А вслух она сказала:
   — Прощайте, маркиз! Вы прочли мне трогательную проповедь о тщете королевской власти и ничтожности страстей. Я поразмышляю на досуге над вашими словами.
   Как описать чувства, бушевавшие в этот миг в душе Панигаролы?! С адским коварством Екатерина пробудила в его сердце жестокую ревность. Марийяк! Инок в последнее время совсем не думал о нем. Монах так ярко представлял себе терзания Алисы, так мучился без нее, что невольно ощутил нежность и сострадание… Он даже почти простил ее! Панигарола грезил о том, как в один прекрасный день придет к ней с малышом Жаком-Клеманом и объявит бедняжке: «Вы немало перенесли, искупая свои злодеяния! Так прижмите же теперь к груди вашего ребенка!»
   Мечты Панигаролы, его напрасные попытки обрести покой никак не включали в себя воспоминания о графе де Марийяке. Екатерина Медичи ловко воскресила образ удачливого соперника. Монаха снова охватил огонь безумной страсти: Панигарола собирался простить свою бедную возлюбленную, однако вовсе не стремился сделать счастливым ее жениха! В это мгновение монах ненавидел Марийяка столь же люто, сколь пылко обожал Алису.
   — Ее возлюбленный, — еще раз прошептал Панигарола.
   — Вы сочувствуете и ему тоже? — поинтересовалась Екатерина. — Заверяю вас: он бы вряд ли испытал к вам сострадание…
   Панигарола вдруг осознал, что хочет прикончить Марийяка: Алиса не должна доставаться никому, и Значит, Марийяку придется умереть.
   — Пусть она живет… наслаждаясь покоем, если сможет… — прохрипел Панигарола, — но он… нет… он погибнет!
   — Господь с вами! — вскричала королева. — Что вы собираетесь предпринять?
   — Я? Ничего! Однако вы, Ваше Величество, можете сделать все, что захотите!
   — Не спорю! Но зачем мне заниматься этим? Пусть Марийяк и Алиса, которые без ума друг от друга, венчаются, пусть отправляются в свою Наварру… Мне-то что за дело?
   — А для чего вы приехали ко мне? — взорвался Панигарола. — Вы же — королева, причем — самая могущественная среди всех христианских государей. Папа римский считает вас вершительницей судеб всего крещеного мира. И я говорю вам, великой королеве, в лицо дерзости! Вам, верной дочери и ярой защитнице католической церкви, я откровенно признаюсь, что так и не пришел к Господу. А вы не велите бросить меня в тюрьму — для устрашения всех безбожников! Стало быть, я необходим вам, мадам, потому вы так милостиво и выслушивали мои речи. Необходим — ибо вы решили обрушить на кого-то с моей помощью свою месть, необходим — ибо вы хотите, чтобы я воплотил в жизнь ваши очередные чудовищные планы. Что ж, я согласен! Приказывайте — я повинуюсь. Ненадолго я вернусь в мир живых. Потом, когда я убью человека, которого она любит, меня ждет смерть от ваших рук. В этом я не сомневаюсь…
   — Ну слава Богу! Наконец-то передо мной — прежний Панигарола, — улыбнулась довольная Екатерина. — Будем считать, что я пропустила мимо ушей всю вашу болтовню. Да, вы потребовались королеве, и именно поэтому я нанесла вам визит. Мне известна ваша ненависть к Марийяку, она пригодится для осуществления моих замыслов.
   — Итак, я весь внимание, мадам! Если я утоплю свою ревность в крови соперника — я отдам вам душу!
   — Я принимаю ваш дар, — с угрюмым хладнокровием заявила Екатерина.
   Ни сочувствия, ни страсти, ни боли — ничего уже не было в сердце Панигаролы; только ненависть, жестокая ненависть разрывала его на части. Екатерина, не сомневавшаяся теперь, что инок выполнит все ее приказы, деловито принялась излагать свой план. И ледяная невозмутимость королевы пугала больше скорбного отчаяния Панигаролы.
