Страница:
Татагрес остановилась на корме, взявшись за бакштаг, чтобы сохранить равновесие, и стала напряженно всматриваться в берег Скейновой Границы. Эмиен, встав рядом с ней, тоже принялся вглядываться в перекатывающиеся через рифы волны и вскоре забыл о матросах. Снова подул свежий ветерок, морская пена под солнечными лучами сверкала, как украшенное блестками кружево. Но моряку за этой красотой виделась смертельная опасность: из-за ветра и скал к берегу невозможно будет причалить без риска. Эмиен знал, что им ничего другого не остается, кроме как отплыть и поискать более подходящую пристань, и осознание этого лежало на его плечах тяжким грузом. Больше всего его угнетали трудности, которые поджидали и без того измученных гребцов. Теперь он смотрел на возможность потерять хотя бы одного человека не как на неизбежную для общего блага жертву, а как на трагедию.
Чувствуя укоры совести, Эмиен уставился на свои руки, как будто хотел найти на покрытых волдырями ладонях ответ на мучившие его вопросы.
— Госпожа… — начал было он.
Татагрес повернулась к нему, и юноша не сразу поверил своим глазам: лицо хозяйки сияло от радости, в глазах ее горел вызов более жгучий, чем вожделение.
— Немедленно веди пинас к берегу, — велела она твердо.
Эмиен приоткрыл рот, от ужаса растеряв все слова.
— Слышал, что я сказала? — Татагрес, наклонившись, заговорила ему прямо в ухо, и от ее близости Эмиену стало не по себе. — Покажи, что ты годишься в командиры! Или будешь и дальше дрожать за жизнь черни, которая тебе служит?
Юноша сжал зубы. Татагрес издевалась над ним: после шторма, посланного Анскиере, она назначила его капитаном пинаса просто ради развлечения. А теперь, как кошка, которой наскучило играть с мышью, решила растоптать его гордость. Татагрес было мало, что гордыня Эмиена стоила жизни его сестре… Нет, эта мысль была слишком горька, чтобы останавливаться на ней!
Эмиен глубоко вздохнул, чувствуя, как в нем закипает гнев.
— Госпожа, — сквозь зубы ответил он, — если вы того желаете, я причалю.
Забыв о сострадании, он сорвал с пояса веревочный бич и двинулся на нос, не замечая, что один из людей на пинасе следит за его действиями еще внимательнее, чем Татагрес.
На носу гигантским стервятником примостился Хеарвин; откинув капюшон с лысой головы, колдун наблюдал, как Эмиен ударами бича загоняет матросов на весла. Ветер уносил звуки прочь, узловатая веревка хлестала по телам почти бесшумно, что придавало всей сцене оттенок нереальности, напоминая волшебнику череду видений, давным-давно посетивших его во время большой церемонии Коридана в Ландфасте. Добиваясь от матросов послушания, юноша делал все, чтобы его они боялись больше, чем морской пучины. И шел он к своей цели с удивительной жестокостью. Хеарвин невозмутимо наблюдал за происходящим, пока Татагрес не опустилась с ним рядом; лицо женщины раскраснелось от возбуждения.
— Ты добьешься того, что он потерпит поражение, — сухо заметил волшебник.
У мачты Эмиен влепил оплеуху непокорному матросу. Ветер трепал черные жесткие волосы юноши, его глаза безумно блестели. Всю сумятицу своих мыслей и чувств, все свои подавленные желания он вложил в удары, и они возымели результат. Татагрес с довольной улыбкой наблюдала, как матросы подчинились своему командиру.
— Зачем? — тихо спросил Хеарвин. — Его жестокость все равно не убережет судно от рифов. Мальчик и так верен тебе, зачем же его ломать?
Татагрес прикусила ноготь.
— Если сейчас он меня подведет, разве позже он не сделает все, чтобы вернуть мою благосклонность? — Она опустила руку и снова приняла серьезный вид. — Его верности мне недостаточно; чтобы добиться цели, мне нужно владеть и его душой. Вот тогда у меня будет оружие, которое поставит Анскиере на колени.
Если Хеарвин и ответил, его слова заглушил стук весел, которые матросы вставляли в уключины.
Эмиен едва дождался, пока команда справится с этим делом.
— Гребите!
Он подкрепил свои слова ударом по спине ближайшего матроса.
Хеарвин подался в сторону, когда юноша взялся за якорную цепь: от Эмиена разило потом, от его кожи веяло лихорадочным жаром. Цепь освободилась, юноша потянул за нее, добавляя свои усилия к усилиям гребцов. Пинас двинулся вперед, и Эмиен наклонился, чтобы закрепить якорь, выкрикивая приказы через плечо. По его команде матросы, сидевшие по правому борту, стали табанить. Пинас качнулся, его бушприт изящно опустился, будто девица, делающая реверанс, и суденышко повернулось к опасному берегу Скейновой Границы.
— Вперед! — Эмиен побежал на корму и высвободил румпель.
Широко расставив ноги на качающейся палубе, он налег на румпель, чтобы повернуть судно в нужном направлении. Впереди вода темным клином врезалась в щель между высоких скал; Эмиен понимал, что ему придется ввести пинас в этот проем, где вода бурлит, как у подножия водопада. Он нахмурился, отлично понимая, какие трудности их ждут. Матросам придется грести как можно быстрее, или они потеряют власть над пинасом; но если скорость будет слишком велика, лодка перевернется.
Скалы приближались.
Волны разлетались белой пеной перед носом движущегося к рифу пинаса, по килю колотил прибой, от вибрации румпеля у Эмиена болели руки. Сквозь грохот волн почти не слышались голоса людей и плеск погружающихся в воду весел. Промокший до нитки Эмиен откинул волосы с лица и с трудом поставил румпель прямо. Впереди открылся проход, похожий на черную пасть чудовища.
— Суши весла! — Крик Эмиена прозвучал жалобно, как голос потерявшегося ребенка, но матросы услышали его.
В левый борт ударила волна. Пинас стал отклоняться от курса, и юноша налег на румпель. Хотя его плечи и руки разрывала боль, он сумел вернуть суденышко на прежний курс. А потом сквозь брызги он увидел, как один из матросов сделал неловкий гребок.
Эмиен закричал, но было уже поздно. Над ними уже нависла гранитная скала, обросшая морскими ракушками. Весло ударило о гранит и, задев уключину, сломало матросу ребра. Громкий вопль, шипение пены; пинас развернулся и врезался в скалу. Во все стороны полетели щепки, планшир с душераздирающим треском разломился пополам. Эмиен бросил румпель, прыгнул через скамьи и схватил Татагрес как раз в тот момент, когда огромная волна обрушилась на банку. Их вышвырнуло за борт, и перед тем, как уйти под воду, Эмиен вцепился в одежду Татагрес. А потом гневные темные воды сомкнулись над ним и повлекли ко дну.
