Страница:
– А вот я иногда думаю, – задумчиво произнес француз, наливая себе и Рашиду водки, – что на самом деле никакого Усамы бен Ладена не существует. Американцы его просто выдумали как удобный предлог, чтобы бомбить кого вздумается и обносить своей колючей проволокой чужие нефтяные месторождения. На самом деле "Аль-Каидой", наверное, руководит какой-нибудь секретный отдел ЦРУ. На своих собственных граждан им плевать в такой же степени, как и на всех прочих, иначе они не затевали бы одну войну за другой...
– А как же телевизионные выступления бен Ладена? – возразил Рашид. Теперь перед его внутренним взором маячил не только искусственный глаз, но и все остальное; он вдруг вспомнил, что лицо хозяина клуба сразу показалось ему смутно знакомым, как будто он уже видел его, и притом не единожды.
– Я вас умоляю, оставьте! – отмахнулся француз. – Тоже мне, нашли аргумент – телевизионные выступления! Это при теперешнем-то уровне развития техники! Это при тех-то гонорарах, которые правительство США может заплатить любому актеришке, способному без ошибок прочесть пару страниц по-арабски!
Рашид выудил из пепельницы огрызок потухшей сигары и некоторое время возился и пыхтел, силясь его разжечь. Наконец это ему удалось, и он окутался густым облаком синеватого дыма. В комнате знакомо и резко запахло поздней осенью, когда во дворах и скверах жгут кучи опавшей листвы – сигары, которые курил Закир Рашид, были еще хуже его одеколона.
Журналист Сивер тоже закурил, выудив сигарету из лежавшей на столе мятой пачки. Ему хотелось не столько курить, сколько хоть немного перебить запах сигары. Водка его не пьянила, от нее только жгло в пищеводе и слегка поташнивало. Впрочем, корреспондент агентства "Рейтер" Алек Сивер не без оснований предполагал, что тошнит его не столько от водки, сколько от себя самого – от того, чем и как он в данный момент занимался.
– Я человек простой, необразованный, – нарушил молчание Закир Рашид. Вид у него был спокойный, почти торжественный и немного печальный. – В политике я разбираюсь слабо, вернее, совсем не разбираюсь. Даже в той политике, которую показывают по телевизору и разжевывают в газетах, не говоря уж о политике настоящей, закулисной...
– Ну, в ней-то вообще никто не разбирается, кроме самих политиков, – вставил журналист.
– Не знаю, наверное. Но мне кажется, что насчет бен Ладена вы ошибаетесь.
– Скорее, выдаю желаемое за действительное, – поправил Сивер.
– А зачем? – слегка удивился турок.
Журналист пожал плечами.
– Право, не знаю. Может быть, это у меня профессиональное. А скорее всего во мне говорит так называемая загадочная русская душа. Вечно ей хочется того, чего на самом деле нет. Именно так глядя на мир, мои уважаемые предки потеряли великую Россию, а сами из помещиков и офицеров превратились в парижских таксистов, константинопольских брадобреев и харбинских букмекеров.
Рашид с задумчивым видом обмакнул изжеванный кончик своей вонючей сигары в чашку с водкой – в точности так, как кинематографические аристократы макают свои первосортные сигары в дорогое виски или коньяк, – и, несмотря на серьезность ситуации, журналисту Сиверу стоило немалых усилий сдержать улыбку.
– Вы ошибаетесь, – повторил турок. – Усама бен Ладен существует.
Вид у него сделался еще более печальный и торжественный, как у короля, который, оттолкнув палача, сам, без посторонней помощи, поднимается на эшафот. Впрочем, вполне возможно, таким образом у Закира Рашида проявлялось алкогольное опьянение; не зная его, судить об этом было трудно.
– Откуда вы знаете? – без особого интереса спросил француз. – Вы что, с ним знакомы?
Рашид вздрогнул, как от укола, но Сивер этого, казалось, не заметил. Да и заданный им вопрос прозвучал как не вполне удачная шутка.
– Кто может знать, встречался ли он с человеком-невидимкой? – философски заметил Рашид, когда совладал с собой и убедился, что вопрос Сивера не содержал никакого подтекста.
– Не скажите, – возразил француз и, не удержавшись, широко зевнул. – Пардон, мсье, я, кажется, перебрал.
– Мне так не кажется, – слегка покривив душой, заявил Рашид.
– Ну, если и не перебрал, то нахожусь в шаге от этого блаженного состояния... О чем это я? Ах да, человек-невидимка! Тут я с вами не соглашусь, мсье Рашид. У него есть лицо. Лично я, да будет вам известно, всегда ношу с собой его портрет. На случай, если вдруг столкнусь с кем-то, кто покажется мне на него похожим. Компрене ву? Чтобы сравнить, понимаете?
– Вы шутите, – сказал Рашид.
Ему начало казаться, что за его столом, в квартире, которую он снял всего неделю назад, сидит самый настоящий сумасшедший. Впрочем, это было сумасшествие, которое Рашид был не прочь разделить, особенно в данный момент. Выпитая водка, разговоры о терроризме и воспоминания о том, как погибла его семья, всколыхнули в душе старую боль, и сейчас Закир Рашид только диву давался, как мог жить все эти годы, делая вид, будто ничего не произошло. Он – мужчина, мусульманин, турок, наконец!
– Разве я похож на человека, который шутит подобными вещами? – вяло возмутился француз и, перевесившись через подлокотник кресла, неуверенными движениями расстегнул замок стоявшего на полу кофра. Когда он разогнулся, в руках у него была какая-то газета – заметно потертая на сгибах, слегка помятая и, судя по заголовкам, французская. – Взгляните, если не верите.
Газета, толстый цветной еженедельник, увесисто шлепнулась на стол перед Рашидом. Француз держал ее свернутой в трубку, и теперь она развернулась, открыв взгляду баскетболиста цветной, очень недурного качества фотопортрет бородатого араба в чалме, со знакомым всему миру елейным лицом благочестивого убийцы. Рашид потянулся за газетой, но тут же опустил руку и даже спрятал ее под стол, заметив, как дрожат пальцы.
