Страница:
Остаюсь искренне Ваш
Пауль".
Закончив, Шнайдер перечитал получившееся послание и остался им доволен. Немного подумав, он исправил два миллиона евро на четыре, хотел накинуть еще миллион для ровного счета, но воздержался, решив, что четырех ему хватит вполне, а больше могут просто не дать. Причин откладывать дело в долгий ящик у него не было, и, выйдя в Интернет, Пауль отправил свою депешу по адресу, который помнил наизусть. После этого он подлил себе виски, закурил новую сигарету и, перемежая глотки с затяжками, стал думать, что же он только что натворил, во что ввязался и чем все это закончится.
Знакомая, милая сердцу, хотя и успевшая изрядно надоесть обстановка холостяцкой квартиры внушала уверенность, что все будет хорошо. Пока он был дома, с ним не могло случиться ничего дурного, за исключением мелких неприятностей вроде прохудившейся прокладки в кране или визита фрау Мюллер, в очередной раз по пьяной лавочке испортившей замок входной двери. Пауль Шнайдер был не из тех, кто готов в любой момент пуститься в одиночное плавание без руля и ветрил. Совершив решительный, пусть даже глупый, поступок, он немедленно спрятался в свою раковину, как улитка, и затаился там, лелея надежду, что все как-нибудь обойдется, утрясется само собой и вскоре забудется. А если даже и нет, то останется в памяти как смешной курьез, вроде того случая, когда Алекс Циммер по ошибке надел трусики своей любовницы и в таком виде вернулся домой, к жене.
Докурив сигарету и сделав глоток виски, он посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти одиннадцать. Пауль был уверен, что ждать ответа на свое послание ему придется, как минимум, до завтрашнего утра, но он ошибся: едва он протянул руку, чтобы выключить компьютер, как на экране появилась надпись, извещавшая о необходимости проверить почтовый ящик.
Послание было совсем коротким. "Мы согласны, – гласило оно. – Никуда не отлучайтесь, ждите дальнейших инструкций".
– Майн готт! – воскликнул Пауль.
Он никуда не собирался выходить, поскольку воспоминания о встрече с человеком в темных очках были еще слишком свежи. Что до инструкций, то Шнайдер был готов ждать их хоть до утра, поскольку чувствовал, что заснуть ему все равно не удастся. Оставив компьютер включенным, он сварил себе кофе, вернулся с ним в гостиную и расположился в кресле перед телевизором.
Пауль вдруг понял, что ему, ничем не выдающемуся мелкому конторскому служащему тридцати лет, удалось натянуть нос всем: и террористам, и полиции, и даже тому жуткому иностранцу в темных очках, который так напутал его в кабинете торговца недвижимостью. И Шнайдер обнажил все тридцать два зуба в широкой, торжествующей улыбке.
...На противоположной стороне улицы, в припаркованном у обочины прокатном автомобиле, Глеб Сиверов удалил с экрана ноутбука сообщение, вызвавшее у Пауля Шнайдера такой прилив положительных эмоций. Он уже третьи сутки прослушивал телефонные разговоры Шнайдера и просматривал его электронную почту, и сегодня наконец его старания начали приносить плоды. Агент по кличке Слепой тоже улыбался, хотя не так широко и торжествующе, как его подопечный, – в отличие от Шнайдера, Глеб точно знал, что ничего веселого и приятного им обоим не предстоит. В особенности это касалось австрийца, но каждый получает именно то, чего заслуживает, и не более того...
Он переставил ноутбук на соседнее сиденье, поудобнее устроился за рулем, скрестил руки на груди, закрыл глаза и приготовился ждать.
Глава 5
Пауль".
Закончив, Шнайдер перечитал получившееся послание и остался им доволен. Немного подумав, он исправил два миллиона евро на четыре, хотел накинуть еще миллион для ровного счета, но воздержался, решив, что четырех ему хватит вполне, а больше могут просто не дать. Причин откладывать дело в долгий ящик у него не было, и, выйдя в Интернет, Пауль отправил свою депешу по адресу, который помнил наизусть. После этого он подлил себе виски, закурил новую сигарету и, перемежая глотки с затяжками, стал думать, что же он только что натворил, во что ввязался и чем все это закончится.
Знакомая, милая сердцу, хотя и успевшая изрядно надоесть обстановка холостяцкой квартиры внушала уверенность, что все будет хорошо. Пока он был дома, с ним не могло случиться ничего дурного, за исключением мелких неприятностей вроде прохудившейся прокладки в кране или визита фрау Мюллер, в очередной раз по пьяной лавочке испортившей замок входной двери. Пауль Шнайдер был не из тех, кто готов в любой момент пуститься в одиночное плавание без руля и ветрил. Совершив решительный, пусть даже глупый, поступок, он немедленно спрятался в свою раковину, как улитка, и затаился там, лелея надежду, что все как-нибудь обойдется, утрясется само собой и вскоре забудется. А если даже и нет, то останется в памяти как смешной курьез, вроде того случая, когда Алекс Циммер по ошибке надел трусики своей любовницы и в таком виде вернулся домой, к жене.
Докурив сигарету и сделав глоток виски, он посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти одиннадцать. Пауль был уверен, что ждать ответа на свое послание ему придется, как минимум, до завтрашнего утра, но он ошибся: едва он протянул руку, чтобы выключить компьютер, как на экране появилась надпись, извещавшая о необходимости проверить почтовый ящик.
Послание было совсем коротким. "Мы согласны, – гласило оно. – Никуда не отлучайтесь, ждите дальнейших инструкций".
– Майн готт! – воскликнул Пауль.
Он никуда не собирался выходить, поскольку воспоминания о встрече с человеком в темных очках были еще слишком свежи. Что до инструкций, то Шнайдер был готов ждать их хоть до утра, поскольку чувствовал, что заснуть ему все равно не удастся. Оставив компьютер включенным, он сварил себе кофе, вернулся с ним в гостиную и расположился в кресле перед телевизором.
Пауль вдруг понял, что ему, ничем не выдающемуся мелкому конторскому служащему тридцати лет, удалось натянуть нос всем: и террористам, и полиции, и даже тому жуткому иностранцу в темных очках, который так напутал его в кабинете торговца недвижимостью. И Шнайдер обнажил все тридцать два зуба в широкой, торжествующей улыбке.