Эмиена швыряло, болтало, он колотил ногами и руками, пытаясь вырваться из ледяной хватки течения. Татагрес мешала его усилиям, но он крепко ее держал. Он не смог спасти Таэн; но теперь, после крушения пинаса, у него не осталось ничего, кроме клятвы верности, и он был полон решимости вытащить хозяйку на берег.
Водоворот затягивал его все глубже, от усиливающегося давления у него гудели барабанные перепонки, болела грудь. И все же Эмиен боролся, отчаянно стараясь вырваться на поверхность. Внезапно его плечо коснулось плотного песка — значит, он очутился на мелководье. Сообразив, что течение вынесло его к берегу, юноша схватил Татагрес за волосы.
К этому времени женщина перестала бороться, и, боясь, что она потеряла сознание, Эмиен развернулся, оттолкнулся ногами от дна и рванулся к поверхности.
Вдруг что-то полоснуло его по запястью, и неожиданная боль заставила Эмиена разжать пальцы. Татагрес дернула его за другую руку, которой он все еще сжимал ее рубашку. Эмиен выпустил ее и всплыл, жадно хватая ртом воздух; у него кружилась голова. Его хлестнула волна, но за мгновение перед тем, как его снова утянуло под воду, он успел разглядеть на своей руке ровный порез. Сомнений не было: Татагрес ударила его ножом, чтобы освободиться.
Ошеломленный, Эмиен снова попытался всплыть, но волны трепали его, как тряпичную куклу, колотили о кораллы, раздирали одежду и кожу. Весь избитый, покрытый синяками и кровью, Эмиен вдруг почувствовал, что течение изменило направление, и, когда волна повлекла его в море, здоровой рукой попытался нашарить опору. Его пальцы заскребли по водорослям, ракушкам и наконец ухватились за скалу. Вцепившись в нее, Эмиен держался, пока его не перестало тащить назад.
Потом он отпустил скалу, оттолкнулся что было сил, всплыл и успел вдохнуть, прежде чем его накрыл следующий вал и закрутил, как щепку в водовороте. На этот раз, еще до того, как волна отступила, он ударился коленом о дно, поплыл вперед и наконец достиг-таки мелкого места, где можно было встать. Здесь вода стелилась кружевным покрывалом и скользила по песку со звуком, напоминавшим хрипловатый смех.
Эмиен выбрался на берег и, тяжело дыша, упал на влажный песок Скейновой Границы.
В горле у него першило, по щеке, плечу и руке текли струйки крови. Отблески мокрых ракушек и слюды резали глаза, поэтому он опустил веки. Вдыхая сладкий чистый воздух, он долго лежал неподвижно, из-за шума прибоя не услышав приближающихся шагов и не заметив Татагрес, пока не открыл глаза. Женщина стояла над ним, ее волосы прилипли к воротнику, как мокрые шелковые ленты, капли с одежды падали юноше на лицо.
Татагрес с самым бесстрастным видом теребила узорчатую рукоять кинжала, который висел на поясе, но когда она заговорила, в ее голосе ясно слышался гнев:
— Это было последним предупреждением, мальчик. Больше ты не прикоснешься ко мне без моего дозволения, неважно, зачем и при каких обстоятельствах. Если ты еще раз осмелишься на такую безрассудную глупость, ты уже не отделаешься жалким порезом. Понятно?
Эмиен откашлялся, чувствуя во рту привкус крови. В его руке пульсировала боль, ободранные ладони горели так, словно их исхлестали кнутом. Но эта боль не шла ни в какое сравнение с болью от глубокой душевной раны, которую только что ему нанесли. Не вставая с песка, Эмиен извинился, и Татагрес ушла, а он продолжал лежать… Слезы на его лице мешались с соленой водой.
Однажды, когда Эмиен был еще маленьким мальчиком, он случайно запутал рыбацкую сеть. Отец перелез за борт, чтобы исправить его оплошность, запутался в сети и утонул. Тогда Эмиен был слишком мал, чтобы до конца понять, что случилось, но сейчас он был достаточно взрослым, чтобы чувствовать ответственность за тех, кого любил. И вот теперь он сначала подвел сестру, а теперь его ткнули лицом в грязь — а почему, он толком не мог понять. Лежа на берегу Скейновой Границы, Эмиен плакал в последний раз в жизни. Отныне, решил он, он будет видеть только слезы, текущие из глаз других людей.
С этого момента он окружил себя стеной жестокости и эгоизма, и эту крепостную стену уже никто не мог сломать.
Хеарвин наблюдал за ним со скалистого выступа над берегом, и ветер теребил промокшую мантию колдуна, когда тот задумчиво прищурился, глядя на юношу с Имрилл-Канда.
— Ты допустила ошибку, — тихо проговорил он, и хотя Татагрес не было рядом, она уловила его слова. — Боюсь, на сей раз ты нанесла ему слишком глубокую рану. И кто за это заплатит?
Хеарвин подождал, но не услышал ответа Татагрес. Колдун тоже замерз и устал, поэтому больше он не стал раздумывать над этим вопросом.
8. СКЕЙНОВА ГРАНИЦА
Чувствуя укоры совести, Эмиен уставился на свои руки, как будто хотел найти на покрытых волдырями ладонях ответ на мучившие его вопросы.
— Госпожа… — начал было он.
Татагрес повернулась к нему, и юноша не сразу поверил своим глазам: лицо хозяйки сияло от радости, в глазах ее горел вызов более жгучий, чем вожделение.
— Немедленно веди пинас к берегу, — велела она твердо.
Эмиен приоткрыл рот, от ужаса растеряв все слова.
— Слышал, что я сказала? — Татагрес, наклонившись, заговорила ему прямо в ухо, и от ее близости Эмиену стало не по себе. — Покажи, что ты годишься в командиры! Или будешь и дальше дрожать за жизнь черни, которая тебе служит?
Юноша сжал зубы. Татагрес издевалась над ним: после шторма, посланного Анскиере, она назначила его капитаном пинаса просто ради развлечения. А теперь, как кошка, которой наскучило играть с мышью, решила растоптать его гордость. Татагрес было мало, что гордыня Эмиена стоила жизни его сестре… Нет, эта мысль была слишком горька, чтобы останавливаться на ней!
Эмиен глубоко вздохнул, чувствуя, как в нем закипает гнев.
— Госпожа, — сквозь зубы ответил он, — если вы того желаете, я причалю.
Забыв о сострадании, он сорвал с пояса веревочный бич и двинулся на нос, не замечая, что один из людей на пинасе следит за его действиями еще внимательнее, чем Татагрес.
