Страница:
Имперский барон Генрих Фридрих Карл фон Штейн. Гравюра с портрета кисти И. И. Люценкирхена
Широкоплечий, широкогрудый, с высоким лбом, крупным носом, сжатыми губами, приземистый, Штейн обладал могучим здоровьем, проницательностью, не позволявшей никому вводить его в обман, горячим сочувствием ко всему высокому и благородному; но идеализм и гуманное направление XVIII века соединялись в нем с ясным пониманием действительности. Непреклонный и строгий по своему прямодушию, он отличался искренней религиозностью, но не той, что так часто притупляет или искажает человеческую волю, а той, которая подкрепляет и закаляет ее и которой не хватало современному ему изнеженному поколению. Он сосредоточил власть в своих руках; для его государственного ума, соединявшего обширность замыслов с проникновением в мельчайшие частности дела, открывалось широкое поле для действий; но положение его было весьма затруднительно. С одной стороны, у него был приниженный король, которому было как-то жутко перед этим выдающимся деятелем и который не мог следовать за смелым полетом его мысли; с другой — были французы, раздражавшие его своими постоянно новыми требованиями, а страна была полна людей, потерявших все свое достоинство в последней войне и крайне озлобленных. Более того, Штейну приходилось бороться со всякими интригами: юнкерство ненавидело в нем независимого дворянина, ограниченное чиновничество — гениального государственного человека, тупоумная толпа посредственностей — создателя разных новшеств. Он не был доктринером, несмотря на всю законченность своих убеждений: смотрел на вещи просто, естественно, по-человечески, он не терял времени на пустословие о принципах революции и их основательности или неосновательности, при этом круто изменял, уничтожал или вводил свои порядки по мере того, как считал это нужным. Он старался пробудить нравственные силы в народе, привлекая его к общественной деятельности, следовательно, к служению отечеству, установил внутреннее устройство этого государства на принципе самоуправления и самоответственности, что естественным образом связывалось с народным представительством — собраниями окружных, областных и государственных чинов. Штейн не отступал и перед этой мыслью, так пугавшей ограниченные умы. "Единовластие — удел лишь немногих правителей, но и при представительном строе государства они могут найти всегда, в самой благонамеренности своей, средства к выполнению задуманного ими", — так говорил этот государственный деятель, стоявший на пороге новой эпохи в жизни Пруссии и всей Германии.
После заключения мирного договора была учреждена военная реформенная комиссия, душой которой был Герард Давид Шарнхорст, сын ганноверского землевладельца, родившийся в 1756 году. Это был человек скромный, не многоречивый, но весьма образованный, обладавший ясным, спокойным взглядом на вещи, благороднейшей душой, самой незапятнанной репутацией и один из немногих, уцелевших при Блюхере во время последней войны. В той же комиссии участвовал защитник Кольберга, Нейдгард фон Гнезенау, тоже не пруссак, а сын австрийского артиллерийского офицера (род. в 1760 г.), человек весьма даровитый. Таковы были и остальные члены: Грольман, Бойен, Клаузевиц. Еще до окончания злополучного года был закончен план военной реформы, который состоял не только в усилении армии, но в ее облагораживании.
Преимущество дворян на получение офицерских чинов и вербовка в иностранных землях были упразднены; была заложена основа к тому, чтобы прусская армия стала армией нации, взявшейся за оружие. В народ проникали уже новые веяния. Достаточно указать на то, что человек чистой науки, философ Иоганн Готлиб Фихте зимой 1807–1808 года читал в Берлине под французскими штыками свои "Речи к немецкому народу", не опасаясь такого громкого названия. В этих «Речах» Фихте настоятельно напоминал всякому, имевшему уши, чтобы слышать, что каждый нравственно ответствен за общее благо, за спасение мира, как он выражался. Столь же глубокомысленный ученый, богослов Даниил Фридрих Шлейермахер, соединявший в себе религиозность с философским направлением мысли, говорил в том же патриотическом духе, взывая к борьбе, которую должны были повести не только обязанные к тому войска, а целые народности, вместе со своими государями. Он как бы уже предвидел будущее среди поражений 1806 года.
Даниил Фридрих Шлейермахер. Гравюра с рисунка работы Г. Липса
Те же стремления вызвали в Кенигсберге весной 1808 года основание нравственно-научного общества, которое, сознавая необходимость нравственного возрождения страны, приняло название "Союза Добродетели" (Tugendbund); устав этого «Союза» был утвержден королем, в члены его поспешили вступить представители правящих классов, чиновники, профессора, офицеры, помещики, купцы, и вскоре новый «Союз» открыл свои отделения повсюду. В том же духе были приняты меры к основанию берлинского университета после того, как город Галле был отнят у государства.
Одно письмо Штейна было перехвачено у прусского курьера французской военной полицией и переправлено в Париж. Такой факт должен был бы предостеречь Штейна, если он еще нуждался в предостережениях. Но он рассчитывал на дружбу России, и желание укрепить ее и продемонстрировать перед всем светом было одной из побудительных причин созыва Эрфуртского конгресса, на который 27 сентября 1808 года явились оба императора. Город, ставший французским с 1807 года, оказал блистательный прием гостям. Государства Рейнского союза: Вестфалия, Бавария, Вюртемберг и пр., предстали в лице самих своих правителей или наследников престола; выписанные из Парижа артисты "Theatre francais" играли перед "партером королей". Из Пруссии прибыл принц Вильгельм, брат короля; Австрия прислала только генерала Винцента, который, к тому же, считался недругом французов.
