Забелин Игорь. Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

   Мне пришлось пересказать своему другу все, что я успел узнать о Морисе Вийоне и Александре Щербатове, и Березкин остался доволен: как я и предвидел, особое доверие, проявленное Анри Вийоном по отношению к нам, хроноскопистам, не оставило его равнодушным.
   - Меня вполне устроит, если в ближайшие месяцы ты будешь занят дневниками Щербатова, - сказал Березкин. - Это по твоей части, а я повожусь с хроноскопом. Понимаешь, после этой конференции...
   Я все прекрасно понимал, но поработать спокойно ему довелось недолго.
   На следующий день, позвонив Анри Вийону, я выразил ему и свое удивление, и свое восхищение смелой гипотезой.
   - Мне будет приятно, если вам посчастливится найти дополнительные сведения о вашем соотечественнике,-ответил Анри Вийон.-Я не в силах помочь вам фактами, но, с вашего разрешения, напомню, что люди, мысль которых отличалась бунтарской смелостью, оставляли после себя след не только в той специальной области науки, которой занимались... Вы понимаете меня?
   - Вполне.
   Этот француз, право же, все больше мне нравился.
   Я отнес "дело" Щербатова к первоочередным своим планам, но белозерское расследование отвлекло и Березкина и меня и помешало быстрому завершению работы.
   Впрочем, составить себе некоторое представление о наших новых героях я сумел довольно скоро - и дневник помог, и письма Анри Вийона. И хроноскоп тоже, разумеется, хотя хроноскопия свелась лишь к изучению дневника.
   Дневник писался человеком, погибшим в Антарктиде и к концу похода знавшим, что он погибнет. С нашей, узкопрофессиональной точки зрения, это обстоятельство и могло послужить ключом к открытию характера. Ведь само собою напрашивается предположение, что удастся обнаружить существенные различия в тональности, в особенностях почерка, если сравнивать первые страницы, написанные человеком, уверенным в победе, и последние страницы, написанные человеком, знающим, что он побежден и погибнет...
   Такого рода задание и было дано хроноскопу, и он, как следовало ожидать, обнаружил различия: первые страницы писались рукою здорового, полного сил человека, последние-рукою предельно уставшего и спешащего занести свои наблюдения и мысли в дневник. Но как ни изменяли мы формулировку задания, хроноскоп настаивал на одном: и первые и последние страницы писались человеком, находившимся в спокойном состоянии духа. Сообщая о своей скорой и непременной гибели, Щербатов оставался спокоен и тверд, и никакие раскаяния или сомнения не мучили его. Он сделал свое дело так, как считал нужным его сделать, и ни о чем не сожалел. Беспокоила его только судьба дневников, судьба открытия.
   Облик мужественных, до конца преданных науке исследователей вставал со страниц дневника, и надо ли говорить, что восхищение их подвигом, невольная ответственность за их открытие требовали теперь от нас с Березкиным работы точной и быстрой?..
   Насколько я понял по дневнику, Щербатов еще в юности получил отличное гуманитарное образование и был хорошо знаком с работами античных авторов Позднее он поступил в Московский университет, на кафедру географии, и в этом смысле ему очень повезло: его учителем стал выдающийся русский географ, историк и этнограф Дмитрий Николаевич Анучин, сразу же распознавший в своем ученике способность к аналитическому мышлению, глубокий интерес к географии и истории. С помощью Анучина Щербатов еще до отъезда в экспедицию опубликовал несколько статей о географических взглядах ученых классической древности.
   Морис Вийон был старше Щербатова. По сведениям, сообщенным мне его внуком, он родился за год до Парижской коммуны, а отец его даже участвовал в боях с версальцами. Вот эти семейные воспоминания и традиции, по-видимому, наложили свой отпечаток на молодые годы Мориса Вийона: он занялся политикой, но скоро понял, что ничего дельного не добьется, и предпочел жизнь полярного исследователя - уехал в свою первую экспедицию в Гренландию... Что влекло Мориса Вийона в полярные страны-сказать трудно, но мне кажется, что в какой-то степени его путешествия были бегством от того общества, в котором разочаровался Вийон, и внук его согласился со мною.
   А теперь обратите внимание на такое обстоятельство: Щербатов-горожанин, гуманитарий, знаток античной литературы! - был в экспедиции .. каюром.
   Очевидно, он учился управлять собачьими упряжками не в Александровском саду перед Московским кремлем.
