Страница:
траве, среди розовых пушистых цветков тамариска. Временами оторвавшись
от тела, я парил в возвышенных сферах.
Это было первое из наших паломничеств в Дакшинешваре со святым
учителем. От него я познал сладость Божества в аспекте Матери, или
Божественного Сострадания. Святой как ребенок имел слабое влечение к
Отцовскому аспекту, Божественной Справедливости. Строгое, точное,
математическое суждение не соответствовало его мягкой натуре.
"Он может служить земным прототипом самого ангела небесного"--подумал
я как-то о нем с любовью, наблюдая за его молением. Без малейшего
осуждения или критики, он смотрел на мир глазами, давно знакомыми с
Первичной Чистотой. Его тело, разум, речь и поступки находились в
полной гармонии с его душшевной простотой, и для этого он не совершал
никаких усилий.
"Так мне говорил учитель!" Уклоняясь от личных утверждений, святой
обычно заканчивал свои мудрые советы этим знаком уважения. Его чувство
единства со Шри Рамакришной было так глубоко, что Учитель Махасайа
более не считал собственные мысли своими.
Однажды вечером мы со святым прогуливались рука об руку возле его
школы. Моя радость омрачалась прибытием едва знакомого, самодовольного
человека, который замучил нас бесконечными рассуждениями.
"Я вижу, что этот человек вам не нравится". Загипнотизированный
собственными фразами эгоист не расслышал слова, кготорые Учитель
Махасайа шепнул мне на ухо. "Я говорил об этом с Божественной Матерью.
Она понимает наше печальное положение. Она пообещала, что, едва мы
дойдем до того места, Она напомнит ему о более неотложных делах".
Мои глаза устремились к месту спасения. Дойдя до красных ворот, наш
собеседник внезапно повернулся и убежал, даже не закончив фразы и не
попрощавшись. Потревоженное место вновь скутал мир.
В другой раз я гулял в одиночестве у железнодорожной станции Хоура. На
мгновение я остановился около храма, поглядывая с неодобрением на
небольшую группу молящихся, бивших в барабаны и в цимбалы.
"Как они славят Божественное Имя Господа--без благоговения, просто
механически!"--подумал я. Внезапно с удивлением я увидел, что ко мне
быстро приближается учитель Махасайа.
--Господин, как вы попали сюда?
Святой, не обратив внимания на мой вопрос, ответил на мою мысль:
--Разве не верно, маленький господин, что Имя Возлюбленного одинаково
звучит на всех устах, будь то уста мудреца или невежды?
Он приветливо обнял меня, и я ощутил, что покоюсь на волшебном ковре
Милосердиего Присутствия.
--Не хотите ли вы взглянуть на биоскоп?
Меня обманул этот вопрос, заданный как-то днем любящим уединение
учителем Махасайа. Дело в том, что тогда в Индии так называли кино. Я
согласился, испытывая радость от того, что смогу находиться вместе с
ним. Мы быстро пришли в сад перед Калькуттским университетом. Мой
собеседник указывал на скамью около пруда.
--Присядем на несколько минут. Мой Учитель всегда просил меня
медитировать, когда я увижу водное пространство. Здесь спокойствие
пруда напоминает нам безбрежный покой Господа. И, подобно тому, как
все предметы могут быть отражены в воде, так и вся Вселенная
отражается в озере Космического Разума. Так чисто говорил мой
гурудева.
Потом мы пошли в университетский зал, где шла лекция. Она оказалась
невероятно скучной, хотя профессор временами пользовался для для
иллюстрации волшебным фонарем; но и его иллюстрации были столь же
неинтересны.
"Неужели учитель хотел, чтобы я смотрел на этот биоскоп?"--подумал я с
нетерпением, стараясь однако, не огорчить святого и не обнаружить
скуку на моем лице. Но он наклонился ко мне, шепнув потихоньку.
--Я вижу, маленький господин, что вам не нравится этот биоскоп. Я
сказал об этом Божественной Матери, и Она полностью с нами
согласилась. Она говорит мне: свет сейчас погаснет и не зажжется до
тех пор, пока мы не сумеем выйти из комнаты.
Как только его шепот затих, зал погрузился во мрак. Пронзительный
голос профессора на мгновенье стих, потом раздался снова: "Кажется,
что-то случилось с электричеством. Но к тому времени мы с учителем
Махасайа уже были за порогом. Оглянувшись назад через коридор, я
увидел, что в зале опять зажегся свет.
--Маленький господин, вас разочаровал этот биоскоп, но другой, я
думаю, вам понравится.
Мы со святым стояли на тратуаре перед университетским зданием. Он
мягко хлопнул меня по груди, над самым сердцем.
Внезапно воцарилось какое-то преображающее молчание. Как при внезапной
порче аппарата во врея демонстрации современного звукового фильма на
экране остаются лишь движущиеся немые фигуры, так и Божественная рука
каким-то непонятным и чудесным образом заглушила всю земную суету.
Пешеходы, проезжающие троллейбусы, автобусы, запряженные быками
повозки, экипажи на железных колесах--все находилось в бесшумном
движении, Как бы владея вездесущим взором, я налюдал все, что
совершалось позади меня, по обе стороны и впереди. Целый спектакль
жизни этого небольшого района Калькутты прошел перед моими глазами без
единого звука. Вся панорама была окрашена мягким светом, подобно тому,
как под тонким слоем золы смутно виден блеск огня.
Мое собственное тело казалось ничем иным, как одной из этих многих
теней, хотя оно не двигалось, тогда как другие беззвучно сновали взад
и вперед. Несколько моих друзей-мальчиков прошли мимо; хотя они
смотрели прямо на меня, было ясно, что они меня не замечают.
Необычная пантомима привела меня в невыразимый восторг. Я жадно пил из
блаженного источника. Неожиданно моя грудь ощутила второй легкий удар
Учителя Махасайа, и весь шум и грохот мира ворвались в мои уши,
которые восприняли его с отвращением; я зашатался, как будто меня
грубо пробудили от дремоты. Видо другого мира исчезло, как не было.
--Я вижу, маленький господин, что второй биоскоп /2/ вам понравился
больше первого,--улыбнулся святой. Я упал перед ним наа колени в знак
благодарности.
--Нет, нет, не смейте делать этого передо мной. Ведь вы знаете, что
Господь находится также и в вашем храме. Я не могу позволить
Божественной Матери касаться моих ног вашими руками.
Если бы кто-нибудь увидел этого скромного учителя вместе со мной,
когда мы медленно уходили с переполненного людьми тротуара, он,
несомненно, принял бы нас за пьяных. Я чувствовал, что сгущающиеся
вечерние тени насыщены божественным обаянием.