С мелкими вассалами обращались бесцеремонно: Наполеон давал им почувствовать свою власть, да они и сами ее слишком хорошо сознавали; и то обаяние, которое производит могущественная и грозная личность на толпу обыкновенных смертных — зевак и читателей газетных новостей во всех концах мира — это обаяние заставляло не только жителей Эрфурта устраивать иллюминации в своих домах, но воздействовало и на высокопоставленных лиц, охватывало и таких великанов литературы, как Гёте и Виланд, которых Наполеон принимал здесь или в Веймаре. Но временами проглядывали в нем высокомерие тирана и якобинская жилка, как, например, при приглашении им прусского принца посетить поле битвы под Иеной. При этом Наполеон старался очаровывать императора Александра тончайшей лестью, тем более усердно, что ему не приходилось делать каких-либо уступок России, по крайней мере, он не думал о необходимости этого. По тайному договору, заключенному 12 октября на этом конгрессе, императору Александру было обещано начать переговоры с Англией на основе положения владений, сформировавшихся на этот день, причем мир обусловливался присоединением Финляндии, Молдавии и Валахии к русской короне.
Завоевание Финляндии у шведов совершилось в течение того же года следующим образом: шведский король, Густав IV, внезапно порвал всякие отношения с Россией, едва только узнал, что Россия в Тильзите помирилась с Наполеоном и даже вступила с ним в союз. В начале 1808 года началась открытая война со Швецией. Русские, вступив в Финляндию, разбили шведов на всех пунктах, а весной овладели и их неприступной крепостью, Свеаборгом. Граф Каменский наголову разбил шведов при Оравайсе, Багратион занял Аландские острова, а Барклай-де-Толли, воспользовавшись суровой зимой, когда пролив Кваркен замерз, перевел по льду русские войска на берега Швеции. Испуганный этим, король шведский поспешил примириться с императором Александром. 5 сентября 1809 года мирный договор был заключен в Фридрихсгаме и по этому договору Россия приобрела всю Финляндию и Аландские острова.
Уже в следующем году наблюдательным путешественникам бросались в глаза при внешнем обзоре французских деревень печальные следы этих беспрестанных, громадных затрат человеческих жизней. Наполеон прибыл в Байонну 3 ноября 1808 года; 5 числа он был в Виттории. Испанцы были не в состоянии вступить в открытый бой с таким войском, во главе которого стоял сам Наполеон, хотя им помогали 25 000 англичан под командованием Мура и Бэйрда. Наполеон, всегда верно оценивавший положение, решил разбить сначала обе армии противника, потому что народное восстание имело значение лишь в соединении с ними. Не было недостатка в блестящих подвигах его войск: победы следовали за победами, польская конница брала приступом батареи за батареями, и 4 декабря Наполеон вступил в Мадрид. Но война на этом не кончилась. Испанцы вымещали злость за свои поражения в поле на мелких французских отрядах или отдельных солдатах; Сарагосса выдержала продолжительнейшую осаду, пока, наконец, доведенная до крайности, была вынуждена сдаться 21 февраля 1809 года.
Сам Наполеон вернулся в Париж 23 января 1809 года. Ему предстояла новая война, и он предоставил Испанию своим генералам, среди которых король Иосиф, тяготившийся своей королевской мантией, как Геракл рубашкой Несса, играл весьма жалкую роль. В то время, как Сульт бился с отвлекавшими его англичанами у Коруньи (Галиция), Англия заключила союзный договор с центральной юнтой, а Уэлсли весьма успешно вел оборонительную войну в Португалии. Эта борьба на полуострове не могла, разумеется, ничего решить, но она поддерживала сопротивление и доказывала порабощенной Европе, что сражаются успешно не одни только вымуштрованные полки, но и простое население с оружием в руках, как то свидетельствовали своим примером испанские «гверильясы». И наступивший год должен был показать французам, что пример этот не пропал даром.
В Австрии тщетно было искать каких-нибудь Фихте, Шлейермахеров, Нибуров; они были невозможны при той ограниченности короля, который более дорожил собственным ореолом, чем обладал качествами правителя государства. Однако военные приготовления были произведены здесь толково и делают честь эрцгерцогу Карлу, который был человеком замечательным не только потому, что он был братом короля. Заслуги его (1806 г.) особенно выразились в подъеме чувства чести в среде военных и в удачной организации национального войска — ландвера. [6]Эрцгерцог Карл и другой брат короля, Иоанн, приняли в этом самое активное и достойное участие, причем правительство рассчитывало и на такого союзника, от которого пугливо отстранилось бы в любое другое время, а именно — на общее народное недовольство; можно было надеяться, что не только Пруссия, но и вся Германия поднимется против врага.
