Страница:
Между тем французские войска расположились в пограничных провинциях от Пиренеев до Эбро и диктатура Наполеона была настолько бесспорна, что он мог через своего посланника объявить, что положение, сложившееся в Европе, вынуждает его присоединить к Франции Испанию до реки Эбро. Испанский кабинет старался обезоружить его бдительность безоговорочным подчинением, но несмотря на это, громадная армия французов в 100 тысяч человек под главным командованием великого герцога Бергского, Мюрата (март), медленно продвигалась к Мадриду. Годой и королева надеялись убежать в Америку, как португальский двор, но приготовления к побегу были остановлены. Разразилось народное негодование, и вспыхнувшее восстание требовало призвать на трон принца Фердинанда. В Аранхуэце 18 и 19 марта 1808 года ненавистный любимец едва сумел спастись в эти бурные дни. Король спас его своим отречением, в силу которого он, там же, 19 марта 1808 года отказался от престола в пользу сына своего, Фердинанда VII.
Невольно Наполеон сделался третейским судьей в досадном и прискорбном семейном раздоре, который переплелся с судьбой этих государств. Наполеону надо было подчинить своей власти обоих законных претендентов на престол, если он хотел воспользоваться всеми выгодами своих низких происков. Для этой цели он послал самого нахального своего слугу, которому солгать разом больше или разом меньше было все равно, убийцу герцога Энгиенского — Савари, герцога Ровиго, которому удалось уговорить младшего Бурбона предпринять путешествие. Фердинанд покинул Мадрид 10 апреля; в дороге он одумался и поэтому остановился в Виттории. Письмо Наполеона открыло бы всякому другому глаза, но его оно ослепило так, что, несмотря на добрый совет, который ему навязывал народ, несмотря на попытки их перерезать постромки в упряжи лошаков и сделать невозможным дальнейший путь, он вновь собрался в дорогу, и 20-го перешел границу. В Байонне он оказался во власти своего благодетеля, требовавшего от него отречения от престола. Сопровождавшие его министры не уступили; они объявили, что король их немедленно возвращается в Испанию и оттуда будет вести переговоры, достойные его.
Сам Наполеон, видевший опасность в характере этого народа и понимавший сложившееся положение гораздо лучше, чем его неловкий, грубый генерал, был очень разгневан этим происшествием. В эту минуту оно было ему кстати: эта «революция» давала ему случай довести своих бурбонских гостей, боявшихся своего народа, до последних крайностей. 5 мая Карл IV уступил Испанию и Индию государю Франции при условии сохранения самостоятельности королевства и католицизма. Он поселился на жительство в замке Компьене, с окладом в 30 миллионов реалов ежегодно; Фердинанд тоже не создавал Наполеону дальнейших затруднений и 10-го подписал договор. Королевская чета уехала, завершив свое правление прощальной прокламацией [3]к испанцам. Принцы, которым назначено было по 400 000 франков в год каждому, отправились в Валансей и были настолько бесчестны, что довольствовались такой судьбой, хотя им и сократили даже то малое, что им предназначалось, а Фердинанд неустанно целовал бич, наказавший его.
7 июля, еще до своего приезда в столицу, новый король дал стране конституцию, с собранием кортесов, в которых участвовало и духовенство; двор и министерство свое он сформировал из испанцев; все было хорошо и благоразумно рассчитано, но этим он приобрел только партию, состоявшую, конечно, не из худших людей, — людей, сознававших неотложную необходимость освежения государства и ожидавших ее от новой династии: от "отжившей расы" Бурбонов нельзя было ожидать современных понятий и духа времени. Но громадное большинство народа не хотело ни новой династии, ни нового духа времени.
Ошибочное решение вывесить везде трехцветное знамя — трехцветное знамя революции, обошедшее весь свет, — было искрой, воспламенившей народную толпу. Пламя вспыхнуло, страна распалась на части; каждая из них под староиспанским знаменем самостоятельно воевала с французами. Сложной организации не нужно было, так как в каждой провинции образовалась своя юнта. Провинциальное управление и давно организованное церковное воинство, монахи, разносили пожар с одного места на другое. В Сарагоссе, в Аррагонии, генерал Палафокс издал пламенный манифест. Из множества юнт, или правительственных комиссий, наибольшего авторитета достигла севильская на Гвадалквивире и по ее приказанию, в Кадиксе должны были сдаться народным властям пять линейных кораблей и один фрегат. Верная своему королю Фердинанду VII, имя которого было символом независимости, она объявила войну французам на море и на суше: "Да здравствует Фердинанд, смерть французам!" Образовались три армии — в Астурии, в Валенсии и Каталонии — и вскоре вся страна была объята патриотическим пламенем так, что господство французов не шло дальше выстрелов их орудий и непосредственного страха их действий.
