Страница:
Такой курс многие американские идеологи тщатся представить «аморальным»[433], а «мораль» США разрисовать свободной от авторитаризма и догматизма. И здесь, как видим, черное выдается за белое и наоборот. Ведь требовал же сенатор Д. Мойнихэн в августе 1977 года, чтобы «защита прав человека» стала «такой же неотъемлемой частью американской внешней политики, какой является марксизм-ленинизм для Советского Союза». Вульгарный примитивизм Мойнихэна очевиден. Если бы он действительно заботился о «правах человека», то его внимание, несомненно, было бы обращено на американское общество, которое является мировым чемпионом по части самых злостных нарушений жизненных прав человека. Уже одна политика разжигания ядерной войны говорит об облике заокеанских защитников «прав человека», не говоря о миллионах безработных, детской преступности, дискриминации женщин, расизме и многом другом.
Впрочем, деятели типа Р. Рейгана, Дж. Картера, Д. Мойнихэна никогда, надо сказать, и не говорили о необходимости «защиты прав человека» в их собственной стране. Речь всегда шла об использовании закодированной под права человека широкомасштабной операции по вмешательству во внутренние дела других стран. И здесь имперская претензия на всемирную заботу обо всем человечестве. Кроме того, провокационная идея о «защите прав человека» служила и целям подрыва процесса разрядки напряженности. Как подчеркивал Дж. Макговерн, кампания по «правам человека» воспринимается как возврат Америки к конфронтации периода «холодной войны».
Но вернемся к Л. Бенсону. «Холодная война», замечает он, усилив интерес к идеологии, в то же время создала и трудности на пути ее объективного исследования. Сейчас требуют действий от «дипломатов и солдат, а остальные члены общества участвуют в их борьбе, лишь убежденно доказывая свою лояльность». Военные и дипломатические вопросы выдвигаются на первый план, тогда как перспективы развития культуры и идеологии весьма туманны. Такое отношение к идеологии Бенсон считает вредным. В условиях кошмаров «холодной войны», пишет он, «культура, идеология настолько тесно переплетаются со всеми другими областями человеческой деятельности, что при анализе их нельзя оставаться на сугубо нейтральных позициях»[434].
Он проводит мысль, что любые идеологии, особенно те, которые оказывают серьезное влияние на жизнь общества, имеют сходные основы и сходные конечные цели. Отсюда и возникает возможность симбиоза идеологий. Некоторые виды идеологии «жизненно важны для общества. Они способны вызывать социальные сдвиги и обеспечивать дисциплинированность всех членов общества, руководителей и рядовых… Хотя они и действуют под различными названиями и часто независимы друг от друга, наиболее значительные из нынешних идеологий содержат одинаковые положения, касающиеся природы современных социальных изменений и методов их использования»[435].
Что же Бенсон предлагает внести в «общую идеологическую копилку», что, по мысли автора, представляет всеобщую ценность в американской идеологии? Он отвечает так: существование двух противоречивых эмоций — силы и достоинства, которые уживаются друг с другом во имя «национального единства». Именно эти черты американской идеологии, пишет он, и должны быть «правильно вплетены в общее развитие человеческой культуры».
Что же дальше? С тех пор как взаимозависимость наций стала более очевидной, а американское понимание «природы социальных изменений более космополитичным», утверждает автор, любой анализ данного общества немыслим без анализа состояния всей человеческой культуры, которая претерпевает быстрые и глубокие изменения, и не только в сфере материальных условий жизни, но и в идеологии. Главное здесь то, что американцы, считая собственную страну наиболее развитой и могущественной, рассматривают свои решения в области политики и экономики как «превосходящие все другие альтернативные решения»[436]. Эту концепцию автор предлагает принять в качестве основы правильного понимания «национальной цели».
Итак, автор начал свои рассуждения со скромного пожелания, чтобы отдельные черты американской идеологии были «вплетены» в развитие общечеловеческой культуры. Но поскольку эти «черты» слишком туманны, автор переходит на более определенный политический язык, требуя рассматривать американские решения как превосходящие все остальные, ибо они основаны на силе и могуществе.
Бенсон выступает против «холодной войны». Причины ее «кошмаров» он видит в конфликте культур, но отнюдь не в социально-экономических и политических интересах и противоречиях. «Войну культур» автор считает неотъемлемой чертой отношений между нациями. Движущими силами «войны культур» выступают, по мнению Бенсона, этноцентризм и неравномерность культурного развития. Суть этноцентризма в том, что одни народы стремятся судить о других по собственным меркам жизни. Этноцентризм служит источником споров уже потому, что в условиях «холодной войны» разделяет нации только на «свои» и «враждебные».
«Война культур», по Бенсону, подчинена неким «скрытым силам», направленным на сохранение «культурных непрерывностей», а затем продвижение их в мир. Среди таких «непрерывностей» наиболее важны; политическое влияние, с которым связаны понятия государственного суверенитета, военной и экономической мощи; экономическая стабильность и экспансия, укрепление позиций американских фирм в борьбе за рынки, источники сырья и торговые преимущества; национальный престиж (самосознание), который обретает форму «соревнования в популярности». Сюда же относятся зарубежные поездки руководителей страны, международные спортивные соревнования, успехи на международных ярмарках, признание национальных героев своей страны за рубежом, успехи в науке и технике, различные культурные и другие достижения.
