Страница:
— В блаженном! — возвестил он. — В блаженном состоянии обретается душа праведная в кущах райских!
Я иронично скривил губы.
— Это похоже на состояние человека после поноса в лесистой местности. Основательно, видно, загажены райские кущи… Упаси меня бог от такого блаженства.
— Антихрист! — взревел монах Барабек. — Антихрист вещает устами твоими!
Меня охватило раздражение. Нашел, кому вопросы задавать. Не часто мне приходилось сталкиваться со священнослужителями, но один достопамятный случай был — летел как-то на Каприониру челночным катером и три часа провел в степенной беседе с соседом, оказавшимся епископом местной новореформистской церкви. Умнейший человек, искренне верующий, но и уважающий чужую точку зрения. Продискутировав три часа, мы расстались при взаимном уважении друг к другу, но, как показалось, еще больше укрепившись каждый в своей вере. С фанатиком же дискутировать — только время терять. Впрочем, дураков хватает и среди атеистов.
— Все, хватит! — гаркнул я, встал с кресла и выдернул из идентификационной щели подлокотника билет. — Отведал блюд с антихристова стола, пора и честь знать!
Резко развернувшись, я зашагал прочь. Странно, но вслед не полетели ни обвинения в безбожии, вольнодумстве и гордыни, ни проклятия в адрес моей души на веки вечные. Ни звука не издал монах Барабек, и на выходе из ресторана я заинтригованно обернулся. Странствующему миссионеру было не до проклятий. Он спешно собирал со стола остатки обеда и складывал их в огромную, неизвестно откуда появившуюся суму. И правильно делал — в центре стола начало открываться жерло дезинтеграционной воронки, готовой поглотить объедки и направить их на переработку. Вера — верой, а кушать-то хочется…
Глава 3
Глава 4
Я иронично скривил губы.
— Это похоже на состояние человека после поноса в лесистой местности. Основательно, видно, загажены райские кущи… Упаси меня бог от такого блаженства.
— Антихрист! — взревел монах Барабек. — Антихрист вещает устами твоими!
Меня охватило раздражение. Нашел, кому вопросы задавать. Не часто мне приходилось сталкиваться со священнослужителями, но один достопамятный случай был — летел как-то на Каприониру челночным катером и три часа провел в степенной беседе с соседом, оказавшимся епископом местной новореформистской церкви. Умнейший человек, искренне верующий, но и уважающий чужую точку зрения. Продискутировав три часа, мы расстались при взаимном уважении друг к другу, но, как показалось, еще больше укрепившись каждый в своей вере. С фанатиком же дискутировать — только время терять. Впрочем, дураков хватает и среди атеистов.
— Все, хватит! — гаркнул я, встал с кресла и выдернул из идентификационной щели подлокотника билет. — Отведал блюд с антихристова стола, пора и честь знать!
Резко развернувшись, я зашагал прочь. Странно, но вслед не полетели ни обвинения в безбожии, вольнодумстве и гордыни, ни проклятия в адрес моей души на веки вечные. Ни звука не издал монах Барабек, и на выходе из ресторана я заинтригованно обернулся. Странствующему миссионеру было не до проклятий. Он спешно собирал со стола остатки обеда и складывал их в огромную, неизвестно откуда появившуюся суму. И правильно делал — в центре стола начало открываться жерло дезинтеграционной воронки, готовой поглотить объедки и направить их на переработку. Вера — верой, а кушать-то хочется…
Глава 3
Световое табло в зале ожидания сообщало, что фотонный корабль «Путник во мраке» уже шесть часов как пришвартован к створу и до окончания посадки остается чуть более часа. Обругав про себя на чем свет стоит информационную службу космо-порта и виртуальную бастургийку в частности за неверные сведения, я заспешил к кораблю. «Путник во мраке» принадлежал местной компании, сменный экипаж состоял исключительно из элиотрейцев, весьма прямолинейных и беспринципных в общении гуманоидов, поэтому задерживаться не стоило — корабль мог в любой момент уйти в рейс без меня. Жди тогда следующего рейса еще год.
Тем не менее я направился не на пассажирский причал, а на грузовой. И правильно сделал, поскольку суперкарго корабля, маленький, сухонький, как скелет, элиотреец, чем-то похожий на земных богомолов, стоял возле четырехметрового контейнерного куба и наотрез отказывал служащему космопорта в погрузке, мотивируя отказ тем, что данный контейнер в списке грузов не значится.
— Простите, суперкарго, — вежливо вклинился я в перепалку и протянул билет на рейс и багажную квитанцию. — Это мой багаж.
— Что? — изумленно выпучил фасетчатые глаза суперкарго. Он недоверчиво взял тоненькой лапкой документы, прочитал. — Действительно, наш пассажир… То есть задница. И что же в этом контейнере?
Изумление отнюдь не исчезло из глаз суперкарго.
— Экспедиционное снаряжение, — сухо ответил я, не зная, как реагировать на «задницу».
— Что?!! — Изумление на треугольном лице суперкарго превысило всякие границы, достигнув абсолюта. — Видел задниц на своем веку, но такую задницу… Ты уверен, что оно тебе понадобится?!
От оскорбления у меня перехватило горло, и я не нашелся, что ответить.
— Ладно, грузи, — скомандовал суперкарго служащему космопорта и отвернулся от меня.
Тележка с контейнером поплыла к грузовому люку, и суперкарго поспешил за ней. Возле створа он остановил тележку, рванул за рычаг, и контейнер с грохотом обрушился в трюм корабля.
— Осторожнее! — запоздало крикнул я.
— Поучи мою бабушку спариваться! — огрызнулся суперкарго, шагнул в створ люка и повернулся ко мне. — Я же сказал, что снаряжение тебе не понадобится. — Люк трюма начал зарастать. — Дуй на посадку, а то улетим без тебя.
