Воронин Андрей Николаевич. Слепой против бен Ладена

   Опустив стекло до конца, Глеб высунулся из окна и на всякий случай проверил, как стоят передние колеса. Просто идеально – строго по прямой, параллельно бордюру, прямо как у железнодорожного локомотива. Намертво заблокированный руль исключал возможность самопроизвольного изменения курса, а автоматическая коробка передач превращала задуманное мероприятие в детскую забаву. Едва успев прийти к этому выводу, Глеб услышал жужжание электродвигателя и характерный лязг, с которым створки ворот поползли по направляющим.
   Он упер нижний конец рычага в педаль газа, до упора вдавив ее в пол, и поворотом ключа заблокировал устройство в нужном положении. Мощный двигатель "мерседеса" натужно взвыл на холостых оборотах, но производимый им шум теперь вряд ли имел значение. Глеб подождал, пока из ворот не показался черный джип охраны, а затем передвинул рычаг коробки передач и выпрыгнул из кабины, сразу же распластавшись на земле под прикрытием живой изгороди.
   Джип тем временем уже был на улице, а из ворот начал выползать бесконечно длинный хозяйский лимузин – явно бронированный, если Глеб хоть что-то понимал в подобных вещах. Лимузин успел выехать на проезжую часть примерно до половины, когда никем не управляемый "мерседес", завывая, как демон, ненароком севший на распятие, с грохотом ударил его в бок строго под прямым углом.
   Бронированный борт лишь слегка прогнулся, но удар припечатал лимузин к столбу ворот. Растерявшийся от неожиданности водитель резко ударил по тормозам, двигатель заглох. Обе передние двери лимузина распахнулись, и оттуда, на ходу выхватывая пистолеты, выскочили двое охранников. Уехавший вперед джип вернулся задним ходом, и его водитель выскочил на дорогу едва ли не раньше, чем машина остановилась. Водитель заднего джипа тоже поспешил на выручку, как и человек, охранявший ворота. Больше в машинах не было никого – что, собственно, и требовалось доказать. Весь этот кортеж, как и предполагал Глеб, был организован исключительно для отвода глаз.
   Тихую улицу огласили гортанные вопли: обнаружив, что в машине нет водителя, охранники решили, что она набита взрывчаткой. Все, как по команде, упали на землю, накрыв руками головы. Это было воистину упоительное зрелище, но у Глеба не было времени им наслаждаться – хватало других забот.
   Никем не замеченный, он перебежал тротуар и одним прыжком преодолел забор, мягко приземлившись на припорошенный снегом газон.
   В небе над Лондоном сгущались ранние зимние сумерки; до Рождества оставалось меньше недели.

Глава 26

   Микроавтобус стоял в небольшом запущенном гараже, ворота которого открывались в пустынный переулок. Переулок этот был узок, грязен и служил служебным проездом для мусоровозов и прочего муниципального транспорта, обслуживающего фешенебельный, застроенный особняками и виллами район. Стоявший в гараже микроавтобус использовался исключительно для хозяйственных нужд; эксплуатировали его не жалея, и потому вид его как нельзя лучше соответствовал грязному, замусоренному гаражу, где по углам громоздились кучи какого-то негодного, затянутого бурой мохнатой пылью хлама, а на полу валялись куски выпавшей из швов между плитами перекрытия штукатурки.
   Дверца микроавтобуса со стороны водителя была открыта. Возле нее стоял Гамид, одетый в толстый китайский пуховик и вязаную шапочку. Его старательно отглаженные брюки и начищенные до блеска ботинки в сочетании с этим простоватым одеянием смотрелись довольно странно, но Гамида это, казалось, нисколько не смущало. Нетерпеливо посматривая то на часы, то на закрытые ворота гаража, он разговаривал по мобильному телефону – вернее, молчал и слушал то, что кричала ему в самое ухо серебристая трубка. Свободной рукой Гамид держал тяжелую семнадцатизарядную "беретту" – такую же, как та, что была у покойного Фаруха аль-Фаттаха, и примерно с такой же богатой и продолжительной трудовой биографией.
