Катя скорчила неопределенную гримасу. Несмотря на симпатию, которую вызывала у нее эта девица, откровенничать с ней Катя не собиралась. Вряд ли, конечно, это была подсадная утка. Катя подозревала, что в ее случае подобные сложности просто ни к чему, но времена, когда она с широкой улыбкой распахивала объятия первому встречному, давным-давно стали историей.
   — Как знаешь, — сказала девица, вынимая из Катиной пачки сигарету и кладя пачку обратно в Катин карман. — Кстати, не надо быть такой тюхой. Я могла бы забрать всю пачку.
   — А я могла бы свернуть тебе шею, — спокойно ответила Катя.
   — Тогда ясно, почему ты в браслетах, — беспечно произнесла ее собеседница, прикуривая от Катиной зажигалки. Она нравилась Кате все больше — может быть, просто оттого, что была первым более или менее нормальным человеком, встреченным по эту сторону границы. Кроме того, она все-таки говорила по-русски, с напевной московской интонацией.
   Катя и не подозревала, что так соскучилась по русской речи. «Да, — с легкой грустью подумала она, — гражданина мира из меня не получилось. Точнее, гражданки».
   — Ты откуда такая?
   — Из Сан-Франциско, — ответила Катя.
   — Ну да? И как там?
   Катя пожала плечами. «В самом деле, — подумала она, — как там?»
   — Никак, — ответила она. — Как в кино.
   — Да ну, — надулась ее собеседница. — Что тебе, трудно рассказать?
   — Просто некогда, — сказала Катя. — Ты извини.
   — Нет, — решительно заявила та, — так не пойдет. Я ведь помереть могу от любопытства. Надо поговорить в спокойной обстановке. Тебя как зовут?
   — Кейт... тьфу ты, черт! Катя.
   — А я Лизка Коновалова. Елизавета Петровна, значит. Надо бы выпить за знакомство.
   Катя фыркнула.
   — Хорошо бы, да вряд ли получится, — сказала она. — Лет через пятнадцать, может быть.
   — Ого, — уважительно протянула Лизка. — А по тебе сроду не скажешь. Как это ты ухитрилась столько намотать?
   — Просто не повезло, — сказала Катя.
   — А, — откликнулась Елизавета Петровна, — бывает.
   Она быстро докурила сигарету и швырнула окурок в сторону храпевшей в углу бомжихи. Окурок плюхнулся в лужу мочи и зашипел.
   — В общем, так, — сказала она. — Ты, главное, не обижайся и кричи погромче.
   — Че... — начала было Катя, но ее новая знакомая вдруг издала леденящий кровь визг и бросилась на нее, сразу повалив ее на пол.
   Не переставая визжать, она вцепилась Кате в волосы с такой силой, что Катя вскрикнула от боли и неожиданности.
   — Убью сучару! — вопила Елизавета Петровна, сидя на Кате верхом и молотя ее по чем попало. — Я тебе покажу, шалава, как чужих клиентов отбивать! Понаедут из своих санфранцисок, как будто тут своих не хватает!
   «С возвращением, — подумала Катя, неловко прикрывая голову скованными руками. — Дом, милый дом и так далее».
   Ей удалось наконец перехватить одну из беспорядочно молотивших рук проститутки. Резко крутнувшись, она вывернулась из-под прижимавшего ее к полу тщедушного тела и провела болевой прием. Она очень давно не посещала тренировок, но тело, оказывается, ничего не забыло, и Лизка Коновалова с воплем, в котором сквозило удивление, ткнулась носом в керамическую плитку пола.
   — А-а-а!!! — заорала она так, что Катя невольно вздрогнула. — Больно! Пусти, сука-а-а!!!
   Катя выпустила ее руку, сразу же вскочив. Она никак не могла вникнуть в смысл странной перемены, которая произошла с ее сокамерницей. «Наркотики? Очень может быть, — решила Катя. — Уж очень быстро она превратилась из дружелюбной болтушки в вопящее животное».
