Страница:
Но ни мне, ни всем остальным Homo, многие из которых уже давно не были землянами, радоваться и гордиться почему-то не хотелось. Слишком настороженно мы относимся даже к себе подобным, чтобы поверить в чужеродное бескорыстное прекраснодушие. С человеческой точки зрения, в деятельности раймондской цивилизации таился какой-то подвох, который рано или поздно проявится. И лучше рано, чтобы потом не было поздно.
Кабина межпространственного лифта доставила нас на брусчатую площадь перед огромным дворцом весьма строгой архитектуры — длинное здание с плоским фасадом и двускатной крышей больше напоминало дом какого-то зажиточного бюргера середины XIX века, и только впечатляющие размеры убеждали, что бюргеру оно было бы не по карману. Мне почему-то казалось, что дворец Тюльери (где, согласно проспекту, должна проходить выставка древнего искусства Земли на Раймонде) выглядит несколько иначе. Более вычурно, что ли, типа виллы Мальконенна. Впрочем, я не знаток архитектурных памятников — эта область искусства меня никогда не привлекала.
— i-Эрмитаж! — с пафосом воскликнул Броуди, указывая рукой на дворец. — Точная копия земного, других не делаем. — Он поймал мой недоуменный взгляд и смешался. — Мы не ожидали, что количество экспонатов превысит возможности выставочных площадей дворца Тюльери. Сами понимаете, что для каждого экспоната необходима оптимальная площадь, иначе из-за тесноты выставка будет выглядеть как лавка старьевщика. Пришлось срочно возводить новый дворец.
Я кивнул, вроде бы как с пониманием, но в голове раздался предупреждающий щелчок. Второй. Первый был, когда я увидел стройные ряды охранников; экспонатов, сплошь состоявшие из хейритов.
На площади перед i-Эрмитажем то и дело появлялись кабины межпространственного лифта, высаживали пассажиров и исчезали.
— Сегодня день размещения экспонатов, — сказал Броуди. — Завтра — открытие выставки. Идемте, для экспозиции вашей скульптуры подготовлен отдельный зал. Мы считаем скульптуру царицы Нэфр'ди-эт жемчужиной выставки.
Это я уже понял. Не случайно меня самолично опекал распорядитель выставки. Излишне навязчиво опекал.
Поднявшись по ступенькам на высокое крыльцо, я оглянулся. Брусчатая площадь заканчивалась метрах в ста от дворца идеально ровной, будто обрезанной по линеечке, сплошной стеной раймондского леса. Настолько плотной, что отсюда невозможно было отличить стволы от листьев. Слева и справа от дворца живая стена растительности плавно огибала углы здания, и создавалось впечатление, что лес окружает i-Эрмитаж со всех сторон.
— Вокруг ничего нет — здесь только i-Эрмитаж! — с гордостью возвестил Броуди. — Слишком много городов претендовало на организацию выставки, и мы решили никого не обижать.
Я промолчал, а в голове у меня раздался третий щелчок. Чтобы не обижать, или… Что «или», я не знал. Хорошо бы ошибиться, но внутреннее чувство подсказывало: что-то обязательно случится. Непременно. Не столь радикальное, как похищение скульптуры, но весьма неприятное. Своему предчувствию я доверял, оно меня никогда не подводило.
Зал, подготовленный для экспозиции скульптуры Нэфр'ди-эт, оказался просторным и светлым. Я бы Даже сказал чересчур просторным для миниатюрной скульптуры. В этом опять было что-то не то — выставочная площадь для каждого экспоната должна быть оптимальной, поскольку чрезмерно большая площадь так же вредна для экспозиции, как маленькая. Но я не стал заострять на этом внимание и выражать недовольство. Не для того сюда прибыл.
Хейриты пронесли сейф к центру зала, поставили на пол, и началась стандартная процедура установки экспоната. Броуди открыл сейф, достал скульптуру и передал ее ионокцам, которые опять сняли с нее все параметры. Все подписали протокол, затем Броуди с торжественным видом передал скульптуру мне, и я водрузил ее на полутораметровый постамент. Лишь только я шагнул в сторону, как вокруг постамента включилось защитное поле, и хейриты тут же заняли пост по обе стороны от экспоната. Так они и простоят весь месяц, ни на шаг не сдвинувшись с места.
— Все, — с тяжелым вздохом проронил Броуди и виновато посмотрел на меня. — Рад был бы выпить с вами шампанского, посидеть в баре, поговорить об искусстве… Но дела распорядителя выставки…
Я чуть не расхохотался, глядя на его расстроенное лицо, но сдержался. Искренне говорил раймондец, не кривил душой.
— Не переживайте, у нас еще будет время, — заверил я его. — Кстати, где я буду жить? Надеюсь, неподалеку от выставки?
— В северном крыле. Все северное крыло i-Эрмитажа переоборудовано на время выставки под гостиничные номера. Ваш номер двести первый, багаж туда уже доставлен. Конечно, номер скромнее, чем на лайнере — сами понимаете, мы не хотим менять историческую планировку дворца, — но, надеюсь, в обиде не будете. Кстати, открытие выставки завтра в полдень.
На этом мы и расстались. Броуди с ионокцами ушли размещать другие экспонаты, а я направился разыскивать свой номер. Вопреки зародившимся мрачным ожиданиям, что единственным из удобств будет переносной стульчак, как это водилось у древних королей, номер оказался вполне приемлемым. Из трех комнат, с душевой и современным санузлом. Даже матрас был с антигравитационной прослойкой, что мне особенно понравилось. И хотя на нем я тоже не мог спать на спине, однако испытывал гораздо меньше неудобств с имплактированными жабрами.
Ночью мне приснился экзопарусник Сивиллы. Его крылья закрывали полнеба, а ореол вокруг них создавало солнце за спиной экзопарусника. Место так и не нарисованного гениальным художником-меступянином туловища занимала сивиллянка, и от слепящего ореола было непонятно, то ли крылья являются продолжением ее рук, то ли представляют собой распахнутый хитон. Но как я ни всматривался в ее лицо, никак не мог вспомнить его — вместо этого передо мной все четче проступали черты лица царицы Нэфр'ди-эт.
