Страница:
Закутанная в желто-солнечный хитон сивиллянка стояла неподвижно, а ее отражение играло на мелких волнах разноцветными бликами, будто зеркальное эго раскинуло руки, и хитон полоскался на неощутимом ветру.
Я скользнул взглядом по ее отражению, и сердце у меня остановилось. Под водой, скрываемый от взгляда отражением сивиллянки и рябью озера, трепетал великолепный экземпляр экзопарусника Сивиллы с трехметровым размахом крыльев!
Кажется, я удивился — более простой охоты в моей жизни еще не было, — но эта мысль промелькнула где-то на задворках сознания и тут же исчезла. Предстояла отнюдь не легкая ловля экзопарусника голыми руками и под водой, а сивиллянки, естественно, ничем не помогут.
— Ты уверен, что не хочешь узнать свою судьбу? — внезапно спросила сивиллянка с того берега.
Вопрос прозвучал настолько неожиданно и не к месту, что я, занесший уже ногу, чтобы тихо ступить в воду, вздрогнул и неуклюже замахал руками, балансируя на берегу и стараясь не свалиться в озеро с шумом и плеском. Прощай тогда охота…
— Слушай, не мешай, — сквозь зубы прошипел я, чтобы не спугнуть плещущегося под водой экзопарусника. — Сколько тебе можно повторять, что свою судьбу я творю сам? Собственными руками. Как прошлую, так и будущую. И так будет всегда.
Я аккуратно вошел в воду и, раскинув для равновесия руки, сделал шаг, второй. Глубина у берега была большой, и я погрузился по грудь. Экзопарусник тотчас исчез из поля зрения, и я на всякий случай выждал пару минут — вдруг он заметил меня и выпорхнет из-под воды? Подобное поведение экзо-парусников, одинаково вольготно чувствующих себя как в воздушной, так и в водной среде, встречалось впервые, но тем ценнее будет экспонат. Если, конечно, я его поймаю.
— А ты уверен, что прожил именно свою судьбу? — тихо-тихо спросила сивиллянка. В голосе ее было столько горечи, словно она жалела меня. Жалела мою пропащую и неприкаянную душу. Почти как монах Барабек, только с абсолютно противоположными эмоциями.
Но я не принял ни ее жалости, ни всепрощения. Какое мне до этого дело, когда под водой ждала мечта последних лет — таинственный экзопарусник Сивиллы Moirai reqia. Он — моя судьба, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы претворить ее в жизнь. Сосредоточившись на предстоящей охоте, я мягко оттолкнулся от дна ногами и бесшумно нырнул.
И в тот самый момент, когда голова оказалась под водой, дремавшее на дне памяти забытое воспоминание выплеснулось в сознание темным всепоглощающим мраком.
Глава 10
Я скользнул взглядом по ее отражению, и сердце у меня остановилось. Под водой, скрываемый от взгляда отражением сивиллянки и рябью озера, трепетал великолепный экземпляр экзопарусника Сивиллы с трехметровым размахом крыльев!
Кажется, я удивился — более простой охоты в моей жизни еще не было, — но эта мысль промелькнула где-то на задворках сознания и тут же исчезла. Предстояла отнюдь не легкая ловля экзопарусника голыми руками и под водой, а сивиллянки, естественно, ничем не помогут.
— Ты уверен, что не хочешь узнать свою судьбу? — внезапно спросила сивиллянка с того берега.
Вопрос прозвучал настолько неожиданно и не к месту, что я, занесший уже ногу, чтобы тихо ступить в воду, вздрогнул и неуклюже замахал руками, балансируя на берегу и стараясь не свалиться в озеро с шумом и плеском. Прощай тогда охота…
— Слушай, не мешай, — сквозь зубы прошипел я, чтобы не спугнуть плещущегося под водой экзопарусника. — Сколько тебе можно повторять, что свою судьбу я творю сам? Собственными руками. Как прошлую, так и будущую. И так будет всегда.
Я аккуратно вошел в воду и, раскинув для равновесия руки, сделал шаг, второй. Глубина у берега была большой, и я погрузился по грудь. Экзопарусник тотчас исчез из поля зрения, и я на всякий случай выждал пару минут — вдруг он заметил меня и выпорхнет из-под воды? Подобное поведение экзо-парусников, одинаково вольготно чувствующих себя как в воздушной, так и в водной среде, встречалось впервые, но тем ценнее будет экспонат. Если, конечно, я его поймаю.
— А ты уверен, что прожил именно свою судьбу? — тихо-тихо спросила сивиллянка. В голосе ее было столько горечи, словно она жалела меня. Жалела мою пропащую и неприкаянную душу. Почти как монах Барабек, только с абсолютно противоположными эмоциями.
Но я не принял ни ее жалости, ни всепрощения. Какое мне до этого дело, когда под водой ждала мечта последних лет — таинственный экзопарусник Сивиллы Moirai reqia. Он — моя судьба, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы претворить ее в жизнь. Сосредоточившись на предстоящей охоте, я мягко оттолкнулся от дна ногами и бесшумно нырнул.
И в тот самый момент, когда голова оказалась под водой, дремавшее на дне памяти забытое воспоминание выплеснулось в сознание темным всепоглощающим мраком.
Глава 10
— Руку! Руку давай! — кричала Тана, раскачиваясь на серой бахроме дыхательных корней гигантских мангров.
Хватая ртом воздух, я вынырнул из соленой, как рапа, мутной воды, попытался схватить протянутую руку, но не достал и снова погрузился под воду, если так можно назвать коричневую жижу, насыщенную танином и взвесью гумуса.
Вынырнув второй раз, я понял, что до руки Таны мне не дотянуться, и схватился за мертвую, высохшую лиану, палкой свисающую к воде.
— Не трогайте бандачу! — запоздало заорал Кванч.
Лиана треснула, разломилась, на голову посыпалась труха и какие-то насекомые, а я снова погрузился в воду. Но все же благодаря лиане удалось продвинуться немного вперед, и когда я вынырнул в третий раз, то дотянулся до руки Таны. Кванч перепрыгнул с гнутого ходульного корня на вертикальный корень-насос, прилепился к нему пальцевыми присосками и схватил меня за левую руку. Вдвоем они подтянули меня поближе, подхватили под мышки и выдернули из зловонного болота на нижний ярус мангровых дебрей.
— Где ногокрыл?! — яростно отплевываясь, заорал я на Кванча.