   – Тем лучше, – сказал он, дослушав до конца. – Чем ты недоволен, уважаемый абу Саид? Оставь в этой крысиной норе часового, а сам вылезай наружу и займись охраной дома. Там, возле ворот, случилось что-то непонятное... Да, примерно то же, что и у тебя, только без жертв. Да, Салех, брат мой, я тоже ничего не понимаю. Надеюсь, нам удастся в этом разобраться. И, во имя Аллаха, не отвлекай меня по пустякам! Поверь, я сейчас занят не меньше, чем тогда, в Йемене. Ты помнишь Йемен? Да, я тоже... Да пребудет с тобой милость Всевышнего, уважаемый Салех абу Саид!
   Прервав соединение, Гамид с огромным неудовольствием посмотрел на телефонный аппарат, как будто эта плоская серебристая игрушка была повинна во всех неприятностях. Лгать старому боевому товарищу, более того, другу было крайне неприятно. Но что еще он мог сказать своему заместителю? Что его доклад о взрывах в пустом тоннеле уже не имеет никакого значения? Что Гамиду безразлично, жив еще абу Саид со своими людьми или все они погибли в этом вонючем подземелье? Что он ни в чем не намерен разбираться и ничего не хочет выяснять? Аллах свидетель, Гамид мог бы, не дрогнув, сказать все это Салеху прямо в глаза, и тот, без сомнения, понял бы его правильно и не роптал, оставаясь прикрывать их с хозяином отход. Но говорить такие вещи по телефону в сложившейся ситуации было бы, мягко говоря, неразумно. Ложная атака из-под земли, ложная атака у ворот – все это вовсе не казалось Гамиду чьими-то глупыми шутками. Это были отвлекающие маневры, разведка боем – все что угодно, но только не безделица, на которую можно махнуть рукой. Начальник охраны никак не мог понять, какую именно цель преследовали эти обманные выпады, и от этого его беспокойство становилось сильнее с каждой минутой.
   В последний раз взвесив телефон на ладони, Гамид вдруг со страшной силой швырнул его на бетонный пол и, как будто этого было мало, с хрустом придавил обломки каблуком. Теперь телефон уже не мог поведать ему об очередной неприятности, и, как ни глупо это было, Гамид испытал некоторое облегчение. При этом он прекрасно сознавал, что сходное чувство, по всей видимости, испытывает безмозглая птица страус, спрятавшая голову в песок.
   А хозяин все не шел, и постепенно Гамидом овладела уверенность, что, пока они с абу Саидом сражаются с призраками, наверху, в кабинете, уже произошло что-то ужасное. Проклиная собственную глупость, он в нарушение полученного приказа выбежал из гаража и, миновав короткий служебный коридор, взбежал наверх по крутой боковой лестнице. Здесь, в коридоре, который вел к хозяйским апартаментам, Гамид столкнулся с одноглазым.
   Господин, как всегда, был элегантен, подтянут и абсолютно спокоен, как будто собирался не бежать за тридевять земель, а провести вечер в престижном клубе для видных политиков и миллионеров. В руке у него Гамид заметил тонкий матерчатый портфель, где, без сомнения, находилась только рукопись книги, над которой хозяин работал в последнее время.
   – Почему ты здесь? – строго спросил господин.
   Вопрос был задан таким тоном, что бесстрашный Гамид непременно поджал бы хвост, если бы тот у него имелся.
   – Я... – начал он, но хозяин остановил его коротким жестом обтянутой тонкой кожаной перчаткой ладони.
   – Понимаю, – сказал он. – Ты беспокоился обо мне, ведь так?
   Взгляд его здорового глаза остановился на пистолете, который Гамид все так же сжимал в руке.
   – Да, – сказал Гамид, – я очень беспокоился. Происходит что-то непонятное. На дом произведено два ложных нападения, и при этом мои люди не видели никого и ничего, что можно было бы взять на мушку.
   – Два нападения? – переспросил одноглазый, жестом предлагая охраннику продолжить разговор на ходу. – Мне известно только об одном.
   – Второе произошло буквально десять минут назад, – сказал Гамид. Разговаривать с хозяином через плечо казалось ему невежливым, и он шел боком, вертя головой то вперед, по ходу движения, то назад, обращаясь к одноглазому. – Когда кортеж выезжал из ворот, какой-то "мерседес" врезался прямо в лимузин. Водителя в машине не оказалось. Руль был заблокирован, педаль газа выжата до упора и также заблокирована...
   – Бомба? – предположил одноглазый таким тоном, словно обсуждал с Гамидом ресторанное меню.