   Столь же очевидно, что Морис Вийон покупал ездовых собак не на Елисейских полях в Париже.
   И - простейший вывод: в жизни Щербатова произошло нечто такое, что забросило его на север, где он и овладел искусством каюра и где позднее встретился с Морисом Вийоном.
   Я написал в Париж-попросил Анри Вийона сообщить, где покупал собак его дед, и он ответил, что на Белом море - либо в Мезени, либо в Онеге.
   Не теряя времени, я познакомился с отчетами различных экспедиций на Белое море и убедился, что имя Щербатова в них не упоминается.
   И тогда я вспомнил, что в дневнике Щербатова мне встретилась ссылка на "Капитал" Карла Маркса. И я подумал, что студент Московского университета, наверное, не по своей воле оказался на берегу Белого моря, что знакомство с марксистской литературой однажды побудило его перейти к активным действиям, и кончилось это для студента ссылкой в небольшой северный городок - Онегу.
   И теперь я знаю, что именно здесь, в Онеге, Щербатов встретился с Морисом Вийоном.
   Их встрече не предшествовали никакие выдающиеся события - просто Морису Вийону нужен был переводчик, и Щербатову разрешили помочь экспедиции приобрести собак. Он оставил-думая, что ненадолго-небольшую метеостанцию, им же созданную в Онеге, и перешел, как говорится, в распоряжение Мориса Вийона.
   ...Я размышлял об их встрече, об их взаимоотношениях, сидя на берегу Онеги. Не знаю, как другим, но мне в моих раздумьях помогает вид тех мест, где некогда побывали мои герои, да и раздумья при этом обретают подчас необходимую писателю теплоту, лиричность, если хотите.
   Онега при впадении в Белое море - река широкая, светлая. Длинные черные нити бонов расчерчивают ее на прямоугольники, в которые заключен сплавленный молем лес. Было начало отлива, вода устремлялась в море, и бревна напирали на нижние боны, стараясь вырваться на свободу. Боны, изгибаясь, сдерживали напор, и я, наблюдая за рекой, пытался мысленно представить себе разговор, который неизбежно должен был произойти между Щербатовым и Морисом Вийоном,- разговор о прошлом Антарктиды.
   Щербатов закончил свою статью в ссылке, в Онеге и, конечно же, не мог не поделиться своими выводами с человеком, который отправлялся в Антарктиду.
   Наверное, услышав о странной на первый взгляд гипотезе, Морис Вийон попросил у Щербатова разъяснений.
   "Прямых доказательств, как вы сами понимаете, у меня нет, - надо полагать, ответил ему Щербатов. - Но косвенные, основанные на изучении античной литературы, я могу привести. Вернее, я могу объяснить, почему задумался о прошлом Антарктиды и какая цепь умозаключений привела меня к столь поразившему вас выводу...
   Известно, например,- продолжал Щербатов,- что еще за две с половиной тысячи лет до нашей эры к фригийскому царю Мидасу явился некий путешественник и рассказал ему о далекой Южной Земле, населенной великанами, богатой золотом..."
   "Я знаю эту легенду",-перебил, наверное, Вийон. "Она достаточно широко известна, - должен был согласиться с ним Щербатов.-Но я напомнил ее лишь для того, чтобы подчеркнуть древность первых сведений о загадочном материке... А вот забавный исторический парадокс. Вы уж извините, но мне вновь придется напомнить общеизвестное. Как вы знаете, в двух сочинениях Платона, "Тимэе" и "Критии", упоминается Атлантида. И этого упоминания в трудах лишь одного ученого древности, написанных, кстати, в форме утопического романа, оказалось достаточно, чтобы в наше время сотни людей размышляли об Атлантиде, искали её следы... А в том, что существует Южный материк, были убеждены все античные географы, - я подчеркиваю - убеждены и все,-но никому из современных ученых не приходит в голову проверить, на чем основывалось их убеждение!"
   Уж не знаю, как реагировал Морис Вийон на высказанные примерно в такой форме соображения Щербатова, но, мне кажется, они должны были его озадачить.
   А Щербатов продолжал развивать свою гипотезу.
   "Напомню вам еще одну историческую несообразность. Если не считать Европу, Азию и Африку, издавна известных средиземноморским народам, то все остальные материки были открыты случайно. Северную и Южную Америку открыли, когда искали морской путь из Европы в Индию, случайно наткнулись на Австралию... А о Южном материке тысячелетия думали ученые, сотни лет мореплаватели сознательно, целеустремленно искали его и, что уж совсем удивительно,-нашли!.. Не согласитесь ли вы со мною, мсье Вийон, что слишком легкомысленно все сводить к легендам и недоразумениям?.. Я лично убежден, что за мифологическими напластованиями скрываются подлинные знания древних о Южном материке..."