Сейчас, когда я пытаюсь этими скудными фразами воздать должное Учителю
Махасайа за его благоволение, мне хотелось бы знать, было ли известно
ему и другим святым, пути которых пересекались с моим путем, что
спустя много лет я опишу их жизни для западных читателей, как жизни
людей, преданных Божественному. Их предвидение нисколько не удивило бы
меня, как, надеюсь, и тех моих читателей, которые до сих пор следовали
за моим изложением.
Примечания к главе 9
/1/ К нему обычно обращались с этим титулом, означающим уважение. Его
подлинное имя--Махандра Патх Гупта; а свои литературные работы он
подписывал просто "М".
/2/ Оксфордский словарь английского языка дает еще и такое редкое
определение слова "биоскоп": "Панорама жизни; то, что дает такую
панораму". Итак, выбор слова, сделанный Учителем Махасайа, оказался
полностью оправданным.
Глава 10. Я встречаю своего Учителя Шри Юштеквара
"Вера в Бога может произвести любое чудо, за исключением лишь одного:
она не в состоянии дать возможность сдать экзамен без подготовки".
Разочарованный я закрыл "вдохновленную" кгину, взятую мною в свободную
минуту.
"Это исключение автора показывает, что он совсем лишен веря,--подумал
я.--Бедняга! С каким уважением относится он к керосиновой лампе!"
Я пообещал отцу закончить свое обучение в высшей школе, но не мог
похвалиться прилежанием. Шли месяцы, и меня редко можно было найти в
комнате для занятий. Чаще всего я оказывался в уединенных местах около
Калькуттских гхатов для омовений. Закоулки близлежащего крематория,
которые, которые ночью кажутся сероватыми, считаются весьма
привлекательными для йогинов. Тот, кто желает найти Бессмертную
Сущность, не должен омрачаться из-за каких-то обгорелых черепов.
Бренность человеческого бытия становится ясной в мрачной обители,
наполненной костями. Мои ночные бдения были так непохожи на
студенческие.
Быстро подхдило время выпускных экзаменов. Это время напряжения, время
страхов. Тем не менее, мой ум оставался спокойнцым. Не боясь
предстоящих экзаменов, я копил такие знания, каких не было в
лекционных залах. Но мне недоставало искуства Свами Пранабананды,
который легко появляется в двух местах одновременно. Поэтому дилемму
образования я доверил бесконечной искусности. Увы, это может
показаться нелогичным. Однако рационализм человека, преданного Богу,
возникает из тысячи необъяснимых свидетельств Его вмешательства и в
случае серьезных затруднений.
--Хелло, Мукунда! Что-то тебя не было видно все эти дни.
Так окликнул меня мой товарищ по учению как-то днем на Гурпар Роад.
--Хелло, Нанту! Моя жизнь в качестве невидимки университета кажется
привела меня в весьма затруднительное положение,--облегчил я свою душу
под его дружеским взглядом.
Нанту, чрезвычайно способный студент, рассмеялся от всего сердца: мое
настроение было не лишено комизма.
--Ты соверешнно неподготовлен к экзаменам!--сказал он.--По-моему,
следует помочь тебе.
Эти простые слова прозвучали в моих ушах как божественное обещание; с
радостью я немедленно отправился в дом моего друга. Он любезно изложил
мне свои способы решения различных задач, которые, как он полагал,
наиболее вероятно будут предложены экзаменатором.
--Такие вопросы--приманка, на которую попадаются многие студенты.
Запомни мои ответы, и ты без труда выпутаешься.
Я ушел домой глубокой ночью, напичканый дополнительными занятиями,
моля Бога, чтобы они удержались в моей голове хотя бы на несколько
критических дней. Нанту натаскал меня по разным предметам; но у него
не хвалило времени на курс санскрита. Я горячо напомнил Богу о Его
всеведении.
На следующее утро я вышел погулять, стараясь усвоить новые знания под
ритм шагов. Я свернул за угол, через поросшую сорной травой дорожку, и
тут мой взгляд упал на несколько листков с каким-то текстом. Радостный
прыжок--и в моих руках оказались санскритские стихи. Я отыскал
панцита, прося его помочь моему спотыкающемуся переводу. Его богатый
голос наполнил пространство безгранично сладостной красотой древнего
языка /1/.
--Вряд ли эти мало известные стихи помогут вам на экзамене по
санскриту,--скептически заметил ученый.
Но как раз знакомство именно с этим стихотворением дало мне
возможность на следующий день выдержать экзамен по санскриту.
Благодаря разумной помощи, которую мне оказал Нанту, я получил такие
оценки, которые составили необходимый минимум для успешной сдачи
экзаменов и по всем другим предметам.
Отец был рад тому, что я сдержал слово и закончил курс высшей школы. Я
же изливал свою благодарность всевышнему, ибо только Его руку я
усматривал в своем посещении дома Нанту и в моей прогулке по
необычному месту через заброшенный переулок. Играющий Он дал мне
двойное подтверждение Своего покровительства, принесшего мне спасение.
Я полистал книжку, где автор отрицал божественное вмешательство в
экзаменационных залах, не не мош не усмехнуться про себя:
"Если бы я рассказал этому бедняге, что возвышенная медитация среди
трупов оказалась кратчайшим путем к диплому высшей школы, каково было
бы его замешательства!"
Добившись исконного, я теперь уже открыто строил планы покинуть дом.
Вместе с младшим товарищем Джитендрой Мазумдаром /2/ я решил
уединиться в ашрам в Бенаресе и пройти его духовную практику.
Со скорбью думал я о предстоящей разлуке со своей семьей. После смерти
матери я особенно нежно привязался к младшим братьям, Сананде и Вишну,
и к младшей сестре Тхаму. Я бросился в свое убежище, на маленький
чердак, который был свидетелем столь многих сцен моей бурной садханы
/3/. После двухчасового потока слез я почувствовал себя особенно
преображенным, как бы при помощи некоего алхимического очищения.
Исчезли все привязанности /4/, и решимость моя искать Бога, этого
Друга из друзей, стала как гранит.
--Я обращаясь с одной последней просьбой,--сказал глубоко опечаленный
отец, когда я пришел к нему за благословением.--Не покидай меня и
твоих несчастных братьев и сестер!
--Уважаемый отец, как могу я словами выразить мою любовь к вам? Но моя
любовь к Богу, Отцу Небесному, даровавшему мне самого лучшего отца на
земле, еще более велика. Разрешите мне уйти, и когда-нибудь я вернусь
с большим пониманием Божественного.
Получив неохотное согласие отца, я отправился в Бенарес, где в ашраме
меня уже ждал Джитендра. Глава ашрама, молодым свами Дайаманда, очень
сердечно меня приветствовал. Высокий и тонкий, с задумчивым видом и
красивым лицом Будды, он произвел на меня благоприятное впечатление.
Я был рад и тому, что в моем новом жилище тоже оказался чердак, где
мне удавалось уединяться в утренние и вечерние часы. Члены ашрама
мало знали о практике медитации и думали, что я посвящу все свое время
организационным делам. Они хвалили меня за мою послеобеденную работу в
конторе.