...На противоположной стороне улицы, в припаркованном у обочины прокатном автомобиле, Глеб Сиверов удалил с экрана ноутбука сообщение, вызвавшее у Пауля Шнайдера такой прилив положительных эмоций. Он уже третьи сутки прослушивал телефонные разговоры Шнайдера и просматривал его электронную почту, и сегодня наконец его старания начали приносить плоды. Агент по кличке Слепой тоже улыбался, хотя не так широко и торжествующе, как его подопечный, – в отличие от Шнайдера, Глеб точно знал, что ничего веселого и приятного им обоим не предстоит. В особенности это касалось австрийца, но каждый получает именно то, чего заслуживает, и не более того...
Он переставил ноутбук на соседнее сиденье, поудобнее устроился за рулем, скрестил руки на груди, закрыл глаза и приготовился ждать.
Глава 5
Когда первый шок миновал, возгласы удивления и испуга смолкли, а присутствующие вспомнили наконец, что все они взрослые, цивилизованные, образованные люди, давно уже переставшие верить во всякую чертовщину, до кого-то с изрядным опозданием дошло, что в стенном шкафу лежит вовсе не монстр, забравшийся сюда переждать светлое время суток, а человек в резиновой маске вампира, какую можно купить в любой сувенирной лавке или магазине игрушек за совершенно пустячную сумму.
Кто-то во всеуслышание высказал предположение, что это неуместная шутка. Зная взаимную любовь, которую питали друг к другу Трауб и его секретарша, в это было легко поверить, тем более что первой жертвой жестокого розыгрыша стала именно фройляйн Дитц. Шутнику предложили перестать валять дурака, вылезти из шкафа и полюбоваться, до чего довели его дурацкие шуточки.
Шутник никак не отреагировал на это предложение: он продолжал полулежать в шкафу в дьявольски неудобной позе, сохраняя полную неподвижность, и присутствующие усомнились в том, что он жив. Ноги у него были туго и очень умело стянуты длинным кашемировым шарфом Эрнста Трауба, а на брюках темнело большое влажное пятно, служившее источником запаха, который столь неприятно поразил открывшую шкаф секретаршу.
Вслед за каретой "скорой помощи" была незамедлительно вызвана полиция, после чего кто-то отважился наконец снять с лежавшего в шкафу человека дурацкую маску. Обнаружилось, что человек этот был не кто иной, как торговец недвижимостью Эрнст Трауб собственной персоной. Глаза его были заклеены липкой лентой, рот заткнут резиновым кляпом на цепочке, какие используют порой в своих сексуальных забавах садомазохисты, из каждого уха торчало по изрядному клоку ваты; он, как и его секретарша, пребывал в бессознательном состоянии, но был, вне всякого сомнения, жив. Кто-то благоразумно предложил дождаться полиции и медиков, чтобы, как он выразился, не исказить картину преступления. На самом же деле было понятно, что человеку просто не хочется пачкать руки и вообще встревать в историю из-за какого-то Трауба и его дуры секретарши.
Ничто так не способствует пробуждению в человеческой душе благородства и прочих высоких порывов, как высказанное кем-то другим в присутствии дам и коллег по работе малодушие. Раздался целый хор негодующих возгласов, после чего пострадавшего общими усилиями наконец-то извлекли из шкафа, уложили на пол и освободили от липкой ленты. Сделать это оказалось несложно, поскольку Трауб оставался без сознания и ничего не чувствовал.
Затем ему развязали ноги и вынули изо рта густо заслюнявленный кляп, а из ушей – вату. Освободить руки оказалось сложнее, поскольку они были скованы наручниками – опять же, не полицейскими, а такими, какие можно приобрести в секс-шопе, с мягкими прокладками внутри, предохраняющими запястья адептов нетрадиционного секса от возможных повреждений.
Кто-то предложил вызвать слесаря, но тут обнаружилось, что ключ от наручников прикреплен к галстуку герра Трауба обыкновенной канцелярской скрепкой. Тут как раз подоспел нашатырь и прибыли медики и полиция. Трауба погрузили на носилки и увезли, фройляйн Дитц привели в чувство; полиция опросила свидетелей, записала их показания и велела очистить помещение, после чего вплотную взялась за секретаршу.
Фройляйн Дитц знала немного, но все-таки больше, чем зеваки, вынувшие ее начальника из стенного шкафа. Она рассказала, что накануне вечером Трауб остался в конторе, чтобы дождаться клиента, фамилия которого, как ей казалось, была не то Шульц, не то Шмерц, не то и вовсе Хайдель. Сверившись с блокнотом герра Трауба, полиция выяснила, что клиента звали Пауль Шнайдер и что назначено ему было на шесть.
Затем секретарша поведала полицейским, как, явившись сегодня утром на работу, она обнаружила машину шефа на стоянке внизу, как вошла в незапертый офис и, наводя порядок на столе Трауба, нашла в мусорной корзине игрушечный пистолет, с виду точь-в-точь как настоящий. Он был немедленно извлечен из корзины, подвергнут тщательному осмотру, признан действительно игрушечным, отнесен к разряду улик и упакован в полиэтилен для последующего дактилоскопического исследования.
Каким именно образом фройляйн Дитц наткнулась на своего шефа в стенном шкафу, уже не представляло интереса. Секретаршу поблагодарили за помощь следствию, посоветовали закрыть контору и отправляться домой, после чего полиция отбыла – частично в участок, частично в больницу, откуда уже сообщили, что пострадавший пришел в себя и готов дать показания.
Герр Трауб лежал под капельницей и был бледен нездоровой бледностью, однако ночное приключение, по-видимому, не нанесло серьезного вреда его здоровью. Едва завидев в дверях человека в полицейском мундире, он, не дожидаясь расспросов, принялся с жаром рассказывать о том ужасе, который пережил.
Рассказ его был недолгим. Около шести, немного раньше назначенного для встречи с Паулем Шнайдером времени, в его приемную кто-то вошел. Полагая, что это явился клиент, герр Трауб пригласил посетителя пройти в кабинет. Увидев на пороге человека с резиновой маской вампира вместо лица, он натурально остолбенел и поинтересовался у того, кого считал Шнайдером, что должен означать весь этот маскарад. Вместо ответа посетитель посоветовал ему вести себя благоразумно, подкрепив свои слова недвусмысленной демонстрацией огромного черного пистолета – как показалось герру Траубу, армейского "кольта" сорок пятого калибра.