И мне ничего не оставалось, как «дунуть» на пассажирский причал. О судьбе снаряжения, в общем-то, можно было не переживать — внутри контейнера (по сути, являвшегося антигравитационным плотом-трансформером, на котором я собирался охотиться на Moirai reqia, поскольку не знал, предоставят ли мне на Сивилле средства передвижения) был установлен независимый гравитационный режим, поэтому оборудование никоим образом не должно пострадать. Гораздо более неприятным представлялось обидное прозвище, данное командой корабля всем пассажирам «Путника во мраке». Хотя, возможно, с точки зрения элиотрейцев, ничего обидного в этом прозвище не было. В их организме отсутствовал пищеварительный тракт — подобно некоторым членистоногим, элиотрейцы имели внешнее пищеварение: вводили в пищу желудочный сок, а спустя некоторое время поглощали готовый биоэнергетический субстрат. И на этом, как говорится, все — разве что обтереть салфеткой несуществующие губы. Поэтому «задница» в человеческом понимании у них отсутствовала, и так могло называться лишь место, на котором сидят. А поскольку каждый пассажир согласно купленным билетам занимает на корабле соответствующее место, то отсюда и прозвище… Объяснение было логичным, успокаивающим уязвленное самолюбие, но в него почему-то не верилось.
На пассажирском причале у трапа корабля меня поджидал вахтенный. Причал пустовал — рейс не считался пассажирским, поскольку раз в год доставлял на исследовательскую станцию у Сивиллы сменный персонал, оборудование и предметы жизнеобеспечения. Пассажиров вроде меня набиралось немного. И все же один провожающий на причале присутствовал. За турникетом, метрах в пятидесяти от трапа кликушествовал в теологическом угаре монах Барабек, потрясая серебряным крестом и предавая анафеме вся и всех, направлявшихся на Сивиллу. Странно, но при виде монаха я не испытал былого раздражения. Скорее сожаление, что столь некорректно обошелся с ним, ибо только сейчас, видя его неподконтрольное сознанию неистовство, понял, что передо мной не фанатик веры, а душевнобольной, нуждающийся в лечении. Хотя между тем и другим разница невелика.
Я протянул билет вахтенному, он внимательно рассмотрел его и осклабился, если так можно охарактеризовать приоткрывшуюся пасть и выдвинувшиеся из нее хелицеры.
— Мы не летим на Сивиллу, — ехидно заявил он. Я опешил.
— А куда?
— На исследовательскую станцию у Сивиллы, — осклабившись еще больше, объяснил вахтенный.
Ох, и не любили на корабле пассажиров. И это понятно — в глазах команды все, кто стремился попасть на Сивиллу, выглядели одуревшими с жиру толстосумами (стоимость билета на рейс приближалась к астрономической), единственным желанием которых было стремление узнать на планете свою судьбу. Никчемное, с точки зрения любого здравомыслящего, желание. Моя цель была совершенно иной, «о посвящать в нее я никого не собирался. Пусть лучше на протяжении всего рейса меня обзывают „задницей“.
— Значит, я долечу с вами до исследовательской станции, а дальше пойду пешком! — отрезал я.
— Договорились, — весьма довольный собой, сказал вахтенный и включил прилепленный присоской к щеке микрофон. — Капитан, последняя задница прибыла на корабль!
— Наконец-то, — ответил капитан. — Стоять по местам, задраивать люки, готовиться к отходу!
Вахтенный жестом пригласил меня на корабль, вошел следом и убрал трап. Стоя в проеме люка, он помахал рукой Барабеку, крикнул ему:
— Счастливо оставаться, беззадница! — и зарастил входную перепонку.
— Ваш знакомый? — осторожно поинтересовался я, мысленно переваривая новое словосочетание — «беззадница».
— Ага! — весело ответил вахтенный. — Летал в свое время на Сивиллу и был тогда такой же беззаботной задницей, как ты сейчас. — Он повернулся ко мне, втянул в пасть хелицеры, выпрямился, и я понял, что шутить он больше не намерен. — А теперь слушай меня внимательно. Твоя каюта номер четырнадцать прямо по коридору. Гальюн — в конце коридора, кают-компания — между ними. За время рейса всем задницам категорически запрещается выходить за пределы своего отсека! Понятно?!
Мне оставалось только кивнуть и пойти в указанном направлении. Что я и сделал.
Каюта оказалась низенькой каморкой, в которой можно было либо сидеть на миниатюрном стульчике возле встроенного в стену блока корабельной информотеки, либо лежать на узкой койке, а стоять — только на полусогнутых ногах. Что поделаешь — стесненные габариты диктовались общей массой корабля, который необходимо разогнать до световой скорости. Учитывая отношение команды к пассажирам, впору удавиться от таких условий, если бы полетное время составляло полгода. Но это в реальном времени пройдет полгода, а для летящих на корабле — чуть более суток. Четырнадцать часов на разгон корабля, около часа полета с практически световой скоростью, и четырнадцать часов на торможение. Релятивизм, давно ставший анахронизмом для перемещений в Пространстве, на этой трассе являлся неприятным, но неотъемлемым явлением. Пока. Потому что существовал еще какой-то иной способ перемещения сквозь межгалактические сектора с аномальными топологическими возмущениями, при котором эффект релятивизма не проявлялся. Но об этом способе знали только сивиллянки.
Больше всего мне хотелось спать — сказывались бездумное девятичасовое созерцание Вселенной на обзорной площадке и послеобеденная осоловелость, — но я пересилил себя, сел на стульчик и включил экран корабельной информотеки. Поскольку она была автономной и никак не связанной с межгалактической электронной сетью из-за все тех же топологических возмущений данного сектора Пространства, я мог почерпнуть из нее неизвестные в остальном мире сведения о Сивилле.
