Страница:
Мунэнобу, молочный брат принца, тоже был среди воинов его свиты. Увидев, что врагов много, и зная, что конь под ним слабосильный, он еще раньше нырнул в пруд на равнине Ниино, притаился под плавучими водорослями и, дрожа от страха, лежал в воде. Враги промчались мимо, но, спустя недолгое время, несколько сот всадников с шумом, с победными криками проскакали обратно. Мунэнобу осторожно глянул сквозь водоросли и увидел, что они везут на носилках обезглавленное тело в белой одежде. «Кто бы это мог быть?» — подумал он, но, приглядевшись, понял, что то был принц, ибо за поясом убитого все еще торчала флейта «Веточка», которую принц просил положить с ним в гроб в случае его смерти. Мунэнобу охватило безудержное желание выскочить из укрытия и припасть к телу принца, но страх оказался сильнее. Когда враги скрылись вдали, он выбрался из воды, выжал мокрую одежду и, горько плача, возвратился в столицу; однако там всеобщее презрение стало его уделом.
А в это время более семи тысяч монахов монастыря Кофукуд-зи, вооруженные до зубов, выступили на помощь принцу. Передовой отряд их уже достиг Кодзу, а главные силы все еще толпились у Южных ворот монастыря. Узнав, что принц убит у храма Комёдзэн, монахи пали духом. Отряды остановились, плача и сокрушаясь.
Да, горестна судьба принца, погибшего, не дождавшись подмоги; а помощь была так близко, всего в пятидесяти те!
13. ПОСТРИЖЕНИЕ МАЛЮТКИ-ПРИНЦА
14. ПРОРИЦАТЕЛЬ ТОДЗЁ
15. ПТИЦА-ЧУДИЩЕ НУЭ [43]
16. СОЖЖЕНИЕ ОБИТЕЛИ МИИДЭРА
СВИТОК ПЯТЫЙ
1. ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ
А в это время более семи тысяч монахов монастыря Кофукуд-зи, вооруженные до зубов, выступили на помощь принцу. Передовой отряд их уже достиг Кодзу, а главные силы все еще толпились у Южных ворот монастыря. Узнав, что принц убит у храма Комёдзэн, монахи пали духом. Отряды остановились, плача и сокрушаясь.
Да, горестна судьба принца, погибшего, не дождавшись подмоги; а помощь была так близко, всего в пятидесяти те!
13. ПОСТРИЖЕНИЕ МАЛЮТКИ-ПРИНЦА
Наступил вечер, и воины Тайра возвратились в Рокухару, высоко подняв на кончиках мечей и алебард сотни отрезанных голов своих недругов. Далеко окрест раздавались их смех и бранные крики. Словами не передать, как страшно то было! Голову Ёрима-сы не нашли, ибо Тонау отрезал ее и погрузил глубоко в воды реки Удзи; но головы обоих его сыновей удалось отыскать в разных местах. Голову принца опознать было нелегко, ибо мало кому из Рокухары доводилось бывать у него во дворце. Тогда послали за Саданари, главным придворным лекарем. В минувшие годы он не раз лечил принца, и Тайра надеялись, что он сумеет удостоверить, кому принадлежала отрезанная голова. Но Саданари, сославшись на нездоровье, уклонился от участия в таком деле. В конце концов в Рокухару вызвали даму, давнишнюю возлюбленную принца. Принц горячо любил ее, у нее были от него дети. Уж кто-кто, а она бы его узнала... Едва взглянув, она закрыла лицо рукавом и залилась слезами. Так убедились, что отрезанная голова действительно принадлежала принцу.
У принца Мотихито было много детей от разных женщин, в том числе сын семи лет и пятилетняя дочь от некоей госпожи Самми-но Цубонэ, дочери Моринори, правителя земли Иё. Она служила при дворе принцессы Хатидзё37 и жила во дворце принцессы вместе с детьми. Правитель-инок послал к принцессе князя Еримори, своего брата, велев сказать: «У принца Мотихито много детей. О дочерях речи нет, а сына извольте тотчас отправить ко мне!»
— На рассвете, едва дошла до нас весть о гибели принца, — отвечала принцесса, — кормилица мальчика, как видно, помутившись в рассудке, скрылась неизвестно куда и утащила с собой ребенка. Истинная правда, здесь его больше нет!
Князю Ёримори не оставалось ничего другого, как передать Правителю-иноку слова принцессы.
— Где ему быть, как не у нее во дворце! — сказал Киёмори. — В таком случае возьми самураев и отыщи мальчишку!
Князь Ёримори был женат на госпоже Сайсё, кормилице, воспитавшей принцессу. Он часто наведывался к ней во дворец, навещая свою супругу, и принцесса с детских лет к нему привязалась38. Но с той минуты, как он явился, требуя выдать малютку-принца, она охладела к нему, словно к чужому, и ожесточилась против него сердцем.
— Раз уж так вышло, — сказал маленький принц, которого все это время прятали во дворце, — вам навряд ли удастся скрыть меня. Лучше уж выдайте меня этим людям!
— В такие годы, — молвила принцесса, — дети обычно еще не понимают, что творится на свете. Больно слышать его слова! Бедняжка тревожится, что из-за него мне грозит беда! Я лелеяла его с младенческих лет, но, увы, напрасны мои заботы! — И она заплакала, не в силах сдержать слезы.
Когда князь Ёримори вторично потребовал выдать принца, принцесса, бессильная помешать ему, в конце концов передала ему мальчика. Мать ребенка, Самми-но Цубонэ, онемела от горя, ибо думала, что расстается с сыном навеки. Словно в каком-то страшном сне, она одела его и, заливаясь слезами, расчесала, пригладила ему волосы. Принцесса, дамы ее свиты, служанки — все проливали горькие слезы. Князь Ёримори принял малютку-принца, усадил в карету и отвез в Рокухару.