– Удобная все-таки вещь – борода, – разглагольствовал между тем журналист Сивер. Он сидел откинув голову на спинку кресла и с сибаритским видом пускал дым в потолок. На Рашида он не смотрел вовсе, и турок был очень рад этому обстоятельству, поскольку подозревал, что не вполне владеет собой. – Отрасти себе бороду, а то и наклей искусственную – и люди мигом перестанут видеть твое лицо, сосредоточив все свое внимание на этом пучке волос. Это все равно что носить маску: в ней ты такой, без нее – другой. Очень удобно. Поэтому я и ношу с собой его фотографию.
– Сомневаюсь, чтобы он встретился вам на улице, – равнодушным, скучающим тоном заметил Рашид. – Тем более здесь, в Лондоне.
– А почему бы и не здесь? – возразил журналист. – Он ведь, согласитесь, не дурак, чтобы прятаться там, где его станут искать в первую очередь. Уж Лондон-то американцы наверняка не станут бомбить, даже если им скажут, что "террорист номер один" живет в двух шагах от Даунинг-стрит!
– Любопытно, – сказал Рашид. – А что бы вы стали делать, если бы действительно встретили его на улице?
– Это вопрос, – задумчиво произнес француз. – Даже не знаю, как на него ответить. Американцы обещали за него кучу денег – за живого или мертвого, все равно. Подозреваю, что живым я бы его им не отдал. Какой смысл лишать себя удовольствия, если гонорар все равно гарантирован?
"А в самом деле, – подумал Глеб Сиверов, пока произносил эти слова, – какой смысл? А смысл, господа, в условиях обмена. Деньги американцы согласны заплатить за любого Усаму, независимо от его состояния – лишь бы его можно было узнать. А вот Адамова согласны вернуть только в обмен на Усаму живого и невредимого... Черт! И кто достиг такой дурацкой договоренности? Дался им этот Адамов! Тоже мне, кладезь стратегической премудрости... Обменялись бы мертвецами, и дело с концом. Дешево и сердито..."
– И вы способны убить человека? – заинтересовался Рашид.
– По-вашему, это человек? И потом, не забывайте о моей службе в Иностранном легионе. Если бы за каждого, кого я убил, мне давали хотя бы по году тюрьмы, мне бы просто не хватило жизни, чтобы отсидеть весь срок.
Рашид недоверчиво усмехнулся, даже не подозревая о том, что собеседник говорит чистую правду – разумеется, в той части, которая касалась количества убитых им людей.
Эта недоверчивая улыбка не осталась незамеченной. Поняв, по всей видимости, что ударился в пьяную похвальбу, Алек Сивер поспешил сменить тему. Они снова поговорили о баскетболе, с которого, собственно, начался разговор, и под эту приятную для обоих тему допили водку. К концу беседы журналист уже совершенно раскис, да и у Рашида основательно шумело в голове. Наверное, поэтому, провожая француза до дверей, он вдруг остановил его и, слегка пошатываясь на нетвердых ногах, заговорщицким тоном произнес:
– А знаете, мистер, ведь я, пожалуй, сумею вам помочь.
– Поймать бен Ладена? – пьяно хихикнув, уточнил Сивер.
– Разобраться с проблемами социальной адаптации мусульманской молодежи, – ухмыльнувшись тому, что показалось ему отменной шуткой, сказал Рашид. – Я могу подсказать, где найти моего нанимателя. Только учтите, что я вам ничего не говорил.
– Могила! – гулко ударив себя кулаком в грудь, заверил француз.
– Тогда записывайте адрес.
– Говорите, я запомню, – заявил Алек Сивер и поспешно схватился за стенку, чтобы не упасть. – Фу, черт, совсем развезло, – доверительно сообщил он, мотая головой, как одолеваемая слепнями лошадь.
Закир Рашид, прищурившись, посмотрел на него. Было непохоже, чтобы корреспондент агентства "Рейтер" в данный момент мог запомнить хоть что-нибудь. Турок подумал, что это, пожалуй, к лучшему, и, отбросив сомнения, объяснил журналисту, как найти загородное имение владельца баскетбольного клуба.
Закрыв за гостем дверь, Закир Рашид удивился собственной глупости. Какой шайтан тянул его за язык? Решение указать французу местонахождение одноглазого араба казалось спонтанным и необдуманным, однако, поразмыслив, Рашид пришел к выводу, что думал об этом почти весь вечер – по крайней мере, с того момента, как разговор коснулся терроризма и Усамы бен Ладена.
Вернувшись в комнату, он обнаружил, что француз забыл на столе свою газету с портретом "террориста номер один". Некоторое время Рашид разглядывал знакомое длиннобородое лицо, а потом махнул рукой и, не снимая одежды, повалился в постель.
Лишь наутро, более или менее протрезвев, выпив литр кофе и выкурив целую сигару, Закир Рашид окончательно понял, что и, главное, почему он сделал накануне вечером.
Проблемы, которые могли возникнуть у британцев в связи с надвигающейся непогодой, Глеба волновали мало; что его действительно беспокоило, так это перспектива застрять в пробке на обратном пути и потерять полдня, пока местные дорожные службы будут разгребать снежные заносы.
Ему был хорошо виден дом, оседлавший вершину невысокого пологого холма. Дом был старинный, очень большой, основательный и ухоженный. Над одной из широких каминных труб, которыми ощетинилась темная черепичная крыша, вился легкий белый дымок; облетевший плющ, заплетавший восточную стену до самого фронтона, уныло шелестел на ветру. Снег застревал в подстриженных в форме геометрических фигур живых изгородях и налипал на броскую табличку с грозным предупреждением насчет частной собственности.
Разглядывая этот дом, так похожий на замок, Глеб на минуту позволил себе расслабиться и помечтать о том, как хорошо было бы ему поселиться здесь вдвоем с Ириной. Хорошо ли? Да, пожалуй, хорошо, и даже очень. Место тихое, уединенное, дом просто отличный. У Ирины здесь была бы своя мастерская, а он сам слушал бы музыку, сидя у камина и глядя в окно на занесенные снегом окрестности, или палил бы на заднем дворе из ружья – по жестянкам, черт возьми, а не по живым людям... Скучно? Да черта с два! Скучно бывает только тому, кто не умеет себя занять, а для человека с внутренним содержанием скука – понятие чисто абстрактное...
Но он быстро вернулся с небес на землю. Это ж сколько народу надо перещелкать, чтобы такое купить! Не говоря уж о том, что надо содержать такую махину в порядке. Этак, пожалуй, стрелять придется все-таки не по жестянкам... А раз так, то и дом ни к чему: все равно бывать в нем придется только короткими наездами, а Ирине будет страшно одной в этой глуши...