   Как видите, в рассуждениях Щербатова, - а я инсценирую его разговор, основываясь на некоторых документах, - зазвучал мотив, уже знакомый мне и Березкину по прежним расследованиям: нельзя пренебрегать памятью народной, нельзя бездумно отмахиваться от мифов и легенд...
   "Но от кого же узнали древние о Южном материке?.." - вправе был спросить Вийон.
   "От самих антарктов, жителей Южного материка..."
   "Я не допускаю мысли, что вы не слышали о походах Шеклтона, Амундсена, Скотта. Сплошной лед..."
   "А тогда не было сплошного льда. Я исхожу из предположения, что ледниковый покров возник примерно десять тысяч лет назад, когда заканчивался ледниковый период в Северном полушарии. Влага с Северного полюса перенеслась к Южному..."
   "А где доказательства?"
   "А у вас есть доказательства, что ледяному покрову, допустим, миллион лет?.. Нет у вас таких доказательств, и, стало быть, любое предположение одинаково гипотетично!"
   ...Начало отлива-самое оживленное время на реке. Тарахтят небольшие доры-так почему-то на Белом море называют моторные лодки, - деловито трудятся маленькие катера, разводя боны - с отливом бревна сами двинутся вниз по реке к лесобирже, к лесопильному заводу, где земля смешана со щепой, где в болоте вместо торфа-щепа, где повсюду висят предупреждения, запрещающие курить, поплывут не к тихой, пропахшей свежим сеном Онеге, а к другой, дымной и шумной, изъезженной автобусами и лесовозами, к городу Онеге, где кончается зеленая жизнь леса...
   В тысяча девятьсот четырнадцатом году, в канун первой мировой войны, для Щербатова началось главное в его жизни: Морис Вийон полушутя предложил ему лично познакомиться с антарктами... Надо ли говорить, что предложение было с радостью принято? Осуществить его было не просто, но бдительность властей удалось усыпить, и Онега
   вынесла шхуну "Ле суар" в Белое море, откуда она начала свой путь.
   Глава третья,
   в которой коротко рассказывается о походе Мориса Вийоиа и Александра Щербатова во внутренние районы Антарктиды, а также описываются обнаруженные ими загадочные скульптуры
   В тот вечер, когда мы с Анри Вийоном медленно брели по набережной Сены к его дому и я любовался ажурным силуэтом Эйфелевой башни за мостом Альма, Вийон вдруг остановился и, чуть усмехнувшись, сказал;
   - Морис Вийон и Александр Щербатов, конечно, не раз прогуливались по набережной, как сейчас мы с вами. Семья наша уже лет сто живет неподалеку от Сены... И где-нибудь здесь они прощались с Парижем, чтобы не встретиться с ним больше никогда...
   Я кивнул в знак согласия, но про себя подумал, что Александру Щербатову пришлось еще прощаться с Россией. И теперь я знал, с каким уголком ее... Может быть, потому, что я сам люблю русский Север, я думал о прощанье с грустью, которую вряд ли испытывал Щербатов, бежавший из ссылки к новой жизни.
   Но Онега и тогда была хороша, как хороша она поныне. Те же высокие, с подклетями для скота, стояли дома на улицах городка, такие же деревянные тротуары были настелены над глубокими дренажными канавами, и на таких же коромыслах, похожих на половинку хомута, и тогда носили воду в ведрах... И такие же разнотравные луга цвели за околицей, и та же тайга с голубикой, морошкой, княженикой тянулась по берегу реки, и так же звенели в ней комары, и такие же белоголовые ребята пасли в тайге коз, скармливая им нарубленные сосновые ветки...
   И потому, что Онега запала мне глубоко в душу, и еще потому, что дни стояли необычно теплые и ясные, по всем этим причинам по-особому думалось о Щербатове, некогда бежавшем из Онеги, о его последних месяцах и днях, проведенных во льдах и снегах Антарктиды.
   Короткого антарктического лета едва хватило Морису Вийону, чтобы пробиться к побережью Южного материка и выстроить жилые дома и служебные помещения. Но осень в том году неожиданно выдалась поздняя, теплая, и шхуна "Ле суар", выполняя распоряжение начальника экспедиции, прошла вдоль побережья на запад, и в условленном месте ее экипаж успел выстроить промежуточную базу.