Новый король, которому его тяжелая задача была не по силам, чувствовал себя в опасности и сам бежал из своей столицы, в которую вступил всего только за 12 дней до этого — 20 июля. В Аранхуэце была созвана центральная юнта; в Португалии дела принимали тоже невыгодный для Франции оборот. Англичане действовали энергично: в июле прибыл сюда десант под командованием весьма способного Артура Уэлсли — будущего победителя при Ватерлоо. Остатки португальских войск присоединились к этому отряду. Поражение французов на побережье при Торрес-Ведрасе (21 августа) заставило французского главнокомандующего, маршала Жюно, отступить обратно в Лиссабон, но, ввиду враждебности жителей, он не мог надеяться продержаться там долго и заключил конвенцию (30 августа, в Цинтре), обязавшись вывести свои войска из Португалии, причем английский главнокомандующий Дальраймпль, поставил снисходительные условия, ограничившись переправой всего французского корпуса, в количестве 22 000 человек, обратно во Францию на английских судах. Но в том же месяце англичане оказали Испании более существенную услугу: два испанские полка, находившиеся в Дании, захотели принять участие в борьбе за освобождение своей родины; их командующий Ла-Романа де Годой собрал разбросанные части в Фионии, овладел крепостью Ниборгом, затем вместе с остальными, перебрался в Готенбург (Швеция) и здесь весь этот отряд, в количестве до 10 000 человек, был принят английскими судами (5 сентября) и 9 октября благополучно доставлен в Корунью. Испанская народная война ознаменована также геройской обороной Сарагоссы, на реке Эбро. Осада города началась 1 июля; командовал защитниками беззаветно храбрый Палафокс.
Однако среди этого великолепия народные массы утрачивали жалкие остатки своей свободы. О действительном народном представительстве не было уже и речи. Еще в августе 1807 года было уничтожено нечто, напоминавшее о нем, трибунат, а в октябре стерлись и последние следы независимости судебного сословия посредством перемещений и замещений в духе господствующей системы, что было названо «очищением», в духе неподражаемого искусства французов давать красивые названия самым неблаговидным приемам.
По новой теории только император был представителем нации, и нельзя отрицать, что такой род правления в руках человека, обладавшего изумительно ясным и проницательным умом, при непреклонной, вполне сознательной воле, творил чудеса: во всех областях административного управления и государственного хозяйства им было создано много полезного, великого, достойного удивления. В вассальных государствах, особенно в Италии, также было проведено множество улучшений. Но в жертву этой централизации была принесена свобода, которая одна облагораживает материальные успехи и создает истинную жизнь. Самой характерной чертой этой системы служило, может быть, основание императорского университета (17 марта 1808 г.), подчинявшее, в известной степени, даже и знания установленному порядку, делая их слугой исключительно соображений целесообразности и доступных подкупу: каждое лицо, желавшее преподавать хотя бы только грамоту, должно было испрашивать на то разрешения у Парижского императорского университета.
С политической точки зрения, положение Германии было крайне плачевно. О национальном единстве ее можно было говорить лишь в том смысле, что население имело одну общую историю, общий язык и общую громадную сокровищницу в области мысли, поэзии, науки и искусства, причем, по странному совпадению, масса этого драгоценного достояния необыкновенно увеличилась именно в конце XVIII и в начале XIX века. В умах правящих классов совершился, одновременно с потрясениями во Франции, мирный переворот, вызвавший ту новую образованность, которую не стоит описывать потому, что она налицо перед нами. С 1794 года началось совместное творчество великих поэтов Гёте и Шиллера. В 1797 году Гёте пишет "Германа и Доротею", в 1798–1799 Шиллер — свою трилогию «Валленштейн», в 1801 — "Орлеанскую Деву", в 1804 — «Телля»; в 1808 году появляется первая часть «Фауста» Гёте. Но в переписке двух великих писателей вовсе не затрагивается политическая злоба дня. Шиллер умер (10 мая 1805 г.) до наступления самых худших дней этой тягостной эпохи; Гёте, переживший самые тяжелые из них, — он мог видеть через свою садовую ограду штыки отступавшей прусской пехоты в злополучный день 14 октября, — намеренно устранялся от этих впечатлений. Но нельзя отрицать глубокой, таинственной связи между господствовавшей поэзией и гражданственным направлением, охватившим все слои общества, заявлявшим себя более и более настоятельно и ставшим, наконец, преобладающим среди народных интересов. Как бы предвидя будущее, созерцая участь, которую уготовлял себе всемирный завоеватель, Шиллер олицетворяет его в своем «Валленштейне» — этом "идоле военных полчищ, биче стран" и безрассудном сыне счастья:
"Быстро вознесенный прихотью времен на высшую степень почета и неудержимо стремясь еще выше, он пал жертвой ненасытного честолюбия".
В "Орлеанской Деве" или «Телле» поэт говорит:
"Ничтожен тот народ, который не жертвует радостно всем ради своей чести".
А в могучей речи при сцене на Рютли:
"Земля эта наша, по праву тысячелетнего владения ею, а чужой господский раб осмелился придти и заковать нас в цепи, позорит нас на нашей родной земле!.."
