Страница:
Расстаться после того, как здоровье пошло на поправку, обоим показалось нелепостью.
Теперь за плечами было двадцать пять лет счастливого супружества.
Впрочем, счастливым оно было все же относительно.
Спасена была жизнь женщины, но — увы! — не ее здоровье.
Двадцать пять лет миссис Паркер опасно балансировала если не на грани жизни и смерти, то уж точно — между полной неподвижностью и постоянным страхом оказаться прикованной к постели. Периодически болезнь брала верх — многие месяцы женщина провела в инвалидном кресле.
Потом наступало облегчение, она вставала, двигалась, но и тогда не ощущала себя полноценной — боязнь, что в любую минуту тело откажет снова, жила в ней постоянно. Страдания, разумеется, не проходили бесследно — душевное состояние миссис Паркер оставляло желать лучшего. Ситуация менялась с каждым годом, причем не в лучшую сторону.
Правда, менялась она довольно медленно — это было единственным утешением. Довольно слабым, впрочем.
Что оставалось Ральфу?
Надеяться на то, что душевная болезнь не перегонит физическую — женщина умрет раньше, чем лишится рассудка.
И он надеялся.
«Быть может, — размышляя, доктор Паркер шел еще дальше, — Господь будет милосерден и мы умрем вместе, прежде чем это случится. Автомобильная катастрофа, например?..»
Со стороны это выглядело странно — красивый, полный сил моложавый мужчина безумно любил свою искалеченную жену.
На протяжении всех двадцати пяти лет.
— Ты хорошо себя чувствуешь, детка?
— Почему ты спросил?
— Я задаю этот вопрос постоянно, каждый день, а иногда — по нескольку раз на день, разве ты не замечала? Потому что люблю тебя и беспокоюсь о тебе. Это естественно, по-моему.
— Ты говорил не так, как всегда.
— Тебе показалось.
— Нет, не показалось. Я знаю все твои интонации. Сейчас ты встревожен. Почему? Мне станет хуже?
— Тебе станет хуже, детка, если ты и дальше будешь себя накручивать. Мнительность — самый болезнетворный микроб из всех, которые мне известны.
— Это не мнительность, Ральф, это страх. Я ужасно боюсь, что это случится именно теперь и мы не сможем поехать. Ужасно боюсь.
— Уверяю, совершенно напрасно. Хотя, откровенно говоря, меня не слишком вдохновляет это путешествие.
— Но, Ральф! Умоляю тебя! Мы столько говорили об этом — ты согласился! Зачем же снова? Зачем ты мучаешь меня? Это жестоко.
Успокойся, дорогая, пожалуйста, успокойся. Я да слово и не намерен брать его обратно. Мы едем. Едем. Слышишь? Мы едем! Но отношение мое к этой затее не изменилось. С этим ничего не поделаешь.
— Дай слово! Поклянись, что ты не передумаешь и не станешь делать ничего такого…
— Какого?
— Такого… Чтобы помешать мне поехать.
— Клянусь. Но скажи, ради всего святого, зачем мы тащим за собой машину? Кого ты собираешься потрясти за океаном? Где кататься?
— Господи, Ральф! Ты все начинаешь сначала. Тысячу раз я объясняла тебе — это мечта. Давняя, детская, сокровенная мечта. Я хотела роскошный автомобиль. Я видела себя за рулем. Я мечтала прокатиться по улицам, чтобы все оборачивались мне вслед.
— Я знаю, детка. И я подарил тебе автомобиль. И ты катаешься на нем, когда пожелаешь. И все оборачиваются тебе вслед.
— Это совсем не то, Ральф, как ты не понимаешь! Совсем не то! Это другой город и другие люди. Они знают меня — миссис Паркер, знают, что я твоя жена и ты подарил мне эту машину. Это другое! Я хочу на те улицы, которые видела в детстве. По ним я мечтала ездить. И я прокачусь по ним, чего бы это ни стоило! Послушай, Ральф, ты не смеешь мне мешать. Это последняя — может быть — радость, которую мне дано испытать. Тебе ли не знать, Ральф, сколько мне еще осталось? Тебе ли не знать?
Это был запрещенный прием.
Впрочем, последнее время женщина пользовалась им довольно часто.
Ей было слишком хорошо известно, что на доктора Паркера это действует безотказно. Так случилось и теперь.
Ральф сдался.
И мысленно дал себе слово больше никогда не возвращаться к этой теме.
По крайней мере до той поры, пока странный каприз жены не будет исполнен.
До конца.
— Вы будете скотом, Стив, если сами завалитесь спать.
— Упаси Боже!
— Вот и я о том же. Пойдемте пить кофе и начнем работать.
— Работать можно и за кофе — дело пойдет быстрее, и я наконец смогу отпустить вас с чистым сердцем.
Яркие солнечные пятна рассыпались по зеленому убранству Belgrave Square.
Косые лучи пронизывали пышные кроны деревьев, и оттого нарядная листва золотилась.
На газонах еще лежала свежая роса, прохладные слезы отступившей ночи. Но и ей перепало по солнечному зайчику — капли искрились, переливаясь всеми цветами радуги, словно рассеянная красавица рассыпала в траве горсть драгоценных камней или сорвалась с ее лебединой шеи, разлетевшись по ветру, нитка бесценных бус.
Оказавшись на улице, они на секунду зажмурились.
Плотные шторы в кабинете Стива были задернуты, потому казалось, что бессонная ночь продолжается и повсюду в мире царит полумрак.
Ослепительное утро стало для них полной неожиданностью.
— Черт побери, Полли, жизнь проходит мимо. И какая жизнь!
— Подождите, Стив, вот отправимся в плавание…
— И что? Мы так же не заметим атлантических просторов, как проморгали нынешнее утро. Можете не сомневаться.
— Нет уж! Вы — как хотите, а я могу работать головой, анализировать и все такое прочее, лежа на палубе в шезлонге. И будьте уверены, никому не удастся выманить меня оттуда. И потом — утро мы все-таки не проморгали. Иначе с чего бы возник разговор?
— Уступаю железной логике. Жизнь прекрасна.
В маленьком уютном баре на углу они спросили кофе. Свежие горячие сандвичи были необычайно вкусны. И завтрак вышел на славу.
На время они даже забыли о работе, которой предстояло заняться.
Но скоро приподнятое утреннее настроение уступило место привычному, деловому. Проблема была сложной.
И требовала незамедлительного решения.
— Итак, будем исходить из того, что мадам Лавертен намерена преподнести нам массовое отравление. Каким способом она собирается это сделать?
— Согласен. Поэтому давайте о способах.
— Первое — и самое вероятное — пищевое отравление. Почему вероятное, понятно, да? Во-первых, это проще всего. Надо только проникнуть на кухню.