   — Так, каковы же наши цели? — спокойно произнесла Екатерина Медичи. — Вы не желаете, чтобы Алиса обвенчалась с единственным мужчиной, который ей дорог. Вы мечтаете покончить с ним? Да, мечтаете. Однако вам бы еще хотелось навсегда скрыть от Алисы имя человека, виновного в этом преступлении. Вы же обожаете ее и до сих пор тешите себя сладкими надеждами… Так вот, я все это легко устрою — с вашей помощью, разумеется.
   — Повелевайте! — твердо проговорил монах.
   — Итак, слушайте. Ваши блистательные проповеди принесли вам славу; вы — властитель умов и душ. Ныне вы храните молчание. Таков ваш каприз. Но теперь я обращаюсь к вам с просьбой: возобновите свои выступления, пусть ваш голос гремит во всех храмах Парижа; клеймите и призывайте…
   — Ах, до проповедей ли мне сейчас!
   — Сумасшедший! Вы что, не помните? Марийяк же — гугенот!
   Инок горько вздохнул, но ничего не ответил.
   — Сейчас мы заключили с ними мир — хочется верить, что надолго, — произнесла королева. — Но есть среди гугенотов человек сто, вечно рвущихся в бой; взывать к их здравому смыслу бесполезно. Вот их-то и нужно уничтожить. Вы поняли меня, Панигарола? Засадить их в тюрьму я не могу: это вызовет новую смуту. Но если они падут жертвами народного негодования… Ну, например, погибнут во время волнений, которые вспыхнут в столице… Государя, естественно, возмутит эта расправа, и он сурово покарает убийц. Я тоже, разумеется, осужу действия фанатиков… И после этого католики и протестанты будут жить в мире и согласии. Но как же нам осуществить мой план? Во-первых, накалять страсти, то есть, откровенно говоря, подстрекать толпу… Мы выпустим хищника на свободу и покажем ему добычу. Вот тут-то нам и понадобится ваше несравненное ораторское искусство!
   Если вы пожелаете, то быстро раздуете почти угасшее пламя ненависти. Стоит вам заговорить с амвона, как Колиньи, Телиньи, Конде, Марийяк и еще сотня гугенотов будут сметены с лица земли. Их уничтожит страшная и грозная сила — народ Парижа. Так проповедуйте же! Не щадите никого! Можете даже ругать короля за пособничество еретикам, я разрешаю! И тогда вы расправитесь с любовником Алисы де Люс… Итак, отвечайте… Могу я рассчитывать на вашу помощь?
   Панигарола безмолвствовал, но глаза его дико сверкали. В его больном мозгу уже зародились слова, с которыми он обрушится на гугенотов. Монах погрузился в ужасные мечты: он увидел себя, бросающего с амвона призывы, от которых быстро звереет чернь… И скоро от его проповедей заполыхают дома и потекут кровавые реки, а он тогда явится к Алисе и воскликнет:
   — Погляди, Париж пылает! Всюду — разрушения и смерть! Чтобы уничтожить Марийяка, я стер с лица земли целый город!
   Панигарола, уже не владея собой и дрожа, как в лихорадке, сжал руку Екатерины и прохрипел:
   — Завтра же, Ваше Величество, завтра же мои проповеди зазвучат в храме Сен-Жермен-Л'Озеруа.
   — А все прочее — уже не ваша забота, — улыбнулась Екатерина. — И поверьте мне, маркиз: порой сбываются самые фантастические желания. У меня нет сомнений: она обязательно полюбит вас.
   — Меня? Никогда… — с горечью прошептал Панигарола.
   — Да! Алиса отдаст вам свое сердце… Ее натура для меня — открытая книга. Ваши мольбы лишь раздражают ее, но когда вы войдете в ее дом как триумфатор, на которого со страхом взирают недруги, она тоже посмотрит на вас иными глазами… Пока же мы займемся тщательной подготовкой к осуществлению наших планов.
