Леонид Степаныч растянулся в улыбке, взял портрет в руки, вгляделся, прошептал:
– Лигейя!
– Женя, – не поддержал именинник.
– Евгения.
– Женя, – ярый поборник аскетизма не соглашался. – Где вы работаете, Евгений?
– У Александра на даче. Возвожу интерьеры.
– Фу, как печально. Вот ваше истинное призвание! – указал на портрет. – А дача – это не вечно.
– Я знаю. Но мне надо закончить.
– Что ж, я уверен, мы еще встретимся. Нам будет, о чем поговорить. Вот моя визитка, – Ян достал из пиджака портмоне и протянул Лескову пластиковую карточку.
Потом он принял из рук Леонида Степановича портрет, аккуратно накрыл его и дедом морозом улыбнулся на прощанье. Маленький лягушонок помахал тростью, вышел следом.
А Лесков остался один и в растерянности. Ночью того же дня бедный художник вернулся в Пески. В его кармане лежали на несколько сот жестких зеленых бумажек и кусочек пластмассы с отпечатанными на нем адресом, телефоном, факсом, и-мэйлом и именем: Ян Карлович Хеллер. В мозгу лотерейно вращались непригодные к жизни мысли: что он наделал и что делать теперь? Опустошение. Крах. Другой такой картины ему не написать. Почему он не сделал хотя бы копию?..
– ...Ты можешь ответить на этот вопрос? – спросил Ян.
Он отвез Женю домой, на Невский, когда ресторан был еще полон гостей. Ян не любил тусовки. Что от него требовалось, он сделал: «заварил кашу». Женя столь же плохо переносила людские сборища. Гости ответили взаимностью: почти никто не заметил их исчезновения.
А дома Ян отвел свою пассию в спальню, смел с туалетного столика все аксессуары, установил на нем картину, сбросил чехол.
Уже минут пять девушка без единого звука испытывала свое новорожденное лицо. Естественно, слов Яна она не расслышала.
– Что? – не отрываясь, переспросила Женя.
Он раздвинул шелковые завесы балдахина и присел на кровать.
– На это никто не ответит. Такое не поддается оценке. Оно может быть увидено, услышано, осязаемо, прочувствовано, но никак не разгадано. Вот какая штука. Настоящее искусство лишено логики. Оно отталкивается от всепобеждающего, небесами данного «хочу!», и с этим ничего не поделаешь. Но самое поразительное в том, что это «хочу!» не каждый воплощает в жизнь именно так, как хочет. Ты согласна? – Ян не услышал ответа. – Молчишь... Значит согласна.
– Что? – опять спросила Женя.
– Накрой картину. Пусть краски сохранятся как можно дольше... на века!
Девушка послушалась.
– Подойди ко мне.
Ян взял ее за талию, оглядел снизу вверх.
– Именно такой тебя и я вижу. Странный человек этот художник, он заставляет меня ревновать. Но теперь-то у меня две тебя!
Женя улыбнулась его серым глазам. Увидела в них желание и надежду. Не было ничего проще! Склонилась, коснулась губами жесткой щеки, скользнула кончиком языка по мочке, расстегнула верхние пуговицы на его рубашке, влажно поцеловала шею. Ян остановил:
– Щ-щ-щ...
Тихонько отстранил Женю и усадил рядом. Девушка принимала любые правила – совершенная покорность – мгновенно перестроилась. Но последующего никак не ожидала.
– Милая моя девочка, – пролил по-отечески ее новый хозяин. – Ты ничего не поняла. Любовь это тоже искусство. Это не мастерство... Это искусство! Любовь так же нелогична! Я не терплю фальши, Женя – я не вижу ее, но чувствую.
Она опустила глаза. Слова странные – честные – пугали ее.
– Я тронут твоей решимостью, но мне важно другое. Не надо портить праздник. Спокойной ночи, дружок, – он поцеловал свою красавицу. – Все у нас впереди.
Поднялся, взял портрет, обернулся:
– Сегодня я забираю эту.
Кристально усмехнулся и вышел. Женю парализовало, очурбанило в каменную статуэтку майя. Потом она отошла, забралась с ногами на постель, свернулась калачиком, схватилась за голову и попыталась поверить в услышанное, но ничего не получилось.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Заглянули в казино, крутанули рулетку. Гимн фортуне! Женя выиграла около двадцати тысяч «маленьких вашингтонов», как их называл ее новый хозяин. Столь огромного количества и превосходного качества денег она отродясь в руках не держала. Бесхитростный Хеллер и бровью не повел. Девушка бережно уложила деньги в свою сумочку.
Каждый день она встречала цветами, мороженым, какой-нибудь безделушкой и запиской от Яна, то на французском языке, то на немецком, то на итальянском. Женя не умела читать их, на это Ян ничего не говорил, только подкладывал к запискам словарики.
С Эммой Владиславовной отношения не строились. Миледи – так негласно нарекла ее девушка – находила в содержанке сына, в этом «несомненно развратном создании», силу мистическую и опасную. Она не любила горючие смеси, тихие омуты с чертями и взрывных ангелочков – сама была такой. Но эта девица, неадекватно покладистая, внушала Эмме Владиславовне ужас.
Женя ловила на себе косые взгляды, колкости в елейных речах старухи и в конце концов объявила тихую войну – стала платить тем же.
При Яне вели они себя образцово-безукоризненно, но мужчина знал все. Две драгоценности: старая табакерка и свежеграненый сапфир. Что еще скажешь? Эмма Владиславовна стала все же более снисходительной, увидев портрет, сделанный Лесковым, где художник отразил пугающую ее силу неприкрытой, не представляющей опасности. Девушка легко приняла новый имидж миледи. Теперь они гораздо дольше находились в обществе друг друга. Концентрация желчи в патоке поистощилась. Ян вздохнул и улетел на белокрылом самолете в свою Европу...
Но, собственно, тут оно и началось.
Постучалась тоска. Как и прежде, Женя получала утром роскошный букет и письмо либо из Цюриха, либо из Дублина, либо еще какой Тмутаракани. Но вот подвох – ничего от Яна она не хотела. Она не ждала его. Поначалу Женю смущала кокетка совесть, потом и та пропала. Содержанка стала копаться в себе, найденное только взбесило.
Как-то заехал Александр на чай: привез конфеты и пузатенького «Хеннесси Парадиз». Миледи очень любила, а самое замечательное – умела печь пироги. В этом ей не было равных. Эмма Владиславовна лихо сочетала лесные ягоды с экзотическими фруктами, мясо запекала по-особенному, а душистый картофель и жареные грибы в ее тесте были просто восхитительны. Женя заварила чаек с бергамотом. Гость и хозяйки уселись за круглым вычурноногим столом. Миледи налегкую флиртовала с Греком. Девушка молчала, лишь изредка поглядывала в их сторону. Когда же Эмма чересчур развеселилась, Женя ленно заметила:
– Что-то, Сашенька, ты бледный такой, нездоровый. Не натворил ли чего, о чем сожалеешь?
