Захаров Георгий. Я - истребитель

   Нам стало досадно. У немца появился шанс на спасение, Однако, в этот самый момент фашист с непонятным упорством снова полез на вертикаль. Тут уж Сергей был точен: он бил с близкой дистанции. "Мессершмитт" на наших глазах начал разваливаться в воздухе. Обломки его упали неподалеку от Алькалы, и мы ходили их смотреть.
   Надо ли говорить, что результат "контрольного опыта" вполне нас удовлетворил, хотя нам стало ясно, что: "мессершмитт" - противник серьезный. Сравнивать его с "хейнкелем" или "фиатом" было бессмысленно - он был намного сильнее старых истребителей. Скорость и вооружение - от этого никуда не денешься. Но драться с "мессершмиттом" можно было вполне: он явно был слабоват на вертикалях. Что же касается наших И-15, то их положение, конечно, усложнилось. Однако спасением И-15 по-прежнему оставалась ее необычайная маневренность. В бою на виражах И-15 мог зайти в хвост любому из существовавших тогда самолетов, и мы на это рассчитывали.
   Черных сбил первый "мессершмитт" на нашем участке фронта. Вполне вероятно, что это вообще был первый сбитый "мессершмитт". Шумиха о неуязвимости нового немецкого истребителя несколько поубавилась. Но мы чувствовали, что противник готовится к серьезным боям.
   Прибыли новые летчики и к нам. Их было немного, но все-таки пополнение. В нашу группу попали молодые истребители Владимир Пузейкин и Александр Зайцев. Мы старались делать все возможное, чтобы новички побыстрее освоились с обстановкой. И вот в те дни я неожиданно получил задание лететь на юг.
   Если положение на Центральном фронте изменилось в лучшую для республиканцев сторону, то на юге республики ход событий не давал оснований для оптимизма. Тому было несколько причин.
   Гористая местность Андалусии не позволяла вести на юге крупных сухопутных сражений. Мало там было мест, пригодных и для базирования авиации. Центром республиканских сил на юге был порт Малага, прижатый горами к самому морю. Вся южная полоса - прибрежная, и развернуться на ней невозможно. А с моря город беззащитен, если его не охраняет сильный флот. Флот же у фашистов был сильнее республиканского, и в январе тридцать седьмого мятежники приступили к активным действиям. Республиканский флот, состоявший в основном из старых кораблей, надежной защиты Малаги обеспечить не мог. Франкистские корабли во главе с новым крейсером "Канариас" подвергали порт сильному артиллерийскому обстрелу. Стараясь как-то усилить южный район, республиканское правительство направило туда небольшую группу летчиков, в которой были мои товарищи Ковалевский, Кондрат, Артемьев. А мне было поручено обеспечить перелет группы и вернуться обратно.
   Малаги мы достигли благополучно. Я простился с товарищами и вылетел назад, под Мадрид. Группе дальше предстояло самостоятельно вести боевые действия, находясь в тесном контакте с командирами наземных частей.
   Прошло несколько дней. Вести с юга шли неутешительные. 1 февраля 1937 года в бою с итальянским бомбардировщиком погиб Антон Ковалевский. Он поджег бомбардировщик и пошел в повторную атаку, но слишком близко подошел к кабине стрелка и попал под огонь. Бомбардировщик упал. Упал и истребитель Ковалевского. Хоронила Антона вся Малага. Фашисты наступали. "Канариас" подвергал город сокрушительному обстрелу. В один из дней артиллерийским огнем была накрыта площадка, где стояли самолеты: истребители базировались на берегу, у моря, спрятать их было негде.
   Я тогда получил приказ эвакуировать группу. На чем же лететь? Хорошо бы вывезти всех за один рейс. Ну, максимум, за два. Но у нас не было машины такой вместимости. В мирное время на роль транспортного самолета сгодился бы "потез". Однако не в боевой обстановке: этот устаревший бомбардировщик двигался со скоростью велосипеда и был прекрасной добычей для истребителей противника. Нужен был самолет, обладающий приемлемой вместимостью и вместе с тем пригодный для посадки на ограниченной площадке. Такой самолет нашелся в Альбасете. Его владелец, американец, предоставил его за приличную мзду. Это был шестиместный "локхид", вызывающе окрашенный в красный цвет. Самолет был в хорошем состоянии, и мы обрадовались, когда его нашли.