   А затем наступила долгая зима. Впрочем, едва ли стоит описывать подробности зимовки: раз уж мне не посчастливилось побывать в Антарктиде, то точнее, чем очевидцам, мне все равно этого не сделать.
   Подумаем лучше вот о чем: размышлял ли Щербатов в течение долгой антарктической зимы о своей гипотезе?
   Если верить дневнику-почти нет, и мне кажется, что так оно и было. Одно дело фантазировать об антарктической цивилизации за тридевять земель от Южного материка - даже в северной Онеге! - и совсем другое, когда ты сам живешь на леднике, бродишь по снежным тоннелям и с почтением смотришь на термометр, показывающий пятьдесят градусов при штормовом ветре.
   Я не хочу, чтобы эти строки были поняты так, будто Щербатов отказался от своей гипотезы. Нет, он от нее не отказывался. Просто за время зимовки он понял, что у него нет даже слабой надежды как-то подтвердить ее. И поэтому в Антарктиде чаще, чем об антарктах, он вспоминал о товарищах-студентах, о профессоре Анучине, с которым однажды поделился своей догадкой, о Московском университете, в который мечтал вернуться...
   Когда Морис Вийон, метеоролог Гюре и каюр Щербатов собрались в санный поход в глубь материка, они, конечно же, не планировали поиски следов древней цивилизации,- они стремились лишь уточнить карту своего района. Такая же цель стояла и перед второй партией, которую возглавлял геолог Ришар.
   После того как будут опубликованы дневники Мориса Вийона и Щербатова, читателям станут известны подробности их похода с описаниями снежных бурь, холода, рискованного перехода через зону трещин, во время которого погиб метеоролог Гюре... Я же сразу перейду к рассказу о последней, заключительной части перехода, когда Морис Вийон и Щербатов-изголодавшиеся, обмороженные, потерявшие всех собак, - продолжая упорно идти по намеченному маршруту к промежуточной базе, вдруг увидели впереди небольшое кучевое облако, неподвижно застывшее в синем воздухе. Они знали, что кучевое облако не могло образоваться над ледяным куполом, что лишь нагретая солнцем земля могла породить его, - и они пошли к этому облачку, пошли к своей смерти и к своему бессмертию... Они шли долго, и облако все манило их, а потом на горизонте возникло черное пятно - обнаженные скалы, и измученные путники заторопились, почти побежали к ним...
   В те годы никто не подозревал, что во внутренних районах Антарктиды встречаются свободные ото льда оазисы. Не удивительно поэтому, что исследователи были поражены видом бурой, "теплой", как записал в дневнике Щербатов, земли, или, точнее, скал и красноватого, причудливой формы незамерзшего озера.
   Но скалы не только имели "теплый" цвет-солнце по-настоящему нагрело их, и Вийон со Щербатовым, бросившись на выветренные, покрытые коричневатой коркой камни, долго лежали, всем телом впитывая тепло, блаженствуя, отдыхая... В последние дни мысль о возможной гибели не раз приходила им в голову, но теперь, когда пальцы их перебирали угловатые обломки щебня, скопившегося в пазах между камнями, когда с криком кружил над ними снежный буревестник,-теперь они чувствовали себя спасенными!
   Приподнявшись, чтобы еще раз оглядеться, Александр Щербатов увидел метрах в ста от себя огромного каменного барана. Щербатов легонько толкнул Вийона и по изумленному выражению лица своего спутника понял, что ему не померещилось. Да, перед ними стояло изваяние могучего, крутолобого с кольцеобразными рогами барана, а дальше, за ним, виднелось изваяние безрогого быка с высокой холкой.
   - По-моему, мы оба в здравом уме,- тихо, словно боясь спугнуть животных, сказал Щербатов Вийону.
   - Как будто бы, - ответил тот.
   Сам не зная, для чего он это делает, Щербатов взглянул на часы: они показывали двадцать три часа тридцать пять минут.
