Забелин Игорь. Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

   Но потом в Антарктиде - стремительно по геологическим масштабам, а по человеческим-медленно, в течение тысячелетий, - началось формирование материкового оледенения.
   - Признайте, - сказал я атлантологу, - что ледники сдвинули чашу весов в пользу Антарктиды!
   В самом деле, никакие внешние стимулы не требовали от атлантов ускоренного общественного и технического развития - они продолжали сибаритствовать на лоне тропической природы и сибаритствовали до тех пор, пока катастрофа разом все не уничтожила.
   Антаркты же оказались в принципиально ином положении: ледники наступали, природные условия ухудшались, и быстрое общественное развитие, быстрое совершенствование техники стали для антарктов необходимостью, жизненно важной потребностью.
   - Вот почему, - говорил я атлантологу, - первая высокая цивилизация и должна была сложиться в Антарктиде, а не в Атлантиде!
   Остановить и уничтожить ледники антаркты, разумеется, не могли. Цивилизация их в конечном итоге погибла, и лишь смутные следы ее удалось рассмотреть Щербатову и Вийону в оазисе... Сами же антаркты, вероятнее всего, покинули на кораблях суровую родину и рассеялись по земному шару... Рассказы антарктов о своей прежней родине были усвоены народами, с которыми они постепенно смешались, и в виде легенд достигли берегов Средиземного моря. Греческие ученые обнаружили в легендах рациональное, поверили им и потому упорно наносили Южный материк на свои карты...
   - Вы думаете, я буду с вами спорить? - хитро сощурившись, спросил меня атлантолог после того, как я исчерпал все свои доводы.-Ничуть не бывало!.. Помните, как Нильс Бор оценивал физические гипотезы?... Было у него два критерия: "достаточно сумасшедшая" и "недостаточно сумасшедшая". Во втором случае гипотеза отбрасывалась как негодная. Так вот, гипотеза Щербатова-а она останется гипотезой, пока новые исследователи не найдут ей подтверждения, "достаточно сумасшедшая" для того, чтобы ее узнали все!
   Я же вам говорил, что атлантологи-замечательные люди!
   И теперь я могу признаться, что включил в свои записки очерк о Щербатове именно потому, что гипотеза его сразу же показалось мне "достаточно сумасшедшей"! Я за смелых "чудаков", за дерзких мыслителей, потому что дерзкие мыслители-сродни революционерам. Они ломают привычные представления о мире, они расширяют горизонты, они учат смелости. Это и имел в виду Анри Вийон, когда осторожно сказал мне в Париже, что люди дерзкой мысли оставляют после себя след не только в той науке, которой занимаются,- они пробуждают смелость мысли у всего человечества, они обогащают человечество самым важным способностью переступать границы привычного!
   ...Когда мы с Березкиным подвергли хроноскопии обломок горной породы из геологической коллекции Мориса Вийона и Александра Щербатова, мы увидели лишь мятущийся рой жестких, как железо, снежинок .. Та же снежная крупа занесла следы Мориса Вийона и Щербатова-они исчезли навсегда.
   Но отважным исследователям поставлен в Антарктиде памятник-трехметровый дубовый крест, обращенный к югу. На нем написано: "В память капитана Р. Ф. Скотта, офицера флота, доктора Э. А. Уилсона, капитана Л Э. Дж. Отса, лейтенанта Г. Р. Боурса, квартирмейстера Э. Эванса, которые умерли при своем возвращении с полюса в марте 1912 года. "Бороться и искать, найти и не сдаваться".
   Ни имени Мориса Вийона, ни имени Александра Щербатова, как видите, нет в списке погибших. Но ведь он поставлен всем, кто умел бороться и искать, найти и не сдаваться.
   Это, наверное, самое трудное, что можно себе представить,- найти и не сдаваться.
