Страница:
Решетка высоко наверху с одной стороны туннеля со скрипом открылась, и в нее проскользнул сначала Турпан, потом Моа. Решетка с визгом закрылась за девушкой, воры прыгнули вниз и с плеском приземлились в воду. Турпан схватил напарницу за руку и потащил за собой. Они побежали дальше.
Они неслись, лавируя между грудами битого камня и покореженного металла, подныривая под просевшие потолочные балки. Вскоре они достигли места, где туннель раздваивался. Турпан остановился, выбирая.
– Ты знаешь, куда бежать? – пропыхтела Моа.
Она задыхалась, у нее кружилась голова. Может, они и выбрались из берлоги моцгов по тщательно спланированному маршруту отступления, но их враги никогда легко не сдавались.
– Нам сюда, – ответил он.
Из-под респиратора все слова вырывались с легким жужжанием.
– Что, если все изменилось? – спросила девушка.
– Не изменилось. Я проверял.
– Когда?
– Десять дней назад.
– Десять дней? – прошипела она. Моа выдернула руку из его хватки и пошевелила пальцами. – Турпан, десять дней назад я была правшой.
– Здесь ничего не изменилось, – повторил он.
За их спинами послышались резкие звуки, заикающаяся абракадабра языка преследователей. Страшно было слышать эту путанную речь, то быструю, то медленную, то на высоких, то на низких тонах, невнятную мешанину звуков. Затем донесся медленный скрип решетки, повернувшейся на древних петлях. Моа оглянулась, но из-за мусора ничего не увидела.
Турпан смотрел на Моа. Его карие глаза немного слезились.
– Тихо, – произнес он, и они двинулись в ту ветвь туннеля, которую он указал.
На самом деле Турпан понятия не имел, куда идти. В прошлый раз, когда он здесь проходил, никакой развилки не было.
Они старались производить на бегу как можно меньше шума, держаться ближе к стенам туннеля и не ступать в воду. Но она хлюпала в их обуви, а пряжки сумки, которую нес Турпан, все время позвякивали друг о друга. Туннель постепенно изгибался, беглецы спешили дальше. Голоса моцгов эхом отражались от ребристых стен.
Мышцы Моа горели, она понимала, что долго не продержится. Она ненавидела себя за то, что стала обузой, но она с детства не отличалась здоровьем и силой. Ей не хватало выносливости для долгого бега.
Они подбежали к еще одному разветвлению, к перекрестью туннелей. Над головой, за потерявшей цвет решеткой, вращался огромный металлический вентилятор, перемалывая застоявшийся воздух. Навесы и маленькие хижины из обломков обступили края перекрестка в тех местах, куда не достигала вода. Все они были заброшенными.
Турпан бросил на Моа торжествующий взгляд.
– Видишь? – спросил он с уверенностью, которой не чувствовал.
Он испытывал облегчение от того, что узнал это место, но все еще не был уверен, что запомнившийся ему маршрут правильный. Туннели и улицы в Орокосе имели привычку кочевать с места на место.
Моа ему не ответила – дыхания не хватило. Она хватала ртом воздух. На лице Турпана промелькнула тревога, но он снова схватил напарницу за руку и потащил вперед. Нечленораздельный вопль отразился эхом от стен у них за спиной.
Они свернули налево, в туннель, уводящий наверх. Но они не ушли далеко – Моа споткнулась и повисла на руке Турпана.
– Турпан, подожди, – еле выговорила она.
– Мы не можем ждать.
– Я… больше… не могу… бежать. Турпан выругался, лихорадочно ища выход.
Здесь ничего не было, кроме мусора, принесенного из других мест оставшимися в далеком прошлом наводнениями.
– Мы почти пришли, – сказал он, стараясь подбодрить ее. – Ты сможешь дойти.
Он понимал, что она не сможет. Если Моа заставит себя идти дальше, она рухнет. Она такая болезненная и хрупкая. Несмотря на ужас перед тварями, которые их преследовали, Турпан не мог сердиться на нее. Как и он сам, она недоедала, пока росла, и потому быстро уставала. Он видел на ее лице досаду и стыд: она корила себя за то, что не может бежать и Турпан из-за нее рискует. Несмотря на все происходящее, ему захотелось утешить ее.
– Всего… несколько… – Моа не договорила.
Турпан обнял ее за плечи и отвел за груду рассыпающихся камней и обрывков проволочной сетки, откуда можно было видеть перекресток позади. Он усадил девушку, и она свернулась клубком, обхватила руками колени, изо всех сил зажмурилась и сморщила лицо, судорожно втягивая в легкие воздух и выдыхая его.
Турпан выглянул из-за мусорной кучи и посмотрел на перекресток. Теперь казалось, что крики преследователей доносятся издалека, но он знал, что в подобных местах звуки часто обманывают.
Он положил руку на сумку, проверяя, что добыча все еще при нем. Сейчас единственное, чего он боялся больше, чем попасть в лапы к моцгам, – это вернуться к Анье-Джакане с пустыми руками. Потом Турпан пошарил в кармане, где, отдельно от остальной добычи, лежал странный артефакт Угасших.
«Неужели ты в самом деле собираешься это сделать? – спросил он себя. – Сбежать от Аньи-Джаканы? Да она тебя в порошок сотрет…» Жаль, что не было времени толком подумать. Дело ведь не только в том, чтобы обворовать атаманшу: он вор, крюч раздери, так почему бы не украсть у нее? И дело не только в деньгах, которые принесет столь редкая вещь. Дело в возможностях, которые она открывает. Это шанс. Шанс изменить свою жизнь. Хватит ли у него духа оставить ее себе? И сможет ли он простить себе, если отдаст ее?
Тут в туннеле показались моцги, и все размышления мигом вылетели у Турпана из головы. Монстров было двое. Казалось, они просто возникли в центре перекрестка, сконденсировались из воздуха. Но Турпан знал, что это не так. Просто моцги сначала двигались слишком быстро для глаза, а потом, наоборот, медленно, словно тащились сквозь патоку. Они озирались по сторонам, вертели своими безволосыми головами, пытаясь решить, в какую сторону могли убежать их жертвы. Вот они снова молниеносно переместились вперед, так быстро, что почти невозможно было заметить. К ним присоединился третий – влетел на перекресток на невероятной скорости, а потом вдруг стал еле ползти, будто тоже увяз в невидимой патоке. Один из моцгов резко замотал головой из стороны в сторону и превратился в дрожащее, расплывшееся пятно.
Моцги носили унизанные пряжками черные плащи с поясом, многочисленные цепочки и ремни – и кинжалы, узкие и блестящие, чем-то похожие на сосульки. Сами монстры были бледные, как мертвецы, и тощие, как скелеты. Морды их напоминали акульи: вытянутые, со сдвинутой далеко назад нижней челюстью. Зубы у моцгов были заостренные и полупрозрачные, а главное – зубов этих было страшно много. Выпуклые белые глаза вращались в глубоких глазницах.