Грек внутренне содрогнулся. Миледи, почуяв беду, красочно-хищно осклабилась.
– Я ни о чем не жалею, – по-зимнему сказал гость и чуть теплее добавил: – Евгения.
– Пожалеешь, – пообещала девушка.
Вечер был испорчен. Женя осталась довольна. Странность, которую она в себе обнаружила, больше не угнетала, даже не терпелась как данность – однако, сдружилась – стала органической потребностью ее существования. Но никаких заоблачных отрывов – боже упаси! – интеллектуальный допинг. Экскурс в домашнюю коллекцию Хеллера. Картины везде и самые разные, но соответственно и со вкусом подобранные друг к другу и обстановке. Сначала Женя потянулась к незыблемому загадочному, потом сумела оценить художественный вкус Яна, позже забыла обо всем и воспринимала это как часть своей жизни, издавна шедшей с ней рядом.
Одни подлинники. Босх, Анджелико, Леонардо, Тициан, Рейнолдс, Васильев, Пикассо, Модильяни, Суриков, Гоген, Кент, Гойя, Моне, Грабарь, Цорн, Врубель, Доре, Энгр... только черта здесь не было... Но более других девушку влекла картина, недавно занявшая место в коллекции. Ян определил ей место в своем кабинете. Случайно ли, специально ли – ключ, уезжая, оставил на туалетном столике. Тоже – блин – Синяя Борода! Женя приходила в кабинет раза по три на дню, садилась в огромное викторианское кресло и подолгу сидела не шевелясь, словно боялась что-либо упустить. Изредка поднималась, заинтересованная вновь открытой деталью, близоруко подкрадывалась.
Портрет волновал, дышал, жил. Художник не идеализировал модель, что поистине удивительно, ибо модели-то у него под рукой не имелось. Нежная загоревшая кожа девушки от природы была естественно бледнее и не скрывала легкий румянец щек; художник написал так, как создала природа, не тушуя и не подчеркивая. Женя смотрела на тонкую, едва заметную жилку вены у виска и слышала ее пульс, не замечая, что слышит биение своего сердца, ток своей крови. Волосы не так светлы, губы не так алы, художник все предугадал, будто видел ее настоящую сквозь искусственный блеск, сквозь маску, придуманную жизнью. Возможно, он знает ее мысли и способен дать ей то, что она хочет... Женя снова и снова изучала свое лицо среди розового марева, тумана ночи и запаха воды. Да: художник читал мысли, иначе откуда бы знал о ее любви к морю? Но если знал, то почему та, созданная им, счастливее ее? Разве это справедливо?.. Нет, не может быть! Женя прильнула к портрету: на шее девушки увидела небольшой, осветленный временем рубец. Дотронулась до своей шеи. Ни черточки не ускользнуло. Все увидел. И до чего смел! Смел, насколько может быть смелым человек, обладающий властью. Получил право распоряжаться ее лицом, как ему заблагорассудится, как однажды имел возможность касаться ее тела. Женя с дрожью вспомнила, с приятной дрожью: по спине морозом, пламенем по вискам – забирает дух, возвращает безвольным, но довольным... Вот, та несвобода, которая не стесняет жизнь!.. Девушка представила кисть, мягкую, влажную кисть, вдыхающую волшебство в пустой грунт холста. Представила на своем лице руки, пытливые, осторожные, остро чувствующие стремление каждой клеточки. Вот эти грубые от краски, но нежные внутренней силой пальцы проводят по подбородку, губам, переносице, они гладят ей лоб, очерчивают надбровные дуги. Но как им удалось проникнуть в глаза?.. Нет. Для глаз глаза и существуют. Женя попробовала вспомнить, какие они или хотя бы их цвет – ничего не вышло. Так она же совсем его не помнит! Какая невнимательная...
Взбунтовалась. Против себя, против того, к чему привыкла, того, что ненавидела. Первое, что сделала – отправилась в салон и в одночасье стала светлой шатенкой. Увидев ее такой, Эмма Владиславовна очень сильно расстроилась.
Потом Женя собрала все свои драгоценности в одну шкатулку и запихала ее – куда подальше – в тумбу туалетного столика. Освободилась, немного успокоилась, но дня три еще ходила, как барка против ветра. Телевизор утомлял, чтение не двигалось дальше одного слова в час, а спортзал бестолково дразнил. Тело ныло, – боялась: не услышал бы кто. Не высыпалась, подолгу не садилась за обеденный стол. Эмма Владиславовна – отнюдь не дура – тонкости случившегося понять не сумела.
– Ты не заболела, милая? – спросила она как-то вкрадчиво и по-дружески.
Женю едва не стошнило, но ответила – сама кротость:
– Что вы, Эмма Владиславовна, не переживайте. Мигрень. Обычное дело.
Миледи понимающе кивнула:
– Верное средство: принять аспиринчику и поспать.
На следующий день что-то нашло на старуху: вздумалось рассказать историю их семьи. К чему бы сия бодяга? И вот Женя выслушивала про далеких родичей, о том, какая из Эммы Владиславовны получилась замечательная русская-полька, как она встретилась с гениальным инженером русским-немцем, и как они скоренько растворились в небе, сообразив, что здесь ловить нечего, и приткнулись под теплый бочок исторической родины ее супруга. Женя долго терпела, и в терпимости своей могла бы заработать уже на три Нобелевских премии. Попыталась мягко отделаться:
– Извините, Эмма Владиславовна, я предпочла бы дослушать в другой раз. Можно мне почитать?
– Конечно, милая, – обиделась миледи. – А что ты сейчас читаешь?
– «Бесы».
– А-а, стало быть, из наших. Но Достоевский, он же был ужасно развратен!
– Я не дружу с ним. Только пробую читать его книгу.
– Да-да, книгу... – менторски закивала Эмма Владиславовна. – Он и пишет-то странно: длинно, запутанно...
– Всего хорошего. Я пойду к себе.
– Подожди, милая, – остановила старуха. – Позволь мне еще кое-что сказать, – она бросила на Женю свой обычный недоверчиво-колкий взгляд и так же ласково продолжала: – Я заметила: ты избегаешь меня. Это нехорошо. Не собираюсь читать тебе мораль, Боже упаси, но поделюсь своим опытом...
