просто обязан умереть. Но... К чему, действительно, вся эта болтовня? Неверный намеренно старался его оскорбить, заставить потерять голову, хотя ничто, казалось бы, не мешало ему просто спустить курок...
Или что-нибудь мешало? В душе аль-Фаттаха, пробившись сквозь холодную как лед и горькую, как морская соль, жгучую ненависть, робко распустился цветок надежды. Профессионалы не тратят времени на пустую болтовню, если это им не нужно. Аллах свидетель, Хасан и его люди не могли умереть без боя. Здесь была перестрелка, и... А что, если у неверного просто не осталось патронов?
– Я знаю, кто ты, – снова заговорил незнакомец, – знаю, на кого работаешь, кому служишь...
– Я служу Аллаху! – надменно сообщил араб.
"Беретта" в его руке была нацелена в голову Халида – по той простой причине, что прицелиться в прятавшегося за бен Вазиром человека было невозможно, и еще потому, что Халид в любом случае должен был умереть. Он был полезным человеком и многое сделал для воинов Аллаха, но теперь пробил его час. Халид мог послужить – или уже послужил – бесценным источником информации о своем уважаемом дяде и его планах, а о том, что любого человека можно без особых усилий заставить говорить, Фарух аль-Фаттах знал не понаслышке.
– Я бы посоветовал тебе рассказать эту сказочку самому Аллаху, – насмешливо возразил неверный, – но ваша встреча невозможна. Упасть с шинвата – значит изжариться, а тебе по шинвату не пройти, аль-Фаттах.
В воображении Фаруха аль-Фаттаха на мгновение возник образ: узкий мост, по которому душа мусульманина попадает в рай. Душа грешника, ступив на шинват, неизбежно падает с него в пропасть, на дне которой ее ожидают вечные муки ада. Уважаемый дядя Халида любил поговорить о том, что их дело угодно Аллаху, но не он ли не далее как сегодня утром довольно резко напомнил аль-Фаттаху о том, что никому из смертных не дано знать, какова на самом деле воля Всевышнего?
Отправление религиозных обрядов давным-давно превратилось для Фаруха в необходимую формальность, которая не имела глубинного смысла и не приносила удовольствия. Разумеется, атеистом он не был, но честно ответить на вопрос, насколько крепка и глубока его вера, затруднился бы. Собственно, его об этом никто и не спрашивал; в тех кругах, где он вырос и возмужал, меткая пулеметная очередь или удачно проведенная диверсия приравнивались к намазу, а организация крупного теракта ценилась чуть ли не наравне с хаджем. Но сейчас, стоя перед лицом неминуемой гибели и имея время подумать о душе, он вдруг ощутил неприятный холодок между лопаток: а что, если ему и впрямь придется пройти по шинвату? Что, если мост над адской пропастью окажется для его души чересчур узок?
– К чему эти пустые разговоры? – резко, чтобы не выдать своего смущения, повторил он вопрос, который не давал ему покоя. – Проповедь ислама в устах неверного звучит так, словно кто-то выпускает газы в мечети. И кто ты такой, чтобы предсказывать мне будущее?
– Верно, ты меня не знаешь, – прозвучало в ответ. – Зато, повторяю, я точно знаю, кто ты такой. И еще я знаю, кому приходится племянником вот этот бурдюк с овечьим дерьмом. – С этими словами неверный слегка встряхнул Халида, продолжавшего стоять на крыльце с отсутствующим видом. – Вы двое – бесценный кладезь информации. С вашей помощью, надеюсь, удастся крепко дать по рукам этому одноглазому ублюдку, однокашнику принца Чарльза. Брось пистолет, аль-Фаттах, и я сохраню вам обоим жизнь.
Фарух полной грудью вдохнул чистый, пахнущий морозом горный воздух и, запрокинув голову, в последний раз посмотрел на небо. Холодные зимние звезды уже затянуло невидимыми в темноте облаками, лишь на месте луны виднелось мутное пятно неяркого серебристого сияния.
Араб опустил голову. Главные слова были произнесены, последние сомнения развеялись, как дым. Намерения врага стали ясны и понятны, для колебаний не осталось места. Вечерами, за бутылкой виски и шахматами в компании Халида, можно было сколько угодно сомневаться в себе, собственной вере и правоте человека, которого неверный только что обозвал одноглазым ублюдком. Но в такие моменты, как сейчас, у настоящего воина остается только один путь – отбросить сомнения и делать лишь то, чего от него требуют обстоятельства и долг.
– Аллах акбар! – громко объявил аль-Фаттах и вполголоса добавил: – Прости меня, Халид.
В следующее мгновение "беретта" в его правой руке ожила, и высокоученые мозги бен Вазира веером разлетелись в разные стороны, обильно окропив все вокруг, в том числе и неверного. Аль-Фаттах пригнулся и начал отступать к машине, продолжая нажимать на спусковой крючок в надежде, что хотя бы одна из пуль отыщет врага в его ненадежном укрытии.