   Я провел с американцем несколько часов, расспрашивая о характерных особенностях машины, о предельных нагрузках при пилотаже. К сожалению, ни одного пробного полета не сделал: не та была ситуация. А вот наскочить в пути на "хейнкель" или "фиат" мог вполне, это меня беспокоило. Но ведь людей надо было вывозить. Так, собственно, с одними устными инструкциями, я и сел за штурвал.
   В памяти моей еще были свежи ощущения, которые остались после испытания итальянского "фиата". Был такой эпизод: четыре франкистских летчика сели на республиканскую территорию в районе Альбасеты. Заблудились. Мы стали хозяевами вполне исправных "фиатов", и Ивану Копецу и мне было поручено освоить их и перегнать в Алькалу. Из Алькалы мы с Иваном даже вылетали на "фиатах" на разведку в глубь франкистской территории.
   Надо сказать, задание это было не из приятных, причем меньше всего в тот раз мы опасались фашистских летчиков. Им и и голову не могло прийти, что над глубокими тылами франкистов на "фиатах" летают два республиканца. А если б и заподозрили, то отбиться от них нам не составило бы труда: "фиат" был хорошо вооружен, и мы с Иваном всегда могли атаковать первыми. Одним словом, над вражеской территорией мы себя чувствовали относительно спокойно. Но вот над своей...
   В мадридском секторе к тому времени республиканские летчики стали хозяевами положения. Фашисты ходили только большими группами и с сильным истребительным прикрытием, поэтому два "фиата" для любого воздушного патруля республиканцев должны были представлять соблазнительную цель. Помню, возвращались мы по строго намеченному маршруту, в условленное время, и вылеты эти обошлись без приключений. А вот когда я перегонял первый "фиат" из Альбасеты в Алькалу, то едва не влип в историю...
   Дело в том, что "фиат", пожалуй, единственный из всех известных мне самолетов, у которого сектор газа действует наоборот. То есть если, к примеру, на нашем истребителе летчик определенным движением (сектор газа - от себя) прибавляет машине тягу и, таким образом, скорость, то на "фиате" этим же движением газ сбрасывается. Когда я рулил по полосе, осваиваясь в кабине итальянского истребителя, то, конечно, обратил внимание на эту его особенность. Но при взлете, когда все внимание сосредоточил на ведущем, а Копец уже отрывал самолет от полосы, я об этой особенности моментально забыл и двинул сектор газа привычным мне движением вперед. "Фиат", соответственно, вместо того, чтобы разгоняться, сразу сбавил ход, и я никак не мог понять, в чем дело. Я из себя выходил, чтобы заставить его лететь, полоса уже кончалась, я лез на какой-то домишко, а совершенно исправный "фиат" катился все медленнее и медленнее. Чтобы не таранить домик, с досады так же автоматически я убрал сектор газа, и вдруг проклятый "фиат" понесся как угорелый! Только чудом я не зацепил крышу и уже в воздухе вспомнил, что к чему...
   Случай этот был свеж в моей памяти, поэтому, садясь за штурвал "локхида", я на всякий случай приготовился: незнакомая машина всегда может выкинуть злую шутку. Однако "локхид" оказался на редкость покладистым.
   Так как Малага была уже в руках мятежников, я без особых приключений приземлился восточное, в небольшом городке Мотриль. Товарищи уже ждали меня там. И я поторапливал их. Небо было спокойным, хотелось как можно быстрее вылететь в обратный путь. К тому же "локхид" был слишком заметен, и поэтому следовало поспешить.
   Я забрал летчиков - предстояло сделать еще один рейс за техниками - и благополучно взлетел. Но не успел набрать нужной высоты, как появился "Канариас". Это был уже ставший регулярным обстрел, а тут корабельные зенитчики засекли и мой "локхид". Я оказался прижатым к горам, маневрировать мог очень ограниченно. Будь зенитчики крейсера натренированы получше, дело для нас могло бы кончиться совсем плохо.
   Второй рейс в Мотриль прошел лучше: "Канариас" ушел.
   Через несколько дней я снова получил приказ лететь на юг, на этот раз во главе группы истребителей. Но не в Мотриль, а еще восточное по побережью - в Альмерию.
   В Альмерии республиканцам удалось зацепиться. Там была всего одна дорога, годная для передвижения войск. Она вела из Малаги в Альмерию, поэтому, удержав дорогу, можно было удержать город.