"Не пытайся поймать Бога чересчур быстро!" Это насмешливое замечание
одного из моих товарищей по ашраму преследовало меня как-то во время
раннего посещения чердака. Я отправился к Дайаманде, занятому в своем
небольшом святилище, окна которого выходили к Ганге.
--Свамиджи, мне непонятно, что от меня здесь требуется. Я ищу
посредственного постижения Бога. Без Него меня не удовлетворит ни
присоединение к ордену, ни благотворительность.
Облаченный в оранжевое одеяние священнослужитель дружески похлопал
меня по плечу. Его лицо изобразило насмешливый упрек, и он обратился к
немногим стоящим рядом ученикам:
--Не беспокойте Мукунду! Он усвоит наш путь.
Я вежливо скрыл свои сомнения. Ученики вышли из комнаты свами, не
очень-то покоренные этим порицанием. Дайанандаджи пожелал сказать мне
еще несколько слов:
--Мукунда, я вижу, что отец регулярно посылает тебе деньги.
Пожалуйста, возврати их ему, здесь они тебе не нужны. Второе замечание
относительно твоей дисциплины касается пищи. Даже чувствуя голод, не
обращай внимания на него.
Я не знал, блестели ли мои глаза от недоедания, однако, я слишком
отчетливо ощущал постоянный голод. Первый прием пищи в ашраме был
твердо установлен на двенадцать часов дня. А дома я привык плотно
завтракать в девять часов. И скаждым днем этот трехчасовой промежуток
становился все более и более ощутимым чуть не бесконечным. Унеслись
прочь годы жизни в Калькутте, когда я мог сделать замечание повару за
десятиминутную отсрочку. Теперь я старался подчинить себе свой
аппетит. Начав с этой целью двадцатичетырехчасовой пост, я со рвением
ожидал следующего полудня.
"Поезд Дайанандаджи запаздывает, и мы не начнем еды до его
прибытия!"--принес мне ужасающую новость Джитендра. В честь прибытия
свами, которого не было две недели, приготовили много вкусных блюд;
воздух наполнялся аппетитными ароматами. А у меня не было ничего, что
я мог бы проглотить, кроме гордости за вчерашний пост.
"Господи, ускорь прибытие поезда!" Я думал, что Небесная Милость едва
ли была включена в запрет, который произнес Дайананда. Однако все шло
без перемен, и часы тащились кое-как. Наконец, когда уже начали
сгущаться сумерки, наш руководитель открыл дверь. Мое приветствие было
проникнуто самой искренней радостью.
"Дайамандаджа выкупается и будет медитировать; после этого мы начнем
накрывать на стол,"--снова подошел ко мне с известием Джитендра,
подобный птице, предвещающей несчастье.
Я едва не лишился чувств. Мой молодой желудок, не приученный к
лишениям, протестовал с беспощадной силой. Передо мною, как призраки,
проносились образы жертв голода.
"Следующая смерть от истощения в Варанси произойдет сейчас, в этом
ашраме",--думал я. Наконец, уже в девять часов вечера грозный исход
был отвращен. О небесный сигнал, призывающий в столовую! Этот ужин
остался у меня в памяти, как один из прекраснейших часов в моей жизни.
Но хотя я был целиком поглощен едой, я не мог не заметить, что
Дайананджи ел с отсутствующим видом. Он, по-видимому, был выше моих
грубых удовольствий. Как только позволили условия, я спросил:
--Свамиджи, разве вы не бываете голодны?
--О, да, да!--ответил он.--Последние четыре дня я ничего не ел и не
пил. Вообще, я никогда не ем в поездах, ибо они напитаны чужеродными
вибрациями мирских людей. Я чрезвычайно строго соблюдаю правила шастр,
касающиеся монахов моего особого ордена. Кроме того, меня отвлекают
некоторые проблемы нашей организационной работы. Вот и сегодня дома я
забыл пообедать. Но торопиться нечего. Завтра благодаря этому я этому
хорошо поем!--весело рассмеялся он.
У меня перехватило дыхание от стыда. Но вчерашний день, день моих
мучений, было нелегко забыть, и я решился сделать свое замечание на
эту тему:
--Свамиджи, меня несколько смущает вопрос о том, как следовать вашим
наставлениям. Предположим, что я никогда не попрошу есть, и никто не
предложит мне пищи. Но ведь тогда я должен умереть с голоду!
--Так умри!--разрезал воздух пугающий совет.--Умри, если ты должен это
сделать, Мукунда! Но никогда не думай, что ты живешь силой пищи, а не
силой Бога! Тот, Кто создал все виды пищи, Кто даровал нам аппетит,
непременно позаботился о сохранении жизни преданной Ему души. Не
воображай, что твою жизнь поддерживает риса, или деньги, или
какие-нибудь люди. Смогут ли они помочь тебе, если Господь лишит тебя
жизненного дыхания? Они всего лишь Его орудие. Разве пища
переваривается у тебя в желудке, благодаря твоему умению? Бери меч
распознавания, Мукунда! Рассеки цепи посредничества и постигни Единую
Причину!
Я почувствовал, как эти резкие слова пронзили меня до мозга костей.
Отлетело прочь давнее заблуждение о том, что требования теба подчиняют
себе душу. В этот момент я как бы вкусил всеохватывающую полноту духа.
В моей последующей жизни среди беспрерывных путешествий, во многих
чужих городах урок, полученный в ашраме Бенарес оказался так полезен!
Единственным сокровищем, которое я привез с собою из Калькутты, был
серебрянный амулет, переданный садху и завещанный мне матерью. Я
хранил его многие годы, а сейчас он был тщательно спрятан. Чтобы еще
раз пережить радость созерцания этого знака духовного водительства, я
однажды открыл замок ящика, запечатанный сверток не был тронут. Но--о
горе!--самого амулета не оказалось. В глубокой печали я разорвал
сверток, чтобы окончательно убедиться в его исчезновении. Как и
предсказывал садху, он исчез, превратившись в эфир, откуда и был
получен его волей.
Мои отношения с учениками Дайаманды неуклонно ухудшались. В быту мы
больше и больше отделялись друг от друга, я держался все отчужденнее.
Моя упорная приверженность к медитации, к размышлениям об Идеале, ради
которого я оставил дом и отказался от всех честолюбивых законов
мирского человека, вызывали со всех сторон плоские шутки и критику.
Однажды на рассвете, мучимый духовной тоской, я забрался на чердак,
решив молиться до тех пор, пока мне не будет испослан ответ.
"О, Милосердная Мать Вселенной, наставляй меня Сама через видения или
через посланного Тобою Гуру!"
Мольбы оставались без ответа в течение многих часов. Вдруг я
почувствовал, что мое тело уносится в сферу безграничного.
Божественный женский голос раздался со всех сторон--ниоткуда:
--Твой учитель придет сегодня!
