Захаров Георгий. Я - истребитель

   Когда я говорю "терять не имели права", то в первую очередь имею в виду моральную сторону ответственности, которая легла на командование нашей дивизии. Ситуация-то возникла сложная: с одной стороны, французские летчики должны были воевать с тем напряжением и с той самоотдачей, которые требовались от каждого воина, с другой - быть чрезвычайно осмотрительными.
   На осмотрительность, надо сказать, наши товарищи по оружию наплевали решительно и сразу. И в середине июня "Нормандия" увеличила список своих побед. Капитан Прециози и лейтенант Альбер сбили "раму". Еще одну "раму" сбила испытанная пара Лефевр - де ля Пуап. После этого через два-три дня Тюлян в паре с Бегеном тоже встретили "раму", но уже под охраной "фокке-вульфов". Командир "Нормандии" вступил в бой с двумя "фоккерами", предоставив "раму" Бегену, и, пока Беген атаковал "раму", Тюлян сбил одного ФВ-190, а подбитая Бегеном "рама" все-таки сумела уйти на бреющем.
   Но о том, что в июне сорок третьего года в воздухе все-таки было сравнительно тихо, мы смогли судить уже через месяц - в июле, когда началась битва на Курской дуге.
   "Мы стояли в Хатенках,- вспоминал позже Пьер Пуйяд.- 20 машин на пятнадцать летчиков. 10 июля в десять часов вечера началась сильная артиллерийская канонада на нашем фронте. Она длилась ночь, день и еще ночь. Бомбардировщики летали без конца. Небо было освещено ракетами. В нашей избе стены ходили ходуном.
   12 июля мы поднялись в воздух, сопровождая 28 бомбардировщиков Пе-2. Все время продолжался сильный артобстрел. Дым и пыль закрыли немецкие траншеи, озаряемые вспышками разрывов. Там творился кромешный ад.
   После налета штурмовиков и бомбардировщиков канонада смолкла, и пошла пехота. До 20 июля мы летали беспрерывно вместе с 18-м гвардейским полком. 12 июля немцев в воздухе почти не было. 13-го мы сбили два "Мессершмитта-110". В последующие четыре дня мы сбили еще семнадцать самолетов. В основном истребителей, которых перехватывали, когда они прорывались к нашим Пе-2. Беген был ранен в бедро. Де Тедеско пропал без вести. Литольф, Кастелен, Бернавон погибли шестнадцатого. 17 июля не вернулись Тюлян и Вермей. 18 июля я принял командование группой. Оставалось девять летчиков: Прециози, Риссо, Альбер, Дюран, Матисс, Бон, де Форж, Леон и я. Де ля Пуап находился на излечении: у него лопнула барабанная перепонка. Лефевр был болен.
   Каждый засыпал рядом с пустой койкой..."
   Когда в штабе дивизии стало известно о гибели Тюляна, я выехал в расположение "Нормандии". Из разбора боя, проведенного французскими летчиками, следовало, что командир эскадрильи погиб неоправданно. Желание с ходу объяснить летчикам "Нормандии" то, что самому мне представлялось ясным, как азбука, делало меня, очевидно, не слишком хорошим методистом. Перемешивая русские и французские слова, жестикулируя, я старался показать летчикам важность основного принципа современного воздушного боя - коллективности, взаимовыручки.
   Индивидуализм, который летчики "Нормандии" проявляли в воздухе, мешал им до конца использовать их умение и боевое мастерство. Воздушный бой они понимали по-своему - как стихию, в которой каждый может вытащить печальный жребий. И если тебя постигла неудача - значит, сам в этом виноват. Но такой подход мы считали в корне неверным: ведь Тюлян и Литольф были очень сильными и хорошо подготовленными бойцами, говорить об их слабости не приходилось.
   - Я склонен был оценивать ситуацию по-другому; только благодаря достаточно высокой индивидуальной летной подготовке многих французских летчиков "Нормандия" летом и осенью сорок третьего года сохранилась как боеспособная часть. Однако первые же серьезные воздушные бои показали, что французским летчикам необходимо решительно менять свои взгляды - как можно быстрее постигать тактику группового боя. Я это пытался доказать, утверждая, что несколько средних и даже слабых летчиков всегда могут сбить одного сильного, в какой бы первоначально выгодной позиции тот ни находился. И еще я говорил о том, что если сильный летчик выбьет из группы слабого, но потом сам поплатится за это головой - такое слишком дорого для нас.