Эти воззвания к высшим чувствам человеческой души были своевременным напоминанием — напоминанием свыше, потому что сам поэт не мог думать о непосредственном наставлении своему народу, действительно ставшему ничтожным и допускавшим позорить себя на своей родной земле.
Шиллер в возрасте 30 лет.
Гравюра работы Стейнля с портрета кисти Л. Симонавица
Конституция от 1 мая 1808 года полностью отменяла прежний сословный строй, переживший себя; страна была разделена по французскому образцу, по географическому принципу на 15 округов с генерал-комиссаром во главе каждого; министерство, в составе 5 департаментов, было ответственно перед королем, которому был придан тайный совет; округа имели своих представителей; существовало даже и народное представительство, не созывавшееся, однако, ни разу. Судопроизводство и школьная системы были улучшены; для расширения высшего образования были призваны такие выдающиеся личности, как философ Якоби, юрист Фейербах, филологи Якобc и Тирш. Достойный баварский король умерял своей кротостью все, что было порой неправильного в резких действиях бюрократии.
В Вюртемберге, наоборот, самый презренный деспот безжалостно угнетал свое небольшое, но полное сил, государство. Этот Фридрих I, злейшая султанская натура, находил особенное удовольствие в нарушении счастья человеческого. Он заставлял страдать всех: дворянство, служащих, граждан, крестьян; этих последних, например, сгоняли с половины Вюртемберга вместе с дичью во время устраиваемых им больших охот. Не только солдаты, но и придворные служители, скороходы, почтари и т. п. набирались посредством конскрипции. [5]Дозволение учиться, и чему именно, зависело от короля, и никто не мог избежать этой принудительной меры, потому что с 1807 года вюртембергцы лишились права выезда за пределы страны, а в 1808 году было запрещено и утруждать короля о том просьбами. Для 3-4-дневной поездки требовалось разрешение высшего начальства; старая вюртембергская конституция, которой так гордилось маленькое государство в течение столетии, была и вовсе упразднена. Самого короля все боялись, как врага: стоило кому-нибудь крикнуть: "Вот король!" — как толпа, собравшаяся на какое-нибудь зрелище или для праздной забавы, мигом разбегалась, прячась куда попало.
Иначе было в Бадене, при благородном правителе Карле Фридрихе (с 1746 г.), который не мог полностью устранить тяготевший над страной злосчастный рок, но, по возможности, старался облегчать тяжелую участь жителей. Новое Вестфальское королевство представляло превосходный, хотя и несхожий «pendant» к Вюртембергскому. Вестфальский король Иероним, младший из Наполеонидов, балованное дитя семьи, никак не был деспотом, а просто «дрянцой», если позволительно употребить это слово. В новом сане его интересовало только одно: 5 миллионов присвоенного ему содержания, которые он весело проживал в своей резиденции Кассель в сообществе достойных его друзей, окружив себя портными, куаферами и всякими поставщиками роскоши. Французские и иные искатели счастья спешили в эту обетованную для них землю. Грустно, хотя нисколько не удивительно, встретить на службе этого короля и весьма замечательного человека известного немецкого ученого, историка Швейцарского союза, Иоганна фон Миллера из Шафгаузена, которого несколько милостивых слов Наполеона в Берлине и лесть его свиты превратили из патриота в бонапартистского ритора и софиста: "Тот, перед кем умолкает мир, потому что мир отдан Богом в его руки, видит в Германии передовую стражу и оплот, на Западе и на Юге, в первых гнездах европейской культуры. Чтобы возвысить политическое значение Германии, он укрепил ее, вводя в ней свой кодекс, свое образцовое оружие, наставил ее во всем и, вместо забитой солдатчины, создал в ней рачительных, почтительных граждан… Из двадцати земель образовал он империю…", — так говорил Миллер в июле 1808 года перед представительным собранием.
Вестфалии была дарована, действительно, либеральная конституция, и Наполеон полагал, что благодеяния его кодекса, гласность судопроизводства, суд присяжных и прочее, выгодно выделят государство и проведут более широкую границу между ним и Пруссией, нежели Эльба. Королевство было разделено на 8 департаментов с подразделениями на округи и кантоны; все это управлялось муниципальными и государственным советами, префектами, предпрефектами, мэрами — и действительно не все было ложным в дифирамбе "немецкого Тацита". Почва была расчищена и вспахана для многого хорошего, но главным оставалось, в данный момент, то обстоятельство, что государство управлялось и эксплуатировалось чужеземцами и, в большинстве, чужеземцами недостойными. При этом еще королю Иерониму была дана в супруги немецкая принцесса, дочь вюртембергского короля Фридриха, хотя брак его с Елизой Патерсон не был законно расторгнут: папа не уступил в этом вопросе всесильному владыке.