В этот самый момент мое сверхъестественное переживание было нарушено
самым прозаическим способом: я услышал громкий голос и крик из вполне
определенного места. Молодой жрец по прозвищу Хабу звал меня из кухни
на нижнем этаже:
--Мукунда, кончай медитацию! Для тебя есть поручение!
В другой день я, возможно, ответил бы резкостью: но я вытер распухшее
от плача лица и смиренно повиновался зову. Вместе с Хабу мы
отправились на рынок, который был расположен далеко, в бенгальской
части Калькутты. Жестокое бенгальское солнце еще не дошло до зенита, а
мы уже закончили свои покупки на базаре. Мы возвращались домой сквозь
толпу домашних хозяек, стражи, жрецов, просто одетых вдов, важных
брахманов и вездесущих священных быков. Проталкиваясь вместе с Хабу
вперед, я повернул голову в сторону узкого, незаметного переулка.
Там стоял человек с ликом Христа в желтом одеянии. Он стоял неподвижно
в конце переулка. Неожиданно мне показалось, что я давно его знаю. На
мгновенье мой взгляд жадно устремился к нему: но тут меня охватили
сомнения.
"Ты путаешь этого странствующего монаха с кем-то из знакомых,--сказал
я себе.--Иди вперед, мечтатель!"
Через десять минут я ощутил тяжесть онемения в ногах. Они как будно
окаменели, и не могли нести меня дальше. С трудом я повернулся назад,
и ноги сейчас же обрели нормальную подвижность. Я вновь взглянул в
противоположном направлении--и снова меня сдавила странная тяжесть в
ногах.
"Святой магнетически притягивает меня к себе!" С этой минуты я стал
бросать свертки прямо в руки Хабу. Последний с изумлением наблюдал за
моей заплетающейся походкой, а теперь разразился хохотом:
--Что с тобою? Не спятил ли ты с ума?
Кипящие эмоции не дали мне возможности ответить. Я молча побежал
назад.
Летя как на крыльях, я добрался до узкого переулка. Быстрый взгляд
обнаружил спокойную фигуру, устремленный твердый взор в моем
направлении. Еще несколько поспешных шагов,--и я оказался у ног
незнакомца.
--Гурудева!
Именно это божественное лицо представлялось мне в тысяче видений:
львиная голова с остроконечной бородой и ниспадающими кудрями, кроткие
глаза, которые так часто смотрели на меня сквозь мрак ночных грез,
как обещание, которое я еще не мог вполне постигнуть.
--О, мой родной, ты пришел ко мне!--Мой гуру вновь и вновь повторял
эти слова взволнованным от радости голосом на бенгали.--Как много лет
я ждал тебя!
В полном молчании мы погрузились в состояние единения; слова казались
до отвращения поверхностными. Подлинное красноречие струилось
беззвучной песнью из сердца учителя в сердце ученика. При помощи
особой антенны безошибочного проникновения в сущность вещей я
почувствовал, что мой гуру знает Бога и приведет меня к Нему. Полнота
этой жизни исчезла в слабом просветлении воспоминаний о прошлой жизни.
Драматический момент! Прошлое, настоящее и будущее развертывали сцены
своих циклов, и я понял, что не впервые солнце светило на меня, когда
я склонялся к этим святым ногам!
Держа мою руку в своей, гуру повел меня к себе домой; его жилище
находилось в районе Рака Мехал. Атлетическая фигура учителя двигалась
спокойно и уверенно; высокий, прямой он был деятелен и силен, как
молодой человек, хотя в то время ему уже было около пятидесяти пяти
лет. Его большие темные глаза были прекрасны, ибо в них светилось
бездонная мудрость. Слегка вьющиеся волосы несколько смягчали
поразительную мощь лица. Казалось, в нем сила тонко смешана с
мягкостью.
Мы дошли до каменного дома с балконом, выходящим на Гангу. Он сказал с
любовью:
--Я дам тебе мои ашрамы и все, что я имею.
--Господин, я пришел к вам за мудростью для общения с Богом. Мне нужны
только эти сокровища.
Быстрые индийские сумерки сгустились подобно занавеси; учитель
заговорил опять. Глаза его излучали неизмеримую нежность:
--Я даю тебе мою любовь без всяких условий.
Драгоценные слова! Прошло еще четверть часа, прежде чем я вторично
услышал подтверждение его любви. Устам гуру был чужд энтузиазм, его
океаническому сердцу более соответствовало молчание.
--Дашь ли ты мне такую же безусловную любовь?
Он посмотрел на меня с детской доверчивостью.
--Я вечно буду любить вас, гурудева!
--Обычная любовь эгоистична; она коренится в темных областях желаний и
удовлетворений. Божественная любовь безусловна, безгранична,
неизменна. Все примеси навсегда исчезают из человеческого сердца,
когда его коснется преображающая сила чистой любви.--Он смиренно
добавил:--Если когда-нибудь ты увидишь, что я вышел из состояния
Богоосознания, обещай мне, пожалуйста, положить мою голову к себе на
колени, и помочь мне вновь обрести Вселенского Возлюбленного, Которому
мы оба поклоняемся.
Затем он встал и в сгустившейся темноте повел меня во внутренюю
комнату. Мы ели манго и сладкий миндаль; в разговоре он
сделал несколько ненавязчивых замечаний, свидетельствующих о том, что
он обладал знанием даже скрытых сторон моей природы. Меня охватил
благоговейный страх перед его огромной мудностью, столь необычно
смешанной с врожденным смирением.
--Не горюй о своем амулете. Он сослужил свою службу.
Подобно божественному зеркалу мой гуру, очевидно, улавливал отражение
всей моей жизни.
--Живая реальность вашего присутствия, учитель,--это--радость превыше
всяких символов.
--Сейчас пришло время перемен, особенно если принять во внимание то,
как несчастливо складывается твоя жизнь в ашраме.
Я ничего не говорил о своей жизни; все замечания ныне казались
излишними. По его естественной и спокойной манере выражения я понял,
что он не желал слышать никаких удивленных восклицаний по поводу его
ясновидения.
--Хорошо бы тебе вернуться в Калькутту. Почему в твоей любви к
человечеству родные должны стать исключением? Это предложение повергло
меня в уныние. Моя семья предсказывала, что я вернусть, хотя на многие
просбы о возвращении, посланные по почте, я не дал ответа. "Пусть
молодая птичка порезвится в небесах метафизики,--заметил Аманта.--Ее
крылья устанут в тягостной атмосфере, и мы еще увидим, как она
прилетит домой и мирно усядется в семейное гнездо". Это
обескураживающее сравнение было еще свежо в моей голове, я был полон
решимости не "пикировать" в Калькутту.
--Господин, я не вернусь домой. Но за вами я последую повсюду. Скажите
мне, пожалуйста, ваше имя и адрес.
--Свами Шри Юктешвар Гири. Мой главный ашрам находится в Серампуре на
Рай-Гхат лейн. Здесь я нахожусь в гостях у матери, и задержусь на
от тела, я парил в возвышенных сферах.