   Прошло еще несколько минут, и что-то неуловимо изменилось в странном мире оазиса: бык и баран вдруг утратили четкие контуры, они как бы растворялись, превращаясь в бесформенную каменную массу, в обычные, ничем не примечательные скалы... Но в те же минуты другие, столь же обыкновенные и ничем не примечательные скалы, словно под резцом невидимого скульптора, стали обретать еще неясные контуры. Чудилось, что пластичный камень делается упруже, собранней, сбрасывает с себя лишние куски породы, мешающие проявиться скрытой сути вещества.., Таинственное движение огромной глыбы ни Вийон, ни Щербатов не могли объяснить, но оно совершалось и закончилось появлением слоноподобного животного, прочно стоящего на земле Антарктиды на коротких тумбах-ногах... Яркий солнечный блик упал на выпуклое плечо гиганта, и тогда случилось нечто еще более фантастичное: Морис Вийон и Щербатов увидели тонкую женскую фигуру, прильнувшую к ноге слона и молитвенно протягивающую руки к нему, владыке... Щербатов вскочил, порываясь броситься к фигурам, но Вийон остановил его, и не напрасно: через несколько мгновений женская фигура исчезла, причем исчезла моментально, будто ее убрали...
   И вновь Щербатов непроизвольно взглянул на часы: они показывали ноль часов тридцать минут.
   - Галлюцинация, - сказал Щербатов; он дышал тяжело, как после долгого бега.
   - Нет, - возразил Вийон.
   Они постарались взять себя в руки. Каменный слон уже медленно растворялся в лучах низкого солнца; лишь на секунду возникла неподалеку от него гибкая кошачья фигура какого-то хищника и исчезла.
   Морис Вийон и Александр Щербатов продолжали всматриваться в очертания скал, но загадочная жизнь их уже прекратилась.
   - Причуды выветривания,- сказал Щербатов, которому, наверное, было страшно произнести вслух мысли, пришедшие ему в голову.
   - Нет, - снова возразил Вийон; он произнес это подчеркнуто твердо, - Нет!
   И тогда они посмотрели в глаза друг другу.
   - Я думаю о вашей гипотезе, - сказал Вийон. Солнце висело совсем низко, и холодный ветер, скатываясь с окрестных ледников, проносился над оазисом. Зябко поводя плечами, Щербатов занялся палаткой и долго ничего не отвечал.
   - Нет,-сказал он потом.-Не может быть...
   - Может, - возразил Вийон. - Может и было. Без человека тут не обошлось.
   - Невероятно!-Щербатова трясло в спальном мешке, он не мог согреться. -Просто невероятно!
   Морис Вийон лежал и высчитывал, сколько им осталось идти до промежуточной базы. Там ждет их Ришар. Но он будет ждать их только до двадцатого января. Это крайний срок, и Вийон сам приказал ни на день не задерживаться. Ришар уйдет, и если он уйдет... Да, времени у них в обрез. Ни одного дня в запасе.
   - Останемся здесь на сутки, - предложил Вийон. - Если все повторится...
   - Надо остаться,- сказал Щербатов, уже успевший произвести те же подсчеты.
   Весь следующий день Щербатов отмалчивался, а Вийон, наоборот, был возбужден, взвинчен и, несмотря на бороду и запавшие щеки, выглядел помолодевшим.
   - Наверное, мы недооцениваем интеллекта и творческой мощи наших предков, сказал он Щербатову. - Вообще-человека! И я вместе со всеми повинен в этом. Разочароваться в человеке, в людях - в людях, способных творить прекрасное. Нет, черт возьми! Мы еще поборемся. И здесь, и там, когда вернемся! Как по-русски "человек"?-опросил он и, с трудом выговаривая незнакомое слово, по слогам повторил его за Щербатовым: -Че-ло-век!
   .. Прошли сутки, и в тот же самый час, около полуночи, мертвые скалы ожили: сначала появились баран и бык, а потом слон с прильнувшей к его ноге женщиной и гибкая крупная кошка...
   - Поздравляю!-не скрывая восторга, сказал Морис Вийон. - И вас, и себя поздравляю! Замечательнейшее открытие! - Он задумался и уже иным тоном, по-деловому добавил: - Антаркты знали тайну сочетания скальных контуров с падающими на них солнечными лучами... Скорее всего здесь находился храм, и сотни людей сходились сюда в полуночный час молиться...
   Щербатов по-прежнему отмалчивался. Он свыкся с мыслью, что гипотеза его, рожденная за письменным столом, никогда не подтвердится, и открытие оглушило его. Нужно было время, чтобы прийти в себя, чтобы еще раз все продумать, и, пожалуй, никогда раньше он не мечтал так о встрече со своим учителем, с Анучиным, как в эти часы.