Кадык на тонкой шее зеленокожего проводника дернулся, Кванч виновато моргнул, и большие выпуклые глаза втянулись в глазницы, превратившись в щелочки.
— Ушел… — как плетью, махнул Кванч тоненькой ручкой куда-то влево.
Из дебрей гигантских мангров доносился треск ветвей, ломаемых удаляющимся ногокрылом-отчи-мом, и его затихающее взревывание. Вовремя на моем пути оказалось болото, иначе ногокрыл просто-напросто раздавил бы меня своей тушей.
— Еще одна такая выходка, — процедил я, испепеляя взглядом проводника, — и утоплю в болоте! — Да, бвана Алексан, — смиренно мигнул Кванч, не проявляя никаких эмоций. Утопить земноводного аборигена мне вряд ли бы удалось.
— Камень на шею привяжу, и пойдешь ко дну как миленький! — уточнил я и тут же понял, что сморозил очередную глупость. Острова гигантских мангров на Аукване представляли собой сложный растительный конгломерат, где и песчинки не найдешь, не говоря уже о камне. А минеральное дно, к которому крепились опорные корни гигантских мангров, находилось в сотне метров от поверхности океана Аукваны.
— Либо, что проще, пристрелю, — понизив тон, пообещал я, чтобы хоть как-то выпутаться из глупой ситуации.
— Алек… — придушенно прошептала Тана у меня за спиной, и я резко повернулся.
Бледная, как мел, Тана смотрела поверх меня широко раскрытыми глазами, и в них плескался страх. И я тут же ощутил, что волосы на голове шевелятся. Но не от страха — кто-то копошился в них.
— Что там? — с опаской спросил я, не рискуя притронуться к голове руками. Слишком много ядовитой живности водилось в дебрях гигантских мангров на Аукване.
— А… Акартыши…
И только тогда страх сжал сердце.
— Аммиак! Быстро!..
Не отрывая взгляда от моей головы, Тана зашарила дрожащими руками по портупее, нащупала баллончик с аммиаком и вырвала его из карманчика.
— Брызгай!
Я наклонил голову и зажмурился. Вонючая струя ударила в темя, едкая жидкость обожгла кожу, струйками стекая на лицо.
— Хватит! — остановил я Тану и глубоко вдохнул.
Лучше бы я застрелился, чем вдыхать, согласно инструкции, пары аммиака. Этот радикальный метод предохранял от заражения лишь на пять процентов… Огнем обожгло носоглотку, легкие, рассудок помутился, и я, кашляя, судорожно выгибаясь, повалился на переплетение корней мангров.
Я потерял сознание, но ненадолго. Очнулся, лежа на том же месте, только голова покоилась на коленях сидящей Таны. Она вытирала мне лицо и волосы влажным платком и как заведенная повторяла одно и то же:
— Лучше бы я… Лучше бы меня…
Боль и отчаяние в ее голосе, искреннее желание самопожертвования шли из глубины души, от самого сердца, но мне до этого не было никакого дела. Не на нее, а на меня из трухлявой лианы посыпались акартыши, и поменять нас местами не мог никто и ничто. Не признавал я сослагательного склонения, и все эти «абы да кабы» ничего, кроме раздражения, у меня не вызывали.
Кванч торопливо расстегивал на мне комбинезон, одновременно освобождая от пояса и портупеи. Аборигены Аукваны незнакомы с одеждой, поэтому получалось у него весьма неуклюже. Я приподнял голову.
— Что ты делаешь? — спросил я проводника, с трудом соображая. Обожженное аммиаком горло саднило, тело было ватным, чужим, мысли ворочались тяжело, как жернова.
Кванч прекратил расстегивать комбинезон и виновато заморгал.
— Так акартыши… — пролепетал он.
Откуда-то из глубины заторможенного сознания медленно выплыла информация об этих насекомых. Для животного мира Аукваны они не представляли никакой опасности, но вот для людей… Хитиновая пыль панцирей, натирающаяся у взрослых особей между сочлениями, обладала прогрессирующей паразитивно-регенеративной функцией, обусловленной высокой биохимической активностью свободных радикалов. Попадая на поврежденные участки кожи или слизистые оболочки, она легко внедрялась в клеточную структуру организма человека и, изменяя биоэнергетические потенциалы, начинала строительство клеток хитина из «подручного материала». Перерождение клеток происходило с невиданной скоростью и получило мрачное название: скоротечная саркома Аукваны. За три-четыре дня живой человек превращался в хитиновую мумию, и единственным средством, способным нейтрализовать свободные радикалы хитиновый пыли, был аммиак. Но только в том случае, если пыль еще не проникла в поры кожи…
Я оттолкнул Кванча, сел и начал самостоятельно расстегивать комбинезон непослушными пальцами. На случай прямого контакта с акартышами инструкция настоятельно рекомендовала избавиться от одежды и принять душ из слабого раствора аммиака.
Тана протянула руку, чтобы помочь, но я отстранился.
— Хватит одного зараженного, — сказал я, еле ворочая непослушным языком. Происходящее воспринималось заторможенно и отстраненно, как будто сознание наблюдало за телом со стороны и с трудом управляло им. — Организуйте лучше душ…
Пока я раздевался, Кванч вырубил трехметровый отрезок полой лианы, проткнул толстую стенку корня-насоса и вставил в дырку конец импровизированного шланга. Из другого конца толчками забила пресная вода.
— Мы готовы!
— Сейчас… — пробормотал я, снимая ботинки с самоцепляющимися подошвами, в которых можно ходить даже по потолку, и выбираясь из маскировочного комбинезона. Ногой отодвинул одежду и обувь в сторону и поднялся. Меня шатнуло, но я все же удержался на ногах.
— Начинайте, — вяло скомандовал я, рефлектор-но зажмуриваясь. Слизистую носоглотки обожгло настолько, что вряд ли когда смогу различать запахи, но это, как говорится, полбеды — попадание аммиака на сетчатку грозило полной слепотой.
Кванч направил на меня струю опресненной манграми воды, а Тана начала распылять в нее из баллончика аммиак. Холодный душ в жарком пекле тропиков Аукваны сам по себе приятная вещь, к тому же, учитывая мое состояние, помогал прийти в себя. Так бы и стоял. Вечно.
— Хватит аммиака, — наконец сказал я, — обмывайте чистой водой!
Поворачиваясь под струей, промыл глаза, основательно прополоскал носоглотку и попытался откашляться. В легких сипело, хрипело, обожженная трахея вызывала ощущение вставленной в горло жесткой трубки, и ничего у меня не получалось.