   УСТРЕМЛЕННЫЕ К НЕБУ
   Глава первая,
   в которой героем моего рассказа вновь становится философ Петя; кроме того, читатель узнает, по каким причинам мы все до одного отказались искать клад, а также услышит кое-что об Африке
   Как разыскал меня в поселке Приморском, недалеко от Адлера, где мы отдыхали с женою, философ Петя, мой товарищ по работе в Хаирханском массиве, до сих пор остается тайной.
   Но - разыскал и однажды предстал передо мною в тот жаркий обеденный час, когда мы, уйдя с моря, обычно отдыхали в саду, в тени виноградника.
   - Я нашел клад, - сказал Петя
   - Рад, что у клада теперь столь надежный хозяин, - сказал я, улыбаясь -И достойный. Поздравляю с удачей.
   - Спасибо Только за кладом надо еще сходить. Очевидно, во всем виновато переутомление, вызванное хроноскопией и работой над книгами, но смысл Петиных слов доходил до моего сознания как бы сквозь плотно свалявшуюся вату, и мне пришла в голову нелепая мысль. Наш хозяин, Вася, работал в совхозе конюхом, и я почему-то решил, что Петя нуждается в его помощи.
   - Вам подвода нужна?
   - Не нужна подвода, - быстро сказал Петя - Клад еще надо найти .
   - Петя, прошу вас, - сказала моя жена. - Мы здесь отдыхаем! Никаких деловых разговоров. Очень прошу вас!
   - Я все понимаю,- кивнул Петя.- Абсолютно все!
   - Усаживайтесь поудобнее и вообще чувствуйте себя как дома, - сказал я. Ведь про клад в двух словах не расскажешь. Представляю, сколько вам пришлось пережить!.. А через час пообедаем и, кстати, обмоем вашу находку. У нас припасена бутылка отличного венгерского.
   - Переживаний пока немного было,- смутился Петя.- А находка моя столько веков обмывалась, что не знаю уж, как и уцелела. Просто чудо...
   Тут с моря вернулись наши друзья, Ева и Яша. Я познакомил их с Петей и в точности повторил его последние фразы
   - Воистину сказочный клад, - согласился Яша. - Несколько веков его "обмывали", и все-таки кое-что осталось?!
   - Нет, - сказал Петя. - Не клад обмывался, а ваза, и не людьми, а морем...
   - По порядку, Петя,- взмолился я.- Ради бога, начните сначала.
   - Мы нашли огромную глиняную амфору с планом замка, и на плане указано, где зарыт клад! Нам удалось вытащить ее из трюма затонувшего корабля. Просто чудо. Корабль, наверное, лет четыреста назад затонул, и все сохранилось.
   - Действительно, чудо, - согласился я. - Это и есть начало?
   - Нет. Самое начало было в Москве.-Петя почувствовал, что путается. Сейчас я все объясню! Вы знаете, я увлекся подводным плаванием...
   - Он и спелеолог, он и аквалангист,- пояснил я Еве и Яше.- Удивительно! И философ к тому же... А Петя продолжал:
   - Знаете, после Хаирхана я решил, что должен увидеть море изнутри. Потому, наверное, что в подземные озера ныряешь как в ночь. А море днем-другое, правда?.. Вот и связался я с археологами-подводниками, чтобы приятное с полезным соединить. Как философ, я по эстетике специализируюсь, а прекрасное оно повсюду вокруг нас разлито. И в природе, и руками человека творится. Часто, к сожалению, мимо проходим мы, а если приглядеться!.. Еще тогда, зимою, я подумал: найти бы клад из прекраснейших ювелирных изделий, таких, чтоб украсили они лучшие наши музеи...
   - Вот это целеустремленность! - сказал я. - Решил найти клад и - нашел!
   Ирония моя не дошла до Пети.
   - Да! - радостно согласился он. -И руководитель меня поддержал...
   - Какой руководитель? По розыску кладов?
   - Нет, по курсовой работе. Профессор Брагинцев. Вы не могли о нем не слышать!