— На камбуз.
Пусть так, сути не меняет. Надо проникнуть на камбуз, что, в принципе, возможно, и всыпать или влить в котел какую-то отраву. Во-вторых, этот способ ею, так сказать, уже опробован. Не слишком, правда, удачно, но, думаю, соответствующие выводы из него сделаны. И кстати первое пророчество Габи касалось именно отравления Представляете? Не думаю, что она об этом забыла. Дама наверняка суеверна — совпадение должно ее вдохновить И наконец, третье. Самый, пожалуй, убедительный аргумент в пользу этой версии — ее внезапный интерес к кулинарии.
— Принимается. Версия номер один самая убедительная. Другие?
— Химикаты или болезнетворные микробы. Нечто рас сыпанное, разлитое или распыленное в воздухе. В принципе, возможно и даже несколько упрощает задачу — не нужно никуда проникать. Просто разбить ампулу или открыть флакон в людном месте. Но! Как при этом уберечься самой! Не станет же она надевать противогаз в ресторане? Или на палубе? Ясно, что нет. Не думаю также, что мадам намерена уйти из жизни вместе с другими. Ее ожидает былая слава. Из-за нее, собственно, затевается весь сыр-бор. Нет. умирать она не захочет.
— Противоядие?
— Может быть — в принципе. Но, откровенно говоря, слишком сложно. И потом, все это надо еще раздобыть — и химикаты, и бактерии, и противоядие. В аптеке, как вы понимаете, они не продаются.
— Мышьяк — тоже.
— И тем не менее она его раздобыла. Однажды.
— Согласен. Вторая версия не выдерживает критики Еще?
Они вышли из бара и направились к Downshire House.
Солнце было по-прежнему ласковым, и яркая зелень красиво оттеняла белые особняки, но больше они не обращали на это внимания.
Шторы в кабинете Стива так и остались задернутыми.
— Что ж, остановимся на первой версии.
— Это не значит, что другие следует отодвинуть и забыть. Я набросаю перечень вопросов, которые надо будет отследить. А первую отработаем сейчас. Начнем по крайней мере.
— С Богом!
— Устроить отравление она может двумя способами. Или заняться этим лично. Или нанять кого-то. Я, откровенно говоря, склоняюсь в пользу первого.
— Почему?
— Это больше в ее стиле. Не станет мадам Лавертен искать наемного убийцу, она доверяет только себе. И потом, найти такого человека непросто. Нужно вращаться в особом мире, иметь соответствующие связи и так далее. Нет. Сто к одному, что Габриэль выбрала первый вариант. Она попробует все сделать сама. И кстати, внезапный отъезд тоже говорит в пользу этого.
— Допустим. Хотя совсем исключать возможность наемного исполнителя я бы не стал. По поводу специфических связей — у нее могли быть соответствующие клиенты. Гангстеры, насколько я знаю, суеверны так же, как моряки и пилоты.
— И альпинисты, гонщики, каскадеры. Своего рода психологическая защита. Жизнь постоянно подвергается риску — людям спокойнее думать, что судьбу можно если не обмануть, то по крайней мере предугадать — отсюда приметы, суеверия, амулеты и прочее.
Пожалуй. Так вот, среди ее клиентов вполне могли оказаться крупные мафиози. Это раз. Второе. В числе пассажиров или экипажа может быть человек, преданный или — более того — обязанный мадам… ну, не знаю — жизнью что ли. Для которого ее просьба — закон. Допускаете?
— Допускаю. И не собираюсь ничего исключать. Мы сейчас бегло рассматриваем все версии. Выбираем самые вероятные. И отрабатываем их в первую очередь. Потом доберемся до других.
— Хорошо. Итак, она намеревается отравить нас собственноручно. Варианты?
— Их два. Она отправляется в плавание либо в числе пассажиров, либо как член экипажа.
— Это вряд ли.
— Почему? Говоря об экипаже, я имею в виду и обслуживающий персонал тоже — горничные, посудомойки, прачки, гладильщицы, актрисы и так далее… Ей пятьдесят два года, Стив. Она не старуха, почему бы не оказаться в их числе? Действовать будет намного легче, не надо тайком пробираться на камбуз. Согласитесь, пассажирке это будет не так-то просто.
— Значит, начнем с экипажа и обслуги.
— Выходит, так.
— Нам нужна женщина пятидесяти двух лет.
— Не обязательно. Возраст — вещь очень условная, тем более у француженок, тем паче — у парижанок. Мадам Лавертен может выглядеть и на сорок, и даже на тридцать пять. Впрочем, при желании она легко изобразит пожилую даму. Документы, разумеется, фальшивые.
— Но какой-то диапазон все же есть?
— От сорока до шестидесяти.
— Ничего себе! Но делать нечего. Другие параметры?
— Вот, пожалуй…
Стив потянулся к телефону.
— Кто-нибудь из аналитиков уже на месте? Отлично. Попроси его зайти ко мне прямо сейчас. Есть работа.
Молодой человек, вскоре заглянувший в кабинет руководителя службы безопасности, быстро справился с заданием.
Уже через час на стол Полины Вронской лег лист бумаги с аккуратным столбиком имен и фамилий.
Общим числом девятнадцать.
Еще через пару часов они снова встретились со Стивеном Муром в его кабинете.
Шторы на этот раз были открыты.
Комнату заливало яркое, пронзительное солнце.
— Итак, Полли?
— Я выбрала троих. Флоранс Дидье — пятьдесят три года. Гражданка Канады. Путешествует в одиночестве, Она прилетает из Оттавы в самый канун отплытия, девятого числа. Сейчас, надо полагать, еще дома. Достаточно будет просто поговорить с ней по телефону. Этим занимаются наши люди. Мария Фуже, сорок два года. Француженка. Горничная. Сейчас в Саутгемптоне. Документы уже проверяют. И наконец, Франсуаза де Грувель, пятьдесят шесть лет, швейцарская баронесса.
— Пассажирка, естественно?
— И да, и нет. Ей принадлежит «Sweet road».
— Кондитерский гигант?
— И наш поставщик. Они поставляют все сладкое, что будет потребляться на борту, — от кремов до шоколада. Баронесса пожелала контролировать все лично.
— Она, я думаю, дама светская.
— Как сказать. Десять лет назад барон де Грувель оставил ее при скандальных обстоятельствах. Сбежал с юной стриптизершей. Баронесса, надо полагать, сильно страдала. По крайней мере с той поры живет отшельницей, на людях появляется редко, в самых крайних случаях.
— Но отправляется в круиз?
— Это очень, очень странно.
— Что мы предпринимаем?