Основная «культурная непрерывность» — это политическое влияние на основе «дифференцированных компромиссов». Они могут рассматриваться и как «идеологическое сдерживание», при котором «бывает полезно сотрудничать с представителями неприемлемой идеологии, а также в качестве возможности завоевания плацдарма (идеологического и политического) для борьбы против СССР»[437]. Позднее об этом писалось очень много. В одном из докладов «Трехсторонней комиссии» подчеркивалось, что Запад должен стремиться оказывать влияние на естественные процессы изменений в коммунистическом мире, подталкивать к изменениям в направлении западных ценностей[438], к движению к некой «третьей системе», но на условиях американизма.
Пресловутая концепция «наведения мостов», в соответствии с которой политики империализма пытаются разрыхлить и разрушить социалистическое содружество, в формулировке Бенсона выступает как политика дифференцированных компромиссов.
В конечном счете словесная демонстрация Бенсона против «риторики» и «кошмаров» «холодной войны» обернулась призывом к захвату «плацдармов» в конфликте с Советским Союзом. Весьма своеобразная эскалация «национальной цели» — от продвижения «идеологических тонкостей» до утверждения американской «свободы» во всем мире через промежуточную стадию — создание «политико-идеологических плацдармов» против СССР.
Особое место в мировом конфликте, в «войне культур» автор отводит идеологии, призванной играть одну из «решающих ролей» в развитии цивилизации. Почему?
Идеология — средство укрепления социального строя. Как бы ни были развиты «методы управления массами», безопасность государства не будет обеспечена, пишет автор, если в основе его действий не лежат выгодные идеологические концепции. Что касается внешней политики и укрепления данного режима на международной арене, то здесь идеология играет роль «щита, прикрывающего отнюдь не идеологические мероприятия и маневры». «Война культур» является, как никогда, идеологической, рассуждает Бенсон, причем она обостряется во всех сферах. Растущая грамотность «когда-то инертных низших классов» позволяет им все шире входить в область идеологии. Либо «в том плане, который импонирует всем классам (то есть в идеологию, провозглашающую неограниченные возможности свободного предпринимательства и социальной гибкости). Либо в плане поддержки призывов к ликвидации устаревшего статус-кво»[439]. Обратим внимание на то, что здесь Бенсон (как бы между прочим) в качестве аксиомы подсовывает мысль, что капиталистическая идеология («свободное предпринимательство», «социальная гибкость») импонирует всем классам.
Далее автор отмечает, что страны охотно «продают свою идеологию» другим нациям, особенно новым, нарождающимся. Характер ее во многом определяет «покупателя» и «способ продажи». В результате идеология становится «миссионерским товаром», средством продвижения «национальной мощи в новые районы».
Не исключено, полагает автор, «сближение социальных форм жизни обоих главных блоков».
Может показаться, что Бенсон готов ради этого «сближения» пожертвовать какими-то американскими «ценностями», от чего-то отказаться. Но получается, что все это касается других стран, но не США. Когда речь, заходит о Соединенных Штатах, то главным фактором, определяющим силу идеологии, выступает могущество государства. Иначе говоря, чем мощнее кулак, тем «логичнее» аргументация. Не «имманентные пружины» развития, а мощь государства — вот решающее условие влияния на мировую культуру, равно как и на мировую политику.
Кроме «явных факторов мощи», есть, пишет Бенсон, и другие, довольно ощутимые. К их числу автор относит «высокое» моральное состояние американской нации, несмотря на «отдельные проявления разлагающе действующей моральной лихорадки», выражающейся в увлечении мистицизмом, спиритизмом, в организованной преступности. Вполне уместно заметить, что даже некоторые официальные лица говорят об этом куда откровеннее, чем ученый-политолог Бенсон.
Об американском патриотизме автор пишет следующее: «Граждане США патриотичны, и в случае кризиса на них можно положиться. Национальный патриотизм, безусловно, силен и поддается регулировке. Он поддерживается многочисленными ритуалами, которые дают гражданам большое удовлетворение и обеспечивают распространение народной культуры». В дополнение к обычным патриотическим церемониям и манифестациям большое значение имеют «ритуалы американского воскресенья», «всемирные серии» бейсбола (в течение нескольких дней они приковывают внимание всего народа), организуемые правительством массовые каникулы под девизом «Посмотри сначала Америку», которые рассчитаны на то, чтобы вызвать «гордость за свою страну»[440]. А вот теперь Р. Рейган установил, что каждый год 1 мая все граждане должны проявлять свою лояльность властям, демонстрировать, так сказать, свой восторг всем происходящим в этой стране.
Не нахвалится Бенсон американской цивилизацией, и все для того, чтобы распространить любезные его сердцу «культурные непрерывности» на весь мир. Он оптимистически оценивает перспективы американской культуры в будущем «едином» обществе. Но его оптимизм становится менее устойчивым, когда он пытается ответить на вопрос: кто же выиграет «холодную войну»? Автор вынужден признать, что там, где в свое время американцев «принимали с восторгом, сейчас они не пользуются ни влиянием, ни гостеприимством».
Л. Бенсон жалуется, что «самокритика в условиях „холодной войны“ слишком обнажила американские недостатки». Позиции США слабеют, представители других стран «теснят американцев на мировых рынках, культурных выставках, в международных дипломатических организациях, в научных кругах, в спорте и даже в дискуссиях о природе демократии и образе жизни»[441].
Почему это происходит? Автор объясняет потерю влияния тем, что «США невольно унаследовали мантию колониального администратора», показали свою «неспособность симпатизировать происходящим по всему миру социально-политическим революциям и в то же время неспособность положить им конец»[442]. Итак, с одной стороны, «неспособность симпатизировать», а с другой — та же «неспособность положить конец» социально-политическим революциям.