   - Слышал, - сказал я.
   - Вот видите! И такой серьезный человек считает, что есть шансы найти клад в районе Хосты.
   - И в любом другом месте - тоже, - сказал я.
   - А про развалины крепости в тисо-самшитовой роще вы помните? - воскликнул Петя.
   - Нет. А при чем тут тисо-самшитовая роща?
   - Да план же на вазе-той самой крепости! Как вы не поймете? Тот самой, что на территории заповедника!
   - Почему вы так решили?
   - А другой нет поблизости! Логика Пети меня "сразила".
   - Если потребуется рабочая сила,-сказал я,-перетащить что-нибудь, упаковать...
   - Хроноскоп! Хроноскоп мне нужен!
   - У хроноскопа иное предназначение,-это я произнес жестче, чем хотел. Клады не по его части.
   - А если там скрыты прекраснейшие произведения искусства? А если там неведомые миру шедевры?
   - Скорее всего там "пшик", дорогой мой Петя. Как и в прочих воображаемых кладах.
   По-моему, мир рушился в его глазах.
   - Зачем клад искать, когда под ногами денег полно? - сказал Пете наш хозяин Вася. - На кавказской земле, если голова есть, руки есть, без клада прожить можно, товарищ. Мимозу сажай-в марте продавать вези. К женскому днюкак хорошо! Огурцы сажай - опять весной продавать вези. Помидоры сажай, виноград собирай, мандарин собирай - весь год продавать вези. Своих мало - у соседей купи, в ларьке договорись... Зачем клад, товарищ?
   Несмотря на основательную теоретическую подготовку, сам Вася торговыми операциями не увлекался и явно подшучивал над философом, но тот начисто утратил чувство юмора.
   - Прощайте! - вскричал Петя и исчез.
   На следующий день утром мы вчетвером отправились на станцию субтропических культур, что находится неподалеку от Гагры у Холодной речки. Строго говоря, называется эта станция "Гагринский опорный пункт Главного ботанического сада", а пока только там у нас выращивают деревья какао. Я недавно побывал в Африке, но там их не видел: плантации какао особенно велики и многочисленны в Гане, а не в Гвинее, по которой мы ездили, и здесь, на Кавказе, мне представилась возможность восполнить этот пробел в своих африканских наблюдениях.
   Яша и моя жена отправились на переговоры к директору, а мы с Евой устроились на деревянной скамейке под какими-то кустами.
   - Смотри, какие интересные лепестки,-сказала Ева, поднимая с земли веточку с тремя овальными красновато-фиолетовыми лепестками; внутри, среди лепестков, пристроились три невзрачных беленьких цветочка.
   Ева положила веточку на мою ладонь, и я оторопело уставился на лепестки.
   "Нет, этого не может быть",- сказал я самому себе и вздохнул с каким-то странным облегчением: "этого" действительно не могло быть.
   - Не знаешь, что за растение?-спросила Ева. На всякий случай оглядев окрестные кусты и деревья, я вполне искренне ответил;
   - Понятия не имею.
   Директор станции, совсем еще молодой человек, любезно разрешил нам осмотреть свои владения и выделил в сопровождающие научного сотрудника... Мы обогнули дом, в котором размещались лаборатории и дирекция, и...
   Потом я очень внимательно осматривал маленькую плантацию деревьев какао, или шоколадного дерева, шоколадника, как его еще называют, расположенную в теплице под загрязненными стеклами (шоколадник не выносит прямых солнечных лучей: как и его дикие предки, он приучен к полусумраку тропического леса); я запомнил многое из того, что нам рассказывали про чрезвычайно плодовитое растение чиод, или мексиканский огурец, который сейчас внедряется в сельское хозяйство, про кустарник псидиум, которому тоже сулят большое будущее; я любовался цветущими разноцветными лотосами, викторией-регией, стеблями папируса с раскрытыми щеточками листьев наверху; я с почтением смотрел на "сальное дерево", парафиновые выделения которого издавна служили на Востоке сырьем для свечей, и даже поверил, что удастся акклиматизировать у нас карику кварцифолиа - родственницу знаменитого дынного дерева... Повторяю, я все внимательно слушал, кое-что записывал, но мысли и чувства мои были в это время за тридевять земель от Гагринского опорного пункта...