Никто точно не знал, откуда взялись эти твари или как они стали такими. Это была еще одна загадка в городе загадок. В Орокосе все возможно. Все, что угодно. Даже таким существам, как моцги, живущим вне самого времени, не удавалось поспеть за этим беспрестанно изменяющимся миром. То они двигались быстрее мысли, то вдруг начинали тащиться так медленно, словно их конечности были налиты свинцом.
В горле у Турпана пересохло. Он пожалел, что взялся за это дело.
– Моа, – тихо позвал он.
Девушка не ответила – у нее кружилась голова, перед глазами все плыло. Она свесила голову между коленей, но легче не стало.
Как и предвидел Турпан, преследователи разделились. Двое промчались мимо перекрестка, а третий, все еще находящийся в медленной фазе своего временного цикла, пополз в туннель, где прятались Турпан и Моа.
На лбу у Турпана выступил пот. Если они сейчас побегут, он их услышит. А Моа в таком состоянии далеко не убежит.
«Брось ее, просто брось ее, – шептал голос у него в голове, тот голос, который помогал ему выжить в годы его трудного и опасного детства и еще более трудного отрочества. – Беги!»
Но Турпан не мог бросить Моа. Не мог, и все тут. С тех пор как они познакомились, он прикипел к ней душой. Теперь он дорожил ею больше, чем самой жизнью. Он нуждался в ней так же, как она нуждалась в нем.
Моцог уже ковылял быстрее, его личное время постепенно нагоняло время нормальное. С каждым шагом по туннелю монстр двигался все проворнее. Подбитые гвоздями ботинки цокали по металлическому полу. Турпан посмотрел на Моа. Ее дыхание немного выровнялось. Еще несколько секунд – и она сможет бежать, но этих нескольких секунд у них не было. А внутренний голос Турпана все продолжал нашептывать, и, чтобы отвлечься от этих мыслей, юноша стал озираться в поисках какого-нибудь оружия.
Взгляд Турпана упал на тонкий стальной прут длиной примерно с его руку, торчащий из груды мусора. Не то чтобы он верил, что сможет отбиться, но все же… Вор выглянул из своего укрытия – моцог был еще довольно далеко, он шел крадучись, настороженно прислушиваясь.
Одна из ламп над головой зажужжала и погасла, в туннеле стало темнее. Еще одна мигала, из-за чего тени дергались рывками. За спиной Турпана жужжал и сопел блок питания респиратора – на самом деле едва слышно, но ему казалось, что оглушительно.
Он осторожно потянул на себя арматурину из груды мусора, и та легко и почти беззвучно поддалась. Турпан, набравшись смелости, дернул сильнее, и железный прут оказался у него в руке. Несколько потревоженных камешков покатились и застучали по полу… И тут перед Турпаном, словно из ничего, возник моцог.
Турпан вскрикнул, отшатнулся назад с прутом в руке – и обомлел. Тварь была в нескольких сантиметрах от него, из раззявленной пасти капала слюна, кинжал монстра был уже занесен для смертельного удара… но в последний миг моцог окаменел – застрял во времени, словно превратился в восковый манекен.
Турпан изо всех сил ударил его прутом в висок. Руку до самого плеча пронзила боль, будто он врезал по скале, а тварь даже не шелохнулась. Выронив оружие, Турпан в растерянности отступил назад, но быстро взял себя в руки. Грубо дернув за руку Моа, которая не могла пошевелиться от ужаса и потрясения, он бросился бежать.
Они успели сделать несколько шагов по туннелю, когда сзади послышался глухой удар: моцог отлетел в сторону, врезался головой в стену и мешком осел на пол. Время настигло его.
Беглецы не стали задерживаться, чтобы проверить, надолго ли он выведен из строя. Они бежали со всех ног, Моа часто спотыкалась, но Турпан всегда оказывался рядом, чтобы ее подхватить. И наконец, как им показалось, целую вечность спустя, они нашли выход.
К счастью, лестница оказалась на своем месте. К тому времени, когда они добрались до нее, Моа чуть не падала от изнеможения, но на этот раз они не могли позволить себе передышку: крики преследователей раздавались все ближе. Турпан взвалил девушку на спину и стал подниматься. Она была легкой, как привидение, однако и у него силы были на исходе. У Турпана подкашивались ноги, и если бы не смертельный ужас, он вряд ли сумел бы одолеть винтовую лестницу. Наконец он добрался до заржавевшей двери наверху. Там он опустил Моа на пол и стал выстукивать условленный ритм: три удара, пауза, один удар, пауза, четыре, пауза, три.
Ничего. Никто не отозвался.
Турпан постучал еще раз. Он был уверен, что стучит правильно, однако из-за двери не доносилось ни звука. Ручка с этой стороны отсутствовала. Турпан пнул дверь ногой, но она, конечно, не открылась. Он выругался и пнул еще раз.
– Турпан, – слабым голосом произнесла Моа. Похоже, она потеряла всякую надежду. – Они идут.
Сквозь решетчатые ступени было видно, подножие лестницы – там метались какие-то тени, быстро и резко. Снизу доносился топот подбитых гвоздями ботинок, то быстрый, то снова медленный.
– Открывай эту чертову дверь! – крикнул Турпан, респиратор приглушил отчаяние в его голосе.
Он опять стал выстукивать ритм, и – о чудо! – на этот раз в ответ послышался скрежет открывающегося замка. Турпан помог Моа встать. Снизу раздалось нечленораздельное завывание и перешло в бессмысленную скороговорку.
Дверь наконец открылась, и беглецы поспешно ввалились в нее. Они очутились в грязном и узком переулке. Турпан тут же кинулся закрывать за собой дверь. Он успел мельком увидеть, как к нему с паучьим проворством мчится один из моцгов, но не стал его разглядывать и захлопнул дверь. Юноша налег на поворотное колесо замка, оно рывками, со скрипом повернулось, и засов с грохотом встал на место.
Турпан устало прислонился к металлу, прислушиваясь к приглушенным воплям моцгов и пытаясь прийти в себя. Потом повернулся к мальчишке, который открыл дверь. Коротышка, одетый в непромокаемое пончо и потрепанную шляпу, держал в руке маленький надкушенный пирожок. Он слегка попятился под гневным взглядом Турпана. С клочка серого неба у них над головами лил дождь.
– Где тебя носило, Глупыш? – проскрежетал Турпан. – Почему сразу не открыл?
На лице мальчишки отразился ужас.
– Ты ведь не скажешь Анье-Джакане? Не скажешь, а?