Принято считать, замечает автор, что у американцев нет единой общенациональной цели. Об этом говорили не раз лидеры США.' Эйзенхауэр, как известно, даже учредил комиссию для ее выработки. А позже Д. Белл, один из отцов американской политологии, признал, что ничто, кроме гедонизма — жизненного стиля, основанного на идее наслаждения, всеобщем увлечении потребительством, — не объединяет американцев. «Гедонизм стал культурным, если не моральным, обоснованием капитализма»[443]. Если отбросить его в сторону, то «у нас нет ни общей цели, ни общей веры, ни общего дела»[444]. Но и эту «бесцельность», отсутствие веры Белл готов экспортировать в другие системы, в том числе и социалистические.
Отсутствие объединяющей цели Бенсон объясняет тем, что в США нет национальной философской концепции, которая служила бы теоретической основой такой цели. У нас «нет философии, которую можно было бы экспортировать, как нет и ничего в нашем опыте, что имело бы всемирное значение»[445].
Но ведь автор провозгласил образ жизни своей страны как «превосходящий все другие альтернативные решения». И здесь Бенсон делает сногсшибательный вывод: коль нечего экспортировать, то долой сосуществование с коммунизмом. С ним надо воевать. Логика рассуждений не может не потрясти и на этот раз.
Итак, общенациональной цели нет. Однако национальные интересы вполне очевидны. Автор сводит их к усилению американского политического влияния в мире. Но интересы, как и цели, не имеют, мол, общей философской идеи. Стало быть, необходимо «найти» какой-то новый философский «камень», позволяющий «направлять жизнь американского общества». Таким «камнем» должна быть «идеология», которая автором преподносится по-разному. И как «вполне доступная система идей и критериев для той сферы жизни, которую она пытается объяснить». И как «маскировка интересов той или иной группы, которые (интересы) открыто не высказываются и не провозглашаются»[446]. И как «интеллектуальное и духовное выражение статус-кво». И еще один вариант: «Идеологическая система состоит из взглядов, идей, знаний, теорий, верований, традиций, мифов, теософских постулатов, легенд, предубеждений, поговорок и пословиц, народной мудрости, оценок норм поведения, идеалов и устремлений»[447]. Как можно заметить, ни одно из этих определений не затрагивает социального назначения идеологии, состоящего, как известно, в служении классу, исповедующему эту идеологию.
Идеология, которая хочет быть доступной для широких масс, должна строиться, утверждает Бенсон, не «самых примитивных и понятных вещах». Но если она хочет продержаться долго, то должна отвечать и требованиям интеллектуальной элиты. Идеология призвана убеждать людей, причем делать это так, чтобы «логические непоследовательности» в ней либо преднамеренно игнорировались, либо «как-то хитро объяснялись». В противном случае, пишет автор, «чем сильнее будут призывы (сверху) к идеологическому единству, тем интенсивнее будет бунт разочарованных»[448].
Что же, по мнению автора, всего сильнее объединяет людей? Война! Именно война — наилучшее средство объединения и солидарности. Она неприятна, однако «обеспечивает базу для необычайно сильной коллективной мотивации (стимулов) и самопожертвования»[449].
В мирное же время необходимо «сильное руководство», опирающееся на «единую иерархическую лестницу». В условиях «холодной войны» гражданское руководство неизбежно становится квазивоенным. «Холодная война» требует «ограничения индивидуальной свободы в национальных интересах».
Бенсон выступает за систему «совместного опыта», то есть такую организацию, которая смогла бы «дисциплинировать одинаково мыслящих граждан» на базе какой-то монодоктрины. В конечном счете идеология должна служить «средством социального контроля»[450].
К важным идеологическим явлениям Л. Бенсон относит бюрократизацию государственного управления, которая помогла создать экономическое изобилие, открыла путь способным людям, снизила влияние личной власти, сохранила необходимые формы соревнования между людьми, упорядочила отношения между людьми на основе справедливости. Для чего же понадобился такой панегирик бюрократической машине? Бенсон предлагает превратить бюрократические принципы социальной организации в универсальные, высшее развитие которых приведет к отождествлению «государства» с «отечеством», «фирмы» — «с одной большой семьей». Конечный же продукт развития бюрократической машины автор видит в создании всемирной индустриальной цивилизации.
А что же американское общество может предложить мировой индустриальной цивилизации? Плюрализм воззрений, отвечает автор. И снова подводит логика: ведь только что он ратовал за единую идеологию, способную наилучшим образом осуществлять социальный контроль над всем обществом и всеми его гражданами, воспитывать их в духе повиновения. Теперь Бенсон утверждает, что в США нет единой, пронизывающей все сферы жизни идеологии. Американцы руководствуются якобы несколькими «системами культурных ценностей», или «функциональными идеологиями». Среди них наибольшим влиянием пользуются христианство, капитализм, риторика политической демократии, которая выражается в двухпартийной системе, научная идеология, носителями которой являются научные общества и организованные группы ученых, тред-юнионизм, народно-культурная идеология, антикоммунизм, который, как пишет автор, служит в современной Америке серьезной «руководящей силой».
Этот набор «идеологических подсистем» служит автору для подтверждения тезиса, что американское общество якобы «деидеологизировано», что плюрализм мнений говорит о «свободе выбора» и т. д. Но даже из перечисления «подсистем» видно, что выбирать, собственно, не из чего, а перечисленные «подсистемы» являются всего лишь формами проявления или средствами выражения буржуазной идеологии. Но сам автор, как видно из его рассуждений, вовсе не сторонник плюрализма. Он озабочен созданием единой, всеохватывающей идеологии.