   Французские летчики слушали меня внимательно, но у меня осталось ощущение, что их внимательность - это, скорее, признак вежливости, воспитанности. Я почему-то не был уверен в том, что они понимают справедливость моих замечаний в сугубо профессиональном смысле. Тогда на глаза мне попался валявшийся под ногами березовый веник. Подняв его, я выдернул прутик и переломил его пополам. Летчики посмотрели на меня с удивлением. Поломав прутик, я дал одному из них веник и попросил переломить его целиком. Летчик старался, но из этого ничего не получилось. Французы заулыбались: слишком наглядным оказался пример, почерпнутый из старой русской сказки.
   ...После Жана Тюляна командовать "Нормандией" стал его друг майор Пьер Пуйяд. Уже в июле мы получили директиву о переходе "Нормандии" на положение полка. Тюлян об этом не успел узнать. С августа "Нормандия" во всех сводках и донесениях стала именоваться Первым отдельным истребительным авиаполком.
   Пьер Пуйяд принял командование в тяжелые для "Нормандии" дни. Он был хорошим боевым летчиком, чрезвычайно волевым, целеустремленным человеком. На фронт Пуйяд добирался фантастически сложным путем. Вообще пути, которыми добирались французские летчики в "Нормандию", могли бы стать сюжетной основой для многосерийного приключенческого фильма. А Пьер Пуйяд перекрыл все рекорды. И вот, едва он начал воевать, ему цришлось заменить погибшего друга, командира. Это была большая ответственность. Заменить Жана Тюляна было нелегко.
   Как летчик-истребитель Тюлян был выше всяких похвал. Он привлекал всех своим обаянием, влюбленностью в авиацию, неукротимым бойцовским духом. Машины и самолеты - это было для него всем. Тюлян был летчиком по природе, в этом была сама его жизнь. "Когда я встретил его в Хатенках,- писал о своем друге Пьер Пуйяд,- он был все тем же человеком полным благородства и прирожденным истребителем. Его нельзя было вообразить в другой роли. Он умел заражать боевым духом вею нашу маленькую группу. Свою репутацию мы завоевали во многом благодаря ему.
   Он жил на самом аэродроме в двадцати метрах от своего "яка", а не в Хатенках. Когда нас в три часа утра привозили к самолетам, мы находили его свежим, отдохнувшим, с небольшим насморком, но по-прежнему неутомимого, не знающего ни физического, ни нервного утомления. Он прилетал - улыбающийся, отдохнувший. И вроде бы снова готов был лететь.
   Когда наступление было в разгаре, он завидовал тем, кто в нем участвовал, и казался несчастным, когда бои утихали. У него снова поднималось настроение, когда приходилось летать по три-четыре раза в день. Он даже просил переведи его в другой сектор, когда бои уже шли в других секторах, а у нас еще было затишье, и он опасался, что это затишье - надолго. Можно ли удивляться тому, что он погиб? У него была репутация безрассудно смелого и удачливого летчика, а это не могло продолжаться вечно. Его звезда - такая яркая - не могла гореть долго. 17 июля под Орлом его ангел-хранитель покинул его. Но он успел испытать удовольствие, увидев, как треснул немецкий фронт. Я видел его в последний раз после того, как он сообщил, что на него кинулось много "Фокке-Вульфов-190". Между нами почти в чистом небе прошло небольшое белое облачко, пропитанное солнцем, которое скрыло его навсегда. Кроме де Форжа, которому, как и мне, было 32 года (но он не имел большого опыта летчика-истребителя и к тому же страдал от последствий ранения в ногу. - Г.З.), у нас не было летчиков, которые могли бы возглавить "Нормандию". Всем остальным было по 22-23 года. Они прекрасно летали, но пока не могли быть командирами. Генерал просил, чтобы я летал только с его разрешения. Он сказал, что наступление приближается к концу и что он собирается дать нам несколько дней отдыха в ожидании пополнения, о котором уже был проинформирован"...
   Капитан Поль де Форж внешне выделялся среди своих товарищей. Он был высок, светловолос, нетороплив в движениях, тогда как его товарищи были более подвижны, более эмоциональны в проявлении чувств и более непосредственны в общении. Манера общения с людьми, образ мышления де Форжа - все характеризовало его натуру как натуру исследователя, человека с философским складом мышления. Он очень мало походил на летчика-истребителя. Казалось, он пришел к решению стать истребителем умом, а потом подчинил этому и саму свою натуру. Еще до прибытия в Советский Союз он получил ранение. С тех пор слегка прихрамывал и по аэродрому ходил с палочкой.
