Страница:
Мифическое предание не выдерживало никакой критики: что это еще за праразум, почему именно пра-, откуда он взялся, почему дремал и в честь чего пробудился? Но как верующие никогда не задаются подобными вопросами относительно бога, так и туристы принимают все на веру, и чем больше нелепостей в преданиях, окружающих какой-нибудь уголок Вселенной, тем сильнее туда тянет праздных зевак. Тем более что обоснованной научной гипотезы возникновения столь парадоксальной цивилизации не имелось, а в сложившемся мифе все-таки содержалось рациональное зерно — модуль трапперов с обширной информотекой.
Почти сутки я скрупулезно изучал имеющиеся сведения о Раймонде и ее аборигенах и обнаружил одно любопытное обстоятельство, которое ранее посчитал несущественным для своей акции. Для моего предприятия это по-прежнему оставалось несущественным, но сложившуюся на лайнере ситуацию частично проясняло. Раймондцы действительно не жаловали миелосенсориков любых рас — вероятно, в равной степени не желали, чтобы кто-либо копался как в их телах, так и мозгах. Тайну своего происхождения они берегли свято. Обнаружил я это совершенно случайно, затребовав списки туристических групп, побывавших на Раймонде за последний год. Надо сказать, что туризм на Раймонде процветал — вместе с торговлей экзотическими животными был чуть ли не основным источником дохода, — и список я получил внушительный. Но ни одного миелосенсорика среди туристов не обнаружил, как ни старался. Видимо, их отсеивали еще на стадии формирования в консульствах списков туристических групп. Зато обнаружил, что двух туристов не допустили на планету из-за того, что медицинский тест на аллергию к формалину (в некоторых заповедных уголках Раймонды сохранились первозданные озера, насыщенные формальдегидом) дал у них положительную реакцию. Имя туриста-кашторайца — Иоген Тпрница — мне ничего не говорило, хотя среди кашторайцев никогда не было миелосенсориков, зато бортайца Аугицо Портасу я знал не понаслышке. Приходилось встречаться. Это был уникум среди бортайцев, обладавший редкими способностями миелосенсорика, хотя свои способности не афишировал, поскольку работал на службу галактической безопасности. Очевидно, не только землян беспокоила тайна происхождения раймондцев, если служба галактической безопасности попыталась заслать на планету своего агента. Так что отнюдь не из-за аллергии к формалину не пустили на Раймонду двух туристов. Это был только предлог.
Вместе с тем, покопавшись в собственной памяти с помощью биочипов, позволяющих восстановить эпизоды жизни с кинематографической точностью, я «вспомнил», что на некоторых выставках видел присутствовавших там одновременно миелосенсориков и раймондцев, а на Трапсидоре, в частности, даже «обратил внимание» на мирно беседующую за стойкой бара парочку: раймондца и као-тийца. Выходит, не так уж патологически боятся раймондцы миелосенсориков либо же во время инопланетных вояжей находят средство от вторжения в свой мозг чужого сознания. Вроде экранирующей сетки на моей голове. Именно это и укрепило меня в мысли, что с ситуацией на лайнере не все в порядке. Одного из джокеров в рукаве неведомого игрока, затеявшего игру в выставку древнего земного искусства, я обнаружил, но сколько еще карт и какого достоинства там находится, оставалось загадкой.
Отвлек меня от анализа ситуации сигнал оповещения о получасовой готовности лайнера перед входом в гиперствор. И тогда я решил прекратить Участие в навязанной мне чужой игре. Выяснил, что на данный момент от нее не исходит угрозы, и достаточно. Пора начинать свою игру и не дай бог объявиться некоему дотошному игроку, который Попытается разгадать мой ребус.
Глава 4
Глава 5
Почти сутки я скрупулезно изучал имеющиеся сведения о Раймонде и ее аборигенах и обнаружил одно любопытное обстоятельство, которое ранее посчитал несущественным для своей акции. Для моего предприятия это по-прежнему оставалось несущественным, но сложившуюся на лайнере ситуацию частично проясняло. Раймондцы действительно не жаловали миелосенсориков любых рас — вероятно, в равной степени не желали, чтобы кто-либо копался как в их телах, так и мозгах. Тайну своего происхождения они берегли свято. Обнаружил я это совершенно случайно, затребовав списки туристических групп, побывавших на Раймонде за последний год. Надо сказать, что туризм на Раймонде процветал — вместе с торговлей экзотическими животными был чуть ли не основным источником дохода, — и список я получил внушительный. Но ни одного миелосенсорика среди туристов не обнаружил, как ни старался. Видимо, их отсеивали еще на стадии формирования в консульствах списков туристических групп. Зато обнаружил, что двух туристов не допустили на планету из-за того, что медицинский тест на аллергию к формалину (в некоторых заповедных уголках Раймонды сохранились первозданные озера, насыщенные формальдегидом) дал у них положительную реакцию. Имя туриста-кашторайца — Иоген Тпрница — мне ничего не говорило, хотя среди кашторайцев никогда не было миелосенсориков, зато бортайца Аугицо Портасу я знал не понаслышке. Приходилось встречаться. Это был уникум среди бортайцев, обладавший редкими способностями миелосенсорика, хотя свои способности не афишировал, поскольку работал на службу галактической безопасности. Очевидно, не только землян беспокоила тайна происхождения раймондцев, если служба галактической безопасности попыталась заслать на планету своего агента. Так что отнюдь не из-за аллергии к формалину не пустили на Раймонду двух туристов. Это был только предлог.
Вместе с тем, покопавшись в собственной памяти с помощью биочипов, позволяющих восстановить эпизоды жизни с кинематографической точностью, я «вспомнил», что на некоторых выставках видел присутствовавших там одновременно миелосенсориков и раймондцев, а на Трапсидоре, в частности, даже «обратил внимание» на мирно беседующую за стойкой бара парочку: раймондца и као-тийца. Выходит, не так уж патологически боятся раймондцы миелосенсориков либо же во время инопланетных вояжей находят средство от вторжения в свой мозг чужого сознания. Вроде экранирующей сетки на моей голове. Именно это и укрепило меня в мысли, что с ситуацией на лайнере не все в порядке. Одного из джокеров в рукаве неведомого игрока, затеявшего игру в выставку древнего земного искусства, я обнаружил, но сколько еще карт и какого достоинства там находится, оставалось загадкой.
