Забирко Виталий. Путевые записки эстет-энтомолога

   Я встал, размял затекшие ноги и вышел на крыльцо. На каменистую равнину давно опустилась прекрасная пиренская ночь. У меня захватило дух. Я очутился меж двух звездных сфер: одна надо мной — настоящая, неподвижная, холодная; другая в ногах — колышущееся, мигающее, бесконечное море светлячков. Воздух звенел от жужжания, скрипа и верещания насекомых. А в озере посреди чахлой рощицы, за зданием космостанции кто-то шумно, с всплесками ворочался.
   «Здравствуй, Пирена», — сказал я про себя.

Глава 2

   По-моему, консул солгал о своем равнодушии к спиртному. На следующее утро, наскоро позавтракав, он как живчик метался от птерокара в мою комнату, помогая прислуге переносить экспедиционное снаряжение. После такой дозы, которую принял вчера Ниобе, только потомственные алкоголики не испытывают синдрома абстиненции.
   Загрузились мы быстро — экспедиционное снаряжение было упаковано относительно компактно, — и птерокар, легко взмахнув крыльями, поднялся в воздух. Я оглянулся и проводил взглядом уменьшающееся здание космостанции. Если млечник клюнет на приманку, то, чем бы ни закончилась охота, мне сюда не вернуться.
   Наш путь лежал в предгорье хребта Хэнэ, откуда брала свое начало Великая Река Пирены. Во время полета консул непрерывно тараторил, с излишней запальчивостью посвящая меня в геологические и этнографические подробности этой местности. Здесь, на берегу озера Таньтэ, из которого маленьким ручейком вытекала Нунхэн, располагалось селение племени хакусинов, где я, по словам Ниобе, мог приобрести долгоносов для экспедиции и нанять проводника. Во главе племени стоял некто Колдун (я так и не понял, то ли имя у него такое, то ли должность — на мой вопрос Ниобе ответил весьма путано и невразумительно, и получалось вроде бы и то, и другое, но вместе с тем и не совсем). Этот Колдун — настолько сильный экстрасенс, что понимает галактический интерлинг без перевода, и я мог, по словам Ниобе, разговаривать с ним без транс-лингатора. Вообще иерархия в племенах Пирены довольно любопытна — здесь верхнюю ступеньку занимает не физически сильнейший, а обладающий наиболее выраженными парапсихологическими способностями. Учитывая, что все пирениты в той или иной степени владеют экстрасенсорикой, такое неудивительно.
   Все это я знал и без консула: готовясь к экспедиции, я основательно разобрался в психопотенциальных возможностях аборигенов. Они были огромны. Статичный патриархальный уклад почти миллионнолетней истории не позволил пиренитам развиваться по технологическому пути, а повел их по бесконечной дороге медленной эволюции парапсихологических возможностей. К счастью, этот путь хоть и создал из пиренитов экстрасенсориков, но эволюционировавшие вместе с психикой физиологические особенности организма не позволяли направлять психоэнергию вовне. Не будь такого ограничения, пирениты давно бы правили Галактикой. Матушка-природа лишний раз показывала, что не допустит бога над собой. И если какой-то вид она чем-то щедро одаривала, то всегда можно было найти, чем она его жестоко обделила. Человечеству достались непомерное честолюбие, рациональное мышление и логическое восприятие мира, позволившие владеть и управлять материей. Пиренитам — величие духа и освоение тайн сознания, но абсолютное равнодушие к материальным благам. Соприкасаясь с материальным миром, они брали от него только то, что необходимо для поддержания своей физической оболочки, так же как человечество обращалось к духовному лишь при наличии хоть минимального материального комфорта. Именно это обстоятельство и сыграло огромную роль в том, что я оказался здесь. Не будь Пирены, я бы никогда не отважился на ловлю млечника. Но я не собирался ставить об этом в известность консула. Как, впрочем, и никого другого.
