Растрепанные сырые волосы залепили ей лицо, но Майка она увидела:
– Ах, это ты...
Голос у нее был как у проснувшейся кинозвезды: томный и капризный. Тянуло спиртовыми парами.
– Как желаете? – пошатываясь, осведомилась она.
– Дрянь, – протянул Майк. – С каким удовольствием я размажу твою мордашку.
Как ни была она пьяна, но плоские камни его кулаков и желваки на скулах не увидеть не могла. Женя закричала и ударила первой. Майк схватил ее руку, притянул к себе и крикнул в самое лицо:
– Ты дура!
Потащил за собой из комнаты:
– Идем!
Женя стала упираться, брыкаться, в итоге упала на пол и в бессилии заплакала.
– Уходим, уходим! – заорал Майк.
– Я не могу больше! Прикончи меня здесь!.. Лучше здесь!.. – вопила Перчик, для чего-то цепляясь свободной рукой за ножку стула.
В прихожей хлопнула дверь. Майк с силой отпихнул Женю:
– Вот дура! Иди сам с ней разбирайся! – и вышел.
Потом она услышала хныканья Владика, матерщину капитана и напуганный шепот третьего человека... эти знакомые интонации... не может быть!.. В висках задрожало холодное пламя. Она приподнялась с пола и, пытаясь отогнать возникший перед ней призрачный образ, толкнула ладонью воздух и зарыдала:
– Во-он!..
– Женька, – обняла ее нежданная тень прошлого.
– Я пила, – ревела Перчик. – Я так пила... и плясала на твоих похоронах... Я все забыла! Почему ты вернулся?
– Я за тобой. Мы будем теперь вместе.
Девушка послушно легла в объятия призрака:
– Вместе... – но сквозь слезы она увидела разбитое лицо Евгения. – Бог мой, Женя!.. – и опять утонула в рыданиях.
– Вы скоро? – просунулась в дверь голова Майка.
– Родная, нам надо идти...
– Женя... Господи, что происходит?.. – то ли смеясь, то ли плача, захлебывалась она. – Женя... Я такая пьяная...
– Я увезу тебя, – качая ее, как младенца, говорил Лесков. – Увезу далеко. Где никто нас не достанет, – повторял он свежевыдуманную считалочку и целовал мокрые, по-морскому соленые ресницы и веки. – Мы уедем в Лондон... Представляешь? Мы вместе выйдем на Тауэрский мост!..
– В Лондон... – туманно произнесла Перчик и уставилась на бритую голову Майка.
– В Лондон, в Лондон! Скорее! – не выдержал бандит. – Одевай ее, и в ванную, живо!
Лесков кинул себе на плечо Женину одежку, подхватил девушку на руки. В душном холле витал терпкий запах пороха и чего-то сырого, сладкого. Своим нетрезвым размытым взором Женя увидела на полу нелепые коряги тел в преступной багровизне, и поняла все она правильно.
Пока Лесков возвращал ее к обнадеживающим реалиям жизни, Майк разъединил сиамский союз стола и Владика. Рот неудавшегося супермена уже характерно глянцево блестел скотчем. Майк сковал Владику руки за спиной и вытолкнул его в коридор. Подлетел Лесков:
– Нужен ее паспорт! Он в кабинете, на втором этаже.
– Черт! – занервничал Майк. – Идем, козел! – и погнал Владика впереди себя.
Женя, в одежде, забрызганной водой, и с мокрой, как у русалки, головой, была уже рядом с массивной дверью и дула на ссаженную ладонь: видимо, пыталась что-либо сделать собственными силами. Майк оттолкнул ее и достал отмычки. Девушка увидела Владика, глаза ее вспыхнули. Лесков преградил дорогу.
– Ничего. Я спокойна, – улыбнулась она и со всей силы ударила в пах беспомощного и лишенного слова мальчика.
Тот заскулил и согнулся на полу буквой «зю». Майк снова выругался, отошел от двери и всыпал по замку несколькими зарядами из «ТТ». Гром и молния. Еще не развеялся дым и не упали на пол щепки – он вышиб дверь ногой.
– Эффектный ключик, – присвистнул Лесков.
– Не заедает. Идите, только побыстрее. Я жду внизу. Вставай, бекон с яичницей! – крикнул он несчастному Владику.
Лесков и Женя вбежали в кабинет. Девушка кинулась к дубовому бюро и попыталась повторить то, что делал Ян. Евгений взобрался на стол и снял со стены роковой портрет. Перчик оглянулась:
– Правильно. Ей здесь не место.
– Как твои дела?
– Ничего не выходит, – опустилась на пол Женя и стукнула по бюро ладонью. – Здесь какая-то хитрость.
– Пусти-ка.
Он осмотрел мощные стенки, множество выдвижных ящичков, попробовал выдвинуть хоть один – не получилось. Заперты. По периметру верхней панели, бюро было украшено рельефным бордюром – эдакими маленькими полушариками желудей в оправе из дубовых веточек. Евгений провел по ним пальцем, понажимал на каждый в отдельности – глухо. Над толстыми ножками красовались искусно вырезанные трилистники. Лесков занялся ими.
– Женька, – услышал он за спиной ее тихий голос и обернулся.
Девушка снова чуть не плакала:
– Живой.
Он поцеловал ее:
– Живой, живой, родная... Прости, нам надо поспешить.
– Мне все не верится.
– Знаешь, я тоже до конца еще это не осмыслил.
– Как же тебе удалось?..
– Давай, я потом расскажу, – промычал он, ощупывая пальцами каждый из листков у подножия.
– Ты перекупил Майка?
– Что? Э-э, нет, детонька! Майк – это, пожалуй, самый таинственный момент в нашей истории. Более того: он настрелял у Яна еще денег и отдал их нам с тобой.
– Не может быть!..
– Может.
Один из трилистников, что ближе к стене, утонул в плоти шкафа, но ничего не произошло. Придерживая его носком ботинка в утопленном состоянии, художник снова попробовал нажимать на желуди у крышки бюро. Седьмой от стены провалился. Дубовая масса легко отъехала в сторону, открывая доступ к сейфу. Евгений опешил и не смог вымолвить ни слова перед здоровенным стальным ящиком – реликвией мировой скупости и осторожности, существующим, но неживым преданием старины.
– Женька, ты – гений! – ахнула девушка.
– Но...
– С этим антиквариатом я разберусь. Буква «е» в алфавите какая по счету?
Лесков взял с конторки лист бумаги и написал на нем всю азбуку, проставив против каждой буквы порядковый номер:
– Шестая.
– Теперь «вэ» – третья, потом – четыре, снова – шесть... – Женя выставляла в каждом окошке сейфа известное число шифра. – Что дальше?
Сообразив, что она делает, Лесков подсказал:
– Пятнадцать, десять, тридцать три.