Это было первое из наших паломничеств в Дакшинешваре со святым
учителем. От него я познал сладость Божества в аспекте Матери, или
Божественного Сострадания. Святой как ребенок имел слабое влечение к
Отцовскому аспекту, Божественной Справедливости. Строгое, точное,
математическое суждение не соответствовало его мягкой натуре.
"Он может служить земным прототипом самого ангела небесного"--подумал
я как-то о нем с любовью, наблюдая за его молением. Без малейшего
осуждения или критики, он смотрел на мир глазами, давно знакомыми с
Первичной Чистотой. Его тело, разум, речь и поступки находились в
полной гармонии с его душшевной простотой, и для этого он не совершал
никаких усилий.
"Так мне говорил учитель!" Уклоняясь от личных утверждений, святой
обычно заканчивал свои мудрые советы этим знаком уважения. Его чувство
единства со Шри Рамакришной было так глубоко, что Учитель Махасайа
более не считал собственные мысли своими.
Однажды вечером мы со святым прогуливались рука об руку возле его
школы. Моя радость омрачалась прибытием едва знакомого, самодовольного
человека, который замучил нас бесконечными рассуждениями.
"Я вижу, что этот человек вам не нравится". Загипнотизированный
собственными фразами эгоист не расслышал слова, кготорые Учитель
Махасайа шепнул мне на ухо. "Я говорил об этом с Божественной Матерью.
Она понимает наше печальное положение. Она пообещала, что, едва мы
дойдем до того места, Она напомнит ему о более неотложных делах".
Мои глаза устремились к месту спасения. Дойдя до красных ворот, наш
собеседник внезапно повернулся и убежал, даже не закончив фразы и не
попрощавшись. Потревоженное место вновь скутал мир.
В другой раз я гулял в одиночестве у железнодорожной станции Хоура. На
мгновение я остановился около храма, поглядывая с неодобрением на
небольшую группу молящихся, бивших в барабаны и в цимбалы.
"Как они славят Божественное Имя Господа--без благоговения, просто
механически!"--подумал я. Внезапно с удивлением я увидел, что ко мне
быстро приближается учитель Махасайа.
--Господин, как вы попали сюда?
Святой, не обратив внимания на мой вопрос, ответил на мою мысль:
--Разве не верно, маленький господин, что Имя Возлюбленного одинаково
звучит на всех устах, будь то уста мудреца или невежды?
Он приветливо обнял меня, и я ощутил, что покоюсь на волшебном ковре
Милосердиего Присутствия.
--Не хотите ли вы взглянуть на биоскоп?
Меня обманул этот вопрос, заданный как-то днем любящим уединение
учителем Махасайа. Дело в том, что тогда в Индии так называли кино. Я
согласился, испытывая радость от того, что смогу находиться вместе с
ним. Мы быстро пришли в сад перед Калькуттским университетом. Мой
собеседник указывал на скамью около пруда.
--Присядем на несколько минут. Мой Учитель всегда просил меня
медитировать, когда я увижу водное пространство. Здесь спокойствие
пруда напоминает нам безбрежный покой Господа. И, подобно тому, как
все предметы могут быть отражены в воде, так и вся Вселенная
отражается в озере Космического Разума. Так чисто говорил мой
гурудева.
Потом мы пошли в университетский зал, где шла лекция. Она оказалась
невероятно скучной, хотя профессор временами пользовался для для
иллюстрации волшебным фонарем; но и его иллюстрации были столь же
неинтересны.
"Неужели учитель хотел, чтобы я смотрел на этот биоскоп?"--подумал я с
нетерпением, стараясь однако, не огорчить святого и не обнаружить
скуку на моем лице. Но он наклонился ко мне, шепнув потихоньку.
--Я вижу, маленький господин, что вам не нравится этот биоскоп. Я
сказал об этом Божественной Матери, и Она полностью с нами
согласилась. Она говорит мне: свет сейчас погаснет и не зажжется до
тех пор, пока мы не сумеем выйти из комнаты.
Как только его шепот затих, зал погрузился во мрак. Пронзительный
голос профессора на мгновенье стих, потом раздался снова: "Кажется,
что-то случилось с электричеством. Но к тому времени мы с учителем
Махасайа уже были за порогом. Оглянувшись назад через коридор, я
увидел, что в зале опять зажегся свет.
--Маленький господин, вас разочаровал этот биоскоп, но другой, я
думаю, вам понравится.
Мы со святым стояли на тратуаре перед университетским зданием. Он
мягко хлопнул меня по груди, над самым сердцем.
Внезапно воцарилось какое-то преображающее молчание. Как при внезапной
порче аппарата во врея демонстрации современного звукового фильма на
экране остаются лишь движущиеся немые фигуры, так и Божественная рука
каким-то непонятным и чудесным образом заглушила всю земную суету.
Пешеходы, проезжающие троллейбусы, автобусы, запряженные быками
повозки, экипажи на железных колесах--все находилось в бесшумном
движении, Как бы владея вездесущим взором, я налюдал все, что
совершалось позади меня, по обе стороны и впереди. Целый спектакль
жизни этого небольшого района Калькутты прошел перед моими глазами без
единого звука. Вся панорама была окрашена мягким светом, подобно тому,
как под тонким слоем золы смутно виден блеск огня.
Мое собственное тело казалось ничем иным, как одной из этих многих
теней, хотя оно не двигалось, тогда как другие беззвучно сновали взад
и вперед. Несколько моих друзей-мальчиков прошли мимо; хотя они
смотрели прямо на меня, было ясно, что они меня не замечают.
Необычная пантомима привела меня в невыразимый восторг. Я жадно пил из
блаженного источника. Неожиданно моя грудь ощутила второй легкий удар
Учителя Махасайа, и весь шум и грохот мира ворвались в мои уши,
которые восприняли его с отвращением; я зашатался, как будто меня
грубо пробудили от дремоты. Видо другого мира исчезло, как не было.
--Я вижу, маленький господин, что второй биоскоп /2/ вам понравился
больше первого,--улыбнулся святой. Я упал перед ним наа колени в знак
благодарности.
--Нет, нет, не смейте делать этого передо мной. Ведь вы знаете, что
Господь находится также и в вашем храме. Я не могу позволить
Божественной Матери касаться моих ног вашими руками.
Если бы кто-нибудь увидел этого скромного учителя вместе со мной,
когда мы медленно уходили с переполненного людьми тротуара, он,
несомненно, принял бы нас за пьяных. Я чувствовал, что сгущающиеся
вечерние тени насыщены божественным обаянием.
Сейчас, когда я пытаюсь этими скудными фразами воздать должное Учителю
Махасайа за его благоволение, мне хотелось бы знать, было ли известно
ему и другим святым, пути которых пересекались с моим путем, что
спустя много лет я опишу их жизни для западных читателей, как жизни
людей, преданных Божественному. Их предвидение нисколько не удивило бы
меня, как, надеюсь, и тех моих читателей, которые до сих пор следовали
за моим изложением.