«Господи, почему ты создаешь такие бездарные машины? – цепенея, думала Женя. – Эта тухлая стерва – первая, кто разорвет меня в клочья при удобном случае, сейчас – цыпочка-лапочка, полощет свою елейную глоточку – учит меня! Чему? Быть такой же, как она сама?»
– ...Это несложно запомнить, – лепетала старуха. – Я не буду говорить о том, что понравилось бы моему сыну – все просто: надо вслушаться, постараться понять его. Это работа для чуткой, изысканной натуры. В тебе, я вижу, это есть. Уж поверь мне, мой опыт...
– Что это ты все об опыте? – неожиданно придавила Женя. – Чуткая и изысканная натура!
Дыханием в лицо Эмме Владиславовне, глазами гвоздя к дивану:
– Тебя когда-нибудь трахали в три дырки сразу? В жопу, в рот, ну и... туда... куда обычно это делают.
Так и оставила ее прибитой.
Был понедельник. Женя позвонила Греку:
– Алло, Саша?
– Я слушаю, – с улыбкой отозвалось в трубке.
– Мне нужно тебя видеть.
– Очень нужно?
– Не телефонный разговор.
– Хм. Даже так? – погрустнел Грек. – Ну, ты обожди. Сейчас я занят. Часика через два заеду. О’кей?
– Это очень срочно!
– Пойми, Женя, раньше не смогу.
Женя не понимала – она помнила: Александр говорил в прошлый раз о важной встрече на понедельник, что-то там связанное с зарубежными партнерами. Прекрасно помнила.
– Тогда я сама появлюсь, высылай тачку, заодно куплю кое-что по дороге. Все.
Расчет был верен: машина приехала. Женя оделась потеплее, накинула серый плащик, напялила шляпку и побежала к двери. Шофер был уже наверху. Женин телохранитель, Пашок, расцветшей миной встречал старого приятеля.
Ехали они с ветерком. Всю дорогу охраняемая мирно улыбалась, у Московских Ворот попросила остановить.
– Надо купить бутылочку, – пояснила она.
Пашок вылез, подал ей руку. Женя глянула на небо:
– Ты зонт взял?
Пашок пожал плечами, заглянул в салон, но зонта не увидел.
– Не хотелось бы мокнуть, – досадливо пробурчала она и, не давая телохранителю опомниться, сунула ему стодолларовую бумажку. – Сходи сам. У Грека виски закончилось. Купи.
Пашок хлопнул дверью. Женя подняла из-под ног автоматический зонтик и, уставившись в заднее стекло, принялась ждать.
Муниципальный транспорт не подвел: появился автобус-гармошка. Остановка метрах в пятнадцати, позади «Мерседеса». Девушка проследила за выходом пассажиров и, когда людской поток с улицы стал заполнять икарусово пространство, нажала кнопку зонта, сунув его под нос шоферу. Зонт раскрылся, шофер вскрикнул и взмахнул руками. Женя рванула дужку замка, толкнула дверь, чуть не попала под пролетающую мимо машину и со всех ног понеслась к автобусу. Очумевшая и испуганная, вскочила на подножку за последним пассажиром и заорала:
– Гони!
Водитель автобуса меланхолично закрыл двери, и, повинуясь своему неспешному капитану, «Икарус» отчалил от остановки. Плавно обогнув напуганного Женей парня и раскрытый зонт на асфальте, грузная машина дизельно пукнула и глумливо вильнула хвостом. Из магазина вышел Пашок, не успел и шагу ступить, как увидел сорвавшийся с места «Мерседес». Почесал свою квадратную голову и, крепче сжав бутылку, побежал следом.
Женя протиснулась вглубь автобуса, пробралась к средней двери. Хватаясь за поручни, подпрыгивала и пыталась разглядеть над людскими головами, сквозь загаженное стекло черную тушу «Мерседеса». Но преследователь пронесся совсем рядом, обогнал автобус и пристроился где-то там впереди.
– Предъявляйте проездные документы! – тягучее-скрипучее услышала Женя.
Аки маковый огнь, вспыхнула краснощекая бабка с красной повязкой на левом плече и кожаной сумкой на шее. Женя пихнула ей очередные сто долларов:
– Вот... последнее, что осталось... – и, толкая пассажиров, двинулась к задней площадке.
– Девушка! Девушка! – по-козьи заверещала бабка. – Вернитесь, девушка!
В толпе беглянка умудрилась снять плащ и оставила его на полу вместе со шляпкой. Двери распахнулись. Выпустив несколько человек, она вышла сама и не очень быстро, среднестатистически-незаметной гражданкой слилась с потоком. Взопревший водила «Мерса» – тут как тут – носился от двери к двери. Потом Женя увидела и стремительного Пашка, но это уже было не интересно: ангелы-хранители искали серый плащ и шляпку – они их нашли, когда Женя ехала на троллейбусе совсем в другую сторону.
Через десять минут, смеясь и плача, она вывалилась на Загородном. Ноги дрожали, руки тряслись, пульс в ушах, барабан в груди. Женя прислонилась к холодной стене, вытерла слезы и вздохнула. Ею овладели приятные ощущения свободы тела и смысла слова «удача». Даже курить не хотелось.
Из-под арки выехала бежевая «восьмерка». Молодой человек, сидевший за рулем, то ли обратил внимание на нелепость позы и странность в лице девушки, то ли просто она ему приглянулась – опустил стекло и окрикнул:
– Эй, могу чем помочь?
Женя вздрогнула, увидела его и замотала головой, но потом сообразила: именно этот-то ей и нужен, – и подбежала к машине.
– Вы могли бы очень сильно помочь.
Несмотря на мягкость, тон ее казался чересчур серьезным, и молодой человек успел подумать: стоит ли связываться, но врожденное джентльменство заставило его согласиться:
– Садитесь.
Так Женя очутилась в непривычном салоне отечественного автомобиля.
– Куда едем?
В данной ситуации сообразить, как поступить лучше – дело нелегкое.
– Ну, – искоса посмотрел молодой человек.
– Знаете что, – нашлась Женя. – Поедем сначала к телефону.
Хозяин «Самары» усмехнулся:
– Мило! Возьмите мой, – полез рукой во внутренний карман.
– Нет-нет! – остановила она. – Мне нужен автомат.
Удивленный всплеск близко посаженных карих глаз. Впрочем, никаких лишних вопросов – молодой человек заинтриговано хмыкнул, и бежевая «восьмерка» не спеша скользнула по Загородному.
Таксофонная будка обнаружилась, немного не доезжая до Пяти Углов.
– А-а... – спохватилась Женя. – А что там надо?
– Где? – не понял нервничающий «джентльмен».
– Чтобы позвонить...
Молодой человек туманно и почти без вопроса промямлил:
– Вы приезжая?