Установлению такой универсальной идеологии мешают, сокрушается Бенсон, индивидуализм и прагматизм. Индивидуализм сводится к противопоставлению личных интересов общественным: люди больше думают о себе, чем о других. В этом и заключено рациональное зерно священной «инициативы» — главного постулата философии капитализма: если каждый будет проявлять инициативу для себя, то и всем будет лучше. Иными словами, индивидуализм отрицает всякую возможность появления «организованной идеологии».
Все ставится с ног на голову. Даже многие буржуазные идеологи признают, что воспитание индивидуализма выступает в качестве важнейшей цели «американского образа жизни», политической науки, пропаганды, всей политики правящих сил. Что же касается философской основы индивидуализма — прагматизма, то Бенсон критикует его следующим образом. Поскольку прагматизм предполагает очень «гибкий, интеллектуальный подход к вопросам», то результатом такого подхода является забвение всяких застывших принципов. Его цель — успех, инструмент — знание, почерпнутое опытным путем. Поэтому никакие идеи или институты не священны. В силу этого прагматизм — неприятнейший тормоз создания единой идеологии, хотя и может считаться идеологической альтернативой «для полностью эмансипированного индивидуализма»[451].
Конечная суть долгих рассуждений автора сводится к тому, что необходима национальная цель, способная сформировать эту единую идеологию. Но где ее искать?
На этот вопрос автор отвечает с обезоруживающей откровенностью. Коль скоро в США, пишет он, существует такая мощная идеология, как антикоммунизм, то и поиск национальной цели нужно вести в этом направлении. И далее. Антикоммунизм предполагает накапливание военных сил, поддержку антикоммунистических режимов, проведение таких реформ в «дружественных» США странах, которые бы смогли предотвратить развитие коммунизма.
Теперь все понятно, кроме одного. Зачем нужны были хитроумные аргументы, демонстрация учености и терминологическая карусель, если вывод вполне укладывается в рамки дежурного заголовка заурядной американской газеты или заявлений не менее заурядных министров. «Необходимо обладать способностью применять военную мощь», — требовал К. Уайнбергер[452]. И, как бы загодя поправляя его, Дж. Шлессинджер, один из предшественников Уайнбергера на посту министра обороны, утверждал, что США должны поддерживать свою военную мощь «не потому, что мы непременно пойдем на ее применение. Военный потенциал наиболее важен, когда дело не доходит до его использования. Он важен для устрашения, для обеспечения фундамента политических переговоров»[453]. Итак, снова — и все о том же. У США нет иного выхода, как гонка вооружений, подготовка к войне, ослабление или сокрушение коммунизма.
Выводы Бенсона банальны. И все же его работа примечательна по ряду аспектов.
Во-первых, в ней четко обозначена попытка выработать единую идеологическую линию, адекватную «общенациональной цели», «общенациональным интересам». В сущности, это отражает стремление правящих сил объединить американцев вокруг интересов господствующей иерархии, задушить иные, неугодные точки зрения. Поиски «национальной цели» на путях антикоммунизма — довольно ясное выражение единой идеологической платформы.
Во-вторых, Бенсон всячески хочет убедить читателя, что идеология в США не отражает интересов каких-то классов, что ее вообще нет в систематизированном виде. Плюрализм взглядов, находящий свое выражение в «идеологических подсистемах», хотя и мешает установлению «дисциплины» и «порядка», все же свидетельствует об отсутствии самодовлеющей Идеологической доктрины, исходящей от господствующего класса.
В-третьих, в общей схеме, в которой автор пытается увязать идеологию и «национальную цель», большое место отводится «культурной конвергенции» как средству создания единой цивилизации на базе американских «культурных ценностей». Но чтобы такая перспектива не казалась слишком мрачной для культур, обреченных Бенсоном на растворение и умирание, внушается мысль о неких внутренних законах, пружинах, которые ведут к синтетическому результату независимо от социально-экономических условий жизни общества. Задача американской культуры в связи с этим — как можно активнее внедряться в общемировую культуру сейчас, с тем чтобы принятие «американских ценностей» в качестве всеобщих выглядело вполне естественным следствием «слияния», «конвергенции».
В-четвертых, если говорить о практических аспектах «теоретических» рассуждений автора, то они чрезвычайно огрублены. Здесь и тоска по общенациональной «солидарности», наивысшая степень которой вызывается только войной, и призывы к гонке вооружений и военной борьбе с коммунизмом.
В-пятых, активизация идей «культурной конвергенции» говорит о том, что проблема борьбы с пролетарской идеологией занимает представителей политической мысли все больше и больше. Особенность ее в нынешних условиях заключается в усилении завуалированных атак. Вот и в случае с Бенсоном. На словах проявляя заботу о развитии культуры, цивилизации, призывая к «компромиссам» и «терпимости» во имя мира и всеобщего процветания, он на деле предлагает американскую культуру в качестве образца для всех и как наиболее предпочтительную по сравнению с любыми другими. Да и сами по себе идеологические аспекты борьбы двух систем, облаченные Бенсоном в респектабельные наряды соревнования «культурных ценностей», не содержат даже словесных намеков на «примирение» и «слияние». Только один расчет — на победу буржуазной идеологии над коммунистической.