   Уже в Москве, после возвращения из Африки, я месяца полтора улетал туда во сне-каждую ночь! Я вновь ходил по красной жесткой земле, и красноватая пыль оседала на моей рубашке. Я заново переживал грозовую ночь- тревожную и прекрасную, как вся Африка сегодня, - ночь, которую довелось мне провести в пути где-то между городками Маму и Карусса. Я вновь видел дымы пожарищ гвинейцы выжигали саванну перед началом сева,- и вновь окружали меня в какой-нибудь саманной деревушке коричневые люди с сильными добрыми руками... Крупные стервятники - вотуры - тяжело опускались на растрепанные гривы кокосовых пальм, склонившихся над солнечным океаном, и неподвижны были узловатые ветви баобабов, распростершиеся в раскаленном голубом небе,- все было, как наяву, как в те незабываемые дни, которые я провел в Африке...
   Постепенно Африка ушла из сновидений, ее вытеснили иные мысли, и вот все воскресло.
   То, чему я не поверил, от чего мысленно отказался, были лозы алой и розовой бугенвиллеи, изнутри увившие стеклянные стены теплицы. Но я же любовался этим удивительным, "вечно" цветущим растением, у которого ярко окрашены не цветы, а околоцветники, никогда не опадающие, - я же любовался им в Африке! Я впервые увидел бугенвиллею у белокаменных вилл в окрестностях Касабланки, я видел ее в Дакаре и в Конакри... И вдруг здесь, у нас!
   Я помчался к теплице, перескочил через ее невысокий порог, и... белые колокола датуры закачались над моей головой, как качались они несколько месяцев назад в марокканском городе Федала у отеля "Марима"...
   Я почти не поверил своим глазам, когда увидел в натуральную величину дынное дерево - карику папайя - с мощными кистями желтых цветов, и почти беспомощно опустился на землю у шоколадных деревьев с крупными огурцевидными плодами на стволах и толстых ветвях...
   Я снова был в Африке и, слушая рассказы научного сотрудника о деревьях какао, вспоминал о письме, которое мы получили от малийского историка Мамаду Диопа, о посылке, которая шла к нам из далекого Бамако, и мне не терпелось поскорее получить посылку, поскорее приступить к хроноскопии, чтобы внести и свою - пусть предельно скромную-лепту в изучение исторического прошлого Черного континента...
   Глава вторая,
   в которой излагается содержание письма африканского историка Мамаду Диопа, а также повествуется о находках археологов-аквалангистов; знакомству с профессором Брагинцевым и встрече с загадочным стариком также уделено несколько десятков строк
   Очевидно, нет особой необходимости приводить письмо Мамаду Диопа полностью, но теперь, после мысленного "возвращения" в Африку, я не могу не рассказать о нем.
   При земляных работах в районе городка Дженне, о котором я только читал, землекопы совершенно случайно нашли сделанную из золота фигуру человека... Они отдали ее коменданту города Дженне. Комендант отправил статуэтку в окружной центр, в город Мопти, а оттуда ее переслали в столицу республики Мали Бамако.
   Там, в Бамако, золотая статуэтка попала в руки молодого историка Мамаду Диопа, и находка чрезвычайно взволновала его. Дело в том, что статуэтка не походила ни на один из известных образцов африканской скульптуры, и Мамаду Диоп сразу же уверовал, что ему предстоит совершить открытие колоссального значения. Ведь почти так же сравнительно недавно открыли знаменитую культуру Зимбабве в Южной Африке-все началось с находки золотых вещей на священном холме.