– Да, – обрадовано кивнула Женя.
– А сотовый точно не подойдет?
– Нет, – отрезала она.
– Тогда вынужден вас огорчить. Здесь нужна специальная магнитная карта.
– Извините, а у вас нет? Я заплачу.
Молодой человек развеселился:
– Зачем же я «трубу» предлагал?
– Ага. А где можно достать эту карту?
– Ну, где... В метро, например.
Девушка умоляюще на него посмотрела. Молодой человек покачал головой, погнал машину далее.
– Кстати, я – Алексей.
– Лена, – четко ответила Женя и зачем-то приклеила к имени первую пришедшую на ум фамилию. – Данилова.
– Очень приятно. Откуда?
– Издалека. С другого конца земли.
– Да?
– Из Николаевска-на-Амуре.
– Тяжелый случай. И давно?
Женя не обиделась.
– Очень тяжелый, и очень давно. Вы мне, лучше, Алексей, скажите, где тут у вас доллары обменять можно?
– Доллары?
– Да. У меня деньги закончились. Осталось сто долларов.
Они тормознули у обменного пункта. Здесь девушку поджидало еще одно разочарование – у нее не было паспорта.
– Так, Лена Данилова, – пофиолетовел Алексей. – У вас, я чувствую, обширная программа в посещении нашего города. Всего хорошего!
– Постойте, Алеша, – ласково повеяло. – Простите меня, но так уж сложилось – кроме вас, мне никто не поможет.
Алексей пристально посмотрел на нее: красивые, насмешливые и больные глаза... злые глаза – такие бывают у очень испорченных людей; на губах улыбка – очаровательная, сладкая... но и в ней играло что-то неправильное, настораживающее... Алексей наклонился к Жене... – влекущее. В мозгу промелькнула естественная мысль, но «джентльмен» сказал:
– Выкладывайте вашу программу.
Он разменял девушке сто долларов согласно курсу. Потом подвез ее к универсаму. Женя купила «Мартини Бианко», шоколад, целый ворох фруктов, огромный кулек очищенного фундука и четыре больших пиццы с грибами и ветчиной. На станции «Гостиный Двор» она позвонила с метрокомовского автомата.
– Да! – выстрелила трубка.
– Грек, это я
– Ты с ума сошла!..
– Слушай внимательно, Грек! – тонной льда осыпала Женя. – Главное – это ты меня не ищи. Понял? Будешь искать – козленочком станешь!
– Женечка, – смягчился Александр. – Родная, где ты?..
– В Мадриде! – рявкнула она и с размаху повесила трубку.
Кто-то рядом отшатнулся, побежал к эскалатору. Мальчик-милиционер тревожно потаращился, но этим и ограничился. Женя выбралась из суетной ауры вестибюля станции. Алексей ждал:
– В путь?
Стемнело, накрапывал дождь; свет фар, ходики дворников. Некоторое время Женя поддерживала разговор с новым знакомым, потом... он и не заметил, как ее сморило. Более не спешил, машину вел очень аккуратно: пассажирка поглотила все его внимание. С мученическим восторгом естествоиспытателя он разглядывал ее высокий лоб, прядь – уставшим крылом над виском, немые веки, густые бороздки ресниц – не томных, не русалочьих, тонкую линию носа с еле заметной горбинкой и чуть вздернутого на кончике, губы теперь без улыбки и твердый мальчишеский подбородок. Развязан шарф, расстегнута кофточка... И что удивительного? Сколько ловить себя на грешном? Все равно, блуждая взглядом вдоль шеи, наклоняешься к груди, едва не касаясь ее губами, а там – граница: у подножия гор полоска снега... Чертов воротничок: ни ниже, ни выше!..
В голове Алексея кишели бурные фантазии, долго не покидала надежда на какой-нибудь идиотский случай, способный обратить хотя бы одну из них в явь. Но случай в любые времена – штука непредсказуемая, приходит, когда его не ждешь и, как правило, некстати.
Алексей сбавил скорость.
– Лена, – тихо позвал он.
Девушка открыла глаза. Во тьме светились квадратные огни зеленогорских многоэтажек.
– Куда дальше? – спросил Алексей.
– Дальше. За Приветненское. Я же говорила: где-то не доезжая до Зеленой Рощи.
– Там грунтовая-то хоть есть?
– Да. Мы с магистрали съезжали.
– Ничего, коли пляж, то все понятно.
Он хорошо ориентировался, если учесть темноту и незнакомую местность. Полчаса, и машина выскочила на пляж.
– Останови здесь, пожалуйста.
– Я что-то дома не вижу, – засомневался Алексей.
– Вон там светлячок.
– Это далеко – дождина-то какой – промокнешь!
– Ерунда. Останови: в песке увязнешь.
Алексей послушался, оставив движок на холостых.
– Вот, – Женя подала ему сто долларов.
– Самые последние? – усмехнулся Алексей. – Не нужно.
– Но...
– Никаких «но». Ты... лучше телефончик дай.
– Телефончик?
– Надо будет, еще куда подвезу.
Женя взглядом промахнулась: в сторону и безадресно. Сжала в кулаке бумажку и опустила голову, без пафоса и надрыва, и неумело:
– В огромном городе моем – ночь...
– Чего?
– Из дома сонного иду прочь.
– Тебе это нужно? – спросила Женя.
– Что это было?
– Бессонница. Да и нет у меня никакого телефона.
Мотор захлебнулся и умолк. Алексей достал сигарету.
– Пойду я, Алеша.
Он вздохнул и, не глядя, бросил:
– Прощай, Лена Данилова.
– Прощай.
Она захватила пакеты с продуктами. Вежливый хлопок дверцы. Алексей проводил взглядом тающую в дождливой темноте фигурку, завел двигатель. На сидении лежали сто долларов. Обратная дорога. Ну и денек!..
А Лесков в это время работал на третьем этаже. Уработался в глухоту: ни дождя, ни шума автомобиля, ни даже звонка в дверь. Он только на третий раз сообразил: а чего это за птицы чирикают? А это, надо было сказать, у Гречишникова при входе такой звонок установлен.
– Лигейя!
– Женя, – не поддержал именинник.
– Евгения.
– Женя, – ярый поборник аскетизма не соглашался. – Где вы работаете, Евгений?
– У Александра на даче. Возвожу интерьеры.
– Фу, как печально. Вот ваше истинное призвание! – указал на портрет. – А дача – это не вечно.
– Я знаю. Но мне надо закончить.
– Что ж, я уверен, мы еще встретимся. Нам будет, о чем поговорить. Вот моя визитка, – Ян достал из пиджака портмоне и протянул Лескову пластиковую карточку.