Проснувшись, я долго лежал в постели, удивляясь тому, как во сне парадоксальным образом трансформируются реальные образы и какие неожиданные параллели иногда возникают на основании этого. Только во сне я увидел, насколько древняя египетская царица похожа на сивиллянку. И еще одну параллель подсказал мне сон: нетронутый напиток в бокале художника-меступянина в баре космопорта «Весты», ореол вокруг крыльев нарисованной Moirai regia, четки в руках гранийца на рауте во время конгресса эстет-энтомологов на Палангамо и хитон сивиллянки были одного цвета. Пронзительно-желтого. И, как мне почему-то казалось, это был цвет солнца Сивиллы.
Однако, поднявшись с кровати и совершив утренний моцион как для человеческого тела, так и для имплантированных жабр, я настрого запретил себе расслабляться и думать о сафари на Сивилле. Нельзя допускать, чтобы страстное желание побывать на Сивилле превратилось в идефикс, затмевающую все на свете. Придет время, когда я смогу позволить себе мечтать, но сейчас необходимо работать. Работать для того, чтобы приблизить мечту.
Глава 6
Глава 7
Кабина межпространственного лифта доставила нас на брусчатую площадь перед огромным дворцом весьма строгой архитектуры — длинное здание с плоским фасадом и двускатной крышей больше напоминало дом какого-то зажиточного бюргера середины XIX века, и только впечатляющие размеры убеждали, что бюргеру оно было бы не по карману. Мне почему-то казалось, что дворец Тюльери (где, согласно проспекту, должна проходить выставка древнего искусства Земли на Раймонде) выглядит несколько иначе. Более вычурно, что ли, типа виллы Мальконенна. Впрочем, я не знаток архитектурных памятников — эта область искусства меня никогда не привлекала.
— i-Эрмитаж! — с пафосом воскликнул Броуди, указывая рукой на дворец. — Точная копия земного, других не делаем. — Он поймал мой недоуменный взгляд и смешался. — Мы не ожидали, что количество экспонатов превысит возможности выставочных площадей дворца Тюльери. Сами понимаете, что для каждого экспоната необходима оптимальная площадь, иначе из-за тесноты выставка будет выглядеть как лавка старьевщика. Пришлось срочно возводить новый дворец.
Я кивнул, вроде бы как с пониманием, но в голове раздался предупреждающий щелчок. Второй. Первый был, когда я увидел стройные ряды охранников; экспонатов, сплошь состоявшие из хейритов.
На площади перед i-Эрмитажем то и дело появлялись кабины межпространственного лифта, высаживали пассажиров и исчезали.
— Сегодня день размещения экспонатов, — сказал Броуди. — Завтра — открытие выставки. Идемте, для экспозиции вашей скульптуры подготовлен отдельный зал. Мы считаем скульптуру царицы Нэфр'ди-эт жемчужиной выставки.
Это я уже понял. Не случайно меня самолично опекал распорядитель выставки. Излишне навязчиво опекал.
Поднявшись по ступенькам на высокое крыльцо, я оглянулся. Брусчатая площадь заканчивалась метрах в ста от дворца идеально ровной, будто обрезанной по линеечке, сплошной стеной раймондского леса. Настолько плотной, что отсюда невозможно было отличить стволы от листьев. Слева и справа от дворца живая стена растительности плавно огибала углы здания, и создавалось впечатление, что лес окружает i-Эрмитаж со всех сторон.
— Вокруг ничего нет — здесь только i-Эрмитаж! — с гордостью возвестил Броуди. — Слишком много городов претендовало на организацию выставки, и мы решили никого не обижать.
Я промолчал, а в голове у меня раздался третий щелчок. Чтобы не обижать, или… Что «или», я не знал. Хорошо бы ошибиться, но внутреннее чувство подсказывало: что-то обязательно случится. Непременно. Не столь радикальное, как похищение скульптуры, но весьма неприятное. Своему предчувствию я доверял, оно меня никогда не подводило.
Зал, подготовленный для экспозиции скульптуры Нэфр'ди-эт, оказался просторным и светлым. Я бы Даже сказал чересчур просторным для миниатюрной скульптуры. В этом опять было что-то не то — выставочная площадь для каждого экспоната должна быть оптимальной, поскольку чрезмерно большая площадь так же вредна для экспозиции, как маленькая. Но я не стал заострять на этом внимание и выражать недовольство. Не для того сюда прибыл.
Хейриты пронесли сейф к центру зала, поставили на пол, и началась стандартная процедура установки экспоната. Броуди открыл сейф, достал скульптуру и передал ее ионокцам, которые опять сняли с нее все параметры. Все подписали протокол, затем Броуди с торжественным видом передал скульптуру мне, и я водрузил ее на полутораметровый постамент. Лишь только я шагнул в сторону, как вокруг постамента включилось защитное поле, и хейриты тут же заняли пост по обе стороны от экспоната. Так они и простоят весь месяц, ни на шаг не сдвинувшись с места.
— Все, — с тяжелым вздохом проронил Броуди и виновато посмотрел на меня. — Рад был бы выпить с вами шампанского, посидеть в баре, поговорить об искусстве… Но дела распорядителя выставки…
Я чуть не расхохотался, глядя на его расстроенное лицо, но сдержался. Искренне говорил раймондец, не кривил душой.
— Не переживайте, у нас еще будет время, — заверил я его. — Кстати, где я буду жить? Надеюсь, неподалеку от выставки?
— В северном крыле. Все северное крыло i-Эрмитажа переоборудовано на время выставки под гостиничные номера. Ваш номер двести первый, багаж туда уже доставлен. Конечно, номер скромнее, чем на лайнере — сами понимаете, мы не хотим менять историческую планировку дворца, — но, надеюсь, в обиде не будете. Кстати, открытие выставки завтра в полдень.
На этом мы и расстались. Броуди с ионокцами ушли размещать другие экспонаты, а я направился разыскивать свой номер. Вопреки зародившимся мрачным ожиданиям, что единственным из удобств будет переносной стульчак, как это водилось у древних королей, номер оказался вполне приемлемым. Из трех комнат, с душевой и современным санузлом. Даже матрас был с антигравитационной прослойкой, что мне особенно понравилось. И хотя на нем я тоже не мог спать на спине, однако испытывал гораздо меньше неудобств с имплактированными жабрами.