   Коновалова тоже вскочила, не переставая орать, и широко взмахнула рукой. Зажатое в ней тусклое лезвие чиркнуло по Катиной сорочке. Катя отскочила назад и едва не свалилась, налетев на скамью. Лезвие снова рассекло воздух — неумело, неловко.
   Катя легко уклонилась и с облегчением поняла, что то, что она поначалу приняла за нож, было просто пилочкой для ногтей.
   За дверью послышалась ругань, лязгнул отпираемый засов, и в камеру ворвался лейтенант. Не обращая на него ни малейшего внимания, Елизавета Петровна снова бросилась в атаку и вцепилась в Катю, как клещ. Катя вяло отбивалась, ошеломленная увиденным: перед тем, как прыгнуть на нее в последний раз, Лизка Коновалова заговорщицки подмигнула.
   — А ну, прекратить, сучье племя! — взревел лейтенант. — Коновалова, мать твою, я кому сказал!
   — Убью паскуду! — выла Лизка, некрасиво распустив ярко накрашенный рот и норовя ухватить зубами Катино ухо. Лейтенант, поняв, видимо, что уговорами тут ничего не добьешься, ухватил Лизку за шиворот и резко рванул на себя. Прошитая блестками блузка затрещала, по полу со стуком запрыгал фальшивый жемчуг, Лизка взвизгнула в последний раз и, неожиданно легко выпустив Катю, вцепилась ногтями в лицо милиционера. Лейтенант оторвал ее от себя, как бешеную кошку, но тут острое костлявое колено Коноваловой вонзилось в его промежность, он охнул и присел, на глазах теряя интерес к происходящему. Одна рука его схватилась за травмированное место, а другая, отшвырнув Лизку в угол, как ворох ненужного тряпья, зашарила по кобуре, нащупывая застежку, и тогда Катя подошла к нему сбоку, сложила руки в замок, медленно, как во сне, подняла их над головой и обрушила на затылок лейтенанта, зашипев от боли, когда металл наручников впился в запястья.
   Лейтенант обернулся, и Катя успела заметить в его взгляде удивление — теперь его глаза больше не казались пыльными камешками. Она ударила сложенными в замок руками еще раз — прямо по этим глазам, по переносице, вложив в удар весь свой небольшой вес, но лейтенант, пьяно отшатнувшись, все же устоял на ногах и снова начав хвататься за кобуру. Выбравшаяся из угла Лизка молча и совершенно бесшумно, сложившись колобком, нырнула ему сзади под колени, и Катя, стиснув зубы, протаранила лейтенанта плечом.
   Он зашатался, размахивая руками в бесполезной попытке сохранить равновесие, и, перелетев через Лизку, рухнул на спину, с громким стуком ударившись затылком о плиточный пол. Глаза его закатились под лоб, показав синеватые белки, что выглядело бы комично, если бы не было так жутко, и затих, потеряв сознание.
   — Вот блин, — сказала Лизка, вставая и пытаясь оправить на себе разорванную блузку. — Слушай, мы его не замочили?
   Она присела над лейтенантом, нащупывая у него под подбородком пульс. Катя метнулась к двери и выглянула наружу. Дежурка была пуста, только бормотала и хрипела на столе портативная рация.
   — Живой, — сказала Лизка. — Давай линять отсюда, покуда он спит.
   — Найди ключи от наручников, — приказала Катя. Она не собиралась командовать и сама вздрогнула, услышав в своем голосе железные приказные нотки, но ее сокамерница повиновалась с такой готовностью, словно Катино главенство подразумевалось само собой.
   Маленький трубчатый ключ обнаружился в большой связке, прикрепленной к поясу лейтенанта с помощью кожаного ремешка. Неумело орудуя им, Лизка открыла сначала правый наручник, а затем и левый. Катя растерла запястья, на которых остались красные ссадины, а потом, с помощью Лизки перевернув лейтенанта на живот и заведя руки ему за спину, защелкнула браслеты на нем. Поколебавшись всего секунду, она расстегнула кобуру и вынула из нее пистолет вместе с запасной обоймой.
   — Блин, — сказала Лизка Коновалова. — Ну и крута ты, мать.