Так должно было свершиться для того, чтобы нация воспрянула, наконец, к новой жизни и деятельности из того глубокого упадка, которого не замечали ее виднейшие умы, витая в области идеалов, поэзии и отвлеченного знания. Французская революция также не могла привести народ к этому; величественное возрождение немецкой литературы Гёте и Шиллером, глубокомысленные творения таких философов, как Фихте, Кант, Шеллинг, Гегель, которые, созидая здание знаний, старались разрешить высшие задачи мысли, мира и духа, усиливали лишь созерцательное направление умов. Весьма характерно, что Гегель написал свою «Феноменологию» в год битвы при Иене (1806 г.). Даже драмы Шиллера, дышащие такой энергичной политической и национальной жизненностью, поражали зрителей только богатством мысли и блеском риторики, и лишь после уничтожающих ударов последних лет и бедствий чужеземного гнета Германия поняла глубинный смысл этих творений, не сознаваемый самим автором; поняла она, что существуют лучшие блага, нежели сокровища адского искусства — национальная независимость и честь народная — и что, по старинной пословице, "лучше целовать руку земляку, нежели сапоги чужаку".
Французы целенаправленно затягивали вывод своих войск с этой территории. В конце года, с целью ускорить дело, в Париж отправился брат короля, принц Вильгельм, но в течение 1808 года враждебное отношение Наполеона к Пруссии еще более усилилось, вследствие чего принца и прусского посла принудили подписать еще один договор, по которому до уплаты Пруссией громадной суммы в 140 миллионов, крепости Глогау, Кюстрин и Штеттин оставались в руках французов, а содержание их гарнизонов обеспечивалось за счет прусской казны; семь военных дорог должны были считаться открытыми и прусская армия сокращалась до 42 тысяч человек на все предстоявшее десятилетие. На счастье Пруссии, в это тяжелое время нашелся человек, который не побоялся занять трудный и опасный пост первого советника короля и защитника, отпрыск старой дворянской фамилии, барон Карл фон Штейн (род. 1757 г., в Нассау, на Лане), государственный деятель, каких давно уже не видела Германия и которого можно противопоставлять Наполеону как образец той силы, которой обладает душевное благородство в борьбе с демонским честолюбием, ненавистничеством и эгоизмом.
Французы в Мадриде
Это известие произвело радостное впечатление на всех жителей Испании. Однако французы тем временем дошли до Мадрида. Их главнокомандующий держался в стороне от молодого короля, вступившего туда 24-го, и, не делая ни малейшего намека на признание его королем, велел ему "надеяться на дружбу императора". К Фердинанду обратился и Карл IV, которого общество, потерпевшее много плохого от его отречения от престола, называло "отрекшимся насильно" и умоляло подать протест.Невольно Наполеон сделался третейским судьей в досадном и прискорбном семейном раздоре, который переплелся с судьбой этих государств. Наполеону надо было подчинить своей власти обоих законных претендентов на престол, если он хотел воспользоваться всеми выгодами своих низких происков. Для этой цели он послал самого нахального своего слугу, которому солгать разом больше или разом меньше было все равно, убийцу герцога Энгиенского — Савари, герцога Ровиго, которому удалось уговорить младшего Бурбона предпринять путешествие. Фердинанд покинул Мадрид 10 апреля; в дороге он одумался и поэтому остановился в Виттории. Письмо Наполеона открыло бы всякому другому глаза, но его оно ослепило так, что, несмотря на добрый совет, который ему навязывал народ, несмотря на попытки их перерезать постромки в упряжи лошаков и сделать невозможным дальнейший путь, он вновь собрался в дорогу, и 20-го перешел границу. В Байонне он оказался во власти своего благодетеля, требовавшего от него отречения от престола. Сопровождавшие его министры не уступили; они объявили, что король их немедленно возвращается в Испанию и оттуда будет вести переговоры, достойные его.
События в Байонне
Но для этого уже было слишком поздно. 30-го вышли на сцену другие персонажи этой драмы. Старая королевская чета прибыла в Байонну, где происходили сцены, от которых хотелось бы отвернуться. Во время этих позорных семейных сцен (для шутки они были слишком серьезны, для трагедий — слишком жалки) пришло известие о столкновении, происшедшем 2 мая в Мадриде между народом и французами и послужившим поводом для других сильнейших стычек. Недовольство народа проявилось, когда молодые инфанты стали готовиться к отъезду; Мюрат не сумел избежать конфликта и в жаркой уличной схватке пало 1200 испанцев и 200 французов. О всей испанской политике своего тогдашнего повелителя, начавшейся этой кровавой бойней, Талейран выразился так: "Она была более чем преступление, она была ошибка!"Сам Наполеон, видевший опасность в характере этого народа и понимавший сложившееся положение гораздо лучше, чем его неловкий, грубый генерал, был очень разгневан этим происшествием. В эту минуту оно было ему кстати: эта «революция» давала ему случай довести своих бурбонских гостей, боявшихся своего народа, до последних крайностей. 5 мая Карл IV уступил Испанию и Индию государю Франции при условии сохранения самостоятельности королевства и католицизма. Он поселился на жительство в замке Компьене, с окладом в 30 миллионов реалов ежегодно; Фердинанд тоже не создавал Наполеону дальнейших затруднений и 10-го подписал договор. Королевская чета уехала, завершив свое правление прощальной прокламацией [3]к испанцам. Принцы, которым назначено было по 400 000 франков в год каждому, отправились в Валансей и были настолько бесчестны, что довольствовались такой судьбой, хотя им и сократили даже то малое, что им предназначалось, а Фердинанд неустанно целовал бич, наказавший его.