   Мамаду Диоп не стал терять времени даром. С несколькими своими друзьми, погрузив в машину лопаты и кисти - орудия археологов, он помчался в Мопти, а оттуда в Дженне, чтобы заняться раскопками.
   К сожалению, они не дали никакого результата. Ничего больше не нашли и дженнейцы, продолжавшие брать из карьера глину для кирпичей.
   Как ни велико было разочарование Мамаду Диопа, он все-таки решил раскрыть тайну золотой статуэтки и обратился за помощью к европейским специалистам. Их заключение оказалось неожиданным: специалисты единодушно решили, что статуэтка, за которой они признали весьма высокие художественные достоинства, изготовлена итальянскими ювелирами, скорее всего в Венеции, и не ранее конца шестнадцатого века!
   Никто, разумеется, не мог объяснить Мамаду Диопу, как венецианская статуэтка стопала в глиняный карьер у городка Дженне, расположенного в глубине Африки, за полторы тысячи километров от побережья. Иной бы смирился с невозможностью раскрыть тайну статуэтки, но Мамаду Диоп, не желая сдаваться, ухватился за соломинку-послал в Советскую ассоциацию дружбы с народами Африки письмо, адресованное мне и Березкину.
   Мы ответили согласием, хотя у нас и возникали сомнения.
   Так, не было никакой уверенности, что то время, когда статуэтка попала к Дженне, хотя бы приблизительно совпадает со временем ее изготовления. Скорее всего ее недавно потерял кто-нибудь из французов, и в этом, наиболее вероятном случае нам предстояло тратить энергию на самую заурядную историю... И все-таки оставалось одно "а вдруг?". А вдруг статуэтка попала из Венеции к Дженне несколько веков назад, когда, как считают историки, не было никаких контактов между европейцами и суданцами?.. Это уже чревато важным открытием.
   Перед моим отъездом на юг мы с Березкиным договорились, что он даст мне телеграмму, если посылка Мамаду Диопа придет до конца отпуска. Я понимал, что ожидать телеграмму еще рановато, но вечером, едва войдя в калитку, сразу же спросил, нет ли мне телеграммы или письма.
   - Не было телеграммы, - сказал Вася. - Кладоискатель был. Тихий пришел. Вздыхал, сидел. Недавно домой пошел.
   На следующее утро Петя заявился, что называется, ни свет, ни заря. Яша, вставший раньше меня, тихонько увел его на пляж, чтоб он не разбудил нас, и там, на берегу, Петя развернул перед Яшей и Евой увлекательнейшую перспективу подводного путешествия.
   Оказалось, что именно это привело сегодня Петю в наш дом. И мы согласились опуститься на дно морское охотнее, чем Петя, наверное, рассчитывал...
   Море у берегов Кавказа менее интересно, чем у берегов Крыма, например: "красоте" необходим прочный скальный фундамент, а не рыхлый песок или галька... Зато корма корабля, выступающая из ила и песка в голубоватом подводном полусумраке,-это на самом деле волнующее зрелище.
   Во всяком случае на берег я вышел отнюдь не таким ортодоксальным противником кладоискательства, каким был до погружения.
   А хитрец Петя продолжал ловко расставлять сети-он повел нас к палатке, где хранились поднятые со дна моря сокровища, и там, не выдержав, сразу же потащил к амфоре с "планом" злополучного замка.
   Я подозреваю, что не очень точно пользуюсь термином "амфора"; мне, конечно, известно, что амфора - это глиняная ваза с узким горлом, но существуют у специалистов какие-то более тонкие градации...
   Амфора или не амфора, но глиняный, покрытый глазурью и весьма объемистый сосуд стоял передо мною.
   По прежнему - хаирханскому - опыту Петя знал, что сейчас мне лучше не мешать, и держался со своими товарищами в сторонке, ждал, когда я о чем-нибудь спрошу его. А я, позабыв о Петиных хитростях, рассматривал амфору с чисто профессиональным интересом.