— Сейчас ей пытаются дозвониться. Не уверена, впрочем, что это будет легко. Но скоро узнаем. Я просила доложить, как только будут первые результаты.
— Интересно.
Стив нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
Ждать, однако, пришлось недолго.
Сложный механизм службы безопасности оказался на высоте. Пришедший с докладом сотрудник обладал исчерпывающей информацией. Относительно всех женщин.
За исключением одной.
— Связаться с госпожой де Грувель не удалось.
— Она не захотела говорить?
— Ничего подобного, мэм. Ее просто не оказалось дома. Три дня назад дама отбыла на отдых.
— И куда же?
— На Сейшелы.
— Это точно?
— Так утверждают два человека. Горничная. И адвокат. Мы решили, что их свидетельств достаточно.
— Боюсь, что нет.
— Простите, сэр?
— Нет, ничего. К вам нет претензий. Спасибо. Можете идти.
Стив дождался, пока за сотрудником закроется дверь.
— Отдыхать на Сейшелы? Перед морским круизом? Не слишком-то похоже на правду, а, Полли?
— Совсем не похоже.
— Значит — она?
— Допускаю.
— А куда подевалась настоящая баронесса?
— Пока не знаю. Откровенно говоря, в голову приходят нехорошие мысли. Хотя, возможно, она благополучно отдыхает на Сейшелах.
— Что будем делать? Слетаем на Сейшелы?
— Не думаю, что лорд Джулиан это одобрит. Будем ждать. Десятого числа на борт «Титаника» поднимется женщина. Нам останется только выяснить, настоящая это баронесса или нет…
— Подложим горошину под ее перину.
— Это идея!
— Не слишком удачная. К тому же я не люблю ждать.
— Прикажете лететь на Сейшелы?!
— Попробую зайти с другой стороны. Говорите, у вас нехорошие предчувствия? А где живет наша дорогая баронесса?
— В Монтрё.
— Райский уголок.
Стив снова взялся за телефон.
— Привет, Макс. Уверен, что поймал тебя на лыжне. Вот только — где? Сент-Мориц? Кштадт? Давос? Ладно, сдаюсь… Нет, моя бледная тень… Не шучу. От меня давно осталось слабое воспоминание. Исключительно в сердцах таких верных друзей, как ты, старина… На работе? В том самом ужасном кабинете во Дворце правосудия? Не верю! Сезон еще не закрыт! Ты стареешь, Макс. Или всерьез рассчитываешь на повышение. Отрицать бесполезно. По делу. Ты прав, чертов скептик. Но для тебя это совершенно плевое дельце, ей-богу!.. Мне нужны трупы. Неопознанные трупы в окрестностях Монтрё. И вообще — все несчастные случаи в тех же краях, жертвами которых стали женщины приблизительно пятидесяти лет. И всего-то, Макс, — оцени мою деликатность! — всего-то за три последних дня. Не правда ли, сущий пустяк? Если позволишь, предпочту остаться на связи… Минут десять?! Ты слишком любезен. Я готов ждать сутки.
Ждать, однако, не пришлось и десяти минут.
— Да?.. Клянусь, старина, мне об этом ничего не было известно. Просто предположение… Почему нелепое?.. Вы, без сомнения, одна из самых благополучных стран в мире Но только не говори мне, что у вас не убивают вообще… Согласен, редко, но все же… Ладно. Расскажи мне про нее… Не опознана? И никаких соображений? Мотивы и все такое… Wow! Какая занимательная история, старина. Чертовски занимательная. И знаешь что, Макс, я намерен рассчитаться с тобой немедленно. Первое — покаяться. Я действительно предполагал нечто подобное. Второе. Услуга — за услугу. Идет?.. Очень просто. Хотя — не поклянусь честью. Словом, у меня есть некоторые основания полагать, что ваша утопленница не кто иная, как баронесса де Грувель… Она самая… Позволь мне пока не отвечать на этот вопрос. К тому же есть вероятность, что я ошибся. Но если угодил в десятку, не сочти за труд — порадуй старика Мура. Приятно будет услышать, что его мозги еще не совсем заплесневели…
Стив продиктовал собеседнику номер телефона. Аккуратно опустил трубку. Взглянул на Полину лукаво и многозначительно.
Но не произнес ни слова.
Она улыбнулась:
— В Москве у вас тоже есть такие друзья?
— Целая дюжина. Если не больше.
— «Холодной войны» не будет.
— Не факт. И при чем здесь Москва? Вам что же, совсем не интересно, о чем поведал мой швейцарский друг.
— Очень интересно, но вам угодно теперь наслаждаться эффектной паузой. Не смею вас лишать удовольствия.
Он коротко засмеялся.
И сразу же стал серьезным.
— Труп женщины приблизительно пятидесяти пяти лет обнаружен у самого берега Женевского озера. Первого апреля. На окраине Монтрё. В том, что эта несчастная и есть, а вернее, была баронессой де Грувель, я не сомневаюсь. Почти. Слишком уж все сходится. Но! Что по-настоящему поразило меня в этой истории, даже потрясло… И вообще… Словом, мистика. Из-за этой утопленницы полицейский застрелил человека. Невиновного, как выяснилось. Между прочим, вашего соотечественника.
— Боже правый! Но почему?..
— Парень зачем-то бросился бежать да еще сбил полицейского с ног. Тот…
Телефон не дал ему договорить.
Отвечая на звонок, Стив не слишком плотно прижал трубку к уху, к тому же собеседник на том конце провода, похоже, кричал.
Каждое его слово Полина слышала отчетливо.
— Ты работаешь на дьявола, Мур! Или он работает на тебя. А может — ты и есть дьявол, кто вас там разберет!
Впрочем, никаких портовых грузчиков поблизости не было.
Зато были две горничные, пожилой камердинер и телохранитель — молодой смуглый атлет, одетый, несмотря на жару, в темный — как полагается — костюм. Все трое почувствовали себя неуютно.
Долли проснулась. А каждый день, проведенный рядом с Долли, был испытанием на прочность. Выдерживали немногие.
Однако на смену выбывшим немедленно налетала стая претендентов, желающих пополнить многочисленную свиту Долли Дон. Несравненной, очаровательной, отвратительной, безобразной, великой и ужасной.
Эпитеты, которыми награждали Долли на протяжении последних двадцати лет — вздумай кто собрать их в одном переплете, — могли составить увесистую книгу страниц на двести и притом были крайне противоречивы.
Многие взаимоисключали друг друга.
Но когда речь заходила о неистовой До-До — это было в порядке вещей. Ее превозносили до небес — и люто ненавидели. Третьего не существовало.
По определению.
Надо полагать, что именно это весомое обстоятельство подняло планку ее годового дохода до рекордной отметки — шестьдесят девять миллионов долларов.