   Де Форж много читал. Даже в тех условиях он читал помногу, как человек, для которого чтение давно стало потребностью. Я бы ничуть не удивился, более того, посчитал бы это закономерным итогом, если бы де Форж - останься он в живых - после войны написал серьезную книгу о борьбе с фашистами на советско-германском фронте, о своих друзьях - французских и советских летчиках. Несколько раз, когда я бывал в расположении "Нормандии", мы подробно с ним беседовали, и я удивлялся широте его взглядов, кругу тем, которые его интересовали. Де Форж смотрел с перспективой, выходя за рамки своего времени, он пытался прогнозировать, как изменится мир после войны...
   По вполне понятным причинам мы не навязывали французским летчикам своих политических взглядов. Наши взаимоотношения строились на взаимном уважении и взаимном доверии, которые складываются между боевыми товарищами.
   В то же время интерес французских летчиков к нашей жизни был естественным. Особый интерес они проявляли к содержанию нашей партийно-политической работы, а мы охотно поясняли ее цели и задачи.
   Однажды, помню, шел я с Пуйядом, и вдруг он заметил, что техники самолетов "Нормандии" собрались на краю аэродрома и что-то оживленно обсуждают. Это было в те дни, когда по совместной договоренности мы заменили французских техников советскими. Инженером полка "Нормандия" стал капитан Сергей Агавельян, ранее бывший инженером эскадрильи в 18-м гвардейском полку.
   - О чем они говорят? Почему они собрались все вместе? - спросил Пуйяд.
   Технический состав полка проводил открытое партсобрание, посвященное вопросам улучшения подготовки материальной части.
   Пуйяд проявил большой интерес к собранию. А когда в числе выступающих он увидел своего механика, любопытство его было подогрето в высшей степени.
   - Мой механик - коммунист? Что он такое говорит?
   - Вероятно, о том, как лучше и быстрее подготовить самолет к вылету,отвечал я.
   - Мой генерал, нельзя ли нам подойти поближе, послушать?
   И командир французского полка прибавил шаг, чтобы услышать, о чем на партийном собрании говорит его механик.
   Мы подошли к поляне, и Пуйяд выслушал предложения механика.
   - Да он же дело говорит! - почти закричал командир "Нормандии". Я едва сдержал улыбку. - Он говорит все правильно! Можно мне к этому добавить несколько замечаний?
   Пуйяду было дано слово, и он выступил с предложениями знающего и заинтересованного человека, которые были приняты к сведению и одобрены. Но сам факт, что он не просто выступал на совещании технического состава, а что выступал "на партийном собрании коммунистов", сам этот факт не сразу был им воспринят, и на обратном пути Пуйяд не то констатировал, не то спрашивал у меня:
   - Мой генерал, я выступал на партийном собрании?!
   Ему все не верилось... Разговаривая с французскими летчиками, я часто думал: до чего же бывает красив и внутренне раскрепощен человек, когда знает, что борется за правое дело! Эта раскрепощенность духа, эта моральная чистота позиции, которую каждый из летчиков "Нормандии" осознавал ежедневно, рождала в них те силы, которые помогали им преодолевать опасность и облегчали нелегкие думы о своей порабощенной стране. В них словно вливалась часть той силы, которая сделала непобедимым наш народ. Я думаю, этой силы оставшимся в живых хватит до конца их дней.
   20-й истребительный авиаполк вошел в состав 303-й авиадивизии в марте сорок третьего года.
   Можно довольно долго объяснять, чем хорошо подготовленный полк отличается от неподготовленного, можно многое сказать о том, что составляет силу полка, но все это лишнее. Для бывалого командира во время войны достаточно одной-двух характерных деталей, чтобы сразу понять, какая именно часть направлена в его подчинение.
   Когда сообщили, что к нам направлен 20-й истребительный, я сразу понял, что дивизия пополнилась сильным боевым полком. Он отличился еще в финскую войну. До начала Великой Отечественной один из немногих успел получить и освоить истребитель Як-1.