   Группе, которую я привел, было приказано прикрывать республиканцев с воздуха и обеспечить сопровождение республиканских бомбардировщиков. Никаких бомбардировщиков, кроме "потезов", на юге республики не было. Зато группа оказалась интернациональной в самом полном смысле слова: собралось четыре испанца, два американца, француз и трое русских - Саша Зайцев, Володя Пузейкин, только что прибывшие в Испанию, и я.
   Противник почему-то не бомбил Альмерию - ограничивался артиллерийским обстрелом. Поэтому мы летали на штурмовки сухопутных колонн, которые двигались по единственной дороге от Малаги. "Потезы" бомбили франкистов, иногда дорогу. Но преувеличивать значение этих бомбардировок не стоило, их эффективность была очень низкой. Экипажи "потезов" швыряли бомбы вручную, так что повредить дорогу в такой степени, чтобы это оказало существенное влияние на ход событий, конечно, не могли.
   Надо сказать, летчики на "потезах" были людьми стойкими, но такие полеты не вызывали у них энтузиазма. Понять их было нетрудно: "потезы" еле держались в воздухе, могли рассыпаться в любое время без постороннего вмешательства, а тут еще на нашем участке появились "фиаты". Так что в течение нескольких дней у нас не было другой работы, как отбивать атаки этих истребителей. Связанные тихоходностью бомбардировщиков, возможности маневрировать мы были лишены отгоняли "фиатов" плотным огнем. А близость гор мешала им развернуться, поэтому они всегда атаковали со стороны моря. Бои эти носили характер мелких, но частых стычек.
   Один "фиат" мне, однако, все же удалось тогда сбить. Случилось это в тот момент, когда после безуспешной попытки прорвать наш заслон "фиаты" разворачивались над морем, чтобы уйти ни с чем. Ближайший находился на расстоянии метров четырехсот от меня. С такой дистанции открывать огонь из пулеметов, которые были на И-15, практически бесполезно. Только случайная удача, на которую обычно рассчитывать не приходится, могла бы сделать такую стрельбу эффективной.
   Но "фиат" так неторопливо, так плавно описывал дугу, что я попробовал все-таки его достать. В боекомплекте у меня было много трассирующих, зажигательных патронов. Когда я увидел, что моя очередь прошла через хвостовое оперение "фиата", тут же довернул машину и полоснул из всех четырех стволов. Очереди легли на пилотскую кабину. "Фиат" перевернулся и упал в море. Я испытал удовольствие, какое можно испытать от сознания счастливой случайности. Рядом со мной держались республиканские пилоты, Они всегда держались так плотно, что мне частенько приходилось давать знак, чтобы летчики увеличили дистанцию. Один из них показал, как падал в море "фиат", и поднял большой палец. Вера республиканских летчиков в наше мастерство была так сильна, что даже случайную удачу они готовы были рассматривать как закономерный исход боя.
   В течение недели группа сбила несколько "фиатов" и в полном составе вернулась в Мадрид, Мы были отозваны в тот период, когда все "потезы" вышли из строя, Наше дальнейшее пребывание в Альмерии не имело смысла. Участь южной провинции, к сожалению, была предрешена.
   Мы вернулись в Мадрид к началу новых больших сражений.
   Неожиданное задание
   После сильных воздушных боев в феврале (во время харамского сражения) наступило затишье. Надолго испортилась погода. Действия авиации были ограничены.
   Ранним мартовским утром на аэродроме началась неспешная жизнь. Достаточно было поднять голову, чтобы стало понятным - этот день, как и предыдущий, не внесет ничего нового в наш аэродромный быт. Горы прятались в облаках. Стоял легкий туман. Каждую минуту мог начаться дождь со снегом, который порядком нам надоел за последние дни.
   Неожиданно приехал Смушкевич. Его приезд насторожил. Наш старший авиационный командир в Испании никогда бесцельно по аэродромам не ездил, да еще в столь ранний час. Следовательно, надо ожидать задания. Но какое задание может быть по такой погоде? Очень быстро я узнал какое.
   Срочно требовались разведданные. Причина такой поспешности была непонятна. А еще непонятнее была необходимость разведать северо-восточное направление!. Мы туда почти никогда не летали. Фронт был развернут на юго-юго-запад, а тут, значит, надо проверять почти диаметрально противоположное направление глубокие тылы...