Увидев принца, князь Мунэмори предстал пред отцом своим, Правителем-иноком, и сказал:
— Не знаю отчего, но только мне почему-то нестерпимо жаль этого малыша. Прошу вас, пощадите его вопреки всем порядкам и отдайте на мое попечение!
— В таком случае пусть он тотчас же примет постриг! — распорядился Правитель-инок.
Князь Мунэмори сообщил о решении отца принцессе; та, разумеется, с радостью согласилась: «Только поскорее, прошу вас!» Так маленький принц стал монахом, и его отдали в ученики настоятелю храма Добра и Мира, Ниннадзи. Впоследствии он стал настоятелем Восточного храма Тодзи в столице. Покойный епископ Досон — это и есть тот самый маленький принц.
У принца Мотихито было много детей от разных женщин, в том числе сын семи лет и пятилетняя дочь от некоей госпожи Самми-но Цубонэ, дочери Моринори, правителя земли Иё. Она служила при дворе принцессы Хатидзё37 и жила во дворце принцессы вместе с детьми. Правитель-инок послал к принцессе князя Еримори, своего брата, велев сказать: «У принца Мотихито много детей. О дочерях речи нет, а сына извольте тотчас отправить ко мне!»
— На рассвете, едва дошла до нас весть о гибели принца, — отвечала принцесса, — кормилица мальчика, как видно, помутившись в рассудке, скрылась неизвестно куда и утащила с собой ребенка. Истинная правда, здесь его больше нет!
Князю Ёримори не оставалось ничего другого, как передать Правителю-иноку слова принцессы.
— Где ему быть, как не у нее во дворце! — сказал Киёмори. — В таком случае возьми самураев и отыщи мальчишку!
Князь Ёримори был женат на госпоже Сайсё, кормилице, воспитавшей принцессу. Он часто наведывался к ней во дворец, навещая свою супругу, и принцесса с детских лет к нему привязалась38. Но с той минуты, как он явился, требуя выдать малютку-принца, она охладела к нему, словно к чужому, и ожесточилась против него сердцем.
— Раз уж так вышло, — сказал маленький принц, которого все это время прятали во дворце, — вам навряд ли удастся скрыть меня. Лучше уж выдайте меня этим людям!
— В такие годы, — молвила принцесса, — дети обычно еще не понимают, что творится на свете. Больно слышать его слова! Бедняжка тревожится, что из-за него мне грозит беда! Я лелеяла его с младенческих лет, но, увы, напрасны мои заботы! — И она заплакала, не в силах сдержать слезы.
Когда князь Ёримори вторично потребовал выдать принца, принцесса, бессильная помешать ему, в конце концов передала ему мальчика. Мать ребенка, Самми-но Цубонэ, онемела от горя, ибо думала, что расстается с сыном навеки. Словно в каком-то страшном сне, она одела его и, заливаясь слезами, расчесала, пригладила ему волосы. Принцесса, дамы ее свиты, служанки — все проливали горькие слезы. Князь Ёримори принял малютку-принца, усадил в карету и отвез в Рокухару.
Увидев принца, князь Мунэмори предстал пред отцом своим, Правителем-иноком, и сказал:
— Не знаю отчего, но только мне почему-то нестерпимо жаль этого малыша. Прошу вас, пощадите его вопреки всем порядкам и отдайте на мое попечение!
— В таком случае пусть он тотчас же примет постриг! — распорядился Правитель-инок.
Князь Мунэмори сообщил о решении отца принцессе; та, разумеется, с радостью согласилась: «Только поскорее, прошу вас!» Так маленький принц стал монахом, и его отдали в ученики настоятелю храма Добра и Мира, Ниннадзи. Впоследствии он стал настоятелем Восточного храма Тодзи в столице. Покойный епископ Досон — это и есть тот самый маленький принц.
14. ПРОРИЦАТЕЛЬ ТОДЗЁ
Другой сын принца Мотихито жил в городе Нара. Его опекун Сигэхидэ, правитель земли Сануки, тоже поспешил постричь ребенка в монахи, после чего бежал вместе с ним в северные края. Годы спустя, когда Ёсинака из Кисо с войском вошел в столицу, он привез с собой этого принца, намереваясь возвести его на престол. Отпраздновали его совершеннолетие, и принц снова превратился в мирянина. С тех пор его называли принц Кисо. И еще прозвали принцем-расстригой. В последующие годы он жил в Ноёри, в предместье Сага, и потому иногда называли его также принцем Ноёри.
В стародавние времена жил на свете прорицатель Тодзё, умевший по лицу человека провидеть его судьбу. Вельможам Удзи и Нидзё39 он предсказал: «Каждый из вас займет должность канцлера при трех государях и доживет до восьмидесяти лет!» И слова его сбылись. Министру Корэтике этот Тодзё опять-таки сказал правду40: «На вашем челе я вижу опалу!» А принц Сётоку предсказал императору Сюсуну: «Вы умрете насильственной смертью!» — и в самом деле, император пал от руки министра Мумако41. Великие мужи древности умели провидеть будущее, хоть и не считались кудесниками. Ныне же Сёнагон-Предсказатель Корэнага совершил пагубную ошибку!
В старые времена принцы Кэммэй и Гухэй42 были отпрысками мудрых, добродетельных государей, но тем не менее ни тот ни другой не унаследовали отцовского трона. Однако разве из-за этого учинили они мятеж? Был еще принц Сукэхито, третий сын императора Го-Сандзё, весьма отличавшийся в науках. Отец завещал передать ему трон после императора Сиракавы. Но император Сиракава почему-то не выполнил этого указания; в виде утешения он пожаловал сыну принца фамильное имя Минамото, сразу даровал третий придворный ранг, хотя тот не имел еще ни четвертого, ни даже пятого ранга, и назначил офицером придворной стражи. Так случилось, что основатель рода Минамото, простой вассал, сразу получил третий ранг. Это был первый случай столь внезапного возвышения, если не считать дайнагона Садаму, сына императора Саги — известного впоследствии как Левый министр Арихито.