Турпан шагнул к нему и выдернул из его руки пирожок. В конце переулка виднелись прилавки уличного базарчика.
– Тебе что, вообще ничего поручить нельзя? – оскалился Турпан.
Он присел на корточки рядом с Моа, помог ей сесть и ласково сказал:
– Вот, съешь это.
Моа устало взяла у него пирожок.
– Что за начинка? – пробормотала она.
– Лучше не спрашивай, – ответил он. – Ешь.
– Я отошел всего на секунду, – скулил Глупыш. – Я проголодался. Я ждал целых…
Турпан, даже не дав себе труда оглянуться, властно вскинул ладонь.
– С тобой я разберусь позже.
– Ты ей не скажешь? Пожалуйста, не говори! – Глупыша уже трясло.
Турпан не ответил на вопрос. Он смотрел, как Моа откусывает по крошке от пирога.
– Ты в порядке? – прошептал он. – Можешь двигаться?
Моа кивнула. Он помог ей встать.
– Пошли, – сказал он таким тоном, словно пытался успокоить расплакавшегося ребенка. – Я же говорил, что не дам тебя в обиду. Я всегда с тобой…
Она снова кивнула – похоже, она его почти не слышала. Турпан обнял девушку за плечи, и они побрели по переулку туда, где шумел базар. Оба были уже мокрые до нитки. Глупыш нервно покосился на металлическую дверь, за которой слышались скребущие звуки, и поспешил следом за ними.
1. 5
Они неслись, лавируя между грудами битого камня и покореженного металла, подныривая под просевшие потолочные балки. Вскоре они достигли места, где туннель раздваивался. Турпан остановился, выбирая.
– Ты знаешь, куда бежать? – пропыхтела Моа.
Она задыхалась, у нее кружилась голова. Может, они и выбрались из берлоги моцгов по тщательно спланированному маршруту отступления, но их враги никогда легко не сдавались.
– Нам сюда, – ответил он.
Из-под респиратора все слова вырывались с легким жужжанием.
– Что, если все изменилось? – спросила девушка.
– Не изменилось. Я проверял.
– Когда?
– Десять дней назад.
– Десять дней? – прошипела она. Моа выдернула руку из его хватки и пошевелила пальцами. – Турпан, десять дней назад я была правшой.
– Здесь ничего не изменилось, – повторил он.
За их спинами послышались резкие звуки, заикающаяся абракадабра языка преследователей. Страшно было слышать эту путанную речь, то быструю, то медленную, то на высоких, то на низких тонах, невнятную мешанину звуков. Затем донесся медленный скрип решетки, повернувшейся на древних петлях. Моа оглянулась, но из-за мусора ничего не увидела.
Турпан смотрел на Моа. Его карие глаза немного слезились.
– Тихо, – произнес он, и они двинулись в ту ветвь туннеля, которую он указал.
На самом деле Турпан понятия не имел, куда идти. В прошлый раз, когда он здесь проходил, никакой развилки не было.
Они старались производить на бегу как можно меньше шума, держаться ближе к стенам туннеля и не ступать в воду. Но она хлюпала в их обуви, а пряжки сумки, которую нес Турпан, все время позвякивали друг о друга. Туннель постепенно изгибался, беглецы спешили дальше. Голоса моцгов эхом отражались от ребристых стен.
Мышцы Моа горели, она понимала, что долго не продержится. Она ненавидела себя за то, что стала обузой, но она с детства не отличалась здоровьем и силой. Ей не хватало выносливости для долгого бега.
Они подбежали к еще одному разветвлению, к перекрестью туннелей. Над головой, за потерявшей цвет решеткой, вращался огромный металлический вентилятор, перемалывая застоявшийся воздух. Навесы и маленькие хижины из обломков обступили края перекрестка в тех местах, куда не достигала вода. Все они были заброшенными.
Турпан бросил на Моа торжествующий взгляд.
– Видишь? – спросил он с уверенностью, которой не чувствовал.
Он испытывал облегчение от того, что узнал это место, но все еще не был уверен, что запомнившийся ему маршрут правильный. Туннели и улицы в Орокосе имели привычку кочевать с места на место.
Моа ему не ответила – дыхания не хватило. Она хватала ртом воздух. На лице Турпана промелькнула тревога, но он снова схватил напарницу за руку и потащил вперед. Нечленораздельный вопль отразился эхом от стен у них за спиной.
Они свернули налево, в туннель, уводящий наверх. Но они не ушли далеко – Моа споткнулась и повисла на руке Турпана.
– Турпан, подожди, – еле выговорила она.
– Мы не можем ждать.
– Я… больше… не могу… бежать. Турпан выругался, лихорадочно ища выход.
Здесь ничего не было, кроме мусора, принесенного из других мест оставшимися в далеком прошлом наводнениями.
– Мы почти пришли, – сказал он, стараясь подбодрить ее. – Ты сможешь дойти.
Он понимал, что она не сможет. Если Моа заставит себя идти дальше, она рухнет. Она такая болезненная и хрупкая. Несмотря на ужас перед тварями, которые их преследовали, Турпан не мог сердиться на нее. Как и он сам, она недоедала, пока росла, и потому быстро уставала. Он видел на ее лице досаду и стыд: она корила себя за то, что не может бежать и Турпан из-за нее рискует. Несмотря на все происходящее, ему захотелось утешить ее.
– Всего… несколько… – Моа не договорила.
Турпан обнял ее за плечи и отвел за груду рассыпающихся камней и обрывков проволочной сетки, откуда можно было видеть перекресток позади. Он усадил девушку, и она свернулась клубком, обхватила руками колени, изо всех сил зажмурилась и сморщила лицо, судорожно втягивая в легкие воздух и выдыхая его.
Турпан выглянул из-за мусорной кучи и посмотрел на перекресток. Теперь казалось, что крики преследователей доносятся издалека, но он знал, что в подобных местах звуки часто обманывают.
Он положил руку на сумку, проверяя, что добыча все еще при нем. Сейчас единственное, чего он боялся больше, чем попасть в лапы к моцгам, – это вернуться к Анье-Джакане с пустыми руками. Потом Турпан пошарил в кармане, где, отдельно от остальной добычи, лежал странный артефакт Угасших.
«Неужели ты в самом деле собираешься это сделать? – спросил он себя. – Сбежать от Аньи-Джаканы? Да она тебя в порошок сотрет…» Жаль, что не было времени толком подумать. Дело ведь не только в том, чтобы обворовать атаманшу: он вор, крюч раздери, так почему бы не украсть у нее? И дело не только в деньгах, которые принесет столь редкая вещь. Дело в возможностях, которые она открывает. Это шанс. Шанс изменить свою жизнь. Хватит ли у него духа оставить ее себе? И сможет ли он простить себе, если отдаст ее?