   – Ничего похожего, – ответил начальник охраны. – Кортеж был временно блокирован в воротах, но обстрела также не последовало. Мои люди осмотрели улицу, предполагая, что машина без водителя не могла приехать издалека...
   – Надо было осматривать не улицу, а двор, – с досадой заметил одноглазый.
   Они уже спускались по лестнице, и Гамиду поневоле пришлось отказаться от своей крабьей походки плечом вперед, чтобы не свернуть себе шею на крутых ступеньках.
   – Двор тоже осмотрели, – сказал он, обернувшись через плечо. – В трех машинах ехало всего четыре человека, господин, да еще один охранял ворота, поэтому прочесать и улицу, и двор одновременно они просто не могли. Единственное, что удалось выяснить... В это трудно поверить, господин, но машина, которая протаранила лимузин, принадлежала нашему покойному другу мистеру Рэмси!
   – Как раз в это поверить нетрудно, – отрывисто произнес одноглазый. – Зачем пользоваться своей машиной, когда есть чужая? Да, Гамид, это скверно, очень скверно. Я почти уверен, что где-то в доме прямо сейчас находится посторонний, и, возможно, не один. Где абу Саид?
   – Думаю, уже выбрался из подвала и как раз сейчас осматривает дом, – ответил охранник. – Его группа понесла большие потери...
   – Значит, в тоннеле все-таки был противник?
   – Клянусь Аллахом, мне хотелось бы, чтобы он там был!
   Одноглазый остановился, и Гамид, почувствовав, что за ним никто не идет, остановился тоже. Обернувшись, он напоролся на взгляд хозяина, как на заостренный стальной штырь.
   – Я не понимаю тебя, Гамид, – медленно, с расстановкой произнес одноглазый. – Клянусь Аллахом, в последнее время ты что-то слишком часто говоришь вещи, которые ставят меня в тупик. Если в тоннеле не было противника, с кем в таком случае сражался наш храбрый абу Саид?
   – Вышла глупая история, – вздохнув, признался Гамид. – Абу Саид доложил мне о ней по телефону, но, боюсь, я не до конца его понял. Кажется, с ними был ваш секретарь...
   – Ахмед?
   – Да, Ахмед. Он шел впереди и не заметил растяжки или не придал им значения. Их было две. Через первую он по счастливой случайности перешагнул, а на второй подорвался. Люди абу Саида открыли огонь, а когда увидели, что в ответ никто не стреляет, пошли вперед. Они привыкли доверять друг другу; там, где прошел один, остальным нечего опасаться. Поэтому, наступая плотной группой, они потеряли еще троих, когда сработала пропущенная Ахмедом растяжка.
   – Это действительно глупо, – сказал одноглазый. – Настолько глупо, нелепо и немыслимо, что в это трудно поверить. Как будто сам Аллах отвернул от нас свое лицо... За то, как абу Саид организовал эту вылазку, его следовало бы пристрелить, как бешеного пса. Жаль, что у меня нет на это времени. Впрочем, за нас это сделает английская полиция, поскольку пальба и взрывы в тоннеле, конечно же, не остались незамеченными. Да и тот, кто придет чинить электрический кабель, наверняка сильно удивится... Пойдем, Гамид, надо поторапливаться.
   – Да, господин, – сказал Гамид, возобновляя движение. – Нужно убраться отсюда, пока полицейские не оцепили квартал.
   В данный момент он был рад, что идет впереди хозяина и тот не может видеть его лица. Начальник охраны слишком хорошо знал, что не умеет как следует скрывать свои чувства, а то, как одноглазый отозвался о Салехе, его сильно задело. Абу Саид допустил ошибку, но он, как и Гамид, был одним из ближайших и самых верных помощников хозяина с незапамятных времен, и ему многое можно было простить. А о своем секретаре, Ахмеде, хозяин и вовсе не сказал ни слова, как будто его гибель значила так же мало, как смерть разбившегося о стекло автомобиля ночного мотылька...
   Гамид знал, что хозяин дешево ценит чужие жизни, но никогда не думал, что это распространяется и на его ближайшее окружение. Получалось, что, если сам Гамид погибнет, защищая его, одноглазый перешагнет через труп и пойдет дальше, даже не обернувшись, словно на грязной дороге остался лежать не его телохранитель и старый товарищ по оружию, а дохлый бродячий пес.