Внезапно Кванч отвел шланг в сторону и поднял вверх тонкую длинную руку.
— Тихо! — предостерегающе шикнул он и застыл, прислушиваясь. Только он мог различить в какофонии птичьих голосов мангрового леса посторонние звуки. — Егеря летят… Уходим! Быстро!
Он выдернул полую лиану из отверстия в насосном корне, залепил дырку древесным варом и юркнул в заросли нижнего яруса мангров.
— За мной!
С трудом соображая, зачем нужно бежать, я замешкался, и Тана подтолкнула меня в спину. И только тогда я устремился вслед за Кванчем, больше доверяя стадному инстинкту, чем заторможенному сознанию. Бег босиком по осклизлым корневищам гигантских мангров давался с трудом, ноги то и дело разъезжались, меня мотало из стороны в сторону, и если бы не Тана, поддерживавшая под руку, я либо сорвался бы между корней в болото, либо переломал ноги.
Сзади с шипением ухнуло, в спину ударила жаркая волна, и лишь тогда я понял, в чем заключалась опасность. Егеря Лиги защиты, возможно, разумных животных не церемонились с браконьерами, на период появления птенцов ногокрыла ставя всех трапперов вне закона и устраивая на них беспрецедентную охоту, словно на хищных зверей. Егерей не интересовало, что я охотился не на птенцов, а на взрослого ногокрыла-имаго, — они вначале стреляли, а затем разбирались, в кого. Если от траппера после плазменного удара что-нибудь оставалось.
— Погоди… Погоди… — задыхаясь от бега, попросила Тана. — Да остановись же!
Из последних сил она дернула меня за руку, и я, с трудом удержавшись на ногах, остановился.
— Сейчас… Сейчас… — Тана лихорадочно зашарила по карманам. — Надо накидку… Они видят тебя на тепловом сканере…
Она выдернула из кармана пакет, разорвала его и набросила на меня саморасправляющуюся пелерину, экранирующую инфракрасное излучение. Накидка тут же начала облегать тело, и пока ее структура еще находилась в аморфном состоянии, Тана быстро провела рукой по моему лицу, освобождая от ткани глаза и рот. Будто нос ребенку вытерла.
— Чего застряли?! — заорал Кванч, выныривая перед нами из зарослей. — Быстро за мной!
Он схватил меня за руку и увлек в заросли. И не успели мы сделать нескольких шагов, как то место, на котором только что стояли, превратилось в огненный столб.
Около часа мы с максимально возможной скоростью петляли по мангровым зарослям, чтобы высадившиеся с птерокара егеря не смогли взять след. Ведущий нас Кванч то и дело растворялся в рябящей в глазах ржаво-зеленой кипени сельвы, затем возникал из зарослей то слева, то справа, менял направление, затаскивал нас на средний ярус леса, где приходилось прыгать с ветки на ветку, вел мелководными болотами и все время поторапливал.
От суматошного бега я уже окончательно ничего не соображал. Не все ли равно, от чего погибнуть — от скоротечной саркомы Аукваны или от плазменного луча? Последнее даже предпочтительнее — мучиться не буду…
Как мы оказались в схроне — убежище, сплетенном из лиан между нижним ярусом мангровых зарослей и болотом, — не помню. Понял вдруг, что стою на дне громадной раскачивающейся корзины, вокруг темно, душно, и бежать никуда не надо. Сердце бешено колотилось, легкие, работая, как мехи, хрипели.
— Ложись, ложись в гамак… — суетилась вокруг меня Тана.
Я упал в гамак, потерянным взглядом обвел схрон и увидел, как Кванч сноровисто «зашивает» лианами входной лаз. Таких схронов в переплетении ходульных корней гигантских мангров Аукваны у каждого проводника браконьеров имелось не менее двух десятков, и были они настолько хорошо замаскированы, что егеря считали большой удачей, когда случайно их обнаруживали.
— Тише, тише… Успокаивайся… — шептала Тана.
Она присела рядом с гамаком и гладила меня по груди, по рукам. А я все никак не мог отдышаться. В груди угрожающе клекотало, я задыхался, обожженные аммиаком легкие отказывались принимать кислород. И вдруг жесткая трубка, в которую превратилась трахея, сломалась внутри со стеклянным хрустом. Я отчаянно закашлялся, и из горла полетели сгустки алой крови…
Очнулся я под вечер. Дышалось легко и спокойно, ничего у меня не болело, и лишь непомерная слабость напоминала о том, что произошло. Силы нашлись только на то, чтобы с огромным трудом приоткрыть чугунные веки.
Тана и Кванч сидели на чурбаках и собирали из блоков походный диагност. Такого лица у Таны я еще не видел — отрешенное, скорбное, с потухшими глазами. Зрачки смотрели в одну точку, и она, похоже, не видела, что делают руки. Кванч, заглядывая в инструкцию, то и дело подправлял ее действия. По щекам Таны катились слезы, а губы что-то непрерывно, как молитву, шептали. Кажется, все то же: «Лучше бы я… Лучше бы меня…»
В этот раз ее слова не вызвали у меня никакого отторжения. Апатия царила в душе, и было все равно, кто что думает и делает в мире, в котором мне осталось находиться три дня. Я пребывал по одну сторону бытия, они — по другую, и ничего нас уже не связывало. Страх смерти отсутствовал — было лишь невыносимо жаль, что меня в этом мире не будет и все, чему в нем суждено случиться, будет происходить без меня.
Мысли текли вяло и равнодушно, по привычке анализируя создавшуюся ситуацию. Наверное, точно так старики вспоминают прожитые дни, без эмоций прокручивая в памяти «кино» своей жизни и не имея никакого желания что-либо изменить в «сценарии». Нет, не вспоминалась мне вся моя жизнь, а лишь последние месяцы — подготовка к экспедиции и дни, проведенные на Аукване. Скорее всего эти воспоминания были вызваны к жизни горечью понимания, что экспедиция на Ауквану будет последней. И единственной, которую мне не удалось завершить. Не суждено мне дожить до глубокой старости, дабы, сидя в кресле-качалке, обозревать коллекцию экзопарусников и с тихой улыбкой вспоминать перипетии, происходившие при ловле какого-либо экземпляра коллекции. Не будет у меня тихой спокойной старости. Ничего не будет. C'est la vie, c'estlamort…(1)
1 Такова жизнь, такова смерть (.франц.).