   А потом Вийон и Щербатов перестали размышлять о древней цивилизации: они шли и считали оставшиеся до двадцатого числа дни, и получилось, что если ничего не случится, то они все-таки успеют.
   Снежный шторм обрушился на их палатку, когда они находились на расстоянии одного перехода от базы.
   Они поняли, что это конец. И потому, что от базы их отделял всего день пути, они с особой ясностью сознавали: открытие памятников антарктической культуры будет стоить им жизни.
   Давно уже дома у нас существует традиция: перед далеким путешествием мы с женой обязательно приходим к Московскому университету, но не к новому зданию, а к старому, на Манежной площади. Там, за главными зданиями, есть не видимый с улицы, невзрачный четвертый корпус. Теперь в нем разместился философский факультет, но раньше-долгие, долгие годы-принадлежал он географам и геологам. Оттуда уезжали они в первые экспедиции, и туда они возвращались осенью загоревшие, повзрослевшие, а то и обросшие бородами...
   Я мечтал об открытиях в Антарктиде, и если бы мне посчастливилось принять участие в антарктическом путешествии, оно началось бы для меня у стен четвертого корпуса... Не знаю, где находилась кафедра географии, когда в университете учился Щербатов. Но ведь для него-то, если быть точным, путешествие на Белый континент действительно началось с Манежной площади, и кирпичные стены Кремля, кремлевские башни навсегда остались в его памяти... Мне было несложно повторить начальный этап путешествия Щербатова... Поездом-до Архангельска, потом переправа на Кег-остров, самолет, Северная Двина под крылом самолета, тайга, озера, похожие на капли голубой ртути и - Онега.
   А сейчас я прощаюсь с Онегой. Теплоход "Карелия" уже отошел от причалов. На реке тихо, и слышно, как бьется о подводную часть судна "топляк"-затонувший, но еще не легший на дно лес... Мне еще дано будет увидеть, как и Щербатову, гранитные луды, выступающие, как спины китов, из вод Белого моря, и те же проливы-салмы, и тот же лесистый Кий-остров с остатками белокаменного монастыря... И-все. Весь остальной гигантский путь Щербатова, вплоть до того рокового дня, когда они с Вийоном не застали на базе Ришара, мне проследить не удастся...
   Щербатов совершил открытия в Антарктиде, я-только мечтал о них. Один из моих друзей, узнав, что его дерзкая мечта, связанная с изучением Северного Ледовитого океана, осуществлена другим, написал стихи, в которых были такие строки:
   Я славлю героя, который
   Исполнил мою мечту'
   Сейчас мне захотелось повторить эти строки, - повторить, не считаясь с хронологией.
   Глава четвертая
   и последняя, в которой я "представляю интересы" Щербатова в разговоре с атлантологом и привожу дополнительные соображения в пользу антарктической гипотезы
   В Москве живет удивительный человек - атлантолог по специальности. Правда, большую часть своей жизни он занимался химией и даже получил степень доктора химических наук. Но потом он заболел и уже не смог оправиться после болезни. Прежнюю работу пришлось бросить, и именно тогда бывший химик увлекся загадочной Атлантидой... Болезнь не оставляет его в покое, и уже около десяти лет он не выходит из дома. Но весь мир входит к нему в дом-письма идут из Северной и Южной Америки, из Австралии и Новой Зеландии, из Индии и Египта, из Англии и Германии - оказывается, по всему свету рассеяны ученые, пытающиеся разгадать загадку Атлантиды!
   Теперь вы понимаете, что, вернувшись в Москву, я не мог не зайти к атлантологу. Мне хотелось рассказать ему о гипотезе Щербатова, о его открытии и его судьбе. Наконец, мне хотелось поспорить с атлантологом и даже в какой-то степени противопоставить Антарктиду Атлантиде...
   И я сразу же перешел в наступление.
   Щербатов представлял себе доледниковую Антарктиду обширным материком с горами и равнинами. В горах, думал он, наверное, имелись разрозненные центры оледенения, но в прохладных прибрежных районах с разнообразной растительностью, с богатым животным миром обитали люди - антаркты.
   А теперь попытаемся сравнить условия обитания в Атлантиде и в Антарктиде.
   Судя по всему, если Атлантида когда-нибудь и существовала, то находилась она в тропическом или субтропическом поясе. До некоторого определенного момента условия обитания атлантов и антарктов разнились, так сказать, лишь климатически: в одном месте теплее, в другом-холоднее.