   Пирена давно пережила свою геологическую молодость и зрелость и вступила в предзакатный период спокойной тихой старости. Когда-то мощные тектонические разломы превратились в щебневые и песчаные пустыни, перемежавшиеся бесконечными лессовыми плато и рыхлыми породами континентальных осадочных отложений. Горные кряжи выветрились и просели, почти все озера и впадины занесло илом, и только хребет Хэнэ пока противостоял эрозии. Поверхность Пирены выровнялась и, обезводев, сбросила с себя растительность. Жизнь отступила к берегам еще сохранившихся рек да немногих озер. Но с высоты пяти километров она совсем не просматривалась: зелено-желтые листья местных растений сливались с разводами серо-рыже-охристой почвы, и пейзаж планеты сверху напоминал марсианский ландшафт. Даже реки, насыщенные до предела взвесью лесса и осадочных отложений, имели молочно-желто-бурые цвета и не отблескивали на солнце.
   Приземлились мы на песчаном берегу небольшого озера Таньтэ, рядом с селением хакусинов, и птерокар сразу окружила восторженная толпа аборигенов. По-моему, единственное, что сближает пиренитов с людьми — это любопытство. Но если человек смотрит на необычную вещь с утилитарной точки зрения, оценивая, что она собой представляет и стоит ли стремиться заполучить ее в свою собственность, то любопытство пиренитов абсолютно бескорыстно. Мысль о том, что необычной, выходящей за рамки их патриархального уклада вещью можно владеть и как-то ею пользоваться, им чужда. Их цивилизация основана на чистом созерцании и осмысливании увиденного.
   Хакусины помогли выгрузить из птерокара мое снаряжение, а затем провели к Колдуну. Колдун нас встретил, сидя на циновке перед своей хижиной. Пожалуй, и в племенах, где уважали прежде всего физическую силу, ему была бы уготована роль вождя. Высокий, чуть ли не с меня ростом, грузный, в отличие от своих соплеменников, с непомерно крупной головой и неподвижным тяжелым взглядом черных глаз.
   — Здравствуй, Ниобе, — сказал он. — Приветствую и тебя, темный человек.
   Транслингатор, заблаговременно прицепленный мною к мочке уха, мгновенно перевел его слова.
   Ниобе с удивлением покосился на меня.
   — Здравствуй, Колдун, — сказал он. — Это господин Бугой из Галактического Союза. Он…
   — Знаю, — оборвал его Колдун и жестом предложил сесть на циновки напротив себя.
   Мы сели. Колдун смотрел мне прямо в глаза пронизывающим взглядом. Обычной улыбки аборигенов на его лице не было. Хорошо, что полгода назад мне вживили в подкорку мозга электроды, и теперь череп прикрывала экранирующая сетка. Экранирование преследовало иную цель, но не будь его сейчас, на моей экспедиции можно было бы поставить крест.
   — Почему ты прячешь свои мысли? — напрямик спросил Колдун.
   — Я иду на опасную охоту, — так же прямо ответил я.
   — На бабочек? — приподняв брови, удивился Колдун. Видно, все сведения обо мне он уже извлек из головы Ниобе.
   — Эта бабочка — хищный психофаг.
   Колдун задумался. Похоже, транслингатор достаточно точно перевел ему смысл сказанного. Зато Ниобе недоуменно уставился на меня.
   — На Пирене таких бабочек нет, — наконец заявил Колдун.
   — Людей на Пирене тоже не было, — возразил я. — Но мы пришли. Прилетит и млечник.
   Колдун вновь задумался.
   — Хорошо, — тяжело уронил он. — Все имеют право на тайну своих знаний. Что ты хочешь?
   — Я хочу купить у вас трех выносливых долгоносов и нанять проводника.
   — Я понимаю, что ты подразумеваешь под словами «купить» и «нанять». Но у нас так не делается. Мы делимся всем, чем можем. Выбирай себе проводника, а он подберет из стада лучших животных.