Примечания к главе 9
/1/ К нему обычно обращались с этим титулом, означающим уважение. Его
подлинное имя--Махандра Патх Гупта; а свои литературные работы он
подписывал просто "М".
/2/ Оксфордский словарь английского языка дает еще и такое редкое
определение слова "биоскоп": "Панорама жизни; то, что дает такую
панораму". Итак, выбор слова, сделанный Учителем Махасайа, оказался
полностью оправданным.
Глава 10. Я встречаю своего Учителя Шри Юштеквара
"Вера в Бога может произвести любое чудо, за исключением лишь одного:
она не в состоянии дать возможность сдать экзамен без подготовки".
Разочарованный я закрыл "вдохновленную" кгину, взятую мною в свободную
минуту.
"Это исключение автора показывает, что он совсем лишен веря,--подумал
я.--Бедняга! С каким уважением относится он к керосиновой лампе!"
Я пообещал отцу закончить свое обучение в высшей школе, но не мог
похвалиться прилежанием. Шли месяцы, и меня редко можно было найти в
комнате для занятий. Чаще всего я оказывался в уединенных местах около
Калькуттских гхатов для омовений. Закоулки близлежащего крематория,
которые, которые ночью кажутся сероватыми, считаются весьма
привлекательными для йогинов. Тот, кто желает найти Бессмертную
Сущность, не должен омрачаться из-за каких-то обгорелых черепов.
Бренность человеческого бытия становится ясной в мрачной обители,
наполненной костями. Мои ночные бдения были так непохожи на
студенческие.
Быстро подхдило время выпускных экзаменов. Это время напряжения, время
страхов. Тем не менее, мой ум оставался спокойнцым. Не боясь
предстоящих экзаменов, я копил такие знания, каких не было в
лекционных залах. Но мне недоставало искуства Свами Пранабананды,
который легко появляется в двух местах одновременно. Поэтому дилемму
образования я доверил бесконечной искусности. Увы, это может
показаться нелогичным. Однако рационализм человека, преданного Богу,
возникает из тысячи необъяснимых свидетельств Его вмешательства и в
случае серьезных затруднений.
--Хелло, Мукунда! Что-то тебя не было видно все эти дни.
Так окликнул меня мой товарищ по учению как-то днем на Гурпар Роад.
--Хелло, Нанту! Моя жизнь в качестве невидимки университета кажется
привела меня в весьма затруднительное положение,--облегчил я свою душу
под его дружеским взглядом.
Нанту, чрезвычайно способный студент, рассмеялся от всего сердца: мое
настроение было не лишено комизма.
--Ты соверешнно неподготовлен к экзаменам!--сказал он.--По-моему,
следует помочь тебе.
Эти простые слова прозвучали в моих ушах как божественное обещание; с
радостью я немедленно отправился в дом моего друга. Он любезно изложил
мне свои способы решения различных задач, которые, как он полагал,
наиболее вероятно будут предложены экзаменатором.
--Такие вопросы--приманка, на которую попадаются многие студенты.
Запомни мои ответы, и ты без труда выпутаешься.
Я ушел домой глубокой ночью, напичканый дополнительными занятиями,
моля Бога, чтобы они удержались в моей голове хотя бы на несколько
критических дней. Нанту натаскал меня по разным предметам; но у него
не хвалило времени на курс санскрита. Я горячо напомнил Богу о Его
всеведении.
На следующее утро я вышел погулять, стараясь усвоить новые знания под
ритм шагов. Я свернул за угол, через поросшую сорной травой дорожку, и
тут мой взгляд упал на несколько листков с каким-то текстом. Радостный
прыжок--и в моих руках оказались санскритские стихи. Я отыскал
панцита, прося его помочь моему спотыкающемуся переводу. Его богатый
голос наполнил пространство безгранично сладостной красотой древнего
языка /1/.
--Вряд ли эти мало известные стихи помогут вам на экзамене по
санскриту,--скептически заметил ученый.
Но как раз знакомство именно с этим стихотворением дало мне
возможность на следующий день выдержать экзамен по санскриту.
Благодаря разумной помощи, которую мне оказал Нанту, я получил такие
оценки, которые составили необходимый минимум для успешной сдачи
экзаменов и по всем другим предметам.
Отец был рад тому, что я сдержал слово и закончил курс высшей школы. Я
же изливал свою благодарность всевышнему, ибо только Его руку я
усматривал в своем посещении дома Нанту и в моей прогулке по
необычному месту через заброшенный переулок. Играющий Он дал мне
двойное подтверждение Своего покровительства, принесшего мне спасение.
Я полистал книжку, где автор отрицал божественное вмешательство в
экзаменационных залах, не не мош не усмехнуться про себя:
"Если бы я рассказал этому бедняге, что возвышенная медитация среди
трупов оказалась кратчайшим путем к диплому высшей школы, каково было
бы его замешательства!"
Добившись исконного, я теперь уже открыто строил планы покинуть дом.
Вместе с младшим товарищем Джитендрой Мазумдаром /2/ я решил
уединиться в ашрам в Бенаресе и пройти его духовную практику.
Со скорбью думал я о предстоящей разлуке со своей семьей. После смерти
матери я особенно нежно привязался к младшим братьям, Сананде и Вишну,
и к младшей сестре Тхаму. Я бросился в свое убежище, на маленький
чердак, который был свидетелем столь многих сцен моей бурной садханы
/3/. После двухчасового потока слез я почувствовал себя особенно
преображенным, как бы при помощи некоего алхимического очищения.
Исчезли все привязанности /4/, и решимость моя искать Бога, этого
Друга из друзей, стала как гранит.
--Я обращаясь с одной последней просьбой,--сказал глубоко опечаленный
отец, когда я пришел к нему за благословением.--Не покидай меня и
твоих несчастных братьев и сестер!
--Уважаемый отец, как могу я словами выразить мою любовь к вам? Но моя
любовь к Богу, Отцу Небесному, даровавшему мне самого лучшего отца на
земле, еще более велика. Разрешите мне уйти, и когда-нибудь я вернусь
с большим пониманием Божественного.
Получив неохотное согласие отца, я отправился в Бенарес, где в ашраме
меня уже ждал Джитендра. Глава ашрама, молодым свами Дайаманда, очень
сердечно меня приветствовал. Высокий и тонкий, с задумчивым видом и
красивым лицом Будды, он произвел на меня благоприятное впечатление.
Я был рад и тому, что в моем новом жилище тоже оказался чердак, где
мне удавалось уединяться в утренние и вечерние часы. Члены ашрама
мало знали о практике медитации и думали, что я посвящу все свое время
организационным делам. Они хвалили меня за мою послеобеденную работу в
конторе.