Сообщение о том, что его сковали наручниками и засунули в шкаф под угрозой применения детской игрушки китайского производства, герр Трауб воспринял довольно спокойно. У него не было ни времени, ни желания проверять, настоящий пистолет в руках у посетителя или игрушечный, заявил он. А потом добавил, что полиции следовало бы запретить продажу подобных, с позволения сказать, игрушек под угрозой пожизненного тюремного заключения.
Словом, не подозревая, что его пугают пластмассовой подделкой, герр Трауб вел себя разумно и позволил неизвестному лицу в маске вампира – предположительно своему несостоявшемуся клиенту Паулю Шнайдеру – сковать себе за спиной руки, заклеить глаза, заткнуть уши и рот, что превратило его в некий вариант буддийской скульптурной композиции из трех обезьяньих фигурок, называемых "ничего не вижу", "ничего не слышу" и "ничего не скажу". После этого на голову ему нахлобучили какой-то воняющий резиной мешок – ту самую маску вампира, засунули в шкаф, связали ноги и заперли на ключ.
Что происходило в его офисе дальше, Трауб понятия не имел. В шкафу было душно, маска воняла резиной, тело затекло. Он неоднократно пытался позвать на помощь, мыча сквозь кляп и барабаня связанными ногами в стенку шкафа, но никто не услышал. Окончательно обессилев, он лишился сознания и пришел в себя только здесь, на больничной койке.
В принципе, теперь картина преступления была ясна, и единственным подозреваемым полиция считала Пауля Шнайдера. Именно для встречи с ним Трауб задержался у себя в конторе позже обычного; кроме того, если бы преступником был не Шнайдер, то, явившись в назначенное время, герр Пауль наверняка застал бы злоумышленника в конторе и спугнул его или, по крайней мере, сообщил в полицию. Но ни того, ни другого не произошло, и это давало основания подозревать в нападении на торговца недвижимостью именно его.
Правда, было решительно непонятно, зачем Шнайдеру все это понадобилось. По словам секретарши, из офиса ничего не пропало – по крайней мере, ничего, что представляло бы собой хоть какую-то ценность в глазах грабителя. Трауб утверждал, что никаких ценных документов или, боже сохрани, наличных денег у него в конторе также не было. Как ни старался, он не смог припомнить имени хотя бы одного человека, которого мог бы назвать своим врагом, – за исключением, разумеется, собственной секретарши. Преступление, казалось, не имело мотива; можно было предположить розыгрыш, но даже для самой злой шутки все это выглядело чересчур жестоко.
Кое-кто из полицейских заподозрил, что Эрнст Трауб сказал далеко не все, что знал. С этим можно было соглашаться или спорить, но одно было ясно всем: в первую очередь необходимо разыскать и допросить главного подозреваемого, Пауля Шнайдера.
Домашний адрес установили по номеру телефона, который имелся в конторе Трауба, и на квартиру герра Пауля незамедлительно выехал наряд полиции.
Как ни торопились полицейские, они, увы, приехали слишком поздно. Пауль Шнайдер находился у себя дома, но дать показания по поводу совершенного минувшим вечером нападения на контору торговца недвижимостью уже не мог – ему мешала засевшая в голове пуля. Квартира была перевернута вверх дном, и это при том, что никто из соседей не слышал шума. Лишь престарелая фрау Мюллер, ближайшая соседка Шнайдера, сообщила, дыша на полицейских парами неусвоенного алкоголя, что в одиннадцатом часу вечера слышала какой-то грохот у него на кухне, который прекратился после того, как она постучала в стену, и больше не возобновлялся.
В последнем можно было усомниться, поскольку старуха вечером почти наверняка была пьяна и, приняв на ночь добавочную дозу, могла благополучно проспать извержение вулкана. Однако остальные соседи тоже ничего не слышали, даже выстрела, которым был убит Шнайдер.
Судя по беспорядку в квартире, убийцы что-то искали – возможно, деньги на приобретение дома. Но свои сбережения убитый хранил в банке. Все прямо указывало на безработных иммигрантов из стран "третьего мира", которые, по всей видимости, рассчитывали на легкую добычу, а ушли с пустыми руками. Свою злость неудачливые грабители выместили на ни в чем не повинном компьютере Шнайдера, разобрав машину буквально на куски и сломав в ней все, что было можно.
И, разумеется, дождался.
Это произошло гораздо раньше, чем можно было ожидать. В начале третьего ночи, когда Пауль, вопреки своему намерению не спать до утра, уже начал клевать носом, раздался звонок в дверь.
Вздрогнув, он очнулся, гадая, слышал ли на самом деле только что раздавшийся звонок или ему почудилось. На экране телевизора двое атлетически сложенных мужчин совокуплялись с блондинкой в одном чулке и остроносых туфлях на высокой шпильке. Блондинка сладострастно стонала. Пауль зевнул.
Потом он посмотрел на часы. Никаких гостей он не ждал, тем более в третьем часу пополуночи, да никто и не мог бы позвонить ему прямо в квартиру, не вызвав предварительно по вмонтированному в дверь подъезда переговорному устройству. Оставалось предположить одно из двух: либо звонок ему действительно приснился, либо у соседки опять что-нибудь стряслось – кошка под ванной застряла или испортился смывной бачок унитаза. Фрау Мюллер была дамой старой закваски и полагала, что мужчина должен уметь делать своими руками буквально все на свете, а главное, получать от этого удовольствие. Сама она, надо отдать ей должное, не только самостоятельно выполняла всю женскую работу по дому, но и не брезговала таким архаичным занятием, как штопка. Однажды в знак благодарности за какую-то мелкую услугу она заштопала Паулю рубашку, да так ловко, что штопку можно было разглядеть, лишь если знать, что она есть.