Ночью мне приснился экзопарусник Сивиллы. Его крылья закрывали полнеба, а ореол вокруг них создавало солнце за спиной экзопарусника. Место так и не нарисованного гениальным художником-меступянином туловища занимала сивиллянка, и от слепящего ореола было непонятно, то ли крылья являются продолжением ее рук, то ли представляют собой распахнутый хитон. Но как я ни всматривался в ее лицо, никак не мог вспомнить его — вместо этого передо мной все четче проступали черты лица царицы Нэфр'ди-эт.
Проснувшись, я долго лежал в постели, удивляясь тому, как во сне парадоксальным образом трансформируются реальные образы и какие неожиданные параллели иногда возникают на основании этого. Только во сне я увидел, насколько древняя египетская царица похожа на сивиллянку. И еще одну параллель подсказал мне сон: нетронутый напиток в бокале художника-меступянина в баре космопорта «Весты», ореол вокруг крыльев нарисованной Moirai regia, четки в руках гранийца на рауте во время конгресса эстет-энтомологов на Палангамо и хитон сивиллянки были одного цвета. Пронзительно-желтого. И, как мне почему-то казалось, это был цвет солнца Сивиллы.
Однако, поднявшись с кровати и совершив утренний моцион как для человеческого тела, так и для имплантированных жабр, я настрого запретил себе расслабляться и думать о сафари на Сивилле. Нельзя допускать, чтобы страстное желание побывать на Сивилле превратилось в идефикс, затмевающую все на свете. Придет время, когда я смогу позволить себе мечтать, но сейчас необходимо работать. Работать для того, чтобы приблизить мечту.
Глава 6
Наивность восприятия искусства у раймондцев сродни восприятию людьми сверхъестественных явлений. Зная это, я надеялся, что психологически подготовлен к эмоциональному всплеску, который вызовет на Раймонде выставка древнего искусства Земли, но все же столь грандиозного ажиотажа не ожидал. Брусчатая площадь перед i-Эрмитажем была запружена толпой до отказа и не вмещала всех желающих, о чем красноречиво свидетельствовали качающиеся кроны деревьев окружающего леса. Казалось, все население планеты собралось на открытие выставки. Это было настолько абсурдно, что не укладывалось в сознании. С точки зрения науки индивидуумы одного социума не могут иметь одинаковый психотип — такое сообщество обречено на вымирание. Но вот поди ж ты сколько во Вселенной вариантов… Искусство не воздух, без которого нельзя прожить, к тому же необходимость дышать относится к физиологическим, а не эстетическим потребностям. С другой стороны, если психотип раймондцев «вылеплен по образу и подобию человека», то это может иметь далеко идущие последствия. Как верующий человек все необъяснимые явления приписывает божьему провидению, безоглядно веря в это и не подвергая анализу, поскольку, в свою очередь, «вылеплен по образу и подобию божьему», так, вполне вероятно, и раймондцы относятся к творениям человека. Тогда неудивительно, что восприятие земного искусства находится у них на почти физиологическом уровне.
Прекрасно понимая шаткость своих умозаключений, я не стал углубляться в анализ ситуации. Да и к чему? Я не социолог, цель у меня гораздо прозаичнее. Поэтому ограничился лишь созерцанием происходящего, но надолго меня не хватило.
Ровно в полдень президент планеты произнес патетическую речь, то и дело прерываемую восторженными криками, затем разрезал ленточку перед дверьми i-Эрмитажа, и во дворец хлынула толпа жаждущих приобщиться к возвышенному. Больше всего меня поразило, что в плотно сбитой массе никого не задавили — при аналогичных условиях в людской толпе без эксцессов бы не обошлось. Толпа подхватила меня и медленно понесла по залам. Зрелище, надо сказать, было впечатляющим и… и, в общем-то, страшным. Единообразие восторженных лиц, одновременный выдох «ахов» и «охов» в каждом зале вызывали жуткое ощущение, что это не разношерстная толпа, а единый организм, с единым лицом, изображение которого раздробилось по поверхности подобного «существа», словно в фасеточном глазу насекомого.
Уже через полчаса своего вынужденного «дрейфа» с толпой меня начало мутить, и я попытался пробраться в северное крыло. К удивлению, у меня это получилось. Как ни плотно был зажат между раймондцами, при первых же попытках протиснуться я ощутил, что встречаю сопротивление не человеческих мускулов, а некоего подобия густого киселя. Тела раймондцев при моем продвижении продавливались, будто вязкая масса, тут же смыкавшаяся за моей спиной. Я не из брезгливых, но честно признаюсь, что последние метры перед дверью в коридор к северному крылу проделал с закрытыми глазами, опасаясь, что стошнит.
Не люблю крепкое спиртное, но иногда оно крайне необходимо. Выпив в баре две рюмки водки, я почувствовал, как тошнота отступила. Не ожидал от себя подобной реакции — в экспедициях приходилось потреблять столь экзотические местные блюда, что нормальный человек лишь от их вида надолго бы потерял аппетит.
Просидел я в баре до позднего вечера, по трансляции наблюдая за действом, разворачивавшимся в залах i-Эрмитажа. Бойкие экскурсоводы со знанием дела расписывали многовековую историю земных реликвий, толпа единоутробно ахала, колыхалась в такт, и при одной только мысли, что я могу снова оказаться среди раймондцев, в податливой протоплазме их тел начинало мутить. Почти в аналогичной ситуации я оказался на Пйрене, когда с потолка на голову рухнула масса копошащихся насекомых. Но, честное слово, тогда я себя чувствовал значительно лучше. Водку я больше не пил, а как заведенный потреблял ледяной тоник — горьковатый напиток хорошо прочищал сознание. Никогда не считал себя расистом, но внезапно зародившееся омерзение к толпе раймондцев перебороть не мог. Прямо-таки идиосинкразия какая-то.