Иосиф, король Испании
Королем Испании Наполеон назначил брата своего, Иосифа, бывшего королем Неаполя потому, что трон Неаполя отдан был Мюрату под именем Иоахима I, а его владение, великое герцогство Берг, даровано в следующем году четырехлетнему сыну короля Голландии. 20 июля король Иосиф приехал в Мадрид. Этим окончилась завязка и началось первое действие великой трагедии, последние сцены которой разыгрались на одиноком острове Атлантического океана: великая борьба европейских народов против варварской попытки установления всемирной монархии, борьба, которую давно вели англичане за свои истинные и воображаемые права, которую предприняли испанцы, австрийцы и преимущественно русские, и которая была наконец доведена до завершения соединенными силами европейских государств.Война в Испании
Испанский королевский дом претерпел всевозможные унижения. Еще не бывало примера такой постыдной гибели; испанский народ взял дела в свои руки и дал первый страшный пример народной войны против притеснителя, который совершил величайшие насилия над независимостью целого народа. По меткому позднейшему выражению Наполеона: "Народ этот, еще не испорченный политическими страстями, мало изменился в основах своей жизни за последние 200 лет". Он все еще считал себя самым великим и самым могущественным народом на земле. Все с той же слепой и безусловной верой он уважал свою религию и служителей ее. Во французах они ненавидели иноземцев, которые вторглись в их страну, и врагов их святой веры. Это были те самые люди, которые во Франции опрокидывали алтари, уничтожали монашеские ордена, жидам и еретикам давали равные права с католиками или христианами и в руках которых, с февраля этого года, находился престол самого папы.7 июля, еще до своего приезда в столицу, новый король дал стране конституцию, с собранием кортесов, в которых участвовало и духовенство; двор и министерство свое он сформировал из испанцев; все было хорошо и благоразумно рассчитано, но этим он приобрел только партию, состоявшую, конечно, не из худших людей, — людей, сознававших неотложную необходимость освежения государства и ожидавших ее от новой династии: от "отжившей расы" Бурбонов нельзя было ожидать современных понятий и духа времени. Но громадное большинство народа не хотело ни новой династии, ни нового духа времени.
Ошибочное решение вывесить везде трехцветное знамя — трехцветное знамя революции, обошедшее весь свет, — было искрой, воспламенившей народную толпу. Пламя вспыхнуло, страна распалась на части; каждая из них под староиспанским знаменем самостоятельно воевала с французами. Сложной организации не нужно было, так как в каждой провинции образовалась своя юнта. Провинциальное управление и давно организованное церковное воинство, монахи, разносили пожар с одного места на другое. В Сарагоссе, в Аррагонии, генерал Палафокс издал пламенный манифест. Из множества юнт, или правительственных комиссий, наибольшего авторитета достигла севильская на Гвадалквивире и по ее приказанию, в Кадиксе должны были сдаться народным властям пять линейных кораблей и один фрегат. Верная своему королю Фердинанду VII, имя которого было символом независимости, она объявила войну французам на море и на суше: "Да здравствует Фердинанд, смерть французам!" Образовались три армии — в Астурии, в Валенсии и Каталонии — и вскоре вся страна была объята патриотическим пламенем так, что господство французов не шло дальше выстрелов их орудий и непосредственного страха их действий.
Англия и Испания
В те времена наличие артиллерии обусловливало победу в сражении в открытом поле; так было при Рио-Секко в Старой Кастилии (14 июля). Но не всегда и открытое поле было благоприятно французам. Через неделю, 21 июля, от 14 до 20 тысяч французов, под командованием генерала Дюпона, были окружены около Байлена превосходящими испанскими силами Кастаньоса и вынуждены, подобно Маку при Ульме, сложить оружие. По всему миру разнеслась весть об этой победе, хотя она не была решительной и не могла считаться поражением самого Наполеона.Новый король, которому его тяжелая задача была не по силам, чувствовал себя в опасности и сам бежал из своей столицы, в которую вступил всего только за 12 дней до этого — 20 июля. В Аранхуэце была созвана центральная юнта; в Португалии дела принимали тоже невыгодный для Франции оборот. Англичане действовали энергично: в июле прибыл сюда десант под командованием весьма способного Артура Уэлсли — будущего победителя при Ватерлоо. Остатки португальских войск присоединились к этому отряду. Поражение французов на побережье при Торрес-Ведрасе (21 августа) заставило французского главнокомандующего, маршала Жюно, отступить обратно в Лиссабон, но, ввиду враждебности жителей, он не мог надеяться продержаться там долго и заключил конвенцию (30 августа, в Цинтре), обязавшись вывести свои войска из Португалии, причем английский главнокомандующий Дальраймпль, поставил снисходительные условия, ограничившись переправой всего французского корпуса, в количестве 22 000 человек, обратно во Францию на английских судах. Но в том же месяце англичане оказали Испании более существенную услугу: два испанские полка, находившиеся в Дании, захотели принять участие в борьбе за освобождение своей родины; их командующий Ла-Романа де Годой собрал разбросанные части в Фионии, овладел крепостью Ниборгом, затем вместе с остальными, перебрался в Готенбург (Швеция) и здесь весь этот отряд, в количестве до 10 000 человек, был принят английскими судами (5 сентября) и 9 октября благополучно доставлен в Корунью. Испанская народная война ознаменована также геройской обороной Сарагоссы, на реке Эбро. Осада города началась 1 июля; командовал защитниками беззаветно храбрый Палафокс.