Еще фрау Мюллер была большой любительницей пропустить рюмку-другую мятного ликера. Эта ее слабость, хоть и была весьма предосудительной, почему-то вызывала у Пауля непонятную симпатию с оттенком снисходительности. Чудаческая приверженность к рукоделию и любовь к спиртному в глазах Шнайдера придавали соседке человечность, которой так не хватало большинству его деловитых, подтянутых, безупречно корректных знакомых. С такой же теплотой Пауль относился и к своему приятелю Алексу Циммеру, которого все вокруг считали конченым человеком, а Шнайдер искренне любил – любил именно за то, что все остальные столь же искренне в нем осуждали.
Словом, если бы дело происходило не в третьем часу ночи, можно было не сомневаться, что в дверь позвонила именно фрау Мюллер. Но, поскольку в такое время старуха обычно спала мертвым сном, вряд ли это была она. Разве что у нее стряслось что-то по-настоящему серьезное...
"Ерунда, – подумал Пауль, задумчиво разглядывая стоящее у правого локтя полное окурков чайное блюдце. – Старая карга спит как убитая, и я тоже задремал, и этот дурацкий звонок мне просто приснился..."
В дверь снова позвонили – длинно, настойчиво. Удивленно хмыкнув, Шнайдер вопросительно покосился на экран телевизора, будто ожидал от участников группового спаривания совета. Троице на экране было не до него. Блондинка, оседлав лежащего на спине атлета, во весь опор скакала на нем к какой-то одной ей известной цели; второй атлет, не принимающий участия в скачке, в картинной позе стоял поодаль, потягивая красное вино из бокала размером с небольшой аквариум и рассеянно играя устало повисшей штуковиной, формой и размером напоминавшей очень крупную сардельку.
В дверь продолжали звонить.
Шнайдер выкарабкался из кресла и, шаркая домашними тапочками, зевая во весь рот, поплелся в прихожую, перебирая в уме возможные причины, по которым фрау Мюллер могла побеспокоить его в столь неурочное время. У него за спиной протяжно и хрипло закричала блондинка. Она кричала так, словно ее сажали на кол; впрочем, в некотором роде так оно и было.
Уже в прихожей ему подумалось, что это может быть вовсе не фрау Мюллер, и его обдало нехорошим холодком. Но на двери подъезда стоял прочный, надежный электрический замок, а людей, способных открыть любую дверь ногтем, Пауль видел только в кино, так что...
Он все-таки заглянул в дверной глазок и тут же испуганно отпрянул: вместо седых кудряшек и пестрого застиранного халата почтенной фрау, из-под которого, принимая во внимание время суток, должны были торчать кружева и оборки ночной рубашки, Пауль увидел незнакомого мужчину примерно своего возраста, с гладко зачесанными назад иссиня-черными волосами и оливково-смуглой кожей, которую оттенял видневшийся в вырезе куртки воротник белоснежной рубашки.
В дверь снова позвонили.
– Кто там? – осторожно спросил Шнайдер.
– Вы меня не знаете, – ответил из-за двери приглушенный голос с едва уловимым, тягучим, как патока, восточным акцентом. – Я по интересующему вас делу.
– По какому еще делу? – трусливо спросил Шнайдер. – Я никого не жду! Какие могут быть дела в третьем часу ночи?
– Не валяйте дурака, Шнайдер, – сказали из-за двери. – Вы же сами просили о помощи! Откройте дверь! Вы что, хотите, чтобы меня здесь увидели?
Пауль уже и сам не знал, хочет он этого или нет. Ему впервые пришло в голову, что довести затеянный им шантаж до благополучного завершения может оказаться не так просто, как ему представлялось вначале. О чем он вообще думал, когда выходил на связь с террористами? Воистину, виски – плохой советчик...
Но если не открыть, четыре миллиона и сладкая жизнь в стране, не выдающей преступников, навсегда останутся просто нереализованной возможностью, шансом, от которого он отказался из-за обыкновенной трусости и нежелания рисковать. Четыре миллиона пропадут, а опасность все равно останется, и от нее не спрячешься за запертой дверью квартиры...
Замок трижды щелкнул, дверь распахнулась, и стоявший на лестничной площадке человек боком проскользнул в прихожую. Он был со Шнайдером примерно одного роста, одет с иголочки, как настоящий австриец, и благоухал хорошим, дорогим одеколоном. Смуглая кожа, нос с характерной горбинкой, густая смоляная шевелюра и темные, как спелые маслины, глаза выдавали его восточное происхождение. Но походил он при этом не на террориста, а на арабского шейха, путешествующего инкогнито, и это немного успокоило Шнайдера, который представлял себе профессионального убийцу немного иначе.
Ни разу не оглянувшись, как будто Пауль был просто швейцаром, на которого не стоит обращать внимание, не раздеваясь и даже не сняв перчаток, ночной гость прошел в гостиную. На светлом ламинированном полу осталась цепочка влажных следов; некоторое время Пауль стоял, глядя то на эти следы, то на дверь гостиной, где скрылся незнакомец, а потом запер входную дверь и прошел в комнату.
Гость уже сидел в кресле, из которого минуту назад поднялся Шнайдер, и с явным неодобрением смотрел на экран телевизора, откуда по-прежнему неслись сладострастные стоны. Испытывая неловкость, как будто его поймали за каким-то нехорошим занятием, Шнайдер выключил телевизор и присел на краешек своего любимого надувного кресла.
– Хотите кофе? – спросил он, чтобы хоть как-то начать разговор. – Или, может быть, виски?
Гость взглянул на него исподлобья – так, как смотрят на человека, нежданно-негаданно изрыгнувшего несусветную глупость, – и вернулся к внимательному изучению ногтей своей правой руки, которые разглядывал до того, как Пауль задал свой вопрос. Перчатки лежали у него на колене, и это еще больше успокоило Шнайдера: надетые в теплом помещении перчатки ассоциировались у него с нежеланием оставлять отпечатки пальцев.
– Прежде всего, – негромко заговорил гость, продолжая разглядывать ногти, – я хотел бы узнать, насколько реальна угроза, о которой вы писали. Расскажите подробно, что с вами стряслось.
– Не думаю, что у нас есть время... – начал Пауль, но гость довольно бесцеремонно его перебил.
– А я думаю, – сказал он, – что никто на всем свете не согласится заплатить четыре миллиона евро просто так, ни с того ни с сего. Прежде чем расстаться с такой суммой, мы должны убедиться, что ситуация действительно настолько серьезна, как вы утверждаете. Мы деловые люди, герр Шнайдер, не пытайтесь нас надуть!