Он скорее угадал, чем услышал одинокий хлопок ответного выстрела. Пуля влетела в его оскаленный рот. Фарух аль-Фаттах упал на теплый капот своего автомобиля, под которым все еще продолжал почти беззвучно работать отличный немецкий мотор, а затем медленно сполз на покрытые морозными узорами гладкие плиты подъездной дорожки. Его черная "беретта" лязгнула о бетон, из отверстия в глушителе все еще лениво вытекал синеватый пороховой дымок.
Все было кончено.
– И на Фаруха бывает проруха, – ни к кому не обращаясь, сообщил Глеб Сиверов и, перешагнув через распростертые на ступенях тела программиста и его телохранителя Хасана, направился к машине.
Черный "БМВ" описал положенный круг почета вокруг клумбы и покинул двор. Ворота закрылись автоматически. Вокруг царили тишина и покой, из чего следовало, что перестрелки в доме никто не услышал.
Глеб посмотрел на часы и прибавил газу. Он вел машину с максимальной скоростью, которая была возможна на этом узком и скользком серпантине, потому что разговор с аль-Фаттахом отнял на целую минуту больше, чем он рассчитывал.
Но он успел. Импровизированное и маломощное взрывное устройство, собранное Глебом из обнаруженных на вилле подручных материалов и размещенное в подвале, в непосредственной близости от хранившейся там емкости с газом для бытовых нужд, сработало в тот момент, когда Сиверов, припарковавшись недалеко от моста через реку, выбирался из машины.
Газа в емкости оказалось достаточно, чтобы все жители Зальцбурга и съехавшиеся в город туристы могли вдоволь насладиться зрелищем огромного костра, в считаные секунды разгоревшегося на том месте, где совсем недавно стояла вилла арабского программиста. Пламя превратило ночную тьму в багровые сумерки, и, глядя на него с набережной, Глеб думал о другом пожаре, полыхавшем сейчас на нефтехранилище Бансфилд в сорока километрах от Лондона.
У него было предчувствие, что в скором времени ему предстоит увидеть дым этого пожара собственными глазами.
Глава 12
Черное, похожее на катафалк такси двигалось из аэропорта Хитроу к деловому центру Лондона. Единственный пассажир сидел на просторном заднем сиденье и рассеянно смотрел в окно. Лондон заметно изменился с тех пор, как ему довелось побывать здесь в последний раз, да и сам пассажир, честно говоря, был уже далеко не тот, что прежде. В аэропорту он нарочно выбрал эту старую, архаичную машину, чтобы помочь давно ставшему чужим городу обрести знакомые, узнаваемые черты, но это не помогло. Окраины изменились до полной неузнаваемости, да и старый город не отставал. Пассажиру пришлось признать, что более всего прочего изменился он сам, и перемены эти, увы, заключались в том, что он закоснел в своих привычках и взглядах на окружающий мир, утратив свойственную молодости гибкость и остроту восприятия.
Такси, как большой черный жук, деловито катилось по левой стороне улицы; пассажир на заднем сиденье стойко боролся с инстинктивным желанием просунуться сквозь окошко в перегородке, что отделяла его от водителя, перехватить руль и вернуть машину на правую полосу. И пассажир вздохнул с облегчением, когда такси наконец остановилось недалеко от Трафальгарской площади.
Пассажир расплатился, отметив про себя, что цены все эти годы тоже не стояли на месте, и такси укатило. "Старый дурак, – мысленно сказал себе он, стоя на тротуаре и провожая машину взглядом. – Будь осторожен. Запомни: сначала надо посмотреть направо, потом налево, а не наоборот. Ну, вперед! Пойдем узнаем, кой, собственно, черт занес нас на эти галеры!"
Засунув руки в карманы длинного, тяжелого пальто, он двинулся по тротуару в сторону площади. Багажа при нем не было никакого: приезжий не собирался задерживаться в Лондоне надолго.
Впереди, на площади, уже виднелась зеленая пирамида огромной и пушистой рождественской ели – ежегодного подарка Лондону от Норвегии, ставшего традиционным с тех пор, как во время последней мировой войны норвежский королевский двор отсиживался здесь, пережидая оккупацию. На фоне застилавшего небо черного дыма нарядная елка смотрелась как-то непривычно; по правде говоря, это зрелище здорово смахивало на кадр из голливудского фильма-катастрофы. В воздухе явственно ощущался тяжелый запах не до конца сгоревших нефтепродуктов; постовой на перекрестке щеголял новенькой противодымной маской, а прохожие то и дело поглядывали на небо, будто ожидая, что из дымных облаков, подобно черному снегу, вот-вот посыплются жирные хлопья сажи.
Приезжий заглянул в открывшиеся двери паба, где в полумраке заманчиво поблескивали ряды кружек и начищенная латунь пивных кранов. Слышалось бормотание работающего телевизора и негромкий гул разговоров. Раньше из такого заведения непременно пахнуло бы густым табачным дымом; теперь курить в пабах было запрещено, и приезжий не знал, хорошо это или плохо. С медицинской точки зрения, наверное, хорошо, но ему, как специалисту в совершенно иной области, вдруг стало интересно: как долго можно закручивать гайки, прежде чем люди пошлют тебя ко всем чертям? Заставить законопослушного курильщика прятаться с сигаретой по темным углам не так уж сложно, а вот как вы, господа, намерены призвать к порядку тех, кто превратил небо над вашей столицей в сплошную дымовую завесу?