Тут ему пришло в голову, что при желании он мог бы считать любой дом в любой части света, в том числе и вот этот, своим. Деньги сами плыли в руки, оставалось только пойти и взять их. Вернее, взять нужно было не сами деньги, а живой товар, за который правительство США обещало более чем хорошо заплатить.
Тогда Глеб представил себе остров – отвесную вулканическую скалу посреди океана, поросшую курчавой зеленью непроходимых джунглей, живописный водопад, низвергающийся в голубую лагуну, укромную, хорошо защищенную бухту и белый дом на берегу. Пришедший ему на ум должностной проступок не так уж страшен, так что швыряться в него баллистическими ракетами и высаживать десант с атомной подводной лодки родина наверняка не станет. Поэтому будет достаточно просто заминировать вход в бухту и установить на вершине горы небольшой зенитно-ракетный комплекс на случай появления неопознанных вертолетов с эмблемой российских ВМС на борту. Ну и, конечно, в доме надо будет держать арсенал стрелкового оружия – исключительно для того, чтобы палить по жестянкам на заднем дворе...
Стоило выключить двигатель, как салон начал стремительно остывать. Пальцы совсем замерзли. "Дерьмо", – вполголоса пробормотал Глеб, и сейчас же, словно вызванный из небытия этим коротким словечком, по ту сторону ажурной решетки возник человек в теплой зимней куртке с надвинутым до самых глаз капюшоном. Левая рука охранника крепко сжимала короткий, очень прочный поводок, прикрепленный к унизанному стальными шипами ошейнику. Здоровенный ротвейлер без намордника не сводил с Глеба умных, немного печальных карих глаз, в которых сейчас светился какой-то нехороший, слишком уж пристальный интерес.
Появление этой сладкой парочки избавило Глеба от необходимости раздумывать, как ему быть дальше. Оно же окончательно развеяло видение вулканического острова посреди безбрежного лазурного океана. Опустив оконное стекло и явив улыбающееся лицо, Глеб жестом предложил охраннику открыть ворота.
Тот, естественно, даже не шелохнулся, зато пес привстал на пружинящих лапах и издал негромкий звук, напоминавший отдаленные раскаты грома. Охранник что-то негромко произнес, адресуясь к своему псу, и тот сел, подмостив под себя короткий обрубок хвоста. Продолжая смотреть на Глеба, ротвейлер нехорошо облизнулся – ему явно не терпелось познакомиться с чужаком поближе, чтобы узнать, быстро ли он бегает и громко ли станет кричать, когда его начнут рвать на портянки. Сиверова такое недружелюбие немного задело, но он решил, что собака не виновата: она ведь не знала, что знакомство именно с этим чужаком может оказаться губительным для ее шкуры.
– Добрый вечер! – сияя идиотской "туристической" улыбкой, приветствовал он охранника. – Скажите, мистер, не это ли поместье Оук-мэнор?
– Это оно, – с видимой неохотой откликнулся страж. Пес ничего не сказал, но снова облизнулся, явно обрадованный желанием чужака проникнуть на охраняемую территорию и завязать с ним более близкое знакомство. – Что вам угодно, сэр?
– Мне угодно войти, – решив идти напролом и точно зная, что ничем не рискует, нагло заявил Глеб. – Точнее, въехать. Я должен повидать хозяина поместья. Доложите, что его спрашивает Уэйн Гиллспи, представитель благотворительной организации "Лондонцы детям Ирака". У меня к нему срочное дело, касающееся...
– Хозяина в данный момент нет, – прервав его на полуслове, объявил охранник. Его пес нервно, с прискуливаньем зевнул и еще раз облизнулся. – Вам придется уехать, сэр.
Глеб еще раз взглянул на дом через плечо охранника и понял, что тот скорее всего не лжет: в огромном здании светилось всего одно окно, расположенное на первом этаже, рядом с парадным крыльцом. Все остальные были темны и слепы, а на подъездной дорожке не было видно ни одной машины, кроме видавшего виды "лендровера" с эмблемой какого-то охранного агентства на дверце.
– Как это нет? – возмутился мистер Гиллспи, обуреваемый желанием помочь иракским детишкам. – Но мне необходимо с ним встретиться!
– Ничем не могу вам помочь, сэр, – невозмутимо сообщил охранник.
– Еще как можете! – запальчиво возразил мистер Гиллспи. – Позвоните ему, черт подери, и доложите, что его дожидаются! И впустите же меня в дом, наконец! Заморозить меня хотите?
– Сожалею, сэр, – неискренне произнес охранник, после чего принялся неторопливо и методично, по пунктам, отклонять требования Глеба, пока не отклонил их все, одно за другим.
Во-первых, заявил он, контактный телефонный номер владельца поместья есть только у начальника охранного агентства, и связь по этому номеру предусмотрена только в самых экстренных ситуациях – например, в случае пожара или стихийного бедствия, нанесшего значительный урон имуществу владельца. Во всех остальных случаях, вплоть до гибели посторонних людей, пытавшихся в отсутствие хозяина проникнуть в дом, беспокоить его запрещено, и охранник не видит ни малейшего повода нарушать это правило.
Во-вторых, дожидаться владельца поместья можно долго, от недели до нескольких лет, а если не повезет – бесконечно долго, поскольку, уезжая, он ничего не говорил о времени своего возвращения.
В-третьих же, если мистер Гиллспи все-таки примет решение дожидаться владельца поместья, то делать это ему придется в каком-нибудь другом месте – безразлично, в каком именно, но не ближе двадцати ярдов от границы поместья, обозначенной стеной. Хозяин не оставлял охране никаких распоряжений по поводу мистера Гиллспи, вследствие чего последний должен рассматриваться как посторонний. А посторонним вход на территорию поместья, которое, как известно, является частной собственностью, строжайше запрещен. За соблюдением данного запрета следит вооруженная охрана, а также специально обученные собаки, одну из которых мистер Гиллспи видит в данный момент перед собой.
Ввиду вышеизложенного и во избежание возможных неприятных осложнений, продолжал охранник, он вынужден просить мистера покинуть территорию поместья.
– Черт подери! – воскликнул импульсивный мистер Гиллспи, выслушав эту безупречно вежливую, неторопливую, смахивающую на магнитофонную запись речь. – Что же мне делать? Намекните хотя бы, куда он уехал.