Однако Наполеон на этот раз счел более целесообразным избежать войны, уже ради одних только его видов на Испанию; по крайней мере, он уклонялся от нарушения мира, хотя и не делал никаких уступок. Борьба в Испании нашла себе куда больший отклик в мире, нежели он ожидал, притом даже у таких умнейших из его слуг, какими были Талейран и Фуше, что не укрывалось от его недоверчивой проницательности. Вернувшись в Париж, он понял всю неизбежность войны: небольшая партия мира при Венском дворе притихла ввиду общего настроения в государстве, шумно заявлявшего себя при всяком случае: в театре, на смотрах войск…
Старые названия исчезали, родовой замок тирольских графов был продан с молотка новыми господами, равнодушными к историческим воспоминаниям и красотам, а один окружной начальник в Интале усердствовал до того, что приказал продавать один сорт груш, известный на базаре под названием «кесарских», не иначе, как именуя ее «королевской». Все это, по обыкновению, заставляло жителей идеализировать прежнее австрийское управление, и когда весть о скором наступлении новой войны разнеслась повсюду, тирольцы не задумываясь вступили в тайный союз с Австрией в целях возврата к прежнему порядку вещей. Пример Испании производил свое действие; духовенство влияло со своей стороны, хотя и не столь энергично, как на Пиринейском полуострове.
Тироль был, может быть, самой благоприятной ареной в Германии для народной войны. Люди, родившиеся здесь, закаленные горным воздухом, были знакомы с юности со своими горами, долинами, пропастями, скалами, горными тропинками; лукавые, скрытные, привыкшие обращаться с оружием, они сумели искусно поддерживать свои тайные взаимоотношения с Австрией, подразумевая в своей переписке готовящееся восстание под словом свадьба, вооружение под словами приданое для невесты, и обманывали врага так же хитро, как некогда херуски Арминия проводили римлян. И среди тысяч, знавших тайну, которая обсуждалась на всех состязаниях в стрельбе, на постоялых дворах, при крестных ходах, словом на всевозможных сельских сборищах, не нашлось ни одного предателя.
Восстание вспыхнуло 9 апреля, когда все было подготовлено: австрийские войска во главе с генералом Шастелером двинулись к Пустерталю; из села в село, из рук в руки передавались записки со словами: "Именем эрцгерцога Иоанна час настал". На всех горах зажглись сигнальные огни; дощечки с красными флагами, спущенные на Инн и уносимые быстро вниз по этой главной реке области, также возвещали повсюду о наступившей минуте. Уже 11 числа произошли стычки на Лаидритском мосту, на Штерцингерской моховине; местные баварские и французские войска, малочисленные и застигнутые врасплох, очутились в весьма невыгодном положении, и 12 числа Инспрук [7]был уже в руках горцев. На следующий день прибыли Бриссон и Вреде с французским и баварским отрядам. Но, не зная еще ничего о том, что случилось, генерал Бриссон, окруженный со всех сторон, не видя исхода, был вынужден капитулировать: его 4000 человек при 7 орудиях и 4 знаменах сложили оружие при Вильтау и сдались в качестве военнопленных. В течение пяти дней тирольские пастухи и охотники, которых вели Иосиф Штёйб, Иосиф Шпекбахер, Мартин Тейнер, Андрей Гофер, успели завоевать себе свободу. Лишь после этого уже показались австрийские войска, и генерал Шастелер вступил в Инспрук вечером 15 числа. Старый Тироль был восстановлен.
Карл, австрийский эрцгерцог. Гравюра с портрета времен битвы при Асперне
С 19 по 23 апреля произошел ряд битв, в которых французы встретили, действительно, большее против прежнего сопротивление, но все они кончились для них победами; таковы были сражения между Дунаем и Нижним Изаром, при Танне, Абенсберге, Ландсгуте, Эгмюле, Регенсбурге, в которых австрийцы, имея в строю 165 000 человек, понесли потери, которые можно приравнять к потерям в одном генеральном сражении; и в то время, как эрцгерцог, удачно переправясь за Дунай, отступал кратчайшим путем в Богемию, Наполеон тоже шел кратчайшей дорогой на Вену. Французское войско, торжествуя свои победы, перешло, хотя и встречая некоторый отпор, через Изар, потом Инн и Траун, тогда как эрцгерцог, человек нерешительный от природы и подавленный своими неудачами, старался вступить в мирные переговоры с Наполеоном и с этой целью послал ему весьма льстивое письмо.
Однако победитель 13 мая вступил в Вену, вовсе не подготовленную к обороне. Он вновь расположил свою главную квартиру в Шенбрунне, откуда издал свою прокламацию к венграм, призывая их собраться, по примеру своих предков, на Ракошском поле и порвать свою связь с австрийским домом. "Изберите себе короля, который был бы обязан своей короной только вашему выбору", — говорилось в этом воззвании; но оно не произвело впечатления, будучи слишком явно направлено к тому, чтобы устрашить слабого императора.
С обеих сторон шли приготовления к решительной борьбе. Эрцгерцог пополнил свою армию, соединился снова с корпусом Гиллера (Вена) и стоял с 70–80 тысячами человек у Мархфельда, на левом берегу Дуная. Французы приступили к переправе 20 мая, несколько выше Вены, там где находится небольшой остров Лобау; 21 числа, между деревнями Эслинг (к востоку от Вены) и Асперном (к западу) австрийцы завязали бой с корпусами Ланна и Массены, уже переправившимися через северный рукав Дуная. Решительное сражение произошло 22 числа. Действие началось с рассветом у тех же деревень; к вечеру французы были вынуждены отступить на остров Лобау, где им пришлось плохо провести ночь. Битва была кровопролитной: у австрийцев выбыло из строя 24 000 человек, у французов до 30 000 человек. Победу австрийцев нельзя было назвать безусловной, уничтожившей противника, но, тем не менее, она была значима еще и в смысле поражения грозных и доселе непобедимых полчищ.