Отвлек меня от анализа ситуации сигнал оповещения о получасовой готовности лайнера перед входом в гиперствор. И тогда я решил прекратить Участие в навязанной мне чужой игре. Выяснил, что на данный момент от нее не исходит угрозы, и достаточно. Пора начинать свою игру и не дай бог объявиться некоему дотошному игроку, который Попытается разгадать мой ребус.
Глава 4
Гиперпереход из Солнечной системы к Раймонде я проспал. Причем, на удивление, впервые после операции спал сладким сном младенца, без сновидений. Хорошую штуку — псевдожидкий матрас с антигравитационной прослойкой — придумал какой-то изобретатель. Горстями под него горох насыпай — самая привередливая принцесса не ощутит ни малейших неудобств.
Ничего нового для меня в гиперпереходе нет — посмотреть на него со стороны можно раз, другой, но когда счет перевалил за сотню… Входя в гиперствор, лайнер словно растворяется в его мембране без остатка, а на выходе, расположенном иногда за многие тысячи световых лет от старта, наблюдается обратный процесс. Но это, повторюсь, если смотреть на лайнер со стороны; изнутри, то есть с обзорных площадок, пассажиры видят лишь мгновенную смену звездного неба: вот только что над ними были одни созвездия, как вдруг — совершенно иные. Три процента землян испытывают при гиперпереходе легкое головокружение, остальные ничего не чувствуют. Я относился к большинству. Соврал я Броуди насчет своей фобии к космическому пространству, но как-то ведь нужно было избавиться от его общества?
Система жизнеобеспечения сообщила, что мы уже четыре часа находимся на орбите космостанции «Раймонда-П», сейчас проводится стандартная проверка бортовых систем, и через три часа, после разделения отсеков, каждый пассажир пройдет индивидуальный таможенный контроль. Приняв к сведению, что в моем распоряжении имеется три свободных часа, я решил отказаться от затворничества и пообедать в ресторане. Но Броуди об этом сообщать не стал. Зачем? Принимая условия его игры, я решил, перефразируя известную поговорку, поступать по-своему: если гора столь настойчиво стремится к Магомету, то он должен оставаться на месте.
Посетителей в ресторане оказалось немного, и это меня порадовало. Можно, не вступая ни с кем в разговоры, спокойно поесть и, осматривая публику, провести рекогносцировку. Кажется, так в древние времена назвали визуальное изучение противника в районе предстоящих боевых действий. Конечно, район был не тот, да и окружающая публика не являлась противником — она представляла собой среду, в которой мне предстояло действовать.
Однако моим чаяниям не суждено было сбыться. Лишь только официант сервировал столик и подал закуски, как передо мной возник молодой, щеголевато одетый землянин.
— Вы позволите? — спросил он, держась за спинку стула.
У землянина было приятное, симпатичное лицо, открытый взгляд серых глаз — такие люди располагают к себе, хотя потом порой бывает трудно от них отвязаться. Конфликтовать, отказывая в месте за столиком, я не собирался, как, впрочем, и заводить близкое знакомство — поэтому лишь неопределенно пожал плечами.
— Благодарю. — Молодой человек истолковал неопределенность в свою пользу и уселся. — Не люблю, знаете ли, обедать в одиночестве…
Он подозвал официанта и принялся, переспрашивая и уточняя, заказывать обед. По тому, как тщательно и щепетильно он относился к выбору исключительно изысканных блюд, я понял, что передо мной один из владельцев ценнейших исторических реликвий. Впрочем, рассуждая здраво, таких пассажиров здесь каждый второй. В крайнем случае — третий.
— Арист Тарандовски, — представился он, отпустив официанта, и выжидательно посмотрел на меня.
Делая вид, что старательно пережевываю, я кивнул. Мол, принял к сведению. Но он отступать не собирался.
— А вы, если не ошибаюсь, известный коллекционер экзопарусников Алексан Бугой?
Против воли я улыбнулся и, отхлебнув из бокала минеральной воды, откинулся на спинку кресла. Резкая боль в жабрах мгновенно заставила выпрямиться, напомнив, что в моем положении так делать не следует.
— Вы сильно изменились, — корректно заметил Тарандовски. — Травма в последней экспедиции? Я покачал головой.
— В старину говаривали, что горб у человека появляется от чрезмерных усилий. «Горбатиться» — слышали такой термин?
В глазах Тарандовски заплясали веселые огоньки.
— Слышал «горбиться», — заметил он, — но это означает уподобляться горбатому…
Я деланно рассмеялся. Многозначительную фразу произнес Тарандовски. Неужели он и есть тот самый «дотошный игрок», появления которого я опасаюсь? Рановато… Вроде бы повода для его выхода на сцену я еще не давал. К тому же он землянин, а не раймондец.
— Ну, а о том, что горб наживают, вы, надеюсь, слышали?
На это Тарандовски возразить было нечего, и он развел руками. Слышать-то он слышал, но, несмотря на пораженческий жест, не верил. И тогда я перешел в атаку, резко изменив тему.
— Одно непонятно, господин Тарандовски, откуда вы меня знаете? Антиквариат и эстет-энтомология настолько далекие друг от друга области, что не имеют точек соприкосновения. Никаких.
— Профессия у меня такая, — спокойно объяснил Тарандовски. — Сопровождать ценные коллекции на выставки. Любые выставки и любые коллекции в качестве доверенного лица владельца. Вполне возможно, когда-нибудь пригожусь и вам.
Он протянул визитную карточку, я взял ее, прочитал и сунул в нагрудный карман.
— Может быть, и пригодитесь, — уклончиво ответил я. В визитке указывалось, что искусствовед-промоутер Арист Тарандовски является почетным членом ряда академий наук. Особо престижных академий в перечне не было. — Подрабатываете, или это основное поле вашей деятельности?
— Скорее второе, но не совсем. Это мой образ жизни — удовлетворять собственное любопытство за чужой счет. Люблю, знаете ли, путешествовать. В крови, наверное, — по материнской линии в моем роду встречались цыгане.