– Мне это неизвестно, сэр, – ответил охранник. – Я не служу у хозяина поместья. Я его даже никогда не видел. Наше агентство обеспечивает сохранность поместья только в отсутствие владельца. Нам самим строго запрещено входить куда-либо, кроме служебных помещений первого этажа. Сожалею, сэр, но я действительно ничем не могу вам помочь. Возможно, он убыл в Лондон, но это всего лишь мое предположение.
– Как так – в Лондон? Черт подери, я же только что оттуда!
– Мне очень жаль, сэр.
– Ему жаль! Так пустите меня хотя бы переночевать в одном из этих ваших служебных помещений! – продолжая разыгрывать кретина, которому непонятны самые простые вещи, попросил Глеб.
– Прошу прощения, сэр, это невозможно. Рекомендую воспользоваться гостиницей "Королевский ворон". Это в трех милях отсюда, в деревне. Там отличная кухня и прекрасное обслуживание, там вам будет намного удобнее, уверяю вас.
Глеб подумал, не воспользоваться ли ему отсутствием хозяев и не осмотреться ли, пока суд да дело, в доме. Охранник – не помеха, не говоря уж о псе. Вот только есть ли в этом смысл? В доме, который охраняют люди со стороны, англичане, почти полицейские, вряд ли осталось хоть что-то, уличающее владельца в связях с "Аль-Каидой". А если так, к чему лезть в дом? Любоваться картинами и мебелью? Проламывать голову охраннику – не говоря уж о собаке, черт бы ее побрал! – из-за этого точно не стоит...
– Пропадите вы пропадом вместе с вашей гостиницей, – злобно проворчал он, берясь за ручку стеклоподъемника. – Вы с вашим псом – отличная компания, два сапога пара...
– Должен вас предупредить, сэр, – объявил охранник, – что буду вынужден доложить о вашем визите и в особенности о вашей настойчивости своему непосредственному начальству. А оно, возможно, сочтет небесполезным поставить в известность владельца поместья.
"А вот за это тебе стоило бы проломить башку, – подумал Глеб. – Хотя... Пускай докладывают! Одноглазый дьявол либо вообще не обратит на это внимания – ему не привыкать захлопывать двери перед носом у самозваных благотворителей и прочих попрошаек, – либо, наоборот, занервничает, поняв, что пахнет жареным. А мне это только на руку. Главное, надо успеть добраться до Лондона раньше, чем он примет решение, а то как бы этот тип не сбежал. Черт, до чего все-таки иногда неудобно работать в одиночку!"
– Действуйте, – разрешил он, поднимая стекло. – Дети Ирака будут вам благодарны, черт бы вас побрал со всеми потрохами!
Охранник ничего не ответил, да Глеб и не ждал ответа. Он включил двигатель, развернул машину на площадке перед воротами и дал газ. Хлопья снега порхали в лучах фар, как ночные мотыльки; короткий зимний день догорал на западе. Обочины уже побелели, поземка – не мокрая, как буквально несколько минут назад, а сухая, злая – извилистыми струйками текла через узкую асфальтированную дорогу, и та едва ли не прямо на глазах становилась все уже. Глеб включил приемник и тут же его выключил, потому что по радио опять передавали прогноз погоды, сопровождая его настойчивыми рекомендациями водителям воздержаться в эту ненастную ночь от любых поездок, не вызванных острой необходимостью. У Глеба такая необходимость, увы, была, и он постарался выкинуть из головы мысли о снежных заносах и всесезонных шинах своего автомобиля, весьма скверно приспособленных для езды по гололеду. Слепой прибег к верному средству – стал думать о том, о чем ему думать совсем не хотелось.
Он гнал машину в сторону Лондона и думал о Закире Рашиде – человеке, имевшем очень веские основания ненавидеть своего нынешнего нанимателя.
Глава 17
– А как же телевизионные выступления бен Ладена? – возразил Рашид. Теперь перед его внутренним взором маячил не только искусственный глаз, но и все остальное; он вдруг вспомнил, что лицо хозяина клуба сразу показалось ему смутно знакомым, как будто он уже видел его, и притом не единожды.
– Я вас умоляю, оставьте! – отмахнулся француз. – Тоже мне, нашли аргумент – телевизионные выступления! Это при теперешнем-то уровне развития техники! Это при тех-то гонорарах, которые правительство США может заплатить любому актеришке, способному без ошибок прочесть пару страниц по-арабски!
Рашид выудил из пепельницы огрызок потухшей сигары и некоторое время возился и пыхтел, силясь его разжечь. Наконец это ему удалось, и он окутался густым облаком синеватого дыма. В комнате знакомо и резко запахло поздней осенью, когда во дворах и скверах жгут кучи опавшей листвы – сигары, которые курил Закир Рашид, были еще хуже его одеколона.
Журналист Сивер тоже закурил, выудив сигарету из лежавшей на столе мятой пачки. Ему хотелось не столько курить, сколько хоть немного перебить запах сигары. Водка его не пьянила, от нее только жгло в пищеводе и слегка поташнивало. Впрочем, корреспондент агентства "Рейтер" Алек Сивер не без оснований предполагал, что тошнит его не столько от водки, сколько от себя самого – от того, чем и как он в данный момент занимался.
– Я человек простой, необразованный, – нарушил молчание Закир Рашид. Вид у него был спокойный, почти торжественный и немного печальный. – В политике я разбираюсь слабо, вернее, совсем не разбираюсь. Даже в той политике, которую показывают по телевизору и разжевывают в газетах, не говоря уж о политике настоящей, закулисной...
– Ну, в ней-то вообще никто не разбирается, кроме самих политиков, – вставил журналист.
– Не знаю, наверное. Но мне кажется, что насчет бен Ладена вы ошибаетесь.
– Скорее, выдаю желаемое за действительное, – поправил Сивер.
– А зачем? – слегка удивился турок.
Журналист пожал плечами.
– Право, не знаю. Может быть, это у меня профессиональное. А скорее всего во мне говорит так называемая загадочная русская душа. Вечно ей хочется того, чего на самом деле нет. Именно так глядя на мир, мои уважаемые предки потеряли великую Россию, а сами из помещиков и офицеров превратились в парижских таксистов, константинопольских брадобреев и харбинских букмекеров.