   Я оглянулся. Полукругом нас обступила толпа аборигенов. Все они доверчиво улыбались, и каждый готов был сопровождать меня.
   — Я полагаюсь на ваш выбор, — уклончиво ответил я. Но в этом уступать Колдуну не собирался. Колдун помрачнел.
   — Когда ты уходишь? — спросил он.
   — Сейчас.
   По лицу Колдуна заходили желваки. Он встал.
   — Темны твои мысли, пришелец Бугой, — глухо проронил он. — С тобой пойдет Тхэн.
   Он повернулся ко мне спиной и, не проронив больше ни слова, скрылся в хижине.
   «Черт! — пронеслось в голове. — Видно, не так уж безукоризненна сетка экранирования, как мне обещали!» Холодок страха заструился между лопатками. Но отступать было поздно.
   Тхэн оказался улыбчивым парнем с веселым взглядом и беззаботным характером. Не мешкая, он привел трех тягловых долгоносое, мы навьючили на них экспедиционное снаряжение и, не откладывая, тронулись в путь. Ниобе, вконец растерянный после странного, непонятного ему разговора с Колдуном, что-то невразумительно бормотал на прощание, но мне было не до него. Мне тоже очень не понравился этот разговор, и я спешил как можно быстрее покинуть селение. Поэтому я сухо попрощался с консулом, напоследок еще раз предупредив, чтобы он не вздумал вызывать меня по рации или навещать на птерокаре.
   Провожали нас всем селением с веселыми шутками и добрыми напутствиями. Вначале я воспринял это благодушно, однако, когда мы прошли уже километра три по берегу озера и достигли истока Нунхэн, а толпа все не отставала, понял, что «провожание» может затянуться до самого устья реки. Причем на полном серьезе — из справочника мне был хорошо известен благожелательный нрав аборигенов и их готовность оказывать помощь вплоть до самопожертвования. Я поблагодарил всех и объяснил, что такое количество сопровождающих будет мешать мне охотиться на бабочек. Слово «мешать» для пиренитов равнозначно табу. С многочисленными извинениями они, наконец, отстали.
   И моя экспедиция началась. Правда, через полчаса продвижения вдоль узенькой здесь, как ручей, Нунхэн нас догнал птерокар, медленно плывший на небольшой высоте. Консул высунулся из фонаря и помахал мне рукой. Но я состроил зверское лицо и погрозил ему кулаком. Птерокар поспешно затрепыхал крыльями, набрал высоту и ушел за горизонт. Оставалось надеяться, что этот идиот, страстно жаждущий общения со мной, не испортит охоты.
   Наш путь вдоль реки был не из лучших. Предгорье есть предгорье. Крупный щебень, валуны, а чуть дальше от берега — глыбы потрескавшихся скал и крутые осыпи. Местами они подступали к самой реке, и тогда приходилось брести по колено в холодной воде. К счастью, Нунхэн — река не быстрая и не сбивала с ног, хотя я пару раз искупался с головой, поскользнувшись на невидимых в мутной воде валунах.
   Тхэн дикой козой скакал по камням, радуясь, как мальчишка, для которого такой способ передвижения был самым лучшим развлечением. Долгоносы шли подобно танкам на суставном ходу в марш-броске по пересеченной местности — уверенно, монотонно, на одной скорости. Будь у меня восемь ног и такая же ориентация в пространстве, и я бы не спотыкался на каждом шагу, всмятку разбивая самовосстанавливающиеся бригомейские кроссовки. Пожалуй, при такой ходьбе кроссовкам не хватит ночи, чтобы полностью регенерироваться. Хорошо, что я не поскупился и заказал две пары, хотя за обувь, выращенную на Бригомее по спецзаказу, мне пришлось выложить баснословную сумму. Но, право слово, кроссовки того стоили. Мало того, что они самовосстанавливались, они еще и массировали ступни, снимали усталость и перерабатывали кожные выделения.