Майор фон Шилль. Гравюра работы Ф. В. Боллингера, 1809 г., с портрета кисти Л. Вольфа
Наполеон назначил хорошее вознаграждение за голову "атамана разбойничьей шайки", "запятнавшего себя всякими преступлениями во время последней войны". Эта «шайка» ознаменовала себя многими храбрыми подвигами, но не добилась ничего, хотя Шиллю удалось 25 мая овладеть Штральзундом, который он, слишком надеясь на свои силы, хотел превратить во вторую Сарагоссу. Но на него напали с одной стороны датчане, с другой — голландцы и ольденбургцы; небольшой отряд Шилля дорого продал свою жизнь; сотни две из него успели прорваться или были пропущены; сам храбрый военачальник пал с честью: один датчанин нанес ему сабельный удар, а из голландских рядов попала в него смертоносная пуля. Около 600 человек были взяты в плен. Одиннадцать офицеров были расстреляны на поле, близ Везеля, как "вестфальские подданные" (16 сентября). Они пали с возгласом в честь прусского короля. Труп Шилля был обезглавлен победителями, подражавшими варварам-кельтам, в обычае которых было отрубать головы своим павшим врагам.
Широкоплечий, широкогрудый, с высоким лбом, крупным носом, сжатыми губами, приземистый, Штейн обладал могучим здоровьем, проницательностью, не позволявшей никому вводить его в обман, горячим сочувствием ко всему высокому и благородному; но идеализм и гуманное направление XVIII века соединялись в нем с ясным пониманием действительности. Непреклонный и строгий по своему прямодушию, он отличался искренней религиозностью, но не той, что так часто притупляет или искажает человеческую волю, а той, которая подкрепляет и закаляет ее и которой не хватало современному ему изнеженному поколению. Он сосредоточил власть в своих руках; для его государственного ума, соединявшего обширность замыслов с проникновением в мельчайшие частности дела, открывалось широкое поле для действий; но положение его было весьма затруднительно. С одной стороны, у него был приниженный король, которому было как-то жутко перед этим выдающимся деятелем и который не мог следовать за смелым полетом его мысли; с другой — были французы, раздражавшие его своими постоянно новыми требованиями, а страна была полна людей, потерявших все свое достоинство в последней войне и крайне озлобленных. Более того, Штейну приходилось бороться со всякими интригами: юнкерство ненавидело в нем независимого дворянина, ограниченное чиновничество — гениального государственного человека, тупоумная толпа посредственностей — создателя разных новшеств. Он не был доктринером, несмотря на всю законченность своих убеждений: смотрел на вещи просто, естественно, по-человечески, он не терял времени на пустословие о принципах революции и их основательности или неосновательности, при этом круто изменял, уничтожал или вводил свои порядки по мере того, как считал это нужным. Он старался пробудить нравственные силы в народе, привлекая его к общественной деятельности, следовательно, к служению отечеству, установил внутреннее устройство этого государства на принципе самоуправления и самоответственности, что естественным образом связывалось с народным представительством — собраниями окружных, областных и государственных чинов. Штейн не отступал и перед этой мыслью, так пугавшей ограниченные умы. "Единовластие — удел лишь немногих правителей, но и при представительном строе государства они могут найти всегда, в самой благонамеренности своей, средства к выполнению задуманного ими", — так говорил этот государственный деятель, стоявший на пороге новой эпохи в жизни Пруссии и всей Германии.
Реформы барона фон Штейна
Времени у него было немного, но он успел провести то, что хотел, — и, главное, провести в должном направлении. Знаменитый эдикт 9 октября 1807 года снес разом преграды между дворянством и средним сословием, тормозившие активность народных сил. Отныне допускалось раздробление земельных владений, разночинцы могли приобретать дворянские поместья, дворяне — заниматься торговлей, ремеслами. "Городовое положение" от 19 ноября 1808 года вручало управление каждого города свободно избираемым представителям и магистрату, оставляя за правительством лишь право высшего надзора. "Наследственная подданость упраздняется и основывается несокрушимый столп каждого престола — воля свободных людей". Параллельно с этими реформами шла и реформа формирования армии — нововведение, оказавшее сильное влияние на самые фундаментальные основы и на общественные отношения государства, простираясь далеко за пределы своей непосредственной цели.После заключения мирного договора была учреждена военная реформенная комиссия, душой которой был Герард Давид Шарнхорст, сын ганноверского землевладельца, родившийся в 1756 году. Это был человек скромный, не многоречивый, но весьма образованный, обладавший ясным, спокойным взглядом на вещи, благороднейшей душой, самой незапятнанной репутацией и один из немногих, уцелевших при Блюхере во время последней войны. В той же комиссии участвовал защитник Кольберга, Нейдгард фон Гнезенау, тоже не пруссак, а сын австрийского артиллерийского офицера (род. в 1760 г.), человек весьма даровитый. Таковы были и остальные члены: Грольман, Бойен, Клаузевиц. Еще до окончания злополучного года был закончен план военной реформы, который состоял не только в усилении армии, но в ее облагораживании.