В последнем риторическом вопросе ему самому почудился оттенок плохо замаскированного злорадства, но он лишь мысленно пожал плечами: ну да, а что? За что боролись, на то и напоролись, именно так это все и называется. Побольше надо было целовать в зад разную сволочь – предоставлять им убежище, обеспечивать полную свободу любых, порой самых разрушительных, высказываний, покрывать, прятать, подкармливать, науськивать на тех, кто вам не нравится... Вы думали, они вам за это спасибо скажут? Вон оно, их "спасибо", прямо у вас над головами, – любуйтесь сколько влезет. Это вам не рождественская елка от благодарных норвежцев...
Витрины магазинов пестрели объявлениями предновогодних распродаж. Их было просто невозможно не замечать, а заметив, было так же невозможно не вспомнить о некоем документе особой важности, хранившемся во внутреннем кармане пальто. Недовольно пожевав губами, приезжий запустил руку во внутренний карман и проверил, все ли на месте. Все оказалось в полнейшем порядке: уже заметно потертый тетрадный листок по-прежнему лежал между паспортом и бумажником, который, к слову, мог бы быть и потолще.
Такси, как большой черный жук, деловито катилось по левой стороне улицы; пассажир на заднем сиденье стойко боролся с инстинктивным желанием просунуться сквозь окошко в перегородке, что отделяла его от водителя, перехватить руль и вернуть машину на правую полосу. И пассажир вздохнул с облегчением, когда такси наконец остановилось недалеко от Трафальгарской площади.
Пассажир расплатился, отметив про себя, что цены все эти годы тоже не стояли на месте, и такси укатило. "Старый дурак, – мысленно сказал себе он, стоя на тротуаре и провожая машину взглядом. – Будь осторожен. Запомни: сначала надо посмотреть направо, потом налево, а не наоборот. Ну, вперед! Пойдем узнаем, кой, собственно, черт занес нас на эти галеры!"
Засунув руки в карманы длинного, тяжелого пальто, он двинулся по тротуару в сторону площади. Багажа при нем не было никакого: приезжий не собирался задерживаться в Лондоне надолго.
Впереди, на площади, уже виднелась зеленая пирамида огромной и пушистой рождественской ели – ежегодного подарка Лондону от Норвегии, ставшего традиционным с тех пор, как во время последней мировой войны норвежский королевский двор отсиживался здесь, пережидая оккупацию. На фоне застилавшего небо черного дыма нарядная елка смотрелась как-то непривычно; по правде говоря, это зрелище здорово смахивало на кадр из голливудского фильма-катастрофы. В воздухе явственно ощущался тяжелый запах не до конца сгоревших нефтепродуктов; постовой на перекрестке щеголял новенькой противодымной маской, а прохожие то и дело поглядывали на небо, будто ожидая, что из дымных облаков, подобно черному снегу, вот-вот посыплются жирные хлопья сажи.
Приезжий заглянул в открывшиеся двери паба, где в полумраке заманчиво поблескивали ряды кружек и начищенная латунь пивных кранов. Слышалось бормотание работающего телевизора и негромкий гул разговоров. Раньше из такого заведения непременно пахнуло бы густым табачным дымом; теперь курить в пабах было запрещено, и приезжий не знал, хорошо это или плохо. С медицинской точки зрения, наверное, хорошо, но ему, как специалисту в совершенно иной области, вдруг стало интересно: как долго можно закручивать гайки, прежде чем люди пошлют тебя ко всем чертям? Заставить законопослушного курильщика прятаться с сигаретой по темным углам не так уж сложно, а вот как вы, господа, намерены призвать к порядку тех, кто превратил небо над вашей столицей в сплошную дымовую завесу?
В последнем риторическом вопросе ему самому почудился оттенок плохо замаскированного злорадства, но он лишь мысленно пожал плечами: ну да, а что? За что боролись, на то и напоролись, именно так это все и называется. Побольше надо было целовать в зад разную сволочь – предоставлять им убежище, обеспечивать полную свободу любых, порой самых разрушительных, высказываний, покрывать, прятать, подкармливать, науськивать на тех, кто вам не нравится... Вы думали, они вам за это спасибо скажут? Вон оно, их "спасибо", прямо у вас над головами, – любуйтесь сколько влезет. Это вам не рождественская елка от благодарных норвежцев...
Витрины магазинов пестрели объявлениями предновогодних распродаж. Их было просто невозможно не замечать, а заметив, было так же невозможно не вспомнить о некоем документе особой важности, хранившемся во внутреннем кармане пальто. Недовольно пожевав губами, приезжий запустил руку во внутренний карман и проверил, все ли на месте. Все оказалось в полнейшем порядке: уже заметно потертый тетрадный листок по-прежнему лежал между паспортом и бумажником, который, к слову, мог бы быть и потолще.