На носу гигантским стервятником примостился Хеарвин; откинув капюшон с лысой головы, колдун наблюдал, как Эмиен ударами бича загоняет матросов на весла. Ветер уносил звуки прочь, узловатая веревка хлестала по телам почти бесшумно, что придавало всей сцене оттенок нереальности, напоминая волшебнику череду видений, давным-давно посетивших его во время большой церемонии Коридана в Ландфасте. Добиваясь от матросов послушания, юноша делал все, чтобы его они боялись больше, чем морской пучины. И шел он к своей цели с удивительной жестокостью. Хеарвин невозмутимо наблюдал за происходящим, пока Татагрес не опустилась с ним рядом; лицо женщины раскраснелось от возбуждения.
— Ты добьешься того, что он потерпит поражение, — сухо заметил волшебник.
У мачты Эмиен влепил оплеуху непокорному матросу. Ветер трепал черные жесткие волосы юноши, его глаза безумно блестели. Всю сумятицу своих мыслей и чувств, все свои подавленные желания он вложил в удары, и они возымели результат. Татагрес с довольной улыбкой наблюдала, как матросы подчинились своему командиру.
— Зачем? — тихо спросил Хеарвин. — Его жестокость все равно не убережет судно от рифов. Мальчик и так верен тебе, зачем же его ломать?
Татагрес прикусила ноготь.
— Если сейчас он меня подведет, разве позже он не сделает все, чтобы вернуть мою благосклонность? — Она опустила руку и снова приняла серьезный вид. — Его верности мне недостаточно; чтобы добиться цели, мне нужно владеть и его душой. Вот тогда у меня будет оружие, которое поставит Анскиере на колени.
Если Хеарвин и ответил, его слова заглушил стук весел, которые матросы вставляли в уключины.
Эмиен едва дождался, пока команда справится с этим делом.
— Гребите!
Он подкрепил свои слова ударом по спине ближайшего матроса.
Хеарвин подался в сторону, когда юноша взялся за якорную цепь: от Эмиена разило потом, от его кожи веяло лихорадочным жаром. Цепь освободилась, юноша потянул за нее, добавляя свои усилия к усилиям гребцов. Пинас двинулся вперед, и Эмиен наклонился, чтобы закрепить якорь, выкрикивая приказы через плечо. По его команде матросы, сидевшие по правому борту, стали табанить. Пинас качнулся, его бушприт изящно опустился, будто девица, делающая реверанс, и суденышко повернулось к опасному берегу Скейновой Границы.
— Вперед! — Эмиен побежал на корму и высвободил румпель.
Широко расставив ноги на качающейся палубе, он налег на румпель, чтобы повернуть судно в нужном направлении. Впереди вода темным клином врезалась в щель между высоких скал; Эмиен понимал, что ему придется ввести пинас в этот проем, где вода бурлит, как у подножия водопада. Он нахмурился, отлично понимая, какие трудности их ждут. Матросам придется грести как можно быстрее, или они потеряют власть над пинасом; но если скорость будет слишком велика, лодка перевернется.
Скалы приближались.
Волны разлетались белой пеной перед носом движущегося к рифу пинаса, по килю колотил прибой, от вибрации румпеля у Эмиена болели руки. Сквозь грохот волн почти не слышались голоса людей и плеск погружающихся в воду весел. Промокший до нитки Эмиен откинул волосы с лица и с трудом поставил румпель прямо. Впереди открылся проход, похожий на черную пасть чудовища.
— Суши весла! — Крик Эмиена прозвучал жалобно, как голос потерявшегося ребенка, но матросы услышали его.
В левый борт ударила волна. Пинас стал отклоняться от курса, и юноша налег на румпель. Хотя его плечи и руки разрывала боль, он сумел вернуть суденышко на прежний курс. А потом сквозь брызги он увидел, как один из матросов сделал неловкий гребок.
Эмиен закричал, но было уже поздно. Над ними уже нависла гранитная скала, обросшая морскими ракушками. Весло ударило о гранит и, задев уключину, сломало матросу ребра. Громкий вопль, шипение пены; пинас развернулся и врезался в скалу. Во все стороны полетели щепки, планшир с душераздирающим треском разломился пополам. Эмиен бросил румпель, прыгнул через скамьи и схватил Татагрес как раз в тот момент, когда огромная волна обрушилась на банку. Их вышвырнуло за борт, и перед тем, как уйти под воду, Эмиен вцепился в одежду Татагрес. А потом гневные темные воды сомкнулись над ним и повлекли ко дну.
Эмиена швыряло, болтало, он колотил ногами и руками, пытаясь вырваться из ледяной хватки течения. Татагрес мешала его усилиям, но он крепко ее держал. Он не смог спасти Таэн; но теперь, после крушения пинаса, у него не осталось ничего, кроме клятвы верности, и он был полон решимости вытащить хозяйку на берег.
Водоворот затягивал его все глубже, от усиливающегося давления у него гудели барабанные перепонки, болела грудь. И все же Эмиен боролся, отчаянно стараясь вырваться на поверхность. Внезапно его плечо коснулось плотного песка — значит, он очутился на мелководье. Сообразив, что течение вынесло его к берегу, юноша схватил Татагрес за волосы.
К этому времени женщина перестала бороться, и, боясь, что она потеряла сознание, Эмиен развернулся, оттолкнулся ногами от дна и рванулся к поверхности.
Вдруг что-то полоснуло его по запястью, и неожиданная боль заставила Эмиена разжать пальцы. Татагрес дернула его за другую руку, которой он все еще сжимал ее рубашку. Эмиен выпустил ее и всплыл, жадно хватая ртом воздух; у него кружилась голова. Его хлестнула волна, но за мгновение перед тем, как его снова утянуло под воду, он успел разглядеть на своей руке ровный порез. Сомнений не было: Татагрес ударила его ножом, чтобы освободиться.
Ошеломленный, Эмиен снова попытался всплыть, но волны трепали его, как тряпичную куклу, колотили о кораллы, раздирали одежду и кожу. Весь избитый, покрытый синяками и кровью, Эмиен вдруг почувствовал, что течение изменило направление, и, когда волна повлекла его в море, здоровой рукой попытался нашарить опору. Его пальцы заскребли по водорослям, ракушкам и наконец ухватились за скалу. Вцепившись в нее, Эмиен держался, пока его не перестало тащить назад.
Потом он отпустил скалу, оттолкнулся что было сил, всплыл и успел вдохнуть, прежде чем его накрыл следующий вал и закрутил, как щепку в водовороте. На этот раз, еще до того, как волна отступила, он ударился коленом о дно, поплыл вперед и наконец достиг-таки мелкого места, где можно было встать. Здесь вода стелилась кружевным покрывалом и скользила по песку со звуком, напоминавшим хрипловатый смех.