Бар пустовал. Изредка в него заглядывал кто-нибудь из землян, на скорую руку проглатывал пару бутербродов и вновь убегал в залы дворца. В отличие от меня, остальным землянам ажиотаж вокруг их экспонатов чрезвычайно нравился. Я же продолжал сидеть и ждать. Ждать, поскольку знал, кто и зачем будет меня разыскивать. И дождался.
Поздним вечером, когда в темном небе над i-Эрмитажем с грохотом и треском расцвел праздничный фейерверк, а на площади монотонным воем восхищения завыла толпа, в баре появился Броуди.
— О! Вы здесь! — воскликнул он, подходя. — На полчасика вырвался — пока будет продолжаться салют, могу передохнуть от своих обязанностей. Кстати, а вы почему не на площади? Это ведь не простой фейерверк, а китайский, по древнейшим рецептам!
— Не люблю шумных мероприятий, — кисло поморщился я. — Утомляют.
— Да-а? — с сомнением в голосе протянул рай-мондец. — Тяжелый случай… Два шампанского! — заказал он бармену.
— Спасибо, но шампанское не буду, — отказался я.
— Почему?
— Водку недавно пил, — соврал я. На самом деле пил водку как минимум часов пять назад.
— Тогда — две водки!
— И водку больше не буду. Тоник. Броуди внимательно посмотрел на меня.
— Трудно с вами, — вздохнул он. — Ничем не угодишь… Шампанское и тоник! — снова изменил он заказ.
Мы сдвинули бокалы и выпили за открытие выставки древнего земного искусства.
— Мне ведь поручено ублажать всех землян, показывая достопримечательности Раймонды, — признался Броуди. — Наше правительство чрезвычайно заинтересовано в дружеских и добрососедских отношениях с Землей. Я покивал головой.
— Практически любое ваше желание мы готовы исполнить. Где вы хотите побывать, что посмотреть?
«Как же, так я тебе сразу и сказал! — подумал я. — Держи карман шире!» Однако про себя порадовался. Это я должен был изыскивать возможные пути, как попасть на озеро Чако, но при нынешнем положении вещей все могло получиться значительно проще. Разработанный заранее многоходовой план терял актуальность, следовало лишь дождаться нужного предложения от самих раймондцев.
— Даже так? — сделал я удивленное лицо. — Право, не знаю… Это столь неожиданное предложение… Я подумаю.
— Думайте, — согласился Броуди, и мы выпили за «добрососедские» отношения Земли и Раймонды, находящихся в разных спиральных рукавах Галактики.
— Не желаете ли посетить наш оперный театр? — предложил Броуди. — i-Лa Скала один к одному. Завтра там дают «ТоскУ», как всегда в изначальном варианте на языке подлинника. У нас иначе не ставят, все только в первозданном виде.
— Не «ТоскУ», а «ТОску», — машинально поправил я, сделав правильное ударение на первом слоге.
— Это еще почему? — возразил Броуди. — Там все так заунывно поют, такая скорбь на лицах… Мы все плачем, когда слушаем…
Я ошарашенно посмотрел на него. Раймондец не шутил, не ерничал, говорил абсолютно искренне.
— Да, действительно, грустная история… — двусмысленно констатировал я. Упаси бог человечество от таких ценителей земного искусства! Интересно, а с каких тогда позиций они оценивают скульптуру Нэфр'ди-эт?! Очень хотелось бы знать.
— Так как, придете? Вам забронировать место в ложе? — с надеждой в голосе спросил Броуди.
— Нет. Я не знаю староитальянского.
— При чем здесь староитальянский? — возмутился Броуди, будто я произнес нечто кощунственное. — Речь идет об искусстве, а оно — вне языков!
Я тяжело вздохнул.
— У нас несколько разные подходы к искусству, — осторожно сказал и сделал весьма прозрачный намек: — Вам нравится земное, я же им пресыщен. Мне бы чего-нибудь местного, экзотического, сугубо раймондского…
— Да? — Броуди растерялся. С минуту он сверлил меня непонимающим взглядом, затем надолго задумался. — Конечно, вы же эстет-энтомолог… — пробормотал он. — Хорошо, попытаемся что-нибудь придумать…
Мы снова выпили, теперь уже просто так, и Броуди заторопился.
— Через десять минут фейерверк заканчивается, и мне пора приступать к своим обязанностям, — сообщил он. — Значит, что-нибудь экзотическое? Организуем. Непременно организуем! — заверил Броуди на прощанье и ушел.
Я повернулся к экрану вещания. На нем разноцветными кометами расцветал фейерверк, а за окном не стихал восторженный разноголосый вой, не имеющий ничего общего с человеческим. Будто тысячи тысяч мартовских котов собрались вместе и Драли глотки каждый на свой лад.
Поднявшись с табурета у стойки, я подошел к окну, выглянул. И отшатнулся. Снизу, тускло высвечиваемое сполохами фейерверка, на меня тысячами распахнутых глоток зарилось несусветное чудовище. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй…» — кажется, так описывал некое хтоническое чудовище один из славян. И сейчас это чудище ожило, но было оно не стозевно, а многоглоточно. И глоток сих было не счесть. Пожалуй, только один эпитет — «озорно» как в нынешнем прочтении, так и в первоначальном, когда озоровать означало разбойничать, не подходил к характеристике слившейся воедино толпы раймондцев. Хотя, возможно, мне не все известно о раймондцах — не случайно же звучали предостерегающие щелчки в моей голове…
«Не схожу ли я с ума?» — подумал я, отворачиваясь. Любой яд, а формальдегид не исключение, действует на психику, обостряя восприятие и трансформируя увиденное в апокалиптические картины. Но все же почему-то думалось, что в увиденном за окном есть крупица истины. Grano veritas.
Прекрасно понимая шаткость своих умозаключений, я не стал углубляться в анализ ситуации. Да и к чему? Я не социолог, цель у меня гораздо прозаичнее. Поэтому ограничился лишь созерцанием происходящего, но надолго меня не хватило.