"Не пытайся поймать Бога чересчур быстро!" Это насмешливое замечание
одного из моих товарищей по ашраму преследовало меня как-то во время
раннего посещения чердака. Я отправился к Дайаманде, занятому в своем
небольшом святилище, окна которого выходили к Ганге.
--Свамиджи, мне непонятно, что от меня здесь требуется. Я ищу
посредственного постижения Бога. Без Него меня не удовлетворит ни
присоединение к ордену, ни благотворительность.
Облаченный в оранжевое одеяние священнослужитель дружески похлопал
меня по плечу. Его лицо изобразило насмешливый упрек, и он обратился к
немногим стоящим рядом ученикам:
--Не беспокойте Мукунду! Он усвоит наш путь.
Я вежливо скрыл свои сомнения. Ученики вышли из комнаты свами, не
очень-то покоренные этим порицанием. Дайанандаджи пожелал сказать мне
еще несколько слов:
--Мукунда, я вижу, что отец регулярно посылает тебе деньги.
Пожалуйста, возврати их ему, здесь они тебе не нужны. Второе замечание
относительно твоей дисциплины касается пищи. Даже чувствуя голод, не
обращай внимания на него.
Я не знал, блестели ли мои глаза от недоедания, однако, я слишком
отчетливо ощущал постоянный голод. Первый прием пищи в ашраме был
твердо установлен на двенадцать часов дня. А дома я привык плотно
завтракать в девять часов. И скаждым днем этот трехчасовой промежуток
становился все более и более ощутимым чуть не бесконечным. Унеслись
прочь годы жизни в Калькутте, когда я мог сделать замечание повару за
десятиминутную отсрочку. Теперь я старался подчинить себе свой
аппетит. Начав с этой целью двадцатичетырехчасовой пост, я со рвением
ожидал следующего полудня.
"Поезд Дайанандаджи запаздывает, и мы не начнем еды до его
прибытия!"--принес мне ужасающую новость Джитендра. В честь прибытия
свами, которого не было две недели, приготовили много вкусных блюд;
воздух наполнялся аппетитными ароматами. А у меня не было ничего, что
я мог бы проглотить, кроме гордости за вчерашний пост.
"Господи, ускорь прибытие поезда!" Я думал, что Небесная Милость едва
ли была включена в запрет, который произнес Дайананда. Однако все шло
без перемен, и часы тащились кое-как. Наконец, когда уже начали
сгущаться сумерки, наш руководитель открыл дверь. Мое приветствие было
проникнуто самой искренней радостью.
"Дайамандаджа выкупается и будет медитировать; после этого мы начнем
накрывать на стол,"--снова подошел ко мне с известием Джитендра,
подобный птице, предвещающей несчастье.
Я едва не лишился чувств. Мой молодой желудок, не приученный к
лишениям, протестовал с беспощадной силой. Передо мною, как призраки,
проносились образы жертв голода.
"Следующая смерть от истощения в Варанси произойдет сейчас, в этом
ашраме",--думал я. Наконец, уже в девять часов вечера грозный исход
был отвращен. О небесный сигнал, призывающий в столовую! Этот ужин
остался у меня в памяти, как один из прекраснейших часов в моей жизни.
Но хотя я был целиком поглощен едой, я не мог не заметить, что
Дайананджи ел с отсутствующим видом. Он, по-видимому, был выше моих
грубых удовольствий. Как только позволили условия, я спросил:
--Свамиджи, разве вы не бываете голодны?
--О, да, да!--ответил он.--Последние четыре дня я ничего не ел и не
пил. Вообще, я никогда не ем в поездах, ибо они напитаны чужеродными
вибрациями мирских людей. Я чрезвычайно строго соблюдаю правила шастр,
касающиеся монахов моего особого ордена. Кроме того, меня отвлекают
некоторые проблемы нашей организационной работы. Вот и сегодня дома я
забыл пообедать. Но торопиться нечего. Завтра благодаря этому я этому
хорошо поем!--весело рассмеялся он.
У меня перехватило дыхание от стыда. Но вчерашний день, день моих
мучений, было нелегко забыть, и я решился сделать свое замечание на
эту тему:
--Свамиджи, меня несколько смущает вопрос о том, как следовать вашим
наставлениям. Предположим, что я никогда не попрошу есть, и никто не
предложит мне пищи. Но ведь тогда я должен умереть с голоду!
--Так умри!--разрезал воздух пугающий совет.--Умри, если ты должен это
сделать, Мукунда! Но никогда не думай, что ты живешь силой пищи, а не
силой Бога! Тот, Кто создал все виды пищи, Кто даровал нам аппетит,
непременно позаботился о сохранении жизни преданной Ему души. Не
воображай, что твою жизнь поддерживает риса, или деньги, или
какие-нибудь люди. Смогут ли они помочь тебе, если Господь лишит тебя
жизненного дыхания? Они всего лишь Его орудие. Разве пища
переваривается у тебя в желудке, благодаря твоему умению? Бери меч
распознавания, Мукунда! Рассеки цепи посредничества и постигни Единую
Причину!
Я почувствовал, как эти резкие слова пронзили меня до мозга костей.
Отлетело прочь давнее заблуждение о том, что требования теба подчиняют
себе душу. В этот момент я как бы вкусил всеохватывающую полноту духа.
В моей последующей жизни среди беспрерывных путешествий, во многих
чужих городах урок, полученный в ашраме Бенарес оказался так полезен!
Единственным сокровищем, которое я привез с собою из Калькутты, был
серебрянный амулет, переданный садху и завещанный мне матерью. Я
хранил его многие годы, а сейчас он был тщательно спрятан. Чтобы еще
раз пережить радость созерцания этого знака духовного водительства, я
однажды открыл замок ящика, запечатанный сверток не был тронут. Но--о
горе!--самого амулета не оказалось. В глубокой печали я разорвал
сверток, чтобы окончательно убедиться в его исчезновении. Как и
предсказывал садху, он исчез, превратившись в эфир, откуда и был
получен его волей.
Мои отношения с учениками Дайаманды неуклонно ухудшались. В быту мы
больше и больше отделялись друг от друга, я держался все отчужденнее.
Моя упорная приверженность к медитации, к размышлениям об Идеале, ради
которого я оставил дом и отказался от всех честолюбивых законов
мирского человека, вызывали со всех сторон плоские шутки и критику.
Однажды на рассвете, мучимый духовной тоской, я забрался на чердак,
решив молиться до тех пор, пока мне не будет испослан ответ.
"О, Милосердная Мать Вселенной, наставляй меня Сама через видения или
через посланного Тобою Гуру!"
Мольбы оставались без ответа в течение многих часов. Вдруг я
почувствовал, что мое тело уносится в сферу безграничного.
Божественный женский голос раздался со всех сторон--ниоткуда:
--Твой учитель придет сегодня!