Тут в туннеле показались моцги, и все размышления мигом вылетели у Турпана из головы. Монстров было двое. Казалось, они просто возникли в центре перекрестка, сконденсировались из воздуха. Но Турпан знал, что это не так. Просто моцги сначала двигались слишком быстро для глаза, а потом, наоборот, медленно, словно тащились сквозь патоку. Они озирались по сторонам, вертели своими безволосыми головами, пытаясь решить, в какую сторону могли убежать их жертвы. Вот они снова молниеносно переместились вперед, так быстро, что почти невозможно было заметить. К ним присоединился третий – влетел на перекресток на невероятной скорости, а потом вдруг стал еле ползти, будто тоже увяз в невидимой патоке. Один из моцгов резко замотал головой из стороны в сторону и превратился в дрожащее, расплывшееся пятно.
Моцги носили унизанные пряжками черные плащи с поясом, многочисленные цепочки и ремни – и кинжалы, узкие и блестящие, чем-то похожие на сосульки. Сами монстры были бледные, как мертвецы, и тощие, как скелеты. Морды их напоминали акульи: вытянутые, со сдвинутой далеко назад нижней челюстью. Зубы у моцгов были заостренные и полупрозрачные, а главное – зубов этих было страшно много. Выпуклые белые глаза вращались в глубоких глазницах.
Никто точно не знал, откуда взялись эти твари или как они стали такими. Это была еще одна загадка в городе загадок. В Орокосе все возможно. Все, что угодно. Даже таким существам, как моцги, живущим вне самого времени, не удавалось поспеть за этим беспрестанно изменяющимся миром. То они двигались быстрее мысли, то вдруг начинали тащиться так медленно, словно их конечности были налиты свинцом.
В горле у Турпана пересохло. Он пожалел, что взялся за это дело.
– Моа, – тихо позвал он.
Девушка не ответила – у нее кружилась голова, перед глазами все плыло. Она свесила голову между коленей, но легче не стало.
Как и предвидел Турпан, преследователи разделились. Двое промчались мимо перекрестка, а третий, все еще находящийся в медленной фазе своего временного цикла, пополз в туннель, где прятались Турпан и Моа.
На лбу у Турпана выступил пот. Если они сейчас побегут, он их услышит. А Моа в таком состоянии далеко не убежит.
«Брось ее, просто брось ее, – шептал голос у него в голове, тот голос, который помогал ему выжить в годы его трудного и опасного детства и еще более трудного отрочества. – Беги!»
Но Турпан не мог бросить Моа. Не мог, и все тут. С тех пор как они познакомились, он прикипел к ней душой. Теперь он дорожил ею больше, чем самой жизнью. Он нуждался в ней так же, как она нуждалась в нем.
Моцог уже ковылял быстрее, его личное время постепенно нагоняло время нормальное. С каждым шагом по туннелю монстр двигался все проворнее. Подбитые гвоздями ботинки цокали по металлическому полу. Турпан посмотрел на Моа. Ее дыхание немного выровнялось. Еще несколько секунд – и она сможет бежать, но этих нескольких секунд у них не было. А внутренний голос Турпана все продолжал нашептывать, и, чтобы отвлечься от этих мыслей, юноша стал озираться в поисках какого-нибудь оружия.
Взгляд Турпана упал на тонкий стальной прут длиной примерно с его руку, торчащий из груды мусора. Не то чтобы он верил, что сможет отбиться, но все же… Вор выглянул из своего укрытия – моцог был еще довольно далеко, он шел крадучись, настороженно прислушиваясь.
Одна из ламп над головой зажужжала и погасла, в туннеле стало темнее. Еще одна мигала, из-за чего тени дергались рывками. За спиной Турпана жужжал и сопел блок питания респиратора – на самом деле едва слышно, но ему казалось, что оглушительно.
Он осторожно потянул на себя арматурину из груды мусора, и та легко и почти беззвучно поддалась. Турпан, набравшись смелости, дернул сильнее, и железный прут оказался у него в руке. Несколько потревоженных камешков покатились и застучали по полу… И тут перед Турпаном, словно из ничего, возник моцог.
Турпан вскрикнул, отшатнулся назад с прутом в руке – и обомлел. Тварь была в нескольких сантиметрах от него, из раззявленной пасти капала слюна, кинжал монстра был уже занесен для смертельного удара… но в последний миг моцог окаменел – застрял во времени, словно превратился в восковый манекен.
Турпан изо всех сил ударил его прутом в висок. Руку до самого плеча пронзила боль, будто он врезал по скале, а тварь даже не шелохнулась. Выронив оружие, Турпан в растерянности отступил назад, но быстро взял себя в руки. Грубо дернув за руку Моа, которая не могла пошевелиться от ужаса и потрясения, он бросился бежать.
Они успели сделать несколько шагов по туннелю, когда сзади послышался глухой удар: моцог отлетел в сторону, врезался головой в стену и мешком осел на пол. Время настигло его.
Беглецы не стали задерживаться, чтобы проверить, надолго ли он выведен из строя. Они бежали со всех ног, Моа часто спотыкалась, но Турпан всегда оказывался рядом, чтобы ее подхватить. И наконец, как им показалось, целую вечность спустя, они нашли выход.
К счастью, лестница оказалась на своем месте. К тому времени, когда они добрались до нее, Моа чуть не падала от изнеможения, но на этот раз они не могли позволить себе передышку: крики преследователей раздавались все ближе. Турпан взвалил девушку на спину и стал подниматься. Она была легкой, как привидение, однако и у него силы были на исходе. У Турпана подкашивались ноги, и если бы не смертельный ужас, он вряд ли сумел бы одолеть винтовую лестницу. Наконец он добрался до заржавевшей двери наверху. Там он опустил Моа на пол и стал выстукивать условленный ритм: три удара, пауза, один удар, пауза, четыре, пауза, три.
Ничего. Никто не отозвался.
Турпан постучал еще раз. Он был уверен, что стучит правильно, однако из-за двери не доносилось ни звука. Ручка с этой стороны отсутствовала. Турпан пнул дверь ногой, но она, конечно, не открылась. Он выругался и пнул еще раз.
– Турпан, – слабым голосом произнесла Моа. Похоже, она потеряла всякую надежду. – Они идут.
Сквозь решетчатые ступени было видно, подножие лестницы – там метались какие-то тени, быстро и резко. Снизу доносился топот подбитых гвоздями ботинок, то быстрый, то снова медленный.
– Открывай эту чертову дверь! – крикнул Турпан, респиратор приглушил отчаяние в его голосе.
Он опять стал выстукивать ритм, и – о чудо! – на этот раз в ответ послышался скрежет открывающегося замка. Турпан помог Моа встать. Снизу раздалось нечленораздельное завывание и перешло в бессмысленную скороговорку.