Ровно в полдень президент планеты произнес патетическую речь, то и дело прерываемую восторженными криками, затем разрезал ленточку перед дверьми i-Эрмитажа, и во дворец хлынула толпа жаждущих приобщиться к возвышенному. Больше всего меня поразило, что в плотно сбитой массе никого не задавили — при аналогичных условиях в людской толпе без эксцессов бы не обошлось. Толпа подхватила меня и медленно понесла по залам. Зрелище, надо сказать, было впечатляющим и… и, в общем-то, страшным. Единообразие восторженных лиц, одновременный выдох «ахов» и «охов» в каждом зале вызывали жуткое ощущение, что это не разношерстная толпа, а единый организм, с единым лицом, изображение которого раздробилось по поверхности подобного «существа», словно в фасеточном глазу насекомого.
Уже через полчаса своего вынужденного «дрейфа» с толпой меня начало мутить, и я попытался пробраться в северное крыло. К удивлению, у меня это получилось. Как ни плотно был зажат между раймондцами, при первых же попытках протиснуться я ощутил, что встречаю сопротивление не человеческих мускулов, а некоего подобия густого киселя. Тела раймондцев при моем продвижении продавливались, будто вязкая масса, тут же смыкавшаяся за моей спиной. Я не из брезгливых, но честно признаюсь, что последние метры перед дверью в коридор к северному крылу проделал с закрытыми глазами, опасаясь, что стошнит.
Не люблю крепкое спиртное, но иногда оно крайне необходимо. Выпив в баре две рюмки водки, я почувствовал, как тошнота отступила. Не ожидал от себя подобной реакции — в экспедициях приходилось потреблять столь экзотические местные блюда, что нормальный человек лишь от их вида надолго бы потерял аппетит.
Просидел я в баре до позднего вечера, по трансляции наблюдая за действом, разворачивавшимся в залах i-Эрмитажа. Бойкие экскурсоводы со знанием дела расписывали многовековую историю земных реликвий, толпа единоутробно ахала, колыхалась в такт, и при одной только мысли, что я могу снова оказаться среди раймондцев, в податливой протоплазме их тел начинало мутить. Почти в аналогичной ситуации я оказался на Пйрене, когда с потолка на голову рухнула масса копошащихся насекомых. Но, честное слово, тогда я себя чувствовал значительно лучше. Водку я больше не пил, а как заведенный потреблял ледяной тоник — горьковатый напиток хорошо прочищал сознание. Никогда не считал себя расистом, но внезапно зародившееся омерзение к толпе раймондцев перебороть не мог. Прямо-таки идиосинкразия какая-то.
Бар пустовал. Изредка в него заглядывал кто-нибудь из землян, на скорую руку проглатывал пару бутербродов и вновь убегал в залы дворца. В отличие от меня, остальным землянам ажиотаж вокруг их экспонатов чрезвычайно нравился. Я же продолжал сидеть и ждать. Ждать, поскольку знал, кто и зачем будет меня разыскивать. И дождался.
Поздним вечером, когда в темном небе над i-Эрмитажем с грохотом и треском расцвел праздничный фейерверк, а на площади монотонным воем восхищения завыла толпа, в баре появился Броуди.
— О! Вы здесь! — воскликнул он, подходя. — На полчасика вырвался — пока будет продолжаться салют, могу передохнуть от своих обязанностей. Кстати, а вы почему не на площади? Это ведь не простой фейерверк, а китайский, по древнейшим рецептам!
— Не люблю шумных мероприятий, — кисло поморщился я. — Утомляют.
— Да-а? — с сомнением в голосе протянул рай-мондец. — Тяжелый случай… Два шампанского! — заказал он бармену.
— Спасибо, но шампанское не буду, — отказался я.
— Почему?
— Водку недавно пил, — соврал я. На самом деле пил водку как минимум часов пять назад.
— Тогда — две водки!
— И водку больше не буду. Тоник. Броуди внимательно посмотрел на меня.
— Трудно с вами, — вздохнул он. — Ничем не угодишь… Шампанское и тоник! — снова изменил он заказ.
Мы сдвинули бокалы и выпили за открытие выставки древнего земного искусства.
— Мне ведь поручено ублажать всех землян, показывая достопримечательности Раймонды, — признался Броуди. — Наше правительство чрезвычайно заинтересовано в дружеских и добрососедских отношениях с Землей. Я покивал головой.
— Практически любое ваше желание мы готовы исполнить. Где вы хотите побывать, что посмотреть?
«Как же, так я тебе сразу и сказал! — подумал я. — Держи карман шире!» Однако про себя порадовался. Это я должен был изыскивать возможные пути, как попасть на озеро Чако, но при нынешнем положении вещей все могло получиться значительно проще. Разработанный заранее многоходовой план терял актуальность, следовало лишь дождаться нужного предложения от самих раймондцев.
— Даже так? — сделал я удивленное лицо. — Право, не знаю… Это столь неожиданное предложение… Я подумаю.
— Думайте, — согласился Броуди, и мы выпили за «добрососедские» отношения Земли и Раймонды, находящихся в разных спиральных рукавах Галактики.
— Не желаете ли посетить наш оперный театр? — предложил Броуди. — i-Лa Скала один к одному. Завтра там дают «ТоскУ», как всегда в изначальном варианте на языке подлинника. У нас иначе не ставят, все только в первозданном виде.
— Не «ТоскУ», а «ТОску», — машинально поправил я, сделав правильное ударение на первом слоге.
— Это еще почему? — возразил Броуди. — Там все так заунывно поют, такая скорбь на лицах… Мы все плачем, когда слушаем…
Я ошарашенно посмотрел на него. Раймондец не шутил, не ерничал, говорил абсолютно искренне.
— Да, действительно, грустная история… — двусмысленно констатировал я. Упаси бог человечество от таких ценителей земного искусства! Интересно, а с каких тогда позиций они оценивают скульптуру Нэфр'ди-эт?! Очень хотелось бы знать.
— Так как, придете? Вам забронировать место в ложе? — с надеждой в голосе спросил Броуди.
— Нет. Я не знаю староитальянского.
— При чем здесь староитальянский? — возмутился Броуди, будто я произнес нечто кощунственное. — Речь идет об искусстве, а оно — вне языков!
Я тяжело вздохнул.