Преимущество дворян на получение офицерских чинов и вербовка в иностранных землях были упразднены; была заложена основа к тому, чтобы прусская армия стала армией нации, взявшейся за оружие. В народ проникали уже новые веяния. Достаточно указать на то, что человек чистой науки, философ Иоганн Готлиб Фихте зимой 1807–1808 года читал в Берлине под французскими штыками свои "Речи к немецкому народу", не опасаясь такого громкого названия. В этих «Речах» Фихте настоятельно напоминал всякому, имевшему уши, чтобы слышать, что каждый нравственно ответствен за общее благо, за спасение мира, как он выражался. Столь же глубокомысленный ученый, богослов Даниил Фридрих Шлейермахер, соединявший в себе религиозность с философским направлением мысли, говорил в том же патриотическом духе, взывая к борьбе, которую должны были повести не только обязанные к тому войска, а целые народности, вместе со своими государями. Он как бы уже предвидел будущее среди поражений 1806 года.
Те же стремления вызвали в Кенигсберге весной 1808 года основание нравственно-научного общества, которое, сознавая необходимость нравственного возрождения страны, приняло название "Союза Добродетели" (Tugendbund); устав этого «Союза» был утвержден королем, в члены его поспешили вступить представители правящих классов, чиновники, профессора, офицеры, помещики, купцы, и вскоре новый «Союз» открыл свои отделения повсюду. В том же духе были приняты меры к основанию берлинского университета после того, как город Галле был отнят у государства.
Эрфуртский конгресс
Это настроение, эти попытки, столь противоположные наполеоновской системе, не были безызвестны французскому императору. Партия, противившаяся этим реформам и смелому человеку, стоявшему теперь во главе дел, не стыдилась прибегать к помощи французов для низвержения ненавистного министра, как она прибегала с той же целью, позднее, к помощи России.Одно письмо Штейна было перехвачено у прусского курьера французской военной полицией и переправлено в Париж. Такой факт должен был бы предостеречь Штейна, если он еще нуждался в предостережениях. Но он рассчитывал на дружбу России, и желание укрепить ее и продемонстрировать перед всем светом было одной из побудительных причин созыва Эрфуртского конгресса, на который 27 сентября 1808 года явились оба императора. Город, ставший французским с 1807 года, оказал блистательный прием гостям. Государства Рейнского союза: Вестфалия, Бавария, Вюртемберг и пр., предстали в лице самих своих правителей или наследников престола; выписанные из Парижа артисты "Theatre francais" играли перед "партером королей". Из Пруссии прибыл принц Вильгельм, брат короля; Австрия прислала только генерала Винцента, который, к тому же, считался недругом французов.
С мелкими вассалами обращались бесцеремонно: Наполеон давал им почувствовать свою власть, да они и сами ее слишком хорошо сознавали; и то обаяние, которое производит могущественная и грозная личность на толпу обыкновенных смертных — зевак и читателей газетных новостей во всех концах мира — это обаяние заставляло не только жителей Эрфурта устраивать иллюминации в своих домах, но воздействовало и на высокопоставленных лиц, охватывало и таких великанов литературы, как Гёте и Виланд, которых Наполеон принимал здесь или в Веймаре. Но временами проглядывали в нем высокомерие тирана и якобинская жилка, как, например, при приглашении им прусского принца посетить поле битвы под Иеной. При этом Наполеон старался очаровывать императора Александра тончайшей лестью, тем более усердно, что ему не приходилось делать каких-либо уступок России, по крайней мере, он не думал о необходимости этого. По тайному договору, заключенному 12 октября на этом конгрессе, императору Александру было обещано начать переговоры с Англией на основе положения владений, сформировавшихся на этот день, причем мир обусловливался присоединением Финляндии, Молдавии и Валахии к русской короне.
Завоевание Финляндии у шведов совершилось в течение того же года следующим образом: шведский король, Густав IV, внезапно порвал всякие отношения с Россией, едва только узнал, что Россия в Тильзите помирилась с Наполеоном и даже вступила с ним в союз. В начале 1808 года началась открытая война со Швецией. Русские, вступив в Финляндию, разбили шведов на всех пунктах, а весной овладели и их неприступной крепостью, Свеаборгом. Граф Каменский наголову разбил шведов при Оравайсе, Багратион занял Аландские острова, а Барклай-де-Толли, воспользовавшись суровой зимой, когда пролив Кваркен замерз, перевел по льду русские войска на берега Швеции. Испуганный этим, король шведский поспешил примириться с императором Александром. 5 сентября 1809 года мирный договор был заключен в Фридрихсгаме и по этому договору Россия приобрела всю Финляндию и Аландские острова.