Эмиен выбрался на берег и, тяжело дыша, упал на влажный песок Скейновой Границы.
В горле у него першило, по щеке, плечу и руке текли струйки крови. Отблески мокрых ракушек и слюды резали глаза, поэтому он опустил веки. Вдыхая сладкий чистый воздух, он долго лежал неподвижно, из-за шума прибоя не услышав приближающихся шагов и не заметив Татагрес, пока не открыл глаза. Женщина стояла над ним, ее волосы прилипли к воротнику, как мокрые шелковые ленты, капли с одежды падали юноше на лицо.
Татагрес с самым бесстрастным видом теребила узорчатую рукоять кинжала, который висел на поясе, но когда она заговорила, в ее голосе ясно слышался гнев:
— Это было последним предупреждением, мальчик. Больше ты не прикоснешься ко мне без моего дозволения, неважно, зачем и при каких обстоятельствах. Если ты еще раз осмелишься на такую безрассудную глупость, ты уже не отделаешься жалким порезом. Понятно?
Эмиен откашлялся, чувствуя во рту привкус крови. В его руке пульсировала боль, ободранные ладони горели так, словно их исхлестали кнутом. Но эта боль не шла ни в какое сравнение с болью от глубокой душевной раны, которую только что ему нанесли. Не вставая с песка, Эмиен извинился, и Татагрес ушла, а он продолжал лежать… Слезы на его лице мешались с соленой водой.
Однажды, когда Эмиен был еще маленьким мальчиком, он случайно запутал рыбацкую сеть. Отец перелез за борт, чтобы исправить его оплошность, запутался в сети и утонул. Тогда Эмиен был слишком мал, чтобы до конца понять, что случилось, но сейчас он был достаточно взрослым, чтобы чувствовать ответственность за тех, кого любил. И вот теперь он сначала подвел сестру, а теперь его ткнули лицом в грязь — а почему, он толком не мог понять. Лежа на берегу Скейновой Границы, Эмиен плакал в последний раз в жизни. Отныне, решил он, он будет видеть только слезы, текущие из глаз других людей.
С этого момента он окружил себя стеной жестокости и эгоизма, и эту крепостную стену уже никто не мог сломать.
Хеарвин наблюдал за ним со скалистого выступа над берегом, и ветер теребил промокшую мантию колдуна, когда тот задумчиво прищурился, глядя на юношу с Имрилл-Канда.
— Ты допустила ошибку, — тихо проговорил он, и хотя Татагрес не было рядом, она уловила его слова. — Боюсь, на сей раз ты нанесла ему слишком глубокую рану. И кто за это заплатит?
Хеарвин подождал, но не услышал ответа Татагрес. Колдун тоже замерз и устал, поэтому больше он не стал раздумывать над этим вопросом.
8. СКЕЙНОВА ГРАНИЦА
ИЗ СЕМИ МАТРОСОВ, спасшихся на пинасе после гибели галеаса «Ворон», только четверо добрались до берега Скейновой Границы. Выжившие моряки, а вслед за ними Хеарвин и Татагрес добрались до лощины рядом с глубоким чистым прудом, напились и уснули, чтобы прийти в себя после пережитого.
Эмиен не последовал их примеру. Он нашел место на берегу впадавшего в пруд ручья, где над водой нависали ивы, а вокруг деревьев торчали стебли рогоза. Чистый мелкий ручеек перекатывался через обкатанные камни; Эмиен встал рядом с ним на колени и напился. Вода оказалась слаще, чем в солоноватых источниках Имрилл-Канда, но не доставила ему радости. Под унылые песни болотных дроздов он не спеша искупался, вымыв соль из волос и одежды, и перевязал порез на руке полоской ткани, оторванной от рубашки. Он смертельно устал, его глаза горели и закрывались сами собой, но отдыхать он не мог. Враждебность Татагрес лишила его уверенности в себе, спутала мысли настолько, что они носились кругами, как стая собак, сбитых с толку противоречивыми запахами. Эмиен ничего не понимал в происшедшем и чувствовал лишь горечь и желание вернуться к тяжелой жизни на Имрилл-Канде. Но гибель Таэн навсегда закрыла ему дорогу домой.
Преследуемый неотвязными воспоминаниями о родном острове, на берегу которого он ребенком собирал ракушки, Эмиен кончил накладывать повязку и зубами затянул узел. Порез был неглубокий, но сильно болел, и через ткань вскоре проступили пятнышки крови. Красный цвет напомнил Эмиену о следах, которые его кнут недавно оставлял на спинах матросов. На Имрилл-Канде он чувствовал отвращение к любой жестокости, но на пинасе и не подумал усомниться в правильности своих действий. Даже сейчас он ни о чем не жалел: ведь он лупил матросов не из злости, а для того, чтобы добиться от них беспрекословного подчинения, от которого зависело их общее спасение.
Эмиен прислонился к стволу ивы, потирая перевязанную руку; дрозды над его головой замолчали и перепорхнули на верхние ветки. Эмиен ведь не знал, что Татагрес и без него легко доплыла бы до берега Скейновой Границы. Он не знал, что она так в себе уверена, — но это же не преступление! Он хотел защитить женщину, его поступок был правильным и человечным, в отличие от поступка Татагрес.
На другом берегу заверещала сойка. Эмиен задумчиво провел пальцем по повязке, поняв, что Татагрес не собиралась серьезно ранить его. Порез был неглубоким и не помешал ему плыть. Если верить словам колдуньи, она пырнула его в знак предупреждения, что впредь не потерпит такого. Точно так же делал он, когда пускал в ход кнут, чтобы матросы не ленились. Эмиен вздрогнул и похолодел от внезапной догадки. Что, если Татагрес ранила его, чтобы сделать из него именно того человека, который был ей нужен?
Эмиен взволнованно вскочил на ноги, и коричневые болотные дрозды испуганно умчались прочь, громко хлопая крыльями. Теперь, когда их крики смолкли, стало лучше слышно журчание ручья, но юноша не обращал внимания на успокаивающие звуки: в его ушах звучали слова Анскиере, произнесенные в тот день, когда Эмиен в последний раз видел свою сестру живой: «Воды мира глубоки. Прокладывай курс осторожно, сын Марла!» Страж штормов произнес это так уверенно, как будто заранее знал, как сложится жизнь Эмиена.
Но самодовольно-покровительственный тон всегда раздражал Эмиена; вот и сейчас он почувствовал жгучий гнев и пнул лежащий на берегу камень, послав его в ручей. Раздался плеск, в воде замелькали мелкие рыбешки, но юноша ничего не замечал: перед его глазами стояло лицо волшебника. Ивы склонялись под ветерком, гладя плечи Эмиена, и ему показалось, что он запутался в сетях судьбы, которой никогда бы себе не пожелал. Чувствуя, что вот-вот потеряет самообладание, Эмиен развернулся и напролом, через кусты, побежал к морю.