   — Чья бы корова мычала, — ответила Катя. — Сама же все и затеяла. Могла бы, кстати, предупредить.
   — А я и предупредила, — сказала Лизка. — Я же сказала: не обижайся. А ты меня — мордой в пол.
   Она вдруг расхохоталась, обессиленно опустившись прямо на лейтенанта.
   — Ну и рожа у тебя была, — давясь смехом, сказала она. — Я уж думала, ты сейчас заплачешь.
   — Как же, жди, — невольно усмехнувшись, сказала Катя. — Ладно, ты идешь или остаешься?
   — Как же, жди, — передразнила ее Лизка, поспешно вставая с лейтенанта и устремляясь к дверям.
   Катя тщательно заперла камеру снаружи и, отыскав в дежурке свою сумку, бросила туда пистолет и обойму. Лизка тем временем открыла сейф, выгребла оттуда свой ридикюль и, найдя на столе протокол о собственном задержании, порвала его в клочья.
   — Ходу, подруга, — сказала она, и Катя, кивнув в знак согласия, двинулась к выходу.
   По дороге они на минутку зашли в женский туалет, чтобы привести себя в порядок. Заодно, воспользовавшись случаем, Катя бросила изъятые у лейтенанта ключи в отверстие унитаза. «Здравствуй, родина», — в который уже раз за сегодняшний день подумала она, спуская в унитазе воду.
   Вода, заклокотав, ринулась вниз из фаянсового бачка.
   Когда бурный поток иссяк, Катя заглянула в унитаз.
   Ключи исчезли.

Глава 4

   — Слушай, дай еще сигаретку, если не жалко, — сказала Лизка Коновалова, озабоченно ощупывая разорванный ворот блузки. — Я как раз собиралась купить, да не успела.
   Катя молча вынула пачку из кармана, угостила Лизку и закурила сама. Таксист неодобрительно покосился на них через плечо и демонстративно опустил пониже оконное стекло. Впрочем, говорить он ничего не стал, и его пассажирок это вполне устроило. Они молча курили, разглядывая проносившийся мимо пейзаж, уже окрасившийся в медно-красные цвета заката. Им было о чем поговорить, но присутствие таксиста не располагало к откровенности. Между затяжками Катя внимательно изучала свою попутчицу, пытаясь понять, что заставило ее пойти на такое безумное с точки зрения обычного человека дело, как нападение на офицера милиции и побег из каталажки. Если ее задержали за то, что она пыталась снять клиента в аэропорту, то ничего серьезного, насколько могла судить Катя, ей не угрожало. Кроме того, они вовсе не были близкими подругами, они не были даже знакомы. Катю так и подмывало спросить у Лизки, на кого та работает, и она собиралась задать ей этот вопрос, как только они выйдут из машины. Так или иначе, в данный момент она была жива и свободна, и она собиралась как можно дольше оставаться в этом состоянии, что бы ни задумала в ее отношении ее странноватая знакомая.
   Перехватив Катин взгляд, Лизка показала ей язык и отвернулась к окну. Катя невольно улыбнулась и раздавила окурок в пепельнице. Впереди вставали рыжие от закатного солнца пластины микрорайонов. Низкое солнце отражалось в тысячах окон, дробилось в них, и казалось, что весь город объят пламенем. Катю охватило давно не испытанное щемящее чувство — снова был закат, как и тогда, когда она уезжала из прошлой жизни по раскисшей от осенних дождей проселочной дороге. То бегство не принесло ей ничего, кроме нескольких лет передышки. Было ли это передышкой? Теперь, сидя на заднем сиденье старенькой тарахтящей «Волги», въезжавшей в пригород Москвы, Катя склонна была считать, что передышки не получилось. Пожалуй, она только еще больше устала.
   Она чувствовала себя постаревшей, но это чувство быстро проходило. Окраина Москвы вырастала впереди, раздаваясь ввысь и вширь, наваливалась, охватывала, усталость проходила, отпадая кусками, как окалина, и Катя испытывала при этом очищающую боль: жизнь снова подхватила ее на спину и понеслась вскачь, не разбирая дороги.