   Амфора сохранилась прекрасно, и не верилось, что она несколько веков пролежала на дне морском, в трюме затонувшего корабля. Мне трудно было с первого взгляда оценить ее художественные достоинства, но она явно не принадлежала к числу керамических шедевров. По-моему, она предназначалась для хозяйственных целей, хотя и была разрисована. Подглазурная роспись не показалась мне сложной. Помимо того что Петя назвал "планом замка" (а некий чертеж там имелся), художник изобразил на амфоре двух людей. Один из них сидел в кресле, как бы откинувшись на его невидимую спинку, а второй, стоя во весь рост, протягивал к нему руки, и от рук его летел к сидящему непонятный знак, похожий на восьмерку, перечеркнутую в самом узком месте.
   Если мысленно продолжить путь перечеркнутой восьмерки по окружности амфоры, то легко заметить, что, перескочив через фигуру сидящего человека, восьмерка покатится по однострочной надписи и, разогнавшись по ней, попадет на территорию "замка", где остановится у четырех плотно составленных кружочков... Я обратил внимание прежде всего на этот сюжет, потому что если и таился какой-либо смысл в разрисовке амфоры, то доискиваться его надо было, анализируя именно эту серию рисунков. Орнамент же в нижней части амфоры и в верхней, где она уже сужалась, по-моему, никакой смысловой нагрузки не нес.
   Я повернулся к Пете, ожидая его разъяснений.
   - Надпись уже прочитана, - торопливо сказал Петя. - Она сделана на картули эна шрифтом мхедрули не позднее семнадцатого столетия. Во всяком случае до введения книгопечатания... Перевод-"Вернись, и все скажу тебе".
   - Понятно, - сказал я. - Картули эна?..
   - Грузинский язык, а мхедрули - новогрузинский шрифт, принятый еще в одиннадцатом веке.- Петя прямо-таки торжествовал, разъясняя мне столь важные подробности.
   - Теперь еще понятней, - сказал я.
   - А перечеркнутая восьмерка - фирменный знак очень крупного торгового дома Хачапуридэе, который в средние века держал в своих руках почти всю торговлю на кавказском побережье. Хачапуридзе вышли из крестьян, но очень скоро стали азнаури, дворянами, что ли, запросто общались с тавади-крупнейшими феодалами, ссужали деньги царским дворам...
   Петя выпалил все залпом, но, заметив, что я слушаю его с некоторой недоверчивостью, сказал:
   - Это не я придумал. Тут историк из Тбилиси отдыхает - совсем беленький старичок, - от него мы про все и узнали. Он-то уж не мог ошибиться!
   - Что вы нашли в вазе?
   - Венецианское стекло. Бусы в основном... Бусы, самые разнообразные - и розоватые, и матово-белые со взвешенными частичками золота, и зеленоватые с молочными нитями, - бесчисленные бусины эти завербовали в Петин клан половину нашего отряда-женскую, разумеется.
   - А кружочками, по-вашему, обозначено место, где зарыт клад? - спросил я Петю.
   - Конечно! Тогда все зарывали свои сокровища. Время-то какое неспокойное-и междоусобицы, и турки нападали... А вы в тисо-самшитовой роще были?
   - Нет.
   - Заодно бы и рощу посмотрели. Место примечательное, не пожалеете.
   - Вы там были? - спросил я Петю.
   - Был.
   - Крепость осматривали?
   -Да.
   - Клад не нашли?
   - Нет.
   - Отлично,-сказал я, сообразив, что посещение тисо-самшитовой рощи выльется в обычную прогулку.-Чтобы не откладывать, завтра же и отправимся туда.
   Погода, к сожалению, внесла свои исправления в наши ближайшие планы. Еще до первых облаков мы заметили, что древесные лягушки громче и чаще, чем обычно, стучат сегодня своими деревянными молоточками. Стоял штиль, но на море поднялась волна. После захода солнца некоторое время виднелись звезды, но потом небо затянуло, и где-то за полночь пошел дождь.