В этот самый момент мое сверхъестественное переживание было нарушено
самым прозаическим способом: я услышал громкий голос и крик из вполне
определенного места. Молодой жрец по прозвищу Хабу звал меня из кухни
на нижнем этаже:
--Мукунда, кончай медитацию! Для тебя есть поручение!
В другой день я, возможно, ответил бы резкостью: но я вытер распухшее
от плача лица и смиренно повиновался зову. Вместе с Хабу мы
отправились на рынок, который был расположен далеко, в бенгальской
части Калькутты. Жестокое бенгальское солнце еще не дошло до зенита, а
мы уже закончили свои покупки на базаре. Мы возвращались домой сквозь
толпу домашних хозяек, стражи, жрецов, просто одетых вдов, важных
брахманов и вездесущих священных быков. Проталкиваясь вместе с Хабу
вперед, я повернул голову в сторону узкого, незаметного переулка.
Там стоял человек с ликом Христа в желтом одеянии. Он стоял неподвижно
в конце переулка. Неожиданно мне показалось, что я давно его знаю. На
мгновенье мой взгляд жадно устремился к нему: но тут меня охватили
сомнения.
"Ты путаешь этого странствующего монаха с кем-то из знакомых,--сказал
я себе.--Иди вперед, мечтатель!"
Через десять минут я ощутил тяжесть онемения в ногах. Они как будно
окаменели, и не могли нести меня дальше. С трудом я повернулся назад,
и ноги сейчас же обрели нормальную подвижность. Я вновь взглянул в
противоположном направлении--и снова меня сдавила странная тяжесть в
ногах.
"Святой магнетически притягивает меня к себе!" С этой минуты я стал
бросать свертки прямо в руки Хабу. Последний с изумлением наблюдал за
моей заплетающейся походкой, а теперь разразился хохотом:
--Что с тобою? Не спятил ли ты с ума?
Кипящие эмоции не дали мне возможности ответить. Я молча побежал
назад.
Летя как на крыльях, я добрался до узкого переулка. Быстрый взгляд
обнаружил спокойную фигуру, устремленный твердый взор в моем
направлении. Еще несколько поспешных шагов,--и я оказался у ног
незнакомца.
--Гурудева!
Именно это божественное лицо представлялось мне в тысяче видений:
львиная голова с остроконечной бородой и ниспадающими кудрями, кроткие
глаза, которые так часто смотрели на меня сквозь мрак ночных грез,
как обещание, которое я еще не мог вполне постигнуть.
--О, мой родной, ты пришел ко мне!--Мой гуру вновь и вновь повторял
эти слова взволнованным от радости голосом на бенгали.--Как много лет
я ждал тебя!
В полном молчании мы погрузились в состояние единения; слова казались
до отвращения поверхностными. Подлинное красноречие струилось
беззвучной песнью из сердца учителя в сердце ученика. При помощи
особой антенны безошибочного проникновения в сущность вещей я
почувствовал, что мой гуру знает Бога и приведет меня к Нему. Полнота
этой жизни исчезла в слабом просветлении воспоминаний о прошлой жизни.
Драматический момент! Прошлое, настоящее и будущее развертывали сцены
своих циклов, и я понял, что не впервые солнце светило на меня, когда
я склонялся к этим святым ногам!
Держа мою руку в своей, гуру повел меня к себе домой; его жилище
находилось в районе Рака Мехал. Атлетическая фигура учителя двигалась
спокойно и уверенно; высокий, прямой он был деятелен и силен, как
молодой человек, хотя в то время ему уже было около пятидесяти пяти
лет. Его большие темные глаза были прекрасны, ибо в них светилось
бездонная мудрость. Слегка вьющиеся волосы несколько смягчали
поразительную мощь лица. Казалось, в нем сила тонко смешана с
мягкостью.
Мы дошли до каменного дома с балконом, выходящим на Гангу. Он сказал с
любовью:
--Я дам тебе мои ашрамы и все, что я имею.
--Господин, я пришел к вам за мудростью для общения с Богом. Мне нужны
только эти сокровища.
Быстрые индийские сумерки сгустились подобно занавеси; учитель
заговорил опять. Глаза его излучали неизмеримую нежность:
--Я даю тебе мою любовь без всяких условий.
Драгоценные слова! Прошло еще четверть часа, прежде чем я вторично
услышал подтверждение его любви. Устам гуру был чужд энтузиазм, его
океаническому сердцу более соответствовало молчание.
--Дашь ли ты мне такую же безусловную любовь?
Он посмотрел на меня с детской доверчивостью.
--Я вечно буду любить вас, гурудева!
--Обычная любовь эгоистична; она коренится в темных областях желаний и
удовлетворений. Божественная любовь безусловна, безгранична,
неизменна. Все примеси навсегда исчезают из человеческого сердца,
когда его коснется преображающая сила чистой любви.--Он смиренно
добавил:--Если когда-нибудь ты увидишь, что я вышел из состояния
Богоосознания, обещай мне, пожалуйста, положить мою голову к себе на
колени, и помочь мне вновь обрести Вселенского Возлюбленного, Которому
мы оба поклоняемся.
Затем он встал и в сгустившейся темноте повел меня во внутренюю
комнату. Мы ели манго и сладкий миндаль; в разговоре он
сделал несколько ненавязчивых замечаний, свидетельствующих о том, что
он обладал знанием даже скрытых сторон моей природы. Меня охватил
благоговейный страх перед его огромной мудностью, столь необычно
смешанной с врожденным смирением.
--Не горюй о своем амулете. Он сослужил свою службу.
Подобно божественному зеркалу мой гуру, очевидно, улавливал отражение
всей моей жизни.
--Живая реальность вашего присутствия, учитель,--это--радость превыше
всяких символов.
--Сейчас пришло время перемен, особенно если принять во внимание то,
как несчастливо складывается твоя жизнь в ашраме.
Я ничего не говорил о своей жизни; все замечания ныне казались
излишними. По его естественной и спокойной манере выражения я понял,
что он не желал слышать никаких удивленных восклицаний по поводу его
ясновидения.
--Хорошо бы тебе вернуться в Калькутту. Почему в твоей любви к
человечеству родные должны стать исключением? Это предложение повергло
меня в уныние. Моя семья предсказывала, что я вернусть, хотя на многие
просбы о возвращении, посланные по почте, я не дал ответа. "Пусть
молодая птичка порезвится в небесах метафизики,--заметил Аманта.--Ее
крылья устанут в тягостной атмосфере, и мы еще увидим, как она
прилетит домой и мирно усядется в семейное гнездо". Это
обескураживающее сравнение было еще свежо в моей голове, я был полон
решимости не "пикировать" в Калькутту.
--Господин, я не вернусь домой. Но за вами я последую повсюду. Скажите
мне, пожалуйста, ваше имя и адрес.
--Свами Шри Юктешвар Гири. Мой главный ашрам находится в Серампуре на
Рай-Гхат лейн. Здесь я нахожусь в гостях у матери, и задержусь на