Почти ничего нового я не узнал, зато освежил ранее известные факты, так сказать, из самого достоверного источника — большинство сведений о Сивилле в галактической сети информотек имели пометку «нестрогое соответствие». Сведения о первых контактах с сивиллянками уходили в седую древность, когда Галактического Союза еще не существовало (то есть имели более чем полумиллиард-нолетнюю историю), и в них не очень верилось, поскольку футурологические прогнозы являются неотъемлемой составляющей разума, а любые предания из этой области столь глубокой старины могли со временем интерпретироваться как угодно. Но если они все же соответствовали действительности, то сивиллянскую цивилизацию можно было считать чуть ли не первой разумной расой Млечного Пути. Однако вплоть до настоящего времени сивиллянки не только не входили в состав Координационного совета Галактического Союза, но и не стремилась к этому. Ни сейчас, ни в обозримом будущем. Весьма странная цивилизация, представители которой неожиданно появлялись в Галактике то здесь, то там, предрекали какое-либо событие и тут же исчезали. Одно время существовало мистическое суждение, что сивиллянки являются своеобразным передаточным звеном между мифическими Строителями Млечного Пути и его обитателями, но, не имея под собой никакой реалистической почвы, это суждение вскоре благополучно сошло на нет. Предполагалось также, что звездная система, в которой зародилась сивиллянская цивилизация, давно погибла, и сивиллянки, так и не найдя подходящей системы для новой родины (по другим толкованиям — не желая обретать новую родину), теперь странствуют по Вселенной, подобно библейским пророкам, бескорыстно предсказывая будущее. Однако эта гипотеза рухнула лет пятьсот тому назад, когда сивиллянки точно указали месторасположение своей системы, построили возле нее космостанцию и разрешили всем гуманоидам посещать ее. Непосредственно на планету они допускали только избранных, причем критерии отбора «счастливцев» до сих пор оставались неясными. Так, например, из ста гуманоидов, которым раз в год разрешалось побывать на станции, на Сивиллу допускались от силы пятеро, да и то в основном личности, с которыми сивиллянки встречались ранее. Остальные девяносто пять, пробыв год на станции возле Сивиллы, вынуждены были возвращаться домой, несолоно хлебавши. Быть может, этим и объясняется, что образовавшаяся поначалу многомиллиардная очередь гуманоидов, желавших узнать свою судьбу, сама собой рассосалась, и теперь станцию посещали лишь единицы. Нашим рейсом, например, летело всего шестнадцать пассажиров.
Расторопные и весьма рачительные элиотрейцы, на которых была возложена миссия доставки пассажиров на станцию, из всего старались извлечь выгоду. Они непомерно взвинтили цены на билеты (отчасти также и этим объяснялась малочисленность желающих узнать свою судьбу), а прибыль с туристического, если его так можно назвать, бизнеса пустили на организацию и содержание на станции научного центра по исследованию Сивиллы. И хотя исследования загадочной планеты не дали ровно никаких результатов (ее диск, вечно затянутый пеленой облаков, можно было наблюдать только через оптику, при этом все остальные приборы показывали полный ноль, будто на месте планеты был открытый космос, а видимый диск являлся оптической иллюзией), элиотрейцы не пали духом и переключились на исследование топологических возмущений межгалактического пространства данного сектора. Эти исследования неожиданно привели к ряду открытий, что позволило элиотрейцам запатентовать несколько способов, упрощающих процесс гиперперехода, и теперь на всех гиперстворах космостанций и космопортов стояло исключительно элиотрейское оборудование, приносившее баснословные прибыли его производителям. Наверное, будь на то их воля, элиотрейцы полностью бы оккупировали станцию у Сивиллы, не допуская туда посторонних, но сивиллянки корректно намекнули, что при таком раскладе станция прекратит свое существование, и элиотрейцы были вынуждены терпеть досужих пассажиров.
Сугубо рациональный человек, я не верил в полную бескорыстность сивиллянок, хотя вся их деятельность на протяжении миллионов лет не давала повода усомниться в этом. Что-то они брали у представителей иных цивилизаций, что-то весьма незначительное и вроде бы пустяшное на первый взгляд, иначе пропадал логический смысл контактов. По этому поводу существовала даже ничем не подтвержденная, но тем не менее весьма стойкая гипотеза (доведенная в бреднях брата Барабека до абсурда), что сивиллянки коллекционировали копии сознания побывавших на планете гуманоидов, подобно тому, как некоторые туристы составляют альбомы из фотографий экзотических мест, где им удалось побывать. С точки зрения человека, чрезвычайно безобидное занятие, хотя многие аборигены, даже весьма цивилизованные (особенно расы с хорошо развитыми миелосенсорными способностями), категорически запрещают фотографировать себя. И в этом есть свой глубокий смысл — оказывается, любое изображение живого существа связано с оригиналом топологически-хронологическими координатами (приблизительно, как собственная тень), и, владея инструментарием изменения топологии пространства, можно оказывать влияние на индивидуума, воздействуя на его изображение. Мне лично пришлось участвовать в показательном эксперименте Аугицо Портасу, уникального миелосенсорика среди бортайцев. Заранее предупредив, что никаких патологических воздействий на личность он производить не будет, а лишь заставит реципиента позвонить по межпространственной связи, Портасу попросил у меня фотографию любого из моих друзей, взял ее в руки и с минуту разглядывал лицо Раудо Гриндо. Где в тот момент находился мой приятель, я понятия не имел, что и требовалось для чистоты эксперимента. Так вот, не прошло и пары минут, как Раудо Гриндо действительно позвонил. Будучи эстет-энтомологом, как и я, он находился в экспедиции на одной из планет Малого Маггеланового Облака, за шестьдесят две тысячи парсеков от места эксперимента, и звонил по совершенно нелепому поводу, интересуясь: если ему повезет поймать два экземпляра экзопарусника Cardinalis orheomani, то не соглашусь ли я обменять одного из них на имеющийся у меня дубликат Реппа maurusl Корректно уйдя от прямого ответа (мой экзопарусник «темное перо» относился ко второму классу, а предлагаемый Гриндо «танцующий кардинал» — лишь к третьему), я отключился, но результаты эксперимента произвели на меня ошеломляющее впечатление. Никогда ни один эстет-энтомолог не позволял себе, выражаясь фигурально, делить шкуру неубитого медведя. Так поступали только любители, а не профессионалы. А Раудо Гриндо был профессионалом до мозга костей.
Впрочем, никаких побочных эффектов во время вояжей сивиллянок по Галактике не было зарегистрировано, поэтому мое предположение о «некорректной бескорыстности» сивиллянок оставалось гипотетическим. Но и сбрасывать со счетов мое умозаключение не стоило — у большинства посетивших Сивиллу гуманоидов наблюдались существенные психические расстройства. Из известных мне троих гуманоидов, побывавших на Сивилле, двое (гениальный художник-меступянин из бара космопорта «Весты» и граниец Пауде, присутствовавший на конгрессе эстет-энтомологов на Палангамо) пребывали в тихом ступоре осознания личной судьбы, а третий, монах Барабек, стал воинствующим фанатиком, превратившись, иронически перефразируя высказывание вахтенного, из «беззаботной задницы» в чрезвычайно «заботную беззадницу».