Дверь наконец открылась, и беглецы поспешно ввалились в нее. Они очутились в грязном и узком переулке. Турпан тут же кинулся закрывать за собой дверь. Он успел мельком увидеть, как к нему с паучьим проворством мчится один из моцгов, но не стал его разглядывать и захлопнул дверь. Юноша налег на поворотное колесо замка, оно рывками, со скрипом повернулось, и засов с грохотом встал на место.
Турпан устало прислонился к металлу, прислушиваясь к приглушенным воплям моцгов и пытаясь прийти в себя. Потом повернулся к мальчишке, который открыл дверь. Коротышка, одетый в непромокаемое пончо и потрепанную шляпу, держал в руке маленький надкушенный пирожок. Он слегка попятился под гневным взглядом Турпана. С клочка серого неба у них над головами лил дождь.
– Где тебя носило, Глупыш? – проскрежетал Турпан. – Почему сразу не открыл?
На лице мальчишки отразился ужас.
– Ты ведь не скажешь Анье-Джакане? Не скажешь, а?
Турпан шагнул к нему и выдернул из его руки пирожок. В конце переулка виднелись прилавки уличного базарчика.
– Тебе что, вообще ничего поручить нельзя? – оскалился Турпан.
Он присел на корточки рядом с Моа, помог ей сесть и ласково сказал:
– Вот, съешь это.
Моа устало взяла у него пирожок.
– Что за начинка? – пробормотала она.
– Лучше не спрашивай, – ответил он. – Ешь.
– Я отошел всего на секунду, – скулил Глупыш. – Я проголодался. Я ждал целых…
Турпан, даже не дав себе труда оглянуться, властно вскинул ладонь.
– С тобой я разберусь позже.
– Ты ей не скажешь? Пожалуйста, не говори! – Глупыша уже трясло.
Турпан не ответил на вопрос. Он смотрел, как Моа откусывает по крошке от пирога.
– Ты в порядке? – прошептал он. – Можешь двигаться?
Моа кивнула. Он помог ей встать.
– Пошли, – сказал он таким тоном, словно пытался успокоить расплакавшегося ребенка. – Я же говорил, что не дам тебя в обиду. Я всегда с тобой…
Она снова кивнула – похоже, она его почти не слышала. Турпан обнял девушку за плечи, и они побрели по переулку туда, где шумел базар. Оба были уже мокрые до нитки. Глупыш нервно покосился на металлическую дверь, за которой слышались скребущие звуки, и поспешил следом за ними.
1. 5
Креч смотрел паноптикон, устроившись в своем потрепанном красном кресле, и тут в комнату ворвалась Эфемера с криком:
– Дедушка! Только посмотри, что сделал Ваго!
Старик с досадой отмахнулся от девочки, не отрываясь от своего занятия. Паноптиконом звалось устройство, похожее на большой бронзовый перископ, свисающий с потолка. С двух сторон из «перископа» торчали рукоятки настройки, которые Креч, сердито сопя, пытался подкручивать.
– Почему они делают подписи такими мелкими? Совсем не думают о стариках вроде меня, – проворчал он.
– Для таких, как ты, существуют картинки, – возразила Эфемера таким тоном, будто это ясно даже ребенку. – Иди посмотри, Ваго балуется!
– Что же он делает, детка? – вздохнул Креч.
– Ты должен пойти и посмотреть! – упорствовала она.
Креч оторвался от окуляров паноптикона. Он был высокий и худой, с редкими седыми волосами. Его любимое кресло вообще-то не очень подходило для человека его роста, он выглядел в нем нелепо. Старик кутался в теплый халат из искусственного бархата и носил защитные очки-консервы на резинке. Вместо линз у них были черные металлические полусферы с маленькими отверстиями в центре, где, как в калейдоскопе, блестело стекло.
– Сначала прочти мне это, – сказал он. Эфемера нахмурилась.
– Зря ты смотришь в эту штуку в очках, – с упреком сказала она. – Голова будет болеть.
Креч не ответил. Сколько он ни твердил ей, что без своих очков ничего не видит, Эфемера так и не поняла. Она многого не понимает. Она еще маленькая и думает, что всегда будет сытой, здоровой и сильной. Она плохо знает жизнь, поэтому не боится, когда вероятностные штормы налетают на город, меняя вещи местами, путая улицы. Эти штормы могут забросить человека куда угодно, могут заставить его забыть родной язык, могут превратить ребенка в ледяную статую…
Эфемера никогда не боялась проснуться в логове призраков, или с шестью пальцами на одной руке, или превратившись в мальчика. До сих пор беда обходила ее стороной, поэтому девочка была уверена, что с ней такого не произойдет. И возможно, была права. Никто не знает, что будет завтра…
Зато Креч боялся штормов до судорог. Он на своем горьком опыте узнал, что может натворить Шторм-вор.
Когда приходит Шторм-вор, возможно все. Шторм-вор – безжалостное чудовище: захочет – отберет у тебя последние деньги, захочет – осыплет драгоценностями. Он может украсть глаза у младенца и заменить их пуговицами или превратить твое жилище в пряничный домик.
Эту сказку придумали еще в незапамятные времена. Иначе как было втолковать детям, что такое вероятностный шторм и почему его надо бояться? Как объяснишь ребенку необъяснимое? И вера в чудовище по имени Шторм-вор оставалась в сердцах людей до старости. Подсчитывая потери после очередной напасти, они винили в них Шторма-вора.
Пять дней назад разразился вероятностный шторм. Креч пережидал его, лежа в постели и дрожа от страха, а Эфемера играла в мастерской. Зато нынешней ночью Креч спал как младенец, ведь за окнами бушевала всего лишь обычная буря…
Эфемера с тяжелым вздохом развернула к себе паноптикон и прижалась к окулярам.
Картинку, как всегда, разглядеть было трудно. Она была вся в коричневых тонах, по краям расплывалась, и смотреть на нее приходилось словно издалека. Девочка установила максимальное увеличение и стала подкручивать фокус до тех пор, пока все не стало четким. Это было все равно что смотреть на сцену через длинную прямоугольную трубу, но лучше так, чем никак. Эфемера привыкла к паноптикону с детства, поэтому не видела в нем ничего волшебного, а вот ее дедушка до сих пор в глубине души считал его чудом из чудес.
Похоже, показывали битву. Звука не было, зато Эфемера рассмотрела пару солдат Протектората, стреляющих из-за угла здания. Она привыкла к подобным сценам. Протекторат воевал с призраками задолго до ее рождения.