Но дверца сейфа не открывалась.
– Черт! Он поменял шифр, – Женя закрыла лицо руками.
– Успокойся. Вряд ли он это сделал. Он же любил тебя?..
– Он испачкал мне душу! – вспыхнула Перчик. – Он превратил меня в станок! В автомат с газировкой!.. Он мне деликатно напомнил, кто я такая!..
– Подожди, милая... – художник обнял ее. – Этот парень – скотина, ничтожество, ну и черт с ним. Для нас он – мертв. Но подумай: он действительно испытывал какие-то чувства?
– Да, – всхлипнув, согласилась Женя.
– Значит, пока искал тебя – был невменяем, а с тех пор, как нашел – прошло не так много времени...
– Немного?! – не успокаивалась Перчик. – Я успела состариться!..
– Тихо, тихо, девочка! Прошу тебя!
– Извини, – Женя уткнулась лицом в его грудь.
– Он собирался в Москву – малая вероятность, что вспомнил о шифре.
– Может, он иначе крутил мое имя? «Женя», например, а остальное забил нулями... или... «Перчик»?..
– Не думаю, – Лесков вернулся к конторке и теперь напротив цифр проставил буквы латинского алфавита. – Давай-ка.
Он сам принялся крутить колесики, выставляя в окошках: пять, двадцать один, семь, пять, четырнадцать, девять, один. Дверца подалась и без скрипа отворилась.
– Вот так-то, Юджиния!
– Мама моя!
Внутри сейфа было два отсека. Верхний – маленький – там лежало несколько папок с бумагами, страшно элегантный, в отличном состоянии «Парабеллум» и Женин паспорт. Нижний – тут был снят весь ряд полок и поставлен на попа, а освобожденное пространство занимали два рубенсовских габаритов передвижных чемодана. Девушка схватила паспорт.
– Мой! – счастливо воскликнула она. – Смотри-ка – вторая фотография уже есть. Но без прописки. Черт с ним! – девушка покрутила документом в воздухе. – Сколько за него отвалили Гумбольдту?.. А вот Грек меня не выкупил. Тоже мне: «бензиновый король»!..
– «Бензиновый король»?
– Так Хеллер его называет.
– Точно... Помню: он со старикашкой каким-то разговаривал и обронил... Нет, старикашка обронил. Забавный такой. Как-то его звали... Леонидом Степанычем, кажется...
– На лягушонка похожий?
– Или на Берию.
– И что? – спросила Женя.
– Да нет, – пожал плечами Лесков. – Просто вспомнил. Я вздремнул тогда, они вошли, меня не заметили и трепались о драгоценных камнях...
– О камнях?
– Да, об опалах. Они, я так понял, хотели их откуда-то выкачать, то ли из банка... Ян спрашивал старикашку о человеке из банка... А потом говорили о деньгах какого-то Тушкана... Ташана! Или до этого говорили?.. В общем, что-то такое.
– Про опалы?.. – задумчиво переспросила Женя, – или опалу?
– Не понял...
– Угу. Идем. Хватай картину.
Лесков сдернул с окна занавеску и завернул в нее портрет, а когда обернулся – увидел, что Женя выкатила один чемодан из сейфа.
– Тяжелый, гад!
– С ума сошла? – вскричал Евгений. – Что там?
– Кощеева смерть...
– Что там?
– Послушай, родной, мне задолжали за десять лет. Проценты неимоверно выросли... Если ты не поможешь мне спустить чемодан, я не тронусь с места.
– Женя... – попросил Лесков, но увидел в ее лице полную отрешенность и ничего хищного.
Он подал девушке портрет, выхватил из ее рук чемодан и потащил из кабинета вниз по лестнице:
– Господи!.. У нас и так полно денег!
– Это не деньги, Женя, – сказала она вдогонку, – это страховой полис!
– Страховой?!. Да нас искать теперь вдесятеро упорней будут!
– Будут, – согласилась Женя, – но не нас.
– Черт!
– Я потом объясню...
У выхода ждал Майк:
– Где вы шляетесь? А это что? – он со злостью ткнул пальцем в черный пластмассовый корпус. – Грязное белье?
– Да, – бросила Женя.
– Килограмм на пятьдесят?
– Не меньше, – раздраженно кивнул Лесков.
Майк совсем помрачнел и перекинул взгляд на бархатистый коричневый сверток в руках девушки:
– А там?
– Это тоже мое...
– Дай сюда! – он выхватил у нее картину и размотал тряпку, но, увидев, что там внутри, замер, с минуту простоял немым столбом, потом бережно завернул полотно и возвратил Жене.
– Кажется, теперь я понял тебя, художник.
Искоса взглянул на девушку, и она почувствовала, что этот холодный, страшный человек впервые смотрит на нее не враждебно.
– Идите, – сказал он. – Если вас кто и увидит, то после не вспомнит, какой именно мужчина выходил с женщиной – будут ссылаться на Владика.
– А где он? – оглянулся Лесков.
– В машине.
– Что с ним будет?
– Автокатастрофа... Не все ли равно? Идите, такси ждет. Помнишь, куда сначала ехать? – спросил он Лескова, все еще глядя на девушку.
– К Циммерману... Майк, – окликнул художник. – Спасибо.
Капитан потрепал его за рукав:
– Счастья в личной жизни. Проваливайте.
Евгений выкатил чемодан на лестничную площадку. Девушка обернулась. Прежде, чем двери захлопнулись, перед нею мелькнули не этого мира, беззлобные глаза лесного мальчика, сына егеря.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Тот же таксист привез их на Английский проспект. Лесков предварительно звонил домой по телефону – ему никто не ответил.
– Ты, наверное, подожди меня в машине, – попросил Евгений.
– Конечно, – согласилась девушка. – Давай, скорее.
Художник скрылся в подъезде. Женя глянула в зеркало: на нее смотрели пугливые кроличьи глазки шофера.
– Не беспокойтесь. Вам заплатят. Со своей стороны обещаю щедрые чаевые. Потерпим еще немного, – улыбнулась она. – Закурить можно? – и взяла дрожащими пальцами сигарету.
...Лесков нажал кнопку звонка во второй раз: внутри квартиры никакого движения. Тогда он приподнялся на цыпочках, отодвинул кусок панели верхнего наличника двери, снял с гвоздя ключ, открыл замок, а ключ вернул на место, по-новой замаскировав тайник.
Дома ничего не изменилось, все прежнее, но забытое. Выдвинул ящик серванта, тот, где обычно лежали документы. Бегло перебрал его до дна. Не поверил глазам, перебрал снова не спеша, более внимательно. Оставил ящик в покое, открыл секретер. Перевернул вверх дном все бумаги – не нашел. Он бросился в мастерскую, прошерстил свой стол, подоконники, зачем-то глянул в мусорную корзину. Потом вбежал в спальню, начал рыться в тумбочках, письменном столе жены – бесполезно. В холодном поту он опустился на пол и тогда все понял...