   Миновав короткий, плохо освещенный коридорчик в задней части здания, начальник охраны толкнул незапертую дверь и оказался в гараже. Здесь все было так, как он оставил; осмотревшись, Гамид пропустил в гараж хозяина и запер за ним дверь. Дверь была хлипкая и вряд ли могла надолго задержать абу Саида и его людей, однако сейчас счет пошел уже на секунды, и охранник старался максимально использовать даже самый мизерный шанс выиграть время.
   Одноглазый молча забрался в кабину микроавтобуса и устроился на пассажирском сиденье, положив на колени портфель. Убедившись, что с хозяином все в порядке, Гамид отодвинул засов, с натугой вытащил из гнезд запорные штыри и распахнул ворота. Узкий переулок, по обе стороны которого тянулись высокие кирпичные заборы, был пустынен и тих. Где-то завыла полицейская сирена, но звук доносился издалека и скоро совсем затих. Все было спокойно; Гамид решил, что можно ехать, хотя это спокойствие ему не понравилось – было в нем что-то нарочитое, как будто переулок затаился, поджидая добычу.
   Гоня от себя дурные предчувствия, Гамид вернулся к машине и очень удивился, увидев, что хозяин сидит за рулем. Присмотревшись, он удивился еще сильнее, поскольку одноглазый держал в руке пистолет, и ствол его был направлен охраннику прямо в лицо.
   – Вот и все, Гамид, – печально произнес одноглазый. – Мне грустно с тобой расставаться, но скажи, во имя Аллаха, как еще я могу поступить?! Ведь все, что произошло, можно объяснить только предательством. Твоим предательством, Гамид.
   – Клянусь всемогущим Аллахом, я чист перед тобой, господин! – воскликнул охранник, которого это обвинение взволновало куда больше, чем привычный вид глядящего в лицо пистолетного дула.
   – Напрасно ты перед смертью оскверняешь свои уста ложью, – сказал одноглазый. – Но даже если ты и в самом деле чист, пойми: я не могу взять с собой человека, на котором лежит тень подозрения. Прости, Гамид, но интересы нашего дела требуют, чтобы дальше я поехал один.
   Охранник не успел ни возразить, ни произнести слова прощения – одноглазый спустил курок, и пуля сорок пятого калибра разбрызгала мозг телохранителя по грязному полу гаража. Гамид рухнул навзничь, и его верная "беретта", вращаясь, как бумеранг, отлетела к стене, где и замерла среди промасленных тряпок, смятых пивных жестянок и осколков закопченного стекла.
   Одноглазый с лязгом захлопнул дверь кабины, убрал в кобуру пистолет и запустил двигатель. Смерть верного Гамида оставила его равнодушным. Он действительно не мог рисковать, отправляясь в дальний путь с человеком, которому перестал доверять. Это было бы неразумно и очень опасно; почти так же опасно было оставить Гамида в живых. Одноглазый сделал то, чего требовали обстоятельства, а значит, за ним не было вины.
   Он окинул взглядом приборы, пытаясь припомнить, когда в последний раз сам водил машину. Узкая ладонь в тонкой кожаной перчатке легла на рычаг переключения передач, нога в блестящем английском ботинке коснулась педали сцепления. В этот миг здоровый глаз араба уловил в зеркале заднего вида какое-то движение. Его рука молнией метнулась к лацкану пальто, но было уже поздно: другая рука, протянувшись из-за спинки сиденья, запечатала его нос и рот влажной, издающей отвратительный запах хлороформа тряпкой. Она крепко прижала затылок араба к подголовнику и держала до тех пор, пока бьющееся в тщетных попытках освободиться тело не обмякло, прекратив бесполезное сопротивление.
   Спустя минуту потрепанный микроавтобус выкатился из ворот гаража и, набирая скорость, двинулся по пустому переулку.

* * *

   Андрей Гаврилович Васильев возглавлял лондонское представительство "Аэрофлота" уже восемь лет. Это была ответственная, но не слишком обременительная работа, особенно для человека, наделенного живым умом и незаурядными организаторскими способностями. Андрей Гаврилович в полной мере обладал этими полезными качествами, а также многими другими, о которых предпочитал не распространяться даже в кругу семьи, не говоря уж о сослуживцах или, боже сохрани, клиентах.