Всем детям объясняли разницу между этими двумя противоборствующими сторонами еще в раннем детстве. Солдаты Протектората защищают жителей Орокоса. Во главе их стоит Патриций, правитель огромного островного города. Призраки – это злые чудовища, убивающие все, к чему прикасаются. Очень простое объяснение, даже ребенку понятно.
Ракурс изменился, и Эфемера увидела стену и большие железные ворота, возле которых лежало множество мертвых тел. Солдаты стреляли сгустками светящегося эфира в мечущиеся вдалеке силуэты. Внизу экрана шли субтитры, написанные остроконечными, сложными буквами местного алфавита. Через каждые несколько секунд строчки сменялись.
– Силы Протектората сегодня одержали великую победу, – прочла девочка. – Недавний вероятностный шторм позволил призракам проникнуть в Мерегский пищевой комбинат. После нескольких дней боев комплекс удалось освободить от захватчиков. Уже сегодня он вновь начнет работу… Ух ты! Класс! В кого-то попали!
На картинке возникло изображение испачканного человека в пальто, с острыми чертами лица. Его губы шевелились, но слов не было слышно.
– Представитель прилегающей к комбинату территории «Северо-запад сорок три» выразил благодарность войскам. – Эфемера стала растягивать слова, передразнивая представителя. – «Без их помощи жители моего района сейчас голодали бы. Мы хотим поблагодарить Патриция за то, что он защищает нас от ужасных призраков». Позже он… – Она оторвалась от панопти-кона. – Северо-запад сорок три – это же гетто. Кому какое дело до того, что говорят эти тупицы из гетто?
– Эфемера!
Она скорчила рожицу.
– Что? Они и правда тупицы. Иначе почему они живут в гетто? Им что, нравится грязь?
Креч протянул руки, приглашая Эфемеру сесть к себе на колени. Она села, и старик ласково погладил внучку по голове, по копне упругих локонов-колечек. Эфемера расчесывала их на пробор, и по одну сторону пробора красила локоны в черный цвет, а другую не трогала, оставляя их белыми. Пока Креч говорил, она теребила серебристое кружево на своем лиловом платьице.
– Не все люди такие работящие, как твой дедушка, – сказал он. – Те, кто живет в гетто, не хотят работать, а то и вовсе нарушают закон. Вот почему Протекторат размещает их в особых районах: чтобы порядочные люди вроде тебя и меня жили в покое и безопасности.
– Но они просто лентяи! – запротестовала она. – И они все время что-то воруют, а в паноптиконе все время пишут про то, как они дерутся.
– Не будь слишком строга к ним, детка, – благожелательно сказал ей Креч. – Природа одарила их не так щедро, как нас. Неудивительно, что они легко опускают руки. Неудивительно, что они становятся преступниками. Они хуже нас и знают это. – Он погладил волосы внучки с той стороны, где они были снежно-белыми. – Мы должны их пожалеть.
Но Эфемеру это не убедило.
– Тогда надо просто позволить призракам добраться до них, – сказала она.
– Вот станешь Патрицием и отдашь такой приказ, ага?
Она рассмеялась.
– Глупый! Я никогда не стану Патрицием. Патриций вечен!
Креч усмехнулся, обнажив зубы с коричневыми прожилками, как на мраморе.
– Ну, что ты хотела мне показать? Лицо Эфемеры смешно вытянулось.
– Ой, забыла! Ты должен посмотреть, что сделал Ваго! – Она спрыгнула с колен дедушки и повела его вверх по лестнице.
Ваго жил на верхнем этаже башни над мастерскими Креча. Здесь была большая пяпгугольная комната с железным полом, уставленная бронзовыми цилиндрами и баками со странными клапанами и циферблатами. Вся эта машинерия шипела и глухо стучала, жила своей собственной жизнью. Между рядами шумных механизмов было жарко, темно и так тесно, что даже некуда было поставить кровать, но Ваго все равно никогда не спал.
Все свое время, когда не помогал Кречу, он проводил здесь, наверху. Часто Ваго бродил по проходам между плюющимися паром трубами или разговаривал с потускневшей картиной, прислоненной к стене в тесном уголке, который он считал своим. Иногда Ваго стоял там и смотрел в большое овальное окно, выходящее на южную часть города. А чаще всего просто размышлял о разных вещах.
Ему было о чем подумать, учитывая то, что он появился на свет всего сто двадцать дней назад.
Однажды Эфемера, желая побольнее уколоть его, принесла наверх зеркало. Увидев себя, Ваго наконец понял, что за искаженные силуэты он замечал на кривых боках бронзовых цилиндров. Из зеркала на него смотрел незнакомец, состоящий наполовину из металла, наполовину из плоти: высоченный, сутулый, с длинными конечностями, строением тела напоминающий хищного кота, если бы коты ходили на задних лапах. Коричневые волокна мышц перемежались со странными механическими вставками, тонкими и длинными, цвета темного серебра. Вдоль спины Ваго шел гребень из металлических шипов, похожих на кинжалы, а по бокам гребня мягко жужжали два вытянутых источника энергии. И еще у него имелись крылья: большие кожистые крылья, как у летучей мыши, которые росли по бокам от позвоночника и были усилены десятками крохотных стальных стяжек. Он никогда не понимал, какая с них польза. Башню покидать ему не разрешалось, а в помещении они только мешали, потому что то и дело за все цеплялись. Ваго не раз влетало за то, что он опрокидывал крылом что-нибудь в мастерской хозяина.
– Дедушка говорит, что ты голем! – торжествующе заявила ему Эфемера, когда принесла зеркало. – У тебя не было ни мамы, ни папы. Тебя кто-то сделал. Посмотри, какой ты урод!
Самым ужасным было лицо. Под морщинистой и увядшей, как у древнего старика, кожей, проступали кости черепа. Левая половина лица была почти целиком металлической, левый глаз заменяла черная сфера. Второй глаз, желтый в крапинку, смотрел на мир с детским изумлением. Узкий рот был почти безгубым, а когда Ваго говорил, в тусклом свете поблескивали стальные клыки.
– Я урод? – переспросил он. – Такие, как я, уроды?
– Ага! – закричала Эфемера, восторженно хохоча. – Урод – вот ты кто!
Вчера ночью в комнату Ваго влетела морская птица. Он стоял у окна в своем уголке, когда она влетела и упала замертво, врезавшись в трубу.
Это происшествие опечалило его. Морская птица не была уродом. По крайней мере, для Ваго. Даже мертвая они была прекрасна. Ее перья были гладкими и мягкими, и ему нравилось, как они щекочут кожу при прикосновении. Он вспоминал, как она летела, как быстро умерла. Он гладил ее крылья и думал, насколько они элегантнее его собственных неуклюжих приспособлений на спине. Ваго пошевелил своими крыльями, насколько позволяло тесное пространство. Неужели они для этого? Чтобы летать? Но как? Он даже не умел ими пользоваться. Ему понравилась морская птица. Поэтому он нашел обрывок веревки, привязал ее к лапам птицы своими ловкими пальцами и повесил мертвое тельце себе на шею. Таким увидел его Креч, когда они с внучкой поднялись по лестнице.