Женя глядела на приборный щиток перед водителем: минутная стрелка проползла уже двадцатиминутное расстояние. Наконец ветхая грязная дверь подъезда распахнулась, вылетел перепуганный Евгений. Сел рядом с ней на заднем сидении – в лице ни кровинки.
– Что случилось? – встревожилась Женя.
– Все пропало... – пересохшими губами прошептал Лесков. – Ничего нет!
– Как «нет»?
– Я потерял все, понимаешь? Потерял! Осел! Документы я таскал с собой, все: трудовую, паспорт, военник. Надеялся на работу устроиться! Кинул в ранец, и они там месяцами валялись.
– А где ранец?..
– В ту ночь, в апреле...
Тело сковал холод, Жене стало дурно от одной только мысли:
– Ты потерял... то есть забыл?
– Да, на Мойке, черт возьми!
– Что делать?
– Не паниковать. Все это мы восстановим... – сказал Евгений и запнулся.
– Мы упустим время? – осторожно спросила Женя.
Он вздохнул:
– Посиди еще немножко. Ладно? Я сейчас обзвоню всех, кого возможно, а потом мы поедем в одно место – спрячешься там на несколько дней.
Женя положила руку на его плечо, но он уже выскакивал из машины. Уткнулась лбом в стекло.
– Проблемы, – потянулся шофер.
– Что? – не поняла она.
– Я говорю, – кашлянул шофер, отворачивая свои красные глазки, – не меньше месяца вы все восстанавливать будете... если, конечно, знакомств никаких нет...
– У нас все есть, – обреченно и сердито выпалила Женя.
Таксист включил радио и зашуршал пачкой чипсов. На одной волне никак не могла рассосаться очередная югославская опухоль, на другой – пел безоблачный французский мертвец Джо Дасен, на третьей – хрипатый и затянутый дымом, наш – Высоцкий.
Женя выбралась на свежий воздух. Прислонилась к желтому заду «Волги» и снова закурила. Неприятно першило в горле. Знобило. Что же это получается? Все? Приехали? Каким бы ни был поезд, остановка всегда одна? Сколько еще бороться с этой нищей и преступной страной, со своей зависимостью, с ненавистным порочным кругом, со стыдом и слабостью? По всей земле живут люди. По-разному живут. Но нельзя поверить, будто у всех у них тот же гнойник в душе, что у нее. Невозможно, чтобы каждый из них клеймил себя и тащил за волосы на плаху. Она хочет к ним, к этим счастливым людям, хочет забыть свое имя, свое лицо, свои – вот эти – мысли... Если сейчас это не сделать, то не сделать никогда. А после – точно уж плаха... Прятаться? Ждать и прятаться? Бежать!..
Но она не двигалась, ждала и чувствовала, как с каждой минутой старится кожа. Порывало склониться к боковому зеркалу автомобиля, проверить свои ощущения. Не сдержалась – хорошего ничего не увидела, но и ничего нового тоже...
К ней подскакала какая-то девочка: лет четырех, солнечное личико, два орешка глаз, длиннющие пушистые ресницы, веснушки, темные волосы стянуты цветной резинкой на макушке в «пальму». Женя смутилась и отбросила недокуренную сигарету под поребрик тротуара.
– Миля! – услышала она тонкий голосок. – Ты почему такая непослушная?
Материализовалось воздушное создание, точь-в-точь та самая девочка, те же черты, хрупкие, слоновой кости конечности, острые локотки и коленки, только чуть повзрослее, лет на двадцать, и вместо «пальмы» роскошная завитая грива.
– Извините, – взглянуло создание на незнакомку и схватило девочку за руку: – Идем.
Тяжелый снежный пласт съехал, поплыл, сорвался с горной вершины – что-то повернулось в Женином мозгу:
– Вы Дина?
Взрослая девочка оглянулась:
– Да.
Женя больше ничего не говорила, стояла как вкопанная, лишь непричесанные запущенные волосы ее волновались под июньским, небывалым для Питера горячим ветром. Дина очень внимательно и с любопытством разглядывала незнакомку и чем больше смотрела, тем больше пугалась ее неподвижных блестящих глаз, сложенных на груди окаменелых рук и схожести с мистическим чудищем Гизы.
– Что вам угодно? – замирая сердцем, спросила Дина.
Но незнакомка только покачала головой и неожиданно светло улыбнулась:
– У вас замечательная девочка.
Дина совсем струхнула, смешалась, достала из сумочки ключ и попятилась:
– Иди домой, Миля!
Миля поскакала на одной ножке к подъезду.
– Подождите, – Женя сунула руку в карман пиджака, сжала ладонью янтарное сердечко, но передумала. – Подождите.
Открыла дверцу машины, вытащила свой портрет, укутанный в гардину, и вручила Дине:
– Передайте это Евгению.
– Евгению? – несколько успокоилась Дина. – Но... его нет...
– Он есть. Правда, есть.
Взрослая девочка растерялась:
– Вы извините... Это так странно... А что здесь?
– Картина, – Женя садилась в машину. – И будьте поласковей с мужем...
– А от кого передать? Кто вы?
– Никто... Теперь – никто...
Дверца захлопнулась. По радио задушевно кривлялось, со сведенной ногой: «...платочки белые, платочки белые, платочки белые...»
– Уезжаем! – крикнула Женя.
Таксист, едва не подавившись картофельной трухой, завел мотор. Машина рванула по проспекту в сторону канала Грибоедова. Они уносились все дальше от запыленного желтого дома, от оставленной в полном замешательстве и нелепой позе жены художника, и становилось так просто и легко, вот только почему-то темно в глазах и тело словно вросло в обшивку сидения.
«Ничего. Теперь все будет. Все будет! – ворошила себя Женя. – Каждый возьмет свое. И это справедливо. Да – справедливо... Он... он... Почему он не сказал правду?! Потому что боялся... Дура! А отчего ты бежишь? Оттого, что не хочешь прятаться? Оттого, что столкнулась лицом к лицу с этими девочками? Оттого, что никогда не почувствуешь необыкновенное, необъяснимое в своем вовеки плоском животе, никогда не станешь матерью?.. Отчего бежишь? Ты от неверия бежишь!.. Да, ты права. Это самое страшное – не верить. Не верить никому. Но самое надежное. Теперь ты все знаешь. Знаешь, что делать, и знаешь, как будет. Он... Он художник, ему полезны переживания. Эта фантомная Диночка – не такое уж она и дитя... – Женя вспомнила, что о ней рассказывали ребята из ансамбля Вальки-Гомера – тот случай, когда Дина напилась – попыталась представить ее пьяной, но ничего не получилось. – Видать, ей очень хреново было. Но теперь все позади. Они простят друг друга, утешат... У них есть замечательная Миля... Да, птахи, это без меня. Цветочки, бабочки... – она усмехнулась. – Я получила свободу... и власть... Я сделаю... Я построю себе замок. Крепкий. Вечный. Неприступный. Я никого не пущу к себе. Я одна. Я спокойна. Я заслужила это. У меня есть все... У меня будет все! Я, черт возьми, буду танцевать!.. Я выучу английский! Я буду читать Шекспира в оригинале! Уайлда!.. Моэма!..»