Pediptera Auqwana vulgaris — ногокрыл Аукваны обыкновенный, не считался среди эстет-энтомологов уникальным видом. И в то же время у маститых коллекционеров если и имелись экземпляры ногокрыла, они не экспонировались. Выставляли на показ ногокрылов только начинающие коллекционеры, так как на рынке экзотических животных невозможно приобрести неповрежденный экземпляр. Объяснялось это тем, что Ауквана была закрыта для охоты из-за хищнического разграбления биологических видов с уникальными фармакологическими показателями. К таким видам относился и ногокрыл, но не в стадии ногокрыла-имаго, представлявшего интерес исключительно для эстет-энтомологов, а в стадии новорожденного ногокрыла-птенца, мясо которого обладало поистине чудотворным плацентарным эффектом, способствующим омоложению клеток. Несмотря на объявление Аукваны галактическим заповедником, браконьерство здесь процветало, и от него не спасала егерская служба, специально созданная Лигой защиты, возможно, разумных животных. Даже драконовские меры, вводимые на период появления в гнездах птенцов — уничтожение егерями без суда и следствия застигнутых на месте преступления трапперов, — не могли полностью искоренить браконьерство. Очень многим в Галактике хотелось помолодеть и жить дольше. В отличие от земных насекомых, жизненный цикл Pediptera Auqwana vulgaris был несколько сложнее (два закукливания в начальной и конечной стадиях, а также гиперметаморфоз личинки) и делился на пять стадий: яйцо — птенец — личинка (ногокрыл-отчим) — личинка (старец-одиночка) — имаго. Раз в год, перед сезоном слоистых туманов, из отложенных старцем-одиночкой яиц вылуплялись птенцы, биологический смысл существования которых не совсем ясен, поскольку они ничем не питались и существовали как особи на протяжении всего шести дней, ревностно оберегаемые нргокрылами-отчимами. По истечении шести суток птенцы закук-ливались, и через месяц из первичных коконов выходили ногокрылы-отчимы, чья длина на этот момент не превышала пяти сантиметров. Вопреки названию, особь в личиночной стадии имела очень коротенькие бескрылые ножки, на которых ного-крыл отправлялся на поиски гнезда с отложенными старцем-одиночкой яйцами. За время путешествия, а затем охраны гнезда ногокрыл-отчим, подобно земным гусеницам, усиленно питался растительной пищей и вырастал до пятнадцати метров в длину, достигая массы десяти тонн. Но на период, когда птенцы вылуплялись из яиц, он прекращал питаться, становился агрессивным, усиленно охраняя птенцов, чье появление на свет привлекало к себе как многочисленных естественных хищников Аукваны, так и галактических браконьеров. За это время ногокрыл-отчим терял до половины своей массы и к моменту закукливания птенцов превращался в худое дряблое существо, за что и получил название старца-одиночки. В таком виде он существовал еще год, медленно пробираясь сквозь чащу гигантских мангров и выискивая укромное место для гнездования. Где-то за месяц до сезона слоистых туманов старец-одиночка закукливался, и вторичная куколка раскрывалась спустя ровно сутки после того, как все птенцы закукливались в первичные куколки. При этом во время последнего метаморфоза ного-крыла стволы гигантских мангров вокруг куколки раздвигались, образуя небольшую полянку, просвет над которой между деревьями напоминал круглый колодец в стометровой многоярусной системе островной сельвы Аукваны. Приблизительно девять из десяти раскрывшихся вторичных коконов содержали кладки яиц, а из десятой куколки появлялась краса и гордость мангровых зарослей — Pediptera Auqwana. По своему строению ногокрыл напоминал раскрытый зонтик трехметрового диаметра необычайно яркой расцветки, а название свое получил из-за мета-морфизованных сочлений хитинового панциря, превратившихся в спицеобразные распорки крыльев и очень напоминавших тонкие ножки насекомых. По аналогии с большинством земных бабочек-однодневок пищеварительный тракт у ногокрыла отсутствовал, и единственным смыслом его существования являлось оплодотворение отложенных яиц. Чуть покачивая крыльями, ногокрыл медленно взлетал над мангровыми зарослями, выискивал круглые прогалины в сплошном лиственном пологе верхнего яруса сельвы, опускался туда и надолго зависал над кладкой яиц. Псевдочешуйки, пыльцой опадая с крыльев, медленно осыпалась на кладку, оплодотворяя яйца и одновременно превращая разложившиеся останки ногокрыла-старца в голубоватую жижу, обладающую сильнейшим анабиозным действием и прекрасно защищающую яйца на период созревания. Около суток ногокрыл парил над одной кладкой, затем направлялся на поиски следующей. С оплодотворением каждой кладки крылья ногокрыла все более блекли и после пятнадцатой-восемнадцатой кладки становились совсем прозрачными. Тогда ногокрыл погибал. Некоторые, не найдя более шести-семи кладок, тоже погибали, и вот этих-то особей егеря и экспортировали на рынок.
Сведения о Pediptera Augwana я почерпнул из Большого энтомологического словаря Аукваны, иллюстрированного прекрасными стереокадрами, отснятыми специальной экспедицией Центра Биологической классификации при Галактическом Союзе под бдительным наблюдением егерей Лиги защиты, возможно, разумных животных. Меня мало интересовало, что поведенческие функции ногокрыла носят исключительно описательный характер и нигде не дается объяснения многоступенчатой стадии развития. Пусть этим вопросом занимаются рядовые энтомологи. Зато стереокадр ногокрыла-имаго, заснятого в момент появления из кокона и расправляющего твердеющие на воздухе крылья с режущей глаз сочной расцветкой, произвел на меня неизгладимое впечатление. Такой экземпляр экзопарусни-ка просто необходимо иметь в коллекции, если ты считаешь себя эстет-энтомологом.