   Однако больше всего досаждала жара. Сухая, безветренная, от которой не помогало даже невольное купание. Добровольно же окунаться в холодную, но ужасно мутную, как грязевой поток, воду не хотелось. Пот лил с меня ручьями. Единственным утешением было то, что впадавшие днем в диапаузу местные насекомые не кружили назойливо надо мной. Вконец выбившись из сил, я начал отставать и крикнул ушедшему вперед Тхэну, чтобы он остановил долгоносов. Затем в изнеможении я рухнул ничком на осыпь. Тхэн подскочил ко мне, схватил за руки и попытался войти в контакт с моей нервной системой, чтобы помочь снять усталость. Пуще жары я боялся именно этого. Рыкнув на Тхэна диким зверем, я ногой отшвырнул его. Не хватало, чтобы он таким образом проник в мое сознание.
   — Запомни… — прохрипел я пересохшим горлом. — Прикосновение ко мне — табу!
   Тхэн сидел на корточках и испуганно смотрел на меня во все глаза.
   — Сахим, — пролепетал он, — я только хотел…
   — Даже если буду умирать, — отрезал я, — не смей прикасаться ко мне!
   Отдышавшись, я хлебнул из термоса тонизирующего напитка и поднялся.
   — Помоги мне, — примирительно буркнул я, и лицо Тхэна вновь озарилось улыбкой. Бог мой, какие великолепные слуги получились бы из пиренитов, если бы не их экстрасенсорика!
   Мы сняли часть груза с переднего долгоноса и распределили его на двух других. Затем я достал спальник, сложил его вчетверо и затолкал в ложбину между средне— и заднегрудью освобожденного от поклажи долгоноса. Седло с виду получилось неплохим — даже со спинкой, роль которой выполняли атрофированные сочления подрезанных крыльев.
   Когда я взобрался на долгоноса и уселся в импровизированное седло, челюсть у Тхэна отпала. Никогда пирениты не использовали долгоносое как верховых животных. Я поерзал на спальнике, проверяя устойчивость. Вроде бы неплохо, только рукам ухватиться не за что. Тогда я вынул из тюка пару крепежных шнуров и привязал их к культям подрезанных крыльев наподобие ремней безопасности.
   — Трогай! — сказал я Тхэну.
   И наш маленький караван пошел. Вид едущего верхом на долгоносе человека привел Тхэна в неописуемый восторг. Он заливисто смеялся, забегал то с одной стороны долгоноса, то с другой, чтобы поглазеть на меня с разных точек, восторженно хлопал себя по бедрам, приседал… Но я мог дать голову на отсечение, что сам он никогда не усядется на мое место. Вещи и действия, выходящие за рамки обыденной повседневной жизни пиренитов, были для него табу.
   Мне приходилось ездить на лошадях и слонах на Земле, на длинноногах на Миснере, на бородавчатах на Истре, но все это не шло ни в какое сравнение с ездой на долгоносах. Кажется, они были рождены именно для этого. Плавный, равномерный ход, и только когда местность становилась особенно неровной, появлялось небольшое покачивание. Чудо, а не животные!
   Наконец я смог посмотреть по сторонам. Растительность в верховьях Нунхэн практически отсутствовала. Лишь изредка на скалах встречались чахлые, почти безлистные кустики, да на пологих берегах у воды некоторые валуны кое-где были подернуты тонкой желтой коркой плесени. Зато рыба в реке водилась в изобилии. В редких заводях на мелководье вода то и дело всплескивалась, и по ее поверхности расходились концентрические круги.
   Некоторое время я рассматривал в бинокуляры окружающие скалы, но ничего интересного не обнаружил. Потрескавшиеся граниты, базальты, слоеные пироги карбонатных отложений. Голые, выгоревшие на солнце, разрушенные эрозией. Пирена была на миллиард лет младше Земли, но отсутствие океанов, насыщающих атмосферу влагой, не позволяло планете наложить макияж из почвы и растительности на свои морщины, и она быстро состарилась.