– Я буду читать Моэма, – сказала она сквозь слезы.
– А я люблю Веллера, – невозмутимо вставил таксист.
– Что? – опомнилась Женя.
– Я говорю: Веллер мне нравится.
– Кто это?
– Писатель, наш...
Лесков открыл дверь из квартиры и чуть не сшиб с ног девочку:
– Милька? – отшатнулся он. – А где мама?
Миля задрала кверху голову и, шепелявя, отрапортовала:
– Мама в Кииве! Длаштуте, дядя Жея!
– То есть, тебя бортанули. В сотый раз.
Девочка утвердительно кивнула:
– Болтанули.
– Ну, проходи, – усмехнулся Лесков. – Где ж тогда тетя Дина?
– На улише ш длугой тетей...
– С тетей?..
Евгений обернулся на звонкий кашель натягиваемой пружины парадной двери. В подъезд вошла Дина. Подняла глаза, прислонилась к стене, и губы ее задрожали:
– Женька...
Евгений открыл было рот, но увидел в ее руках знакомый сверток и забыл, что хотел сказать:
– О, нет... – ни слова не кинув жене, пробежал мимо и выскочил на улицу.
Желтая машина была далеко, подкатывала к Декабристов. Лесков, не раздумывая, помчался за ней. Такси остановилось у светофора. Задыхаясь от пыли, он добежал до машины и увидел, что в ней едут другие люди. Светофор открыл зеленый глаз. Художник по инерции пролетел дальше и чуть не угодил под колеса, когда таксист поворачивал направо.
– Придурок! – крикнул незнакомый шофер через открытое стекло.
Лесков дышал как запущенный дифтеритик, голова разрывалась от колотящегося в ней сердца. А где-то там, у площади Тургенева, поворачивала еще одна желтая точка, в направлении Вознесенского проспекта мелькала третья...
– Женя!.. – услышал он за спиной далекий истошный крик.
Но что он мог сказать? Что устал не доказывать ей свою любовь, а убеждать себя в том, что ее любит?..
Евгений медленно побрел домой.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
– Котик, сделай потише! – крикнул Королевич в соседнюю комнату через закрытую дверь.
Невидимый котик послушался.
– Откроемся.
– Стрит, старшая – дама, – объявил Гречишников.
Партнеры покидали карты рубашками кверху.
– Постный день, – философично заметил Александр Сергеевич.
– Кому как.
Заверещала трубка Гречишникова. Квадратноголовый Пашок, сидевший все это время здесь же, в углу, с красочно оформленной Воронинской книжкой, поднес трубку хозяину.
Грек довольно кивнул:
– Да, я слушаю.
– Привет, – услышал он знакомый голос, но не поверил.
– Кто это?
– Женя. Перчик, если угодно.
– Не понимаю... Тебе делать нечего? Я отключаю трубку!
– Не спеши, Грек. Неужели не ясно: если я звоню, то не все ладно в Датском королевстве.
В этом действительно было что-то странное.
– Ты откуда?
– Тебе без разницы. Главное в другом. И постарайся понять меня правильно и отнестись к этому очень серьезно.
– Подожди минутку, – Грек отвлекся на остальных игроков: – Не возражаете?
– Небольшой перерыв на пользу, – улыбнулся Королевич, затягиваясь сигарой.
Грек поднялся и отошел к окну, подальше от игрового стола, и стал так, чтобы лицо его загораживал фикус:
– Что еще?
– Мне одиноко, Грек...
– Твои шутки уже осточертели!
– А я не шучу, я говорю чистую правду. И мне нужна помощь. За соответствующее вознаграждение, естественно.
– Значит так – звонка этого не было! Теперь скажи мне спасибо, и баиньки!
– Спасибо, дорогой, ты мне скажешь! – неожиданно рявкнула Женя. – Кретин! Недоносок! Я тебя из могилы тащу!.. «Спасибо»!..
– Я ничего не слышу, – флегматично проронил Александр.
– Деньги Ташана.
«Бензиновый король» насторожился.
– Прочистил уши?
– Подожди. Я перезвоню.
– Куда ты перезвонишь? – захохотала Женя.
– Так ты... – поперхнулся мыслью Грек.
– Да, как обычно. Бегать – мое хобби! Хотя, честно говоря, я устала. Ну, ты понимаешь...
– Что тебе известно?
– Достаточно, чтобы прикрыть твой зад.
– Ну, я слушаю.
– Э-э, нет! У любой сделки есть обоюдные условия.
– И мне стоит тратить на это время? – окрысился Александр.
– Откуда я знаю? Миллион долларов – ведь это пустячок... А двенадцать с половиной миллионов? – двенадцать с половиной пустячков?.. Я не ошибаюсь в расчетах?
– Что ты мелешь?
– Деньги, деньги, милый! Твои плачущие деньги! Если я до сих пор тебя не убедила, давай поиграем в другую игру: у тебя ведь есть бухгалтерия?.. Я о твоей «внутренней» бухгалтерии. Е-эсть, дорогой, – засмеялась Женя, слыша, как он молчит. – Запиши себе на бумажку, чтобы в спешке не забыть: «эй», «би», один, ноль, семь, три, два, два, шесть, пять, «эф». Ну и, конечно же – «би» два, что соответствует, если не ошибаюсь, банку Нью-Йорка. На досуге проверь, не было ли у тебя такой купюрки с физиономией Франклина.
– Ах, это ты...
Голос у нее был как у проснувшейся кинозвезды: томный и капризный. Тянуло спиртовыми парами.
– Как желаете? – пошатываясь, осведомилась она.
– Дрянь, – протянул Майк. – С каким удовольствием я размажу твою мордашку.
Как ни была она пьяна, но плоские камни его кулаков и желваки на скулах не увидеть не могла. Женя закричала и ударила первой. Майк схватил ее руку, притянул к себе и крикнул в самое лицо:
– Ты дура!
Потащил за собой из комнаты:
– Идем!
Женя стала упираться, брыкаться, в итоге упала на пол и в бессилии заплакала.
– Уходим, уходим! – заорал Майк.
– Я не могу больше! Прикончи меня здесь!.. Лучше здесь!.. – вопила Перчик, для чего-то цепляясь свободной рукой за ножку стула.