Подошел официант и принялся выставлять перед Тарандовски многочисленные тарелочки и салатницы. Не скрою, я наблюдал за этим с некоторым сарказмом. Чрезмерное количество блюд вызывало чувство, что передо мной этакий парвеню, дорвавшийся до обеденного стола, но не знающий, в какой руке держат нож, а в какой — вилку.
— А еще люблю хорошо и красиво поесть, — сказал Тарандовски, перехватив мой взгляд. Он пригубил предложенное официантом вино и кивнул в знак одобрения. — Это у меня, по всей видимости, от славян — предков по отцовской линии. Говорят, они были хлебосольными и гостеприимными… Не желаете ли легкого вина?
— Нет, благодарю, — отказался я, наливая в бокал минеральную воду.
Столовыми щипцами Тарандовски подхватил из судочка мастурианскую креветку, щипковым пинцетом ловко сорвал с нее панцирь и принялся по всем правилам этикета с достоинством есть, отщипывая по кусочку и макая в соус. Получалось у него мастерски.
— Славянин, говорите? Среди моих предков тоже были славяне. Древний аристократический род князей Бугой. Не слыхали?
— Князья Бугой? — Тарандовски наморщил лоб, задумался. — Ах, да, вероятно, редукция гласной «а»… — задумчиво протянул он. — Бугай… Крепкий, здоровый, свирепый… гм… — Он глянул на меня и смешался. — Воин, воитель…
— Вот-вот, — подчеркнуто твердо поставил я точку на этой теме, строго глядя в глаза Тарандовски. Тест на искусствоведа и аристократа он прошел с блеском, выкрутившись из довольно пикантной ситуации, но далее изгаляться над моей фамилией я ему разрешать не собирался.
— А позвольте узнать, каким это образом вы здесь оказались? — поинтересовался Тарандовски, тактично меняя направление разговора. — Сами намекали, что между антиквариатом и эстет-энтомологией непреодолимая пропасть.
— Не только намекаю, но и утверждаю, — поправил я. — Демонстрировать коллекцию экзопарусников на выставке древнего искусства Земли все равно что есть десерт вместе с первым блюдом. Столь же неудобоваримо. Здесь я выполняю ту же роль, что и вы. Представляю экспонат своего друга — скульптуру египетской царицы Нэфр'ди-эт.
Лицо Тарандовски вытянулось, он поперхнулся.
— Нэфр'ди-эт? — выдохнул он. — Из коллекции Мирама Нуштради? Она же более пятидесяти лет нигде не выставлялась! Как вам удалось уговорить наследников? Неужели…
И в этот момент я выключился из разговора, потому что увидел, как от центра зала к выходу из ресторана идет сивиллянка. Как Тарандовски ни отвлекал меня разговором от наблюдения за окружающими, я мог поклясться, что до этого момента сивиллянки в ресторане не было — она словно возникла ниоткуда и теперь плавно, по-царски плыла между столиками. Не шла, не шествовала, а именно плыла — ни одна складка на ее хитоне не шевелилась, — и создавалось впечатление, что кто-то невидимый проносит по залу зачарованную статуэтку желто-горячих тонов. Створки двери перед ней распахнулись, она ступила за порог, замедлила движение и повернулась. Причем повернулась так, будто сделала это не сама, а ее развернули на невидимом глазу постаменте.
И тогда я увидел ее лицо. Ни в какое сравнение не шли известные стереоснимки сивиллянок, не способные передать одухотворенность живой натуры, когда на зрительный образ накладывается психокинетическое воздействие. Ее лицо было прекрасно, и светилось той неземной красотой, при виде которой возникало лишь одно желание — преклонить колени. Она посмотрела мне в глаза, улыбнулась всепонимающей, всепрощающей улыбкой, и мне на мгновение показалось, что хитон сивиллянки чуть встрепенулся, подобно только-только расправляющимся крыльям…
Но в это же мгновение автоматические двери ресторана щелкнули, отрезая сивиллянку от моего взгляда, и я вернулся в реальность.
— Что вы там увидели? — услышал я голос Та-рандовски.
— Где? — машинально отреагировал я, переводя взгляд на искусствоведа-промоутера.
— На стене.
Я снова посмотрел на дверь, за которой скрылась сивиллянка, но двери не было. Была глухая стена. Вход в ресторан находился в другой стороне.
— Ничего, — спокойно ответил я и улыбнулся. Почему-то подумалось, что улыбнулся улыбкой сивиллянки, но на лице обычного смертного она вряд ли возможна. Тем не менее душа у меня пела. Деньги для сафари на Сивилле — это лишь поддела. Можно затратить огромное состояние, добираясь в отдаленный уголок Вселенной, где из-за физико-пространственных характеристик гиперстворы не функционируют, годы просидеть на космостанции возле Сивиллы, но на планету так и не попасть. Опуститься на поверхность невозможно ни при каких обстоятельствах, даже в качестве терпящего бедствие в открытом космосе. Чтобы побывать на Сивилле, требуется личное приглашение. И это приглашение я только что получил.
Аппетит у меня пропал, причем настолько, что вид степенно вкушающего пищу гурмана вызывал неприятие. Не совмещаются в сознании возвышенное и земное.
— Приношу свои извинения, — сказал я, вставая, — вынужден вас покинуть. Совсем забыл о важной встрече.
Тарандовски недоуменно посмотрел на меня, окинул взглядом стол.
— Вы же практически ничего не ели!
— Дела, господин Тарандовски, прежде всего дела! — отшутился я и направился к выходу. Конечно, настоящему — сквозь стены ходить не умел, хотя в данном случае очень хотелось. И если бы сейчас в стене вновь открылась дверь и сивиллянка поманила меня к себе, ушел бы, не задумываясь, плюнув на свои обязательства перед Мальконенном.
На выходе из ресторана я нос к носу столкнулся с Броуди. Он торопился в зал, но, встретившись со мной, несказанно расстроился. Видимо, система жизнеобеспечения сообщила ему о моем «выходе в свет» и он спешил навязать мне свое общество.
— Как, вы уже отобедали?
— Да, — благодушно кивнул я. Встреча с сивиллянкой настроила меня на минорный лад.