Как ни странно, с субсидированием экспедиции на Ауквану получилось неожиданно просто. Финансовую сторону экспедиции и фрахтовку челночного катера, который должен был ожидать окончания экспедиции на орбите планеты для контрабандного вывоза ногокрыла, взяла на себя Тана. Честно говоря, я не ожидал такого продолжения нашей связи. Тана была красивой, эффектной женщиной, с которой мы познакомились на выставке моей коллекции и какое-то время провели вместе. Но обычно на этом с моей стороны все и заканчивалось. Женщины всегда были для меня только сексуальным придатком. И не более. Однако на этот раз прозаического окончания связи не случилось, но отнюдь не потому, что я изменил своему кредо. Были в моей жизни случаи, когда женщины пытались перевести наши чисто сексуальные отношения в нечто большее, но, как только с их стороны начинали проявляться капризы и требования, я уходил. Без сожаления. С Таной получилось по-иному. Она ничего от меня не требовала — я был для нее непререкаемым авторитетом, она во всем меня поддерживала, словно являлась не только сексуальным придатком, но и моим эго. Что, в общем-то, при ее эффектной внешности, относительной финансовой независимости и достаточно трезвом уме (вопреки сложившемуся мнению, что все красавицы — глупышки) было для меня несколько странно. Это тешило самолюбие, но отнюдь не меняло моих жизненных позиций. Пока это меня устраивало, я не спешил разрывать отношения.
Как и большинство трапперов, промышляющих охотой на птенцов ногокрыла, мы инкогнито высадились на Аукване за полтора месяца до объявления Лигой защиты, возможно, разумных животных блокады заповедных островов гигантских мангров. Парадоксально, но труднее всего оказалось найти проводника, хотя чуть ли не каждый десятый абориген занимался контрабандной охотой на птенцов ногокрыла. Но когда они узнавали о цели экспедиции, то отказывались наотрез. И вовсе не потому, что охота на ногокрыла-имаго была для них табу, — они совершенно не понимали, зачем нам нужен именно ногокрыл, когда все пришельцы охотятся исключительно на птенцов. В конце концов нам удалось нанять одного аборигена за тройную цену, но, похоже, он нам все равно не поверил, считая, что мы зачем-то хитрим и однозначно будем охотиться на птенцов.
Из-за вынужденной задержки отбыли мы на острова гигантских мангров за три недели до сезона слоистых туманов, когда все водные пути и тропинки на подступах в сельву начали усиленно контролироваться егерями. Поэтому вместо суток пришлось затратить четверо, но, к счастью, удалось незамеченными миновать все контрольные посты. Проводник попался опытный и добросовестный, выполнял свои функции выше всяких похвал, тем не менее я то и дело натыкался на его скептический взгляд. Категорически не верил Кванч в цель нашей экспедиции, хоть ты его убей. Каждое утро он сообщал, что поблизости находится гнездо с яйцами ногокрыла, однако я пропускал его информацию мимо ушей и требовал поисков вторичных коконов. Кванч с видимым неудовольствием подчинялся, а затем с неприкрытым скепсисом наблюдал, как я сканирую вторичные коконы. За две недели мы обследовали восемнадцать коконов, но во всех них формировались яйца, и ни один не предвещал появления на свет красы и гордости мангровой сельвы планеты — Pediptera Auqwana.
Хватая ртом воздух, я вынырнул из соленой, как рапа, мутной воды, попытался схватить протянутую руку, но не достал и снова погрузился под воду, если так можно назвать коричневую жижу, насыщенную танином и взвесью гумуса.
Вынырнув второй раз, я понял, что до руки Таны мне не дотянуться, и схватился за мертвую, высохшую лиану, палкой свисающую к воде.
— Не трогайте бандачу! — запоздало заорал Кванч.
Лиана треснула, разломилась, на голову посыпалась труха и какие-то насекомые, а я снова погрузился в воду. Но все же благодаря лиане удалось продвинуться немного вперед, и когда я вынырнул в третий раз, то дотянулся до руки Таны. Кванч перепрыгнул с гнутого ходульного корня на вертикальный корень-насос, прилепился к нему пальцевыми присосками и схватил меня за левую руку. Вдвоем они подтянули меня поближе, подхватили под мышки и выдернули из зловонного болота на нижний ярус мангровых дебрей.
— Где ногокрыл?! — яростно отплевываясь, заорал я на Кванча.
Кадык на тонкой шее зеленокожего проводника дернулся, Кванч виновато моргнул, и большие выпуклые глаза втянулись в глазницы, превратившись в щелочки.
— Ушел… — как плетью, махнул Кванч тоненькой ручкой куда-то влево.
Из дебрей гигантских мангров доносился треск ветвей, ломаемых удаляющимся ногокрылом-отчи-мом, и его затихающее взревывание. Вовремя на моем пути оказалось болото, иначе ногокрыл просто-напросто раздавил бы меня своей тушей.
— Еще одна такая выходка, — процедил я, испепеляя взглядом проводника, — и утоплю в болоте! — Да, бвана Алексан, — смиренно мигнул Кванч, не проявляя никаких эмоций. Утопить земноводного аборигена мне вряд ли бы удалось.
— Камень на шею привяжу, и пойдешь ко дну как миленький! — уточнил я и тут же понял, что сморозил очередную глупость. Острова гигантских мангров на Аукване представляли собой сложный растительный конгломерат, где и песчинки не найдешь, не говоря уже о камне. А минеральное дно, к которому крепились опорные корни гигантских мангров, находилось в сотне метров от поверхности океана Аукваны.
— Либо, что проще, пристрелю, — понизив тон, пообещал я, чтобы хоть как-то выпутаться из глупой ситуации.
— Алек… — придушенно прошептала Тана у меня за спиной, и я резко повернулся.
Бледная, как мел, Тана смотрела поверх меня широко раскрытыми глазами, и в них плескался страх. И я тут же ощутил, что волосы на голове шевелятся. Но не от страха — кто-то копошился в них.
— Что там? — с опаской спросил я, не рискуя притронуться к голове руками. Слишком много ядовитой живности водилось в дебрях гигантских мангров на Аукване.
— А… Акартыши…
И только тогда страх сжал сердце.
— Аммиак! Быстро!..
Не отрывая взгляда от моей головы, Тана зашарила дрожащими руками по портупее, нащупала баллончик с аммиаком и вырвала его из карманчика.
— Брызгай!
Я наклонил голову и зажмурился. Вонючая струя ударила в темя, едкая жидкость обожгла кожу, струйками стекая на лицо.
— Хватит! — остановил я Тану и глубоко вдохнул.
Лучше бы я застрелился, чем вдыхать, согласно инструкции, пары аммиака. Этот радикальный метод предохранял от заражения лишь на пять процентов… Огнем обожгло носоглотку, легкие, рассудок помутился, и я, кашляя, судорожно выгибаясь, повалился на переплетение корней мангров.