В прихожей хлопнула дверь. Майк с силой отпихнул Женю:
– Вот дура! Иди сам с ней разбирайся! – и вышел.
Потом она услышала хныканья Владика, матерщину капитана и напуганный шепот третьего человека... эти знакомые интонации... не может быть!.. В висках задрожало холодное пламя. Она приподнялась с пола и, пытаясь отогнать возникший перед ней призрачный образ, толкнула ладонью воздух и зарыдала:
– Во-он!..
– Женька, – обняла ее нежданная тень прошлого.
– Я пила, – ревела Перчик. – Я так пила... и плясала на твоих похоронах... Я все забыла! Почему ты вернулся?
– Я за тобой. Мы будем теперь вместе.
Девушка послушно легла в объятия призрака:
– Вместе... – но сквозь слезы она увидела разбитое лицо Евгения. – Бог мой, Женя!.. – и опять утонула в рыданиях.
– Вы скоро? – просунулась в дверь голова Майка.
– Родная, нам надо идти...
– Женя... Господи, что происходит?.. – то ли смеясь, то ли плача, захлебывалась она. – Женя... Я такая пьяная...
– Я увезу тебя, – качая ее, как младенца, говорил Лесков. – Увезу далеко. Где никто нас не достанет, – повторял он свежевыдуманную считалочку и целовал мокрые, по-морскому соленые ресницы и веки. – Мы уедем в Лондон... Представляешь? Мы вместе выйдем на Тауэрский мост!..
– В Лондон... – туманно произнесла Перчик и уставилась на бритую голову Майка.
– В Лондон, в Лондон! Скорее! – не выдержал бандит. – Одевай ее, и в ванную, живо!
Лесков кинул себе на плечо Женину одежку, подхватил девушку на руки. В душном холле витал терпкий запах пороха и чего-то сырого, сладкого. Своим нетрезвым размытым взором Женя увидела на полу нелепые коряги тел в преступной багровизне, и поняла все она правильно.
Пока Лесков возвращал ее к обнадеживающим реалиям жизни, Майк разъединил сиамский союз стола и Владика. Рот неудавшегося супермена уже характерно глянцево блестел скотчем. Майк сковал Владику руки за спиной и вытолкнул его в коридор. Подлетел Лесков:
– Нужен ее паспорт! Он в кабинете, на втором этаже.
– Черт! – занервничал Майк. – Идем, козел! – и погнал Владика впереди себя.
Женя, в одежде, забрызганной водой, и с мокрой, как у русалки, головой, была уже рядом с массивной дверью и дула на ссаженную ладонь: видимо, пыталась что-либо сделать собственными силами. Майк оттолкнул ее и достал отмычки. Девушка увидела Владика, глаза ее вспыхнули. Лесков преградил дорогу.
– Ничего. Я спокойна, – улыбнулась она и со всей силы ударила в пах беспомощного и лишенного слова мальчика.
Тот заскулил и согнулся на полу буквой «зю». Майк снова выругался, отошел от двери и всыпал по замку несколькими зарядами из «ТТ». Гром и молния. Еще не развеялся дым и не упали на пол щепки – он вышиб дверь ногой.
– Эффектный ключик, – присвистнул Лесков.
– Не заедает. Идите, только побыстрее. Я жду внизу. Вставай, бекон с яичницей! – крикнул он несчастному Владику.
Лесков и Женя вбежали в кабинет. Девушка кинулась к дубовому бюро и попыталась повторить то, что делал Ян. Евгений взобрался на стол и снял со стены роковой портрет. Перчик оглянулась:
– Правильно. Ей здесь не место.
– Как твои дела?
– Ничего не выходит, – опустилась на пол Женя и стукнула по бюро ладонью. – Здесь какая-то хитрость.
– Пусти-ка.
Он осмотрел мощные стенки, множество выдвижных ящичков, попробовал выдвинуть хоть один – не получилось. Заперты. По периметру верхней панели, бюро было украшено рельефным бордюром – эдакими маленькими полушариками желудей в оправе из дубовых веточек. Евгений провел по ним пальцем, понажимал на каждый в отдельности – глухо. Над толстыми ножками красовались искусно вырезанные трилистники. Лесков занялся ими.
– Женька, – услышал он за спиной ее тихий голос и обернулся.
Девушка снова чуть не плакала:
– Живой.
Он поцеловал ее:
– Живой, живой, родная... Прости, нам надо поспешить.
– Мне все не верится.
– Знаешь, я тоже до конца еще это не осмыслил.
– Как же тебе удалось?..
– Давай, я потом расскажу, – промычал он, ощупывая пальцами каждый из листков у подножия.
– Ты перекупил Майка?
– Что? Э-э, нет, детонька! Майк – это, пожалуй, самый таинственный момент в нашей истории. Более того: он настрелял у Яна еще денег и отдал их нам с тобой.
– Не может быть!..
– Может.
Один из трилистников, что ближе к стене, утонул в плоти шкафа, но ничего не произошло. Придерживая его носком ботинка в утопленном состоянии, художник снова попробовал нажимать на желуди у крышки бюро. Седьмой от стены провалился. Дубовая масса легко отъехала в сторону, открывая доступ к сейфу. Евгений опешил и не смог вымолвить ни слова перед здоровенным стальным ящиком – реликвией мировой скупости и осторожности, существующим, но неживым преданием старины.
– Женька, ты – гений! – ахнула девушка.
– Но...
– С этим антиквариатом я разберусь. Буква «е» в алфавите какая по счету?
Лесков взял с конторки лист бумаги и написал на нем всю азбуку, проставив против каждой буквы порядковый номер:
– Шестая.
– Теперь «вэ» – третья, потом – четыре, снова – шесть... – Женя выставляла в каждом окошке сейфа известное число шифра. – Что дальше?
Сообразив, что она делает, Лесков подсказал:
– Пятнадцать, десять, тридцать три.
Но дверца сейфа не открывалась.
– Черт! Он поменял шифр, – Женя закрыла лицо руками.
– Успокойся. Вряд ли он это сделал. Он же любил тебя?..
– Он испачкал мне душу! – вспыхнула Перчик. – Он превратил меня в станок! В автомат с газировкой!.. Он мне деликатно напомнил, кто я такая!..
– Подожди, милая... – художник обнял ее. – Этот парень – скотина, ничтожество, ну и черт с ним. Для нас он – мертв. Но подумай: он действительно испытывал какие-то чувства?
– Да, – всхлипнув, согласилась Женя.
– Значит, пока искал тебя – был невменяем, а с тех пор, как нашел – прошло не так много времени...
– Немного?! – не успокаивалась Перчик. – Я успела состариться!..
– Тихо, тихо, девочка! Прошу тебя!
– Извини, – Женя уткнулась лицом в его грудь.