— А обещали сообщить, если почувствуете себя лучше. Хотел вам компанию составить… — Броуди окончательно упал духом. — Может быть, посидим в баре? — предложил он без тени надежды.
— Что вы, право, торопитесь, — пожурил я раймондца, не став играть «в кошки-мышки». — У нас впереди целый месяц, успеем еще пообщаться. Может, и надоесть друг другу успеем. Простите, но пора упаковывать вещи и готовиться к таможенному досмотру.
Кивнув Броуди на прощанье, я одарил его все той же улыбкой, которую считал похожей на сивил-лянскую. К своему багажу я не прикасался, так что упаковывать мне было нечего. Тем более готовиться к таможенному досмотру.
Ничего нового для меня в гиперпереходе нет — посмотреть на него со стороны можно раз, другой, но когда счет перевалил за сотню… Входя в гиперствор, лайнер словно растворяется в его мембране без остатка, а на выходе, расположенном иногда за многие тысячи световых лет от старта, наблюдается обратный процесс. Но это, повторюсь, если смотреть на лайнер со стороны; изнутри, то есть с обзорных площадок, пассажиры видят лишь мгновенную смену звездного неба: вот только что над ними были одни созвездия, как вдруг — совершенно иные. Три процента землян испытывают при гиперпереходе легкое головокружение, остальные ничего не чувствуют. Я относился к большинству. Соврал я Броуди насчет своей фобии к космическому пространству, но как-то ведь нужно было избавиться от его общества?
Система жизнеобеспечения сообщила, что мы уже четыре часа находимся на орбите космостанции «Раймонда-П», сейчас проводится стандартная проверка бортовых систем, и через три часа, после разделения отсеков, каждый пассажир пройдет индивидуальный таможенный контроль. Приняв к сведению, что в моем распоряжении имеется три свободных часа, я решил отказаться от затворничества и пообедать в ресторане. Но Броуди об этом сообщать не стал. Зачем? Принимая условия его игры, я решил, перефразируя известную поговорку, поступать по-своему: если гора столь настойчиво стремится к Магомету, то он должен оставаться на месте.
Посетителей в ресторане оказалось немного, и это меня порадовало. Можно, не вступая ни с кем в разговоры, спокойно поесть и, осматривая публику, провести рекогносцировку. Кажется, так в древние времена назвали визуальное изучение противника в районе предстоящих боевых действий. Конечно, район был не тот, да и окружающая публика не являлась противником — она представляла собой среду, в которой мне предстояло действовать.
Однако моим чаяниям не суждено было сбыться. Лишь только официант сервировал столик и подал закуски, как передо мной возник молодой, щеголевато одетый землянин.
— Вы позволите? — спросил он, держась за спинку стула.
У землянина было приятное, симпатичное лицо, открытый взгляд серых глаз — такие люди располагают к себе, хотя потом порой бывает трудно от них отвязаться. Конфликтовать, отказывая в месте за столиком, я не собирался, как, впрочем, и заводить близкое знакомство — поэтому лишь неопределенно пожал плечами.
— Благодарю. — Молодой человек истолковал неопределенность в свою пользу и уселся. — Не люблю, знаете ли, обедать в одиночестве…
Он подозвал официанта и принялся, переспрашивая и уточняя, заказывать обед. По тому, как тщательно и щепетильно он относился к выбору исключительно изысканных блюд, я понял, что передо мной один из владельцев ценнейших исторических реликвий. Впрочем, рассуждая здраво, таких пассажиров здесь каждый второй. В крайнем случае — третий.
— Арист Тарандовски, — представился он, отпустив официанта, и выжидательно посмотрел на меня.
Делая вид, что старательно пережевываю, я кивнул. Мол, принял к сведению. Но он отступать не собирался.
— А вы, если не ошибаюсь, известный коллекционер экзопарусников Алексан Бугой?
Против воли я улыбнулся и, отхлебнув из бокала минеральной воды, откинулся на спинку кресла. Резкая боль в жабрах мгновенно заставила выпрямиться, напомнив, что в моем положении так делать не следует.
— Вы сильно изменились, — корректно заметил Тарандовски. — Травма в последней экспедиции? Я покачал головой.
— В старину говаривали, что горб у человека появляется от чрезмерных усилий. «Горбатиться» — слышали такой термин?
В глазах Тарандовски заплясали веселые огоньки.
— Слышал «горбиться», — заметил он, — но это означает уподобляться горбатому…
Я деланно рассмеялся. Многозначительную фразу произнес Тарандовски. Неужели он и есть тот самый «дотошный игрок», появления которого я опасаюсь? Рановато… Вроде бы повода для его выхода на сцену я еще не давал. К тому же он землянин, а не раймондец.
— Ну, а о том, что горб наживают, вы, надеюсь, слышали?
На это Тарандовски возразить было нечего, и он развел руками. Слышать-то он слышал, но, несмотря на пораженческий жест, не верил. И тогда я перешел в атаку, резко изменив тему.
— Одно непонятно, господин Тарандовски, откуда вы меня знаете? Антиквариат и эстет-энтомология настолько далекие друг от друга области, что не имеют точек соприкосновения. Никаких.
— Профессия у меня такая, — спокойно объяснил Тарандовски. — Сопровождать ценные коллекции на выставки. Любые выставки и любые коллекции в качестве доверенного лица владельца. Вполне возможно, когда-нибудь пригожусь и вам.
Он протянул визитную карточку, я взял ее, прочитал и сунул в нагрудный карман.
— Может быть, и пригодитесь, — уклончиво ответил я. В визитке указывалось, что искусствовед-промоутер Арист Тарандовски является почетным членом ряда академий наук. Особо престижных академий в перечне не было. — Подрабатываете, или это основное поле вашей деятельности?
— Скорее второе, но не совсем. Это мой образ жизни — удовлетворять собственное любопытство за чужой счет. Люблю, знаете ли, путешествовать. В крови, наверное, — по материнской линии в моем роду встречались цыгане.
Подошел официант и принялся выставлять перед Тарандовски многочисленные тарелочки и салатницы. Не скрою, я наблюдал за этим с некоторым сарказмом. Чрезмерное количество блюд вызывало чувство, что передо мной этакий парвеню, дорвавшийся до обеденного стола, но не знающий, в какой руке держат нож, а в какой — вилку.