Возможность подобного исхода сафари настораживала, но у меня был единственный, довольно весомый, хотя и не защищавший стопроцентно, аргумент. Я летел на Сивиллу не узнавать свою судьбу, а из более прозаических, утилитарных побуждений. Свою судьбу я ковал собственными руками и потому предсказывал ее с весьма высокой долей вероятности. Чужие предсказания мне не нужны.
Единственной новой информацией, имевшейся в корабельной информотеке — вернее, не новой, но кардинально уточняющей некоторые аспекты моего пребывания на Сивилле, — было не очень приятное известие о предстоящей судьбе контейнера с ловчими снастями и экспедиционным оборудованием. Прав оказался суперкарго, не придется мне воспользоваться снаряжением и антигравитационным плотом — сивиллянки допускали на планету приглашенных гуманоидов без багажа. Эти сведения присутствовали и в межгалактической сети информотек, однако имели настолько туманный и фрагментарный характер, что я вынужден был готовиться соответствующим образом. Тем не менее учел вероятность и подобного развития событий. Конечно, придется спать не раздеваясь, причем в экспедиционной амуниции, в которую я заблаговременно облачился, покидая борт пестуанского межгалактического лайнера. Но мне не привыкать.
Мысль о сне появилась не случайно — глаза помимо воли начали слипаться, мозг уже не усваивал информации. Я отключил блок информотеки, перебрался со стула на койку и мгновенно уснул. Уснул, как я себе и предсказывал, в экспедиционной амуниции — и никаких сивиллянок-прорицательниц Для этого «предвидения» не понадобилось.
Тем не менее я направился не на пассажирский причал, а на грузовой. И правильно сделал, поскольку суперкарго корабля, маленький, сухонький, как скелет, элиотреец, чем-то похожий на земных богомолов, стоял возле четырехметрового контейнерного куба и наотрез отказывал служащему космопорта в погрузке, мотивируя отказ тем, что данный контейнер в списке грузов не значится.
— Простите, суперкарго, — вежливо вклинился я в перепалку и протянул билет на рейс и багажную квитанцию. — Это мой багаж.
— Что? — изумленно выпучил фасетчатые глаза суперкарго. Он недоверчиво взял тоненькой лапкой документы, прочитал. — Действительно, наш пассажир… То есть задница. И что же в этом контейнере?
Изумление отнюдь не исчезло из глаз суперкарго.
— Экспедиционное снаряжение, — сухо ответил я, не зная, как реагировать на «задницу».
— Что?!! — Изумление на треугольном лице суперкарго превысило всякие границы, достигнув абсолюта. — Видел задниц на своем веку, но такую задницу… Ты уверен, что оно тебе понадобится?!
От оскорбления у меня перехватило горло, и я не нашелся, что ответить.
— Ладно, грузи, — скомандовал суперкарго служащему космопорта и отвернулся от меня.
Тележка с контейнером поплыла к грузовому люку, и суперкарго поспешил за ней. Возле створа он остановил тележку, рванул за рычаг, и контейнер с грохотом обрушился в трюм корабля.
— Осторожнее! — запоздало крикнул я.
— Поучи мою бабушку спариваться! — огрызнулся суперкарго, шагнул в створ люка и повернулся ко мне. — Я же сказал, что снаряжение тебе не понадобится. — Люк трюма начал зарастать. — Дуй на посадку, а то улетим без тебя.
И мне ничего не оставалось, как «дунуть» на пассажирский причал. О судьбе снаряжения, в общем-то, можно было не переживать — внутри контейнера (по сути, являвшегося антигравитационным плотом-трансформером, на котором я собирался охотиться на Moirai reqia, поскольку не знал, предоставят ли мне на Сивилле средства передвижения) был установлен независимый гравитационный режим, поэтому оборудование никоим образом не должно пострадать. Гораздо более неприятным представлялось обидное прозвище, данное командой корабля всем пассажирам «Путника во мраке». Хотя, возможно, с точки зрения элиотрейцев, ничего обидного в этом прозвище не было. В их организме отсутствовал пищеварительный тракт — подобно некоторым членистоногим, элиотрейцы имели внешнее пищеварение: вводили в пищу желудочный сок, а спустя некоторое время поглощали готовый биоэнергетический субстрат. И на этом, как говорится, все — разве что обтереть салфеткой несуществующие губы. Поэтому «задница» в человеческом понимании у них отсутствовала, и так могло называться лишь место, на котором сидят. А поскольку каждый пассажир согласно купленным билетам занимает на корабле соответствующее место, то отсюда и прозвище… Объяснение было логичным, успокаивающим уязвленное самолюбие, но в него почему-то не верилось.
На пассажирском причале у трапа корабля меня поджидал вахтенный. Причал пустовал — рейс не считался пассажирским, поскольку раз в год доставлял на исследовательскую станцию у Сивиллы сменный персонал, оборудование и предметы жизнеобеспечения. Пассажиров вроде меня набиралось немного. И все же один провожающий на причале присутствовал. За турникетом, метрах в пятидесяти от трапа кликушествовал в теологическом угаре монах Барабек, потрясая серебряным крестом и предавая анафеме вся и всех, направлявшихся на Сивиллу. Странно, но при виде монаха я не испытал былого раздражения. Скорее сожаление, что столь некорректно обошелся с ним, ибо только сейчас, видя его неподконтрольное сознанию неистовство, понял, что передо мной не фанатик веры, а душевнобольной, нуждающийся в лечении. Хотя между тем и другим разница невелика.
Я протянул билет вахтенному, он внимательно рассмотрел его и осклабился, если так можно охарактеризовать приоткрывшуюся пасть и выдвинувшиеся из нее хелицеры.
— Мы не летим на Сивиллу, — ехидно заявил он. Я опешил.
— А куда?
— На исследовательскую станцию у Сивиллы, — осклабившись еще больше, объяснил вахтенный.