В конечном итоге теория «конвергенции» в ее культурно-идеологическом варианте служит широким планам правящих сил, мечтающих об установлении мирового господства, подчинена стратегии на разрушение социалистической формации как силы, без упразднения которой невозможно создать американскую мировую империю. В таком контексте концепции «идеологической конвергенции» отводится роль фактора, долженствующего расслабить оппонента, посеять иллюзии, благодушную инфантильность, а затем под лицемерные разговоры об идеологических компромиссах внедрить свою идеологию, расширить сферу влияния буржуазного мировоззрения.
Впрочем, деятели типа Р. Рейгана, Дж. Картера, Д. Мойнихэна никогда, надо сказать, и не говорили о необходимости «защиты прав человека» в их собственной стране. Речь всегда шла об использовании закодированной под права человека широкомасштабной операции по вмешательству во внутренние дела других стран. И здесь имперская претензия на всемирную заботу обо всем человечестве. Кроме того, провокационная идея о «защите прав человека» служила и целям подрыва процесса разрядки напряженности. Как подчеркивал Дж. Макговерн, кампания по «правам человека» воспринимается как возврат Америки к конфронтации периода «холодной войны».
Но вернемся к Л. Бенсону. «Холодная война», замечает он, усилив интерес к идеологии, в то же время создала и трудности на пути ее объективного исследования. Сейчас требуют действий от «дипломатов и солдат, а остальные члены общества участвуют в их борьбе, лишь убежденно доказывая свою лояльность». Военные и дипломатические вопросы выдвигаются на первый план, тогда как перспективы развития культуры и идеологии весьма туманны. Такое отношение к идеологии Бенсон считает вредным. В условиях кошмаров «холодной войны», пишет он, «культура, идеология настолько тесно переплетаются со всеми другими областями человеческой деятельности, что при анализе их нельзя оставаться на сугубо нейтральных позициях»[434].
Он проводит мысль, что любые идеологии, особенно те, которые оказывают серьезное влияние на жизнь общества, имеют сходные основы и сходные конечные цели. Отсюда и возникает возможность симбиоза идеологий. Некоторые виды идеологии «жизненно важны для общества. Они способны вызывать социальные сдвиги и обеспечивать дисциплинированность всех членов общества, руководителей и рядовых… Хотя они и действуют под различными названиями и часто независимы друг от друга, наиболее значительные из нынешних идеологий содержат одинаковые положения, касающиеся природы современных социальных изменений и методов их использования»[435].
Что же Бенсон предлагает внести в «общую идеологическую копилку», что, по мысли автора, представляет всеобщую ценность в американской идеологии? Он отвечает так: существование двух противоречивых эмоций — силы и достоинства, которые уживаются друг с другом во имя «национального единства». Именно эти черты американской идеологии, пишет он, и должны быть «правильно вплетены в общее развитие человеческой культуры».
Что же дальше? С тех пор как взаимозависимость наций стала более очевидной, а американское понимание «природы социальных изменений более космополитичным», утверждает автор, любой анализ данного общества немыслим без анализа состояния всей человеческой культуры, которая претерпевает быстрые и глубокие изменения, и не только в сфере материальных условий жизни, но и в идеологии. Главное здесь то, что американцы, считая собственную страну наиболее развитой и могущественной, рассматривают свои решения в области политики и экономики как «превосходящие все другие альтернативные решения»[436]. Эту концепцию автор предлагает принять в качестве основы правильного понимания «национальной цели».
Итак, автор начал свои рассуждения со скромного пожелания, чтобы отдельные черты американской идеологии были «вплетены» в развитие общечеловеческой культуры. Но поскольку эти «черты» слишком туманны, автор переходит на более определенный политический язык, требуя рассматривать американские решения как превосходящие все остальные, ибо они основаны на силе и могуществе.
Бенсон выступает против «холодной войны». Причины ее «кошмаров» он видит в конфликте культур, но отнюдь не в социально-экономических и политических интересах и противоречиях. «Войну культур» автор считает неотъемлемой чертой отношений между нациями. Движущими силами «войны культур» выступают, по мнению Бенсона, этноцентризм и неравномерность культурного развития. Суть этноцентризма в том, что одни народы стремятся судить о других по собственным меркам жизни. Этноцентризм служит источником споров уже потому, что в условиях «холодной войны» разделяет нации только на «свои» и «враждебные».
«Война культур», по Бенсону, подчинена неким «скрытым силам», направленным на сохранение «культурных непрерывностей», а затем продвижение их в мир. Среди таких «непрерывностей» наиболее важны; политическое влияние, с которым связаны понятия государственного суверенитета, военной и экономической мощи; экономическая стабильность и экспансия, укрепление позиций американских фирм в борьбе за рынки, источники сырья и торговые преимущества; национальный престиж (самосознание), который обретает форму «соревнования в популярности». Сюда же относятся зарубежные поездки руководителей страны, международные спортивные соревнования, успехи на международных ярмарках, признание национальных героев своей страны за рубежом, успехи в науке и технике, различные культурные и другие достижения.
Основная «культурная непрерывность» — это политическое влияние на основе «дифференцированных компромиссов». Они могут рассматриваться и как «идеологическое сдерживание», при котором «бывает полезно сотрудничать с представителями неприемлемой идеологии, а также в качестве возможности завоевания плацдарма (идеологического и политического) для борьбы против СССР»[437]. Позднее об этом писалось очень много. В одном из докладов «Трехсторонней комиссии» подчеркивалось, что Запад должен стремиться оказывать влияние на естественные процессы изменений в коммунистическом мире, подталкивать к изменениям в направлении западных ценностей[438], к движению к некой «третьей системе», но на условиях американизма.