Рашид с задумчивым видом обмакнул изжеванный кончик своей вонючей сигары в чашку с водкой – в точности так, как кинематографические аристократы макают свои первосортные сигары в дорогое виски или коньяк, – и, несмотря на серьезность ситуации, журналисту Сиверу стоило немалых усилий сдержать улыбку.
– Вы ошибаетесь, – повторил турок. – Усама бен Ладен существует.
Вид у него сделался еще более печальный и торжественный, как у короля, который, оттолкнув палача, сам, без посторонней помощи, поднимается на эшафот. Впрочем, вполне возможно, таким образом у Закира Рашида проявлялось алкогольное опьянение; не зная его, судить об этом было трудно.
– Откуда вы знаете? – без особого интереса спросил француз. – Вы что, с ним знакомы?
Рашид вздрогнул, как от укола, но Сивер этого, казалось, не заметил. Да и заданный им вопрос прозвучал как не вполне удачная шутка.
– Кто может знать, встречался ли он с человеком-невидимкой? – философски заметил Рашид, когда совладал с собой и убедился, что вопрос Сивера не содержал никакого подтекста.
– Не скажите, – возразил француз и, не удержавшись, широко зевнул. – Пардон, мсье, я, кажется, перебрал.
– Мне так не кажется, – слегка покривив душой, заявил Рашид.
– Ну, если и не перебрал, то нахожусь в шаге от этого блаженного состояния... О чем это я? Ах да, человек-невидимка! Тут я с вами не соглашусь, мсье Рашид. У него есть лицо. Лично я, да будет вам известно, всегда ношу с собой его портрет. На случай, если вдруг столкнусь с кем-то, кто покажется мне на него похожим. Компрене ву? Чтобы сравнить, понимаете?
– Вы шутите, – сказал Рашид.
Ему начало казаться, что за его столом, в квартире, которую он снял всего неделю назад, сидит самый настоящий сумасшедший. Впрочем, это было сумасшествие, которое Рашид был не прочь разделить, особенно в данный момент. Выпитая водка, разговоры о терроризме и воспоминания о том, как погибла его семья, всколыхнули в душе старую боль, и сейчас Закир Рашид только диву давался, как мог жить все эти годы, делая вид, будто ничего не произошло. Он – мужчина, мусульманин, турок, наконец!
– Разве я похож на человека, который шутит подобными вещами? – вяло возмутился француз и, перевесившись через подлокотник кресла, неуверенными движениями расстегнул замок стоявшего на полу кофра. Когда он разогнулся, в руках у него была какая-то газета – заметно потертая на сгибах, слегка помятая и, судя по заголовкам, французская. – Взгляните, если не верите.
Газета, толстый цветной еженедельник, увесисто шлепнулась на стол перед Рашидом. Француз держал ее свернутой в трубку, и теперь она развернулась, открыв взгляду баскетболиста цветной, очень недурного качества фотопортрет бородатого араба в чалме, со знакомым всему миру елейным лицом благочестивого убийцы. Рашид потянулся за газетой, но тут же опустил руку и даже спрятал ее под стол, заметив, как дрожат пальцы.
– Удобная все-таки вещь – борода, – разглагольствовал между тем журналист Сивер. Он сидел откинув голову на спинку кресла и с сибаритским видом пускал дым в потолок. На Рашида он не смотрел вовсе, и турок был очень рад этому обстоятельству, поскольку подозревал, что не вполне владеет собой. – Отрасти себе бороду, а то и наклей искусственную – и люди мигом перестанут видеть твое лицо, сосредоточив все свое внимание на этом пучке волос. Это все равно что носить маску: в ней ты такой, без нее – другой. Очень удобно. Поэтому я и ношу с собой его фотографию.
– Сомневаюсь, чтобы он встретился вам на улице, – равнодушным, скучающим тоном заметил Рашид. – Тем более здесь, в Лондоне.
– А почему бы и не здесь? – возразил журналист. – Он ведь, согласитесь, не дурак, чтобы прятаться там, где его станут искать в первую очередь. Уж Лондон-то американцы наверняка не станут бомбить, даже если им скажут, что "террорист номер один" живет в двух шагах от Даунинг-стрит!
– Любопытно, – сказал Рашид. – А что бы вы стали делать, если бы действительно встретили его на улице?
– Это вопрос, – задумчиво произнес француз. – Даже не знаю, как на него ответить. Американцы обещали за него кучу денег – за живого или мертвого, все равно. Подозреваю, что живым я бы его им не отдал. Какой смысл лишать себя удовольствия, если гонорар все равно гарантирован?
"А в самом деле, – подумал Глеб Сиверов, пока произносил эти слова, – какой смысл? А смысл, господа, в условиях обмена. Деньги американцы согласны заплатить за любого Усаму, независимо от его состояния – лишь бы его можно было узнать. А вот Адамова согласны вернуть только в обмен на Усаму живого и невредимого... Черт! И кто достиг такой дурацкой договоренности? Дался им этот Адамов! Тоже мне, кладезь стратегической премудрости... Обменялись бы мертвецами, и дело с концом. Дешево и сердито..."
– И вы способны убить человека? – заинтересовался Рашид.
– По-вашему, это человек? И потом, не забывайте о моей службе в Иностранном легионе. Если бы за каждого, кого я убил, мне давали хотя бы по году тюрьмы, мне бы просто не хватило жизни, чтобы отсидеть весь срок.
Рашид недоверчиво усмехнулся, даже не подозревая о том, что собеседник говорит чистую правду – разумеется, в той части, которая касалась количества убитых им людей.
Эта недоверчивая улыбка не осталась незамеченной. Поняв, по всей видимости, что ударился в пьяную похвальбу, Алек Сивер поспешил сменить тему. Они снова поговорили о баскетболе, с которого, собственно, начался разговор, и под эту приятную для обоих тему допили водку. К концу беседы журналист уже совершенно раскис, да и у Рашида основательно шумело в голове. Наверное, поэтому, провожая француза до дверей, он вдруг остановил его и, слегка пошатываясь на нетвердых ногах, заговорщицким тоном произнес:
– А знаете, мистер, ведь я, пожалуй, сумею вам помочь.
– Поймать бен Ладена? – пьяно хихикнув, уточнил Сивер.