Ох, и не любили на корабле пассажиров. И это понятно — в глазах команды все, кто стремился попасть на Сивиллу, выглядели одуревшими с жиру толстосумами (стоимость билета на рейс приближалась к астрономической), единственным желанием которых было стремление узнать на планете свою судьбу. Никчемное, с точки зрения любого здравомыслящего, желание. Моя цель была совершенно иной, «о посвящать в нее я никого не собирался. Пусть лучше на протяжении всего рейса меня обзывают „задницей“.
— Значит, я долечу с вами до исследовательской станции, а дальше пойду пешком! — отрезал я.
— Договорились, — весьма довольный собой, сказал вахтенный и включил прилепленный присоской к щеке микрофон. — Капитан, последняя задница прибыла на корабль!
— Наконец-то, — ответил капитан. — Стоять по местам, задраивать люки, готовиться к отходу!
Вахтенный жестом пригласил меня на корабль, вошел следом и убрал трап. Стоя в проеме люка, он помахал рукой Барабеку, крикнул ему:
— Счастливо оставаться, беззадница! — и зарастил входную перепонку.
— Ваш знакомый? — осторожно поинтересовался я, мысленно переваривая новое словосочетание — «беззадница».
— Ага! — весело ответил вахтенный. — Летал в свое время на Сивиллу и был тогда такой же беззаботной задницей, как ты сейчас. — Он повернулся ко мне, втянул в пасть хелицеры, выпрямился, и я понял, что шутить он больше не намерен. — А теперь слушай меня внимательно. Твоя каюта номер четырнадцать прямо по коридору. Гальюн — в конце коридора, кают-компания — между ними. За время рейса всем задницам категорически запрещается выходить за пределы своего отсека! Понятно?!
Мне оставалось только кивнуть и пойти в указанном направлении. Что я и сделал.
Каюта оказалась низенькой каморкой, в которой можно было либо сидеть на миниатюрном стульчике возле встроенного в стену блока корабельной информотеки, либо лежать на узкой койке, а стоять — только на полусогнутых ногах. Что поделаешь — стесненные габариты диктовались общей массой корабля, который необходимо разогнать до световой скорости. Учитывая отношение команды к пассажирам, впору удавиться от таких условий, если бы полетное время составляло полгода. Но это в реальном времени пройдет полгода, а для летящих на корабле — чуть более суток. Четырнадцать часов на разгон корабля, около часа полета с практически световой скоростью, и четырнадцать часов на торможение. Релятивизм, давно ставший анахронизмом для перемещений в Пространстве, на этой трассе являлся неприятным, но неотъемлемым явлением. Пока. Потому что существовал еще какой-то иной способ перемещения сквозь межгалактические сектора с аномальными топологическими возмущениями, при котором эффект релятивизма не проявлялся. Но об этом способе знали только сивиллянки.
Больше всего мне хотелось спать — сказывались бездумное девятичасовое созерцание Вселенной на обзорной площадке и послеобеденная осоловелость, — но я пересилил себя, сел на стульчик и включил экран корабельной информотеки. Поскольку она была автономной и никак не связанной с межгалактической электронной сетью из-за все тех же топологических возмущений данного сектора Пространства, я мог почерпнуть из нее неизвестные в остальном мире сведения о Сивилле.
Почти ничего нового я не узнал, зато освежил ранее известные факты, так сказать, из самого достоверного источника — большинство сведений о Сивилле в галактической сети информотек имели пометку «нестрогое соответствие». Сведения о первых контактах с сивиллянками уходили в седую древность, когда Галактического Союза еще не существовало (то есть имели более чем полумиллиард-нолетнюю историю), и в них не очень верилось, поскольку футурологические прогнозы являются неотъемлемой составляющей разума, а любые предания из этой области столь глубокой старины могли со временем интерпретироваться как угодно. Но если они все же соответствовали действительности, то сивиллянскую цивилизацию можно было считать чуть ли не первой разумной расой Млечного Пути. Однако вплоть до настоящего времени сивиллянки не только не входили в состав Координационного совета Галактического Союза, но и не стремилась к этому. Ни сейчас, ни в обозримом будущем. Весьма странная цивилизация, представители которой неожиданно появлялись в Галактике то здесь, то там, предрекали какое-либо событие и тут же исчезали. Одно время существовало мистическое суждение, что сивиллянки являются своеобразным передаточным звеном между мифическими Строителями Млечного Пути и его обитателями, но, не имея под собой никакой реалистической почвы, это суждение вскоре благополучно сошло на нет. Предполагалось также, что звездная система, в которой зародилась сивиллянская цивилизация, давно погибла, и сивиллянки, так и не найдя подходящей системы для новой родины (по другим толкованиям — не желая обретать новую родину), теперь странствуют по Вселенной, подобно библейским пророкам, бескорыстно предсказывая будущее. Однако эта гипотеза рухнула лет пятьсот тому назад, когда сивиллянки точно указали месторасположение своей системы, построили возле нее космостанцию и разрешили всем гуманоидам посещать ее. Непосредственно на планету они допускали только избранных, причем критерии отбора «счастливцев» до сих пор оставались неясными. Так, например, из ста гуманоидов, которым раз в год разрешалось побывать на станции, на Сивиллу допускались от силы пятеро, да и то в основном личности, с которыми сивиллянки встречались ранее. Остальные девяносто пять, пробыв год на станции возле Сивиллы, вынуждены были возвращаться домой, несолоно хлебавши. Быть может, этим и объясняется, что образовавшаяся поначалу многомиллиардная очередь гуманоидов, желавших узнать свою судьбу, сама собой рассосалась, и теперь станцию посещали лишь единицы. Нашим рейсом, например, летело всего шестнадцать пассажиров.