   Авиационный полк-это не просто два-три десятка летчиков и самолетов. Это сотни людей, всевозможные службы, подразделения - громоздкая и многосложная система, которой после перебазирования надо разворачиваться на новом месте, налаживать быт, ремонтно-техническое обслуживание, связь, маскировку, снабжение и многое другое. Одним словом, начинать жизнь заново. Так вот, через час после того, как летчики 20-го истребительного перелетели на аэродром близ деревни Васильевское, в штаб дивизии поступил доклад: полк готов приступить к выполнению боевых задач.
   Командовал полком сначала участник боев в Испании майор Алексей Стариков. Как многие командиры, начавшие воевать с первого дня войны, он, образно говоря, заложил фундамент боевой биографии полка. К середине августа сорок первого года летчики 20-го истребительного уже сбили в воздушных боях и уничтожили на земле 72 самолета противника, из которых половину составили бомбардировщики. Как и многие командиры полков, о которых я уже рассказал, Стариков в первые, самые трудные месяцы войны беспрерывно летал и сам водил в бой своих летчиков. 2 июля сорок первого года, отражая налет вражеских бомбардировщиков на аэродром, он взлетел во главе группы и на глазах у всего полка сбил ведущий Ю-88: тот, не успев даже сбросить бомбы, взорвался в воздухе. Моральная цена таких эпизодов в первые дни войны была очень высока, Сколько бы вражеских самолетов ни сбил впоследствии тот или иной летчик, в каких бы переделках ему ни пришлось побывать, он всегда помнил, как его командир в первые дни войны расстрелял вражеский бомбардировщик, потому что начало боевого отсчета шло отсюда - от этих самых тяжелых дней.
   В январе 1942 года майор Стариков погиб в воздушном бою под Калугой. С августа сорок второго года 20-м истребительным полком стал командовать майор Иван Кукин. Это был опытный воздушный боец, любимый летчиками командир. Под командованием Кукина полк участвовал в августовских боях 1942 года под Ржевом, в феврале сорок третьего основными направлениями его боевых действий стали Сухиничи, Спас-Деменск. Полк сопровождал Ил-2 224-й штурмовой авиадивизии и прикрывал наземные войска. Весной сорок третьего года территориально 20-й полк оказался по соседству с нашей формирующейся 303-й истребительной авиадивизией и вошел в ее состав.
   В марте действия дивизии ограничились из-за плохой погоды. При низкой облачности бомбардировщики использовались редко, работали в основном штурмовики. Четверками, шестерками, реже девятками эти трудяги войны, прижимаясь к земле, сновали через линию фронта и обратно, обрабатывая передний край противника, его тыловые объекты. Так что летчики 20-го истребительного полка, имея большой опыт по сопровождению штурмовиков, сразу же включились в боевую работу и, несмотря на плохую погоду, защищая своих подопечных, часто принимали бой в невыгодных для себя условиях.
   8 марта младший лейтенант Анатолий Машкин, ныне генерал, отбивая атаку неприятельских истребителей, был подбит. До аэродрома летчик не дотянул и сел на фюзеляж юго-восточнее Сухиничей. Вернулся он в полк целым, невредимым, но на несколько дней остался "безлошадным". Самолет отремонтировали, Машкин снова отправился в боевой вылет и был подбит зениткой. На сей раз пришлось прыгать самолет сгорел. А за день до этого Иван Кукин на своем "яке" вел бой с двумя "фокке-вульфами". Одного он подбил, но и "як" командира полка получил повреждения В те же дни товарищ Машкина младший лейтенант Мясников тоже был подбит в воздушном бою и тоже произвел посадку на фюзеляж.
   Уже к началу сорок третьего года в 20-м истребительном почти не осталось ветеранов, начинавших войну под Киевом. В праздничном первомайском приказе по полку говорилось: "Лучшие сыны нашей Родины летчики полка подполковник Стариков, старший лейтенант Федоза, старший лейтенант Иван Троян и другие в горячих воздушных боях героически отдали свою жизнь за Отчизну..." В строю, вслушиваясь в строки праздничного приказа, стояли Анатолий Машкин, Иван Ананьев, Иван Жидков, Сергей Долголев, Петр Гавриков, Николай Свитченок, Анатолий Пестряков, многие другие летчики, которые уже не застали в полку ни подполковника Старикова, ни старшего лейтенанта Федозу, ни Ивана Трояна. Но о них знали все: боевые дела ветеранов 20-го истребительного авиаполка становились легендой...