— А еще люблю хорошо и красиво поесть, — сказал Тарандовски, перехватив мой взгляд. Он пригубил предложенное официантом вино и кивнул в знак одобрения. — Это у меня, по всей видимости, от славян — предков по отцовской линии. Говорят, они были хлебосольными и гостеприимными… Не желаете ли легкого вина?
— Нет, благодарю, — отказался я, наливая в бокал минеральную воду.
Столовыми щипцами Тарандовски подхватил из судочка мастурианскую креветку, щипковым пинцетом ловко сорвал с нее панцирь и принялся по всем правилам этикета с достоинством есть, отщипывая по кусочку и макая в соус. Получалось у него мастерски.
— Славянин, говорите? Среди моих предков тоже были славяне. Древний аристократический род князей Бугой. Не слыхали?
— Князья Бугой? — Тарандовски наморщил лоб, задумался. — Ах, да, вероятно, редукция гласной «а»… — задумчиво протянул он. — Бугай… Крепкий, здоровый, свирепый… гм… — Он глянул на меня и смешался. — Воин, воитель…
— Вот-вот, — подчеркнуто твердо поставил я точку на этой теме, строго глядя в глаза Тарандовски. Тест на искусствоведа и аристократа он прошел с блеском, выкрутившись из довольно пикантной ситуации, но далее изгаляться над моей фамилией я ему разрешать не собирался.
— А позвольте узнать, каким это образом вы здесь оказались? — поинтересовался Тарандовски, тактично меняя направление разговора. — Сами намекали, что между антиквариатом и эстет-энтомологией непреодолимая пропасть.
— Не только намекаю, но и утверждаю, — поправил я. — Демонстрировать коллекцию экзопарусников на выставке древнего искусства Земли все равно что есть десерт вместе с первым блюдом. Столь же неудобоваримо. Здесь я выполняю ту же роль, что и вы. Представляю экспонат своего друга — скульптуру египетской царицы Нэфр'ди-эт.
Лицо Тарандовски вытянулось, он поперхнулся.
— Нэфр'ди-эт? — выдохнул он. — Из коллекции Мирама Нуштради? Она же более пятидесяти лет нигде не выставлялась! Как вам удалось уговорить наследников? Неужели…
И в этот момент я выключился из разговора, потому что увидел, как от центра зала к выходу из ресторана идет сивиллянка. Как Тарандовски ни отвлекал меня разговором от наблюдения за окружающими, я мог поклясться, что до этого момента сивиллянки в ресторане не было — она словно возникла ниоткуда и теперь плавно, по-царски плыла между столиками. Не шла, не шествовала, а именно плыла — ни одна складка на ее хитоне не шевелилась, — и создавалось впечатление, что кто-то невидимый проносит по залу зачарованную статуэтку желто-горячих тонов. Створки двери перед ней распахнулись, она ступила за порог, замедлила движение и повернулась. Причем повернулась так, будто сделала это не сама, а ее развернули на невидимом глазу постаменте.
И тогда я увидел ее лицо. Ни в какое сравнение не шли известные стереоснимки сивиллянок, не способные передать одухотворенность живой натуры, когда на зрительный образ накладывается психокинетическое воздействие. Ее лицо было прекрасно, и светилось той неземной красотой, при виде которой возникало лишь одно желание — преклонить колени. Она посмотрела мне в глаза, улыбнулась всепонимающей, всепрощающей улыбкой, и мне на мгновение показалось, что хитон сивиллянки чуть встрепенулся, подобно только-только расправляющимся крыльям…
Но в это же мгновение автоматические двери ресторана щелкнули, отрезая сивиллянку от моего взгляда, и я вернулся в реальность.
— Что вы там увидели? — услышал я голос Та-рандовски.
— Где? — машинально отреагировал я, переводя взгляд на искусствоведа-промоутера.
— На стене.
Я снова посмотрел на дверь, за которой скрылась сивиллянка, но двери не было. Была глухая стена. Вход в ресторан находился в другой стороне.
— Ничего, — спокойно ответил я и улыбнулся. Почему-то подумалось, что улыбнулся улыбкой сивиллянки, но на лице обычного смертного она вряд ли возможна. Тем не менее душа у меня пела. Деньги для сафари на Сивилле — это лишь поддела. Можно затратить огромное состояние, добираясь в отдаленный уголок Вселенной, где из-за физико-пространственных характеристик гиперстворы не функционируют, годы просидеть на космостанции возле Сивиллы, но на планету так и не попасть. Опуститься на поверхность невозможно ни при каких обстоятельствах, даже в качестве терпящего бедствие в открытом космосе. Чтобы побывать на Сивилле, требуется личное приглашение. И это приглашение я только что получил.
Аппетит у меня пропал, причем настолько, что вид степенно вкушающего пищу гурмана вызывал неприятие. Не совмещаются в сознании возвышенное и земное.
— Приношу свои извинения, — сказал я, вставая, — вынужден вас покинуть. Совсем забыл о важной встрече.
Тарандовски недоуменно посмотрел на меня, окинул взглядом стол.
— Вы же практически ничего не ели!
— Дела, господин Тарандовски, прежде всего дела! — отшутился я и направился к выходу. Конечно, настоящему — сквозь стены ходить не умел, хотя в данном случае очень хотелось. И если бы сейчас в стене вновь открылась дверь и сивиллянка поманила меня к себе, ушел бы, не задумываясь, плюнув на свои обязательства перед Мальконенном.
На выходе из ресторана я нос к носу столкнулся с Броуди. Он торопился в зал, но, встретившись со мной, несказанно расстроился. Видимо, система жизнеобеспечения сообщила ему о моем «выходе в свет» и он спешил навязать мне свое общество.
— Как, вы уже отобедали?
— Да, — благодушно кивнул я. Встреча с сивиллянкой настроила меня на минорный лад.
— А обещали сообщить, если почувствуете себя лучше. Хотел вам компанию составить… — Броуди окончательно упал духом. — Может быть, посидим в баре? — предложил он без тени надежды.
— Что вы, право, торопитесь, — пожурил я раймондца, не став играть «в кошки-мышки». — У нас впереди целый месяц, успеем еще пообщаться. Может, и надоесть друг другу успеем. Простите, но пора упаковывать вещи и готовиться к таможенному досмотру.