   Особенность фронтовой жизни в том и состоит, что самые неожиданные приказы воспринимаются как обычные. Северо-восток так северо-восток. Командованию, как говорится, виднее. Для разведки выделено мое звено. Небольшая задержка: обсуждается вопрос, надо ли лететь звеном. Звено может привлечь к себе внимание. И потом, в такую погоду можно потеряться, тем более что направление новое. Поэтому мне приказывают лететь одному. На всякий случай Смушкевич спрашивает: "Не заблудится?" "Нет", - отвечает командир.
   Я не боялся потерять ориентировку, потому что разведку предстояло вести вдоль крупных дорожных магистралей, Что там, на этих дорогах, могло вызвать столько беспокойства? Что-то вызвало, если сам Смушкевич приехал на аэродром ни свет ни заря...
   Я шел, прижимаясь к горам, в стороне от Сарагосского шоссе, которое мне следовало просмотреть. Но я не хотел быть обнаруженным раньше времени, поэтому сначала решил забраться на северо-восток стороной, а возвращаться над шоссе на бреющем.
   Когда вышел на магистраль, был просто ошарашен! "Вот тебе и "тихое" направление", - подумал я и почувствовал острое беспокойство: на много километров шоссе забили войска, которые сливались в одну очень длинную колонну. Голова колонны упиралась в небольшой городишко. Десятки и сотни автомашин, фургонов, повозок, пушек, каких-то странных броневиков (за броневики в неясном утреннем свете я принял легкие итальянские танки и танкетки). Такое количества техники, скопившейся на дороге на притяжении нескольких километров, мне еще не приходилось видеть. Все это безмолвно застыло на шоссе. Людей не было видно - солдаты спали.
   Я несся назад, как в лихорадке: колонны были нацелены на наш аэродром. Правильнее будет сказать, что нацелены они были на Мадрид, но наш аэродром находился как раз на пути их следования. Всю эту массу техники от нас отделяло пространство в каких-нибудь шестьдесят километров. На войне шестьдесят километров могут стать непреодолимыми, но в то утро между нами и обнаруженными войсками стояли только редкие республиканские посты и заслоны.
   Наземной обстановки я толком не знал. Мы, летчики, наземную обстановку изучали в зависимости от задачи на вылет. И если вникали в детали, то это относилось к определенному и достаточно узкому участку. Поэтому я хоть и всполошился, увидев колонны противника, однако всей серьезности обстановки не представлял. Только много лет спустя я узнал, насколько неожиданно для республиканского командования возникла эта угроза с северо-востока.
   В начале марта 1937 года Муссолини направил на поддержку Франко экспедиционный корпус, состоящий из четырех дивизий. Дивизии по тем временам были прекрасно оснащены оружием и средствами передвижения. Многие части имели опыт боев - они были переброшены из Африки.
   Передовые посты республиканцев, видя, что перед ними разворачиваются свежие неприятельские части, не торопились информировать об этом командование. Они явно недооценивали опасность. Сказалась неопытность младших республиканских командиров. Вспоминая ход боев на гвадалахарском направлении, дважды Герой Советского Союза генерал-полковник А. И. Родимцев позже писал: "Между тем от передовых частей 12-й дивизии все чаще и чаще стали поступать сведения о том, что итальянский корпус действительно перешел в решающее наступление. Только после этого в направлении Альгора - Сигуэнса была выслана авиаразведка, которая к 13 часам 8 марта донесла, что на французском шоссе обнаружены автоколонны и большое скопление пехоты и танков"{1} .
   Не помню точно, в какой именно день - 7 или 8 марта - я получил задание от Смушкевича, но, вероятно, Александр Родимцев, пробывший на гвадалахарском направлении от первого дня до разгрома экспедиционного корпуса, лучше меня знал последовательность событий. А я же хорошо запомнил, что первый вылет на разведку в тот день произвел рано утром. За этим вылетом последовали другие, и в тот день к этому шоссе я летал беспрерывно.
   ...Когда вернулся, эскадрилья уже была готова к заданию. Я доложил о результатах разведки, и это, очевидно, было не новостью, а подтверждением. Мне тут же было приказано вести группу на штурмовку. Ведомыми у меня шли Локадий и Пузейкин.