   Весь следующий день дождь то утихал, то принимался идти снова, выбивая дробь по шиферной кровле, по виноградным листьям. Яша не бранил погоду, уверяя, что в дождь лучше работается. А я, пребывая в каком-то полудремотном состоянии, предавался воспоминаниям, надоедал всем разговорами об Африке и Хаирхане и немножко обижался, что друзья мои никак не могут запомнить имени африканского царя Шамба Болонгонго, правившего племенем бушонго... Он жил и правил около четырех с половиной столетий тому назад, но я прочитал о нем перед поездкой в Африку, и Болонгонго покорил мое сердце.
   Помните историю, рассказанную в "Сломанных стрелах"? Тогда, у подножия Хаирхана, мы пришли к выводу, что петроглиф, выбитый на стене пещеры,- договор между вождями, запрещающий пользоваться стрелами в бою. Так во всяком случае я писал, оставляя за читателями право на собственное мнение.
   А страничка из истории племени бушонго, до сих пор живущего в Центральной Африке в бассейне реки Санкуру, убедила меня в правильности моих раздумий. Шамба Болонгонго, ставший царем около 1600 года, начал свое правление с запрета пользоваться во время войн даже дротиками... Так незримая нить протянулась от тайги и степей Центральной Азии к саванне и лесам Центральной Африки, лишний раз подтверждая, что всем народам в равной степени свойственно стремление к добру. (О царе Болонгонго можно прочитать в книге "Новое открытие древней Африки" английского историка Дэвидсона.)
   Дальнейшие события развивались так.
   Едва установилась хорошая погода, как Петя вновь появился в нашем дворе. Напомнив про обещание посетить тисо-самшитовую рощу, он с радостью сообщил, что вечером в Хосту приезжает его руководитель профессор Брагинцев.
   Утром, когда мы пришли в лагерь археологов-аквалангистов, Брагинцев рассматривал поднятую со дна моря амфору. Тонкие, с длинными крепкими ногтями руки его нежно и любовно ощупывали стенки амфоры, выстукивали их, и руки преподавателя эстетики показались мне руками хирурга.
   Мы познакомились. Извинившись, Брагинцев еще минут восемь-десять изучал вазу, и я видел, что находка археологов явно заинтересовала его.
   А меня заинтересовал сам Брагинцев. При первом же взгляде я обратил внимание на два обстоятельства - на его поразительное несходство во внешнем облике с философом Петей, потому что мысленно сблизил учителя и ученика, и наоборот, на еще более поразительное соответствие его внешности сути дела, которому он служил.
   Невольно, сравнивая облик Пети и Брагинцева, я, естественно, отбрасываю возрастные особенности. Будь они одногодками, они все равно были бы разительно несхожи. В отличие от милого, наивного, восторженного, всегда небрежно одетого, маленького некрасивого Пети старый профессор Брагинцев был по-спортивному подтянут, собран, элегантен и красив. Подчеркивая сейчас, что Брагинцев красив, я вовсе не имею в виду какие-нибудь там лучистые глаза, античные черты лица, выразительный рот или еще нечто в том же роде.
   О красоте Брагинцева нельзя составить себе представление ни по отдельным штрихам, ни с помощью подробного описания. Он просто умел красиво двигаться, красиво носить легкий серый пиджак, красиво говорить и улыбаться, отнюдь не задаваясь такой целью... Источником этой подлинной, непоказной красоты могло быть только духовное совершенство, гармония, достигнутые огромной внутренней работой, длившейся десятилетиями, постоянной тренировкой ума и души... Подобной красоты, выше которой я ничего не знаю, удается достичь немногим, но когда встречаешь такого человека, то тебе и в голову не приходит обращать внимание на цвет его глаз или волос...