Далеко позади остались великие из великих.
Легенды, мифы, любимицы и фаворитки прославленной — теперь уже в веках — фабрики грез. Злопыхатели прикусывали языки, давились бессильной яростью, но не могли не признать — она первая. Но — право же — все это были сущие пустяки по сравнению с жестоким похмельем, мучимая которым проснулась нынче Долли.
Что-то было не так.
Долли поняла это, не открывая глаз, не чувствуя еще пульсирующей боли в висках, горькой сухости во рту.
Что-то было не так.
Тяжелые веки разлепились с трудом, и сразу же в глазах защипало. Проклятая тушь! О том, чтобы смыть косметику вчера, не могло быть и речи. Это понятно.
Но почему так светло?
Яркий неживой свет лился откуда-то сверху, с потолка, множился, отражаясь в огромных зеркалах.
Долли медленно огляделась — и первое хриплое ругательство сорвалось с ее губ.
Ну разумеется!
Она заснула в ванной. Впрочем, эта ванная комната была скорее будуаром и тренажерным залом одновременно.
Эклектика безраздельно господствовала в ее доме.
Причудливые фантазии До-До превратили просторный особняк на вершине Hollywood Hill в странную экзотическую обитель то ли богини, то ли жрицы порока, то ли преуспевающей business woman из числа самых успешных обитательниц Пятой авеню.
Долли потянулась, кушетка — неожиданная в своем византийском великолепии среди лаконичного авангарда — была мягкой, но узкой, к тому же причудливо изогнутой — ноги затекли и сейчас казались чужими.
Пружинистое движение тела немедленно отозвалось в голове — дремавшая боль встрепенулась. Крохотными молоточками дробно застучала в висках. Пудовым молотом ухнула в затылке.
И сразу же отвратительный горячий комок пополз к горлу — До-До собралась было привычно ругнуться, но не успела — тряпичной куклой свалилась с кушетки, торопливо поползла к унитазу. Запуталась в роскошном кринолине белоснежного платья. Но все же успела.
Грудью — почти обнаженной, платье было открытым — упала на изысканное сантехническое творение от Villeroy, содрогнулась в жестоком приступе тошноты.
— Проклятое martini!
Тонкая рука с хищными ногтями нащупала хромовую кнопку, бачок разразился маленьким водопадом.
Долли зачерпнула пригоршню холодной воды, жадно напилась.
Мокрой ладонью провела по лицу и шее.
Тряхнула головой, отбрасывая назад тяжелые пряди роскошных волос — взгляд уперся в картину над унитазом.
Обнаженная женщина на корточках бесстыже раздвинула ноги. Карандашный рисунок Дали куплен на «Sotheby's» за полтора миллиона долларов.
— Было от чего сходить с ума!
Изысканного шарма Гала Долли не понимала. Но рисунок нравился.
По крайней мере она нашла ему подобающее место, хотя оценить этот шаг по-настоящему смогли единицы. Куда больше было воплей про очередной эпатаж, пренебрежение общественным мнением. И моралью.
Боже правый!
Самые мерзкие скоты на свете более всего любят рассуждать о морали. Грязные пакостники. Похотливые животные. Как они смакуют это идиотское словечко! Пробуют на зубок, катают погаными языками в вонючих ртах.
Мораль!
Плевать она хотела на их мораль.
«Вот моя мораль!» — подумала Долли, обнимая унитаз, и, несмотря на мерзкое состояние души и тела, засмеялась.
Шутки шутками, но началось все именно с унитаза.
Было время, когда Долли не очень-то любила об этом вспоминать. Однако ж ей напоминали. Постоянно.
С подлым, злорадным упрямством глянцевые журналы публиковали фотографию двадцатитрехлетней давности — хрупкая обнаженная девочка, очаровательная и невинная, на… унитазе.
Она же — в спальне, на узкой, почти детской кроватке, неумело мастурбирует.
Она же с подругой-ровесницей — первые пугливые ласки.
Впечатление было такое, будто негодяй-фотограф каждый раз караулил, заставал врасплох и снимал девочку против ее воли. Но это только добавило перца.
Альбом, состоящий из трех десятков черно-белых снимков, стал сенсацией.
Шел 1977 год.
Америка проветривала закоулки, избавляясь от духа бунтарской вольницы, сживалась с образом респектабельной, благочестивой и почти пуританской страны. Но! Скандальную книгу смели с прилавков.
И — понеслось!
Съемки для «Playboy», мужских журналов — классом пониже, реклама белья и туалетных принадлежностей, бесконечные эротические — так утверждали продюсеры, остальным неизменно приходило на ум менее благозвучное «порнографические» — фильмы-однодневки.
Теперь До-До холодела при мысли, что в этом болоте могла увязнуть ее карьера.
К счастью, Мартин держал нос по ветру. Это он, двадцатипятилетний, не слишком удачливый папарацци, предложил ей сняться на унитазе. Они познакомились в «Тгоpicano», грязном клубе на задворках Голливуда. Здесь много пили, курили марихуану и развлекались, наблюдая за жестокими схватками борцов на заплеванном ринге, залитом пивом и кровью.
— Я сниму тебя так, что у всех самцов в этом паршивом, загаженном раю потекут слюнки.
— Что для этого нужно?
— Двадцать долларов, детка. Нужно купить, а потом проявить пленки. И напечатать фото. За работу я не возьму ни цента.
— Okay!
Долли согласилась легко.
В отличие от большинства искателей киношного счастья денег у нее было достаточно — многочисленное и очень богатое семейство в Техасе выбор младшей дочери, разумеется, шокировал, но не настолько, чтобы лишить ее содержания.
Позже благочестивая родня не раз пожалеет об этом. А пока Долли благополучно подвизалась в Лос-Анджелесе третий месяц. Мартин — больше года.
Голливуд обманул обоих.
Впрочем, с Долли он вел себя довольно сносно. Агентов пленила ее хрупкая красота. К тому же девочка была неглупа, ухоженна, прилично одета. Ее охотно брали на пробы. А после… вежливо указывали на дверь. Красивых — и даже очень красивых — девушек в барах на Santa Monica хватало. Требовались способные.
Мартину было сложнее.
Люди обожают разглядывать в журналах пикантные фото знаменитостей, при этом мало кто симпатизирует папарацци. Надо ли говорить, что сами знаменитости их ненавидят. Иногда боятся. Но от этого ненавидят еще сильнее. И часто дают волю чувствам. Или рукам.
Теперь за плечами было двадцать пять лет счастливого супружества.
Впрочем, счастливым оно было все же относительно.
Спасена была жизнь женщины, но — увы! — не ее здоровье.