– Посмотри на него! Посмотри на него! – закричала Эфемера, дергая Креча за руку, приплясывая и тыча пальцем.
Ваго удивленно смотрел на них, не понимая, что так взволновало девочку.
– О, Ваго, что это у тебя? – спросил Креч. Он подошел ближе и посмотрел на странный кулон голема. Ваго слегка отпрянул, хотя и был на две головы выше Креча.
– Ну-ну, я тебя не обижу, – сказал старик. – Я просто хочу посмотреть.
Ваго нехотя позволил Кречу снять птицу. Хозяин частенько поколачивал его, а голем так и не научился предугадывать, когда старик впадет в ярость. Впрочем, сейчас Креч вроде бы не взял с собой узловатую трость, обычно служившую орудием наказания. Ваго боялся побоев. И не только потому, что они причиняли ему боль. Нет, гораздо страшнее были темные, незнакомые чувства, которые просыпались у него в душе в такие минуты. Мрак, жар, гнев… Он не знал, откуда они берутся, но опасался, что когда-нибудь может поддаться им и совершить нечто ужасное.
– Дедушка! Только посмотри, что сделал Ваго!
Старик с досадой отмахнулся от девочки, не отрываясь от своего занятия. Паноптиконом звалось устройство, похожее на большой бронзовый перископ, свисающий с потолка. С двух сторон из «перископа» торчали рукоятки настройки, которые Креч, сердито сопя, пытался подкручивать.
– Почему они делают подписи такими мелкими? Совсем не думают о стариках вроде меня, – проворчал он.
– Для таких, как ты, существуют картинки, – возразила Эфемера таким тоном, будто это ясно даже ребенку. – Иди посмотри, Ваго балуется!
– Что же он делает, детка? – вздохнул Креч.
– Ты должен пойти и посмотреть! – упорствовала она.
Креч оторвался от окуляров паноптикона. Он был высокий и худой, с редкими седыми волосами. Его любимое кресло вообще-то не очень подходило для человека его роста, он выглядел в нем нелепо. Старик кутался в теплый халат из искусственного бархата и носил защитные очки-консервы на резинке. Вместо линз у них были черные металлические полусферы с маленькими отверстиями в центре, где, как в калейдоскопе, блестело стекло.
– Сначала прочти мне это, – сказал он. Эфемера нахмурилась.
– Зря ты смотришь в эту штуку в очках, – с упреком сказала она. – Голова будет болеть.
Креч не ответил. Сколько он ни твердил ей, что без своих очков ничего не видит, Эфемера так и не поняла. Она многого не понимает. Она еще маленькая и думает, что всегда будет сытой, здоровой и сильной. Она плохо знает жизнь, поэтому не боится, когда вероятностные штормы налетают на город, меняя вещи местами, путая улицы. Эти штормы могут забросить человека куда угодно, могут заставить его забыть родной язык, могут превратить ребенка в ледяную статую…
Эфемера никогда не боялась проснуться в логове призраков, или с шестью пальцами на одной руке, или превратившись в мальчика. До сих пор беда обходила ее стороной, поэтому девочка была уверена, что с ней такого не произойдет. И возможно, была права. Никто не знает, что будет завтра…
Зато Креч боялся штормов до судорог. Он на своем горьком опыте узнал, что может натворить Шторм-вор.
Когда приходит Шторм-вор, возможно все. Шторм-вор – безжалостное чудовище: захочет – отберет у тебя последние деньги, захочет – осыплет драгоценностями. Он может украсть глаза у младенца и заменить их пуговицами или превратить твое жилище в пряничный домик.
Эту сказку придумали еще в незапамятные времена. Иначе как было втолковать детям, что такое вероятностный шторм и почему его надо бояться? Как объяснишь ребенку необъяснимое? И вера в чудовище по имени Шторм-вор оставалась в сердцах людей до старости. Подсчитывая потери после очередной напасти, они винили в них Шторма-вора.
Пять дней назад разразился вероятностный шторм. Креч пережидал его, лежа в постели и дрожа от страха, а Эфемера играла в мастерской. Зато нынешней ночью Креч спал как младенец, ведь за окнами бушевала всего лишь обычная буря…
Эфемера с тяжелым вздохом развернула к себе паноптикон и прижалась к окулярам.
Картинку, как всегда, разглядеть было трудно. Она была вся в коричневых тонах, по краям расплывалась, и смотреть на нее приходилось словно издалека. Девочка установила максимальное увеличение и стала подкручивать фокус до тех пор, пока все не стало четким. Это было все равно что смотреть на сцену через длинную прямоугольную трубу, но лучше так, чем никак. Эфемера привыкла к паноптикону с детства, поэтому не видела в нем ничего волшебного, а вот ее дедушка до сих пор в глубине души считал его чудом из чудес.
Похоже, показывали битву. Звука не было, зато Эфемера рассмотрела пару солдат Протектората, стреляющих из-за угла здания. Она привыкла к подобным сценам. Протекторат воевал с призраками задолго до ее рождения.
Всем детям объясняли разницу между этими двумя противоборствующими сторонами еще в раннем детстве. Солдаты Протектората защищают жителей Орокоса. Во главе их стоит Патриций, правитель огромного островного города. Призраки – это злые чудовища, убивающие все, к чему прикасаются. Очень простое объяснение, даже ребенку понятно.
Ракурс изменился, и Эфемера увидела стену и большие железные ворота, возле которых лежало множество мертвых тел. Солдаты стреляли сгустками светящегося эфира в мечущиеся вдалеке силуэты. Внизу экрана шли субтитры, написанные остроконечными, сложными буквами местного алфавита. Через каждые несколько секунд строчки сменялись.
– Силы Протектората сегодня одержали великую победу, – прочла девочка. – Недавний вероятностный шторм позволил призракам проникнуть в Мерегский пищевой комбинат. После нескольких дней боев комплекс удалось освободить от захватчиков. Уже сегодня он вновь начнет работу… Ух ты! Класс! В кого-то попали!
На картинке возникло изображение испачканного человека в пальто, с острыми чертами лица. Его губы шевелились, но слов не было слышно.
– Представитель прилегающей к комбинату территории «Северо-запад сорок три» выразил благодарность войскам. – Эфемера стала растягивать слова, передразнивая представителя. – «Без их помощи жители моего района сейчас голодали бы. Мы хотим поблагодарить Патриция за то, что он защищает нас от ужасных призраков». Позже он… – Она оторвалась от панопти-кона. – Северо-запад сорок три – это же гетто. Кому какое дело до того, что говорят эти тупицы из гетто?