   И вот летим известным мне маршрутом. Показалась колонна. Снизившись до бреющего, начали бить по машинам из пулеметов. Шоссе ожило. Сонные итальянцы выскакивали из машин и фургонов в чем были и разбегались кто куда. Внезапность налета ошеломила их. Они метались под пулеметным огнем, даже не пытаясь отстреливаться. А И-15 носились над колонной, исхлестанной свинцовыми бичами. В колонне возникли пожары - нам удалось зажечь несколько машин.
   Израсходовав боекомплект, мы вернулись на аэродром. Когда приземлялись, другая группа И-15 уже была готова к взлету. Мне заправили самолет, и я снова пошел в качестве ведущего группы, но в штурмовке участвовать не стал, поскольку имел задание привести группу и немедленно возвращаться назад.
   Над Сото появилась эскадрилья бомбардировщиков Р-5, которой командовал Константин Гусев. Мне предстояло на этот раз лидировать их.
   А что же республиканское командование? Оно спешно перебрасывало батальоны на гвадалахарское направление. На это, конечно, требовалось время, и в течение первых дней сражения наша авиация сыграла важную роль в сдерживании неприятельских колонн. Несмотря на плохую погоду, наши самолеты беспрерывно бомбили и штурмовали колонны экспедиционного корпуса. Преимущество республиканцев в воздухе в этой операции было очевидным. И когда ход сражения был изменен в пользу войск республики и началось преследование отступающего противника, авиация вновь отличилась, добивая остатки фашистских дивизий. В результате двухнедельных боев итальянский экспедиционный корпус понес большие потери. Угроза с северо-восточного направления была ликвидирована.
   ...Мы по-прежнему защищаем Мадрид. Наши летчики-бомбардировщики летают над всей Испанией. Они летают на отечественных машинах СБ без прикрытия - нам за ними не угнаться. У СБ скорость больше, чем у И-15, "хейнкеля" и "фиата". СБ хорошо вооружен. Когда эти бомбардировщики идут плотным строем, то лучшей их защитой от неприятельских истребителей является плотность заградительного огня и скорость. Хорошая машина!
   Истребителей из соседних групп в оперативных целях иногда перебрасывают на другие участки фронта, а мы постоянно находимся в Сото. В этом для нас есть и свои преимущества Мы прекрасно освоили район боевой работы и можем ориентироваться в нем с закрытыми глазами. Мы изучили все подходы и излюбленные маневры фашистов, Мы научились диктовать им в воздухе свои условия. Мы стали опытными воздушными бойцами. Не случайно четыре человека из состава нашей группы были удостоены высокого звания Героя Советского Союза: Павел Рычагов, Николай Шмельков, Иван Копец, Карп Ковтун (посмертно).
   Но с каждым месяцем все меньше остается товарищей, с которыми я начал воевать в октябре тридцать шестого года. Некоторые погибли, других постепенно отзывают на родину. Весной тридцать седьмого года мы распрощались и с Рычаговым: он убыл домой. Командовать группой стал Александр Петрович Осадчий - тоже земляк, летчик киевской бригады.
   А фашисты уже не те, что были осенью тридцать шестого года. Война приняла затяжной характер. Спеси у них поубавилось, и в воздухе они ведут себя осторожно, напролом не лезут. Обычно после каждого неудачного наступления, после каждой серии боев на земле и в воздухе возникает пауза. Фашисты начинают перегруппировываться, подтягивать свежие силы. Мы тоже готовимся.
   В такие дни, как правило, есть время засесть за письма.
   Написав как-то очередное письмо, иду искать Агафонова с намерением съездить в Мадрид. Застаю его в состоянии творческого экстаза. Поскольку никаких тайн между нами нет, заглядываю ему через плечо и читаю примерно такой показательный текст: "Вчера опять играли в футбол. Каждый день играем, и все с одной и той же командой. Я здорово похудел. Команда та - неважная: одних грубиянов набрали. Витьку стукнули по ноге - теперь недели две похромает. Пришлось дать тому сукину сыну по башке..." И дальше в том же духе. Необходимость соблюдать секретность нашего пребывания в Испании превращает писание писем в мучительную процедуру. Страстью к сочинительству Паша никогда не отличался и, когда он вывел последнее слово, посмотрел на меня горделиво, как человек, открывший в себе природный дар. "Дать по башке" - это каждому из нас гораздо привычней, чем упражняться в подобных писаниях. Мы вдвоем перечитываем Пашино сочинение и решаем, что комар носа не подточит.