Я потерял сознание, но ненадолго. Очнулся, лежа на том же месте, только голова покоилась на коленях сидящей Таны. Она вытирала мне лицо и волосы влажным платком и как заведенная повторяла одно и то же:
— Лучше бы я… Лучше бы меня…
Боль и отчаяние в ее голосе, искреннее желание самопожертвования шли из глубины души, от самого сердца, но мне до этого не было никакого дела. Не на нее, а на меня из трухлявой лианы посыпались акартыши, и поменять нас местами не мог никто и ничто. Не признавал я сослагательного склонения, и все эти «абы да кабы» ничего, кроме раздражения, у меня не вызывали.
Кванч торопливо расстегивал на мне комбинезон, одновременно освобождая от пояса и портупеи. Аборигены Аукваны незнакомы с одеждой, поэтому получалось у него весьма неуклюже. Я приподнял голову.
— Что ты делаешь? — спросил я проводника, с трудом соображая. Обожженное аммиаком горло саднило, тело было ватным, чужим, мысли ворочались тяжело, как жернова.
Кванч прекратил расстегивать комбинезон и виновато заморгал.
— Так акартыши… — пролепетал он.
Откуда-то из глубины заторможенного сознания медленно выплыла информация об этих насекомых. Для животного мира Аукваны они не представляли никакой опасности, но вот для людей… Хитиновая пыль панцирей, натирающаяся у взрослых особей между сочлениями, обладала прогрессирующей паразитивно-регенеративной функцией, обусловленной высокой биохимической активностью свободных радикалов. Попадая на поврежденные участки кожи или слизистые оболочки, она легко внедрялась в клеточную структуру организма человека и, изменяя биоэнергетические потенциалы, начинала строительство клеток хитина из «подручного материала». Перерождение клеток происходило с невиданной скоростью и получило мрачное название: скоротечная саркома Аукваны. За три-четыре дня живой человек превращался в хитиновую мумию, и единственным средством, способным нейтрализовать свободные радикалы хитиновый пыли, был аммиак. Но только в том случае, если пыль еще не проникла в поры кожи…
Я оттолкнул Кванча, сел и начал самостоятельно расстегивать комбинезон непослушными пальцами. На случай прямого контакта с акартышами инструкция настоятельно рекомендовала избавиться от одежды и принять душ из слабого раствора аммиака.
Тана протянула руку, чтобы помочь, но я отстранился.
— Хватит одного зараженного, — сказал я, еле ворочая непослушным языком. Происходящее воспринималось заторможенно и отстраненно, как будто сознание наблюдало за телом со стороны и с трудом управляло им. — Организуйте лучше душ…
Пока я раздевался, Кванч вырубил трехметровый отрезок полой лианы, проткнул толстую стенку корня-насоса и вставил в дырку конец импровизированного шланга. Из другого конца толчками забила пресная вода.
— Мы готовы!
— Сейчас… — пробормотал я, снимая ботинки с самоцепляющимися подошвами, в которых можно ходить даже по потолку, и выбираясь из маскировочного комбинезона. Ногой отодвинул одежду и обувь в сторону и поднялся. Меня шатнуло, но я все же удержался на ногах.
— Начинайте, — вяло скомандовал я, рефлектор-но зажмуриваясь. Слизистую носоглотки обожгло настолько, что вряд ли когда смогу различать запахи, но это, как говорится, полбеды — попадание аммиака на сетчатку грозило полной слепотой.
Кванч направил на меня струю опресненной манграми воды, а Тана начала распылять в нее из баллончика аммиак. Холодный душ в жарком пекле тропиков Аукваны сам по себе приятная вещь, к тому же, учитывая мое состояние, помогал прийти в себя. Так бы и стоял. Вечно.
— Хватит аммиака, — наконец сказал я, — обмывайте чистой водой!
Поворачиваясь под струей, промыл глаза, основательно прополоскал носоглотку и попытался откашляться. В легких сипело, хрипело, обожженная трахея вызывала ощущение вставленной в горло жесткой трубки, и ничего у меня не получалось.
Внезапно Кванч отвел шланг в сторону и поднял вверх тонкую длинную руку.
— Тихо! — предостерегающе шикнул он и застыл, прислушиваясь. Только он мог различить в какофонии птичьих голосов мангрового леса посторонние звуки. — Егеря летят… Уходим! Быстро!
Он выдернул полую лиану из отверстия в насосном корне, залепил дырку древесным варом и юркнул в заросли нижнего яруса мангров.
— За мной!
С трудом соображая, зачем нужно бежать, я замешкался, и Тана подтолкнула меня в спину. И только тогда я устремился вслед за Кванчем, больше доверяя стадному инстинкту, чем заторможенному сознанию. Бег босиком по осклизлым корневищам гигантских мангров давался с трудом, ноги то и дело разъезжались, меня мотало из стороны в сторону, и если бы не Тана, поддерживавшая под руку, я либо сорвался бы между корней в болото, либо переломал ноги.
Сзади с шипением ухнуло, в спину ударила жаркая волна, и лишь тогда я понял, в чем заключалась опасность. Егеря Лиги защиты, возможно, разумных животных не церемонились с браконьерами, на период появления птенцов ногокрыла ставя всех трапперов вне закона и устраивая на них беспрецедентную охоту, словно на хищных зверей. Егерей не интересовало, что я охотился не на птенцов, а на взрослого ногокрыла-имаго, — они вначале стреляли, а затем разбирались, в кого. Если от траппера после плазменного удара что-нибудь оставалось.
— Погоди… Погоди… — задыхаясь от бега, попросила Тана. — Да остановись же!
Из последних сил она дернула меня за руку, и я, с трудом удержавшись на ногах, остановился.
— Сейчас… Сейчас… — Тана лихорадочно зашарила по карманам. — Надо накидку… Они видят тебя на тепловом сканере…
Она выдернула из кармана пакет, разорвала его и набросила на меня саморасправляющуюся пелерину, экранирующую инфракрасное излучение. Накидка тут же начала облегать тело, и пока ее структура еще находилась в аморфном состоянии, Тана быстро провела рукой по моему лицу, освобождая от ткани глаза и рот. Будто нос ребенку вытерла.
— Чего застряли?! — заорал Кванч, выныривая перед нами из зарослей. — Быстро за мной!
Он схватил меня за руку и увлек в заросли. И не успели мы сделать нескольких шагов, как то место, на котором только что стояли, превратилось в огненный столб.