Пресловутая концепция «наведения мостов», в соответствии с которой политики империализма пытаются разрыхлить и разрушить социалистическое содружество, в формулировке Бенсона выступает как политика дифференцированных компромиссов.
В конечном счете словесная демонстрация Бенсона против «риторики» и «кошмаров» «холодной войны» обернулась призывом к захвату «плацдармов» в конфликте с Советским Союзом. Весьма своеобразная эскалация «национальной цели» — от продвижения «идеологических тонкостей» до утверждения американской «свободы» во всем мире через промежуточную стадию — создание «политико-идеологических плацдармов» против СССР.
Особое место в мировом конфликте, в «войне культур» автор отводит идеологии, призванной играть одну из «решающих ролей» в развитии цивилизации. Почему?
Идеология — средство укрепления социального строя. Как бы ни были развиты «методы управления массами», безопасность государства не будет обеспечена, пишет автор, если в основе его действий не лежат выгодные идеологические концепции. Что касается внешней политики и укрепления данного режима на международной арене, то здесь идеология играет роль «щита, прикрывающего отнюдь не идеологические мероприятия и маневры». «Война культур» является, как никогда, идеологической, рассуждает Бенсон, причем она обостряется во всех сферах. Растущая грамотность «когда-то инертных низших классов» позволяет им все шире входить в область идеологии. Либо «в том плане, который импонирует всем классам (то есть в идеологию, провозглашающую неограниченные возможности свободного предпринимательства и социальной гибкости). Либо в плане поддержки призывов к ликвидации устаревшего статус-кво»[439]. Обратим внимание на то, что здесь Бенсон (как бы между прочим) в качестве аксиомы подсовывает мысль, что капиталистическая идеология («свободное предпринимательство», «социальная гибкость») импонирует всем классам.
Далее автор отмечает, что страны охотно «продают свою идеологию» другим нациям, особенно новым, нарождающимся. Характер ее во многом определяет «покупателя» и «способ продажи». В результате идеология становится «миссионерским товаром», средством продвижения «национальной мощи в новые районы».
Не исключено, полагает автор, «сближение социальных форм жизни обоих главных блоков».
Может показаться, что Бенсон готов ради этого «сближения» пожертвовать какими-то американскими «ценностями», от чего-то отказаться. Но получается, что все это касается других стран, но не США. Когда речь, заходит о Соединенных Штатах, то главным фактором, определяющим силу идеологии, выступает могущество государства. Иначе говоря, чем мощнее кулак, тем «логичнее» аргументация. Не «имманентные пружины» развития, а мощь государства — вот решающее условие влияния на мировую культуру, равно как и на мировую политику.
Кроме «явных факторов мощи», есть, пишет Бенсон, и другие, довольно ощутимые. К их числу автор относит «высокое» моральное состояние американской нации, несмотря на «отдельные проявления разлагающе действующей моральной лихорадки», выражающейся в увлечении мистицизмом, спиритизмом, в организованной преступности. Вполне уместно заметить, что даже некоторые официальные лица говорят об этом куда откровеннее, чем ученый-политолог Бенсон.
Об американском патриотизме автор пишет следующее: «Граждане США патриотичны, и в случае кризиса на них можно положиться. Национальный патриотизм, безусловно, силен и поддается регулировке. Он поддерживается многочисленными ритуалами, которые дают гражданам большое удовлетворение и обеспечивают распространение народной культуры». В дополнение к обычным патриотическим церемониям и манифестациям большое значение имеют «ритуалы американского воскресенья», «всемирные серии» бейсбола (в течение нескольких дней они приковывают внимание всего народа), организуемые правительством массовые каникулы под девизом «Посмотри сначала Америку», которые рассчитаны на то, чтобы вызвать «гордость за свою страну»[440]. А вот теперь Р. Рейган установил, что каждый год 1 мая все граждане должны проявлять свою лояльность властям, демонстрировать, так сказать, свой восторг всем происходящим в этой стране.
Не нахвалится Бенсон американской цивилизацией, и все для того, чтобы распространить любезные его сердцу «культурные непрерывности» на весь мир. Он оптимистически оценивает перспективы американской культуры в будущем «едином» обществе. Но его оптимизм становится менее устойчивым, когда он пытается ответить на вопрос: кто же выиграет «холодную войну»? Автор вынужден признать, что там, где в свое время американцев «принимали с восторгом, сейчас они не пользуются ни влиянием, ни гостеприимством».
Л. Бенсон жалуется, что «самокритика в условиях „холодной войны“ слишком обнажила американские недостатки». Позиции США слабеют, представители других стран «теснят американцев на мировых рынках, культурных выставках, в международных дипломатических организациях, в научных кругах, в спорте и даже в дискуссиях о природе демократии и образе жизни»[441].
Почему это происходит? Автор объясняет потерю влияния тем, что «США невольно унаследовали мантию колониального администратора», показали свою «неспособность симпатизировать происходящим по всему миру социально-политическим революциям и в то же время неспособность положить им конец»[442]. Итак, с одной стороны, «неспособность симпатизировать», а с другой — та же «неспособность положить конец» социально-политическим революциям.