Наполеон в Испании
Наполеон должен был отправиться из Эрфурта на испанский театр войны. Он собрал громадные военные силы, в состав которых входили польские и итальянские отряды, а также войска Рейнского союза. В целом насчитывалось 200–250 тысяч человек, и раболепный французский сенат предоставлял в распоряжение властелина дополнительно 80 тысяч человек конскриптов 1806–1809 годов и столько же наперед из предстоящего набора 1810 года.Уже в следующем году наблюдательным путешественникам бросались в глаза при внешнем обзоре французских деревень печальные следы этих беспрестанных, громадных затрат человеческих жизней. Наполеон прибыл в Байонну 3 ноября 1808 года; 5 числа он был в Виттории. Испанцы были не в состоянии вступить в открытый бой с таким войском, во главе которого стоял сам Наполеон, хотя им помогали 25 000 англичан под командованием Мура и Бэйрда. Наполеон, всегда верно оценивавший положение, решил разбить сначала обе армии противника, потому что народное восстание имело значение лишь в соединении с ними. Не было недостатка в блестящих подвигах его войск: победы следовали за победами, польская конница брала приступом батареи за батареями, и 4 декабря Наполеон вступил в Мадрид. Но война на этом не кончилась. Испанцы вымещали злость за свои поражения в поле на мелких французских отрядах или отдельных солдатах; Сарагосса выдержала продолжительнейшую осаду, пока, наконец, доведенная до крайности, была вынуждена сдаться 21 февраля 1809 года.
Сам Наполеон вернулся в Париж 23 января 1809 года. Ему предстояла новая война, и он предоставил Испанию своим генералам, среди которых король Иосиф, тяготившийся своей королевской мантией, как Геракл рубашкой Несса, играл весьма жалкую роль. В то время, как Сульт бился с отвлекавшими его англичанами у Коруньи (Галиция), Англия заключила союзный договор с центральной юнтой, а Уэлсли весьма успешно вел оборонительную войну в Португалии. Эта борьба на полуострове не могла, разумеется, ничего решить, но она поддерживала сопротивление и доказывала порабощенной Европе, что сражаются успешно не одни только вымуштрованные полки, но и простое население с оружием в руках, как то свидетельствовали своим примером испанские «гверильясы». И наступивший год должен был показать французам, что пример этот не пропал даром.
Австрия с 1805 г.
Австрия — страна, от которой менее всего можно было ожидать подражания этому примеру — тоже отнеслась к этой войне как к национальной. Деятели, виновные в печальном ходе борьбы против революции и, особенно, в жалком исходе кампании 1805 года, должны были уступить место другим; так, Кобенцель был заменен (с 1805 г.) графом Филиппом Стадионом в управлении департамента иностранных дел. Новый министр происходил из очень старинного дворянского рода (род. 1763 г.), и был более немцем по образу мышления, нежели австрийцем. Он постоянно стоял за возобновление войны против великого выскочки. Перемены, произведенные его вмешательством в дела, не могли укорениться столь крепко в Австрии, как то было в Пруссии, где умственные рычаги обладали большей силой.В Австрии тщетно было искать каких-нибудь Фихте, Шлейермахеров, Нибуров; они были невозможны при той ограниченности короля, который более дорожил собственным ореолом, чем обладал качествами правителя государства. Однако военные приготовления были произведены здесь толково и делают честь эрцгерцогу Карлу, который был человеком замечательным не только потому, что он был братом короля. Заслуги его (1806 г.) особенно выразились в подъеме чувства чести в среде военных и в удачной организации национального войска — ландвера. [6]Эрцгерцог Карл и другой брат короля, Иоанн, приняли в этом самое активное и достойное участие, причем правительство рассчитывало и на такого союзника, от которого пугливо отстранилось бы в любое другое время, а именно — на общее народное недовольство; можно было надеяться, что не только Пруссия, но и вся Германия поднимется против врага.
Однако Наполеон на этот раз счел более целесообразным избежать войны, уже ради одних только его видов на Испанию; по крайней мере, он уклонялся от нарушения мира, хотя и не делал никаких уступок. Борьба в Испании нашла себе куда больший отклик в мире, нежели он ожидал, притом даже у таких умнейших из его слуг, какими были Талейран и Фуше, что не укрывалось от его недоверчивой проницательности. Вернувшись в Париж, он понял всю неизбежность войны: небольшая партия мира при Венском дворе притихла ввиду общего настроения в государстве, шумно заявлявшего себя при всяком случае: в театре, на смотрах войск…
Военные действия 1809 г. Вооруженные силы сторон
Но счастье не покидало еще Наполеона. Австрия медлила с настоящим развертыванием военных действий: объявление войны последовало лишь 9 апреля. В приказе по войскам эрцгерцог Карл, назначенный генералиссимусом, выразился красноречиво, определяя цель предстоявшей войны: "Свобода Европы ищет прибежища под вашими знаменами". И в это время одно из бывших немецких владений, графство Тироль, отошедшее к Баварии по Пресбургскому миру, было уже готово начать борьбу за освобождение.Восстание в Тироле
Население Тироля, подобно всем горным племенам, твердо придерживалось своего патриархального быта и даже связанных с ним злоупотреблений, так как простодушный народ издавна сроднился с ними. Новое правительство в лице баварских бюрократов, склонных к систематизации и переустройству всего, затрагивало во многом (с точки зрения "рационального государственного порядка" и, вероятно, не безосновательно), эту почтенную старину. Но новые налоги, конскрипция и, пуще всего, вмешательство в церковный строй страны, раздражали тирольцев, шедших до тех пор на поводу у простого, честного, хотя и невежественного духовенства. Раздражение было естественным, вследствие полной отчужденности этих горцев от остального мира и свойственной крестьянскому сословию недоверчивости.Старые названия исчезали, родовой замок тирольских графов был продан с молотка новыми господами, равнодушными к историческим воспоминаниям и красотам, а один окружной начальник в Интале усердствовал до того, что приказал продавать один сорт груш, известный на базаре под названием «кесарских», не иначе, как именуя ее «королевской». Все это, по обыкновению, заставляло жителей идеализировать прежнее австрийское управление, и когда весть о скором наступлении новой войны разнеслась повсюду, тирольцы не задумываясь вступили в тайный союз с Австрией в целях возврата к прежнему порядку вещей. Пример Испании производил свое действие; духовенство влияло со своей стороны, хотя и не столь энергично, как на Пиринейском полуострове.