   — Что вы имеете в виду?
   — Поздним вечером сотня гугенотских домов будет особым образом помечена. А утром их охватит пламя… Вряд ли обитателям этих домов удастся спастись…
   — Вам известно, где живет сейчас Марийяк?
   — Разумеется! Он живет во дворце Колиньи. Сам адмирал умрет первым, а потом придет очередь Марийяка. Все продумано, и уже известен срок…
   — И когда же?
   — В воскресенье, двадцать четвертого августа. Это день святого Варфоломея.
   — Что же, ступайте с Богом, Ваше Величество, — промолвил инок. — Мне же нужно поразмыслить над тем, что я скажу своей пастве.
   Екатерина посмотрела на Панигаролу, и ей стало ясно, что уговаривать монаха больше не придется: его глаза подернулись пеленой, от него веяло грозной мощью и неукротимой ненавистью. Королева покинула келью; шепнув пару слов настоятелю, снова появившемуся в коридоре, она заторопилась в приемную, где сидела сопровождавшая ее дама, и скоро обе они разместились в экипаже.
   Юная спутница Екатерины безмолвствовала.
   — Тебя не интересует, о чем мы толковали? — осведомилась королева с деланной небрежностью.
   Молодая дама подняла вуаль. Это была Алиса де Люс.
   — Ваше Величество, — пролепетала она, — разве я осмелюсь расспрашивать вас?
   — Я позволяю, можешь задавать мне вопросы… Не решаешься? Что ж, в таком случае я сама удовлетворю твое любопытство. Он простил тебя!
   Алиса де Люс затрепетала.
   — Ваше Величество… — еле слышно прошептала она.
   Королева тут же сообразила, в чем дело.
   — Ну конечно! Та бумага… Ты это имела в виду? Я отдала документ Панигароле: ему хочется самому вручить его тебе. Скажу больше! Он желает тебе счастья, ничем не омраченного счастья… Ты встретишься со своим ребенком, Алиса, и отныне не расстанешься с ним!
   Алиса де Люс побелела, как полотно.
   — Господи! — вскричала Екатерина. — Как это я запамятовала! Ты же скрываешь от Марийяка, что имеешь сына. Ну что ж, ты не увезешь малыша с собой; он по-прежнему будет жить в обители.
   Читателю уже ясно, что королева от души поиздевалась над своей фрейлиной, пока экипаж катил в Лувр.
   А Панигарола тем временем спустился в монастырский сад и зашагал к дальней тропинке, по которой любил прогуливаться.
   Мы уже говорили, что Панигарола пользовался в обители неограниченной свободой. Он мог появляться и исчезать, когда ему вздумается. Обычно он ни с кем не общался: братия побаивалась Панигаролу, считая его знатоком оккультных наук.
   Побродив по дорожке, монах опустился на лавку, склонил голову на руку и погрузился в размышления. Он не заметил, как наступила ночь, и встрепенулся лишь тогда, когда ощутил рядом чье-то присутствие. Возле него присел настоятель кармелитского аббатства, человек знаменитый и очень влиятельный; многие считали его истинным праведником.
   — Вы в раздумьях, брат мой? — улыбнулся старец Панигароле. — Нет, нет, вам не нужно вставать передо мной!
   — Монсеньор, — произнес инок, — я и в самом деле размышляю. Размышляю о том, что скажу завтра парижанам.
   — Только это меня и интересовало, — ласково промолвил аббат. — Не буду вас отвлекать, брат мой. Я распоряжусь, чтобы все викарии и кюре обязательно были завтра на вашей проповеди в Сен-Жермен-Л'Озеруа… А еще я сообщу в Рим, что настал урочный час… Но разрешите, брат мой, кое-что посоветовать вам…
   — Я с радостью выслушаю вас, монсеньор.