Принято считать, замечает автор, что у американцев нет единой общенациональной цели. Об этом говорили не раз лидеры США.' Эйзенхауэр, как известно, даже учредил комиссию для ее выработки. А позже Д. Белл, один из отцов американской политологии, признал, что ничто, кроме гедонизма — жизненного стиля, основанного на идее наслаждения, всеобщем увлечении потребительством, — не объединяет американцев. «Гедонизм стал культурным, если не моральным, обоснованием капитализма»[443]. Если отбросить его в сторону, то «у нас нет ни общей цели, ни общей веры, ни общего дела»[444]. Но и эту «бесцельность», отсутствие веры Белл готов экспортировать в другие системы, в том числе и социалистические.
Отсутствие объединяющей цели Бенсон объясняет тем, что в США нет национальной философской концепции, которая служила бы теоретической основой такой цели. У нас «нет философии, которую можно было бы экспортировать, как нет и ничего в нашем опыте, что имело бы всемирное значение»[445].
Но ведь автор провозгласил образ жизни своей страны как «превосходящий все другие альтернативные решения». И здесь Бенсон делает сногсшибательный вывод: коль нечего экспортировать, то долой сосуществование с коммунизмом. С ним надо воевать. Логика рассуждений не может не потрясти и на этот раз.
Итак, общенациональной цели нет. Однако национальные интересы вполне очевидны. Автор сводит их к усилению американского политического влияния в мире. Но интересы, как и цели, не имеют, мол, общей философской идеи. Стало быть, необходимо «найти» какой-то новый философский «камень», позволяющий «направлять жизнь американского общества». Таким «камнем» должна быть «идеология», которая автором преподносится по-разному. И как «вполне доступная система идей и критериев для той сферы жизни, которую она пытается объяснить». И как «маскировка интересов той или иной группы, которые (интересы) открыто не высказываются и не провозглашаются»[446]. И как «интеллектуальное и духовное выражение статус-кво». И еще один вариант: «Идеологическая система состоит из взглядов, идей, знаний, теорий, верований, традиций, мифов, теософских постулатов, легенд, предубеждений, поговорок и пословиц, народной мудрости, оценок норм поведения, идеалов и устремлений»[447]. Как можно заметить, ни одно из этих определений не затрагивает социального назначения идеологии, состоящего, как известно, в служении классу, исповедующему эту идеологию.
Идеология, которая хочет быть доступной для широких масс, должна строиться, утверждает Бенсон, не «самых примитивных и понятных вещах». Но если она хочет продержаться долго, то должна отвечать и требованиям интеллектуальной элиты. Идеология призвана убеждать людей, причем делать это так, чтобы «логические непоследовательности» в ней либо преднамеренно игнорировались, либо «как-то хитро объяснялись». В противном случае, пишет автор, «чем сильнее будут призывы (сверху) к идеологическому единству, тем интенсивнее будет бунт разочарованных»[448].
Что же, по мнению автора, всего сильнее объединяет людей? Война! Именно война — наилучшее средство объединения и солидарности. Она неприятна, однако «обеспечивает базу для необычайно сильной коллективной мотивации (стимулов) и самопожертвования»[449].
В мирное же время необходимо «сильное руководство», опирающееся на «единую иерархическую лестницу». В условиях «холодной войны» гражданское руководство неизбежно становится квазивоенным. «Холодная война» требует «ограничения индивидуальной свободы в национальных интересах».
Бенсон выступает за систему «совместного опыта», то есть такую организацию, которая смогла бы «дисциплинировать одинаково мыслящих граждан» на базе какой-то монодоктрины. В конечном счете идеология должна служить «средством социального контроля»[450].
К важным идеологическим явлениям Л. Бенсон относит бюрократизацию государственного управления, которая помогла создать экономическое изобилие, открыла путь способным людям, снизила влияние личной власти, сохранила необходимые формы соревнования между людьми, упорядочила отношения между людьми на основе справедливости. Для чего же понадобился такой панегирик бюрократической машине? Бенсон предлагает превратить бюрократические принципы социальной организации в универсальные, высшее развитие которых приведет к отождествлению «государства» с «отечеством», «фирмы» — «с одной большой семьей». Конечный же продукт развития бюрократической машины автор видит в создании всемирной индустриальной цивилизации.
А что же американское общество может предложить мировой индустриальной цивилизации? Плюрализм воззрений, отвечает автор. И снова подводит логика: ведь только что он ратовал за единую идеологию, способную наилучшим образом осуществлять социальный контроль над всем обществом и всеми его гражданами, воспитывать их в духе повиновения. Теперь Бенсон утверждает, что в США нет единой, пронизывающей все сферы жизни идеологии. Американцы руководствуются якобы несколькими «системами культурных ценностей», или «функциональными идеологиями». Среди них наибольшим влиянием пользуются христианство, капитализм, риторика политической демократии, которая выражается в двухпартийной системе, научная идеология, носителями которой являются научные общества и организованные группы ученых, тред-юнионизм, народно-культурная идеология, антикоммунизм, который, как пишет автор, служит в современной Америке серьезной «руководящей силой».
Этот набор «идеологических подсистем» служит автору для подтверждения тезиса, что американское общество якобы «деидеологизировано», что плюрализм мнений говорит о «свободе выбора» и т. д. Но даже из перечисления «подсистем» видно, что выбирать, собственно, не из чего, а перечисленные «подсистемы» являются всего лишь формами проявления или средствами выражения буржуазной идеологии. Но сам автор, как видно из его рассуждений, вовсе не сторонник плюрализма. Он озабочен созданием единой, всеохватывающей идеологии.
Установлению такой универсальной идеологии мешают, сокрушается Бенсон, индивидуализм и прагматизм. Индивидуализм сводится к противопоставлению личных интересов общественным: люди больше думают о себе, чем о других. В этом и заключено рациональное зерно священной «инициативы» — главного постулата философии капитализма: если каждый будет проявлять инициативу для себя, то и всем будет лучше. Иными словами, индивидуализм отрицает всякую возможность появления «организованной идеологии».