Священнослужители, возносившие молитвы о победе над смутьяном принцем Мотихито, все получили награды. Киёмунэ, малолетнему сыну князя Мунэмори, пожаловали третий придворный ранг. В этом году ему исполнилось только двенадцать лет. Даже сам князь-отец его в таком возрасте не имел столь высокого звания! Ни разу еще не доводилось слыхать, чтобы кто-нибудь, кроме сыновей канцлера, разом попал в вельможи! Указ гласил, что звание это дано в награду за одоление смутьянов — Минамо-то, Мотихито и Ёримасы. Мотихито Минамото — так именовали теперь покойного принца. Мало того, что Тайра убили отпрыска императорского дома, родного сына августейшего владыки, — теперь они посмертно унизили его до положения рядового вассала. О, гнусный поступок!
В стародавние времена жил на свете прорицатель Тодзё, умевший по лицу человека провидеть его судьбу. Вельможам Удзи и Нидзё39 он предсказал: «Каждый из вас займет должность канцлера при трех государях и доживет до восьмидесяти лет!» И слова его сбылись. Министру Корэтике этот Тодзё опять-таки сказал правду40: «На вашем челе я вижу опалу!» А принц Сётоку предсказал императору Сюсуну: «Вы умрете насильственной смертью!» — и в самом деле, император пал от руки министра Мумако41. Великие мужи древности умели провидеть будущее, хоть и не считались кудесниками. Ныне же Сёнагон-Предсказатель Корэнага совершил пагубную ошибку!
В старые времена принцы Кэммэй и Гухэй42 были отпрысками мудрых, добродетельных государей, но тем не менее ни тот ни другой не унаследовали отцовского трона. Однако разве из-за этого учинили они мятеж? Был еще принц Сукэхито, третий сын императора Го-Сандзё, весьма отличавшийся в науках. Отец завещал передать ему трон после императора Сиракавы. Но император Сиракава почему-то не выполнил этого указания; в виде утешения он пожаловал сыну принца фамильное имя Минамото, сразу даровал третий придворный ранг, хотя тот не имел еще ни четвертого, ни даже пятого ранга, и назначил офицером придворной стражи. Так случилось, что основатель рода Минамото, простой вассал, сразу получил третий ранг. Это был первый случай столь внезапного возвышения, если не считать дайнагона Садаму, сына императора Саги — известного впоследствии как Левый министр Арихито.
Священнослужители, возносившие молитвы о победе над смутьяном принцем Мотихито, все получили награды. Киёмунэ, малолетнему сыну князя Мунэмори, пожаловали третий придворный ранг. В этом году ему исполнилось только двенадцать лет. Даже сам князь-отец его в таком возрасте не имел столь высокого звания! Ни разу еще не доводилось слыхать, чтобы кто-нибудь, кроме сыновей канцлера, разом попал в вельможи! Указ гласил, что звание это дано в награду за одоление смутьянов — Минамо-то, Мотихито и Ёримасы. Мотихито Минамото — так именовали теперь покойного принца. Мало того, что Тайра убили отпрыска императорского дома, родного сына августейшего владыки, — теперь они посмертно унизили его до положения рядового вассала. О, гнусный поступок!
15. ПТИЦА-ЧУДИЩЕ НУЭ [43]
Ёримаса, потомок в пятом колене славного Райко44, правителя земли Сэтцу, и внук Ёрицуны, правителя земли Микава, был сыном Накамасы, хранителя Оружейной палаты. В смуту Хогэн он сражался на стороне государя Го-Сиракавы, проявил немалую доблесть, однако не получил никакой награды; в смуту Хэйдзи, покинув своих сородичей, снова встал на сторону государя, но и тут не удостоился никакого вознаграждения. Долгие годы прослужил он в дворцовой страже, но права бывать во дворце так и не получил. Только в преклонном возрасте, когда уже приблизилась старость, он обрел наконец это почетное право. Случилось это благодаря стихотворению танка, в котором он излил свою душу:
А прославился Ёримаса вот каким подвигом. В минувшие годы Нимпё, в царствование государя Коноэ, императора каждую ночь мучили таинственные припадки, он терял сознание от страха. Созвали священнослужителей самых высоких рангов, умевших творить заклятья, читали молитвы, самые сокровенные и святые, но все напрасно — каждую ночь, в час Быка , у государя начинался припадок. В этот час над рощей за Третьей Восточной дорогой клубами вздымалась черная туча, нависала над дворцом и причиняла государю страдания.
Царедворцы стали держать совет. В былое время, в годы Канд-зи, при императоре Хорикаве, тоже случилось нечто подобное — каждую ночь императора мучили припадки. В ту пору встал на страже на широком помосте во дворце Небесный Чертог, Сисин-дэн, самурай Ёсииэ Минамото. Когда приблизилось время мучений государя, он трижды со звоном спустил тетиву боевого лука и громким голосом возгласил:
— Я, Ёсииэ Минамото, в прошлом правитель земли Муцу, стою здесь на страже! — И так устрашающе звучал его голос, что у всех, слышавших его слова, волосы встали дыбом, а припадки государя с той поры прекратились.
И вот решено было по примеру былых времен поручить охрану государя кому-нибудь из воинов-самураев из семейств Тайра или Минамото. Выбор пал на Ёримасу, в ту пору хранителя Оружейной палаты.
— С древних времен императорский дом держит на службе воинов-самураев, дабы истребляли они бунтовщиков и расправлялись с ослушниками, — сказал Ёримаса. — Ныне, однако, мне приказано одолеть оборотня, невидимого глазу. О подобном я еще ни разу не слышал!