   Все, что летчики рассказывали об Иване Трояне, уже в ту пору походило на легенду. И дело даже не в том, что Троян совершал что-то из ряда вон выходящее, хотя десяток сбитых - верный показатель асовских качеств истребителя. Но в данном случае дело было даже не в количестве сбитых, а в свойствах натуры человека.
   Характер Трояна импонировал окружающим. Жизненной. энергии в нем было с избытком. Человек открытый, жизнелюбивый, Иван Троян был живым воплощением фронтового товарищества и братства. Со всеми он держался запросто, и эта манера товарищеского обращения вполне совмещалась в нем с чисто командирскими обязанностями. В его натуре было что-то из далекого прошлого, может быть, унаследованное от какого-нибудь предка времен забубенной казацкой вольницы. Бойцовский дух, который бродил в Трояне, заражал летчиков. Молодые откровенно завидовали тем, кто служил в эскадрилье Ивана Трояна. Чтобы было ясно, какой популярностью у своих товарищей в полку пользовался этот летчик, скажу только, что о нем его друзья слагали стихи и песни.
   Воевать Троян начал в первый день войны. Не могу сказать точно, но судя по известной мне детали - в первые ее часы. Деталь весьма показательная: Троян спал, когда прозвучала боевая тревога, и по этой тревоге в одних трусах он вскочил в свой истребитель. Так и взлетел. Так и провел первый воздушный бой, в котором сбил два "юнкерса"! Вскоре Троян вместе со своим другом Константином Нестеренко был переведен в 20-й истребительный полк, и там через несколько дней уже никто не сомневался, что Троян может принять бой как угодно и на чем угодно... Воевал Троян интенсивно. Его трижды сбивали: он был из тех летчиков, кто возвращается на аэродром с полностью израсходованным боезапасом. Если не было воздушного боя, Троян летал на штурмовку. Самолеты он отыскивал с особым упорством. У него была даже собственная формулировка: "Чем больше их сгорит на земле - тем меньше их будет в воздухе". Нередко во время боевых вылетов Иван засекал вражеский полевой аэродром, чтобы потом, как он говорил, "наведаться". И он наведывался - поджигал одну-две машины и уходил. Такое, конечно, не могло длиться безнаказанно. И в боевой биографии Трояна появилась первая неудача: во время очередной штурмовки летчик был сбит. В полку тяжело переживали потерю. Но через несколько дней Троян как ни в чем не бывало вернулся на... трофейном мотоцикле, в коляске которого сидел связанный по рукам и ногам здоровенный немец. За нарушение дисциплины в воздухе - за то, что откололся от группы даже после столь победного возвращения летчика посадили на гауптвахту.
   И вот с таким кратким, но выразительным послужным списком, в котором числились несколько сбитых бомбардировщиков, пленный гитлеровец и "губа", Иван появился в 20-м истребительном полку, где был принят сразу и безоговорочно, так что вскоре не только молодым летчикам, но и ветеранам казалось, что Иван Троян всегда был у них и ни в каком другом полку быть не мог.
   Троян отличился в осенне-зимних боях под Москвой. Воевал по-прежнему безоглядно, рискованно. И снова был сбит. Однако вернулся. Поэтому, когда его сбили в третий раз, никто не мог себе представить, что Трояна больше нет. Вопреки уже известному горькому опыту, его ждали долго. Дольше, чем обычно ждут в таких случаях. Шли дни, потом - недели, но летчикам казалось, что не сегодня завтра он вдруг возникнет, вынырнет из небытия: Троян успел доказать всем, что это ему по силам. Но как бы ни были сильны надежды, приходит время, когда реальность заставляет расстаться и с надеждой.
   Полк продолжал напряженно воевать. Приходили новые летчики, рассказы о командире эскадрильи Иване Трояне передавались им - уже как история полка. Близкая, но все же история. И вот Первомай сорок третьего года. Перед строем полка зачитывается приказ: "Лучшие сыны нашей Родины... в горячих воздушных боях... отдали свою жизнь..." Короткие первомайские торжества: награждение отличившихся, праздничный обед - и снова боевая работа. А через некоторое время - беда: выбыл из строя командир полка...
   Иван Кукин подорвался на мине при выборе места для нового аэродрома. Эти небольшие противопехотные немецкие мины наши бойцы называли "лягушками". Оставляя территорию, немцы разбрасывали эти мины в траве, под кустами, на тропинках. Стоило зацепить такую мину, и она, подпрыгивая, взрывалась. Отсюда прозвище - "лягушка". Осколками такой мины и был тяжело ранен Иван Кукин.