   Тхэн наконец оставил меня в покое и теперь бежал впереди каравана, неутомимо прыгая с камня на камень. Его босые ноги так и мелькали, с одинаковым усилием отталкиваясь и от гладких валунов, и от остроугольных камней свежих осыпей. В одном месте он прыгнул на столь острый скол кварца, что, как мне показалось, край камня по щиколотку пропорол его ногу. Но Тхэн словно не заметил этого, продолжая прыгать с той же сноровкой. Я вновь надел на глаза бинокуляры, но даже при сильном увеличении следов крови на камнях не обнаружил. Рассмотреть же в мельтешений ног, каким образом Тхэну удается не пораниться на острых камнях, мне не удавалось. Тогда я включил на бинокулярах запись изображения, заснял бег Тхэна, а затем прокрутил его с замедленной скоростью. Меня покоробило, когда я увидел, как острые грани камней вонзаются в ступни Тхэна, причем пару раз даже проткнули их насквозь. Но, всмотревшись в его прыжки и даже застопорив кадр, на котором была хорошо видна поверхность ступни как раз после очередного прокола, я ничего на ней не обнаружил! Пожалуй, его ноги могли дать сто очков вперед бригомейским кроссовкам…
   К полудню жара меня доконала. Не помогал и тонизирующий напиток, который я поглощал с методичностью Ниобе, хлеставшего вчера водку. Я впал в сумеречный транс безразличия и апатии. Окружающий монотонный пейзаж слился в глазах в однообразное серое марево, пышущее жарой, а русло реки превратилось в жерло туннельной печи, по которому медленно сползал наш караван. Мысли спеклись в единый ком бесконечного ожидания прохлады. Наверное, нечто подобное испытывают бедуины, пересекая пустыню верхом на дромадерах.
   Вышел я из этого транса только под вечер, когда мы наконец покинули предгорье и выбрались на равнину. Появившийся горячий ветерок мгновенно высушил пропитавшуюся потом одежду, и те секунды прохлады, которые я испытал при испарении с рубашки пота, привели меня в чувство.
   Перед нами расстилалась бескрайняя глинистая равнина, поросшая пучками редкой остролистой травы. Река, подпитавшись в предгорье ручьями, стала шире, но, выйдя на простор, успокоилась. Однако по-прежнему ее воды были мутны, и потому извивающееся по равнине русло больше походило на гладкую искусственную дорогу, чем на реку.
   — Стоп! — приказал я Тхэну. — Здесь мы устроимся на ночлег.
   Поскольку днем пиренские насекомые впадали в спячку, я собирался ловить их по утрам и вечерам, а днем идти дальше вдоль русла Нунхэн.
   Чувствовал я себя окончательно разбитым. Но все же, пока Тхэн развьючивал долгоносов, я нашел в себе силы собрать фильтрующий насос и искупаться под его струей прямо в одежде. Душ из чистой теплой воды освежил меня, и я ощутил себя почти человеком. Естественно, пока я купался, Тхэн прыгал вокруг и хохотал, будто присутствовал на цирковом представлении. Я окатил его водой из шланга, что вызвало новую бурю неуемного восторга. Но когда я предложил ему искупаться, он категорически отказался. Черт поймет их психологию!
   — Сахим кушать хочет? — спросил Тхэн, когда я выключил насос.
   — Да. Будь добр, приготовь что-нибудь.
   Тхэн обрадовался, будто я щедро одарил его. Он залез по колено в реку, нагнулся и стал легонько похлопывать по воде ладонями. Я с интересом наблюдал за ним. Через минуту Тхэн прекратил шлепать и тихо-тихо на одной унылой, свербящей в ушах ноте засвистел. А затем вдруг резко опустил руки в воду и одну за другой выбросил на берег пять крупных панцирных многоножек, похожих на раков, только без клешней.
   — Кушайте, сахим, — предложил Тхэн, выбираясь из воды.