– Он собирался в Москву – малая вероятность, что вспомнил о шифре.
– Может, он иначе крутил мое имя? «Женя», например, а остальное забил нулями... или... «Перчик»?..
– Не думаю, – Лесков вернулся к конторке и теперь напротив цифр проставил буквы латинского алфавита. – Давай-ка.
Он сам принялся крутить колесики, выставляя в окошках: пять, двадцать один, семь, пять, четырнадцать, девять, один. Дверца подалась и без скрипа отворилась.
– Вот так-то, Юджиния!
– Мама моя!
Внутри сейфа было два отсека. Верхний – маленький – там лежало несколько папок с бумагами, страшно элегантный, в отличном состоянии «Парабеллум» и Женин паспорт. Нижний – тут был снят весь ряд полок и поставлен на попа, а освобожденное пространство занимали два рубенсовских габаритов передвижных чемодана. Девушка схватила паспорт.
– Мой! – счастливо воскликнула она. – Смотри-ка – вторая фотография уже есть. Но без прописки. Черт с ним! – девушка покрутила документом в воздухе. – Сколько за него отвалили Гумбольдту?.. А вот Грек меня не выкупил. Тоже мне: «бензиновый король»!..
– «Бензиновый король»?
– Так Хеллер его называет.
– Точно... Помню: он со старикашкой каким-то разговаривал и обронил... Нет, старикашка обронил. Забавный такой. Как-то его звали... Леонидом Степанычем, кажется...
– На лягушонка похожий?
– Или на Берию.
– И что? – спросила Женя.
– Да нет, – пожал плечами Лесков. – Просто вспомнил. Я вздремнул тогда, они вошли, меня не заметили и трепались о драгоценных камнях...
– О камнях?
– Да, об опалах. Они, я так понял, хотели их откуда-то выкачать, то ли из банка... Ян спрашивал старикашку о человеке из банка... А потом говорили о деньгах какого-то Тушкана... Ташана! Или до этого говорили?.. В общем, что-то такое.
– Про опалы?.. – задумчиво переспросила Женя, – или опалу?
– Не понял...
– Угу. Идем. Хватай картину.
Лесков сдернул с окна занавеску и завернул в нее портрет, а когда обернулся – увидел, что Женя выкатила один чемодан из сейфа.
– Тяжелый, гад!
– С ума сошла? – вскричал Евгений. – Что там?
– Кощеева смерть...
– Что там?
– Послушай, родной, мне задолжали за десять лет. Проценты неимоверно выросли... Если ты не поможешь мне спустить чемодан, я не тронусь с места.
– Женя... – попросил Лесков, но увидел в ее лице полную отрешенность и ничего хищного.
Он подал девушке портрет, выхватил из ее рук чемодан и потащил из кабинета вниз по лестнице:
– Господи!.. У нас и так полно денег!
– Это не деньги, Женя, – сказала она вдогонку, – это страховой полис!
– Страховой?!. Да нас искать теперь вдесятеро упорней будут!
– Будут, – согласилась Женя, – но не нас.
– Черт!
– Я потом объясню...
У выхода ждал Майк:
– Где вы шляетесь? А это что? – он со злостью ткнул пальцем в черный пластмассовый корпус. – Грязное белье?
– Да, – бросила Женя.
– Килограмм на пятьдесят?
– Не меньше, – раздраженно кивнул Лесков.
Майк совсем помрачнел и перекинул взгляд на бархатистый коричневый сверток в руках девушки:
– А там?
– Это тоже мое...
– Дай сюда! – он выхватил у нее картину и размотал тряпку, но, увидев, что там внутри, замер, с минуту простоял немым столбом, потом бережно завернул полотно и возвратил Жене.
– Кажется, теперь я понял тебя, художник.
Искоса взглянул на девушку, и она почувствовала, что этот холодный, страшный человек впервые смотрит на нее не враждебно.
– Идите, – сказал он. – Если вас кто и увидит, то после не вспомнит, какой именно мужчина выходил с женщиной – будут ссылаться на Владика.
– А где он? – оглянулся Лесков.
– В машине.
– Что с ним будет?
– Автокатастрофа... Не все ли равно? Идите, такси ждет. Помнишь, куда сначала ехать? – спросил он Лескова, все еще глядя на девушку.
– К Циммерману... Майк, – окликнул художник. – Спасибо.
Капитан потрепал его за рукав:
– Счастья в личной жизни. Проваливайте.
Евгений выкатил чемодан на лестничную площадку. Девушка обернулась. Прежде, чем двери захлопнулись, перед нею мелькнули не этого мира, беззлобные глаза лесного мальчика, сына егеря.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Циммерман – это такой старенький уважаемый еврейчик, на котором мы не будем особо заострять внимание, тем более что ему это вряд ли понравится. Скажем одно: наши герои заказали у этого самого Циммермана нелегальные паспорта, соответственно и российские и заграничные сразу. На вопрос, кто им рекомендовал к нему обратиться, последовал естественный ответ – Ян Карлович Хеллер. Это был последний штрих, обозначенный Майком в его картине. Таким образом, Евгений и Евгения получали карт-бланш на неделю. Зная, где и на чем их будут пасти, они спокойно могли заниматься оформлением настоящих документов и уезжать за границу под собственными именами...
...Не покидай меня, маленький друг,
Не одевайся в ночное отрепье:
Вокзалы, огни, поезда —
Навсегда...
Тот же таксист привез их на Английский проспект. Лесков предварительно звонил домой по телефону – ему никто не ответил.
– Ты, наверное, подожди меня в машине, – попросил Евгений.
– Конечно, – согласилась девушка. – Давай, скорее.
Художник скрылся в подъезде. Женя глянула в зеркало: на нее смотрели пугливые кроличьи глазки шофера.
– Не беспокойтесь. Вам заплатят. Со своей стороны обещаю щедрые чаевые. Потерпим еще немного, – улыбнулась она. – Закурить можно? – и взяла дрожащими пальцами сигарету.
...Лесков нажал кнопку звонка во второй раз: внутри квартиры никакого движения. Тогда он приподнялся на цыпочках, отодвинул кусок панели верхнего наличника двери, снял с гвоздя ключ, открыл замок, а ключ вернул на место, по-новой замаскировав тайник.
Дома ничего не изменилось, все прежнее, но забытое. Выдвинул ящик серванта, тот, где обычно лежали документы. Бегло перебрал его до дна. Не поверил глазам, перебрал снова не спеша, более внимательно. Оставил ящик в покое, открыл секретер. Перевернул вверх дном все бумаги – не нашел. Он бросился в мастерскую, прошерстил свой стол, подоконники, зачем-то глянул в мусорную корзину. Потом вбежал в спальню, начал рыться в тумбочках, письменном столе жены – бесполезно. В холодном поту он опустился на пол и тогда все понял...