Залитый солнечным светом берег был словно засыпан снегом — но на самом деле то были осколки мелких ракушек. Вид открытого моря успокоил Эмиена, он пошел вдоль линии прибоя, высматривая гладкие камни размером с кулак, которыми обычно пользовался при охоте на кроликов. На лугах Скейновой Границы росла густая трава; юноша уже видел там кроличий помет и решил, что этих зверюшек здесь должно быть много, причем жирных. Если найти хорошую засидку, их будет не трудно добыть. На Имрилл-Канде охота на кроликов была его любимым способом уйти от бесконечного будничного труда, от неблагодарной доли, которая доставалась в удел беднякам. Нет, все-таки хорошо, что он покинул родину, просто ему надо побыть наедине с самим собой, чтобы найти в жизни новую цель.
Татагрес заставила его усомниться, правильно ли он поступил, когда принес ей клятву верности на борту «Ворона». Конечно, на Скейновой Границе он был всецело в ее власти, но Свободных островов было больше, чем людей на Имрилл-Канде, а за этими островами лежала огромная империя. Эмиен решил научиться у своей хозяйки всему, что ему сможет пригодиться в большом мире, а потом оставить ее. С помощью Татагрес или без нее он заставит Анскиере заплатить за смерть сестры!
Эмиен подобрал пестрый камень и перебросил его с руки на руку, определяя вес. Его клятва не требовала забыть обо всем на свете. Ничто не мешало ему участвовать в игре Татагрес, преследуя при том собственные цели. Эмиен сунул камень в карман и тряхнул головой, прогоняя тоску по родному рыбацкому поселку.
В закатном свете скалы Скейновой Границы блестели, как кованая бронза, а в лесу, по которому бежал Эмиен, трудно было понять, где кончаются тени и начинаются кусты. Споткнувшись о кочку, он с трудом удержался на ногах и тут же поспешил дальше: ему нужно было вернуться к Татагрес до темноты. Он задержался в холмах дольше, чем собирался, но время не было потрачено зря: на его поясе висели два кролика. Эмиен потрогал единственный оставшийся у него в кармане камень, жалея, что день так быстро подошел к концу. Два кролика вряд ли утолят голод семерых едоков, но еще меньше проку от них будет, если он не доберется до низин раньше, чем опустится ночь.
Сумерки быстро сгущались над лесом, и Эмиен, привыкший к океану и скалистым холмам Имрилл-Канда, чувствовал себя очень неуютно. Он бежал между серебристых берез, узловатые корни которых походили на крепко сжатые кулаки, торчащие из куч подгнивших листьев. Ветки цеплялись за его одежду, листва затеняла небо. Ни одна звезда не светила сквозь кроны, чтобы указать ему дорогу, вокруг царила почти полная темнота. Эмиен понял, что ему, возможно, придется заночевать в лесу, и по его спине пробежал озноб. Сейчас он не возражал бы даже против общества высокомерной Татагрес.
Но наконец между ветвей впереди мелькнул свет костра, и Эмиен побежал быстрее. Он мчался к костру, мечтая о свежем мясе на ужин, и тушки кроликов колотились о его ноги.
Но, приблизившись к лагерю, Эмиен вдруг заметил странную вещь: ночные сверчки молчали. Зато из-за ручья доносился сердитый голос Татагрес. Боясь навлечь на себя ее гнев, юноша притаился в кустах и стал слушать, и от тона колдуньи его пробрала дрожь:
— Твой король отрядил тебя, чтобы мне служить, значит, ты пойдешь, куда велено! Глупец, неужели ты думаешь, что я вернусь к Кисберну с пустыми руками?
Она обращалась к Хеарвину. Не сомневаясь, что молчание колдуна не предвещает для Татагрес ничего хорошего, юноша подобрался поближе. Спрятавшись в зарослях, он сквозь листья с тревогой вгляделся в Хеарвина: тот стоял к Эмиену спиной, в свете костра был четко виден его силуэт в плаще с капюшоном. Хотя ответ колдуна прозвучал бесстрастно, Эмиен почувствовал в нем угрозу, едва различимую, как тихий звук струны арфы. Разговор явно вышел за границы обычной ссоры, вроде той, которую юноша подслушал на пинасе.
— Король меня не посылал. — Хеарвин резко поднял ладонь, рукав хлопнул по его костлявому запястью. — Его величество Кисберн предоставил в твое распоряжение двух своих великих заклинателей, и твое невежество привело к их гибели. Один из них был моим учеником. Учился он медленно, это верно, но умер скверной смертью — и все из-за твоей жадности. Что ты на это скажешь?
Татагрес шагнула вперед, настороженно, как выслеживающая добычу пантера; на ее шее блеснул золотой обруч.
— Значит, это я погубила их? И ты смеешь бросать мне это обвинение, наглый лакей? Кисберн хочет выпустить демонов холода. Мне нужны ключи к Эльринфаэру. А что нужно тебе? Или тобой движет исключительно милосердие? Я не верю, что ты не заключил договора с королем!
Хеарвин не опроверг эти слова, но хотя он хранил спокойствие, Эмиен подозревал, что за внешней невозмутимостью колдуна бушевала жгучая ярость.
— Я присоединился к тебе из-за Тьерл Эннета, — неожиданно проговорил Хеарвин; теперь его голос звучал куда более резко.
— Забавно, — заметила Татагрес — Расскажи-ка об этом подробнее!
— Это ни к чему. — Хеарвин шевельнулся, и Эмиен вздрогнул, ожидая атаки, но колдун просто сложил руки за спиной. — К чему объяснять очевидное? С меня довольно! Тебе нужен источник могущества Анскиере, чтобы потакать своей извращенной натуре. Воля короля для тебя — всего лишь путь к достижению цели, его богатство для тебя — лишь игрушка. А сама ты жаждешь одного: командовать покорными людьми. Я не приносил клятвы Кисберну, но у меня есть причины защищать интересы короля. Ты не вернешься в Скалистую Гавань. Остров Килмарка покорят другие, и я не допущу, чтобы тебе достались ключи от башни Эльринфаэр. — Он заговорил тише, Эмиену пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. — У меня была возможность понять, что ты из себя представляешь, и ты не понравилась мне. Поищи то, что тебе нужно, в другом месте, Мерия.
Услышав это имя, Татагрес вздрогнула. Лицо ее побелело, глаза удивленно распахнулись. Но ее замешательство длилось не дольше секунды, и яростный взгляд, который она бросила на Хеарвина, заставил Эмиена содрогнуться. Юноша понял: она никогда не позволит колдуну одержать над собой верх. И еще он осознал, что его судьба тесно связана с судьбой этой женщины и что тот, кто угрожает ей, угрожает и ему… Пальцы Эмиена нащупали в кармане гладкий камень.