Кивнув Броуди на прощанье, я одарил его все той же улыбкой, которую считал похожей на сивил-лянскую. К своему багажу я не прикасался, так что упаковывать мне было нечего. Тем более готовиться к таможенному досмотру.
Глава 5
О небывалой красоты паруснике Сивиллы я узнал совершенно случайно. Произошло это в космопорту «Весты», где я коротал время в баре, ожидая рейса в систему Друянова. Сидел за стойкой, потягивал крем-соду со льдом и от нечего делать смотрел по телеканалу галактические новости. Бар был пуст, лишь через стул от меня за стойкой сидел пожилой сгорбленный меступянин. Вид у него был крайне потерянный, будто гуманоида постигло горе. Непоправимая потеря кого-то близкого случилась давно, но рана так и не зарубцевалась. На стойке перед меступянином стоял бокал с пронзительно-желтым напитком, но он не пил. Смотрел на бокал отрешенным взглядом и пребывал, вероятно, где-то далеко-далеко отсюда во времени и пространстве. Тело меступянина застыло в неудобной позе, двигалась только правая рука, причем двигалась как бы сама по себе, независимо от тела, набрасывая светокарандашом на клочке бумаги какой-то рисунок. Происходило это машинально и бесконтрольно — меступянин пребывал в прострации, загипнотизированный необычно ярким цветом напитка в нетронутом бокале.
Вступать в разговор с меступянином, отвлекая его от скорбных мыслей, не хотелось, но я все же непроизвольно посмотрел через его плечо на рисунок. И обомлел. Это была бабочка дивной красоты. Точнее, не вся бабочка, рисунок был не закончен, а только ее широко распахнутые крылья. Они искрились, переливаясь всеми цветами радуги, и от этого казалось, что крылья трепещут, а вокруг них мерцает солнечный ореол. Я впервые встретился с такой техникой плоскостной живописи — когда-то Леонардо да Винчи первым из художников игрой светотени сумел передать на плоскости объем, но мне не приходилось ни слышать, ни видеть, чтобы кто-нибудь мог передать на плоскости движение. Несомненно, меступянин был выдающимся художником, если не гениальным.
— Что это?! — невольно вырвалось у меня.
Меступянин медленно повернул голову. В узких щелях его глаз застыла беспредельная тоска.
— Это? Это Судьба, — тихо изрек он и сделал попытку скомкать рисунок. Я поймал его за руку.
— Где вы видели этого мотылька? Или это плод , вашей фантазии?
Молча освободив руку, меступянин скомкал-таки рисунок и сунул в карман. Затем встал со стула.
— Погодите! — буквально взмолился я. — Скажите, где вы его видели?!
— На Сивилле… — тихо пробормотал он и направился к выходу.
— Постойте! — попытался я его остановить, но меступянин ушел. А я почему-то не смог встать со стула и догнать его.
Второй раз какое-то подобие сведений о мотыльке Сивиллы я получил во время раута на конгрессе эстет-энтомологов на Палангамо. Совершив взаимовыгодную сделку с давним приятелем Раудо Гриндо (он предложил мне два экземпляра парусников четвертого класса с Парадигмы в обмен на одного третьего класса с Риодамапумы, который у меня был в трех экземплярах), мы прохаживались «по залу, раскланиваясь со знакомыми и болтая о пустяках. Как-то само собой кто-то из нас упомянул о Сивилле (причем вне контекста разговора об экзо-парусниках, а скорее в связи с закрытостью планеты Для изучения), и тогда Раудо Гриндо сказал, что среди присутствующих на рауте есть один граниец, который побывал на Сивилле. И даже показал мне его. Граниец Эстампо Пауде стоял в одиночестве, прислонившись к колонне, и, казалось, ничто вокруг его не интересует, кроме четок, которые он задумчиво перебирал пальцами левой руки. Я сделал вид, что он меня тоже не интересует, перевел разговор на другую тему, но затем, улучив момент, освободился от Раудо Гриндо и подошел к гранийцу.
— Господин Пауде? — спросил я. — Разрешите представиться, Алексан Бугой.
Пауде никак не отреагировал на мое имя, известное каждому эстет-энтомологу. Но он и не был эстет-энтомологом, и каким образом оказался на рауте, никто не знал. Продолжая спокойно щелкать костяшками четок, граниец молча поднял на меня глаза, полные грусти и печали, и я поразился, насколько выражение его круглых фасеточных глаз совпадало с выражением раскосых глаз меступянина из бара космопорта «Весты».
— Говорят, вы побывали на Сивилле? — снова спросил я.
Граниец продолжал молчать. Но он слушал меня, и это обнадеживало. И я пошел напролом.
— Вам не приходилось встречать на Сивилле мотылька… — как мог, я попытался описать рисунок меступянина.
Где-то посредине неуклюжих объяснений граниец отстранился от колонны и жестом остановил меня.
— Это Судьба, — тихо пророкотал он и медленно двинулся прочь.
Я не стал окликать его — слишком много народа было в зале, — но и последовать за ним не смог. Ноги будто приросли к полу, как в баре космопорта «Весты».
Более никаких сведений о мотыльке Сивиллы мне нигде не удалось обнаружить. Ни в одном источнике. Впрочем, и о самой планете ходили столь разноречивые слухи, что верилось в них с трудом. По одному из слухов, сивиллянки настолько скрупулезно и точно, чуть ли не по минутам предсказывают будущее, что жить становится неинтересно. В мистику я не верил, хотя поведение двух субъектов, побывавших на Сивилле, заставляло настораживаться, но вот в том, что необычайно прекрасный экзопарусник экстракласса обитает на этой планете, был уверен на сто процентов. Охотничье чутье меня никогда не подводило.
И я решил: чего бы это ни стоило, обязательно побываю на Сивилле, добуду уникального экзопарусника и назову его Moirai regia. Царица судеб. И никак иначе.
Размечтавшись, я едва не забыл, зачем прибыл на Раймонду. Вернул меня с горних эмпиреев на грешную палубу лайнера сигнал расстыковки отсека и корабля-матки. Вновь поменяв габариты, отсек трансформировался в катер и по вытянутой параболе направился в зону таможенного контроля космостан-ции «Раймонда-П».