– Надуть?! – на время забыв о своих опасениях, возмутился Пауль. – Вы полагаете, что я пытаюсь вас надуть? Ну так слушайте!
Собравшись с мыслями, он подробно и обстоятельно пересказал незнакомцу все, что произошло с ним накануне вечером. Оказалось, что, пока он дремал в кресле перед телевизором, его память не спала – она трудилась, восстанавливая события из обрывков и раскладывая их по полочкам в строгой хронологической последовательности. Пауль даже не подозревал об этой кропотливой деятельности и был очень удивлен, обнаружив, что помнит беседу с человеком в темных очках до мельчайших подробностей.
Рассказ получился коротким, но исчерпывающим. Дослушав до конца, гость задумчиво кивнул головой.
– Значит, – сказал он, – они уже в течение некоторого времени прослушивают ваши телефонные переговоры.
– Что?! – изумился Шнайдер.
– А как тогда, по-вашему, этот человек узнал, что вы будете у Трауба в шесть часов вечера?
– Да, действительно, я об этом думал, но, признаться, не догадался...
– Я вижу, что не догадались, – пренебрежительно согласился гость. – Если бы вам пришло в голову, что кто-то подключился к вашей телефонной линии, вы бы, наверное, подумали и о том, что содержимое вашего компьютера также могло контролироваться. То, что вы воспользовались электронной почтой, – ваша оплошность, герр Шнайдер.
– Но...
– Понимаю. Откуда вам было знать? Это не ваша игра, вас никто не ознакомил с ее правилами, да вы и сами, как я понял, не хотите с ними знакомиться. Кроме того, было бы хуже, если бы вы, не предупредив нас, продолжали работать под контролем спецслужб...
– Вы совершенно напрасно разговариваете со мной как со своим сообщником, – преодолев робость, сухо заметил Пауль. – Впредь я не желаю иметь с вами и вашей организацией ничего общего. Меня не интересует, чем вы занимаетесь. Мне нужны мои деньги и содействие в пересечении границы Евросоюза. После этого можете забыть обо мне, а я забуду о вас.
– Вы правы, – неожиданно легко согласился гость. – Вы человек иной веры, которому чужды цели нашей борьбы, вы не желаете предавать свой народ... продолжать предавать свой народ, так будет вернее. Но есть еще одно дело, герр Пауль, которое нам с вами необходимо закончить, прежде чем мы расстанемся навсегда.
– Какое же? – рассеянно спросил Шнайдер, который уже мысленно рисовал себе перспективы новой, свободной от каких бы то ни было обязательств, богатой и беспечной жизни.
– Ваш компьютер. Я полагаю, до сих пор в него все-таки никто не проник, иначе вместо вас меня бы здесь встретила полицейская засада. Но после вашего исчезновения его содержимое наверняка будет очень внимательно изучено, а нам бы очень не хотелось, чтобы какие-нибудь случайно сохранившиеся на жестком диске данные помогли полиции выйти на след. Все электронные носители информации, все записи – все должно быть уничтожено прямо сейчас. Как только вы покончите с этим делом, мы покинем этот дом. Машина ждет внизу, билеты и новый паспорт вам передадут в аэропорту... Так что приступайте, герр Шнайдер, нам нужно уехать до наступления утра.
Пауль посмотрел на компьютер, который все еще тихо жужжал в своем углу. Он был куплен совсем недавно, и превращать его в груду мертвого железа, как того требовал гость, было невыносимо жалко. Но, с другой стороны, не с собой же его брать!
– Вы правы, – согласился он. – Начиная новую жизнь, незачем цепляться за старый хлам.
Кто-то во всеуслышание высказал предположение, что это неуместная шутка. Зная взаимную любовь, которую питали друг к другу Трауб и его секретарша, в это было легко поверить, тем более что первой жертвой жестокого розыгрыша стала именно фройляйн Дитц. Шутнику предложили перестать валять дурака, вылезти из шкафа и полюбоваться, до чего довели его дурацкие шуточки.
Шутник никак не отреагировал на это предложение: он продолжал полулежать в шкафу в дьявольски неудобной позе, сохраняя полную неподвижность, и присутствующие усомнились в том, что он жив. Ноги у него были туго и очень умело стянуты длинным кашемировым шарфом Эрнста Трауба, а на брюках темнело большое влажное пятно, служившее источником запаха, который столь неприятно поразил открывшую шкаф секретаршу.
Вслед за каретой "скорой помощи" была незамедлительно вызвана полиция, после чего кто-то отважился наконец снять с лежавшего в шкафу человека дурацкую маску. Обнаружилось, что человек этот был не кто иной, как торговец недвижимостью Эрнст Трауб собственной персоной. Глаза его были заклеены липкой лентой, рот заткнут резиновым кляпом на цепочке, какие используют порой в своих сексуальных забавах садомазохисты, из каждого уха торчало по изрядному клоку ваты; он, как и его секретарша, пребывал в бессознательном состоянии, но был, вне всякого сомнения, жив. Кто-то благоразумно предложил дождаться полиции и медиков, чтобы, как он выразился, не исказить картину преступления. На самом же деле было понятно, что человеку просто не хочется пачкать руки и вообще встревать в историю из-за какого-то Трауба и его дуры секретарши.
Ничто так не способствует пробуждению в человеческой душе благородства и прочих высоких порывов, как высказанное кем-то другим в присутствии дам и коллег по работе малодушие. Раздался целый хор негодующих возгласов, после чего пострадавшего общими усилиями наконец-то извлекли из шкафа, уложили на пол и освободили от липкой ленты. Сделать это оказалось несложно, поскольку Трауб оставался без сознания и ничего не чувствовал.
Затем ему развязали ноги и вынули изо рта густо заслюнявленный кляп, а из ушей – вату. Освободить руки оказалось сложнее, поскольку они были скованы наручниками – опять же, не полицейскими, а такими, какие можно приобрести в секс-шопе, с мягкими прокладками внутри, предохраняющими запястья адептов нетрадиционного секса от возможных повреждений.