Около часа мы с максимально возможной скоростью петляли по мангровым зарослям, чтобы высадившиеся с птерокара егеря не смогли взять след. Ведущий нас Кванч то и дело растворялся в рябящей в глазах ржаво-зеленой кипени сельвы, затем возникал из зарослей то слева, то справа, менял направление, затаскивал нас на средний ярус леса, где приходилось прыгать с ветки на ветку, вел мелководными болотами и все время поторапливал.
От суматошного бега я уже окончательно ничего не соображал. Не все ли равно, от чего погибнуть — от скоротечной саркомы Аукваны или от плазменного луча? Последнее даже предпочтительнее — мучиться не буду…
Как мы оказались в схроне — убежище, сплетенном из лиан между нижним ярусом мангровых зарослей и болотом, — не помню. Понял вдруг, что стою на дне громадной раскачивающейся корзины, вокруг темно, душно, и бежать никуда не надо. Сердце бешено колотилось, легкие, работая, как мехи, хрипели.
— Ложись, ложись в гамак… — суетилась вокруг меня Тана.
Я упал в гамак, потерянным взглядом обвел схрон и увидел, как Кванч сноровисто «зашивает» лианами входной лаз. Таких схронов в переплетении ходульных корней гигантских мангров Аукваны у каждого проводника браконьеров имелось не менее двух десятков, и были они настолько хорошо замаскированы, что егеря считали большой удачей, когда случайно их обнаруживали.
— Тише, тише… Успокаивайся… — шептала Тана.
Она присела рядом с гамаком и гладила меня по груди, по рукам. А я все никак не мог отдышаться. В груди угрожающе клекотало, я задыхался, обожженные аммиаком легкие отказывались принимать кислород. И вдруг жесткая трубка, в которую превратилась трахея, сломалась внутри со стеклянным хрустом. Я отчаянно закашлялся, и из горла полетели сгустки алой крови…
Очнулся я под вечер. Дышалось легко и спокойно, ничего у меня не болело, и лишь непомерная слабость напоминала о том, что произошло. Силы нашлись только на то, чтобы с огромным трудом приоткрыть чугунные веки.
Тана и Кванч сидели на чурбаках и собирали из блоков походный диагност. Такого лица у Таны я еще не видел — отрешенное, скорбное, с потухшими глазами. Зрачки смотрели в одну точку, и она, похоже, не видела, что делают руки. Кванч, заглядывая в инструкцию, то и дело подправлял ее действия. По щекам Таны катились слезы, а губы что-то непрерывно, как молитву, шептали. Кажется, все то же: «Лучше бы я… Лучше бы меня…»
В этот раз ее слова не вызвали у меня никакого отторжения. Апатия царила в душе, и было все равно, кто что думает и делает в мире, в котором мне осталось находиться три дня. Я пребывал по одну сторону бытия, они — по другую, и ничего нас уже не связывало. Страх смерти отсутствовал — было лишь невыносимо жаль, что меня в этом мире не будет и все, чему в нем суждено случиться, будет происходить без меня.
Мысли текли вяло и равнодушно, по привычке анализируя создавшуюся ситуацию. Наверное, точно так старики вспоминают прожитые дни, без эмоций прокручивая в памяти «кино» своей жизни и не имея никакого желания что-либо изменить в «сценарии». Нет, не вспоминалась мне вся моя жизнь, а лишь последние месяцы — подготовка к экспедиции и дни, проведенные на Аукване. Скорее всего эти воспоминания были вызваны к жизни горечью понимания, что экспедиция на Ауквану будет последней. И единственной, которую мне не удалось завершить. Не суждено мне дожить до глубокой старости, дабы, сидя в кресле-качалке, обозревать коллекцию экзопарусников и с тихой улыбкой вспоминать перипетии, происходившие при ловле какого-либо экземпляра коллекции. Не будет у меня тихой спокойной старости. Ничего не будет. C'est la vie, c'estlamort…(1)
1 Такова жизнь, такова смерть (.франц.).
Pediptera Auqwana vulgaris — ногокрыл Аукваны обыкновенный, не считался среди эстет-энтомологов уникальным видом. И в то же время у маститых коллекционеров если и имелись экземпляры ногокрыла, они не экспонировались. Выставляли на показ ногокрылов только начинающие коллекционеры, так как на рынке экзотических животных невозможно приобрести неповрежденный экземпляр. Объяснялось это тем, что Ауквана была закрыта для охоты из-за хищнического разграбления биологических видов с уникальными фармакологическими показателями. К таким видам относился и ногокрыл, но не в стадии ногокрыла-имаго, представлявшего интерес исключительно для эстет-энтомологов, а в стадии новорожденного ногокрыла-птенца, мясо которого обладало поистине чудотворным плацентарным эффектом, способствующим омоложению клеток. Несмотря на объявление Аукваны галактическим заповедником, браконьерство здесь процветало, и от него не спасала егерская служба, специально созданная Лигой защиты, возможно, разумных животных. Даже драконовские меры, вводимые на период появления в гнездах птенцов — уничтожение егерями без суда и следствия застигнутых на месте преступления трапперов, — не могли полностью искоренить браконьерство. Очень многим в Галактике хотелось помолодеть и жить дольше. В отличие от земных насекомых, жизненный цикл Pediptera Auqwana vulgaris был несколько сложнее (два закукливания в начальной и конечной стадиях, а также гиперметаморфоз личинки) и делился на пять стадий: яйцо — птенец — личинка (ногокрыл-отчим) — личинка (старец-одиночка) — имаго. Раз в год, перед сезоном слоистых туманов, из отложенных старцем-одиночкой яиц вылуплялись птенцы, биологический смысл существования которых не совсем ясен, поскольку они ничем не питались и существовали как особи на протяжении всего шести дней, ревностно оберегаемые нргокрылами-отчимами. По истечении шести суток птенцы закук-ливались, и через месяц из первичных коконов выходили ногокрылы-отчимы, чья длина на этот момент не превышала пяти сантиметров. Вопреки названию, особь в личиночной стадии имела очень коротенькие бескрылые ножки, на которых ного-крыл отправлялся на поиски гнезда с отложенными старцем-одиночкой яйцами. За время путешествия, а затем охраны гнезда ногокрыл-отчим, подобно земным гусеницам, усиленно питался растительной пищей и вырастал до пятнадцати метров в длину, достигая массы десяти тонн. Но на период, когда птенцы вылуплялись из яиц, он прекращал питаться, становился агрессивным, усиленно охраняя птенцов, чье появление на свет привлекало к себе как многочисленных естественных хищников Аукваны, так и галактических браконьеров. За это время ногокрыл-отчим