   — Слова, с которыми вы завтра обратитесь к своей пастве, должны быть очень четкими и ясными. Ведь в храме будут не только обычные прихожане, но и лица духовного звания. Вы же понимаете: наши милые кюре не отличаются большим умом. Им необходимо внятно растолковать, что именно они обязаны делать. В общем, брат мой, они должны получить от вас недвусмысленные инструкции. Ибо души священников, так же как и сердца других наших сторонников, объяты благородной страстью к борьбе с еретиками. Но святые порывы верных сынов Церкви были грубо подавлены. И теперь многие боятся сказать вслух то, что думают. Нужен сигнал… и заслышав трубный глас, истинные католики возьмутся за оружие… А призовете их к этому именно вы!
   — Не сомневайтесь, монсеньор: я сделаю все, что в моих силах, — поклонился Панигарола.
   — Значит, — проговорил аббат, поднимаясь, — надо ждать великих свершений. Благословляю вас, брат мой…
   Настоятель перекрестил опустившего голову инока и заспешил прочь. Панигарола же зашагал туда, где жили послушники. Их комнатки отделяла от монашеских келий стена с низкой дверью. Панигарола прошел через нее, миновал двор и оказался возле маленького домика. Там, в небольшой комнатке, где мерцал неяркий светильник, крепко спал малыш. Инок замер у его постели и долго глядел на мальчика. По щекам Панигаролы струились слезы; подавляя рыдания, он тихо говорил:
   — Мое дитя… О, мое дитя! Если бы ты был дорог ей! Тогда, возможно, она бы относилась лучше и ко мне!..
   На другой вечер святой отец Панигарола появился в храме Сен-Жермен-Л'Озеруа. Послушать монаха прибыл сам архиепископ Парижский. Епископы Вигор и Сорбен де Сент-Фуа, королевский исповедник, каноник Вильмюр и церковный капитул в полном составе, аббаты, священники и викарии из всех приходов — почти три тысячи духовных лиц собрались в обширном соборе, двери которого заперли перед началом службы. Из мирян в храм смогло попасть не более двух десятков человек, среди которых были герцог де Гиз, маршал де Таванн, канцлер Бираг, герцог де Невер, маршал де Данвиль, прево Шаррон, оружейник и ювелир Крюсе, мясник Пезу, хозяин книжной лавки Кервье и поэт Дора.
   Кроме того, у самого входа теснились предводители отрядов вооруженных горожан, сотники и даже десятники; их тоже пригласили на эту проповедь.
   Пока гремел голос Панигаролы, никто, казалось, не смел вздохнуть. Но когда монах замолчал, присутствующих внезапно охватила дрожь. Однако все мирно разошлись… И тогда из-за колонны выскользнула дама; никем не замеченная, она весь вечер внимательно наблюдала за происходящим. Это была королева Екатерина Медичи. Ее пылавшие ненавистью глаза нашли Генриха де Гиза, еще не покинувшего храм, и она злобно прошипела себе под нос:
   — Герцог де Гиз истребит гугенотов! Однако чего не бывает в сражении! Господь милостив — и, возможно, меткий удар какого-нибудь подлого еретика или доброго католика навсегда лишит нас общества герцога де Гиза. А короля и устранять не нужно — он сам скоро отправится на тот свет. И тогда мой обожаемый сын Генрих унаследует французский трон!
   Королева стремительно вышла из храма, села в поджидавший ее экипаж и в сопровождении эскорта из нескольких дворян уехала в Лувр.
   Назавтра, вдохновленные примером Панигаролы, все парижские проповедники яростно обличали еретиков. Толпа выплескивалась из храмов на улицы, громко понося гугенотов.
   Те несколько встревожились, видя, как вновь разгорается ненависть, которую уже считали навсегда угасшей. Но король по-прежнему каждый день приглашал протестантских вельмож играть с ним в мяч; с Колиньи же Карл IX вообще не расставался и на охоту ездил только в окружении гугенотов. Так, что мало-помалу страхи рассеялись.