Кто-то предложил вызвать слесаря, но тут обнаружилось, что ключ от наручников прикреплен к галстуку герра Трауба обыкновенной канцелярской скрепкой. Тут как раз подоспел нашатырь и прибыли медики и полиция. Трауба погрузили на носилки и увезли, фройляйн Дитц привели в чувство; полиция опросила свидетелей, записала их показания и велела очистить помещение, после чего вплотную взялась за секретаршу.
Фройляйн Дитц знала немного, но все-таки больше, чем зеваки, вынувшие ее начальника из стенного шкафа. Она рассказала, что накануне вечером Трауб остался в конторе, чтобы дождаться клиента, фамилия которого, как ей казалось, была не то Шульц, не то Шмерц, не то и вовсе Хайдель. Сверившись с блокнотом герра Трауба, полиция выяснила, что клиента звали Пауль Шнайдер и что назначено ему было на шесть.
Затем секретарша поведала полицейским, как, явившись сегодня утром на работу, она обнаружила машину шефа на стоянке внизу, как вошла в незапертый офис и, наводя порядок на столе Трауба, нашла в мусорной корзине игрушечный пистолет, с виду точь-в-точь как настоящий. Он был немедленно извлечен из корзины, подвергнут тщательному осмотру, признан действительно игрушечным, отнесен к разряду улик и упакован в полиэтилен для последующего дактилоскопического исследования.
Каким именно образом фройляйн Дитц наткнулась на своего шефа в стенном шкафу, уже не представляло интереса. Секретаршу поблагодарили за помощь следствию, посоветовали закрыть контору и отправляться домой, после чего полиция отбыла – частично в участок, частично в больницу, откуда уже сообщили, что пострадавший пришел в себя и готов дать показания.
Герр Трауб лежал под капельницей и был бледен нездоровой бледностью, однако ночное приключение, по-видимому, не нанесло серьезного вреда его здоровью. Едва завидев в дверях человека в полицейском мундире, он, не дожидаясь расспросов, принялся с жаром рассказывать о том ужасе, который пережил.
Рассказ его был недолгим. Около шести, немного раньше назначенного для встречи с Паулем Шнайдером времени, в его приемную кто-то вошел. Полагая, что это явился клиент, герр Трауб пригласил посетителя пройти в кабинет. Увидев на пороге человека с резиновой маской вампира вместо лица, он натурально остолбенел и поинтересовался у того, кого считал Шнайдером, что должен означать весь этот маскарад. Вместо ответа посетитель посоветовал ему вести себя благоразумно, подкрепив свои слова недвусмысленной демонстрацией огромного черного пистолета – как показалось герру Траубу, армейского "кольта" сорок пятого калибра.
Сообщение о том, что его сковали наручниками и засунули в шкаф под угрозой применения детской игрушки китайского производства, герр Трауб воспринял довольно спокойно. У него не было ни времени, ни желания проверять, настоящий пистолет в руках у посетителя или игрушечный, заявил он. А потом добавил, что полиции следовало бы запретить продажу подобных, с позволения сказать, игрушек под угрозой пожизненного тюремного заключения.
Словом, не подозревая, что его пугают пластмассовой подделкой, герр Трауб вел себя разумно и позволил неизвестному лицу в маске вампира – предположительно своему несостоявшемуся клиенту Паулю Шнайдеру – сковать себе за спиной руки, заклеить глаза, заткнуть уши и рот, что превратило его в некий вариант буддийской скульптурной композиции из трех обезьяньих фигурок, называемых "ничего не вижу", "ничего не слышу" и "ничего не скажу". После этого на голову ему нахлобучили какой-то воняющий резиной мешок – ту самую маску вампира, засунули в шкаф, связали ноги и заперли на ключ.
Что происходило в его офисе дальше, Трауб понятия не имел. В шкафу было душно, маска воняла резиной, тело затекло. Он неоднократно пытался позвать на помощь, мыча сквозь кляп и барабаня связанными ногами в стенку шкафа, но никто не услышал. Окончательно обессилев, он лишился сознания и пришел в себя только здесь, на больничной койке.
В принципе, теперь картина преступления была ясна, и единственным подозреваемым полиция считала Пауля Шнайдера. Именно для встречи с ним Трауб задержался у себя в конторе позже обычного; кроме того, если бы преступником был не Шнайдер, то, явившись в назначенное время, герр Пауль наверняка застал бы злоумышленника в конторе и спугнул его или, по крайней мере, сообщил в полицию. Но ни того, ни другого не произошло, и это давало основания подозревать в нападении на торговца недвижимостью именно его.
Правда, было решительно непонятно, зачем Шнайдеру все это понадобилось. По словам секретарши, из офиса ничего не пропало – по крайней мере, ничего, что представляло бы собой хоть какую-то ценность в глазах грабителя. Трауб утверждал, что никаких ценных документов или, боже сохрани, наличных денег у него в конторе также не было. Как ни старался, он не смог припомнить имени хотя бы одного человека, которого мог бы назвать своим врагом, – за исключением, разумеется, собственной секретарши. Преступление, казалось, не имело мотива; можно было предположить розыгрыш, но даже для самой злой шутки все это выглядело чересчур жестоко.
Кое-кто из полицейских заподозрил, что Эрнст Трауб сказал далеко не все, что знал. С этим можно было соглашаться или спорить, но одно было ясно всем: в первую очередь необходимо разыскать и допросить главного подозреваемого, Пауля Шнайдера.
Домашний адрес установили по номеру телефона, который имелся в конторе Трауба, и на квартиру герра Пауля незамедлительно выехал наряд полиции.
Как ни торопились полицейские, они, увы, приехали слишком поздно. Пауль Шнайдер находился у себя дома, но дать показания по поводу совершенного минувшим вечером нападения на контору торговца недвижимостью уже не мог – ему мешала засевшая в голове пуля. Квартира была перевернута вверх дном, и это при том, что никто из соседей не слышал шума. Лишь престарелая фрау Мюллер, ближайшая соседка Шнайдера, сообщила, дыша на полицейских парами неусвоенного алкоголя, что в одиннадцатом часу вечера слышала какой-то грохот у него на кухне, который прекратился после того, как она постучала в стену, и больше не возобновлялся.