   «Замочат тебя, Скворцова», — сказала она себе, но испуга не было, был только азарт, немного пьянящее ощущение свободного падения.
   — Куда едем? — спросил таксист.
   — На Белорусский, — ответила Лизка, старательно поправляя макияж, с точки зрения Кати больше напоминавший боевую раскраску североамериканского индейца.
   Вокруг уже кипела Москва. Катю поразила будничность собственных ощущений. Там, за океаном, чего греха таить, ей порой казалось, что, вернувшись каким-нибудь волшебным образом в Москву, она первым делом опустится на колени и поцелует тротуар. Теперь же такого желания у нее почему-то не возникало — может быть, потому, что в ее возвращении не было ничего волшебного.
   Словно угадав ее мысли, Лизка Коновалова, или Елизавета Петровна, если угодно, с треском захлопнула пудреницу и поинтересовалась:
   — Ну, и как тебе Москва?
   — Москва, — пожав плечами, ответила Катя.
   — Издалека, что ли? — обернувшись, спросил таксист.
   — Из Америки, — все так же безразлично ответила Катя.
   — Ну, и как там Америка? — живо заинтересовался таксист.
   — Америка, — снова ответила Катя и, видя, что таксист остался недоволен таким лаконичным ответом, добавила: — Америка как Америка.
   — Надо же, — покачал головой водитель, — а я-то думал, что там как в Китае.
   — Не сердись, дядя, — сказала ему Катя. — Ну что я тебе расскажу? Ты же телевизор, наверное, смотришь?
   — Ну? — не понял таксист.
   — Ну и вот, — сказала Катя.
   Таксист демонстративно плюнул в открытое окошко. До Белорусского вокзала они доехали молча. Лизка расплатилась с таксистом, и тот укатил, недовольно фыркнув на них выхлопной трубой.
   Лизка стояла на тротуаре, вертя головой во все стороны и что-то высматривая. Катя тронула ее за рукав.
   — Спасибо тебе, — сказала она. — Я пойду, пожалуй.
   Она уже передумала выяснять мотивы, побудившие ее спасительницу ввязаться в эту историю.
   В конце концов, просто уйти, раствориться в толпе, было бы гораздо умнее с любой точки зрения.
   Еще умнее было бы уйти не прощаясь, пока Лизка вертела головой, но поступить так Катя просто не могла. Как бы то ни было, борьба за выживание не всегда основана на бытовом хамстве. Во всяком случае, Катя на это очень надеялась.
   — Не понял, — сказала Лизка. Ее лицо приобрело такое выражение, что Катя про себя тихо порадовалась тому, что не сбежала украдкой. Сквозь боевую раскраску недорогой профессионалки проступили растерянность и обида ребенка, которому вместо обещанной конфеты подсунули дохлого жука в бумажке. — Как это — пойду? А за что я кровь проливала? Да ты чего? Я тебе не компания, да? Гусь свинье не товарищ, так, что ли?
   На них начали оборачиваться, поскольку Елизавета Петровна, судя по всему, могла контролировать тембр своего голоса далеко не всегда. Одним из тех, чье внимание привлекли ее хрипловатые вопли, был постовой милиционер.
   — А ну, перестань орать, — с ласковой улыбкой произнесла Катя. — На нас мент смотрит.
   — Да плевать я на него хотела! — продолжала разоряться Лизка. — Чего он мне сделает?
   — Он мне сделает, — продолжая улыбаться, сказала Катя. — Точнее, попытается. Тогда мне придется стрелять. Представляешь, что тут начнется? Люди же кругом, имей совесть.
   — А ты что же, будешь стрелять? — испуганно округлив глаза, спросила Лизка. Она уже забыла о своей обиде, целиком захваченная новым приключением.
   — Мне терять нечего, кроме пары запасных трусов, — честно призналась Катя. — И еще зубной щетки.
   — Немного же ты привезла из своей Америки, — заметила Лизка.
   Она твердо взяла Катю за рукав и потащила прочь, как муравей дохлую гусеницу. Катя обернулась на милиционера, но тот уже потерял к ним всякий интерес, он проверял документы у лица кавказской национальности.