   К тому же все были заняты подготовкой к свадьбе Маргариты Французской и Генриха Беарнского.

Глава 10
ВСЕОБЩЕЕ СЧАСТЬЕ

   Пришло время, дорогой читатель, когда, подобно путнику, медленно поднимающемуся по крутому склону, нам следует остановиться, перевести дух и оглядеться вокруг. Писатель вполне может сравнить себя с опытным шахматистом: прежде чем двинуть в бой фигуры на доске, он должен оценить позицию каждой из них и взвесить все шансы на успех. Но, заметим, путешественник или шахматист могут руководствоваться только собственной волей, скромный же повествователь вынужден лишь наблюдать за словами и поступками других людей.
   Добавим еще несколько слов для читателей, внимательно следящих за нашим рассказом. В нашем сочинении отражены великие исторические потрясения. Однако мы прибегали и к вымыслу; но не для того, чтобы придумывать персонажей или факты, а исключительно для того, чтобы, основываясь на реальных словах или событиях, воссоздать поступки и действия людей, подобно тому, как великий Кювье [10] восстанавливал по сохранившимся позвонкам облик древнего животного.
   Приведем один пример. До нас дошли сведения, что Ортес, виконт д'Аспремон двадцать четвертого августа прогуливался с собаками по парижским улицам и натравливал псов на несчастных гугенотов. Мы же, не отступая от исторической правды, реконструируем в нашем рассказе всю эту сцену, стремясь описать и расположение духа виконта, и обстановку в городе, и действия толпы.
   Итак, читатель, остановимся на склоне горы и оглядим окрестности с высоты птичьего полета.
   Истинным вдохновителем ужасной трагедии явилась королева Екатерина Медичи. С помощью ловких интриг она организовала два преступления, из которых извлекала огромную выгоду и которые должны были произойти одновременно: истребление гугенотов и убийство Деодата. Екатерина опасалась, что гугеноты окажут поддержку молодому честолюбивцу Генриху Наваррскому в его стремлении взойти на французский трон. Боялась она и Гизов, мечтавших, как она понимала, о короне Франции. Страшил королеву и ее собственный внебрачный сын Деодат, граф де Марийяк: если кому-нибудь станет известно, что Екатерина — мать незаконнорожденного ребенка, она будет навеки обесчещена.
   И вот королева решила уничтожить гугенотов руками Гизов, убрать Гизов с помощью гугенотов и извести своего сына, навсегда похоронив тайну его появления на свет.
   Деодат! Имя его означает — «отданный Богу». Когда-то несчастный молодой человек избежал этой участи, но вот-вот исполнится пророчество, звучащее в его имени. Господь уже ждет бедного страдальца…
   Давно ли задумала Екатерина чудовищное избиение гугенотов? Читатели уже знают, что к религии королева была скорее равнодушна и, видимо, легко согласилась бы «слушать мессу по-французски». Но. Екатерина Медичи чувствовала в Жанне д'Альбре сильную соперницу. До самой смерти королевы Наваррской она боялась, что Жанна отберет у ее сыновей французский престол. Екатерина ловко воспользовалась всеобщей ненавистью к еретикам. Сначала она хотела лишь избавиться от властительницы Беарна. Потом, когда гугеноты прибыли в Париж, когда они оказались в ее власти, сама судьба натолкнула Екатерину Медичи на мысль окончательно расправиться с протестантами во Франции.
   Эта резня исподволь готовилась еще задолго до того, как было решено истребить всех гугенотов до последнего человека.
   Если все пройдет успешно, то после кончины Карла IX, которой уже недолго ждать, у его брата герцога Анжуйского не останется соперников и он спокойно займет французский трон, Екатерина же будет полновластно управлять страной от имени своего любимого сына.