Военные действия 1808 г.
Это не подавленное еще сопротивление Испании было единственной тенью на торжестве победителя. Но, вообще, новая империя и новый император смогли выступить в полном блеске на Эрфуртском конгрессе, происходившем в эти же дни (от 17 сентября по 14 октября 1808 г.).Наполеон после Тильзитского мира
Победы 1806–1807 годов и славный Тильзитский мир доставили торжествующей Франции ту славу и ту возможность самоупоения, которыми наиболее удовлетворяется человеческое самолюбие, — в особенности же присущее французской нации. Более того, эти победы дали Наполеону средство добавить к тому, что теперь называется его «системой», множество отдельных выдающихся деятелей, а посредством основанной им "Военной кассы" даже целый класс, или касту, и он хорошо понимал, чем при этом руководствовались люди, ибо сам давно потерял веру в чистоту людских помыслов, если когда-либо и верил в нее. Нечего и говорить, какой фимиам лести воскуривался победоносному и всемогущему деспоту при его возвращении в Сен-Клу 27 июля. Он, со своей стороны, скрепил общественные устои выросшего из великой революции государства, создав вновь дворянские титулы (закон 1 мая 1808 г.), с правом их наследования через учреждение майоратов. [4]Снова появились сановники, князья, герцоги, графы, бароны, кавалеры; в течение лета 1808 года многие были удостоены этих почестей. Военные или дипломатические победы обеспечивали готовый титул для генералов и дипломатов; появились новые гербы, новые ливреи.Однако среди этого великолепия народные массы утрачивали жалкие остатки своей свободы. О действительном народном представительстве не было уже и речи. Еще в августе 1807 года было уничтожено нечто, напоминавшее о нем, трибунат, а в октябре стерлись и последние следы независимости судебного сословия посредством перемещений и замещений в духе господствующей системы, что было названо «очищением», в духе неподражаемого искусства французов давать красивые названия самым неблаговидным приемам.
По новой теории только император был представителем нации, и нельзя отрицать, что такой род правления в руках человека, обладавшего изумительно ясным и проницательным умом, при непреклонной, вполне сознательной воле, творил чудеса: во всех областях административного управления и государственного хозяйства им было создано много полезного, великого, достойного удивления. В вассальных государствах, особенно в Италии, также было проведено множество улучшений. Но в жертву этой централизации была принесена свобода, которая одна облагораживает материальные успехи и создает истинную жизнь. Самой характерной чертой этой системы служило, может быть, основание императорского университета (17 марта 1808 г.), подчинявшее, в известной степени, даже и знания установленному порядку, делая их слугой исключительно соображений целесообразности и доступных подкупу: каждое лицо, желавшее преподавать хотя бы только грамоту, должно было испрашивать на то разрешения у Парижского императорского университета.
Германия после Тильзитского мира
Эти годы были блестящими для Франции во внешнем отношении, хотя бедны и бесплодны в смысле действительных и прочных приобретений; для покоренной Германии они были невыразимо грустны и унизительны, целительны и плодотворны. Народ, который сломил некогда Римскую империю, водворил в Европе государственность на новых, свободных началах, распространил христианство и культуру во всей средней европейской полосе, а в XVI веке возродил эту христианскую культуру в духе нового человеческого мировоззрения, — этот народ, переживший даже опустошения Тридцатилетней войны, не мог, по воле Провидения, надолго оставаться подчиненным последнему и величайшему из галльских хищных завоевателей.С политической точки зрения, положение Германии было крайне плачевно. О национальном единстве ее можно было говорить лишь в том смысле, что население имело одну общую историю, общий язык и общую громадную сокровищницу в области мысли, поэзии, науки и искусства, причем, по странному совпадению, масса этого драгоценного достояния необыкновенно увеличилась именно в конце XVIII и в начале XIX века. В умах правящих классов совершился, одновременно с потрясениями во Франции, мирный переворот, вызвавший ту новую образованность, которую не стоит описывать потому, что она налицо перед нами. С 1794 года началось совместное творчество великих поэтов Гёте и Шиллера. В 1797 году Гёте пишет "Германа и Доротею", в 1798–1799 Шиллер — свою трилогию «Валленштейн», в 1801 — "Орлеанскую Деву", в 1804 — «Телля»; в 1808 году появляется первая часть «Фауста» Гёте. Но в переписке двух великих писателей вовсе не затрагивается политическая злоба дня. Шиллер умер (10 мая 1805 г.) до наступления самых худших дней этой тягостной эпохи; Гёте, переживший самые тяжелые из них, — он мог видеть через свою садовую ограду штыки отступавшей прусской пехоты в злополучный день 14 октября, — намеренно устранялся от этих впечатлений. Но нельзя отрицать глубокой, таинственной связи между господствовавшей поэзией и гражданственным направлением, охватившим все слои общества, заявлявшим себя более и более настоятельно и ставшим, наконец, преобладающим среди народных интересов. Как бы предвидя будущее, созерцая участь, которую уготовлял себе всемирный завоеватель, Шиллер олицетворяет его в своем «Валленштейне» — этом "идоле военных полчищ, биче стран" и безрассудном сыне счастья:
"Быстро вознесенный прихотью времен на высшую степень почета и неудержимо стремясь еще выше, он пал жертвой ненасытного честолюбия".