— Говоришь ты красиво, — с насмешкой бросила Татагрес Хеарвину. — Интересно, каков ты в деле?
Эмиен понял, что она стремится вывести врага из равновесия, чтобы тот допустил промашку, но колдун тоже был хитер. Он откинул свой черный капюшон, и его лысая макушка засияла при свете костра, придавая ему вид беззащитного старца.
— Предупреждаю тебя, женщина. Если я брошу тебе вызов, ты горько об этом пожалеешь.
Татагрес стала серьезной.
— Ты лезешь не в свое дело. Тебя что, учили ваэре? Если нет, оставь свои угрозы! Я вернусь в Скалистую Гавань, как решила. Только попробуй мне помешать, и ты погибнешь.
Хеарвин опустил голову и застыл в странной позе.
— Тебе все равно помешают — если не я, то кто-нибудь другой.
У ног колдуна вспыхнул белый свет, и Эмиен съежился, боясь, что Хеарвин швырнет в него заклинание. На Имрилл-Канде Анскиере всегда знал, если кто-то подглядывал за его работой! Но Хеарвин, кажется, не подозревал, что за ним наблюдают, а Татагрес следила только за врагом, как ястреб, нацелившийся на добычу. Она подняла руку и прикоснулась к золотому обручу на своей шее.
— Жаль, — проговорила она, но ее лицо отнюдь не выражало сожаления. — Ты мог бы мне помочь и получил бы за это награду. — Дернув подбородком, она произнесла защитное заклинание, по согнутым в запястьях рукам побежали искры, засверкали инеем в ее волосах.
Хеарвин ждал, не шевелясь. Из своего убежища в кустах Эмиен увидел, как с пальцев колдуна сорвалось еще одно заклинание: на этот раз то была ярко-красная фигура из тонких, как нити, лучей. Но Хеарвин продолжал держать руки за спиной, и Татагрес ничего не знала о грозящем ей колдовстве. Эмиен не смел предупредить хозяйку: тогда Хеарвин обязательно убил бы его. Юноша испуганно подался глубже в заросли, не решаясь произнести хоть слово.
Татагрес оторвала руки от обруча, в воздухе над ее ладонями повисла светящаяся золотая дымка, и женщина швырнула ее в колдуна.
Свет столкнулся со светом с пронзительным, разрывающим барабанные перепонки звуком. Ослепленный вспышкой, Эмиен закрыл лицо руками. Ночной воздух дрожал, вокруг звенело так, будто закаленная сталь колотила в толстое стекло, но никак не могла его разбить. Сквозь дикий шум Эмиен услышал удивленный вскрик Татагрес и заставил себя посмотреть в ту сторону. Сквозь ослепительно яркий блеск он увидел, как Хеарвин бросил новое заклинание, как Татагрес забилась, словно муха в паутине, в переплетении сияющих нитей. Она потянулась к своему обручу, но Хеарвин ответил на ее движение коротким жестом руки, и его заклинание повернулось, как веретено, плотнее скручивая нити. Очутившись в ловушке, Татагрес снова атаковала, но ее заклинание вернулось обратно, вырвав у нее крик боли.
Тогда Эмиен в панике выхватил из кармана камень и бросил его в волшебника.
Его бросок был точным и сильным.
Хеарвин покачнулся и упал, на его виске выступила кровь. Заклинание, державшее в плену Татагрес, рассеялось, как дым, но Эмиен этого уже не увидел. Колдовство ослепительной молнией вонзилось в его разум, и он провалился в бездонную черную пропасть.
Эмиен приходил в себя медленно. Сперва он почувствовал во рту горький привкус пепла, потом понял, что за его воротник течет вода и кто-то настойчиво трясет его за плечо.
— Эмиен?
Нежные пальцы коснулись его щеки, юноша пошевелился, наконец осознав, что над ним склонилась Татагрес. Ее руки были холодными и влажными.
— Эмиен?
В другой раз юноша обрадовался бы, если бы Татагрес окликнула его таким тоном, но сейчас у него болела голова, перед глазами колыхался туман, и даже открыть глаза он смог с трудом. Заговорить ему оказалось уже не под силу.
— Ты хорошо справился, мальчик. — Татагрес говорила таким нежным голосом, что в это трудно было поверить. — Если бы ты не пришиб Хеарвина камнем, вряд ли я сумела бы высвободиться так легко.
Эмиен моргнул и на миг задумался, а смогла бы она вообще высвободиться из красного заклинания без его помощи. Потом память вдруг вернулась к нему, и он четко, как на гравюре, представил себе сцену у костра. Ссору, брошенный камень, кровь на лице Хеарвина… Он вспомнил мягкий пух кроликов, которых еще теплыми недавно подбирал с травы. Но теперь его добычей стал человек, и Эмиен с трудом поборол внезапную тошноту.
Эмиен не последовал их примеру. Он нашел место на берегу впадавшего в пруд ручья, где над водой нависали ивы, а вокруг деревьев торчали стебли рогоза. Чистый мелкий ручеек перекатывался через обкатанные камни; Эмиен встал рядом с ним на колени и напился. Вода оказалась слаще, чем в солоноватых источниках Имрилл-Канда, но не доставила ему радости. Под унылые песни болотных дроздов он не спеша искупался, вымыв соль из волос и одежды, и перевязал порез на руке полоской ткани, оторванной от рубашки. Он смертельно устал, его глаза горели и закрывались сами собой, но отдыхать он не мог. Враждебность Татагрес лишила его уверенности в себе, спутала мысли настолько, что они носились кругами, как стая собак, сбитых с толку противоречивыми запахами. Эмиен ничего не понимал в происшедшем и чувствовал лишь горечь и желание вернуться к тяжелой жизни на Имрилл-Канде. Но гибель Таэн навсегда закрыла ему дорогу домой.
Преследуемый неотвязными воспоминаниями о родном острове, на берегу которого он ребенком собирал ракушки, Эмиен кончил накладывать повязку и зубами затянул узел. Порез был неглубокий, но сильно болел, и через ткань вскоре проступили пятнышки крови. Красный цвет напомнил Эмиену о следах, которые его кнут недавно оставлял на спинах матросов. На Имрилл-Канде он чувствовал отвращение к любой жестокости, но на пинасе и не подумал усомниться в правильности своих действий. Даже сейчас он ни о чем не жалел: ведь он лупил матросов не из злости, а для того, чтобы добиться от них беспрекословного подчинения, от которого зависело их общее спасение.