   — Подожди, — сказала Катя, — ты куда меня тащишь?
   — Молчи, — сказала Лизка. — Ты военнопленная. И вообще, не выкобенивайся. Что ты о себе воображаешь? Во-первых, ты передо мной в долгу...
   — Я все верну, как только заработаю, — перебила ее Катя.
   — Я тебя сейчас просто убью, — пообещала Лизка, — вместе с твоим пистолетом. Вы посмотрите, какая цаца! Нет, подруга, пока не расскажешь мне, что к чему, я тебя живой не выпущу. И потом, не прикидывайся дурой, я же вижу, что идти тебе некуда.
   — С чего это ты взяла? — останавливаясь, спросила Катя.
   — Вот скажи, кто я, по-твоему? — уперев кулаки в бока, спросила Лизка.
   — Ну, выглядишь ты, как... гм... э...
   — Совершенно верно, — без тени смущения подтвердила Коновалова. — Я и есть «гм». Так что разбираться в людях — это мой хлеб. Кто заплатит, а кто норовит за спасибо попользоваться... Да и вообще, всякие бывают. А на тебе, подруженька ты моя крутая, все про тебя бо-о-ольшими буквами написано. Нелегальный въезд?
   — Черт, — сказала Катя. Лизкина проницательность убила ее наповал. — Ну да, — призналась она, — и выезд тоже. В смысле, отсюда.
   — А еще? — спросила Лизка, снова трогаясь в путь.
   — Что — еще? — переспросила Катя.
   — Опять ты из себя дурочку корчишь, — огорченно вздохнула Лизка. — Помнится, когда мы познакомились, ты была в наручниках и готовилась снять их через пятнадцать лет. Сейчас, между прочим, не тридцать седьмой. Ты что, самолет угнала?
   Катя вздохнула.
   — Послушай, — сказала она. — Я тебе благодарна и все такое... Нет, я правда очень благодарна, но... Не много ли ты хочешь знать?
   — Буквально все, — сказала Лизка. — Во-первых, я жутко любопытная, а во-вторых, я все-таки твоя соучастница. Если тот крендель со звездочками все-таки помрет, нам с тобой дадут не по пятнадцать, а по двадцать. Как тебе такая перспектива?
   — Заманчиво, — сказала Катя. — Ладно, — решилась она, — считай, что ты меня расколола. Только сначала ты мне объяснишь, зачем все это затеяла. Тем более, что ты так хорошо знаешь уголовный кодекс. Ты что, по тюрьме соскучилась?
   — Счас, — сказала Лизка, — погоди.
   Она остановилась перед коммерческой палаткой и принялась рыться в сумочке, отыскивая деньги. В ней шуршало и звякало, в руке у Лизки возникали и снова скрывались в недрах сумочки самые неожиданные предметы: косметичка, носовой платок, электрошокер (Катя удивленно подняла брови), перочинный нож, пузырек с какими-то каплями — Катя решила, что это, скорее всего, пресловутые «красненькие», обеспечивающие Лизкиным клиентам мирный сон, после которого те просыпаются на пустыре в одних трусах и без малейшего представления о том, где они провели предыдущую ночь, упаковка аспирина, моток бинта в вощеной бумаге, презервативы (Кате показалось, что их не меньше сотни) и наконец кокетливый кошелек, расшитый розовым бисером.
   Купив бутылку водки и две пачки сигарет, Лизка отошла от киоска, небрежно ссыпав сдачу прямо в сумочку. Можно было биться об заклад, что эти деньги пролежат там среди прочего мусора до тех пор, пока над Лизкой не разразится ее персональный финансовый кризис.
   — Ага, — перехватив ее взгляд, сказала Лизка. — Отличный способ заначивать бабки. Знаешь, сколько к концу месяца скапливается? Айда в метро, на такси у меня уже не хватает.
   — Погоди, — сказала Катя. — Ты не ответила на мой вопрос.