   Я посмотрел на копошащихся в траве многоножек, и меня невольно передернуло.
   — Что, прямо живыми? — недоверчиво спросил я.
   — Они так самые вкусные! — заверил Тхэн.
   — Гм… А сварить их можно?
   — Можно, — кивнул Тхэн, но лицо его при этом выразило неодобрение. — Но сырыми они вкуснее…
   — Тогда вари, — не согласился я. — В рыжем тюке найдешь котелок и печь. Печь — это такой белый металлический ящик с прозрачной крышкой. Как ею пользоваться, покажу потом.
   Тхэн взял многоножек в охапку и, расстроенно качая головой, пошел к тюкам. Не понравилось ему мое решение.
   Я распаковал синий тюк и стал собирать автоматический сачок для ночной ловли крылатых насекомых. Установил на треноге пятиметровый шест со светильником, а затем долго настраивал гравитационную ловушку на классическую форму крыльев парусников. Как я уже говорил, остальные насекомые меня не интересовали. Пока я возился с настройкой ловушки, солнце скатилось к горизонту, воздух посвежел, и на свет божий из дневных убежищ начали выползать насекомые. Откуда-то потянуло дымком, и я оглянулся. Тхэн давно распаковал тюк, достал из него печь и котелок, но воспользоваться ими и не подумал. Развел костер и варил многоножек в плоской глиняной посудине. И откуда он ее взял — ведь шел налегке?
   Я подошел поближе. Четыре тоненьких прутика каким-то чудом поддерживали над костром глиняную чашу. Огонь жадно лизал прутики, но они стойко противостояли языкам пламени, словно были сделаны из металла. Я заглянул в чашу. Чистая прозрачная вода кипела ключом. А ее откуда взял Тхэн? Если бы он включал фильтрующий насос, я бы слышал. Да и никогда он не станет пользоваться насосом.
   — Сейчас будет готово, сахим, — улыбнулся Тхэн и стал бросать в кипяток многоножек. Они мгновенно покраснели, совсем как раки. Все-таки много схожего у Пирены с Землей.
   Я сел на землю и почувствовал, насколько устал. Гудели ноги, болели все мышцы, отвыкшие от физических нагрузок, саднило кожу на лице и открытых солнцу запястьях. Нет, кожа не обгорела — действительно, как меня и уверял консул, в спектре Гангута ультрафиолета почти нет, — а просто начала дубеть от жары и ветра.
   — Готово, сахим, — сказал Тхэн, спокойно опустил руку в чашу, достал многоножку и протянул мне.
   Я взял и чуть не обварился. Пока я перебрасывал с руки на руку горячую многоножку и дул на нее, Тхэн снова, как ни в чем не бывало, запустил руку в бурлящую воду, вытащил следующую многоножку и стал есть. От многоножки валил пар, но Тхэн не обращал на это внимания, словно температура пищи была нормальной. Ел он не спеша, аккуратно, но все подряд вместе с хитином и внутренностями.
   Я не стал экспериментировать и следовать его примеру. Облущил панцирь и осторожно попробовал мясо. По цвету и вкусу оно напоминало рачье — такое же сладковатое, белое, поскрипывающее на зубах. Довольно вкусное, хотя и несоленое. Хорошо, что наши с пиренитами вкусовые ощущения совпадают. Но когда Тхэн протянул мне вторую многоножку, я достал соль и посолил.
   — Будешь варить в следующий раз, — сказал я и бросил ему пакет приправы, — добавишь в воду щепотку соли и специй.
   — Хорошо, сахим, — покорно согласился Тхэн, хотя в голосе его явственно прозвучали нотки неодобрения.
   Я съел трех многоножек, Тхэн — двух. Еды оказалось как раз в меру. Что-что, а норму еды пирениты чувствовали чисто интуитивно, никогда не превышая ее. Нарвать плодов или выловить рыбы больше, чем сможешь съесть, для них невиданное святотатство.