Эмиен прислонился к стволу ивы, потирая перевязанную руку; дрозды над его головой замолчали и перепорхнули на верхние ветки. Эмиен ведь не знал, что Татагрес и без него легко доплыла бы до берега Скейновой Границы. Он не знал, что она так в себе уверена, — но это же не преступление! Он хотел защитить женщину, его поступок был правильным и человечным, в отличие от поступка Татагрес.
На другом берегу заверещала сойка. Эмиен задумчиво провел пальцем по повязке, поняв, что Татагрес не собиралась серьезно ранить его. Порез был неглубоким и не помешал ему плыть. Если верить словам колдуньи, она пырнула его в знак предупреждения, что впредь не потерпит такого. Точно так же делал он, когда пускал в ход кнут, чтобы матросы не ленились. Эмиен вздрогнул и похолодел от внезапной догадки. Что, если Татагрес ранила его, чтобы сделать из него именно того человека, который был ей нужен?
Эмиен взволнованно вскочил на ноги, и коричневые болотные дрозды испуганно умчались прочь, громко хлопая крыльями. Теперь, когда их крики смолкли, стало лучше слышно журчание ручья, но юноша не обращал внимания на успокаивающие звуки: в его ушах звучали слова Анскиере, произнесенные в тот день, когда Эмиен в последний раз видел свою сестру живой: «Воды мира глубоки. Прокладывай курс осторожно, сын Марла!» Страж штормов произнес это так уверенно, как будто заранее знал, как сложится жизнь Эмиена.
Но самодовольно-покровительственный тон всегда раздражал Эмиена; вот и сейчас он почувствовал жгучий гнев и пнул лежащий на берегу камень, послав его в ручей. Раздался плеск, в воде замелькали мелкие рыбешки, но юноша ничего не замечал: перед его глазами стояло лицо волшебника. Ивы склонялись под ветерком, гладя плечи Эмиена, и ему показалось, что он запутался в сетях судьбы, которой никогда бы себе не пожелал. Чувствуя, что вот-вот потеряет самообладание, Эмиен развернулся и напролом, через кусты, побежал к морю.
Залитый солнечным светом берег был словно засыпан снегом — но на самом деле то были осколки мелких ракушек. Вид открытого моря успокоил Эмиена, он пошел вдоль линии прибоя, высматривая гладкие камни размером с кулак, которыми обычно пользовался при охоте на кроликов. На лугах Скейновой Границы росла густая трава; юноша уже видел там кроличий помет и решил, что этих зверюшек здесь должно быть много, причем жирных. Если найти хорошую засидку, их будет не трудно добыть. На Имрилл-Канде охота на кроликов была его любимым способом уйти от бесконечного будничного труда, от неблагодарной доли, которая доставалась в удел беднякам. Нет, все-таки хорошо, что он покинул родину, просто ему надо побыть наедине с самим собой, чтобы найти в жизни новую цель.
Татагрес заставила его усомниться, правильно ли он поступил, когда принес ей клятву верности на борту «Ворона». Конечно, на Скейновой Границе он был всецело в ее власти, но Свободных островов было больше, чем людей на Имрилл-Канде, а за этими островами лежала огромная империя. Эмиен решил научиться у своей хозяйки всему, что ему сможет пригодиться в большом мире, а потом оставить ее. С помощью Татагрес или без нее он заставит Анскиере заплатить за смерть сестры!
Эмиен подобрал пестрый камень и перебросил его с руки на руку, определяя вес. Его клятва не требовала забыть обо всем на свете. Ничто не мешало ему участвовать в игре Татагрес, преследуя при том собственные цели. Эмиен сунул камень в карман и тряхнул головой, прогоняя тоску по родному рыбацкому поселку.
В закатном свете скалы Скейновой Границы блестели, как кованая бронза, а в лесу, по которому бежал Эмиен, трудно было понять, где кончаются тени и начинаются кусты. Споткнувшись о кочку, он с трудом удержался на ногах и тут же поспешил дальше: ему нужно было вернуться к Татагрес до темноты. Он задержался в холмах дольше, чем собирался, но время не было потрачено зря: на его поясе висели два кролика. Эмиен потрогал единственный оставшийся у него в кармане камень, жалея, что день так быстро подошел к концу. Два кролика вряд ли утолят голод семерых едоков, но еще меньше проку от них будет, если он не доберется до низин раньше, чем опустится ночь.
Сумерки быстро сгущались над лесом, и Эмиен, привыкший к океану и скалистым холмам Имрилл-Канда, чувствовал себя очень неуютно. Он бежал между серебристых берез, узловатые корни которых походили на крепко сжатые кулаки, торчащие из куч подгнивших листьев. Ветки цеплялись за его одежду, листва затеняла небо. Ни одна звезда не светила сквозь кроны, чтобы указать ему дорогу, вокруг царила почти полная темнота. Эмиен понял, что ему, возможно, придется заночевать в лесу, и по его спине пробежал озноб. Сейчас он не возражал бы даже против общества высокомерной Татагрес.
Но наконец между ветвей впереди мелькнул свет костра, и Эмиен побежал быстрее. Он мчался к костру, мечтая о свежем мясе на ужин, и тушки кроликов колотились о его ноги.
Но, приблизившись к лагерю, Эмиен вдруг заметил странную вещь: ночные сверчки молчали. Зато из-за ручья доносился сердитый голос Татагрес. Боясь навлечь на себя ее гнев, юноша притаился в кустах и стал слушать, и от тона колдуньи его пробрала дрожь:
— Твой король отрядил тебя, чтобы мне служить, значит, ты пойдешь, куда велено! Глупец, неужели ты думаешь, что я вернусь к Кисберну с пустыми руками?
Она обращалась к Хеарвину. Не сомневаясь, что молчание колдуна не предвещает для Татагрес ничего хорошего, юноша подобрался поближе. Спрятавшись в зарослях, он сквозь листья с тревогой вгляделся в Хеарвина: тот стоял к Эмиену спиной, в свете костра был четко виден его силуэт в плаще с капюшоном. Хотя ответ колдуна прозвучал бесстрастно, Эмиен почувствовал в нем угрозу, едва различимую, как тихий звук струны арфы. Разговор явно вышел за границы обычной ссоры, вроде той, которую юноша подслушал на пинасе.
— Король меня не посылал. — Хеарвин резко поднял ладонь, рукав хлопнул по его костлявому запястью. — Его величество Кисберн предоставил в твое распоряжение двух своих великих заклинателей, и твое невежество привело к их гибели. Один из них был моим учеником. Учился он медленно, это верно, но умер скверной смертью — и все из-за твоей жадности. Что ты на это скажешь?
Татагрес шагнула вперед, настороженно, как выслеживающая добычу пантера; на ее шее блеснул золотой обруч.