Тироль был, может быть, самой благоприятной ареной в Германии для народной войны. Люди, родившиеся здесь, закаленные горным воздухом, были знакомы с юности со своими горами, долинами, пропастями, скалами, горными тропинками; лукавые, скрытные, привыкшие обращаться с оружием, они сумели искусно поддерживать свои тайные взаимоотношения с Австрией, подразумевая в своей переписке готовящееся восстание под словом свадьба, вооружение под словами приданое для невесты, и обманывали врага так же хитро, как некогда херуски Арминия проводили римлян. И среди тысяч, знавших тайну, которая обсуждалась на всех состязаниях в стрельбе, на постоялых дворах, при крестных ходах, словом на всевозможных сельских сборищах, не нашлось ни одного предателя.
Восстание вспыхнуло 9 апреля, когда все было подготовлено: австрийские войска во главе с генералом Шастелером двинулись к Пустерталю; из села в село, из рук в руки передавались записки со словами: "Именем эрцгерцога Иоанна час настал". На всех горах зажглись сигнальные огни; дощечки с красными флагами, спущенные на Инн и уносимые быстро вниз по этой главной реке области, также возвещали повсюду о наступившей минуте. Уже 11 числа произошли стычки на Лаидритском мосту, на Штерцингерской моховине; местные баварские и французские войска, малочисленные и застигнутые врасплох, очутились в весьма невыгодном положении, и 12 числа Инспрук [7]был уже в руках горцев. На следующий день прибыли Бриссон и Вреде с французским и баварским отрядам. Но, не зная еще ничего о том, что случилось, генерал Бриссон, окруженный со всех сторон, не видя исхода, был вынужден капитулировать: его 4000 человек при 7 орудиях и 4 знаменах сложили оружие при Вильтау и сдались в качестве военнопленных. В течение пяти дней тирольские пастухи и охотники, которых вели Иосиф Штёйб, Иосиф Шпекбахер, Мартин Тейнер, Андрей Гофер, успели завоевать себе свободу. Лишь после этого уже показались австрийские войска, и генерал Шастелер вступил в Инспрук вечером 15 числа. Старый Тироль был восстановлен.
Начало кампании. Битва при Асперне
Военные действия в открытом поле были далеко не так блистательны, хотя австрийцы, при всей медленности своих приготовлений, успели опередить французов и Наполеону приходилось рассчитывать преимущественно на контингент Рейнского союза; правители государств, входивших в него, проявили, впрочем, большое усердие и готовность. Австрийская армия сделала значительные успехи, почти везде демонстрировала блистательную отвагу; вожди ее тоже были значительно искуснее, нежели в 1805 году. Но несмотря на это, в австрийской стратегии господствовало то, что древний греческий поэт называет "медлением победы". Эрцгерцог, наступая из Богемии в долину Дуная, не воспользовался прекрасным случаем, который ему представился в связи с отсутствием самого Наполеона при французских войсках. А в 4 часа утра, 17 числа, император прибыл уже в Донаувёрт. "Я примчался с быстротой молнии", — говорил он в своей прокламации. Австрийцы не могли, конечно, сказать чего-либо подобного о себе — и его появление, его внушительная уверенность в одержании победы во чтобы то ни стало, при его превосходном военном искусстве, придали всему другой оборот. Прокламация заканчивалась словами, полными заносчивого высокомерия, но производившими свое впечатление на простого человека как француза, так и немца: "Воспряньте же, дабы наши враги узнали в нас вновь своих победителей!"С 19 по 23 апреля произошел ряд битв, в которых французы встретили, действительно, большее против прежнего сопротивление, но все они кончились для них победами; таковы были сражения между Дунаем и Нижним Изаром, при Танне, Абенсберге, Ландсгуте, Эгмюле, Регенсбурге, в которых австрийцы, имея в строю 165 000 человек, понесли потери, которые можно приравнять к потерям в одном генеральном сражении; и в то время, как эрцгерцог, удачно переправясь за Дунай, отступал кратчайшим путем в Богемию, Наполеон тоже шел кратчайшей дорогой на Вену. Французское войско, торжествуя свои победы, перешло, хотя и встречая некоторый отпор, через Изар, потом Инн и Траун, тогда как эрцгерцог, человек нерешительный от природы и подавленный своими неудачами, старался вступить в мирные переговоры с Наполеоном и с этой целью послал ему весьма льстивое письмо.