Двадцать пять лет миссис Паркер опасно балансировала если не на грани жизни и смерти, то уж точно — между полной неподвижностью и постоянным страхом оказаться прикованной к постели. Периодически болезнь брала верх — многие месяцы женщина провела в инвалидном кресле.
Потом наступало облегчение, она вставала, двигалась, но и тогда не ощущала себя полноценной — боязнь, что в любую минуту тело откажет снова, жила в ней постоянно. Страдания, разумеется, не проходили бесследно — душевное состояние миссис Паркер оставляло желать лучшего. Ситуация менялась с каждым годом, причем не в лучшую сторону.
Правда, менялась она довольно медленно — это было единственным утешением. Довольно слабым, впрочем.
Что оставалось Ральфу?
Надеяться на то, что душевная болезнь не перегонит физическую — женщина умрет раньше, чем лишится рассудка.
И он надеялся.
«Быть может, — размышляя, доктор Паркер шел еще дальше, — Господь будет милосерден и мы умрем вместе, прежде чем это случится. Автомобильная катастрофа, например?..»
Со стороны это выглядело странно — красивый, полный сил моложавый мужчина безумно любил свою искалеченную жену.
На протяжении всех двадцати пяти лет.
— Ты хорошо себя чувствуешь, детка?
— Почему ты спросил?
— Я задаю этот вопрос постоянно, каждый день, а иногда — по нескольку раз на день, разве ты не замечала? Потому что люблю тебя и беспокоюсь о тебе. Это естественно, по-моему.
— Ты говорил не так, как всегда.
— Тебе показалось.
— Нет, не показалось. Я знаю все твои интонации. Сейчас ты встревожен. Почему? Мне станет хуже?
— Тебе станет хуже, детка, если ты и дальше будешь себя накручивать. Мнительность — самый болезнетворный микроб из всех, которые мне известны.
— Это не мнительность, Ральф, это страх. Я ужасно боюсь, что это случится именно теперь и мы не сможем поехать. Ужасно боюсь.
— Уверяю, совершенно напрасно. Хотя, откровенно говоря, меня не слишком вдохновляет это путешествие.
— Но, Ральф! Умоляю тебя! Мы столько говорили об этом — ты согласился! Зачем же снова? Зачем ты мучаешь меня? Это жестоко.
Успокойся, дорогая, пожалуйста, успокойся. Я да слово и не намерен брать его обратно. Мы едем. Едем. Слышишь? Мы едем! Но отношение мое к этой затее не изменилось. С этим ничего не поделаешь.
— Дай слово! Поклянись, что ты не передумаешь и не станешь делать ничего такого…
— Какого?
— Такого… Чтобы помешать мне поехать.
— Клянусь. Но скажи, ради всего святого, зачем мы тащим за собой машину? Кого ты собираешься потрясти за океаном? Где кататься?
— Господи, Ральф! Ты все начинаешь сначала. Тысячу раз я объясняла тебе — это мечта. Давняя, детская, сокровенная мечта. Я хотела роскошный автомобиль. Я видела себя за рулем. Я мечтала прокатиться по улицам, чтобы все оборачивались мне вслед.
— Я знаю, детка. И я подарил тебе автомобиль. И ты катаешься на нем, когда пожелаешь. И все оборачиваются тебе вслед.
— Это совсем не то, Ральф, как ты не понимаешь! Совсем не то! Это другой город и другие люди. Они знают меня — миссис Паркер, знают, что я твоя жена и ты подарил мне эту машину. Это другое! Я хочу на те улицы, которые видела в детстве. По ним я мечтала ездить. И я прокачусь по ним, чего бы это ни стоило! Послушай, Ральф, ты не смеешь мне мешать. Это последняя — может быть — радость, которую мне дано испытать. Тебе ли не знать, Ральф, сколько мне еще осталось? Тебе ли не знать?
Это был запрещенный прием.
Впрочем, последнее время женщина пользовалась им довольно часто.
Ей было слишком хорошо известно, что на доктора Паркера это действует безотказно. Так случилось и теперь.
Ральф сдался.
И мысленно дал себе слово больше никогда не возвращаться к этой теме.
По крайней мере до той поры, пока странный каприз жены не будет исполнен.
До конца.
3 апреля 2002 года
9 часов 15 минут
— Я чувствую себя последним скотом, Полли, но не могу отправить вас спать. Для вашей светлой головы есть работа. Срочная, увы!— Вы будете скотом, Стив, если сами завалитесь спать.
— Упаси Боже!
— Вот и я о том же. Пойдемте пить кофе и начнем работать.
— Работать можно и за кофе — дело пойдет быстрее, и я наконец смогу отпустить вас с чистым сердцем.
Яркие солнечные пятна рассыпались по зеленому убранству Belgrave Square.
Косые лучи пронизывали пышные кроны деревьев, и оттого нарядная листва золотилась.
На газонах еще лежала свежая роса, прохладные слезы отступившей ночи. Но и ей перепало по солнечному зайчику — капли искрились, переливаясь всеми цветами радуги, словно рассеянная красавица рассыпала в траве горсть драгоценных камней или сорвалась с ее лебединой шеи, разлетевшись по ветру, нитка бесценных бус.
Оказавшись на улице, они на секунду зажмурились.
Плотные шторы в кабинете Стива были задернуты, потому казалось, что бессонная ночь продолжается и повсюду в мире царит полумрак.
Ослепительное утро стало для них полной неожиданностью.
— Черт побери, Полли, жизнь проходит мимо. И какая жизнь!
— Подождите, Стив, вот отправимся в плавание…
— И что? Мы так же не заметим атлантических просторов, как проморгали нынешнее утро. Можете не сомневаться.
— Нет уж! Вы — как хотите, а я могу работать головой, анализировать и все такое прочее, лежа на палубе в шезлонге. И будьте уверены, никому не удастся выманить меня оттуда. И потом — утро мы все-таки не проморгали. Иначе с чего бы возник разговор?
— Уступаю железной логике. Жизнь прекрасна.
В маленьком уютном баре на углу они спросили кофе. Свежие горячие сандвичи были необычайно вкусны. И завтрак вышел на славу.
На время они даже забыли о работе, которой предстояло заняться.
Но скоро приподнятое утреннее настроение уступило место привычному, деловому. Проблема была сложной.
И требовала незамедлительного решения.
— Итак, будем исходить из того, что мадам Лавертен намерена преподнести нам массовое отравление. Каким способом она собирается это сделать?
— Согласен. Поэтому давайте о способах.
— Первое — и самое вероятное — пищевое отравление. Почему вероятное, понятно, да? Во-первых, это проще всего. Надо только проникнуть на кухню.
— На камбуз.