   Эти скрытые качества были ему нужны для его второй работы, имевшей лишь косвенное отношение к делам, которыми занималось представительство "Аэрофлота". По сути, вторую работу правильнее было бы назвать первой, поскольку именно она являлась основной.
   Сидя у себя в кабинете, из окна которого открывался неплохой вид на одну из центральных улиц Лондона, Андрей Гаврилович составлял донесение. Информация, которой ждали от него в Москве, никак не желала укладываться в строгие рамки шифрованной служебной записки. Она требовала предварительного осмысления; отправив донесение в его теперешнем виде, Васильев рисковал не только потерять теплое местечко в Лондоне и вернуться в Москву, но и оказаться по возвращении не дома, а в каком-нибудь тихом, уютном, закрытом для свободного посещения местечке – в палате психиатрической клиники, например.
   По роду своей основной работы Андрей Гаврилович располагал информацией, недоступной большинству простых смертных. Так, например, его своевременно поставили в известность о том, что генерал ФСБ Андреичев намерен посетить Лондон в качестве туриста. Васильев очень не любил путешествующих налегке генералов с Лубянки. Даже если они действительно приезжали в Лондон отдохнуть и развеяться, а не устроить какие-нибудь свои не слишком благовидные делишки, каждый из них все равно считал своим долгом рано или поздно ввалиться к нему в кабинет и потребовать содействия в той или иной форме: организовать отлет на родину по высшему разряду, помочь попасть в Букингемский дворец, а то и просто покатать по столице Британии на служебной машине.
   Но генерал Андреичев выкинул номер похлеще. Он приехал в Лондон, чтобы умереть, и проделал это весьма основательно и эффектно. Его обгоревший труп обнаружили на месте оживленной перестрелки в районе складов. Взрыв, поставивший точку в карьере генерала ФСБ, выбросил его тело из микроавтобуса, и только по этой причине в кармане наполовину сгоревшего пальто уцелели два паспорта – один британский, а второй настоящий, российский. Фотографии в паспортах были одинаковые, и это заставило полицейских задуматься над тем, что же произошло в районе складов. Там, в путанице технических проездов, нашли множество мертвых арабов, кучу огнестрельного оружия, две сгоревшие машины и одного убитого французского журналиста, который, как показала проверка, вовсе таковым не являлся.
   Объясняться с англичанами по поводу российского паспорта этого болвана с Лубянки пришлось, слава богу, бездельникам из посольства. Там, разумеется, знали, кто такой Дмитрий Владимирович Андреичев, но по вполне понятным причинам не стали делиться этой информацией со Скотленд-Ярдом. Генерал ФСБ посмертно был объявлен частным лицом, и, поскольку в сгоревшем микроавтобусе, помимо шести трупов, было найдено пять единиц огнестрельного оружия, да и сам Дмитрий Владимирович носил в кобуре под мышкой вовсе не огурец, его причислили к мифическому преступному сообществу, именуемому на Западе русской мафией. К счастью, в представительство "Аэрофлота" он так и не зашел, и местные власти никак не могли связать его персону с Андреем Гавриловичем и его работой.
   Зато теперь Васильеву нужно было ухитриться изложить весь этот бред в донесении и сделать это по возможности логично и непротиворечиво, дабы его лубянское начальство не заподозрило, что он писал упомянутый документ в состоянии белой горячки.
   Он все еще грыз колпачок ручки, гадая, какого дьявола понадобилось кабинетному генералу с Лубянки устраивать бойню чуть ли не на Трафальгарской площади, когда в кабинет, покачивая стройными бедрами и сияя белозубой рекламной улыбкой, вошла секретарша.
   – Вам звонят по городской линии, – сообщила она в ответ на безмолвный вопрос шефа. – Какой-то маньяк требует срочно связать его с вами.
   – Маньяк? – вяло удивился Андрей Гаврилович. – Вам не кажется, Оленька, что вокруг нас становится все меньше нормальных людей и все больше маньяков? С чего бы это, а? И что он говорит, этот ваш маньяк?
   – Что должен передать вам привет от какого-то Питерса. И еще какую-то бессмыслицу, причем требует, чтобы я ее вам дословно... Что с вами, Андрей Гаврилович?
   – Ничего, все в порядке, – быстро овладев собой, с улыбкой ответил Васильев. – Бессмыслицу, говорите? И что ж это?
   – Вот, – сказала секретарша, протягивая ему листок из своего рабочего блокнота, – я на всякий случай записала, потому что запомнить такое просто невозможно.