   — Ну, Катька, ты зануда, — совершенно панибратским тоном отметила Коновалова, зубами разрывая сигаретную пачку. На целлофановой обертке остался густой красный след от ее помады, и она, сорвав обертку, беспечно бросила ее на тротуар. — Джоана Стингрей подберет, — прокомментировала она свой свинский поступок и жадно закурила. — Хочешь?
   Катя отрицательно покачала головой, в упор глядя на нее.
   — Ладно, ладно, не смотри на меня, как гинеколог на беременного мужика. Ты, наверное, всю дорогу прикидываешь, не из ментовки ли я. Подсадная, мол, и все такое, да?
   — Была у меня такая мысль, — призналась Катя. — Уж очень все это у тебя лихо...
   — А вот и не угадала, — криво усмехнулась Лизка. — И ты, между прочим, тоже не промах. Ты понимаешь, — вдруг становясь серьезной, продолжала она, — надоело мне все. Просто надоело. Кстати, у тебя сумка почти пустая. Может, положишь туда бутылку, а то что я, как алкаш... Вот спасибочки. Так на чем это я?.. Ах, да. Надоело. Каждый день одно и то же. Рыла эти постылые — в смысле, клиенты. Трахает тебя и плачется, что кризис его без штанов оставил, а у самого рожа — за неделю не обгадишь, баксы из задницы торчат, хоть и весь из себя без штанов. Оттрахает, сядет в «Ягуар» и едет дальше плакаться жене или там любовнице... А тут еще менты... Эти все норовят бесплатно — у них это называется «провести воспитательную беседу». Так, между прочим, в своих бумажках и пишут. А встанешь из-под него — мать честная, вся в синяках, неделю на работу не выйдешь. Все правильно: он побеседовал — я дома сижу, как порядочная, на панель ни ногой... Поехала в аэропорт, дай, думаю, на новом месте осмотрюсь. А меня сразу цап, и на «проработку». Не иначе, как местные шалавы заложили. Да пошел ты, думаю, со своими беседами, не пойман — не вор. Меня в камеру, а в камере — ты. Сидит, понимаешь, этакий одуванчик в наручниках. Пропади, думаю, все пропадом, я вам покажу воспитательную работу...
   — Ой, — сказала Катя. — Ой, — повторила она с нажимом.
   — Чего — ой? — округлила глаза Лизка.
   — На тебя же протокол составили. У тебя паспорт в сумочке. У тебя же дома уже наверняка гости.
   — Накося, выкуси, — с триумфом сказала Коновалова, демонстрируя Кате виртуозно закрученный наманикюренный кукиш. — Кто же с настоящим паспортом на работу ходит? У меня и квартирка под этот документик снята, и прописочка имеется, так что все в ажуре. Как же это ты — сидеть собираешься на всю раскрутку, а элементарных вещей не знаешь? Пусть поищут, коли охота имеется.
   — Н-да, — сказала Катя. Лизкина история убедила ее не до конца — слишком уж была фантастична, но, в конце концов, ее собственное жизнеописание вряд ли выглядело более правдоподобным. «Черт побери, — подумала она, должна же я где-то ночевать!»
   — Ну, мы едем? — спросила Лизка.
   Они уже стояли перед входом в метро. Катя и не заметила, как они там оказались. «Шляпа ты, Сквор-цова, — с горечью подумала она. — Ничего-то ты не можешь, пока в тебя стрелять не начнут».
   — Едем, — решительно сказала она.
   Лизка жила в Тушино, на улице, носившей показавшееся Кате смешным название Штурвальная. Ее однокомнатные апартаменты располагались на седьмом этаже старенькой блочной девятиэтажки, выглядевшей так, словно ее неоднократно брали штурмом боевики Шамиля Басаева.
   — Жду не дождусь, когда эта хибара обрушится, — беспечно сообщила Лизка, терзая прожженную насквозь, изрезанную ножом кнопку вызова лифта. — Веришь, вечером в подъезд заходить страшно. Это при моей-то специальности!