— Значит, это я погубила их? И ты смеешь бросать мне это обвинение, наглый лакей? Кисберн хочет выпустить демонов холода. Мне нужны ключи к Эльринфаэру. А что нужно тебе? Или тобой движет исключительно милосердие? Я не верю, что ты не заключил договора с королем!
Хеарвин не опроверг эти слова, но хотя он хранил спокойствие, Эмиен подозревал, что за внешней невозмутимостью колдуна бушевала жгучая ярость.
— Я присоединился к тебе из-за Тьерл Эннета, — неожиданно проговорил Хеарвин; теперь его голос звучал куда более резко.
— Забавно, — заметила Татагрес — Расскажи-ка об этом подробнее!
— Это ни к чему. — Хеарвин шевельнулся, и Эмиен вздрогнул, ожидая атаки, но колдун просто сложил руки за спиной. — К чему объяснять очевидное? С меня довольно! Тебе нужен источник могущества Анскиере, чтобы потакать своей извращенной натуре. Воля короля для тебя — всего лишь путь к достижению цели, его богатство для тебя — лишь игрушка. А сама ты жаждешь одного: командовать покорными людьми. Я не приносил клятвы Кисберну, но у меня есть причины защищать интересы короля. Ты не вернешься в Скалистую Гавань. Остров Килмарка покорят другие, и я не допущу, чтобы тебе достались ключи от башни Эльринфаэр. — Он заговорил тише, Эмиену пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. — У меня была возможность понять, что ты из себя представляешь, и ты не понравилась мне. Поищи то, что тебе нужно, в другом месте, Мерия.
Услышав это имя, Татагрес вздрогнула. Лицо ее побелело, глаза удивленно распахнулись. Но ее замешательство длилось не дольше секунды, и яростный взгляд, который она бросила на Хеарвина, заставил Эмиена содрогнуться. Юноша понял: она никогда не позволит колдуну одержать над собой верх. И еще он осознал, что его судьба тесно связана с судьбой этой женщины и что тот, кто угрожает ей, угрожает и ему… Пальцы Эмиена нащупали в кармане гладкий камень.
— Говоришь ты красиво, — с насмешкой бросила Татагрес Хеарвину. — Интересно, каков ты в деле?
Эмиен понял, что она стремится вывести врага из равновесия, чтобы тот допустил промашку, но колдун тоже был хитер. Он откинул свой черный капюшон, и его лысая макушка засияла при свете костра, придавая ему вид беззащитного старца.
— Предупреждаю тебя, женщина. Если я брошу тебе вызов, ты горько об этом пожалеешь.
Татагрес стала серьезной.
— Ты лезешь не в свое дело. Тебя что, учили ваэре? Если нет, оставь свои угрозы! Я вернусь в Скалистую Гавань, как решила. Только попробуй мне помешать, и ты погибнешь.
Хеарвин опустил голову и застыл в странной позе.
— Тебе все равно помешают — если не я, то кто-нибудь другой.
У ног колдуна вспыхнул белый свет, и Эмиен съежился, боясь, что Хеарвин швырнет в него заклинание. На Имрилл-Канде Анскиере всегда знал, если кто-то подглядывал за его работой! Но Хеарвин, кажется, не подозревал, что за ним наблюдают, а Татагрес следила только за врагом, как ястреб, нацелившийся на добычу. Она подняла руку и прикоснулась к золотому обручу на своей шее.
— Жаль, — проговорила она, но ее лицо отнюдь не выражало сожаления. — Ты мог бы мне помочь и получил бы за это награду. — Дернув подбородком, она произнесла защитное заклинание, по согнутым в запястьях рукам побежали искры, засверкали инеем в ее волосах.
Хеарвин ждал, не шевелясь. Из своего убежища в кустах Эмиен увидел, как с пальцев колдуна сорвалось еще одно заклинание: на этот раз то была ярко-красная фигура из тонких, как нити, лучей. Но Хеарвин продолжал держать руки за спиной, и Татагрес ничего не знала о грозящем ей колдовстве. Эмиен не смел предупредить хозяйку: тогда Хеарвин обязательно убил бы его. Юноша испуганно подался глубже в заросли, не решаясь произнести хоть слово.
Татагрес оторвала руки от обруча, в воздухе над ее ладонями повисла светящаяся золотая дымка, и женщина швырнула ее в колдуна.
Свет столкнулся со светом с пронзительным, разрывающим барабанные перепонки звуком. Ослепленный вспышкой, Эмиен закрыл лицо руками. Ночной воздух дрожал, вокруг звенело так, будто закаленная сталь колотила в толстое стекло, но никак не могла его разбить. Сквозь дикий шум Эмиен услышал удивленный вскрик Татагрес и заставил себя посмотреть в ту сторону. Сквозь ослепительно яркий блеск он увидел, как Хеарвин бросил новое заклинание, как Татагрес забилась, словно муха в паутине, в переплетении сияющих нитей. Она потянулась к своему обручу, но Хеарвин ответил на ее движение коротким жестом руки, и его заклинание повернулось, как веретено, плотнее скручивая нити. Очутившись в ловушке, Татагрес снова атаковала, но ее заклинание вернулось обратно, вырвав у нее крик боли.
Тогда Эмиен в панике выхватил из кармана камень и бросил его в волшебника.
Его бросок был точным и сильным.
Хеарвин покачнулся и упал, на его виске выступила кровь. Заклинание, державшее в плену Татагрес, рассеялось, как дым, но Эмиен этого уже не увидел. Колдовство ослепительной молнией вонзилось в его разум, и он провалился в бездонную черную пропасть.
Эмиен приходил в себя медленно. Сперва он почувствовал во рту горький привкус пепла, потом понял, что за его воротник течет вода и кто-то настойчиво трясет его за плечо.
— Эмиен?
Нежные пальцы коснулись его щеки, юноша пошевелился, наконец осознав, что над ним склонилась Татагрес. Ее руки были холодными и влажными.
— Эмиен?
В другой раз юноша обрадовался бы, если бы Татагрес окликнула его таким тоном, но сейчас у него болела голова, перед глазами колыхался туман, и даже открыть глаза он смог с трудом. Заговорить ему оказалось уже не под силу.
— Ты хорошо справился, мальчик. — Татагрес говорила таким нежным голосом, что в это трудно было поверить. — Если бы ты не пришиб Хеарвина камнем, вряд ли я сумела бы высвободиться так легко.
Эмиен моргнул и на миг задумался, а смогла бы она вообще высвободиться из красного заклинания без его помощи. Потом память вдруг вернулась к нему, и он четко, как на гравюре, представил себе сцену у костра. Ссору, брошенный камень, кровь на лице Хеарвина… Он вспомнил мягкий пух кроликов, которых еще теплыми недавно подбирал с травы. Но теперь его добычей стал человек, и Эмиен с трудом поборол внезапную тошноту.