   — Навар пить будете? — предложил Тхэн. — Хороший навар, вкусный.
   — Нет, спасибо. Я заварю на печи чай.
   Тхэн пожал плечами, снял чашу с огня голыми руками, напился через край кипятку и снова опустил чашу на огонь. И тут чаша расплеснулась по земле жидкой грязью, а остатки бульона загасили костер. Чаша оказалась обыкновенным куском глины, чудом сохранявшим форму посуды во время приготовления пищи. Я осторожно выдернул из земли один из прутиков, поддерживавших чашу над огнем, и он легко переломился между пальцами. Вот и верь после этого справочнику, что аборигены Пирены не используют психоэнергию вовне!
   Пока я набирал фильтрующим насосом воду в чайник и заваривал на печи чай, Тхэн мановением рук нагнал под берег с поверхности реки ряску и накормил ею долгоносое.
   — Чай будешь? — на всякий случай предложил я, когда он снова подошел ко мне.
   — Нет, сахим, — отрицательно покачал головой Тхэн. — Хакусины сами себя обеспечивают едой и питьем.
   Я пожал плечами и налил себе кружку.
   Смеркалось. С реки потянул свежий ветер, и равнина стала оживать. То там, то здесь начали зажигаться огоньки светлячков, проснувшиеся насекомые заверещали, застрекотали, стали роиться в воздухе. Совсем обнаглевший паук с кулак величиной вскочил мне на кроссовку и впился в нее хелицерами. Я брезгливо сбросил его на землю и раздавил. Затем отставил кружку с чаем в сторону и достал из тюка баллончик репеллента. Не хотелось, чтобы ночью по мне ползали насекомые.
   — Не надо, сахим, — остановил меня Тхэн. — Долгоносы этого не любят.
   Он взял прутик и очертил на земле вокруг меня квадрат примерно три на три метра.
   — Здесь вас никто не тронет.
   И он оказался прав. Пока пил вторую кружку, я увидел, как два паука, один за другим бежавших по направлению ко мне, натолкнулись на черту и в панике устремились прочь.
   Когда я допил чай, стемнело окончательно. На небе высыпали звезды, и я, глядя на них, представил, как высоко-высоко, прямо надо мной, в безвоздушном пространстве у самой кромки атмосферы Пирены парит стая Papilio galaktikos. Если я правильно все рассчитал, то сейчас они атаковать не будут. Подождут, пока мой охотничий азарт притупится. Это должно произойти где-то в середине маршрута. Или ближе к концу.
   Я встал, подошел к мачте автоматического сачка и включил свет. Что ж, поохотимся пока на местных ночных парусников. Если они есть.
   Вернувшись, я расстелил в очерченном Тхэном квадрате спальник и забрался в него.
   — Давай спать, — предложил своему проводнику.
   — Спите, сахим, я лягу позже, — ответил Тхэн. Подтянув под себя ноги, он сел на землю и уперся ладонями в колени. Лицом он повернулся в сторону предгорья, и его губы беззвучно зашевелились.
   — Здравствуй, Колдун, — перевел транслингатор, уловив неслышные мне звуки. Тхэн посмотрел на меня и плотно закрыл рот. Но напряженной застывшей позы не изменил.
   «Все ясно, — подумал я. — Каждый вечер он будет таким образом переговариваться с Колдуном. Это плохо. Как бы их переговоры не помешали моей охоте. А точнее — не влез бы между мною и млечником Колдун…» Однако здесь я ничего поделать не мог. Моего запрета на переговоры Тхэн бы не понял и не принял — это его жизнь. К сожалению, проводник не консул, на которого я мог прикрикнуть.
   Я перевернулся на другой бок и, хотя на сто процентов был уверен, что этой ночью млечник не отважится на нападение, принял таблетку тониспада. Тониспад позволял хорошо отдохнуть, но в то же время сон становился обостренно чутким. Теперь на протяжении всей экспедиции мне предстояло каждый вечер глотать эту гадость.