Тем не менее, повинуясь высочайшему повелению, Ёримаса явился во дворец, взяв с собой одного-единственного, самого надежного потомственного своего вассала Инохаяту, уроженца земли Тоотоми, в колчане у коего были стрелы, украшенные орлиными перьями. Сам же Ёримаса, в одноцветном охотничьем кафтане, взял лук, оплетенный пальмовым волокном, две стрелы с особо острым раздвоенным наконечником, украшенные перьями фазана, и встал на страже на широком помосте дворца Си-синдэн. А взял он всего две стрелы вот по какой причине: когда выбирали, кому поручить расправу с чудищем, первым назвал имя Ёримасы царедворец Масаёри, вот Ёримаса и решил, что если он промахнется и с первого же выстрела не поразит чудище, то второй стрелой пробьет голову этому Масаёри.
Как и ожидал Ёримаса, едва лишь приблизилось время мучений государя, над рощей, за Третьей Восточной дорогой, заклубились черные тучи и нависли над дворцовой крышей. Ёримаса поднял взгляд к небу и увидел в тучах очертания чудища. «Если промахнусь — не жить мне на свете!» — решил в душе Ёримаса. Медлить было нельзя; он вложил в лук стрелу, мысленно произнес молитву «Славься, бог Хатиман!» и что было сил натянул и спустил тетиву. С громким свистом вылетела стрела и поразила цель. «Попал!» — радостно вскричал Ёримаса. Инохаята бросился во двор, схватил чудище в тот самый миг, когда оно падало вниз, и пригвоздил к земле, девять раз кряду пронзив мечом. Тут сбежались придворные высоких и низких рангов с факелами в руках и разглядели чудище — голова обезьяны, тело барсука, змеиный хвост, тигриные лапы... А голос напоминал клики Нуэ, ночной птицы-оборотня. Словами не передать, как страшно было то чудище!
На радостях государь пожаловал Ёримасе меч. Назывался тот меч Царь Лев. Награду вручил Левый министр Ёринага. Он спустился с дворцовой лестницы, чтобы отдать меч Ёримасе: в этот миг в небе над головой пролетела кукушка46 и несколько раз громко пропела, ибо случилось все это как раз в середине четвертой луны.
Ёримаса опустился на одно колено и, расстелив по земле широкий рукав одежды, закончил:
— Он первый не только в воинской доблести, но и в искусстве стихосложения! — хвалили его и государь, и вассалы. А чудище положили в долбленый челн и спустили по воде в море.
В годы Охо, в царствование императора Нидзё, снова повадилась летать над дворцом птица-чудище Нуэ, и снова ее крики то и дело тревожили государя. По примеру минувших лет, снова послали за Ёримасой. Стояла пятая луна, сумерки уже пали на землю, моросил теплый дождик. Нуэ крикнула только раз и больше не подавала голос. Ночной мрак окутал дворец, не видно было ни зги, куда целиться — неизвестно... Тогда Ёримаса взял большую гудящую стрелу — «репу» и пустил ее наугад, целясь в дворцовую крышу, откуда раньше слышался голос Нуэ. Испугавшись завывания стрелы, Нуэ громко заверещала и с криком взлетела в воздух. Ёримаса проворно вложил вторую, меньшую стрелу, изо всех сил натянул и спустил тетиву. Со свистом прорезав воздух, стрела точно попала в цель, и Нуэ свалилась на землю вместе с пронзившей ее стрелой. Во дворце поднялся шум, крики, все славили Ёри-масу. На сей раз ему пожаловали парадное одеяние. Награду вручил Правый министр Кинъёси.
— В древности китаец Ян Ю подстрелил гуся в заоблачных высях, — сказал он. — А ныне наш Ёримаса сразил Нуэ, скрытую пеленой дождя!
В награду за этот подвиг ему даровали землю Идзу, а правителем он назначил туда своего старшего сына и наследника Нака-Цуну. Кроме того, Ёримасе пожаловали третий придворный ранг, Дали в собственность поместья Гоканосё в краю Тамба и Томияга-ву в краю Вакаса. Он мог бы спокойно доживать век, но вместо этого, увы, безрассудно затеял смуту, понапрасну загубил и прин-Ца, и самого себя, и своих потомков.
Ёримаса долго не продвигался в звании. Он имел младший четвертый ранг, но мечтал получить следующий, третий, и сложил об этом стихотворение:
Как страж одинокий
с далекой заставы в горах
любуется светом
листвой затененной луны, —
сиятельный образ ловлю...
В награду за это стихотворение ему пожаловали следующий, третий ранг. Вскоре затем он принял постриг. Нынче ему исполнилось семьдесят пять лет.
Средь сильных и знатных,
как в чаще могучих дерев,
я век коротаю, —
живу, пробавляясь немногим,
не чая достигнуть вершины...
А прославился Ёримаса вот каким подвигом. В минувшие годы Нимпё, в царствование государя Коноэ, императора каждую ночь мучили таинственные припадки, он терял сознание от страха. Созвали священнослужителей самых высоких рангов, умевших творить заклятья, читали молитвы, самые сокровенные и святые, но все напрасно — каждую ночь, в час Быка , у государя начинался припадок. В этот час над рощей за Третьей Восточной дорогой клубами вздымалась черная туча, нависала над дворцом и причиняла государю страдания.
Царедворцы стали держать совет. В былое время, в годы Канд-зи, при императоре Хорикаве, тоже случилось нечто подобное — каждую ночь императора мучили припадки. В ту пору встал на страже на широком помосте во дворце Небесный Чертог, Сисин-дэн, самурай Ёсииэ Минамото. Когда приблизилось время мучений государя, он трижды со звоном спустил тетиву боевого лука и громким голосом возгласил:
— Я, Ёсииэ Минамото, в прошлом правитель земли Муцу, стою здесь на страже! — И так устрашающе звучал его голос, что у всех, слышавших его слова, волосы встали дыбом, а припадки государя с той поры прекратились.