Расторопные и весьма рачительные элиотрейцы, на которых была возложена миссия доставки пассажиров на станцию, из всего старались извлечь выгоду. Они непомерно взвинтили цены на билеты (отчасти также и этим объяснялась малочисленность желающих узнать свою судьбу), а прибыль с туристического, если его так можно назвать, бизнеса пустили на организацию и содержание на станции научного центра по исследованию Сивиллы. И хотя исследования загадочной планеты не дали ровно никаких результатов (ее диск, вечно затянутый пеленой облаков, можно было наблюдать только через оптику, при этом все остальные приборы показывали полный ноль, будто на месте планеты был открытый космос, а видимый диск являлся оптической иллюзией), элиотрейцы не пали духом и переключились на исследование топологических возмущений межгалактического пространства данного сектора. Эти исследования неожиданно привели к ряду открытий, что позволило элиотрейцам запатентовать несколько способов, упрощающих процесс гиперперехода, и теперь на всех гиперстворах космостанций и космопортов стояло исключительно элиотрейское оборудование, приносившее баснословные прибыли его производителям. Наверное, будь на то их воля, элиотрейцы полностью бы оккупировали станцию у Сивиллы, не допуская туда посторонних, но сивиллянки корректно намекнули, что при таком раскладе станция прекратит свое существование, и элиотрейцы были вынуждены терпеть досужих пассажиров.
Сугубо рациональный человек, я не верил в полную бескорыстность сивиллянок, хотя вся их деятельность на протяжении миллионов лет не давала повода усомниться в этом. Что-то они брали у представителей иных цивилизаций, что-то весьма незначительное и вроде бы пустяшное на первый взгляд, иначе пропадал логический смысл контактов. По этому поводу существовала даже ничем не подтвержденная, но тем не менее весьма стойкая гипотеза (доведенная в бреднях брата Барабека до абсурда), что сивиллянки коллекционировали копии сознания побывавших на планете гуманоидов, подобно тому, как некоторые туристы составляют альбомы из фотографий экзотических мест, где им удалось побывать. С точки зрения человека, чрезвычайно безобидное занятие, хотя многие аборигены, даже весьма цивилизованные (особенно расы с хорошо развитыми миелосенсорными способностями), категорически запрещают фотографировать себя. И в этом есть свой глубокий смысл — оказывается, любое изображение живого существа связано с оригиналом топологически-хронологическими координатами (приблизительно, как собственная тень), и, владея инструментарием изменения топологии пространства, можно оказывать влияние на индивидуума, воздействуя на его изображение. Мне лично пришлось участвовать в показательном эксперименте Аугицо Портасу, уникального миелосенсорика среди бортайцев. Заранее предупредив, что никаких патологических воздействий на личность он производить не будет, а лишь заставит реципиента позвонить по межпространственной связи, Портасу попросил у меня фотографию любого из моих друзей, взял ее в руки и с минуту разглядывал лицо Раудо Гриндо. Где в тот момент находился мой приятель, я понятия не имел, что и требовалось для чистоты эксперимента. Так вот, не прошло и пары минут, как Раудо Гриндо действительно позвонил. Будучи эстет-энтомологом, как и я, он находился в экспедиции на одной из планет Малого Маггеланового Облака, за шестьдесят две тысячи парсеков от места эксперимента, и звонил по совершенно нелепому поводу, интересуясь: если ему повезет поймать два экземпляра экзопарусника Cardinalis orheomani, то не соглашусь ли я обменять одного из них на имеющийся у меня дубликат Реппа maurusl Корректно уйдя от прямого ответа (мой экзопарусник «темное перо» относился ко второму классу, а предлагаемый Гриндо «танцующий кардинал» — лишь к третьему), я отключился, но результаты эксперимента произвели на меня ошеломляющее впечатление. Никогда ни один эстет-энтомолог не позволял себе, выражаясь фигурально, делить шкуру неубитого медведя. Так поступали только любители, а не профессионалы. А Раудо Гриндо был профессионалом до мозга костей.
Впрочем, никаких побочных эффектов во время вояжей сивиллянок по Галактике не было зарегистрировано, поэтому мое предположение о «некорректной бескорыстности» сивиллянок оставалось гипотетическим. Но и сбрасывать со счетов мое умозаключение не стоило — у большинства посетивших Сивиллу гуманоидов наблюдались существенные психические расстройства. Из известных мне троих гуманоидов, побывавших на Сивилле, двое (гениальный художник-меступянин из бара космопорта «Весты» и граниец Пауде, присутствовавший на конгрессе эстет-энтомологов на Палангамо) пребывали в тихом ступоре осознания личной судьбы, а третий, монах Барабек, стал воинствующим фанатиком, превратившись, иронически перефразируя высказывание вахтенного, из «беззаботной задницы» в чрезвычайно «заботную беззадницу».
Возможность подобного исхода сафари настораживала, но у меня был единственный, довольно весомый, хотя и не защищавший стопроцентно, аргумент. Я летел на Сивиллу не узнавать свою судьбу, а из более прозаических, утилитарных побуждений. Свою судьбу я ковал собственными руками и потому предсказывал ее с весьма высокой долей вероятности. Чужие предсказания мне не нужны.
Единственной новой информацией, имевшейся в корабельной информотеке — вернее, не новой, но кардинально уточняющей некоторые аспекты моего пребывания на Сивилле, — было не очень приятное известие о предстоящей судьбе контейнера с ловчими снастями и экспедиционным оборудованием. Прав оказался суперкарго, не придется мне воспользоваться снаряжением и антигравитационным плотом — сивиллянки допускали на планету приглашенных гуманоидов без багажа. Эти сведения присутствовали и в межгалактической сети информотек, однако имели настолько туманный и фрагментарный характер, что я вынужден был готовиться соответствующим образом. Тем не менее учел вероятность и подобного развития событий. Конечно, придется спать не раздеваясь, причем в экспедиционной амуниции, в которую я заблаговременно облачился, покидая борт пестуанского межгалактического лайнера. Но мне не привыкать.
Мысль о сне появилась не случайно — глаза помимо воли начали слипаться, мозг уже не усваивал информации. Я отключил блок информотеки, перебрался со стула на койку и мгновенно уснул. Уснул, как я себе и предсказывал, в экспедиционной амуниции — и никаких сивиллянок-прорицательниц Для этого «предвидения» не понадобилось.