— У нас несколько разные подходы к искусству, — осторожно сказал и сделал весьма прозрачный намек: — Вам нравится земное, я же им пресыщен. Мне бы чего-нибудь местного, экзотического, сугубо раймондского…
— Да? — Броуди растерялся. С минуту он сверлил меня непонимающим взглядом, затем надолго задумался. — Конечно, вы же эстет-энтомолог… — пробормотал он. — Хорошо, попытаемся что-нибудь придумать…
Мы снова выпили, теперь уже просто так, и Броуди заторопился.
— Через десять минут фейерверк заканчивается, и мне пора приступать к своим обязанностям, — сообщил он. — Значит, что-нибудь экзотическое? Организуем. Непременно организуем! — заверил Броуди на прощанье и ушел.
Я повернулся к экрану вещания. На нем разноцветными кометами расцветал фейерверк, а за окном не стихал восторженный разноголосый вой, не имеющий ничего общего с человеческим. Будто тысячи тысяч мартовских котов собрались вместе и Драли глотки каждый на свой лад.
Поднявшись с табурета у стойки, я подошел к окну, выглянул. И отшатнулся. Снизу, тускло высвечиваемое сполохами фейерверка, на меня тысячами распахнутых глоток зарилось несусветное чудовище. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй…» — кажется, так описывал некое хтоническое чудовище один из славян. И сейчас это чудище ожило, но было оно не стозевно, а многоглоточно. И глоток сих было не счесть. Пожалуй, только один эпитет — «озорно» как в нынешнем прочтении, так и в первоначальном, когда озоровать означало разбойничать, не подходил к характеристике слившейся воедино толпы раймондцев. Хотя, возможно, мне не все известно о раймондцах — не случайно же звучали предостерегающие щелчки в моей голове…
«Не схожу ли я с ума?» — подумал я, отворачиваясь. Любой яд, а формальдегид не исключение, действует на психику, обостряя восприятие и трансформируя увиденное в апокалиптические картины. Но все же почему-то думалось, что в увиденном за окном есть крупица истины. Grano veritas.
Глава 7
Со следующего дня потянулась череда единообразных будней. Рано поутру, до открытия выставочных залов, я, согласно регламенту, посещал зал со скульптурой Нэфр'ди-эт, проверяя, все ли в порядке. То же самое проделывал поздним вечером, когда выставку закрывали на ночь. Весь день, пока залы были до отказа заполнены аморфной массой глазеющих раймондцев, я проводил либо в баре, выбирая время, когда там почти не было посетителей, либо в своем номере, изучая регулярно поставляемые Броуди проспекты очередных местных достопримечательностей. Поневоле приходилось разыгрывать роль чванливого, привередливого сноба, которого не устраивают ни Великие пещеры, ни Заповедные луга, ни резервация кудахтающих квохчей, ни наблюдение за жизнью драконспшов на воле, ни океаническая рыбалка, ни охота на большого проглота, ни дендрарий скачущих папоротников… Вечером я встречался в баре с Броуди, вежливо возвращал ему проспекты и получал другие. С каждым отказом Броуди мрачнел все больше, да и я чем дальше, тем сильнее чувствовал себя не в своей тарелке. Время шло, а нужного предложения я так и не получал.
С землянами я старался не общаться и тем более не заводить знакомств. На озеро Чако я должен отправиться один — было бы совсем некстати, чтобы новоприобретенный приятель начал набиваться в попутчики. Лучше прослыть нелюдимым бирюком, чем поставить под удар выполнение договора с Мальконенном. Поэтому когда как-то среди дня в ресторане я столкнулся с Тарандовски, то постарался отделаться от него холодным кивком. Но ничего не получилось. Тарандовски нахально уселся за мой столик и принялся живописать свои приключения на Раймонде.
Искусствовед-промоутер активно осуществлял свой modus vivendi — удовлетворение собственного любопытства за чужой счет, — три дня проведя в i-Baтикане, а теперь собираясь в пятидневную экскурсию по Рио-Негро в заповедник мигрирующих дубов. Описывая свое предыдущее путешествие в восторженных тонах (оказывается, i-Рим и i-Ватикан, архитектурно тождественные земным, на Раймонде были разными городами, расположенными на противоположных полушариях), Тарандовски не преминул сообщить, что практически все земляне побывали кто в трехдневном, кто в недельном путешествиях по экзотическим уголкам Раймонды, и все остались весьма довольны. Тарандовски еще лелеял надежду посетить Великие пещеры, а сейчас приглашал составить ему компанию в экскурсии по Рио-Негро. Естественно, я вежливо отказался, и Тарандовски очень расстроился. Оказалось, что посещение им Великих пещер целиком и полностью зависело от того, сможет ли он уговорить меня на экскурсию по Рио-Негро. Как мог, я утешил его, пообещав похлопотать перед организаторами выставки, и вечером устроил натуральный разнос Броуди за то, что он занимается шантажом. Броуди побледнел, начал заикаться, оправдываться и клятвенно уверять, что не имеет к этому никакого отношения, что он обязательно во всем разберется и Тарандовски непременно посетит не только Великие пещеры, но и еще какой-либо иной экзотический уголок Раймонды.
Насчет будущих экскурсий для Тарандовски я поверил (лишь бы только искусствоведа не навязали мне в попутчики к озеру Чако), а вот в то, что Броуди не имеет к шантажу никакого отношения — нет. В голове прозвучал очередной предупреждающий щелчок — что-то здесь не так. И хотя это обычная практика устроителей выставок — организовывать экскурсии для владельцев экспонатов, — еще Нигде развлекательные путешествия не навязывали столь настойчиво, причем на довольно продолжительный срок. Было, было в «облом чудище» что-то озорное, хотя пока никак не проявлялось.
На следующее утро я проснулся раньше обычного, побродил по пустующим выставочным залам, но ничего подозрительного не обнаружил. Возле каждого экспоната стояли по два хейрита, фиксирующих малейшее движение, несмотря на свою полную неподвижность. Случись что, они бы уже действовали. Зайдя в зал, где экспонировался песчаниковый бюст Нэфр'ди-эт, я самым тщательным образом осмотрел все уголки, а затем долго стоял напротив скульптуры, вглядываясь в черты лица древнеегипетской царицы, чрезвычайно похожей на сивиллянку. Подспудное ощущение неясной тревоги, предчувствие чего-то недоброго не покидали меня, и чем дольше я вглядывался в лицо песчаникового изваяния, тем тревога становилась сильнее. Покинул я зал во время звонка об открытии выставки и чуть было не угодил в хлынувшую в зал толпу раймондцев. Спасло от контакта с «облым чудищем» лишь то, что я уже прекрасно ориентировался в лабиринте залов дворца и раньше толпы успел попасть в коридор, ведущий в северное крыло.