   - Надо решать вопрос с командиром двадцатого полка, - сказал мне командующий во время одной из наших встреч. - Есть у тебя на примете подходящая кандидатура? Можно прислать нового, если нет.
   - Не надо присылать, - ответил я, - У нас в дивизии есть хороший командир полка.
   - Кто?
   - Петровец.
   Командующий не стал возражать.
   Так в 20-й полк пришел четвертый с начала войны его командир, который и командовал полком до самой победы.
   Александра Кузьмича Петровца я знал еще по довоенным временам. Мы вместе служили в киевской бригаде. Петровец был опытный, умелый командир. Воевал он с первых дней и уже командовал полком. Во время одного воздушного боя Александр Кузьмич был сбит, попал в плен. Когда группу военнопленных, в которой находился Петровец, перевозили по железной дороге, он и его товарищи разобрали пол вагона и в образовавшийся пролом по одному выскальзывали под идущий состав. Прижимаясь к шпалам, слушали, как удаляется стук колес. Так был совершен побег.
   После возвращения в действующую армию Петровец некоторое время находился на должности начальника учебного центра 303-й дивизии. Обладая большим летным и командирским опытом, он многое делал для того, чтобы в кратчайшие сроки готовить молодое пополнение летчиков, прибывших из училищ на фронт. Восстановить Александра Кузьмича в должности командира полка удалось не сразу. Однако командующий нашей армией С. А. Худяков поддержал меня, едва я предложил кандидатуру А. К. Петровца на должность командира 20-го истребительного полка.
   Александр Кузьмич бывал крутоват, но смел, инициативен и как боевой командир пользовался непререкаемым авторитетом у подчиненных. Под его командованием 20-й полк получил наименование "Смоленский" раньше, чем это почетное наименование получила вся 303-я дивизия. Под его командованием 20-й полк в 1944 году стал 139-м гвардейским{8} . Поставленные задачи полк выполнял надежно, не раз получал благодарности от командования дивизии и армии. И больше, чем какой-либо другой полк в дивизии, 20-й полк имел благодарностей от бомбардировщиков и штурмовиков. У этого авиаполка была; своя, весьма специфическая работе, которая во многом и определила его судьбу.
   20-й истребительный специализировался на сопровождении бомбардировщиков и штурмовиков. Слава летчиков 20-го полка - слава негромкая. Их не особенно хвалили за сбитые самолеты противника, но строго спрашивали за потерянные свои. Они не были раскованы в воздухе в той мере, к какой стремится любой истребитель в открытом бою, не могли бросить "илы" или "петляковы" и очертя голову кинуться на самолеты противника. Они были телохранителями в самом прямом смысле этого слова, и только летчики-бомбардировщики и летчики-штурмовики могли в полной мере отдать им должное, когда получали от командования благодарности за удачные штурмовки и бомбардировки.
   Как командир дивизии я знал, какая нелегкая работа выпала 20-му полку. Он вел бои несколько нетипичные для истребителей и в чем-то противоречащие самому характеру истребителя - оборонительные бои. Не каждый истребитель другого полка мог выполнять задачу по сопровождению бомбардировщиков и штурмовиков с таким хладнокровием и выдержкой, как это делали летчики 20-го полка. Не случайно этому полку при скромном балансе сбитых, по сравнению, скажем, с 18-м гвардейским полком или полком "Нормандия", было присвоено звание гвардейского. Свои задачи полк выполнял образцово, и в этой работе ему, пожалуй, не было равных в дивизии.
   В июле, когда начались бои на орловском направлении, летчики 20-го полка уже не имели передышки. Во главе со своим командиром А. К. Петровцом, ведущими групп Яковом Удовицким, Михаилом Точковым, Юрием Максимовым, Анатолием Пестряковым и другими они с утра до вечера находились в воздухе, надежно охраняя подопечные "пешки" и "илы". Но и в ночное время на аэродроме не замирала интенсивная жизнь. Аэродром превращался в цех - работали механики. С рассветом летчики занимали свои места в самолетах и все начиналось сначала... Когда истребители уходили на боевое задание, над аэродромом повисала пауза ожидания. Аэродром казался пустынным, хотя на земле всегда было больше людей, чем в воздухе. Каждый, кто хоть однажды прикасался к фронтовому аэродромному быту, вторично попав на аэродром, мог безошибочно почувствовать тот момент, когда самолеты на задании.