Глава 4
Проснулся я часов через десять и по наступившей в каюте жуткой дисперсии света понял, что корабль вышел на крейсерскую скорость. Очертания каюты расплывались радужными пятнами, неприятно воздействуя на сетчатку глаз, и я зажмурился. Помогло это слабо, так как замедлившиеся фотоны продолжали бороздить глазные яблоки, поражая зрительный нерв разноцветными сполохами. Из теории я знал, что на околосветовых скоростях, когда масса стремится скачкообразно перейти в энергию, в живом организме начинаются разбалансировоч-ные процессы, вызывающие тошноту и головокружение, но насколько это плохо, прочувствовал только сейчас на собственном опыте. Вдобавок в царившем электронно-фотонном хаосе начали барахлить вживленные в нервную систему биочипы, доводя диссонанс в организме до полного беспредела, а осознание того, что мы летим в топологически нестабильном пространстве, трансформировало мои ощущения совсем уж в химерическое восприятие. Я чувствовал себя то скрученным как лента Мебиуса, то завязанным в бутылку Клейна, причем мои внутренности, находясь вроде бы внутри этой бутылки, были одновременно и снаружи.
К счастью, все это скоро закончилось — лайнер начал торможение, доплеровское смещение света в каюте исчезло, и зрение наконец восстановилось. Однако ощущение, что мои внутренности находятся где-то снаружи, а голова составляет единое целое с ягодицами, держалось еще пару минут. Может быть, именно из-за этого ощущения пассажиров фотонного корабля «Путник во мраке» и называли «задницами»? Похоже, тайна этого прозвища стала для меня «пунктиком», но, как я ни копался в инфор-мотеке корабля, на свой «животрепещущий» вопрос так и не нашел ответа.
Функции биочипов восстановились, и они быстро привели в порядок мое мироощущение. И я понял, что мокрый от пота как мышь лежу, скрючившись, на жесткой и узкой, подобно насесту, койке в своей каюте. Сознание очистилось, я стал рассуждать четко и здраво.
Первым делом следовало стащить с себя амуницию и залезть под душ, но в каюте не было предусмотрено даже умывальника. Несомненно, что где-то в пассажирском отсеке находилась душевая, однако трезвый рассудок предостерег от поспешного выполнения желания. Неизвестно, когда сивиллянки заберут меня на планету, — может быть, именно сейчас, не дожидаясь моего прилета на космостан-цию, и в таком случае я рискую оказаться на Сивилле голышом. На нормы приличия мне было плевать, но то, что я окажусь там без спецснаряжения, означало бы полный крах долго вынашиваемого и тщательно подготовленного предприятия. Придется преть в одежде, как на Пирене. Одно утешало — попав на Сивиллу, я буду избавлен от вынужденного табу на купание.
Единственное, что я себе позволил, это на пять минут включить биотраттовый комбинезон, чтобы он хоть на короткое время занялся переработкой кожных выделений. Большего позволить не мог — для сафари на Сивилле я заказал охотничью модель, У которой все функциональные способности включались одновременно, в том числе и мимикрия. Не хватало, чтобы излишне подозрительные элиотрейцы, увидев в коридорах корабля мимикрирующую под окружающие предметы фигуру, приняли меня за террориста.
Немного обсохнув, я отключил комбинезон, сел на койке и первым делом произвел инвентаризацию карманов. Парализатор, миниатюрный плазменный резак, цилиндр мини-сачка с выбрасываемой сетью обездвиживающего поля, тюбик маскировочно-мимикрирующей пасты для лица и кистей рук, футляр с препараторскими инструментами, аэрозоль для первичного бальзамирования трофеев в походных условиях… Кажется, ничего не забыл, все было при мне, в том числе и пластина развертки антигравитационной ловушки для бережной транспортировки трофея. Теперь можно было идти на поиски умывальника.
То, что вахтенный назвал гальюном, оказалось трансформерной туалетной комнатой для любых рас. Набрав на дверном замке идентификационный код человечества, я подождал пару минут и, когда дверь распахнулась, переступил порог. Нельзя сказать, что туалетная комната выглядела, как в каютах люкс комфортабельного лайнера, но в то же время вполне сносно. Зеркала, кафель, умывальник, душевая кабинка, писсуар, унитаз и даже биде. Все располагалось на малой площади, без шумо— и свето-поглощающих экранов или простых пластиковых занавесок, но, как говорится, и на том спасибо. В общем, нормальный гальюн. Пригодный для любой… гм… любого пассажира. Уж не этот ли гальюн послужил основой для прозвища? Элиотрейцам такие сооружения не нужны.
Приведя себя в порядок, я почувствовал, что пора позавтракать, хотя по корабельным часам был поздний вечер. Однако перестаиваться по времени я решил на космостанции у Сивиллы — учитывая эффект релятивизма, трудно ожидать, что по прибытии суточное время на станции совпадет с корабельным. Оставалось надеяться, что кормят здесь не по расписанию и кают-компания будет открыта.
Против ожидания, кают-компания в столь поздний час не пустовала — не я один жил не по корабельному времени. За длинным столом сидели трое (а точнее — четверо): по центру расположился дигурианин, единый в двух лицах бицефал; у левого торца стола — элиотреец в форме корабельной команды; был здесь и еще кто-то у правого торца, однако он сидел за светопоглощающим экраном, из-за которого доносились весьма непристойные звуки, несовместимые по человеческим нормам с застольем. Впрочем, то, что «вкушали» остальные, тоже могло отбить аппетит даже у непритязательного Homo, мало знакомого с кухней и обычаями иных рас. Головы дигурианина бойко склевывали с блюда какую-то копошащуюся массу, похожую на спагетти, но, несомненно, живую. При этом головы весело пересвистывались между собой после каждого клевка, словно похваляясь друг перед другом — какую, мол, жирную «спагеттину» каждая из них сейчас проглотила. Элиотреец пока не приступил к трапезе, занимаясь внешним пищеварением. На тарелке перед ним лежал желтоватый, чем-то напоминающий дыню, сморщенный кокон и мелко подрагивал от бурлящего внутри желудочного сока, введенного туда элиотрейцем.