Прошло две недели со дня открытия выставки — половина срока пребывания на Раймонде, — а я в своем предприятии не продвинулся ни на шаг. Пора было менять тактику, и пришлось посетить пару раутов, устраиваемых местным бомондом в честь выставки на Раймонде древних экспонатов земного искусства из частных коллекций. Побывал я в пригороде i-Парижа, а также в i-Афинах. Впрочем, самих городов не видел, поскольку в первом случае меня доставили межпространственным лифтом прямо в i-Версаль, а во втором — в i-Парфенон, воспроизведенный в первозданном виде. Не знаю, возможно, формальдегид действительно серьезно нарушил функции моего сознания, но рауты произвели на меня тягостное впечатление. Столько откровенного, ничем не прикрытого лизоблюдства мне никогда не доводилось наблюдать: со всех сторон на Меня смотрели, как на икону, внимали каждому слову и даже чих воспринимали как божье откровение. Такое ощущение, что это я был экспонатом, а не привезенная мною на выставку скульптура Нэфр'ди-эт. Все мужчины щеголяли во фраках с длинными фалдами, узких полосатых брючках, высоких цилиндрах; многие были с рыжими накладными бакенбардами, некоторые даже с тросточками. Бытовавшую некогда у славян поговорку, что «все китайцы на одно лицо», можно было смело адресовать раймондцам. Маленькие, пухленькие, со слащавыми улыбками, они напоминали собой этаких расти-ражированных до неприличия гудвинов из «Страны Оз» (уж не оттуда ли был позаимствован человеческий облик, если верить в псевдонаучную теорию происхождения раймондцев?). Женщины, такие же пухленькие, розовощекие, со вздернутыми носиками, были одеты по соответствующей моде: в пышных платьях с кринолинами, напудренных париках с буклями. Разговоры велись исключительно на темы земного искусства, каждый считал себя в этой области непревзойденным знатоком, но высокопарный слог, охи, ахи, чрезмерное жеманство выглядели столь фальшиво, что рауты показались мне дешевыми водевилями с третьеразрядными актерами. Больше часа я ни на одном, ни на втором рауте не задержался, как Броуди ни уговаривал остаться на ночь, чтобы с утра насладиться достопримечательностями i-Версаля и i-Парфенона (с величайшей гордостью и пафосом в голосе он сообщил, что некоторые картины i-Версаля являются подлинниками, равно как и одна из колонн i-Парфенона). Больше всего после раутов хотелось принять душ, словно я с головы до ног был перепачкан клейкой протоплазмой, хотя плотных контактов с раймондцами, как во время открытия выставки, не было. Но выполнить это желание по известным причинам я не мог, что очень удручало.
Попытки на первом рауте самому изыскать возможность поездки на озеро Чако ни к чему не привели, и я согласился на второй раут только из-за того, что на первом увидел на отвороте платья одной из раймондок оригинальную брошку — двухмерного паучка на короткой золотой цепочке. Паучок шевелил лапками, дергался, подпрыгивал, то исчезая в складках платья, то появляясь. В трехмерном мире двухмерный паучок абсолютно проницаем — удерживала его на платье лишь заколка с золотой цепочкой, звенья которой где-то посередине переходили из двухмерности в трехмерность. Это была безумно дорогая вещь, так как ее физическая сущность до сих пор не имела научного объяснения, и производились подобные брошки исключительно на Раймонде, если так можно сказать о побочном эффекте жизнедеятельности Великого Ухтары озера Чако. Почерпнул я эти сведения из каталога «Артефакты Вселенной», а более подробно об озере Чако и Великом Ухтары узнал из мемуаров землянина Алишера Кроуфера, возглавлявшего восемьдесят лет назад департамент истории и археологии Земли. Этому исследователю посчастливилось побывать в экскурсии на озеро Чако и самолично лицезреть преобразование трехмерного червя в двухмерного. Именно его мемуары легли в основу разработки моей акции, и теперь, когда у самого порога заветной цели все застопорилось, я решил разыграть несложную трехходовую интригу, чтобы направить помыслы Броуди, желающего во что бы то ни стало вытащить меня из i-Эрмитажа на несколько дней, в нужное русло.
С землянами я старался не общаться и тем более не заводить знакомств. На озеро Чако я должен отправиться один — было бы совсем некстати, чтобы новоприобретенный приятель начал набиваться в попутчики. Лучше прослыть нелюдимым бирюком, чем поставить под удар выполнение договора с Мальконенном. Поэтому когда как-то среди дня в ресторане я столкнулся с Тарандовски, то постарался отделаться от него холодным кивком. Но ничего не получилось. Тарандовски нахально уселся за мой столик и принялся живописать свои приключения на Раймонде.
Искусствовед-промоутер активно осуществлял свой modus vivendi — удовлетворение собственного любопытства за чужой счет, — три дня проведя в i-Baтикане, а теперь собираясь в пятидневную экскурсию по Рио-Негро в заповедник мигрирующих дубов. Описывая свое предыдущее путешествие в восторженных тонах (оказывается, i-Рим и i-Ватикан, архитектурно тождественные земным, на Раймонде были разными городами, расположенными на противоположных полушариях), Тарандовски не преминул сообщить, что практически все земляне побывали кто в трехдневном, кто в недельном путешествиях по экзотическим уголкам Раймонды, и все остались весьма довольны. Тарандовски еще лелеял надежду посетить Великие пещеры, а сейчас приглашал составить ему компанию в экскурсии по Рио-Негро. Естественно, я вежливо отказался, и Тарандовски очень расстроился. Оказалось, что посещение им Великих пещер целиком и полностью зависело от того, сможет ли он уговорить меня на экскурсию по Рио-Негро. Как мог, я утешил его, пообещав похлопотать перед организаторами выставки, и вечером устроил натуральный разнос Броуди за то, что он занимается шантажом. Броуди побледнел, начал заикаться, оправдываться и клятвенно уверять, что не имеет к этому никакого отношения, что он обязательно во всем разберется и Тарандовски непременно посетит не только Великие пещеры, но и еще какой-либо иной экзотический уголок Раймонды.