   – Какая же вы умница, – беря у нее листок и стараясь ничем не выдать своего нетерпения, сказал Андрей Гаврилович. – Просто бесценный кадр. Ну, что тут у нас? Действительно, бессмыслица какая-то... Соедините-ка меня с ним, пожалуйста. В конце концов, иметь дело с маньяками – работа для сильных мужчин, а не для хрупких женщин.
   Когда секретарша вышла, Васильев скомкал листок, бросил его в пепельницу и поджег. То, что выглядело бессмысленным набором слов, на самом деле было паролем – тем самым, который Андрей Гаврилович очень надеялся никогда не услышать.
   Телефон на столе звякнул, и он в секунду сорвал трубку.
   – Слушаю, – сказал он. – Да, конечно, я очень рад. На чужбине невольно чувствуешь себя одиноким. Ах, вы тоже? Ну что ж, – добавил он уже другим тоном, поскольку и пароль, и отзыв были произнесены без ошибок, – говорите, чем я могу быть вам полезен.
   Человек на том конце провода говорил недолго, но за это время брови Андрея Гавриловича поднялись очень высоко над оправой очков, а глаза и рот успели заметно округлиться. Настроение у него испортилось окончательно. Одно было хорошо: теперь донесение можно было не дописывать – все равно, когда все это кончится, придется составлять новое. Да и то, что произошло с генералом Андреичевым в районе товарных складов, в свете данного телефонного разговора сделалось предельно ясным.
   Когда разговор был окончен, Андрей Гаврилович спрятал в стол недописанное донесение, запер секретный ящик на три оборота ключа, надел пиджак, прихватил с вешалки пальто и шляпу и поспешно покинул кабинет.
   В американское посольство он позвонил уже из машины. Там к его сообщению отнеслись неожиданно серьезно, так что Васильев не удивился, когда на выезде из города обнаружил позади своей машины тяжелый бронированный микроавтобус с решетками на окнах и ветровом стекле.

Глава 27

   Одноглазый араб пришел в себя и сразу понял, что произошло что-то скверное. Головная боль мешала сосредоточиться, но он, не открывая глаз, постарался восстановить в памяти последовательность событий, которые привели его туда, где он в данный момент находился.
   Привычка к умственной дисциплине и богатый боевой опыт не подвели его и на этот раз. Он вспомнил все очень быстро. Затекшие руки и ноги добавили недостающую информацию и внесли окончательную ясность: он был захвачен в плен и теперь лежал связанный по рукам и ногам на чем-то жестком – надо полагать, на полу, если не на палубе какого-нибудь натовского авианосца.
   Он открыл глаза. Нет, это был не авианосец. То, что его окружало, больше всего смахивало на номер дешевого мотеля. На кровати, даже не сняв ботинок, лежал какой-то человек в темной одежде. Лицо его было прикрыто от света лампы каким-то листком с черными строчками распечатанного на компьютере текста; множество других листков было разбросано вокруг него на кровати, а два или три свалились на пол. Присмотревшись, одноглазый с удивлением узнал в рассыпавшихся листках рукопись своей книги. Книга была написана по-арабски, а это внушало некоторую надежду: быть может, там, на кровати, отдыхает единоверец.
   Грудь незнакомца медленно поднималась и опускалась; прислушавшись, одноглазый уловил шум ровного, спокойного дыхания. Кажется, его тюремщик спал. Где-то поблизости наверняка находились другие, но араб решил разбираться с проблемами по мере их возникновения. Сейчас главной его проблемой были веревки, которыми кто-то связал ему конечности, лишив возможности двигаться. Итак...
   Одноглазый попробовал путы и убедился, что скинуть их будет очень нелегко. Узлы вязал большой мастер этого дела, а сила, с которой были затянуты веревочные петли, делала тщетными любые попытки от них освободиться.
   Терпеливо двигая запястьями, которых почти не ощущал, одноглазый приподнял голову и осмотрелся, ища, обо что перетереть веревку.
   – Пустые хлопоты, – не шевелясь, сообщил лежащий на кровати человек. Сказано это было, увы, по-английски. – Перестань возиться и дай мне поспать, одноглазый верблюд. Гоняясь за тобой, я устал как собака. Поэтому лучше перестань ерзать, пока не получил пулю.