   Все уже было подготовлено: через Алису и Панигаролу королева контролировала каждый шаг Марийяка; Карл IX, трепетавший от ужаса при мысли о том, что гугеноты собираются убить его, беспрекословно выполнял все распоряжения матери; Гизы и их сторонники могли в любую минуту ворваться в город, размахивая оружием и горящими факелами. Потому-то Екатерина и пребывала в редком для нее состоянии счастливого умиротворения.
   Поговорив о королеве, обратимся теперь к графу де Марийяку: переключимся с матери на сына. И узнаем, что Деодат тоже был безмерно счастлив. Во-первых, бедный юноша решил, что пробудил в сердце Екатерины теплые чувства. Он вообразил, что королева вскоре назовет его своим сыном. Во-вторых, Марийяк больше не сомневался, что Алиса де Люс по-настоящему любит его. Неясные подозрения, мучившие Деодата, развеялись в прах после заверений Екатерины. Марийяк несмотря ни на что всегда боготворил Алису де Люс, теперь же он убедился, что ему отвечают взаимностью. Через несколько дней он должен был обвенчаться со своей суженой. Только одно грустное событие омрачало радость Деодата — смерть королевы Наваррской, женщины, перед которой он преклонялся. Но юноша успокаивал себя тем, что обрел теперь родную мать и обожаемую возлюбленную. Да, счастье графа де Марийяка было безграничным!
   Кончина королевы Жанны внесла умиротворение и в душу Алисы де Люс. Лишь Жанна д'Альбре могла отвратить Деодата от Алисы, лишь она могла рассказать юноше, что Алиса — шпионка Екатерины Медичи… Но теперь королева Наваррская мертва, и Алисе больше нечего бояться. Екатерина Медичи поклялась щедро вознаградить ее за службу, и Алиса не сомневалась, что скоро станет женой Марийяка. Ей хотелось верить, что после стольких горестей и бед к ней наконец пришло счастье, купленное такой дорогой ценой.
   Карл IX равнодушно ожидал грандиозных потрясений, которые предсказывала его мать. Ему не было известно, что именно должно случиться; однако король тешил себя надеждой, что наступит конец распрям, битвам и прочим ужасам. И тогда он будет носиться верхом по рощам и лугам, охотиться на вепрей и ланей, не боясь того, что какой-нибудь дворянин из свиты выстрелит ему в спину. Он будет с наслаждением наигрывать на охотничьем рожке — в общем, просто вести нормальную и приятную жизнь. И тогда, верил король, он излечится от душевного недуга, который при малейшем напряжении напоминал о себе жестокими припадками. Карл будет тихо и мирно править своей страной и пользоваться всеми радостями жизни. К его услугам будет все самое замечательное, чем только может похвастаться Франция: роскошь дворцов, мудрость ученых, сияние искусств.
   Король любил стихи и мечтал видеть при дворе поэтов; ему нравились красивые вещи, и он хотел пригласить лучших ювелиров и резчиков; Карл обожал охоту и желал бы встречаться с теми, кто разделял его страсть. Так он и собирался жить, приятно проводя время: то гоняясь за оленями, то занимаясь резьбой по металлу, то посвящая дни стихам — безмятежное существование, никаких гугенотов, никаких католиков, никаких войн, слез и крови.
   Переодевшись в костюм обычного горожанина, он сможет без опаски гулять по улицам своего милого Парижа, заходить порой в какой-нибудь погребок, а потом отдыхать у Мари Туше, к которой Карл относился с тихой и глубокой нежностью. Вот каковы были устремления этого двадцатилетнего монарха с наивной детской душой. Все прочие дела он собирался передать в руки министров и чиновников, парламента и советников, которым надлежит заботиться о процветании страны.