– Эфемера!
Она скорчила рожицу.
– Что? Они и правда тупицы. Иначе почему они живут в гетто? Им что, нравится грязь?
Креч протянул руки, приглашая Эфемеру сесть к себе на колени. Она села, и старик ласково погладил внучку по голове, по копне упругих локонов-колечек. Эфемера расчесывала их на пробор, и по одну сторону пробора красила локоны в черный цвет, а другую не трогала, оставляя их белыми. Пока Креч говорил, она теребила серебристое кружево на своем лиловом платьице.
– Не все люди такие работящие, как твой дедушка, – сказал он. – Те, кто живет в гетто, не хотят работать, а то и вовсе нарушают закон. Вот почему Протекторат размещает их в особых районах: чтобы порядочные люди вроде тебя и меня жили в покое и безопасности.
– Но они просто лентяи! – запротестовала она. – И они все время что-то воруют, а в паноптиконе все время пишут про то, как они дерутся.
– Не будь слишком строга к ним, детка, – благожелательно сказал ей Креч. – Природа одарила их не так щедро, как нас. Неудивительно, что они легко опускают руки. Неудивительно, что они становятся преступниками. Они хуже нас и знают это. – Он погладил волосы внучки с той стороны, где они были снежно-белыми. – Мы должны их пожалеть.
Но Эфемеру это не убедило.
– Тогда надо просто позволить призракам добраться до них, – сказала она.
– Вот станешь Патрицием и отдашь такой приказ, ага?
Она рассмеялась.
– Глупый! Я никогда не стану Патрицием. Патриций вечен!
Креч усмехнулся, обнажив зубы с коричневыми прожилками, как на мраморе.
– Ну, что ты хотела мне показать? Лицо Эфемеры смешно вытянулось.
– Ой, забыла! Ты должен посмотреть, что сделал Ваго! – Она спрыгнула с колен дедушки и повела его вверх по лестнице.
Ваго жил на верхнем этаже башни над мастерскими Креча. Здесь была большая пяпгугольная комната с железным полом, уставленная бронзовыми цилиндрами и баками со странными клапанами и циферблатами. Вся эта машинерия шипела и глухо стучала, жила своей собственной жизнью. Между рядами шумных механизмов было жарко, темно и так тесно, что даже некуда было поставить кровать, но Ваго все равно никогда не спал.
Все свое время, когда не помогал Кречу, он проводил здесь, наверху. Часто Ваго бродил по проходам между плюющимися паром трубами или разговаривал с потускневшей картиной, прислоненной к стене в тесном уголке, который он считал своим. Иногда Ваго стоял там и смотрел в большое овальное окно, выходящее на южную часть города. А чаще всего просто размышлял о разных вещах.
Ему было о чем подумать, учитывая то, что он появился на свет всего сто двадцать дней назад.
Однажды Эфемера, желая побольнее уколоть его, принесла наверх зеркало. Увидев себя, Ваго наконец понял, что за искаженные силуэты он замечал на кривых боках бронзовых цилиндров. Из зеркала на него смотрел незнакомец, состоящий наполовину из металла, наполовину из плоти: высоченный, сутулый, с длинными конечностями, строением тела напоминающий хищного кота, если бы коты ходили на задних лапах. Коричневые волокна мышц перемежались со странными механическими вставками, тонкими и длинными, цвета темного серебра. Вдоль спины Ваго шел гребень из металлических шипов, похожих на кинжалы, а по бокам гребня мягко жужжали два вытянутых источника энергии. И еще у него имелись крылья: большие кожистые крылья, как у летучей мыши, которые росли по бокам от позвоночника и были усилены десятками крохотных стальных стяжек. Он никогда не понимал, какая с них польза. Башню покидать ему не разрешалось, а в помещении они только мешали, потому что то и дело за все цеплялись. Ваго не раз влетало за то, что он опрокидывал крылом что-нибудь в мастерской хозяина.
– Дедушка говорит, что ты голем! – торжествующе заявила ему Эфемера, когда принесла зеркало. – У тебя не было ни мамы, ни папы. Тебя кто-то сделал. Посмотри, какой ты урод!
Самым ужасным было лицо. Под морщинистой и увядшей, как у древнего старика, кожей, проступали кости черепа. Левая половина лица была почти целиком металлической, левый глаз заменяла черная сфера. Второй глаз, желтый в крапинку, смотрел на мир с детским изумлением. Узкий рот был почти безгубым, а когда Ваго говорил, в тусклом свете поблескивали стальные клыки.
– Я урод? – переспросил он. – Такие, как я, уроды?
– Ага! – закричала Эфемера, восторженно хохоча. – Урод – вот ты кто!
Вчера ночью в комнату Ваго влетела морская птица. Он стоял у окна в своем уголке, когда она влетела и упала замертво, врезавшись в трубу.
Это происшествие опечалило его. Морская птица не была уродом. По крайней мере, для Ваго. Даже мертвая они была прекрасна. Ее перья были гладкими и мягкими, и ему нравилось, как они щекочут кожу при прикосновении. Он вспоминал, как она летела, как быстро умерла. Он гладил ее крылья и думал, насколько они элегантнее его собственных неуклюжих приспособлений на спине. Ваго пошевелил своими крыльями, насколько позволяло тесное пространство. Неужели они для этого? Чтобы летать? Но как? Он даже не умел ими пользоваться. Ему понравилась морская птица. Поэтому он нашел обрывок веревки, привязал ее к лапам птицы своими ловкими пальцами и повесил мертвое тельце себе на шею. Таким увидел его Креч, когда они с внучкой поднялись по лестнице.
– Посмотри на него! Посмотри на него! – закричала Эфемера, дергая Креча за руку, приплясывая и тыча пальцем.
Ваго удивленно смотрел на них, не понимая, что так взволновало девочку.
– О, Ваго, что это у тебя? – спросил Креч. Он подошел ближе и посмотрел на странный кулон голема. Ваго слегка отпрянул, хотя и был на две головы выше Креча.
– Ну-ну, я тебя не обижу, – сказал старик. – Я просто хочу посмотреть.
Ваго нехотя позволил Кречу снять птицу. Хозяин частенько поколачивал его, а голем так и не научился предугадывать, когда старик впадет в ярость. Впрочем, сейчас Креч вроде бы не взял с собой узловатую трость, обычно служившую орудием наказания. Ваго боялся побоев. И не только потому, что они причиняли ему боль. Нет, гораздо страшнее были темные, незнакомые чувства, которые просыпались у него в душе в такие минуты. Мрак, жар, гнев… Он не знал, откуда они берутся, но опасался, что когда-нибудь может поддаться им и совершить нечто ужасное.