В "Орлеанской Деве" или «Телле» поэт говорит:
"Ничтожен тот народ, который не жертвует радостно всем ради своей чести".
А в могучей речи при сцене на Рютли:
"Земля эта наша, по праву тысячелетнего владения ею, а чужой господский раб осмелился придти и заковать нас в цепи, позорит нас на нашей родной земле!.."
Эти воззвания к высшим чувствам человеческой души были своевременным напоминанием — напоминанием свыше, потому что сам поэт не мог думать о непосредственном наставлении своему народу, действительно ставшему ничтожным и допускавшим позорить себя на своей родной земле.
Гравюра работы Стейнля с портрета кисти Л. Симонавица
Рейнский союз
Немецкие, или бывшие немецкими, государства Рейнского союза занимали территорию в 5484 кв. мили с населением в 13 миллионов человек. Об окончательном их устройстве как немецких земель, о союзном представительстве, союзном суде и т. д., о чем была речь выше, теперь уже не было даже слышно. "Немецкие отношения более запутаны, нежели я думал", — сказал Наполеон. Но для решения ближайшей и насущной задачи — предоставления денег и солдат протектору — они были достаточно просты. Тем не менее, новое владычество и влияние Франции принесло этим областям немало хорошего, водворив здесь лучшие наследия французской революции. Так, местная администрация стала работать более усердно и быстро, исчезли многие предрассудки и злоупотребления, бездушная власть дворян и духовенства была заключена в определенные рамки. В Баварии, например, было сделано много полезного, благодаря всеохватывающему министерскому деспотизму графа Монжела (с 1799 г.), суровость которого уравновешивалась благодушием короля Макса Иосифа.Конституция от 1 мая 1808 года полностью отменяла прежний сословный строй, переживший себя; страна была разделена по французскому образцу, по географическому принципу на 15 округов с генерал-комиссаром во главе каждого; министерство, в составе 5 департаментов, было ответственно перед королем, которому был придан тайный совет; округа имели своих представителей; существовало даже и народное представительство, не созывавшееся, однако, ни разу. Судопроизводство и школьная системы были улучшены; для расширения высшего образования были призваны такие выдающиеся личности, как философ Якоби, юрист Фейербах, филологи Якобc и Тирш. Достойный баварский король умерял своей кротостью все, что было порой неправильного в резких действиях бюрократии.
В Вюртемберге, наоборот, самый презренный деспот безжалостно угнетал свое небольшое, но полное сил, государство. Этот Фридрих I, злейшая султанская натура, находил особенное удовольствие в нарушении счастья человеческого. Он заставлял страдать всех: дворянство, служащих, граждан, крестьян; этих последних, например, сгоняли с половины Вюртемберга вместе с дичью во время устраиваемых им больших охот. Не только солдаты, но и придворные служители, скороходы, почтари и т. п. набирались посредством конскрипции. [5]Дозволение учиться, и чему именно, зависело от короля, и никто не мог избежать этой принудительной меры, потому что с 1807 года вюртембергцы лишились права выезда за пределы страны, а в 1808 году было запрещено и утруждать короля о том просьбами. Для 3-4-дневной поездки требовалось разрешение высшего начальства; старая вюртембергская конституция, которой так гордилось маленькое государство в течение столетии, была и вовсе упразднена. Самого короля все боялись, как врага: стоило кому-нибудь крикнуть: "Вот король!" — как толпа, собравшаяся на какое-нибудь зрелище или для праздной забавы, мигом разбегалась, прячась куда попало.