Заинтригованно косясь на элиотрейца (что в пассажирской кают-компании понадобилось члену команды корабля?), я подошел к кухонному комбайну и набрал на дешифраторе код человечества. Высветилось меню, но мои ожидания, что побывавший здесь монах Барабек так же разнообразил блюда, как и в космопорте, не оправдались. Пришлось довольствоваться стандартным обедом Homo с непременным цыпленком-гриль. В ожидании выполнения заказа я вновь бросил взгляд на элиотрейца и только тогда обратил внимание на шеврон на рукаве форменной куртки. Стюард-толмач, основная обязанность которого давать разъяснения пассажирам по всем интересующим вопросам. Все-таки команда не совсем отгородилась от пассажиров, сохранились на корабле кое-какие цивилизованные нормы в сфере обслуживания.
К счастью, все это скоро закончилось — лайнер начал торможение, доплеровское смещение света в каюте исчезло, и зрение наконец восстановилось. Однако ощущение, что мои внутренности находятся где-то снаружи, а голова составляет единое целое с ягодицами, держалось еще пару минут. Может быть, именно из-за этого ощущения пассажиров фотонного корабля «Путник во мраке» и называли «задницами»? Похоже, тайна этого прозвища стала для меня «пунктиком», но, как я ни копался в инфор-мотеке корабля, на свой «животрепещущий» вопрос так и не нашел ответа.
Функции биочипов восстановились, и они быстро привели в порядок мое мироощущение. И я понял, что мокрый от пота как мышь лежу, скрючившись, на жесткой и узкой, подобно насесту, койке в своей каюте. Сознание очистилось, я стал рассуждать четко и здраво.
Первым делом следовало стащить с себя амуницию и залезть под душ, но в каюте не было предусмотрено даже умывальника. Несомненно, что где-то в пассажирском отсеке находилась душевая, однако трезвый рассудок предостерег от поспешного выполнения желания. Неизвестно, когда сивиллянки заберут меня на планету, — может быть, именно сейчас, не дожидаясь моего прилета на космостан-цию, и в таком случае я рискую оказаться на Сивилле голышом. На нормы приличия мне было плевать, но то, что я окажусь там без спецснаряжения, означало бы полный крах долго вынашиваемого и тщательно подготовленного предприятия. Придется преть в одежде, как на Пирене. Одно утешало — попав на Сивиллу, я буду избавлен от вынужденного табу на купание.
Единственное, что я себе позволил, это на пять минут включить биотраттовый комбинезон, чтобы он хоть на короткое время занялся переработкой кожных выделений. Большего позволить не мог — для сафари на Сивилле я заказал охотничью модель, У которой все функциональные способности включались одновременно, в том числе и мимикрия. Не хватало, чтобы излишне подозрительные элиотрейцы, увидев в коридорах корабля мимикрирующую под окружающие предметы фигуру, приняли меня за террориста.
Немного обсохнув, я отключил комбинезон, сел на койке и первым делом произвел инвентаризацию карманов. Парализатор, миниатюрный плазменный резак, цилиндр мини-сачка с выбрасываемой сетью обездвиживающего поля, тюбик маскировочно-мимикрирующей пасты для лица и кистей рук, футляр с препараторскими инструментами, аэрозоль для первичного бальзамирования трофеев в походных условиях… Кажется, ничего не забыл, все было при мне, в том числе и пластина развертки антигравитационной ловушки для бережной транспортировки трофея. Теперь можно было идти на поиски умывальника.
То, что вахтенный назвал гальюном, оказалось трансформерной туалетной комнатой для любых рас. Набрав на дверном замке идентификационный код человечества, я подождал пару минут и, когда дверь распахнулась, переступил порог. Нельзя сказать, что туалетная комната выглядела, как в каютах люкс комфортабельного лайнера, но в то же время вполне сносно. Зеркала, кафель, умывальник, душевая кабинка, писсуар, унитаз и даже биде. Все располагалось на малой площади, без шумо— и свето-поглощающих экранов или простых пластиковых занавесок, но, как говорится, и на том спасибо. В общем, нормальный гальюн. Пригодный для любой… гм… любого пассажира. Уж не этот ли гальюн послужил основой для прозвища? Элиотрейцам такие сооружения не нужны.
Приведя себя в порядок, я почувствовал, что пора позавтракать, хотя по корабельным часам был поздний вечер. Однако перестаиваться по времени я решил на космостанции у Сивиллы — учитывая эффект релятивизма, трудно ожидать, что по прибытии суточное время на станции совпадет с корабельным. Оставалось надеяться, что кормят здесь не по расписанию и кают-компания будет открыта.
Против ожидания, кают-компания в столь поздний час не пустовала — не я один жил не по корабельному времени. За длинным столом сидели трое (а точнее — четверо): по центру расположился дигурианин, единый в двух лицах бицефал; у левого торца стола — элиотреец в форме корабельной команды; был здесь и еще кто-то у правого торца, однако он сидел за светопоглощающим экраном, из-за которого доносились весьма непристойные звуки, несовместимые по человеческим нормам с застольем. Впрочем, то, что «вкушали» остальные, тоже могло отбить аппетит даже у непритязательного Homo, мало знакомого с кухней и обычаями иных рас. Головы дигурианина бойко склевывали с блюда какую-то копошащуюся массу, похожую на спагетти, но, несомненно, живую. При этом головы весело пересвистывались между собой после каждого клевка, словно похваляясь друг перед другом — какую, мол, жирную «спагеттину» каждая из них сейчас проглотила. Элиотреец пока не приступил к трапезе, занимаясь внешним пищеварением. На тарелке перед ним лежал желтоватый, чем-то напоминающий дыню, сморщенный кокон и мелко подрагивал от бурлящего внутри желудочного сока, введенного туда элиотрейцем.
Заинтригованно косясь на элиотрейца (что в пассажирской кают-компании понадобилось члену команды корабля?), я подошел к кухонному комбайну и набрал на дешифраторе код человечества. Высветилось меню, но мои ожидания, что побывавший здесь монах Барабек так же разнообразил блюда, как и в космопорте, не оправдались. Пришлось довольствоваться стандартным обедом Homo с непременным цыпленком-гриль. В ожидании выполнения заказа я вновь бросил взгляд на элиотрейца и только тогда обратил внимание на шеврон на рукаве форменной куртки. Стюард-толмач, основная обязанность которого давать разъяснения пассажирам по всем интересующим вопросам. Все-таки команда не совсем отгородилась от пассажиров, сохранились на корабле кое-какие цивилизованные нормы в сфере обслуживания.