Рановато я ударился в мечты — старею, что ли? Приглашение, полученное от сивиллянки, дорогого стоило, но без внушительной суммы, необходимой для перелета к Сивилле, мечты о сафари окажутся пустыми фантазиями. Нужную сумму я мог получить, выполнив заказ Мальконенна, но для этого необходимо работать. Работать и работать, забыв на время о личной цели.
В таможенном зале, куда кибертележка доставила багаж, меня уже поджидал Броуди со своей неизменной елейной улыбкой. Похоже, раймондец решил опекать меня очень плотно. На уровне прессинга. Он помахал мне издали рукой, подошел к таможеннику и принялся что-то обстоятельно втолковывать. Определенно насчет меня, поскольку таможенник, внешне очень похожий на Броуди — маленький, пухленький, розовощекий, с носом пуговкой, — то и дело постреливал в мою сторону масляными глазками, приветливо улыбаясь. В общем-то, все раймондцы — пухленькие улыбчивые коротышки, и если правда, что их внешняя оболочка всего лишь имитация, то для оформления своей внешности они выбрали не очень-то приглядный образец землянина. Даже удивительно, что при подобном выборе раймондцы — одни из самых ревностных почитателей земного искусства.
Переговоры Броуди с таможенником закончились тем, что мой личный багаж пропустили без досмотра. Но сейф со скульптурой царицы Нэфр'ди-эт все же просветили. И по тому, как таможенник цокал языком, охал и ахал, глядя на экран, я понял, что ему страстно хотелось одному из первых увидеть земной раритет. Пусть даже в таком, полупрозрачном, эфемерном виде от режущего глаз спектра химического состава песчаника.
Когда процедура закончилась, таможенник, все еще пребывая в восторженном расположении духа от увиденного, радушно пожелал мне приятного времяпрепровождения на Раймонде, я поблагодарил, и Броуди увлек меня к кабине межпространственного лифта.
Перемещение на планету межпространственным лифтом обходится раз в десять дороже спуска на челночном планере, но лицезреть Раймонду с высоты птичьего полета не довелось еще ни одному туристу. И я знал почему. В результате кропотливого сбора информации мне удалось правдами и неправдами добыть не только копию пленки космической съемки раймондской поверхности, принадлежавшую первой и единственной земной экспедиции, но и некоторые современные материалы по этому вопросу, имевшиеся у службы галактической безопасности, благо они не являлись секретными (через все того же бортайца Аугицо Портасу, не допущенного на Раймонду якобы из-за аллергии к формалину). Кроме качества записи, никакой другой существенной разницы между старинной и современной видеосъемками не наблюдалось. Как тогда, так и сейчас, вся материковая часть планеты была покрыта густым грязно-зеленым покровом буйной растительности, на фоне которой редкими проплешинами смотрелись немногочисленные озера на северо-востоке и кое-где на юге да гряда голых скал на западном побережье океана. Даже узкие речушки (широкие и полноводные на Раймонде отсутствовали) полностью скрывались под сводами леса. Островки городов и поселков, разбросанные по лесу, выглядели нонсенсом, поскольку ни дорог между ними, ни обработанных полей вокруг не было. «Потемкинские деревни», — очень метко охарактеризовал эти поселения Портасу, передавая мне материалы видеосъемки. По заключению комиссии, подобное устройство поселений никак не угрожало галактической безопасности, материалы были признаны несекретными, тем не менее не подлежали широкой огласке на том основании, что выявленные особенности социального уклада являются сугубо внутренним делом раймондской цивилизации. По этому поводу председатель комиссии, каотиец Местрахази, в шутливой форме выразил личное мнение: мол, земляне должны радоваться и гордиться, что во Вселенной нашлась такая цивилизация, которая им во всем подражает.
Вступать в разговор с меступянином, отвлекая его от скорбных мыслей, не хотелось, но я все же непроизвольно посмотрел через его плечо на рисунок. И обомлел. Это была бабочка дивной красоты. Точнее, не вся бабочка, рисунок был не закончен, а только ее широко распахнутые крылья. Они искрились, переливаясь всеми цветами радуги, и от этого казалось, что крылья трепещут, а вокруг них мерцает солнечный ореол. Я впервые встретился с такой техникой плоскостной живописи — когда-то Леонардо да Винчи первым из художников игрой светотени сумел передать на плоскости объем, но мне не приходилось ни слышать, ни видеть, чтобы кто-нибудь мог передать на плоскости движение. Несомненно, меступянин был выдающимся художником, если не гениальным.
— Что это?! — невольно вырвалось у меня.
Меступянин медленно повернул голову. В узких щелях его глаз застыла беспредельная тоска.
— Это? Это Судьба, — тихо изрек он и сделал попытку скомкать рисунок. Я поймал его за руку.
— Где вы видели этого мотылька? Или это плод , вашей фантазии?
Молча освободив руку, меступянин скомкал-таки рисунок и сунул в карман. Затем встал со стула.
— Погодите! — буквально взмолился я. — Скажите, где вы его видели?!
— На Сивилле… — тихо пробормотал он и направился к выходу.
— Постойте! — попытался я его остановить, но меступянин ушел. А я почему-то не смог встать со стула и догнать его.
Второй раз какое-то подобие сведений о мотыльке Сивиллы я получил во время раута на конгрессе эстет-энтомологов на Палангамо. Совершив взаимовыгодную сделку с давним приятелем Раудо Гриндо (он предложил мне два экземпляра парусников четвертого класса с Парадигмы в обмен на одного третьего класса с Риодамапумы, который у меня был в трех экземплярах), мы прохаживались «по залу, раскланиваясь со знакомыми и болтая о пустяках. Как-то само собой кто-то из нас упомянул о Сивилле (причем вне контекста разговора об экзо-парусниках, а скорее в связи с закрытостью планеты Для изучения), и тогда Раудо Гриндо сказал, что среди присутствующих на рауте есть один граниец, который побывал на Сивилле. И даже показал мне его. Граниец Эстампо Пауде стоял в одиночестве, прислонившись к колонне, и, казалось, ничто вокруг его не интересует, кроме четок, которые он задумчиво перебирал пальцами левой руки. Я сделал вид, что он меня тоже не интересует, перевел разговор на другую тему, но затем, улучив момент, освободился от Раудо Гриндо и подошел к гранийцу.