– Разобраться с проблемами социальной адаптации мусульманской молодежи, – ухмыльнувшись тому, что показалось ему отменной шуткой, сказал Рашид. – Я могу подсказать, где найти моего нанимателя. Только учтите, что я вам ничего не говорил.
– Могила! – гулко ударив себя кулаком в грудь, заверил француз.
– Тогда записывайте адрес.
– Говорите, я запомню, – заявил Алек Сивер и поспешно схватился за стенку, чтобы не упасть. – Фу, черт, совсем развезло, – доверительно сообщил он, мотая головой, как одолеваемая слепнями лошадь.
Закир Рашид, прищурившись, посмотрел на него. Было непохоже, чтобы корреспондент агентства "Рейтер" в данный момент мог запомнить хоть что-нибудь. Турок подумал, что это, пожалуй, к лучшему, и, отбросив сомнения, объяснил журналисту, как найти загородное имение владельца баскетбольного клуба.
Закрыв за гостем дверь, Закир Рашид удивился собственной глупости. Какой шайтан тянул его за язык? Решение указать французу местонахождение одноглазого араба казалось спонтанным и необдуманным, однако, поразмыслив, Рашид пришел к выводу, что думал об этом почти весь вечер – по крайней мере, с того момента, как разговор коснулся терроризма и Усамы бен Ладена.
Вернувшись в комнату, он обнаружил, что француз забыл на столе свою газету с портретом "террориста номер один". Некоторое время Рашид разглядывал знакомое длиннобородое лицо, а потом махнул рукой и, не снимая одежды, повалился в постель.
Лишь наутро, более или менее протрезвев, выпив литр кофе и выкурив целую сигару, Закир Рашид окончательно понял, что и, главное, почему он сделал накануне вечером.
* * *
Когда Глеб остановил взятый напрокат "форд" перед ажурной чугунной решеткой ворот, уже начало темнеть. С низкого пасмурного неба крупными хлопьями падал снег. За последние двадцать минут снегопад заметно усилился, что вызывало определенное беспокойство: похоже, британские острова скоро превратятся в настоящую рождественскую открытку. По прогнозам синоптиков, которые непрерывно передавали все местные радиостанции, Рождество в Англии, да и на большей части Европы, обещало быть таким, каким не бывало уже давно – холодным и очень снежным. В голосах дикторов звучала плохо скрытая, а может быть, наоборот, умело разыгранная тревога: обильный снегопад и впрямь хорош на картинке, но для страны, давно забывшей, что такое настоящая зима, ее внезапное наступление равносильно катастрофе. Оборванные провода, рухнувшие под тяжестью снега крыши, многотонные грузовики в кюветах и километровые пробки на скоростных шоссе, увы, никогда не попадают на рождественские открытки.Проблемы, которые могли возникнуть у британцев в связи с надвигающейся непогодой, Глеба волновали мало; что его действительно беспокоило, так это перспектива застрять в пробке на обратном пути и потерять полдня, пока местные дорожные службы будут разгребать снежные заносы.
Ему был хорошо виден дом, оседлавший вершину невысокого пологого холма. Дом был старинный, очень большой, основательный и ухоженный. Над одной из широких каминных труб, которыми ощетинилась темная черепичная крыша, вился легкий белый дымок; облетевший плющ, заплетавший восточную стену до самого фронтона, уныло шелестел на ветру. Снег застревал в подстриженных в форме геометрических фигур живых изгородях и налипал на броскую табличку с грозным предупреждением насчет частной собственности.
Разглядывая этот дом, так похожий на замок, Глеб на минуту позволил себе расслабиться и помечтать о том, как хорошо было бы ему поселиться здесь вдвоем с Ириной. Хорошо ли? Да, пожалуй, хорошо, и даже очень. Место тихое, уединенное, дом просто отличный. У Ирины здесь была бы своя мастерская, а он сам слушал бы музыку, сидя у камина и глядя в окно на занесенные снегом окрестности, или палил бы на заднем дворе из ружья – по жестянкам, черт возьми, а не по живым людям... Скучно? Да черта с два! Скучно бывает только тому, кто не умеет себя занять, а для человека с внутренним содержанием скука – понятие чисто абстрактное...
Но он быстро вернулся с небес на землю. Это ж сколько народу надо перещелкать, чтобы такое купить! Не говоря уж о том, что надо содержать такую махину в порядке. Этак, пожалуй, стрелять придется все-таки не по жестянкам... А раз так, то и дом ни к чему: все равно бывать в нем придется только короткими наездами, а Ирине будет страшно одной в этой глуши...
Тут ему пришло в голову, что при желании он мог бы считать любой дом в любой части света, в том числе и вот этот, своим. Деньги сами плыли в руки, оставалось только пойти и взять их. Вернее, взять нужно было не сами деньги, а живой товар, за который правительство США обещало более чем хорошо заплатить.
Тогда Глеб представил себе остров – отвесную вулканическую скалу посреди океана, поросшую курчавой зеленью непроходимых джунглей, живописный водопад, низвергающийся в голубую лагуну, укромную, хорошо защищенную бухту и белый дом на берегу. Пришедший ему на ум должностной проступок не так уж страшен, так что швыряться в него баллистическими ракетами и высаживать десант с атомной подводной лодки родина наверняка не станет. Поэтому будет достаточно просто заминировать вход в бухту и установить на вершине горы небольшой зенитно-ракетный комплекс на случай появления неопознанных вертолетов с эмблемой российских ВМС на борту. Ну и, конечно, в доме надо будет держать арсенал стрелкового оружия – исключительно для того, чтобы палить по жестянкам на заднем дворе...
Стоило выключить двигатель, как салон начал стремительно остывать. Пальцы совсем замерзли. "Дерьмо", – вполголоса пробормотал Глеб, и сейчас же, словно вызванный из небытия этим коротким словечком, по ту сторону ажурной решетки возник человек в теплой зимней куртке с надвинутым до самых глаз капюшоном. Левая рука охранника крепко сжимала короткий, очень прочный поводок, прикрепленный к унизанному стальными шипами ошейнику. Здоровенный ротвейлер без намордника не сводил с Глеба умных, немного печальных карих глаз, в которых сейчас светился какой-то нехороший, слишком уж пристальный интерес.
Появление этой сладкой парочки избавило Глеба от необходимости раздумывать, как ему быть дальше. Оно же окончательно развеяло видение вулканического острова посреди безбрежного лазурного океана. Опустив оконное стекло и явив улыбающееся лицо, Глеб жестом предложил охраннику открыть ворота.