Иначе было в Бадене, при благородном правителе Карле Фридрихе (с 1746 г.), который не мог полностью устранить тяготевший над страной злосчастный рок, но, по возможности, старался облегчать тяжелую участь жителей. Новое Вестфальское королевство представляло превосходный, хотя и несхожий «pendant» к Вюртембергскому. Вестфальский король Иероним, младший из Наполеонидов, балованное дитя семьи, никак не был деспотом, а просто «дрянцой», если позволительно употребить это слово. В новом сане его интересовало только одно: 5 миллионов присвоенного ему содержания, которые он весело проживал в своей резиденции Кассель в сообществе достойных его друзей, окружив себя портными, куаферами и всякими поставщиками роскоши. Французские и иные искатели счастья спешили в эту обетованную для них землю. Грустно, хотя нисколько не удивительно, встретить на службе этого короля и весьма замечательного человека известного немецкого ученого, историка Швейцарского союза, Иоганна фон Миллера из Шафгаузена, которого несколько милостивых слов Наполеона в Берлине и лесть его свиты превратили из патриота в бонапартистского ритора и софиста: "Тот, перед кем умолкает мир, потому что мир отдан Богом в его руки, видит в Германии передовую стражу и оплот, на Западе и на Юге, в первых гнездах европейской культуры. Чтобы возвысить политическое значение Германии, он укрепил ее, вводя в ней свой кодекс, свое образцовое оружие, наставил ее во всем и, вместо забитой солдатчины, создал в ней рачительных, почтительных граждан… Из двадцати земель образовал он империю…", — так говорил Миллер в июле 1808 года перед представительным собранием.
Вестфалии была дарована, действительно, либеральная конституция, и Наполеон полагал, что благодеяния его кодекса, гласность судопроизводства, суд присяжных и прочее, выгодно выделят государство и проведут более широкую границу между ним и Пруссией, нежели Эльба. Королевство было разделено на 8 департаментов с подразделениями на округи и кантоны; все это управлялось муниципальными и государственным советами, префектами, предпрефектами, мэрами — и действительно не все было ложным в дифирамбе "немецкого Тацита". Почва была расчищена и вспахана для многого хорошего, но главным оставалось, в данный момент, то обстоятельство, что государство управлялось и эксплуатировалось чужеземцами и, в большинстве, чужеземцами недостойными. При этом еще королю Иерониму была дана в супруги немецкая принцесса, дочь вюртембергского короля Фридриха, хотя брак его с Елизой Патерсон не был законно расторгнут: папа не уступил в этом вопросе всесильному владыке.
Так должно было свершиться для того, чтобы нация воспрянула, наконец, к новой жизни и деятельности из того глубокого упадка, которого не замечали ее виднейшие умы, витая в области идеалов, поэзии и отвлеченного знания. Французская революция также не могла привести народ к этому; величественное возрождение немецкой литературы Гёте и Шиллером, глубокомысленные творения таких философов, как Фихте, Кант, Шеллинг, Гегель, которые, созидая здание знаний, старались разрешить высшие задачи мысли, мира и духа, усиливали лишь созерцательное направление умов. Весьма характерно, что Гегель написал свою «Феноменологию» в год битвы при Иене (1806 г.). Даже драмы Шиллера, дышащие такой энергичной политической и национальной жизненностью, поражали зрителей только богатством мысли и блеском риторики, и лишь после уничтожающих ударов последних лет и бедствий чужеземного гнета Германия поняла глубинный смысл этих творений, не сознаваемый самим автором; поняла она, что существуют лучшие блага, нежели сокровища адского искусства — национальная независимость и честь народная — и что, по старинной пословице, "лучше целовать руку земляку, нежели сапоги чужаку".
Пруссия
Для того, чтобы вызвать к жизни такие перемены в обществе, которые произошли во второй половине разорванной на части Германии, то есть в Пруссии, потребовалась горькая нужда; по счастью, здесь нашлись на это люди с поистине государственным мышлением. Мир низвел Пруссию до уровня второстепенной или третьестепенной державы, на один уровень с Баварией, с Саксонским королевством или с герцогством Варшавским; возвышало ее над ними лишь одно ее историческое прошлое. Выполнение условий жестокого мира было еще ужаснее, нежели ожидалось.Французы целенаправленно затягивали вывод своих войск с этой территории. В конце года, с целью ускорить дело, в Париж отправился брат короля, принц Вильгельм, но в течение 1808 года враждебное отношение Наполеона к Пруссии еще более усилилось, вследствие чего принца и прусского посла принудили подписать еще один договор, по которому до уплаты Пруссией громадной суммы в 140 миллионов, крепости Глогау, Кюстрин и Штеттин оставались в руках французов, а содержание их гарнизонов обеспечивалось за счет прусской казны; семь военных дорог должны были считаться открытыми и прусская армия сокращалась до 42 тысяч человек на все предстоявшее десятилетие. На счастье Пруссии, в это тяжелое время нашелся человек, который не побоялся занять трудный и опасный пост первого советника короля и защитника, отпрыск старой дворянской фамилии, барон Карл фон Штейн (род. 1757 г., в Нассау, на Лане), государственный деятель, каких давно уже не видела Германия и которого можно противопоставлять Наполеону как образец той силы, которой обладает душевное благородство в борьбе с демонским честолюбием, ненавистничеством и эгоизмом.