Пусть так, сути не меняет. Надо проникнуть на камбуз, что, в принципе, возможно, и всыпать или влить в котел какую-то отраву. Во-вторых, этот способ ею, так сказать, уже опробован. Не слишком, правда, удачно, но, думаю, соответствующие выводы из него сделаны. И кстати первое пророчество Габи касалось именно отравления Представляете? Не думаю, что она об этом забыла. Дама наверняка суеверна — совпадение должно ее вдохновить И наконец, третье. Самый, пожалуй, убедительный аргумент в пользу этой версии — ее внезапный интерес к кулинарии.
— Принимается. Версия номер один самая убедительная. Другие?
— Химикаты или болезнетворные микробы. Нечто рас сыпанное, разлитое или распыленное в воздухе. В принципе, возможно и даже несколько упрощает задачу — не нужно никуда проникать. Просто разбить ампулу или открыть флакон в людном месте. Но! Как при этом уберечься самой! Не станет же она надевать противогаз в ресторане? Или на палубе? Ясно, что нет. Не думаю также, что мадам намерена уйти из жизни вместе с другими. Ее ожидает былая слава. Из-за нее, собственно, затевается весь сыр-бор. Нет. умирать она не захочет.
— Противоядие?
— Может быть — в принципе. Но, откровенно говоря, слишком сложно. И потом, все это надо еще раздобыть — и химикаты, и бактерии, и противоядие. В аптеке, как вы понимаете, они не продаются.
— Мышьяк — тоже.
— И тем не менее она его раздобыла. Однажды.
— Согласен. Вторая версия не выдерживает критики Еще?
Они вышли из бара и направились к Downshire House.
Солнце было по-прежнему ласковым, и яркая зелень красиво оттеняла белые особняки, но больше они не обращали на это внимания.
Шторы в кабинете Стива так и остались задернутыми.
— Что ж, остановимся на первой версии.
— Это не значит, что другие следует отодвинуть и забыть. Я набросаю перечень вопросов, которые надо будет отследить. А первую отработаем сейчас. Начнем по крайней мере.
— С Богом!
— Устроить отравление она может двумя способами. Или заняться этим лично. Или нанять кого-то. Я, откровенно говоря, склоняюсь в пользу первого.
— Почему?
— Это больше в ее стиле. Не станет мадам Лавертен искать наемного убийцу, она доверяет только себе. И потом, найти такого человека непросто. Нужно вращаться в особом мире, иметь соответствующие связи и так далее. Нет. Сто к одному, что Габриэль выбрала первый вариант. Она попробует все сделать сама. И кстати, внезапный отъезд тоже говорит в пользу этого.
— Допустим. Хотя совсем исключать возможность наемного исполнителя я бы не стал. По поводу специфических связей — у нее могли быть соответствующие клиенты. Гангстеры, насколько я знаю, суеверны так же, как моряки и пилоты.
— И альпинисты, гонщики, каскадеры. Своего рода психологическая защита. Жизнь постоянно подвергается риску — людям спокойнее думать, что судьбу можно если не обмануть, то по крайней мере предугадать — отсюда приметы, суеверия, амулеты и прочее.
Пожалуй. Так вот, среди ее клиентов вполне могли оказаться крупные мафиози. Это раз. Второе. В числе пассажиров или экипажа может быть человек, преданный или — более того — обязанный мадам… ну, не знаю — жизнью что ли. Для которого ее просьба — закон. Допускаете?
— Допускаю. И не собираюсь ничего исключать. Мы сейчас бегло рассматриваем все версии. Выбираем самые вероятные. И отрабатываем их в первую очередь. Потом доберемся до других.
— Хорошо. Итак, она намеревается отравить нас собственноручно. Варианты?
— Их два. Она отправляется в плавание либо в числе пассажиров, либо как член экипажа.
— Это вряд ли.
— Почему? Говоря об экипаже, я имею в виду и обслуживающий персонал тоже — горничные, посудомойки, прачки, гладильщицы, актрисы и так далее… Ей пятьдесят два года, Стив. Она не старуха, почему бы не оказаться в их числе? Действовать будет намного легче, не надо тайком пробираться на камбуз. Согласитесь, пассажирке это будет не так-то просто.
— Значит, начнем с экипажа и обслуги.
— Выходит, так.
— Нам нужна женщина пятидесяти двух лет.
— Не обязательно. Возраст — вещь очень условная, тем более у француженок, тем паче — у парижанок. Мадам Лавертен может выглядеть и на сорок, и даже на тридцать пять. Впрочем, при желании она легко изобразит пожилую даму. Документы, разумеется, фальшивые.
— Но какой-то диапазон все же есть?
— От сорока до шестидесяти.
— Ничего себе! Но делать нечего. Другие параметры?
— Вот, пожалуй…
Стив потянулся к телефону.
— Кто-нибудь из аналитиков уже на месте? Отлично. Попроси его зайти ко мне прямо сейчас. Есть работа.
Молодой человек, вскоре заглянувший в кабинет руководителя службы безопасности, быстро справился с заданием.
Уже через час на стол Полины Вронской лег лист бумаги с аккуратным столбиком имен и фамилий.
Общим числом девятнадцать.
Еще через пару часов они снова встретились со Стивеном Муром в его кабинете.
Шторы на этот раз были открыты.
Комнату заливало яркое, пронзительное солнце.
— Итак, Полли?
— Я выбрала троих. Флоранс Дидье — пятьдесят три года. Гражданка Канады. Путешествует в одиночестве, Она прилетает из Оттавы в самый канун отплытия, девятого числа. Сейчас, надо полагать, еще дома. Достаточно будет просто поговорить с ней по телефону. Этим занимаются наши люди. Мария Фуже, сорок два года. Француженка. Горничная. Сейчас в Саутгемптоне. Документы уже проверяют. И наконец, Франсуаза де Грувель, пятьдесят шесть лет, швейцарская баронесса.
— Пассажирка, естественно?
— И да, и нет. Ей принадлежит «Sweet road».
— Кондитерский гигант?
— И наш поставщик. Они поставляют все сладкое, что будет потребляться на борту, — от кремов до шоколада. Баронесса пожелала контролировать все лично.
— Она, я думаю, дама светская.
— Как сказать. Десять лет назад барон де Грувель оставил ее при скандальных обстоятельствах. Сбежал с юной стриптизершей. Баронесса, надо полагать, сильно страдала. По крайней мере с той поры живет отшельницей, на людях появляется редко, в самых крайних случаях.
— Но отправляется в круиз?
— Это очень, очень странно.
— Что мы предпринимаем?
— Сейчас ей пытаются дозвониться. Не уверена, впрочем, что это будет легко. Но скоро узнаем. Я просила доложить, как только будут первые результаты.