Тот, естественно, даже не шелохнулся, зато пес привстал на пружинящих лапах и издал негромкий звук, напоминавший отдаленные раскаты грома. Охранник что-то негромко произнес, адресуясь к своему псу, и тот сел, подмостив под себя короткий обрубок хвоста. Продолжая смотреть на Глеба, ротвейлер нехорошо облизнулся – ему явно не терпелось познакомиться с чужаком поближе, чтобы узнать, быстро ли он бегает и громко ли станет кричать, когда его начнут рвать на портянки. Сиверова такое недружелюбие немного задело, но он решил, что собака не виновата: она ведь не знала, что знакомство именно с этим чужаком может оказаться губительным для ее шкуры.
– Добрый вечер! – сияя идиотской "туристической" улыбкой, приветствовал он охранника. – Скажите, мистер, не это ли поместье Оук-мэнор?
– Это оно, – с видимой неохотой откликнулся страж. Пес ничего не сказал, но снова облизнулся, явно обрадованный желанием чужака проникнуть на охраняемую территорию и завязать с ним более близкое знакомство. – Что вам угодно, сэр?
– Мне угодно войти, – решив идти напролом и точно зная, что ничем не рискует, нагло заявил Глеб. – Точнее, въехать. Я должен повидать хозяина поместья. Доложите, что его спрашивает Уэйн Гиллспи, представитель благотворительной организации "Лондонцы детям Ирака". У меня к нему срочное дело, касающееся...
– Хозяина в данный момент нет, – прервав его на полуслове, объявил охранник. Его пес нервно, с прискуливаньем зевнул и еще раз облизнулся. – Вам придется уехать, сэр.
Глеб еще раз взглянул на дом через плечо охранника и понял, что тот скорее всего не лжет: в огромном здании светилось всего одно окно, расположенное на первом этаже, рядом с парадным крыльцом. Все остальные были темны и слепы, а на подъездной дорожке не было видно ни одной машины, кроме видавшего виды "лендровера" с эмблемой какого-то охранного агентства на дверце.
– Как это нет? – возмутился мистер Гиллспи, обуреваемый желанием помочь иракским детишкам. – Но мне необходимо с ним встретиться!
– Ничем не могу вам помочь, сэр, – невозмутимо сообщил охранник.
– Еще как можете! – запальчиво возразил мистер Гиллспи. – Позвоните ему, черт подери, и доложите, что его дожидаются! И впустите же меня в дом, наконец! Заморозить меня хотите?
– Сожалею, сэр, – неискренне произнес охранник, после чего принялся неторопливо и методично, по пунктам, отклонять требования Глеба, пока не отклонил их все, одно за другим.
Во-первых, заявил он, контактный телефонный номер владельца поместья есть только у начальника охранного агентства, и связь по этому номеру предусмотрена только в самых экстренных ситуациях – например, в случае пожара или стихийного бедствия, нанесшего значительный урон имуществу владельца. Во всех остальных случаях, вплоть до гибели посторонних людей, пытавшихся в отсутствие хозяина проникнуть в дом, беспокоить его запрещено, и охранник не видит ни малейшего повода нарушать это правило.
Во-вторых, дожидаться владельца поместья можно долго, от недели до нескольких лет, а если не повезет – бесконечно долго, поскольку, уезжая, он ничего не говорил о времени своего возвращения.
В-третьих же, если мистер Гиллспи все-таки примет решение дожидаться владельца поместья, то делать это ему придется в каком-нибудь другом месте – безразлично, в каком именно, но не ближе двадцати ярдов от границы поместья, обозначенной стеной. Хозяин не оставлял охране никаких распоряжений по поводу мистера Гиллспи, вследствие чего последний должен рассматриваться как посторонний. А посторонним вход на территорию поместья, которое, как известно, является частной собственностью, строжайше запрещен. За соблюдением данного запрета следит вооруженная охрана, а также специально обученные собаки, одну из которых мистер Гиллспи видит в данный момент перед собой.
Ввиду вышеизложенного и во избежание возможных неприятных осложнений, продолжал охранник, он вынужден просить мистера покинуть территорию поместья.
– Черт подери! – воскликнул импульсивный мистер Гиллспи, выслушав эту безупречно вежливую, неторопливую, смахивающую на магнитофонную запись речь. – Что же мне делать? Намекните хотя бы, куда он уехал.
– Мне это неизвестно, сэр, – ответил охранник. – Я не служу у хозяина поместья. Я его даже никогда не видел. Наше агентство обеспечивает сохранность поместья только в отсутствие владельца. Нам самим строго запрещено входить куда-либо, кроме служебных помещений первого этажа. Сожалею, сэр, но я действительно ничем не могу вам помочь. Возможно, он убыл в Лондон, но это всего лишь мое предположение.
– Как так – в Лондон? Черт подери, я же только что оттуда!
– Мне очень жаль, сэр.
– Ему жаль! Так пустите меня хотя бы переночевать в одном из этих ваших служебных помещений! – продолжая разыгрывать кретина, которому непонятны самые простые вещи, попросил Глеб.
– Прошу прощения, сэр, это невозможно. Рекомендую воспользоваться гостиницей "Королевский ворон". Это в трех милях отсюда, в деревне. Там отличная кухня и прекрасное обслуживание, там вам будет намного удобнее, уверяю вас.
Глеб подумал, не воспользоваться ли ему отсутствием хозяев и не осмотреться ли, пока суд да дело, в доме. Охранник – не помеха, не говоря уж о псе. Вот только есть ли в этом смысл? В доме, который охраняют люди со стороны, англичане, почти полицейские, вряд ли осталось хоть что-то, уличающее владельца в связях с "Аль-Каидой". А если так, к чему лезть в дом? Любоваться картинами и мебелью? Проламывать голову охраннику – не говоря уж о собаке, черт бы ее побрал! – из-за этого точно не стоит...
– Пропадите вы пропадом вместе с вашей гостиницей, – злобно проворчал он, берясь за ручку стеклоподъемника. – Вы с вашим псом – отличная компания, два сапога пара...
– Должен вас предупредить, сэр, – объявил охранник, – что буду вынужден доложить о вашем визите и в особенности о вашей настойчивости своему непосредственному начальству. А оно, возможно, сочтет небесполезным поставить в известность владельца поместья.