И вот решено было по примеру былых времен поручить охрану государя кому-нибудь из воинов-самураев из семейств Тайра или Минамото. Выбор пал на Ёримасу, в ту пору хранителя Оружейной палаты.
— С древних времен императорский дом держит на службе воинов-самураев, дабы истребляли они бунтовщиков и расправлялись с ослушниками, — сказал Ёримаса. — Ныне, однако, мне приказано одолеть оборотня, невидимого глазу. О подобном я еще ни разу не слышал!
Тем не менее, повинуясь высочайшему повелению, Ёримаса явился во дворец, взяв с собой одного-единственного, самого надежного потомственного своего вассала Инохаяту, уроженца земли Тоотоми, в колчане у коего были стрелы, украшенные орлиными перьями. Сам же Ёримаса, в одноцветном охотничьем кафтане, взял лук, оплетенный пальмовым волокном, две стрелы с особо острым раздвоенным наконечником, украшенные перьями фазана, и встал на страже на широком помосте дворца Си-синдэн. А взял он всего две стрелы вот по какой причине: когда выбирали, кому поручить расправу с чудищем, первым назвал имя Ёримасы царедворец Масаёри, вот Ёримаса и решил, что если он промахнется и с первого же выстрела не поразит чудище, то второй стрелой пробьет голову этому Масаёри.
Как и ожидал Ёримаса, едва лишь приблизилось время мучений государя, над рощей, за Третьей Восточной дорогой, заклубились черные тучи и нависли над дворцовой крышей. Ёримаса поднял взгляд к небу и увидел в тучах очертания чудища. «Если промахнусь — не жить мне на свете!» — решил в душе Ёримаса. Медлить было нельзя; он вложил в лук стрелу, мысленно произнес молитву «Славься, бог Хатиман!» и что было сил натянул и спустил тетиву. С громким свистом вылетела стрела и поразила цель. «Попал!» — радостно вскричал Ёримаса. Инохаята бросился во двор, схватил чудище в тот самый миг, когда оно падало вниз, и пригвоздил к земле, девять раз кряду пронзив мечом. Тут сбежались придворные высоких и низких рангов с факелами в руках и разглядели чудище — голова обезьяны, тело барсука, змеиный хвост, тигриные лапы... А голос напоминал клики Нуэ, ночной птицы-оборотня. Словами не передать, как страшно было то чудище!
На радостях государь пожаловал Ёримасе меч. Назывался тот меч Царь Лев. Награду вручил Левый министр Ёринага. Он спустился с дворцовой лестницы, чтобы отдать меч Ёримасе: в этот миг в небе над головой пролетела кукушка46 и несколько раз громко пропела, ибо случилось все это как раз в середине четвертой луны.
сказал Левый министр.
Песня кукушки
до самых небес вознесла
имя героя, —
Ёримаса опустился на одно колено и, расстелив по земле широкий рукав одежды, закончил:
Затем он принял меч и удалился.
...скрылся в тучах месяц-лук,
но стрела нашла свой путь!
— Он первый не только в воинской доблести, но и в искусстве стихосложения! — хвалили его и государь, и вассалы. А чудище положили в долбленый челн и спустили по воде в море.
В годы Охо, в царствование императора Нидзё, снова повадилась летать над дворцом птица-чудище Нуэ, и снова ее крики то и дело тревожили государя. По примеру минувших лет, снова послали за Ёримасой. Стояла пятая луна, сумерки уже пали на землю, моросил теплый дождик. Нуэ крикнула только раз и больше не подавала голос. Ночной мрак окутал дворец, не видно было ни зги, куда целиться — неизвестно... Тогда Ёримаса взял большую гудящую стрелу — «репу» и пустил ее наугад, целясь в дворцовую крышу, откуда раньше слышался голос Нуэ. Испугавшись завывания стрелы, Нуэ громко заверещала и с криком взлетела в воздух. Ёримаса проворно вложил вторую, меньшую стрелу, изо всех сил натянул и спустил тетиву. Со свистом прорезав воздух, стрела точно попала в цель, и Нуэ свалилась на землю вместе с пронзившей ее стрелой. Во дворце поднялся шум, крики, все славили Ёри-масу. На сей раз ему пожаловали парадное одеяние. Награду вручил Правый министр Кинъёси.
— В древности китаец Ян Ю подстрелил гуся в заоблачных высях, — сказал он. — А ныне наш Ёримаса сразил Нуэ, скрытую пеленой дождя!
продолжал Кинъёси.
Славы сиянье
в ночь пятой луны озарит
нашу округу, —
закончил Ёримаса и удалился, перекинув дарственную одежду через плечо.
Хоть казалось, давным-давно
закатилась моя звезда! —
В награду за этот подвиг ему даровали землю Идзу, а правителем он назначил туда своего старшего сына и наследника Нака-Цуну. Кроме того, Ёримасе пожаловали третий придворный ранг, Дали в собственность поместья Гоканосё в краю Тамба и Томияга-ву в краю Вакаса. Он мог бы спокойно доживать век, но вместо этого, увы, безрассудно затеял смуту, понапрасну загубил и прин-Ца, и самого себя, и своих потомков.
16. СОЖЖЕНИЕ ОБИТЕЛИ МИИДЭРА
Еще недавно монахи Святой горы чинили смуты, подавая дерзостные прошения, однако на сей раз они промолчали и, затаившись, хранили полную тишину; монахи же обители Миидэра, напротив, укрыли, приютили принца, а монахи обители Кофукудзи, в древней столице Нара, уже спешили к нему на помощь и, значит, пошли против законной власти. А посему вышло решение проучить монахов Миидэры и Кофукудзи — учинить над ними расправу. В ту же пятую луну, в двадцать седьмой день, отрядили войско, свыше десяти тысяч всадников во главе с князем Сигэхи-рой, четвертым сыном Правителя-инока. В помощники ему назначили Таданори, правителя земли Сацума. Меж тем не дремали и в Миидэре — вырыли рвы, воздвигли заграждения, вбили раздвоенные колья и приготовились к обороне.