   Кнопка наконец уступила ее усилиям, и где-то наверху ожил механизм лифта. Катя стояла на площадке, прислушиваясь к гудению и лязгу, доносившимся из шахты, и вдыхая смешанные ароматы пригорелой стряпни, кошачьей мочи и засоренного мусоропровода — запах нищеты, которой остался всего один шаг до того, чтобы перестать маскироваться под благопристойную бедность. «Дома, — назойливо стучало в голове, как бесконечно повторяющийся рефрен, — дома. Вот я и дома, и что же, черт побери, мне делать со всем этим дальше?»
   Лифт добрел наконец до первого этажа. Похоже было, что ему пришлось спускаться из стратосферы, где прогрессивные российские ученые занимались изучением озоновой дыры или, может быть, просто мастурбировали с голодухи, и, тяжко содрогнувшись, замер. Створки дверей разошлись с протяжным грохотом, открыв взорам присутствующих потерявшего сознание, видимо, от недостатка кислорода на больших высотах, стратонавта. Похоже было на то, что в стратосфере бушевали страшные вихри, создавая ужасную болтанку. Во всяком случае, вид стратонавта свидетельствовал о том, что его вырвало по крайней мере один раз, зато очень обильно и прямо на собственные брюки. Стратонавту на это было наплевать, он пребывал в глубокой коме.
   — Твою мать, — с чувством сказала Лизка и принялась энергично трясти пострадавшего пилота за плечо, пытаясь привести его в чувство. — Петрович, проснись! Ах ты, морда квашеная, алкаш проклятый! Проснись, я кому говорю!
   — Ммм-шла наххх... — не вполне разборчиво предложил ей пострадавший во имя науки Петрович.
   — Может, пешком? — предложила Катя, удерживая створки лифта, которые стремились захлопнуться с тупым упорством не вполне исправного механизма.
   — Счас, — яростно сдувая со лба упавшую прядь, через плечо откликнулась Лизка. — Я, блин, попрусь на седьмой этаж пешкодралом, а эта пьянь тут будет загорать со всеми удобствами! Ну-ка, помоги!
   Ухватившись за что попало и стараясь не испачкаться, они вдвоем выволокли показавшегося Кате неимоверно тяжелым Петровича из лифта и аккуратно пристроили его поперек площадки. Петрович в благодарность за это неразборчиво исполнил первый куплет «Песни красных кавалеристов», повернулся на бок и мирно уснул, положив под голову локоть.
   — Может, его надо было подвезти до его этажа? — неуверенно спросила Катя, когда двери наконец захлопнулись за ней с удовлетворенным лязгом и лифт неуверенно, толчками пошел вверх.
   — Куда подвезти? — отмахнулась Лизка. — Он как раз на первом и живет. Это у него страсть такая — как нажрется, в лифте кататься. Трудное детство, сама понимаешь. А ты ничего, не брезгливая.
   — Я-то? Да, я не брезгливая, — медленно кивнула Катя. «Интересно, — подумала она, — а насколько крепкий желудок у тебя?» Она быстро взглянула на Лизку и слегка вздрогнула — та смотрела на нее в упор и улыбалась с таким видом, словно читала ее мысли.
* * *
   Посреди ночи Катя проснулась в холодном поту. Ей приснился кошмар. В ее сне присутствовал агент ФБР Мартинелли. Он стоял на коленях посреди шоссе и почему-то выл в голос, раздирая ногтями лицо. Прямо перед ним на освещенном красными и синими сполохами полицейских мигалок асфальте лежала какая-то бесформенная, влажная масса — неприятное месиво из крови, костей, мяса и обрывков легкомысленной ткани в полосочку. Чуть поодаль на дороге валялась теннисная туфля небольшого размера. Катя смогла разглядеть босую, неестественно вывернутую ногу с накрашенными красным лаком ногтями и откинутую в сторону ладонь, на которой не хватало среднего пальца. На его месте была коротенькая окровавленная культя. Катя во сне торопливо отшатнулась от этой непонятной массы, которая не была — просто не могла быть! — человеком, но прежде, чем ее сознание смогло прорвать холодную неподатливую пелену кошмара и вынырнуть на поверхность, ей приснилось имя — Джулия Мартинелли и еще что-то о восьмом месяце беременности.