"А вот за это тебе стоило бы проломить башку, – подумал Глеб. – Хотя... Пускай докладывают! Одноглазый дьявол либо вообще не обратит на это внимания – ему не привыкать захлопывать двери перед носом у самозваных благотворителей и прочих попрошаек, – либо, наоборот, занервничает, поняв, что пахнет жареным. А мне это только на руку. Главное, надо успеть добраться до Лондона раньше, чем он примет решение, а то как бы этот тип не сбежал. Черт, до чего все-таки иногда неудобно работать в одиночку!"
– Действуйте, – разрешил он, поднимая стекло. – Дети Ирака будут вам благодарны, черт бы вас побрал со всеми потрохами!
Охранник ничего не ответил, да Глеб и не ждал ответа. Он включил двигатель, развернул машину на площадке перед воротами и дал газ. Хлопья снега порхали в лучах фар, как ночные мотыльки; короткий зимний день догорал на западе. Обочины уже побелели, поземка – не мокрая, как буквально несколько минут назад, а сухая, злая – извилистыми струйками текла через узкую асфальтированную дорогу, и та едва ли не прямо на глазах становилась все уже. Глеб включил приемник и тут же его выключил, потому что по радио опять передавали прогноз погоды, сопровождая его настойчивыми рекомендациями водителям воздержаться в эту ненастную ночь от любых поездок, не вызванных острой необходимостью. У Глеба такая необходимость, увы, была, и он постарался выкинуть из головы мысли о снежных заносах и всесезонных шинах своего автомобиля, весьма скверно приспособленных для езды по гололеду. Слепой прибег к верному средству – стал думать о том, о чем ему думать совсем не хотелось.
Он гнал машину в сторону Лондона и думал о Закире Рашиде – человеке, имевшем очень веские основания ненавидеть своего нынешнего нанимателя.
Глава 17
Проснувшись в одиннадцатом часу утра, выпив литр кофе и выкурив целую сигару, Закир Рашид почувствовал себя немного лучше. Он уже давно не напивался так, как вчера, и очень надеялся, что следующая подобная пирушка случится не скоро. Проклятый француз, похоже, изнутри весь был перевит своими пресловутыми русскими корнями; как-то иначе объяснить тот факт, что он сумел покинуть квартиру Рашида своим ходом, было просто невозможно. Он, наверное, и впрямь был железным человеком. Турок в данный момент напоминал себе бурдюк с протухшими объедками, забытый в темном углу после веселой вечеринки.
События вчерашнего вечера тонули в алкогольном тумане, проступая сквозь него лишь смутными, размытыми эпизодами. Но странное дело: француз со своими темными очками и рискованными разговорами помнился Рашиду совершенно отчетливо, как будто не только он сам, но даже и воспоминания о нем были неподвластны воздействию алкоголя.
Держа в одной руке последнюю чашку кофе, а в другой – короткий окурок сигары, Рашид вернулся из кухни в гостиную. Здесь все оставалось как вчера: заставленный грязной посудой стол с возвышающейся посередине пустой литровой бутылкой из-под водки, сигарный пепел на полу, застоявшиеся запахи табачного дыма и алкогольного перегара, забытая французом газета...
Рашид медленно опустился в кресло, глотнул из чашки остывшего кофе, разглядывая фотографию в газете. Она лежала вверх ногами, и в этом странном ракурсе длиннобородый убийца почему-то казался еще более похожим на некоего богатого джентльмена арабского происхождения – всегда гладко выбритого, аккуратно причесанного и носящего европейские костюмы с изяществом, которое не снилось большинству настоящих европейцев.
Закир Рашид разглядывал фотографию, но думал он сейчас вовсе не о человеке, который был на ней изображен, а о корреспонденте агентства "Рейтер" Алеке Сивере.
Рашид не кривил душой, когда называл себя простым, необразованным человеком, ничего не смыслящим в политике. Так оно все и было на самом деле: он действительно не получил образования и не интересовался темными закулисными делишками, которые принято называть большой политикой. Однако это вовсе не означало, что Закир Рашид – дурак; это означало лишь то, что в свое время у него не оказалось под рукой суммы, необходимой для оплаты обучения в колледже или университете. Он окончил обычную школу, то есть научился читать и писать, а заодно получил некоторые разрозненные сведения из различных областей науки, каковые, ввиду своей полной бесполезности, были им забыты сразу же после того, как он в последний раз переступил школьный порог.
События вчерашнего вечера тонули в алкогольном тумане, проступая сквозь него лишь смутными, размытыми эпизодами. Но странное дело: француз со своими темными очками и рискованными разговорами помнился Рашиду совершенно отчетливо, как будто не только он сам, но даже и воспоминания о нем были неподвластны воздействию алкоголя.
Держа в одной руке последнюю чашку кофе, а в другой – короткий окурок сигары, Рашид вернулся из кухни в гостиную. Здесь все оставалось как вчера: заставленный грязной посудой стол с возвышающейся посередине пустой литровой бутылкой из-под водки, сигарный пепел на полу, застоявшиеся запахи табачного дыма и алкогольного перегара, забытая французом газета...
Рашид медленно опустился в кресло, глотнул из чашки остывшего кофе, разглядывая фотографию в газете. Она лежала вверх ногами, и в этом странном ракурсе длиннобородый убийца почему-то казался еще более похожим на некоего богатого джентльмена арабского происхождения – всегда гладко выбритого, аккуратно причесанного и носящего европейские костюмы с изяществом, которое не снилось большинству настоящих европейцев.
Закир Рашид разглядывал фотографию, но думал он сейчас вовсе не о человеке, который был на ней изображен, а о корреспонденте агентства "Рейтер" Алеке Сивере.
Рашид не кривил душой, когда называл себя простым, необразованным человеком, ничего не смыслящим в политике. Так оно все и было на самом деле: он действительно не получил образования и не интересовался темными закулисными делишками, которые принято называть большой политикой. Однако это вовсе не означало, что Закир Рашид – дурак; это означало лишь то, что в свое время у него не оказалось под рукой суммы, необходимой для оплаты обучения в колледже или университете. Он окончил обычную школу, то есть научился читать и писать, а заодно получил некоторые разрозненные сведения из различных областей науки, каковые, ввиду своей полной бесполезности, были им забыты сразу же после того, как он в последний раз переступил школьный порог.