— Господин Пауде? — спросил я. — Разрешите представиться, Алексан Бугой.
Пауде никак не отреагировал на мое имя, известное каждому эстет-энтомологу. Но он и не был эстет-энтомологом, и каким образом оказался на рауте, никто не знал. Продолжая спокойно щелкать костяшками четок, граниец молча поднял на меня глаза, полные грусти и печали, и я поразился, насколько выражение его круглых фасеточных глаз совпадало с выражением раскосых глаз меступянина из бара космопорта «Весты».
— Говорят, вы побывали на Сивилле? — снова спросил я.
Граниец продолжал молчать. Но он слушал меня, и это обнадеживало. И я пошел напролом.
— Вам не приходилось встречать на Сивилле мотылька… — как мог, я попытался описать рисунок меступянина.
Где-то посредине неуклюжих объяснений граниец отстранился от колонны и жестом остановил меня.
— Это Судьба, — тихо пророкотал он и медленно двинулся прочь.
Я не стал окликать его — слишком много народа было в зале, — но и последовать за ним не смог. Ноги будто приросли к полу, как в баре космопорта «Весты».
Более никаких сведений о мотыльке Сивиллы мне нигде не удалось обнаружить. Ни в одном источнике. Впрочем, и о самой планете ходили столь разноречивые слухи, что верилось в них с трудом. По одному из слухов, сивиллянки настолько скрупулезно и точно, чуть ли не по минутам предсказывают будущее, что жить становится неинтересно. В мистику я не верил, хотя поведение двух субъектов, побывавших на Сивилле, заставляло настораживаться, но вот в том, что необычайно прекрасный экзопарусник экстракласса обитает на этой планете, был уверен на сто процентов. Охотничье чутье меня никогда не подводило.
И я решил: чего бы это ни стоило, обязательно побываю на Сивилле, добуду уникального экзопарусника и назову его Moirai regia. Царица судеб. И никак иначе.
Размечтавшись, я едва не забыл, зачем прибыл на Раймонду. Вернул меня с горних эмпиреев на грешную палубу лайнера сигнал расстыковки отсека и корабля-матки. Вновь поменяв габариты, отсек трансформировался в катер и по вытянутой параболе направился в зону таможенного контроля космостан-ции «Раймонда-П».
Рановато я ударился в мечты — старею, что ли? Приглашение, полученное от сивиллянки, дорогого стоило, но без внушительной суммы, необходимой для перелета к Сивилле, мечты о сафари окажутся пустыми фантазиями. Нужную сумму я мог получить, выполнив заказ Мальконенна, но для этого необходимо работать. Работать и работать, забыв на время о личной цели.
В таможенном зале, куда кибертележка доставила багаж, меня уже поджидал Броуди со своей неизменной елейной улыбкой. Похоже, раймондец решил опекать меня очень плотно. На уровне прессинга. Он помахал мне издали рукой, подошел к таможеннику и принялся что-то обстоятельно втолковывать. Определенно насчет меня, поскольку таможенник, внешне очень похожий на Броуди — маленький, пухленький, розовощекий, с носом пуговкой, — то и дело постреливал в мою сторону масляными глазками, приветливо улыбаясь. В общем-то, все раймондцы — пухленькие улыбчивые коротышки, и если правда, что их внешняя оболочка всего лишь имитация, то для оформления своей внешности они выбрали не очень-то приглядный образец землянина. Даже удивительно, что при подобном выборе раймондцы — одни из самых ревностных почитателей земного искусства.
Переговоры Броуди с таможенником закончились тем, что мой личный багаж пропустили без досмотра. Но сейф со скульптурой царицы Нэфр'ди-эт все же просветили. И по тому, как таможенник цокал языком, охал и ахал, глядя на экран, я понял, что ему страстно хотелось одному из первых увидеть земной раритет. Пусть даже в таком, полупрозрачном, эфемерном виде от режущего глаз спектра химического состава песчаника.
Когда процедура закончилась, таможенник, все еще пребывая в восторженном расположении духа от увиденного, радушно пожелал мне приятного времяпрепровождения на Раймонде, я поблагодарил, и Броуди увлек меня к кабине межпространственного лифта.
Перемещение на планету межпространственным лифтом обходится раз в десять дороже спуска на челночном планере, но лицезреть Раймонду с высоты птичьего полета не довелось еще ни одному туристу. И я знал почему. В результате кропотливого сбора информации мне удалось правдами и неправдами добыть не только копию пленки космической съемки раймондской поверхности, принадлежавшую первой и единственной земной экспедиции, но и некоторые современные материалы по этому вопросу, имевшиеся у службы галактической безопасности, благо они не являлись секретными (через все того же бортайца Аугицо Портасу, не допущенного на Раймонду якобы из-за аллергии к формалину). Кроме качества записи, никакой другой существенной разницы между старинной и современной видеосъемками не наблюдалось. Как тогда, так и сейчас, вся материковая часть планеты была покрыта густым грязно-зеленым покровом буйной растительности, на фоне которой редкими проплешинами смотрелись немногочисленные озера на северо-востоке и кое-где на юге да гряда голых скал на западном побережье океана. Даже узкие речушки (широкие и полноводные на Раймонде отсутствовали) полностью скрывались под сводами леса. Островки городов и поселков, разбросанные по лесу, выглядели нонсенсом, поскольку ни дорог между ними, ни обработанных полей вокруг не было. «Потемкинские деревни», — очень метко охарактеризовал эти поселения Портасу, передавая мне материалы видеосъемки. По заключению комиссии, подобное устройство поселений никак не угрожало галактической безопасности, материалы были признаны несекретными, тем не менее не подлежали широкой огласке на том основании, что выявленные особенности социального уклада являются сугубо внутренним делом раймондской цивилизации. По этому поводу председатель комиссии, каотиец Местрахази, в шутливой форме выразил личное мнение: мол, земляне должны радоваться и гордиться, что во Вселенной нашлась такая цивилизация, которая им во всем подражает.