Потом он принял из рук Леонида Степановича портрет, аккуратно накрыл его и дедом морозом улыбнулся на прощанье. Маленький лягушонок помахал тростью, вышел следом.
А Лесков остался один и в растерянности. Ночью того же дня бедный художник вернулся в Пески. В его кармане лежали на несколько сот жестких зеленых бумажек и кусочек пластмассы с отпечатанными на нем адресом, телефоном, факсом, и-мэйлом и именем: Ян Карлович Хеллер. В мозгу лотерейно вращались непригодные к жизни мысли: что он наделал и что делать теперь? Опустошение. Крах. Другой такой картины ему не написать. Почему он не сделал хотя бы копию?..
– ...Ты можешь ответить на этот вопрос? – спросил Ян.
Он отвез Женю домой, на Невский, когда ресторан был еще полон гостей. Ян не любил тусовки. Что от него требовалось, он сделал: «заварил кашу». Женя столь же плохо переносила людские сборища. Гости ответили взаимностью: почти никто не заметил их исчезновения.
А дома Ян отвел свою пассию в спальню, смел с туалетного столика все аксессуары, установил на нем картину, сбросил чехол.
Уже минут пять девушка без единого звука испытывала свое новорожденное лицо. Естественно, слов Яна она не расслышала.
– Что? – не отрываясь, переспросила Женя.
Он раздвинул шелковые завесы балдахина и присел на кровать.
– На это никто не ответит. Такое не поддается оценке. Оно может быть увидено, услышано, осязаемо, прочувствовано, но никак не разгадано. Вот какая штука. Настоящее искусство лишено логики. Оно отталкивается от всепобеждающего, небесами данного «хочу!», и с этим ничего не поделаешь. Но самое поразительное в том, что это «хочу!» не каждый воплощает в жизнь именно так, как хочет. Ты согласна? – Ян не услышал ответа. – Молчишь... Значит согласна.
– Что? – опять спросила Женя.
– Накрой картину. Пусть краски сохранятся как можно дольше... на века!
Девушка послушалась.
– Подойди ко мне.
Ян взял ее за талию, оглядел снизу вверх.
– Именно такой тебя и я вижу. Странный человек этот художник, он заставляет меня ревновать. Но теперь-то у меня две тебя!
Женя улыбнулась его серым глазам. Увидела в них желание и надежду. Не было ничего проще! Склонилась, коснулась губами жесткой щеки, скользнула кончиком языка по мочке, расстегнула верхние пуговицы на его рубашке, влажно поцеловала шею. Ян остановил:
– Щ-щ-щ...
Тихонько отстранил Женю и усадил рядом. Девушка принимала любые правила – совершенная покорность – мгновенно перестроилась. Но последующего никак не ожидала.
– Милая моя девочка, – пролил по-отечески ее новый хозяин. – Ты ничего не поняла. Любовь это тоже искусство. Это не мастерство... Это искусство! Любовь так же нелогична! Я не терплю фальши, Женя – я не вижу ее, но чувствую.
Она опустила глаза. Слова странные – честные – пугали ее.
– Я тронут твоей решимостью, но мне важно другое. Не надо портить праздник. Спокойной ночи, дружок, – он поцеловал свою красавицу. – Все у нас впереди.
Поднялся, взял портрет, обернулся:
– Сегодня я забираю эту.
Кристально усмехнулся и вышел. Женю парализовало, очурбанило в каменную статуэтку майя. Потом она отошла, забралась с ногами на постель, свернулась калачиком, схватилась за голову и попыталась поверить в услышанное, но ничего не получилось.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ян Хеллер не пробыл в Санкт-Петербурге и недели, снова улетел, обещая вернуться только в середине двадцатых чисел. За все то время, что он провел с Женей, был сдержан, ласков, внимателен. Делал подарки, самые разные, от царски дорогих до совершенно пустяковых. Жене нравилось, как он говорил и что он говорил. В его словах и жестах девушка видела Европу: древнюю и новую, утонченную и броскую, невероятно привлекательную и нереально далекую. Стоп-кадр, мгновенье! Он водил ее в рестораны, музеи, кино. Жене надоел сладкий Кристиан Диор, захотелось чего-нибудь более легкого. День посвятили парфюмерным изыскам (не в смысле изысканности, а в смысле – искать). Сначала в Рив Гош, затем в Л’Этуаль, потом еще куда-то. В итоге у Жени закружилась голова, и решила она остаться при «Пуазоне».
Ты... Верю – услышишь ты,
Знаю – почувствуешь ты,
Как мне здесь одиноко...
Заглянули в казино, крутанули рулетку. Гимн фортуне! Женя выиграла около двадцати тысяч «маленьких вашингтонов», как их называл ее новый хозяин. Столь огромного количества и превосходного качества денег она отродясь в руках не держала. Бесхитростный Хеллер и бровью не повел. Девушка бережно уложила деньги в свою сумочку.
Каждый день она встречала цветами, мороженым, какой-нибудь безделушкой и запиской от Яна, то на французском языке, то на немецком, то на итальянском. Женя не умела читать их, на это Ян ничего не говорил, только подкладывал к запискам словарики.
С Эммой Владиславовной отношения не строились. Миледи – так негласно нарекла ее девушка – находила в содержанке сына, в этом «несомненно развратном создании», силу мистическую и опасную. Она не любила горючие смеси, тихие омуты с чертями и взрывных ангелочков – сама была такой. Но эта девица, неадекватно покладистая, внушала Эмме Владиславовне ужас.
Женя ловила на себе косые взгляды, колкости в елейных речах старухи и в конце концов объявила тихую войну – стала платить тем же.
При Яне вели они себя образцово-безукоризненно, но мужчина знал все. Две драгоценности: старая табакерка и свежеграненый сапфир. Что еще скажешь? Эмма Владиславовна стала все же более снисходительной, увидев портрет, сделанный Лесковым, где художник отразил пугающую ее силу неприкрытой, не представляющей опасности. Девушка легко приняла новый имидж миледи. Теперь они гораздо дольше находились в обществе друг друга. Концентрация желчи в патоке поистощилась. Ян вздохнул и улетел на белокрылом самолете в свою Европу...
Но, собственно, тут оно и началось.
Постучалась тоска. Как и прежде, Женя получала утром роскошный букет и письмо либо из Цюриха, либо из Дублина, либо еще какой Тмутаракани. Но вот подвох – ничего от Яна она не хотела. Она не ждала его. Поначалу Женю смущала кокетка совесть, потом и та пропала. Содержанка стала копаться в себе, найденное только взбесило.