В час Зайца48 засвистели первые стрелы — сигналы к бою; завязалась битва. Сражение длилось весь день. Полегло не меньше трехсот монахов и служек, защищавших обитель.
Сражение продолжалось и ночью; в непроглядной тьме каратели ворвались в монастырь и пустили огонь. Сгорели дотла все шестьсот тридцать семь строений обители Миидэра — храм Озарения, храм Вечной Радости, храм Воплощения Истины, Лавровых Кущ, молельня бога Фугэна, кумирни Вечного Сокровища и Синего Дракона, ступа-усыпальница, келья преподобного Кёдая и главная святыня обители — изваяние бодхисатвы Мироку; сгорел Большой зал Поучений размером восемь на восемь кэн, погибли в огне колокольня, книгохранилище, все священные сутры, часовня Принятия Обета, кумирня богини Кисимо49, покровительницы буддизма, сокровищница Нового Кумано... О скорбный миг! В одно мгновенье обратились в пепел жилища в соседнем селении Оцу — сгорели тысяча восемьсот пятьдесят три дома тамошних обитателей. Погибло свыше семи тысяч свитков сутры, привезенных из Танского царства блаженным Тисе, и более двух тысяч священных изваяний Будды. Казалось, от такой беды навечно смолкли звуки Пяти небесных мелодий , услаждающих слух небожителей в заоблачных высях, а муки бога-дракона, снедаемого пламенем преисподней, стали еще ужасней!
В далеком прошлом обитель Миидэра была семейным храмом Ётамаро Отомо, правителя земли Оми. Он отдал Миидэру в дар императору Тэмму, и с той поры монастырь считался храмом царствующего дома. Император Тэмму ревностно почитал главную святыню монастыря — изваяние бодхисатвы Мироку, а блаженный Кёдай, о котором молва твердила, будто он и есть живое воплощение этого бодхисатвы, поклонялся этой статуе на протяжении ста шестидесяти лет! Затем он передал ее святейшему Ти-сёдайси и завещал хранить до тех грядущих времен, когда наступит заветный час рассвета и бодхисатва Мироку, покинув сияющий алмазами чертог в небе Тусита, вновь возродится на земле, дабы обратить людей к вере, проповедуя закон Будды под сенью цветущего Драконова древа . Так не ужасно ли, что ныне погиб в огне сей монастырь, обитель бодхисатвы Мироку!..
Святейший Тисе превратил храм Миидэра в священную обитель, где свершался обряд Окропления главы при вступлении в лоно вероучения Истинного слова — Смигок, где обучали Трем заповедям вероучения52 — оттого-то и дали монастырю название Миидэра — храм Трех Источников. Здесь поутру учитель Тисе, поднявшись раньше всех прочих, собственноручно черпал святую воду для свершения обрядов Сингон. Вот сколь святой была сия прославленная обитель, а ныне сгорела, исчезла с лица земли! Навсегда погибли учения Сингон и Тэндай, ни следа не осталось от храмов и пагод; исчезли покои, где учили Трем заповедям вероучения Сингон, навечно затих звон молитвенных колокольчиков. Увяли прекрасные цветы, подносимые Будде в дни долгого Летнего Созерцания", не стало слышно плеска святой воды! Мудрые, добродетельные монахи отлучены от науки, их ученики и послушники лишены света мудрости святого учения!
Главу монастыря, принца крови Энкэя, лишили должности настоятеля храма Небесных Владык, Тэннодзи. Тринадцать других духовных лиц высокого ранга отлучили от сана и предали в руки чиновников Сыскного ведомства. Свыше тринадцати монахов-воинов, среди них Дзёмё Мэйсю, отправили в ссылку. «Нет, неспроста эта смута, неспроста столь жестокие распри! То предвестие гибели дома Тайра!» — говорили в народе.
В час Зайца48 засвистели первые стрелы — сигналы к бою; завязалась битва. Сражение длилось весь день. Полегло не меньше трехсот монахов и служек, защищавших обитель.
Сражение продолжалось и ночью; в непроглядной тьме каратели ворвались в монастырь и пустили огонь. Сгорели дотла все шестьсот тридцать семь строений обители Миидэра — храм Озарения, храм Вечной Радости, храм Воплощения Истины, Лавровых Кущ, молельня бога Фугэна, кумирни Вечного Сокровища и Синего Дракона, ступа-усыпальница, келья преподобного Кёдая и главная святыня обители — изваяние бодхисатвы Мироку; сгорел Большой зал Поучений размером восемь на восемь кэн, погибли в огне колокольня, книгохранилище, все священные сутры, часовня Принятия Обета, кумирня богини Кисимо49, покровительницы буддизма, сокровищница Нового Кумано... О скорбный миг! В одно мгновенье обратились в пепел жилища в соседнем селении Оцу — сгорели тысяча восемьсот пятьдесят три дома тамошних обитателей. Погибло свыше семи тысяч свитков сутры, привезенных из Танского царства блаженным Тисе, и более двух тысяч священных изваяний Будды. Казалось, от такой беды навечно смолкли звуки Пяти небесных мелодий , услаждающих слух небожителей в заоблачных высях, а муки бога-дракона, снедаемого пламенем преисподней, стали еще ужасней!