Женя глядела на приборный щиток перед водителем: минутная стрелка проползла уже двадцатиминутное расстояние. Наконец ветхая грязная дверь подъезда распахнулась, вылетел перепуганный Евгений. Сел рядом с ней на заднем сидении – в лице ни кровинки.
– Что случилось? – встревожилась Женя.
– Все пропало... – пересохшими губами прошептал Лесков. – Ничего нет!
– Как «нет»?
– Я потерял все, понимаешь? Потерял! Осел! Документы я таскал с собой, все: трудовую, паспорт, военник. Надеялся на работу устроиться! Кинул в ранец, и они там месяцами валялись.
– А где ранец?..
– В ту ночь, в апреле...
Тело сковал холод, Жене стало дурно от одной только мысли:
– Ты потерял... то есть забыл?
– Да, на Мойке, черт возьми!
– Что делать?
– Не паниковать. Все это мы восстановим... – сказал Евгений и запнулся.
– Мы упустим время? – осторожно спросила Женя.
Он вздохнул:
– Посиди еще немножко. Ладно? Я сейчас обзвоню всех, кого возможно, а потом мы поедем в одно место – спрячешься там на несколько дней.
Женя положила руку на его плечо, но он уже выскакивал из машины. Уткнулась лбом в стекло.
– Проблемы, – потянулся шофер.
– Что? – не поняла она.
– Я говорю, – кашлянул шофер, отворачивая свои красные глазки, – не меньше месяца вы все восстанавливать будете... если, конечно, знакомств никаких нет...
– У нас все есть, – обреченно и сердито выпалила Женя.
Таксист включил радио и зашуршал пачкой чипсов. На одной волне никак не могла рассосаться очередная югославская опухоль, на другой – пел безоблачный французский мертвец Джо Дасен, на третьей – хрипатый и затянутый дымом, наш – Высоцкий.
Женя выбралась на свежий воздух. Прислонилась к желтому заду «Волги» и снова закурила. Неприятно першило в горле. Знобило. Что же это получается? Все? Приехали? Каким бы ни был поезд, остановка всегда одна? Сколько еще бороться с этой нищей и преступной страной, со своей зависимостью, с ненавистным порочным кругом, со стыдом и слабостью? По всей земле живут люди. По-разному живут. Но нельзя поверить, будто у всех у них тот же гнойник в душе, что у нее. Невозможно, чтобы каждый из них клеймил себя и тащил за волосы на плаху. Она хочет к ним, к этим счастливым людям, хочет забыть свое имя, свое лицо, свои – вот эти – мысли... Если сейчас это не сделать, то не сделать никогда. А после – точно уж плаха... Прятаться? Ждать и прятаться? Бежать!..
Но она не двигалась, ждала и чувствовала, как с каждой минутой старится кожа. Порывало склониться к боковому зеркалу автомобиля, проверить свои ощущения. Не сдержалась – хорошего ничего не увидела, но и ничего нового тоже...
К ней подскакала какая-то девочка: лет четырех, солнечное личико, два орешка глаз, длиннющие пушистые ресницы, веснушки, темные волосы стянуты цветной резинкой на макушке в «пальму». Женя смутилась и отбросила недокуренную сигарету под поребрик тротуара.
– Миля! – услышала она тонкий голосок. – Ты почему такая непослушная?
Материализовалось воздушное создание, точь-в-точь та самая девочка, те же черты, хрупкие, слоновой кости конечности, острые локотки и коленки, только чуть повзрослее, лет на двадцать, и вместо «пальмы» роскошная завитая грива.
– Извините, – взглянуло создание на незнакомку и схватило девочку за руку: – Идем.
Тяжелый снежный пласт съехал, поплыл, сорвался с горной вершины – что-то повернулось в Женином мозгу:
– Вы Дина?
Взрослая девочка оглянулась:
– Да.
Женя больше ничего не говорила, стояла как вкопанная, лишь непричесанные запущенные волосы ее волновались под июньским, небывалым для Питера горячим ветром. Дина очень внимательно и с любопытством разглядывала незнакомку и чем больше смотрела, тем больше пугалась ее неподвижных блестящих глаз, сложенных на груди окаменелых рук и схожести с мистическим чудищем Гизы.
– Что вам угодно? – замирая сердцем, спросила Дина.
Но незнакомка только покачала головой и неожиданно светло улыбнулась:
– У вас замечательная девочка.
Дина совсем струхнула, смешалась, достала из сумочки ключ и попятилась:
– Иди домой, Миля!
Миля поскакала на одной ножке к подъезду.
– Подождите, – Женя сунула руку в карман пиджака, сжала ладонью янтарное сердечко, но передумала. – Подождите.
Открыла дверцу машины, вытащила свой портрет, укутанный в гардину, и вручила Дине:
– Передайте это Евгению.
– Евгению? – несколько успокоилась Дина. – Но... его нет...
– Он есть. Правда, есть.
Взрослая девочка растерялась:
– Вы извините... Это так странно... А что здесь?
– Картина, – Женя садилась в машину. – И будьте поласковей с мужем...
– А от кого передать? Кто вы?
– Никто... Теперь – никто...
Дверца захлопнулась. По радио задушевно кривлялось, со сведенной ногой: «...платочки белые, платочки белые, платочки белые...»
– Уезжаем! – крикнула Женя.
Таксист, едва не подавившись картофельной трухой, завел мотор. Машина рванула по проспекту в сторону канала Грибоедова. Они уносились все дальше от запыленного желтого дома, от оставленной в полном замешательстве и нелепой позе жены художника, и становилось так просто и легко, вот только почему-то темно в глазах и тело словно вросло в обшивку сидения.
«Ничего. Теперь все будет. Все будет! – ворошила себя Женя. – Каждый возьмет свое. И это справедливо. Да – справедливо... Он... он... Почему он не сказал правду?! Потому что боялся... Дура! А отчего ты бежишь? Оттого, что не хочешь прятаться? Оттого, что столкнулась лицом к лицу с этими девочками? Оттого, что никогда не почувствуешь необыкновенное, необъяснимое в своем вовеки плоском животе, никогда не станешь матерью?.. Отчего бежишь? Ты от неверия бежишь!.. Да, ты права. Это самое страшное – не верить. Не верить никому. Но самое надежное. Теперь ты все знаешь. Знаешь, что делать, и знаешь, как будет. Он... Он художник, ему полезны переживания. Эта фантомная Диночка – не такое уж она и дитя... – Женя вспомнила, что о ней рассказывали ребята из ансамбля Вальки-Гомера – тот случай, когда Дина напилась – попыталась представить ее пьяной, но ничего не получилось. – Видать, ей очень хреново было. Но теперь все позади. Они простят друг друга, утешат... У них есть замечательная Миля... Да, птахи, это без меня. Цветочки, бабочки... – она усмехнулась. – Я получила свободу... и власть... Я сделаю... Я построю себе замок. Крепкий. Вечный. Неприступный. Я никого не пущу к себе. Я одна. Я спокойна. Я заслужила это. У меня есть все... У меня будет все! Я, черт возьми, буду танцевать!.. Я выучу английский! Я буду читать Шекспира в оригинале! Уайлда!.. Моэма!..»