терял до половины своей массы и к моменту закукливания птенцов превращался в худое дряблое существо, за что и получил название старца-одиночки. В таком виде он существовал еще год, медленно пробираясь сквозь чащу гигантских мангров и выискивая укромное место для гнездования. Где-то за месяц до сезона слоистых туманов старец-одиночка закукливался, и вторичная куколка раскрывалась спустя ровно сутки после того, как все птенцы закукливались в первичные куколки. При этом во время последнего метаморфоза ного-крыла стволы гигантских мангров вокруг куколки раздвигались, образуя небольшую полянку, просвет над которой между деревьями напоминал круглый колодец в стометровой многоярусной системе островной сельвы Аукваны. Приблизительно девять из десяти раскрывшихся вторичных коконов содержали кладки яиц, а из десятой куколки появлялась краса и гордость мангровых зарослей — Pediptera Auqwana. По своему строению ногокрыл напоминал раскрытый зонтик трехметрового диаметра необычайно яркой расцветки, а название свое получил из-за мета-морфизованных сочлений хитинового панциря, превратившихся в спицеобразные распорки крыльев и очень напоминавших тонкие ножки насекомых. По аналогии с большинством земных бабочек-однодневок пищеварительный тракт у ногокрыла отсутствовал, и единственным смыслом его существования являлось оплодотворение отложенных яиц. Чуть покачивая крыльями, ногокрыл медленно взлетал над мангровыми зарослями, выискивал круглые прогалины в сплошном лиственном пологе верхнего яруса сельвы, опускался туда и надолго зависал над кладкой яиц. Псевдочешуйки, пыльцой опадая с крыльев, медленно осыпалась на кладку, оплодотворяя яйца и одновременно превращая разложившиеся останки ногокрыла-старца в голубоватую жижу, обладающую сильнейшим анабиозным действием и прекрасно защищающую яйца на период созревания. Около суток ногокрыл парил над одной кладкой, затем направлялся на поиски следующей. С оплодотворением каждой кладки крылья ногокрыла все более блекли и после пятнадцатой-восемнадцатой кладки становились совсем прозрачными. Тогда ногокрыл погибал. Некоторые, не найдя более шести-семи кладок, тоже погибали, и вот этих-то особей егеря и экспортировали на рынок.
Сведения о Pediptera Augwana я почерпнул из Большого энтомологического словаря Аукваны, иллюстрированного прекрасными стереокадрами, отснятыми специальной экспедицией Центра Биологической классификации при Галактическом Союзе под бдительным наблюдением егерей Лиги защиты, возможно, разумных животных. Меня мало интересовало, что поведенческие функции ногокрыла носят исключительно описательный характер и нигде не дается объяснения многоступенчатой стадии развития. Пусть этим вопросом занимаются рядовые энтомологи. Зато стереокадр ногокрыла-имаго, заснятого в момент появления из кокона и расправляющего твердеющие на воздухе крылья с режущей глаз сочной расцветкой, произвел на меня неизгладимое впечатление. Такой экземпляр экзопарусни-ка просто необходимо иметь в коллекции, если ты считаешь себя эстет-энтомологом.
Как ни странно, с субсидированием экспедиции на Ауквану получилось неожиданно просто. Финансовую сторону экспедиции и фрахтовку челночного катера, который должен был ожидать окончания экспедиции на орбите планеты для контрабандного вывоза ногокрыла, взяла на себя Тана. Честно говоря, я не ожидал такого продолжения нашей связи. Тана была красивой, эффектной женщиной, с которой мы познакомились на выставке моей коллекции и какое-то время провели вместе. Но обычно на этом с моей стороны все и заканчивалось. Женщины всегда были для меня только сексуальным придатком. И не более. Однако на этот раз прозаического окончания связи не случилось, но отнюдь не потому, что я изменил своему кредо. Были в моей жизни случаи, когда женщины пытались перевести наши чисто сексуальные отношения в нечто большее, но, как только с их стороны начинали проявляться капризы и требования, я уходил. Без сожаления. С Таной получилось по-иному. Она ничего от меня не требовала — я был для нее непререкаемым авторитетом, она во всем меня поддерживала, словно являлась не только сексуальным придатком, но и моим эго. Что, в общем-то, при ее эффектной внешности, относительной финансовой независимости и достаточно трезвом уме (вопреки сложившемуся мнению, что все красавицы — глупышки) было для меня несколько странно. Это тешило самолюбие, но отнюдь не меняло моих жизненных позиций. Пока это меня устраивало, я не спешил разрывать отношения.
Как и большинство трапперов, промышляющих охотой на птенцов ногокрыла, мы инкогнито высадились на Аукване за полтора месяца до объявления Лигой защиты, возможно, разумных животных блокады заповедных островов гигантских мангров. Парадоксально, но труднее всего оказалось найти проводника, хотя чуть ли не каждый десятый абориген занимался контрабандной охотой на птенцов ногокрыла. Но когда они узнавали о цели экспедиции, то отказывались наотрез. И вовсе не потому, что охота на ногокрыла-имаго была для них табу, — они совершенно не понимали, зачем нам нужен именно ногокрыл, когда все пришельцы охотятся исключительно на птенцов. В конце концов нам удалось нанять одного аборигена за тройную цену, но, похоже, он нам все равно не поверил, считая, что мы зачем-то хитрим и однозначно будем охотиться на птенцов.
Из-за вынужденной задержки отбыли мы на острова гигантских мангров за три недели до сезона слоистых туманов, когда все водные пути и тропинки на подступах в сельву начали усиленно контролироваться егерями. Поэтому вместо суток пришлось затратить четверо, но, к счастью, удалось незамеченными миновать все контрольные посты. Проводник попался опытный и добросовестный, выполнял свои функции выше всяких похвал, тем не менее я то и дело натыкался на его скептический взгляд. Категорически не верил Кванч в цель нашей экспедиции, хоть ты его убей. Каждое утро он сообщал, что поблизости находится гнездо с яйцами ногокрыла, однако я пропускал его информацию мимо ушей и требовал поисков вторичных коконов. Кванч с видимым неудовольствием подчинялся, а затем с неприкрытым скепсисом наблюдал, как я сканирую вторичные коконы. За две недели мы обследовали восемнадцать коконов, но во всех них формировались яйца, и ни один не предвещал появления на свет красы и гордости мангровой сельвы планеты — Pediptera Auqwana.