В далеком прошлом обитель Миидэра была семейным храмом Ётамаро Отомо, правителя земли Оми. Он отдал Миидэру в дар императору Тэмму, и с той поры монастырь считался храмом царствующего дома. Император Тэмму ревностно почитал главную святыню монастыря — изваяние бодхисатвы Мироку, а блаженный Кёдай, о котором молва твердила, будто он и есть живое воплощение этого бодхисатвы, поклонялся этой статуе на протяжении ста шестидесяти лет! Затем он передал ее святейшему Ти-сёдайси и завещал хранить до тех грядущих времен, когда наступит заветный час рассвета и бодхисатва Мироку, покинув сияющий алмазами чертог в небе Тусита, вновь возродится на земле, дабы обратить людей к вере, проповедуя закон Будды под сенью цветущего Драконова древа . Так не ужасно ли, что ныне погиб в огне сей монастырь, обитель бодхисатвы Мироку!..
Святейший Тисе превратил храм Миидэра в священную обитель, где свершался обряд Окропления главы при вступлении в лоно вероучения Истинного слова — Смигок, где обучали Трем заповедям вероучения52 — оттого-то и дали монастырю название Миидэра — храм Трех Источников. Здесь поутру учитель Тисе, поднявшись раньше всех прочих, собственноручно черпал святую воду для свершения обрядов Сингон. Вот сколь святой была сия прославленная обитель, а ныне сгорела, исчезла с лица земли! Навсегда погибли учения Сингон и Тэндай, ни следа не осталось от храмов и пагод; исчезли покои, где учили Трем заповедям вероучения Сингон, навечно затих звон молитвенных колокольчиков. Увяли прекрасные цветы, подносимые Будде в дни долгого Летнего Созерцания", не стало слышно плеска святой воды! Мудрые, добродетельные монахи отлучены от науки, их ученики и послушники лишены света мудрости святого учения!
Главу монастыря, принца крови Энкэя, лишили должности настоятеля храма Небесных Владык, Тэннодзи. Тринадцать других духовных лиц высокого ранга отлучили от сана и предали в руки чиновников Сыскного ведомства. Свыше тринадцати монахов-воинов, среди них Дзёмё Мэйсю, отправили в ссылку. «Нет, неспроста эта смута, неспроста столь жестокие распри! То предвестие гибели дома Тайра!» — говорили в народе.
СВИТОК ПЯТЫЙ
1. ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ
В третий день шестой луны 4-го года Дзисё разнеслась весть, что император вчера уже отбыл в Фукухару и вся столица пришла в волнение. Слухи о переносе столицы ходили уже давно, но никто не ожидал, что это случится так внезапно, так скоро, не сегодня-завтра... «Да как же это возможно?» — шумела знать, волновался простой народ. В самом деле, отъезд государя сперва назначили было на третий день, но потом даже этот срок сократили, — оказалось, государь отбыл еще вчера! Императорский паланкин подали ни свет ни заря, в час Зайца. Государю исполнилось ныне всего три года; по-детски наивный, он беспечно уселся в паланкин. Обычно императора всегда сопровождала государыня-мать, она ехала с ним в одном паланкине. На этот раз, однако, было иначе — с государем уселась почтенная кормилица, госпожа Соцуноскэ, супруга князя Токитады. Государыня-мать с супругом, прежним императором Такакурой, государь-инок Го-Сиракава отбыли вместе с императором. За ними, торопясь обогнать друг друга, последовали регент, Главный министр, все придворные и вельможи. В тот же день императорский поезд прибыл в Фукухару. Временным дворцом стала усадьба князя Ёримори Тайра. В четвертый день той же луны князю пожаловали в награду второй придворный ранг. Так случилось, что он оказался по званию выше сына вельможи Куд-зё1. «Впервые младший сын простолюдина обогнал в звании отпрыска знатнейшего дома, где должность канцлера или регента из поколения в поколение переходит от отца к сыну!» — шептались люди.
Совсем недавно Правитель-инок, наконец-то смягчившись сердцем, повелел освободить государя Го-Сиракаву из заточения в усадьбе Тоба и позволил ему въехать в новую столицу, но после мятежа принца Мотихито снова пришел в великую ярость и, когда государь-инок прибыл в Фукухару, приказал поселить его в помещение, со всех четырех сторон окруженное высоким деревянным забором, имевшим один-единственный вход. Внутри этой ограды сколотили дощатую хижину размером всего в три кэна; туда-то и поселили государя Го-Сиракаву. Сторожить его приставили охранника Танэнао Хараду. Доступ к государю был весьма затруднен, так что местные ребятишки недаром прозвали эту хижину Тюремным дворцом. Вчуже и то скорбно и страшно об этом слышать!
— Но ведь я и не помышлял впредь заниматься государственными делами! — воскликнул государь-инок. — Отныне мне хотелось только утешаться душой, посещая святые монастыри и храмы!
А люди говорили: «Злодеяния Тайра, кажется, достигли предела! Начиная с минувших лет Ангэн, сколько царедворцев, сколько вельмож Правитель-инок либо сослал, либо казнил! Его светлость канцлера отправил в дальнюю ссылку, канцлером поставил своего зятя, заточил государя Го-Сиракаву в усадьбу Тоба, принца Мотихито, второго его сына, убил... И вот, в довершение всего, последнее преступление — перенос столицы и столь жестокое обращение с государем-иноком!»
Прекрасна, благословенна была старая столица! Боги со всех четырех сторон света охраняли ее покой. Черепичные кровли святых храмов и монастырей, известных чудодейственной силой, теснились в горах и долах, жители и окрестные землепашцы благоденствовали, семь главных, удобных для проезда дорог соединяли столицу с Пятью Ближними землями2 и всей остальной страной. Теперь же все перекрестки изрыли, перекопали, так что каретам стало невозможно проехать. Если изредка кто и ехал, то лишь в малой повозке, пробирался окольным путем, объезжая дороги. По мере того как шли дни, разрушались людские жилища, еще недавно выстроившиеся рядами. Дома ломали, доски связывали в плоты и сплавляли по водам рек Камо и Кацуры, имущество и домашний скарб грузили в лодки и везли в Фукухару. О горе! — прямо на глазах цветущая столица превращалась в глухое заброшенное селение. Кто-то — имя его так и осталось неизвестным — сложил стихи и начертал их на столбах покинутого дворца:
Старая столица уже покинута, в новой — жизнь еще не устроена... Все люди, сколько их есть на свете, пребывают в тревоге, словно утратив под ногами твердую почву. Прежние жители Фу-кухары горюют, потеряв земли, вновь прибывшие терпят великую муку, не имея пристанища... На тягостный сон похоже все, что творится ныне на свете!