Насчет будущих экскурсий для Тарандовски я поверил (лишь бы только искусствоведа не навязали мне в попутчики к озеру Чако), а вот в то, что Броуди не имеет к шантажу никакого отношения — нет. В голове прозвучал очередной предупреждающий щелчок — что-то здесь не так. И хотя это обычная практика устроителей выставок — организовывать экскурсии для владельцев экспонатов, — еще Нигде развлекательные путешествия не навязывали столь настойчиво, причем на довольно продолжительный срок. Было, было в «облом чудище» что-то озорное, хотя пока никак не проявлялось.
На следующее утро я проснулся раньше обычного, побродил по пустующим выставочным залам, но ничего подозрительного не обнаружил. Возле каждого экспоната стояли по два хейрита, фиксирующих малейшее движение, несмотря на свою полную неподвижность. Случись что, они бы уже действовали. Зайдя в зал, где экспонировался песчаниковый бюст Нэфр'ди-эт, я самым тщательным образом осмотрел все уголки, а затем долго стоял напротив скульптуры, вглядываясь в черты лица древнеегипетской царицы, чрезвычайно похожей на сивиллянку. Подспудное ощущение неясной тревоги, предчувствие чего-то недоброго не покидали меня, и чем дольше я вглядывался в лицо песчаникового изваяния, тем тревога становилась сильнее. Покинул я зал во время звонка об открытии выставки и чуть было не угодил в хлынувшую в зал толпу раймондцев. Спасло от контакта с «облым чудищем» лишь то, что я уже прекрасно ориентировался в лабиринте залов дворца и раньше толпы успел попасть в коридор, ведущий в северное крыло.
Прошло две недели со дня открытия выставки — половина срока пребывания на Раймонде, — а я в своем предприятии не продвинулся ни на шаг. Пора было менять тактику, и пришлось посетить пару раутов, устраиваемых местным бомондом в честь выставки на Раймонде древних экспонатов земного искусства из частных коллекций. Побывал я в пригороде i-Парижа, а также в i-Афинах. Впрочем, самих городов не видел, поскольку в первом случае меня доставили межпространственным лифтом прямо в i-Версаль, а во втором — в i-Парфенон, воспроизведенный в первозданном виде. Не знаю, возможно, формальдегид действительно серьезно нарушил функции моего сознания, но рауты произвели на меня тягостное впечатление. Столько откровенного, ничем не прикрытого лизоблюдства мне никогда не доводилось наблюдать: со всех сторон на Меня смотрели, как на икону, внимали каждому слову и даже чих воспринимали как божье откровение. Такое ощущение, что это я был экспонатом, а не привезенная мною на выставку скульптура Нэфр'ди-эт. Все мужчины щеголяли во фраках с длинными фалдами, узких полосатых брючках, высоких цилиндрах; многие были с рыжими накладными бакенбардами, некоторые даже с тросточками. Бытовавшую некогда у славян поговорку, что «все китайцы на одно лицо», можно было смело адресовать раймондцам. Маленькие, пухленькие, со слащавыми улыбками, они напоминали собой этаких расти-ражированных до неприличия гудвинов из «Страны Оз» (уж не оттуда ли был позаимствован человеческий облик, если верить в псевдонаучную теорию происхождения раймондцев?). Женщины, такие же пухленькие, розовощекие, со вздернутыми носиками, были одеты по соответствующей моде: в пышных платьях с кринолинами, напудренных париках с буклями. Разговоры велись исключительно на темы земного искусства, каждый считал себя в этой области непревзойденным знатоком, но высокопарный слог, охи, ахи, чрезмерное жеманство выглядели столь фальшиво, что рауты показались мне дешевыми водевилями с третьеразрядными актерами. Больше часа я ни на одном, ни на втором рауте не задержался, как Броуди ни уговаривал остаться на ночь, чтобы с утра насладиться достопримечательностями i-Версаля и i-Парфенона (с величайшей гордостью и пафосом в голосе он сообщил, что некоторые картины i-Версаля являются подлинниками, равно как и одна из колонн i-Парфенона). Больше всего после раутов хотелось принять душ, словно я с головы до ног был перепачкан клейкой протоплазмой, хотя плотных контактов с раймондцами, как во время открытия выставки, не было. Но выполнить это желание по известным причинам я не мог, что очень удручало.
Попытки на первом рауте самому изыскать возможность поездки на озеро Чако ни к чему не привели, и я согласился на второй раут только из-за того, что на первом увидел на отвороте платья одной из раймондок оригинальную брошку — двухмерного паучка на короткой золотой цепочке. Паучок шевелил лапками, дергался, подпрыгивал, то исчезая в складках платья, то появляясь. В трехмерном мире двухмерный паучок абсолютно проницаем — удерживала его на платье лишь заколка с золотой цепочкой, звенья которой где-то посередине переходили из двухмерности в трехмерность. Это была безумно дорогая вещь, так как ее физическая сущность до сих пор не имела научного объяснения, и производились подобные брошки исключительно на Раймонде, если так можно сказать о побочном эффекте жизнедеятельности Великого Ухтары озера Чако. Почерпнул я эти сведения из каталога «Артефакты Вселенной», а более подробно об озере Чако и Великом Ухтары узнал из мемуаров землянина Алишера Кроуфера, возглавлявшего восемьдесят лет назад департамент истории и археологии Земли. Этому исследователю посчастливилось побывать в экскурсии на озеро Чако и самолично лицезреть преобразование трехмерного червя в двухмерного. Именно его мемуары легли в основу разработки моей акции, и теперь, когда у самого порога заветной цели все застопорилось, я решил разыграть несложную трехходовую интригу, чтобы направить помыслы Броуди, желающего во что бы то ни стало вытащить меня из i-Эрмитажа на несколько дней, в нужное русло.