Однако победитель 13 мая вступил в Вену, вовсе не подготовленную к обороне. Он вновь расположил свою главную квартиру в Шенбрунне, откуда издал свою прокламацию к венграм, призывая их собраться, по примеру своих предков, на Ракошском поле и порвать свою связь с австрийским домом. "Изберите себе короля, который был бы обязан своей короной только вашему выбору", — говорилось в этом воззвании; но оно не произвело впечатления, будучи слишком явно направлено к тому, чтобы устрашить слабого императора.
С обеих сторон шли приготовления к решительной борьбе. Эрцгерцог пополнил свою армию, соединился снова с корпусом Гиллера (Вена) и стоял с 70–80 тысячами человек у Мархфельда, на левом берегу Дуная. Французы приступили к переправе 20 мая, несколько выше Вены, там где находится небольшой остров Лобау; 21 числа, между деревнями Эслинг (к востоку от Вены) и Асперном (к западу) австрийцы завязали бой с корпусами Ланна и Массены, уже переправившимися через северный рукав Дуная. Решительное сражение произошло 22 числа. Действие началось с рассветом у тех же деревень; к вечеру французы были вынуждены отступить на остров Лобау, где им пришлось плохо провести ночь. Битва была кровопролитной: у австрийцев выбыло из строя 24 000 человек, у французов до 30 000 человек. Победу австрийцев нельзя было назвать безусловной, уничтожившей противника, но, тем не менее, она была значима еще и в смысле поражения грозных и доселе непобедимых полчищ.
Тироль
Императорские бюллетени напрасно распространяли в этот раз заведомую ложь: прекращение боя после одержанной французами победы, добровольное отступление французской армии на Лобау. Истина стала общеизвестной и возымела свое действие; сам Наполеон чувствовал, что "он окружен Вандеями". Даже мирный городок Мергентгейм, сначала принадлежавший немецким владетелям, теперь приписанный к Вюртембергу, превратился в такую Вандею: население его восстало и арестовало вюртембергский гарнизон. Но самой опасной Вандеей был Тироль и против него был отправлен, во второй половине мая, усиленный баварский корпус генерала Вреде; поднявшись вверх по долине Инна и опустошая все на своем пути, баварцы 19 числа вступили в Инспрук, после чего маршал Лефебр, которому они были подчинены, считал все дело поконченным. Наполеон, согласно своему новому народному праву, объявил австрийского генерала Шастелера "вне закона", а австрийские войска, действительно, торопились убраться из Тироля. Их осталось весьма немного, но горцы оказались тверже австрийского генерала. Вождем их был трактирщик из Занда в Пассейской долине, Андрей Гофер, олицетворявший в себе все доблести и все недостатки этого горного племени. Через 11 дней после вступления Вреде, 29 мая, на горе Изель близ Инспрука, произошла большая крестьянская битва: тирольцы одержали решительную победу, и баварцы ушли той же ночью. Форальбергцы также отвоевали свою свободу в это время, нанеся поражение вюртембергским и французским войскам, и 25 числа банды победителей вступили в Брегенц. Не везде, разумеется, выпадал такой успех на долю партизанской войны, которой здесь особенно благоприятствовали естественные условия. В Вестфалии, еще до начала войны, полковник Дернберг составил план изгнания наполеонидов и водворения настоящего государя, который, впрочем, далеко не заслуживал такой преданности. Народ здесь поднял знамя мятежа преждевременно и восстание было быстро подавлено небольшим отрядом, еще не нарушившим военной присяги (23 апреля). Дернберг с трудом бежал в Богемию, где находился и его государь, который выразил свою благодарность человеку, рисковавшему во имя него своей жизнью тем, что предложил ему вексель в 1000 гульденов…Шилль
Большее впечатление произвела другая попытка восстания, замечательная как по месту своего действия, так и по личности, стоявшей во главе ее. Тот самый Фердинанд фон Шилль, который был произведен в майоры при осаде Кольберга и был весьма любим как своими гусарами, так и населением Берлина, вывел свой полк, как бы на ученье, за Галльские ворота и ускакал с ним прочь. По дороге в Потсдам он сообщил людям о своем намерении, а 2 мая, находясь в Дессау, смело стал призывать все немецкие гусарские полки на борьбу с Наполеоном. Известия о печальном исходе дел на Дунае несколько затормозили предприятие, хотя и привлекавшее к себе отовсюду новых сторонников.Наполеон назначил хорошее вознаграждение за голову "атамана разбойничьей шайки", "запятнавшего себя всякими преступлениями во время последней войны". Эта «шайка» ознаменовала себя многими храбрыми подвигами, но не добилась ничего, хотя Шиллю удалось 25 мая овладеть Штральзундом, который он, слишком надеясь на свои силы, хотел превратить во вторую Сарагоссу. Но на него напали с одной стороны датчане, с другой — голландцы и ольденбургцы; небольшой отряд Шилля дорого продал свою жизнь; сотни две из него успели прорваться или были пропущены; сам храбрый военачальник пал с честью: один датчанин нанес ему сабельный удар, а из голландских рядов попала в него смертоносная пуля. Около 600 человек были взяты в плен. Одиннадцать офицеров были расстреляны на поле, близ Везеля, как "вестфальские подданные" (16 сентября). Они пали с возгласом в честь прусского короля. Труп Шилля был обезглавлен победителями, подражавшими варварам-кельтам, в обычае которых было отрубать головы своим павшим врагам.