   В письмах мы постоянно изображаем себя этакими атлетами-здоровяками, но к лету тридцать седьмого года в этом была изрядная доля преувеличения. За год до описываемых событий я весил полноценных восемьдесят пять килограммов, а в тот день, когда мы редактировали Пашино письмо, во мне едва набиралось шестьдесят пять. Мои друзья выглядели не лучше. Сказывалось постоянное нервное перенапряжение. Это, может быть, не так заметно на земле, но становилось все более очевидным в воздухе. Ребята стали допускать ошибки - результат притупления реакции. Только жестокий опыт прошедших боев и индивидуальное мастерство летчиков помогали нам диктовать свои условия в воздухе над Мадридом, хотя с каждым днем у фашистов появлялось все больше новых пилотов.
   Но вот и нам на смену прибыл отряд истребителей. Его возглавляют Михаил Якушин и Анатолий Серов. Николая Мирошниченко, Павла Агафонова, меня и еще нескольких человек оставляют для того, чтобы на первых порах мы помогли освоиться нашим товарищам. А это - сильная группа. Не надо было быть провидцем, чтобы понять: эти бойцы начнут новый этап борьбы и, может быть, достигнут большего, чем мы. Должны достичь - они ведь начинают не с нуля, они уже могут избежать многих промахов и ошибок, которые мы допускали на первых порах.
   Мы по-прежнему наведываемся в гости к журналистам. Как правило, в каждый свободный вечер или день садимся с Агафоновым в машину и катим в отель "Палас". Друзья по-прежнему радушно встречают нас, сообщают новости, снабжают свежими газетами. Когда они работают, мы с Агафоновым хозяйничаем в их комнатах, которые скорее напоминают редакционные кабинеты, чем жилое помещение. Я продвигаюсь по комнате, цепляясь за стулья здоровенным маузером он болтается у самых коленей в деревянной кобуре. Маузер мне подарили испанцы после боя с "хенкелями", я горжусь именным оружием, всюду таскаю его с собой, хотя Кармен говорит, что выгляжу я забавно Да, действительно, я уже не тот плотный малый, который с изяществом циркового слона впервые ввалился в эту комнату несколько месяцев назад. Штатский костюм порядком пообвис на мне, берет лежит на голове лепешкой, и этот маузер, через который я, по словам Романа, умудряюсь чуть ли не переступать, чтобы не запутаться в ремнях,- все это, говорит Кармен, делает меня находкой для объектива его кинокамеры. Он шутит, но смотрит на нас с грустью. Вскоре наша троица получает приказ отправляться в Валенсию. Это - путь домой.
   Уезжали мы неожиданно - так же, как приезжали. Но мне кажется, чти лучше всего привести здесь выдержку из письма Леонида Кальченко - он точно описал те чувства, которые мы испытывали при отъезде. Вот как вспоминает он свой отъезд: "Пришел на КП, мне говорят: "Подан автобус, сейчас же садитесь. Поедете в Валенсию, оттуда - домой". Все мы тихо зашли в автобус и уехали, не смогли даже ни с кем проститься. В душе было полно радости, что едем домой, а из глаз, помимо нашей воли,- слезы ручьем: казалось, сами уезжаем, а своих братьев оставляем...
   Прошло много-много времени, а всякий раз, как вспоминаю о погибших товарищах, хочется снять шляпу и низко-низко поклониться во славу им. И пусть им земля будет пухом.
   Сейчас нахожусь на пределе своей жизни, а как вспомню отъезд, то сердце щемит - все кажется преступлением, что не успел проститься с товарищами..."
   Возвращение
   Пароход оказался английским и шел в Одессу с грузом фруктов. Кроме нас на борту были летчики из других эскадрилий, танкисты, артиллеристы - человек сто в общей сложности. Были и раненые.
   Сопровождать в море нас вышли два республиканских эсминца.
   Начался артиллерийский обстрел. Английский капитан вывел судно из-под обстрела и повел его не в Одессу, а к африканскому побережью. Дня два мы укрывались в одном из алжирских портов. Потом пошли курсом на Одессу.
   После Босфора нас уже нельзя было загнать в каюты. Английские моряки не говорили ни слова по-русски, но вежливо улыбались, встречая кого-нибудь из нас у борта. Мы часами простаивали неподвижно, глядя в морской простор, в котором вот-вот должны были обозначиться очертания родных берегов.