Все ставится с ног на голову. Даже многие буржуазные идеологи признают, что воспитание индивидуализма выступает в качестве важнейшей цели «американского образа жизни», политической науки, пропаганды, всей политики правящих сил. Что же касается философской основы индивидуализма — прагматизма, то Бенсон критикует его следующим образом. Поскольку прагматизм предполагает очень «гибкий, интеллектуальный подход к вопросам», то результатом такого подхода является забвение всяких застывших принципов. Его цель — успех, инструмент — знание, почерпнутое опытным путем. Поэтому никакие идеи или институты не священны. В силу этого прагматизм — неприятнейший тормоз создания единой идеологии, хотя и может считаться идеологической альтернативой «для полностью эмансипированного индивидуализма»[451].
Конечная суть долгих рассуждений автора сводится к тому, что необходима национальная цель, способная сформировать эту единую идеологию. Но где ее искать?
На этот вопрос автор отвечает с обезоруживающей откровенностью. Коль скоро в США, пишет он, существует такая мощная идеология, как антикоммунизм, то и поиск национальной цели нужно вести в этом направлении. И далее. Антикоммунизм предполагает накапливание военных сил, поддержку антикоммунистических режимов, проведение таких реформ в «дружественных» США странах, которые бы смогли предотвратить развитие коммунизма.
Теперь все понятно, кроме одного. Зачем нужны были хитроумные аргументы, демонстрация учености и терминологическая карусель, если вывод вполне укладывается в рамки дежурного заголовка заурядной американской газеты или заявлений не менее заурядных министров. «Необходимо обладать способностью применять военную мощь», — требовал К. Уайнбергер[452]. И, как бы загодя поправляя его, Дж. Шлессинджер, один из предшественников Уайнбергера на посту министра обороны, утверждал, что США должны поддерживать свою военную мощь «не потому, что мы непременно пойдем на ее применение. Военный потенциал наиболее важен, когда дело не доходит до его использования. Он важен для устрашения, для обеспечения фундамента политических переговоров»[453]. Итак, снова — и все о том же. У США нет иного выхода, как гонка вооружений, подготовка к войне, ослабление или сокрушение коммунизма.
Выводы Бенсона банальны. И все же его работа примечательна по ряду аспектов.
Во-первых, в ней четко обозначена попытка выработать единую идеологическую линию, адекватную «общенациональной цели», «общенациональным интересам». В сущности, это отражает стремление правящих сил объединить американцев вокруг интересов господствующей иерархии, задушить иные, неугодные точки зрения. Поиски «национальной цели» на путях антикоммунизма — довольно ясное выражение единой идеологической платформы.
Во-вторых, Бенсон всячески хочет убедить читателя, что идеология в США не отражает интересов каких-то классов, что ее вообще нет в систематизированном виде. Плюрализм взглядов, находящий свое выражение в «идеологических подсистемах», хотя и мешает установлению «дисциплины» и «порядка», все же свидетельствует об отсутствии самодовлеющей Идеологической доктрины, исходящей от господствующего класса.
В-третьих, в общей схеме, в которой автор пытается увязать идеологию и «национальную цель», большое место отводится «культурной конвергенции» как средству создания единой цивилизации на базе американских «культурных ценностей». Но чтобы такая перспектива не казалась слишком мрачной для культур, обреченных Бенсоном на растворение и умирание, внушается мысль о неких внутренних законах, пружинах, которые ведут к синтетическому результату независимо от социально-экономических условий жизни общества. Задача американской культуры в связи с этим — как можно активнее внедряться в общемировую культуру сейчас, с тем чтобы принятие «американских ценностей» в качестве всеобщих выглядело вполне естественным следствием «слияния», «конвергенции».
В-четвертых, если говорить о практических аспектах «теоретических» рассуждений автора, то они чрезвычайно огрублены. Здесь и тоска по общенациональной «солидарности», наивысшая степень которой вызывается только войной, и призывы к гонке вооружений и военной борьбе с коммунизмом.
В-пятых, активизация идей «культурной конвергенции» говорит о том, что проблема борьбы с пролетарской идеологией занимает представителей политической мысли все больше и больше. Особенность ее в нынешних условиях заключается в усилении завуалированных атак. Вот и в случае с Бенсоном. На словах проявляя заботу о развитии культуры, цивилизации, призывая к «компромиссам» и «терпимости» во имя мира и всеобщего процветания, он на деле предлагает американскую культуру в качестве образца для всех и как наиболее предпочтительную по сравнению с любыми другими. Да и сами по себе идеологические аспекты борьбы двух систем, облаченные Бенсоном в респектабельные наряды соревнования «культурных ценностей», не содержат даже словесных намеков на «примирение» и «слияние». Только один расчет — на победу буржуазной идеологии над коммунистической.
В конечном итоге теория «конвергенции» в ее культурно-идеологическом варианте служит широким планам правящих сил, мечтающих об установлении мирового господства, подчинена стратегии на разрушение социалистической формации как силы, без упразднения которой невозможно создать американскую мировую империю. В таком контексте концепции «идеологической конвергенции» отводится роль фактора, долженствующего расслабить оппонента, посеять иллюзии, благодушную инфантильность, а затем под лицемерные разговоры об идеологических компромиссах внедрить свою идеологию, расширить сферу влияния буржуазного мировоззрения.