— В древних китайских книгах сказано, — молвил тут вельможа Тосин, — «где проложат три широких дороги и поставят двенадцать ворот, там можно воздвигнуть столицу!»5 Стало быть, уж тем паче может считаться столицей город, где нашлось место для целых пяти дорог!
Наконец решили возвести на скорую руку временный дворец, резиденцию императора Антоку. Срочно пожаловали край Суолайнагону Куницуне, с тем чтобы он возвел дворец своим иждивением — так распорядился Правитель-инок. Этот дайнагон Куницу-на был необычайно богат, так что построить дворец было ему вполне по силам; но все равно это вовсе не означает, что из-за таких построек государство не скудеет и народ не страдает!.. В нынешнее неспокойное время переносить столицу, строить дворцы, забросив важные, неотложные нужды, не совершив даже Великой церемонии Первого Подношения риса...6 О, безрассудство!
Совсем недавно Правитель-инок, наконец-то смягчившись сердцем, повелел освободить государя Го-Сиракаву из заточения в усадьбе Тоба и позволил ему въехать в новую столицу, но после мятежа принца Мотихито снова пришел в великую ярость и, когда государь-инок прибыл в Фукухару, приказал поселить его в помещение, со всех четырех сторон окруженное высоким деревянным забором, имевшим один-единственный вход. Внутри этой ограды сколотили дощатую хижину размером всего в три кэна; туда-то и поселили государя Го-Сиракаву. Сторожить его приставили охранника Танэнао Хараду. Доступ к государю был весьма затруднен, так что местные ребятишки недаром прозвали эту хижину Тюремным дворцом. Вчуже и то скорбно и страшно об этом слышать!
— Но ведь я и не помышлял впредь заниматься государственными делами! — воскликнул государь-инок. — Отныне мне хотелось только утешаться душой, посещая святые монастыри и храмы!
А люди говорили: «Злодеяния Тайра, кажется, достигли предела! Начиная с минувших лет Ангэн, сколько царедворцев, сколько вельмож Правитель-инок либо сослал, либо казнил! Его светлость канцлера отправил в дальнюю ссылку, канцлером поставил своего зятя, заточил государя Го-Сиракаву в усадьбу Тоба, принца Мотихито, второго его сына, убил... И вот, в довершение всего, последнее преступление — перенос столицы и столь жестокое обращение с государем-иноком!»
Прекрасна, благословенна была старая столица! Боги со всех четырех сторон света охраняли ее покой. Черепичные кровли святых храмов и монастырей, известных чудодейственной силой, теснились в горах и долах, жители и окрестные землепашцы благоденствовали, семь главных, удобных для проезда дорог соединяли столицу с Пятью Ближними землями2 и всей остальной страной. Теперь же все перекрестки изрыли, перекопали, так что каретам стало невозможно проехать. Если изредка кто и ехал, то лишь в малой повозке, пробирался окольным путем, объезжая дороги. По мере того как шли дни, разрушались людские жилища, еще недавно выстроившиеся рядами. Дома ломали, доски связывали в плоты и сплавляли по водам рек Камо и Кацуры, имущество и домашний скарб грузили в лодки и везли в Фукухару. О горе! — прямо на глазах цветущая столица превращалась в глухое заброшенное селение. Кто-то — имя его так и осталось неизвестным — сложил стихи и начертал их на столбах покинутого дворца:
Решено было начать постройку новой столицы в девятый день той же шестой луны. Вельможам Дзиттэю, Тосину и Юкитаке поручили разметить равнину к западу от Сосновой рощи, Вада, чтобы проложить по ней девять широких дорог-проездов. Но удалось обозначить лишь пять дорог, дальше земли не хватило. Вернувшись, вельможи доложили об этом. Тут стали думать и гадать — быть может, лучше избрать равнину Инамино в краю Ха-рима или устроить столицу на равнине Кояно, что в краю Сэтцу? Долго совещались вельможи, но дело никак не спорилось.
Ужели приходит бесславный и жалкий конец селенью Отаги3
четырежды смену столетий встречавшему невозмутимо?..
Оставлен, заброшен цветущей столицы предел.
Обитель тревоги — наш новый приют,
Фукухара, где ветры зловещие веют!
Старая столица уже покинута, в новой — жизнь еще не устроена... Все люди, сколько их есть на свете, пребывают в тревоге, словно утратив под ногами твердую почву. Прежние жители Фу-кухары горюют, потеряв земли, вновь прибывшие терпят великую муку, не имея пристанища... На тягостный сон похоже все, что творится ныне на свете!
— В древних китайских книгах сказано, — молвил тут вельможа Тосин, — «где проложат три широких дороги и поставят двенадцать ворот, там можно воздвигнуть столицу!»5 Стало быть, уж тем паче может считаться столицей город, где нашлось место для целых пяти дорог!
Наконец решили возвести на скорую руку временный дворец, резиденцию императора Антоку. Срочно пожаловали край Суолайнагону Куницуне, с тем чтобы он возвел дворец своим иждивением — так распорядился Правитель-инок. Этот дайнагон Куницу-на был необычайно богат, так что построить дворец было ему вполне по силам; но все равно это вовсе не означает, что из-за таких построек государство не скудеет и народ не страдает!.. В нынешнее неспокойное время переносить столицу, строить дворцы, забросив важные, неотложные нужды, не совершив даже Великой церемонии Первого Подношения риса...6 О, безрассудство!