   Именно такую жизнь и обещала сыну Екатерина; король не очень-то верил матери, однако с нетерпением ждал наступления светлых дней. Конечно, подобные мечты слишком прекрасны, чтобы стать явью. Но в конце концов… королева-мать так энергична, и раз уж она дала слово, значит, что-то да осуществится… Король Карл IX надеялся… надеялся, что счастье вот-вот придет к нему…
   Его Величество был любезен со всеми. Он улыбался католикам, гугенотам, своей матери и брату Генриху, которого терпеть не мог. Карл улыбался Генриху Беарнскому, которого боялся, и адмиралу Колиньи, которого собирался с помощью Екатерины свести в могилу… И улыбался король очень искренне…
   Карл даже выглядеть стал лучше: лицо его все еще казалось бледным, но уже не путало мертвенной белизной; часто короля видели веселым. В глазах его загорались порой шаловливые огоньки, а в осанке появилась горделивость. Свита недоумевала, Гиз волновался, Екатерина ломала голову… Королевский двор не мог понять, что так изменило Карла IX.
   А дело было в том, что Мари Туше произвела на свет младенца — симпатичного, пухленького мальчугана, голосистого и беспокойного. Бог даровал Карлу IX сына! Родился новый представитель династии Валуа, и король уже размышлял, какой титул получит его ребенок. Карл намеревался окружить малыша нежной заботой, но для этого необходим был мир, о котором столько твердила королю его достойная матушка Екатерина Медичи.
   Так отправимся же теперь в особнячок Мари Туше…
   Мы увидим молодую мать у детской колыбельки. Едва окрепнув после родов, Мари полностью посвятила себя ребенку. Сердце этой простой горожанки было неиссякаемым кладезем нежности и любви. Каким уютным и теплым был дом Мари! Каким чистеньким и непритязательным! Впрочем, в этой милой непритязательности таилась и капелька кокетства. Кроватка, в которой лежал младенец, уже имевший титул герцога Ангулемского, размещалась в спальне, где стояла светлая мебель орехового дерева. Стену украшал великолепный портрет Карла IX: государь, одетый как обычный парижанин, улыбался с полотна своей возлюбленной. Глядя то на ребенка, то на изображение его отца, улыбалась и Мари.
   Мари Туше обожала короля, но величие престола пугало ее. Она мечтала о тихой спокойной жизни; она бы предпочла, чтобы ее избранник оказался не монархом, а скромным горожанином. Мари умоляла Карла не делать ребенка несчастным, подождать и не присваивать сыну титула… но государь лишь улыбался в ответ. Ему хотелось приблизить дитя своей любви к трону…
   Обратимся теперь к другим персонажам нашей истории. Панигарола грезил в монастыре об истреблении гугенотов и о гибели Марийяка, своего удачливого соперника. Удивительной личностью был этот инок: чудовищная ненависть в его душе выросла из любви, и, сам того не осознавая, он стал слепым орудием Святой Инквизиции.
   Герцог де Гиз собирался добиться самого блистательного успеха в своей жизни. Его замысел был исключительно прост: король явно плохо защищает католическую церковь и не торопится спасать истинную веру и истреблять еретиков; значит, во главе католического воинства должен встать Гиз. Стычки гугенотов и католиков перерастут в грандиозное сражение на улицах французской столицы. И тогда Гиз заявит во всеуслышание, что король покровительствует еретикам. Когда начнется бойня, загорятся дома, хлынут потоки крови и толпа вконец озвереет, Генрих де Гиз ворвется в Лувр. Друг гугенотов Карл IX будет низвергнут. Маршал де Таванн — сторонник Гиза, а Данвиль, в свою очередь, говорил, что предоставит герцогу три тысячи кавалеристов, которые уже направляются в Париж, и четыре тысячи пеших солдат, вооруженных аркебузами; комендант Бастилии уже приготовил секретную камеру для Карла IX… А если тот вдруг решит сопротивляться и звать на помощь стражников, то де Коссен, капитан королевских гвардейцев, которым поручена охрана Лувра, арестует Карла. И вот тогда Гиз прекратит резню: таким образом он не утратит популярности среди католиков, сохранив репутацию яростного противника еретиков, и добьется симпатии гугенотов, положив конец кровавому разгулу.