— Интересно.
Стив нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
Ждать, однако, пришлось недолго.
Сложный механизм службы безопасности оказался на высоте. Пришедший с докладом сотрудник обладал исчерпывающей информацией. Относительно всех женщин.
За исключением одной.
— Связаться с госпожой де Грувель не удалось.
— Она не захотела говорить?
— Ничего подобного, мэм. Ее просто не оказалось дома. Три дня назад дама отбыла на отдых.
— И куда же?
— На Сейшелы.
— Это точно?
— Так утверждают два человека. Горничная. И адвокат. Мы решили, что их свидетельств достаточно.
— Боюсь, что нет.
— Простите, сэр?
— Нет, ничего. К вам нет претензий. Спасибо. Можете идти.
Стив дождался, пока за сотрудником закроется дверь.
— Отдыхать на Сейшелы? Перед морским круизом? Не слишком-то похоже на правду, а, Полли?
— Совсем не похоже.
— Значит — она?
— Допускаю.
— А куда подевалась настоящая баронесса?
— Пока не знаю. Откровенно говоря, в голову приходят нехорошие мысли. Хотя, возможно, она благополучно отдыхает на Сейшелах.
— Что будем делать? Слетаем на Сейшелы?
— Не думаю, что лорд Джулиан это одобрит. Будем ждать. Десятого числа на борт «Титаника» поднимется женщина. Нам останется только выяснить, настоящая это баронесса или нет…
— Подложим горошину под ее перину.
— Это идея!
— Не слишком удачная. К тому же я не люблю ждать.
— Прикажете лететь на Сейшелы?!
— Попробую зайти с другой стороны. Говорите, у вас нехорошие предчувствия? А где живет наша дорогая баронесса?
— В Монтрё.
— Райский уголок.
Стив снова взялся за телефон.
— Привет, Макс. Уверен, что поймал тебя на лыжне. Вот только — где? Сент-Мориц? Кштадт? Давос? Ладно, сдаюсь… Нет, моя бледная тень… Не шучу. От меня давно осталось слабое воспоминание. Исключительно в сердцах таких верных друзей, как ты, старина… На работе? В том самом ужасном кабинете во Дворце правосудия? Не верю! Сезон еще не закрыт! Ты стареешь, Макс. Или всерьез рассчитываешь на повышение. Отрицать бесполезно. По делу. Ты прав, чертов скептик. Но для тебя это совершенно плевое дельце, ей-богу!.. Мне нужны трупы. Неопознанные трупы в окрестностях Монтрё. И вообще — все несчастные случаи в тех же краях, жертвами которых стали женщины приблизительно пятидесяти лет. И всего-то, Макс, — оцени мою деликатность! — всего-то за три последних дня. Не правда ли, сущий пустяк? Если позволишь, предпочту остаться на связи… Минут десять?! Ты слишком любезен. Я готов ждать сутки.
Ждать, однако, не пришлось и десяти минут.
— Да?.. Клянусь, старина, мне об этом ничего не было известно. Просто предположение… Почему нелепое?.. Вы, без сомнения, одна из самых благополучных стран в мире Но только не говори мне, что у вас не убивают вообще… Согласен, редко, но все же… Ладно. Расскажи мне про нее… Не опознана? И никаких соображений? Мотивы и все такое… Wow! Какая занимательная история, старина. Чертовски занимательная. И знаешь что, Макс, я намерен рассчитаться с тобой немедленно. Первое — покаяться. Я действительно предполагал нечто подобное. Второе. Услуга — за услугу. Идет?.. Очень просто. Хотя — не поклянусь честью. Словом, у меня есть некоторые основания полагать, что ваша утопленница не кто иная, как баронесса де Грувель… Она самая… Позволь мне пока не отвечать на этот вопрос. К тому же есть вероятность, что я ошибся. Но если угодил в десятку, не сочти за труд — порадуй старика Мура. Приятно будет услышать, что его мозги еще не совсем заплесневели…
Стив продиктовал собеседнику номер телефона. Аккуратно опустил трубку. Взглянул на Полину лукаво и многозначительно.
Но не произнес ни слова.
Она улыбнулась:
— В Москве у вас тоже есть такие друзья?
— Целая дюжина. Если не больше.
— «Холодной войны» не будет.
— Не факт. И при чем здесь Москва? Вам что же, совсем не интересно, о чем поведал мой швейцарский друг.
— Очень интересно, но вам угодно теперь наслаждаться эффектной паузой. Не смею вас лишать удовольствия.
Он коротко засмеялся.
И сразу же стал серьезным.
— Труп женщины приблизительно пятидесяти пяти лет обнаружен у самого берега Женевского озера. Первого апреля. На окраине Монтрё. В том, что эта несчастная и есть, а вернее, была баронессой де Грувель, я не сомневаюсь. Почти. Слишком уж все сходится. Но! Что по-настоящему поразило меня в этой истории, даже потрясло… И вообще… Словом, мистика. Из-за этой утопленницы полицейский застрелил человека. Невиновного, как выяснилось. Между прочим, вашего соотечественника.
— Боже правый! Но почему?..
— Парень зачем-то бросился бежать да еще сбил полицейского с ног. Тот…
Телефон не дал ему договорить.
Отвечая на звонок, Стив не слишком плотно прижал трубку к уху, к тому же собеседник на том конце провода, похоже, кричал.
Каждое его слово Полина слышала отчетливо.
— Ты работаешь на дьявола, Мур! Или он работает на тебя. А может — ты и есть дьявол, кто вас там разберет!
4 апреля 2002 года
16 часов 40 минут
Наверху, в спальне, что-то упало со страшным грохотом, и сразу же раздались ругательства — обладательница простуженного контральто бранилась изощренно. Портовым грузчикам — окажись они поблизости — было бы чему поучиться.Впрочем, никаких портовых грузчиков поблизости не было.
Зато были две горничные, пожилой камердинер и телохранитель — молодой смуглый атлет, одетый, несмотря на жару, в темный — как полагается — костюм. Все трое почувствовали себя неуютно.
Долли проснулась. А каждый день, проведенный рядом с Долли, был испытанием на прочность. Выдерживали немногие.
Однако на смену выбывшим немедленно налетала стая претендентов, желающих пополнить многочисленную свиту Долли Дон. Несравненной, очаровательной, отвратительной, безобразной, великой и ужасной.
Эпитеты, которыми награждали Долли на протяжении последних двадцати лет — вздумай кто собрать их в одном переплете, — могли составить увесистую книгу страниц на двести и притом были крайне противоречивы.
Многие взаимоисключали друг друга.