Как-то заехал Александр на чай: привез конфеты и пузатенького «Хеннесси Парадиз». Миледи очень любила, а самое замечательное – умела печь пироги. В этом ей не было равных. Эмма Владиславовна лихо сочетала лесные ягоды с экзотическими фруктами, мясо запекала по-особенному, а душистый картофель и жареные грибы в ее тесте были просто восхитительны. Женя заварила чаек с бергамотом. Гость и хозяйки уселись за круглым вычурноногим столом. Миледи налегкую флиртовала с Греком. Девушка молчала, лишь изредка поглядывала в их сторону. Когда же Эмма чересчур развеселилась, Женя ленно заметила:
– Что-то, Сашенька, ты бледный такой, нездоровый. Не натворил ли чего, о чем сожалеешь?
Грек внутренне содрогнулся. Миледи, почуяв беду, красочно-хищно осклабилась.
– Я ни о чем не жалею, – по-зимнему сказал гость и чуть теплее добавил: – Евгения.
– Пожалеешь, – пообещала девушка.
Вечер был испорчен. Женя осталась довольна. Странность, которую она в себе обнаружила, больше не угнетала, даже не терпелась как данность – однако, сдружилась – стала органической потребностью ее существования. Но никаких заоблачных отрывов – боже упаси! – интеллектуальный допинг. Экскурс в домашнюю коллекцию Хеллера. Картины везде и самые разные, но соответственно и со вкусом подобранные друг к другу и обстановке. Сначала Женя потянулась к незыблемому загадочному, потом сумела оценить художественный вкус Яна, позже забыла обо всем и воспринимала это как часть своей жизни, издавна шедшей с ней рядом.
Одни подлинники. Босх, Анджелико, Леонардо, Тициан, Рейнолдс, Васильев, Пикассо, Модильяни, Суриков, Гоген, Кент, Гойя, Моне, Грабарь, Цорн, Врубель, Доре, Энгр... только черта здесь не было... Но более других девушку влекла картина, недавно занявшая место в коллекции. Ян определил ей место в своем кабинете. Случайно ли, специально ли – ключ, уезжая, оставил на туалетном столике. Тоже – блин – Синяя Борода! Женя приходила в кабинет раза по три на дню, садилась в огромное викторианское кресло и подолгу сидела не шевелясь, словно боялась что-либо упустить. Изредка поднималась, заинтересованная вновь открытой деталью, близоруко подкрадывалась.
Портрет волновал, дышал, жил. Художник не идеализировал модель, что поистине удивительно, ибо модели-то у него под рукой не имелось. Нежная загоревшая кожа девушки от природы была естественно бледнее и не скрывала легкий румянец щек; художник написал так, как создала природа, не тушуя и не подчеркивая. Женя смотрела на тонкую, едва заметную жилку вены у виска и слышала ее пульс, не замечая, что слышит биение своего сердца, ток своей крови. Волосы не так светлы, губы не так алы, художник все предугадал, будто видел ее настоящую сквозь искусственный блеск, сквозь маску, придуманную жизнью. Возможно, он знает ее мысли и способен дать ей то, что она хочет... Женя снова и снова изучала свое лицо среди розового марева, тумана ночи и запаха воды. Да: художник читал мысли, иначе откуда бы знал о ее любви к морю? Но если знал, то почему та, созданная им, счастливее ее? Разве это справедливо?.. Нет, не может быть! Женя прильнула к портрету: на шее девушки увидела небольшой, осветленный временем рубец. Дотронулась до своей шеи. Ни черточки не ускользнуло. Все увидел. И до чего смел! Смел, насколько может быть смелым человек, обладающий властью. Получил право распоряжаться ее лицом, как ему заблагорассудится, как однажды имел возможность касаться ее тела. Женя с дрожью вспомнила, с приятной дрожью: по спине морозом, пламенем по вискам – забирает дух, возвращает безвольным, но довольным... Вот, та несвобода, которая не стесняет жизнь!.. Девушка представила кисть, мягкую, влажную кисть, вдыхающую волшебство в пустой грунт холста. Представила на своем лице руки, пытливые, осторожные, остро чувствующие стремление каждой клеточки. Вот эти грубые от краски, но нежные внутренней силой пальцы проводят по подбородку, губам, переносице, они гладят ей лоб, очерчивают надбровные дуги. Но как им удалось проникнуть в глаза?.. Нет. Для глаз глаза и существуют. Женя попробовала вспомнить, какие они или хотя бы их цвет – ничего не вышло. Так она же совсем его не помнит! Какая невнимательная...
Взбунтовалась. Против себя, против того, к чему привыкла, того, что ненавидела. Первое, что сделала – отправилась в салон и в одночасье стала светлой шатенкой. Увидев ее такой, Эмма Владиславовна очень сильно расстроилась.
Потом Женя собрала все свои драгоценности в одну шкатулку и запихала ее – куда подальше – в тумбу туалетного столика. Освободилась, немного успокоилась, но дня три еще ходила, как барка против ветра. Телевизор утомлял, чтение не двигалось дальше одного слова в час, а спортзал бестолково дразнил. Тело ныло, – боялась: не услышал бы кто. Не высыпалась, подолгу не садилась за обеденный стол. Эмма Владиславовна – отнюдь не дура – тонкости случившегося понять не сумела.
– Ты не заболела, милая? – спросила она как-то вкрадчиво и по-дружески.
Женю едва не стошнило, но ответила – сама кротость:
– Что вы, Эмма Владиславовна, не переживайте. Мигрень. Обычное дело.
Миледи понимающе кивнула:
– Верное средство: принять аспиринчику и поспать.
На следующий день что-то нашло на старуху: вздумалось рассказать историю их семьи. К чему бы сия бодяга? И вот Женя выслушивала про далеких родичей, о том, какая из Эммы Владиславовны получилась замечательная русская-полька, как она встретилась с гениальным инженером русским-немцем, и как они скоренько растворились в небе, сообразив, что здесь ловить нечего, и приткнулись под теплый бочок исторической родины ее супруга. Женя долго терпела, и в терпимости своей могла бы заработать уже на три Нобелевских премии. Попыталась мягко отделаться:
– Извините, Эмма Владиславовна, я предпочла бы дослушать в другой раз. Можно мне почитать?
– Конечно, милая, – обиделась миледи. – А что ты сейчас читаешь?
– «Бесы».
– А-а, стало быть, из наших. Но Достоевский, он же был ужасно развратен!
– Я не дружу с ним. Только пробую читать его книгу.
– Да-да, книгу... – менторски закивала Эмма Владиславовна. – Он и пишет-то странно: длинно, запутанно...
– Всего хорошего. Я пойду к себе.