– Я буду читать Моэма, – сказала она сквозь слезы.
– А я люблю Веллера, – невозмутимо вставил таксист.
– Что? – опомнилась Женя.
– Я говорю: Веллер мне нравится.
– Кто это?
– Писатель, наш...
Лесков открыл дверь из квартиры и чуть не сшиб с ног девочку:
– Милька? – отшатнулся он. – А где мама?
Миля задрала кверху голову и, шепелявя, отрапортовала:
– Мама в Кииве! Длаштуте, дядя Жея!
– То есть, тебя бортанули. В сотый раз.
Девочка утвердительно кивнула:
– Болтанули.
– Ну, проходи, – усмехнулся Лесков. – Где ж тогда тетя Дина?
– На улише ш длугой тетей...
– С тетей?..
Евгений обернулся на звонкий кашель натягиваемой пружины парадной двери. В подъезд вошла Дина. Подняла глаза, прислонилась к стене, и губы ее задрожали:
– Женька...
Евгений открыл было рот, но увидел в ее руках знакомый сверток и забыл, что хотел сказать:
– О, нет... – ни слова не кинув жене, пробежал мимо и выскочил на улицу.
Желтая машина была далеко, подкатывала к Декабристов. Лесков, не раздумывая, помчался за ней. Такси остановилось у светофора. Задыхаясь от пыли, он добежал до машины и увидел, что в ней едут другие люди. Светофор открыл зеленый глаз. Художник по инерции пролетел дальше и чуть не угодил под колеса, когда таксист поворачивал направо.
– Придурок! – крикнул незнакомый шофер через открытое стекло.
Лесков дышал как запущенный дифтеритик, голова разрывалась от колотящегося в ней сердца. А где-то там, у площади Тургенева, поворачивала еще одна желтая точка, в направлении Вознесенского проспекта мелькала третья...
– Женя!.. – услышал он за спиной далекий истошный крик.
Но что он мог сказать? Что устал не доказывать ей свою любовь, а убеждать себя в том, что ее любит?..
Евгений медленно побрел домой.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Вечером того же дня. «...Из далека-а-до-о-лга течет ре-ка-а Во-о-лга-а...» Горючая смесь: покер и Зыкина. Играли на квартире некоего Ефима Королевича. Ставки обычные. Играющих пятеро: естественно, сам Королевич, Александр Сергеевич – наша надёжа на то, что Двуликий Янус культуры и бизнеса все-таки презреет свою аномалию и переродится в единое полноценное (культуризнес, что ли?), а также были Грек, небезызвестный Вымпел, и человек, имя которого по ряду соображений упоминать не будем. «...Среди хлебо-ов спе-э-лы-ых, среди снего-ов бе-э-лы-ых...» Греку до неприличия везло, карта сама шла в руки. За полтора часа он всего три раза сбросил, но вовремя и не прогадал. Тем не менее, музыка раздражала.
Тихие лесенки,
Теплые печки;
Без куролесинки
Тут человечки
Слабо мяучат и
Медленно тают,
И не летают...
Увы, не летают
– Котик, сделай потише! – крикнул Королевич в соседнюю комнату через закрытую дверь.
Невидимый котик послушался.
– Откроемся.
– Стрит, старшая – дама, – объявил Гречишников.
Партнеры покидали карты рубашками кверху.
– Постный день, – философично заметил Александр Сергеевич.
– Кому как.
Заверещала трубка Гречишникова. Квадратноголовый Пашок, сидевший все это время здесь же, в углу, с красочно оформленной Воронинской книжкой, поднес трубку хозяину.
Грек довольно кивнул:
– Да, я слушаю.
– Привет, – услышал он знакомый голос, но не поверил.
– Кто это?
– Женя. Перчик, если угодно.
– Не понимаю... Тебе делать нечего? Я отключаю трубку!
– Не спеши, Грек. Неужели не ясно: если я звоню, то не все ладно в Датском королевстве.
В этом действительно было что-то странное.
– Ты откуда?
– Тебе без разницы. Главное в другом. И постарайся понять меня правильно и отнестись к этому очень серьезно.
– Подожди минутку, – Грек отвлекся на остальных игроков: – Не возражаете?
– Небольшой перерыв на пользу, – улыбнулся Королевич, затягиваясь сигарой.
Грек поднялся и отошел к окну, подальше от игрового стола, и стал так, чтобы лицо его загораживал фикус:
– Что еще?
– Мне одиноко, Грек...
– Твои шутки уже осточертели!
– А я не шучу, я говорю чистую правду. И мне нужна помощь. За соответствующее вознаграждение, естественно.
– Значит так – звонка этого не было! Теперь скажи мне спасибо, и баиньки!
– Спасибо, дорогой, ты мне скажешь! – неожиданно рявкнула Женя. – Кретин! Недоносок! Я тебя из могилы тащу!.. «Спасибо»!..
– Я ничего не слышу, – флегматично проронил Александр.
– Деньги Ташана.
«Бензиновый король» насторожился.
– Прочистил уши?
– Подожди. Я перезвоню.
– Куда ты перезвонишь? – захохотала Женя.
– Так ты... – поперхнулся мыслью Грек.
– Да, как обычно. Бегать – мое хобби! Хотя, честно говоря, я устала. Ну, ты понимаешь...
– Что тебе известно?
– Достаточно, чтобы прикрыть твой зад.
– Ну, я слушаю.
– Э-э, нет! У любой сделки есть обоюдные условия.
– И мне стоит тратить на это время? – окрысился Александр.
– Откуда я знаю? Миллион долларов – ведь это пустячок... А двенадцать с половиной миллионов? – двенадцать с половиной пустячков?.. Я не ошибаюсь в расчетах?
– Что ты мелешь?
– Деньги, деньги, милый! Твои плачущие деньги! Если я до сих пор тебя не убедила, давай поиграем в другую игру: у тебя ведь есть бухгалтерия?.. Я о твоей «внутренней» бухгалтерии. Е-эсть, дорогой, – засмеялась Женя, слыша, как он молчит. – Запиши себе на бумажку, чтобы в спешке не забыть: «эй», «би», один, ноль, семь, три, два, два, шесть, пять, «эф». Ну и, конечно же – «би» два, что соответствует, если не ошибаюсь, банку Нью-Йорка. На досуге проверь, не было ли у тебя такой купюрки с физиономией Франклина.