В последнем можно было усомниться, поскольку старуха вечером почти наверняка была пьяна и, приняв на ночь добавочную дозу, могла благополучно проспать извержение вулкана. Однако остальные соседи тоже ничего не слышали, даже выстрела, которым был убит Шнайдер.
Судя по беспорядку в квартире, убийцы что-то искали – возможно, деньги на приобретение дома. Но свои сбережения убитый хранил в банке. Все прямо указывало на безработных иммигрантов из стран "третьего мира", которые, по всей видимости, рассчитывали на легкую добычу, а ушли с пустыми руками. Свою злость неудачливые грабители выместили на ни в чем не повинном компьютере Шнайдера, разобрав машину буквально на куски и сломав в ней все, что было можно.
* * *
Пауль Шнайдер сам накликал беду, попытавшись решить свои проблемы самым глупым способом из всех, какие можно было изобрести в сложившейся ситуации. Получив распоряжение ждать инструкций, он действительно стал их ждать.И, разумеется, дождался.
Это произошло гораздо раньше, чем можно было ожидать. В начале третьего ночи, когда Пауль, вопреки своему намерению не спать до утра, уже начал клевать носом, раздался звонок в дверь.
Вздрогнув, он очнулся, гадая, слышал ли на самом деле только что раздавшийся звонок или ему почудилось. На экране телевизора двое атлетически сложенных мужчин совокуплялись с блондинкой в одном чулке и остроносых туфлях на высокой шпильке. Блондинка сладострастно стонала. Пауль зевнул.
Потом он посмотрел на часы. Никаких гостей он не ждал, тем более в третьем часу пополуночи, да никто и не мог бы позвонить ему прямо в квартиру, не вызвав предварительно по вмонтированному в дверь подъезда переговорному устройству. Оставалось предположить одно из двух: либо звонок ему действительно приснился, либо у соседки опять что-нибудь стряслось – кошка под ванной застряла или испортился смывной бачок унитаза. Фрау Мюллер была дамой старой закваски и полагала, что мужчина должен уметь делать своими руками буквально все на свете, а главное, получать от этого удовольствие. Сама она, надо отдать ей должное, не только самостоятельно выполняла всю женскую работу по дому, но и не брезговала таким архаичным занятием, как штопка. Однажды в знак благодарности за какую-то мелкую услугу она заштопала Паулю рубашку, да так ловко, что штопку можно было разглядеть, лишь если знать, что она есть.
Еще фрау Мюллер была большой любительницей пропустить рюмку-другую мятного ликера. Эта ее слабость, хоть и была весьма предосудительной, почему-то вызывала у Пауля непонятную симпатию с оттенком снисходительности. Чудаческая приверженность к рукоделию и любовь к спиртному в глазах Шнайдера придавали соседке человечность, которой так не хватало большинству его деловитых, подтянутых, безупречно корректных знакомых. С такой же теплотой Пауль относился и к своему приятелю Алексу Циммеру, которого все вокруг считали конченым человеком, а Шнайдер искренне любил – любил именно за то, что все остальные столь же искренне в нем осуждали.
Словом, если бы дело происходило не в третьем часу ночи, можно было не сомневаться, что в дверь позвонила именно фрау Мюллер. Но, поскольку в такое время старуха обычно спала мертвым сном, вряд ли это была она. Разве что у нее стряслось что-то по-настоящему серьезное...
"Ерунда, – подумал Пауль, задумчиво разглядывая стоящее у правого локтя полное окурков чайное блюдце. – Старая карга спит как убитая, и я тоже задремал, и этот дурацкий звонок мне просто приснился..."
В дверь снова позвонили – длинно, настойчиво. Удивленно хмыкнув, Шнайдер вопросительно покосился на экран телевизора, будто ожидал от участников группового спаривания совета. Троице на экране было не до него. Блондинка, оседлав лежащего на спине атлета, во весь опор скакала на нем к какой-то одной ей известной цели; второй атлет, не принимающий участия в скачке, в картинной позе стоял поодаль, потягивая красное вино из бокала размером с небольшой аквариум и рассеянно играя устало повисшей штуковиной, формой и размером напоминавшей очень крупную сардельку.
В дверь продолжали звонить.
Шнайдер выкарабкался из кресла и, шаркая домашними тапочками, зевая во весь рот, поплелся в прихожую, перебирая в уме возможные причины, по которым фрау Мюллер могла побеспокоить его в столь неурочное время. У него за спиной протяжно и хрипло закричала блондинка. Она кричала так, словно ее сажали на кол; впрочем, в некотором роде так оно и было.
Уже в прихожей ему подумалось, что это может быть вовсе не фрау Мюллер, и его обдало нехорошим холодком. Но на двери подъезда стоял прочный, надежный электрический замок, а людей, способных открыть любую дверь ногтем, Пауль видел только в кино, так что...
Он все-таки заглянул в дверной глазок и тут же испуганно отпрянул: вместо седых кудряшек и пестрого застиранного халата почтенной фрау, из-под которого, принимая во внимание время суток, должны были торчать кружева и оборки ночной рубашки, Пауль увидел незнакомого мужчину примерно своего возраста, с гладко зачесанными назад иссиня-черными волосами и оливково-смуглой кожей, которую оттенял видневшийся в вырезе куртки воротник белоснежной рубашки.
В дверь снова позвонили.
– Кто там? – осторожно спросил Шнайдер.
– Вы меня не знаете, – ответил из-за двери приглушенный голос с едва уловимым, тягучим, как патока, восточным акцентом. – Я по интересующему вас делу.
– По какому еще делу? – трусливо спросил Шнайдер. – Я никого не жду! Какие могут быть дела в третьем часу ночи?
– Не валяйте дурака, Шнайдер, – сказали из-за двери. – Вы же сами просили о помощи! Откройте дверь! Вы что, хотите, чтобы меня здесь увидели?
Пауль уже и сам не знал, хочет он этого или нет. Ему впервые пришло в голову, что довести затеянный им шантаж до благополучного завершения может оказаться не так просто, как ему представлялось вначале. О чем он вообще думал, когда выходил на связь с террористами? Воистину, виски – плохой советчик...
Но если не открыть, четыре миллиона и сладкая жизнь в стране, не выдающей преступников, навсегда останутся просто нереализованной возможностью, шансом, от которого он отказался из-за обыкновенной трусости и нежелания рисковать. Четыре миллиона пропадут, а опасность все равно останется, и от нее не спрячешься за запертой дверью квартиры...