– Подожди, милая, – остановила старуха. – Позволь мне еще кое-что сказать, – она бросила на Женю свой обычный недоверчиво-колкий взгляд и так же ласково продолжала: – Я заметила: ты избегаешь меня. Это нехорошо. Не собираюсь читать тебе мораль, Боже упаси, но поделюсь своим опытом...
«Господи, почему ты создаешь такие бездарные машины? – цепенея, думала Женя. – Эта тухлая стерва – первая, кто разорвет меня в клочья при удобном случае, сейчас – цыпочка-лапочка, полощет свою елейную глоточку – учит меня! Чему? Быть такой же, как она сама?»
– ...Это несложно запомнить, – лепетала старуха. – Я не буду говорить о том, что понравилось бы моему сыну – все просто: надо вслушаться, постараться понять его. Это работа для чуткой, изысканной натуры. В тебе, я вижу, это есть. Уж поверь мне, мой опыт...
– Что это ты все об опыте? – неожиданно придавила Женя. – Чуткая и изысканная натура!
Дыханием в лицо Эмме Владиславовне, глазами гвоздя к дивану:
– Тебя когда-нибудь трахали в три дырки сразу? В жопу, в рот, ну и... туда... куда обычно это делают.
Так и оставила ее прибитой.
Был понедельник. Женя позвонила Греку:
– Алло, Саша?
– Я слушаю, – с улыбкой отозвалось в трубке.
– Мне нужно тебя видеть.
– Очень нужно?
– Не телефонный разговор.
– Хм. Даже так? – погрустнел Грек. – Ну, ты обожди. Сейчас я занят. Часика через два заеду. О’кей?
– Это очень срочно!
– Пойми, Женя, раньше не смогу.
Женя не понимала – она помнила: Александр говорил в прошлый раз о важной встрече на понедельник, что-то там связанное с зарубежными партнерами. Прекрасно помнила.
– Тогда я сама появлюсь, высылай тачку, заодно куплю кое-что по дороге. Все.
Расчет был верен: машина приехала. Женя оделась потеплее, накинула серый плащик, напялила шляпку и побежала к двери. Шофер был уже наверху. Женин телохранитель, Пашок, расцветшей миной встречал старого приятеля.
Ехали они с ветерком. Всю дорогу охраняемая мирно улыбалась, у Московских Ворот попросила остановить.
– Надо купить бутылочку, – пояснила она.
Пашок вылез, подал ей руку. Женя глянула на небо:
– Ты зонт взял?
Пашок пожал плечами, заглянул в салон, но зонта не увидел.
– Не хотелось бы мокнуть, – досадливо пробурчала она и, не давая телохранителю опомниться, сунула ему стодолларовую бумажку. – Сходи сам. У Грека виски закончилось. Купи.
Пашок хлопнул дверью. Женя подняла из-под ног автоматический зонтик и, уставившись в заднее стекло, принялась ждать.
Муниципальный транспорт не подвел: появился автобус-гармошка. Остановка метрах в пятнадцати, позади «Мерседеса». Девушка проследила за выходом пассажиров и, когда людской поток с улицы стал заполнять икарусово пространство, нажала кнопку зонта, сунув его под нос шоферу. Зонт раскрылся, шофер вскрикнул и взмахнул руками. Женя рванула дужку замка, толкнула дверь, чуть не попала под пролетающую мимо машину и со всех ног понеслась к автобусу. Очумевшая и испуганная, вскочила на подножку за последним пассажиром и заорала:
– Гони!
Водитель автобуса меланхолично закрыл двери, и, повинуясь своему неспешному капитану, «Икарус» отчалил от остановки. Плавно обогнув напуганного Женей парня и раскрытый зонт на асфальте, грузная машина дизельно пукнула и глумливо вильнула хвостом. Из магазина вышел Пашок, не успел и шагу ступить, как увидел сорвавшийся с места «Мерседес». Почесал свою квадратную голову и, крепче сжав бутылку, побежал следом.
Женя протиснулась вглубь автобуса, пробралась к средней двери. Хватаясь за поручни, подпрыгивала и пыталась разглядеть над людскими головами, сквозь загаженное стекло черную тушу «Мерседеса». Но преследователь пронесся совсем рядом, обогнал автобус и пристроился где-то там впереди.
– Предъявляйте проездные документы! – тягучее-скрипучее услышала Женя.
Аки маковый огнь, вспыхнула краснощекая бабка с красной повязкой на левом плече и кожаной сумкой на шее. Женя пихнула ей очередные сто долларов:
– Вот... последнее, что осталось... – и, толкая пассажиров, двинулась к задней площадке.
– Девушка! Девушка! – по-козьи заверещала бабка. – Вернитесь, девушка!
В толпе беглянка умудрилась снять плащ и оставила его на полу вместе со шляпкой. Двери распахнулись. Выпустив несколько человек, она вышла сама и не очень быстро, среднестатистически-незаметной гражданкой слилась с потоком. Взопревший водила «Мерса» – тут как тут – носился от двери к двери. Потом Женя увидела и стремительного Пашка, но это уже было не интересно: ангелы-хранители искали серый плащ и шляпку – они их нашли, когда Женя ехала на троллейбусе совсем в другую сторону.
Через десять минут, смеясь и плача, она вывалилась на Загородном. Ноги дрожали, руки тряслись, пульс в ушах, барабан в груди. Женя прислонилась к холодной стене, вытерла слезы и вздохнула. Ею овладели приятные ощущения свободы тела и смысла слова «удача». Даже курить не хотелось.
Из-под арки выехала бежевая «восьмерка». Молодой человек, сидевший за рулем, то ли обратил внимание на нелепость позы и странность в лице девушки, то ли просто она ему приглянулась – опустил стекло и окрикнул:
– Эй, могу чем помочь?
Женя вздрогнула, увидела его и замотала головой, но потом сообразила: именно этот-то ей и нужен, – и подбежала к машине.
– Вы могли бы очень сильно помочь.
Несмотря на мягкость, тон ее казался чересчур серьезным, и молодой человек успел подумать: стоит ли связываться, но врожденное джентльменство заставило его согласиться:
– Садитесь.
Так Женя очутилась в непривычном салоне отечественного автомобиля.
– Куда едем?
В данной ситуации сообразить, как поступить лучше – дело нелегкое.
– Ну, – искоса посмотрел молодой человек.
– Знаете что, – нашлась Женя. – Поедем сначала к телефону.
Хозяин «Самары» усмехнулся:
– Мило! Возьмите мой, – полез рукой во внутренний карман.
– Нет-нет! – остановила она. – Мне нужен автомат.
Удивленный всплеск близко посаженных карих глаз. Впрочем, никаких лишних вопросов – молодой человек заинтриговано хмыкнул, и бежевая «восьмерка» не спеша скользнула по Загородному.