Но когда речь заходила о неистовой До-До — это было в порядке вещей. Ее превозносили до небес — и люто ненавидели. Третьего не существовало.
По определению.
Надо полагать, что именно это весомое обстоятельство подняло планку ее годового дохода до рекордной отметки — шестьдесят девять миллионов долларов.
Далеко позади остались великие из великих.
Легенды, мифы, любимицы и фаворитки прославленной — теперь уже в веках — фабрики грез. Злопыхатели прикусывали языки, давились бессильной яростью, но не могли не признать — она первая. Но — право же — все это были сущие пустяки по сравнению с жестоким похмельем, мучимая которым проснулась нынче Долли.
Что-то было не так.
Долли поняла это, не открывая глаз, не чувствуя еще пульсирующей боли в висках, горькой сухости во рту.
Что-то было не так.
Тяжелые веки разлепились с трудом, и сразу же в глазах защипало. Проклятая тушь! О том, чтобы смыть косметику вчера, не могло быть и речи. Это понятно.
Но почему так светло?
Яркий неживой свет лился откуда-то сверху, с потолка, множился, отражаясь в огромных зеркалах.
Долли медленно огляделась — и первое хриплое ругательство сорвалось с ее губ.
Ну разумеется!
Она заснула в ванной. Впрочем, эта ванная комната была скорее будуаром и тренажерным залом одновременно.
Эклектика безраздельно господствовала в ее доме.
Причудливые фантазии До-До превратили просторный особняк на вершине Hollywood Hill в странную экзотическую обитель то ли богини, то ли жрицы порока, то ли преуспевающей business woman из числа самых успешных обитательниц Пятой авеню.
Долли потянулась, кушетка — неожиданная в своем византийском великолепии среди лаконичного авангарда — была мягкой, но узкой, к тому же причудливо изогнутой — ноги затекли и сейчас казались чужими.
Пружинистое движение тела немедленно отозвалось в голове — дремавшая боль встрепенулась. Крохотными молоточками дробно застучала в висках. Пудовым молотом ухнула в затылке.
И сразу же отвратительный горячий комок пополз к горлу — До-До собралась было привычно ругнуться, но не успела — тряпичной куклой свалилась с кушетки, торопливо поползла к унитазу. Запуталась в роскошном кринолине белоснежного платья. Но все же успела.
Грудью — почти обнаженной, платье было открытым — упала на изысканное сантехническое творение от Villeroy, содрогнулась в жестоком приступе тошноты.
— Проклятое martini!
Тонкая рука с хищными ногтями нащупала хромовую кнопку, бачок разразился маленьким водопадом.
Долли зачерпнула пригоршню холодной воды, жадно напилась.
Мокрой ладонью провела по лицу и шее.
Тряхнула головой, отбрасывая назад тяжелые пряди роскошных волос — взгляд уперся в картину над унитазом.
Обнаженная женщина на корточках бесстыже раздвинула ноги. Карандашный рисунок Дали куплен на «Sotheby's» за полтора миллиона долларов.
— Было от чего сходить с ума!
Изысканного шарма Гала Долли не понимала. Но рисунок нравился.
По крайней мере она нашла ему подобающее место, хотя оценить этот шаг по-настоящему смогли единицы. Куда больше было воплей про очередной эпатаж, пренебрежение общественным мнением. И моралью.
Боже правый!
Самые мерзкие скоты на свете более всего любят рассуждать о морали. Грязные пакостники. Похотливые животные. Как они смакуют это идиотское словечко! Пробуют на зубок, катают погаными языками в вонючих ртах.
Мораль!
Плевать она хотела на их мораль.
«Вот моя мораль!» — подумала Долли, обнимая унитаз, и, несмотря на мерзкое состояние души и тела, засмеялась.
Шутки шутками, но началось все именно с унитаза.
Было время, когда Долли не очень-то любила об этом вспоминать. Однако ж ей напоминали. Постоянно.
С подлым, злорадным упрямством глянцевые журналы публиковали фотографию двадцатитрехлетней давности — хрупкая обнаженная девочка, очаровательная и невинная, на… унитазе.
Она же — в спальне, на узкой, почти детской кроватке, неумело мастурбирует.
Она же с подругой-ровесницей — первые пугливые ласки.
Впечатление было такое, будто негодяй-фотограф каждый раз караулил, заставал врасплох и снимал девочку против ее воли. Но это только добавило перца.
Альбом, состоящий из трех десятков черно-белых снимков, стал сенсацией.
Шел 1977 год.
Америка проветривала закоулки, избавляясь от духа бунтарской вольницы, сживалась с образом респектабельной, благочестивой и почти пуританской страны. Но! Скандальную книгу смели с прилавков.
И — понеслось!
Съемки для «Playboy», мужских журналов — классом пониже, реклама белья и туалетных принадлежностей, бесконечные эротические — так утверждали продюсеры, остальным неизменно приходило на ум менее благозвучное «порнографические» — фильмы-однодневки.
Теперь До-До холодела при мысли, что в этом болоте могла увязнуть ее карьера.
К счастью, Мартин держал нос по ветру. Это он, двадцатипятилетний, не слишком удачливый папарацци, предложил ей сняться на унитазе. Они познакомились в «Тгоpicano», грязном клубе на задворках Голливуда. Здесь много пили, курили марихуану и развлекались, наблюдая за жестокими схватками борцов на заплеванном ринге, залитом пивом и кровью.
— Я сниму тебя так, что у всех самцов в этом паршивом, загаженном раю потекут слюнки.
— Что для этого нужно?
— Двадцать долларов, детка. Нужно купить, а потом проявить пленки. И напечатать фото. За работу я не возьму ни цента.
— Okay!
Долли согласилась легко.
В отличие от большинства искателей киношного счастья денег у нее было достаточно — многочисленное и очень богатое семейство в Техасе выбор младшей дочери, разумеется, шокировал, но не настолько, чтобы лишить ее содержания.
Позже благочестивая родня не раз пожалеет об этом. А пока Долли благополучно подвизалась в Лос-Анджелесе третий месяц. Мартин — больше года.
Голливуд обманул обоих.
Впрочем, с Долли он вел себя довольно сносно. Агентов пленила ее хрупкая красота. К тому же девочка была неглупа, ухоженна, прилично одета. Ее охотно брали на пробы. А после… вежливо указывали на дверь. Красивых — и даже очень красивых — девушек в барах на Santa Monica хватало. Требовались способные.
Мартину было сложнее.
Люди обожают разглядывать в журналах пикантные фото знаменитостей, при этом мало кто симпатизирует папарацци. Надо ли говорить, что сами знаменитости их ненавидят. Иногда боятся. Но от этого ненавидят еще сильнее. И часто дают волю чувствам. Или рукам.