Замок трижды щелкнул, дверь распахнулась, и стоявший на лестничной площадке человек боком проскользнул в прихожую. Он был со Шнайдером примерно одного роста, одет с иголочки, как настоящий австриец, и благоухал хорошим, дорогим одеколоном. Смуглая кожа, нос с характерной горбинкой, густая смоляная шевелюра и темные, как спелые маслины, глаза выдавали его восточное происхождение. Но походил он при этом не на террориста, а на арабского шейха, путешествующего инкогнито, и это немного успокоило Шнайдера, который представлял себе профессионального убийцу немного иначе.
Ни разу не оглянувшись, как будто Пауль был просто швейцаром, на которого не стоит обращать внимание, не раздеваясь и даже не сняв перчаток, ночной гость прошел в гостиную. На светлом ламинированном полу осталась цепочка влажных следов; некоторое время Пауль стоял, глядя то на эти следы, то на дверь гостиной, где скрылся незнакомец, а потом запер входную дверь и прошел в комнату.
Гость уже сидел в кресле, из которого минуту назад поднялся Шнайдер, и с явным неодобрением смотрел на экран телевизора, откуда по-прежнему неслись сладострастные стоны. Испытывая неловкость, как будто его поймали за каким-то нехорошим занятием, Шнайдер выключил телевизор и присел на краешек своего любимого надувного кресла.
– Хотите кофе? – спросил он, чтобы хоть как-то начать разговор. – Или, может быть, виски?
Гость взглянул на него исподлобья – так, как смотрят на человека, нежданно-негаданно изрыгнувшего несусветную глупость, – и вернулся к внимательному изучению ногтей своей правой руки, которые разглядывал до того, как Пауль задал свой вопрос. Перчатки лежали у него на колене, и это еще больше успокоило Шнайдера: надетые в теплом помещении перчатки ассоциировались у него с нежеланием оставлять отпечатки пальцев.
– Прежде всего, – негромко заговорил гость, продолжая разглядывать ногти, – я хотел бы узнать, насколько реальна угроза, о которой вы писали. Расскажите подробно, что с вами стряслось.
– Не думаю, что у нас есть время... – начал Пауль, но гость довольно бесцеремонно его перебил.
– А я думаю, – сказал он, – что никто на всем свете не согласится заплатить четыре миллиона евро просто так, ни с того ни с сего. Прежде чем расстаться с такой суммой, мы должны убедиться, что ситуация действительно настолько серьезна, как вы утверждаете. Мы деловые люди, герр Шнайдер, не пытайтесь нас надуть!
– Надуть?! – на время забыв о своих опасениях, возмутился Пауль. – Вы полагаете, что я пытаюсь вас надуть? Ну так слушайте!
Собравшись с мыслями, он подробно и обстоятельно пересказал незнакомцу все, что произошло с ним накануне вечером. Оказалось, что, пока он дремал в кресле перед телевизором, его память не спала – она трудилась, восстанавливая события из обрывков и раскладывая их по полочкам в строгой хронологической последовательности. Пауль даже не подозревал об этой кропотливой деятельности и был очень удивлен, обнаружив, что помнит беседу с человеком в темных очках до мельчайших подробностей.
Рассказ получился коротким, но исчерпывающим. Дослушав до конца, гость задумчиво кивнул головой.
– Значит, – сказал он, – они уже в течение некоторого времени прослушивают ваши телефонные переговоры.
– Что?! – изумился Шнайдер.
– А как тогда, по-вашему, этот человек узнал, что вы будете у Трауба в шесть часов вечера?
– Да, действительно, я об этом думал, но, признаться, не догадался...
– Я вижу, что не догадались, – пренебрежительно согласился гость. – Если бы вам пришло в голову, что кто-то подключился к вашей телефонной линии, вы бы, наверное, подумали и о том, что содержимое вашего компьютера также могло контролироваться. То, что вы воспользовались электронной почтой, – ваша оплошность, герр Шнайдер.
– Но...
– Понимаю. Откуда вам было знать? Это не ваша игра, вас никто не ознакомил с ее правилами, да вы и сами, как я понял, не хотите с ними знакомиться. Кроме того, было бы хуже, если бы вы, не предупредив нас, продолжали работать под контролем спецслужб...
– Вы совершенно напрасно разговариваете со мной как со своим сообщником, – преодолев робость, сухо заметил Пауль. – Впредь я не желаю иметь с вами и вашей организацией ничего общего. Меня не интересует, чем вы занимаетесь. Мне нужны мои деньги и содействие в пересечении границы Евросоюза. После этого можете забыть обо мне, а я забуду о вас.
– Вы правы, – неожиданно легко согласился гость. – Вы человек иной веры, которому чужды цели нашей борьбы, вы не желаете предавать свой народ... продолжать предавать свой народ, так будет вернее. Но есть еще одно дело, герр Пауль, которое нам с вами необходимо закончить, прежде чем мы расстанемся навсегда.
– Какое же? – рассеянно спросил Шнайдер, который уже мысленно рисовал себе перспективы новой, свободной от каких бы то ни было обязательств, богатой и беспечной жизни.
– Ваш компьютер. Я полагаю, до сих пор в него все-таки никто не проник, иначе вместо вас меня бы здесь встретила полицейская засада. Но после вашего исчезновения его содержимое наверняка будет очень внимательно изучено, а нам бы очень не хотелось, чтобы какие-нибудь случайно сохранившиеся на жестком диске данные помогли полиции выйти на след. Все электронные носители информации, все записи – все должно быть уничтожено прямо сейчас. Как только вы покончите с этим делом, мы покинем этот дом. Машина ждет внизу, билеты и новый паспорт вам передадут в аэропорту... Так что приступайте, герр Шнайдер, нам нужно уехать до наступления утра.
Пауль посмотрел на компьютер, который все еще тихо жужжал в своем углу. Он был куплен совсем недавно, и превращать его в груду мертвого железа, как того требовал гость, было невыносимо жалко. Но, с другой стороны, не с собой же его брать!
– Вы правы, – согласился он. – Начиная новую жизнь, незачем цепляться за старый хлам.