Таксофонная будка обнаружилась, немного не доезжая до Пяти Углов.
– А-а... – спохватилась Женя. – А что там надо?
– Где? – не понял нервничающий «джентльмен».
– Чтобы позвонить...
Молодой человек туманно и почти без вопроса промямлил:
– Вы приезжая?
– Да, – обрадовано кивнула Женя.
– А сотовый точно не подойдет?
– Нет, – отрезала она.
– Тогда вынужден вас огорчить. Здесь нужна специальная магнитная карта.
– Извините, а у вас нет? Я заплачу.
Молодой человек развеселился:
– Зачем же я «трубу» предлагал?
– Ага. А где можно достать эту карту?
– Ну, где... В метро, например.
Девушка умоляюще на него посмотрела. Молодой человек покачал головой, погнал машину далее.
– Кстати, я – Алексей.
– Лена, – четко ответила Женя и зачем-то приклеила к имени первую пришедшую на ум фамилию. – Данилова.
– Очень приятно. Откуда?
– Издалека. С другого конца земли.
– Да?
– Из Николаевска-на-Амуре.
– Тяжелый случай. И давно?
Женя не обиделась.
– Очень тяжелый, и очень давно. Вы мне, лучше, Алексей, скажите, где тут у вас доллары обменять можно?
– Доллары?
– Да. У меня деньги закончились. Осталось сто долларов.
Они тормознули у обменного пункта. Здесь девушку поджидало еще одно разочарование – у нее не было паспорта.
– Так, Лена Данилова, – пофиолетовел Алексей. – У вас, я чувствую, обширная программа в посещении нашего города. Всего хорошего!
– Постойте, Алеша, – ласково повеяло. – Простите меня, но так уж сложилось – кроме вас, мне никто не поможет.
Алексей пристально посмотрел на нее: красивые, насмешливые и больные глаза... злые глаза – такие бывают у очень испорченных людей; на губах улыбка – очаровательная, сладкая... но и в ней играло что-то неправильное, настораживающее... Алексей наклонился к Жене... – влекущее. В мозгу промелькнула естественная мысль, но «джентльмен» сказал:
– Выкладывайте вашу программу.
Он разменял девушке сто долларов согласно курсу. Потом подвез ее к универсаму. Женя купила «Мартини Бианко», шоколад, целый ворох фруктов, огромный кулек очищенного фундука и четыре больших пиццы с грибами и ветчиной. На станции «Гостиный Двор» она позвонила с метрокомовского автомата.
– Да! – выстрелила трубка.
– Грек, это я
– Ты с ума сошла!..
– Слушай внимательно, Грек! – тонной льда осыпала Женя. – Главное – это ты меня не ищи. Понял? Будешь искать – козленочком станешь!
– Женечка, – смягчился Александр. – Родная, где ты?..
– В Мадриде! – рявкнула она и с размаху повесила трубку.
Кто-то рядом отшатнулся, побежал к эскалатору. Мальчик-милиционер тревожно потаращился, но этим и ограничился. Женя выбралась из суетной ауры вестибюля станции. Алексей ждал:
– В путь?
Стемнело, накрапывал дождь; свет фар, ходики дворников. Некоторое время Женя поддерживала разговор с новым знакомым, потом... он и не заметил, как ее сморило. Более не спешил, машину вел очень аккуратно: пассажирка поглотила все его внимание. С мученическим восторгом естествоиспытателя он разглядывал ее высокий лоб, прядь – уставшим крылом над виском, немые веки, густые бороздки ресниц – не томных, не русалочьих, тонкую линию носа с еле заметной горбинкой и чуть вздернутого на кончике, губы теперь без улыбки и твердый мальчишеский подбородок. Развязан шарф, расстегнута кофточка... И что удивительного? Сколько ловить себя на грешном? Все равно, блуждая взглядом вдоль шеи, наклоняешься к груди, едва не касаясь ее губами, а там – граница: у подножия гор полоска снега... Чертов воротничок: ни ниже, ни выше!..
В голове Алексея кишели бурные фантазии, долго не покидала надежда на какой-нибудь идиотский случай, способный обратить хотя бы одну из них в явь. Но случай в любые времена – штука непредсказуемая, приходит, когда его не ждешь и, как правило, некстати.
Алексей сбавил скорость.
– Лена, – тихо позвал он.
Девушка открыла глаза. Во тьме светились квадратные огни зеленогорских многоэтажек.
– Куда дальше? – спросил Алексей.
– Дальше. За Приветненское. Я же говорила: где-то не доезжая до Зеленой Рощи.
– Там грунтовая-то хоть есть?
– Да. Мы с магистрали съезжали.
– Ничего, коли пляж, то все понятно.
Он хорошо ориентировался, если учесть темноту и незнакомую местность. Полчаса, и машина выскочила на пляж.
– Останови здесь, пожалуйста.
– Я что-то дома не вижу, – засомневался Алексей.
– Вон там светлячок.
– Это далеко – дождина-то какой – промокнешь!
– Ерунда. Останови: в песке увязнешь.
Алексей послушался, оставив движок на холостых.
– Вот, – Женя подала ему сто долларов.
– Самые последние? – усмехнулся Алексей. – Не нужно.
– Но...
– Никаких «но». Ты... лучше телефончик дай.
– Телефончик?
– Надо будет, еще куда подвезу.
Женя взглядом промахнулась: в сторону и безадресно. Сжала в кулаке бумажку и опустила голову, без пафоса и надрыва, и неумело:
– В огромном городе моем – ночь...
– Чего?
– Из дома сонного иду прочь.
Алексей заворожено молчал, волосы задыбели, стекляшки глаз треснули – здрасьте, идиотский случай!
И люди думают: жена, дочь, —
А я запомнила одно: ночь...
...Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь. [6]
– Тебе это нужно? – спросила Женя.
– Что это было?
– Бессонница. Да и нет у меня никакого телефона.
Мотор захлебнулся и умолк. Алексей достал сигарету.
– Пойду я, Алеша.
Он вздохнул и, не глядя, бросил:
– Прощай, Лена Данилова.
– Прощай.
Она захватила пакеты с продуктами. Вежливый хлопок дверцы. Алексей проводил взглядом тающую в дождливой темноте фигурку, завел двигатель. На сидении лежали сто долларов. Обратная дорога. Ну и денек!..
А Лесков в это время работал на третьем этаже. Уработался в глухоту: ни дождя, ни шума автомобиля, ни даже звонка в дверь. Он только на третий раз сообразил: а чего это за птицы чирикают? А это, надо было сказать, у Гречишникова при входе такой звонок установлен.