Страница:
Мелодичный и нежный голос девушки разносился над морем среди ночной тишины, вливая в душу Сердара волнующие воспоминания.
О, нежная сестра кустарников цветущих,
О, роза дикая чистейшей белизны,
Вдыхая аромат твоих цветов душистых,
Склоняюсь пред тобой… Мой трепет слышишь ты?
Последний звук уже замер, а Сердар все еще продолжал слушать. Этот голос, это был голос Дианы, рассеял его последние сомнения.
Он подошел к колокольчику и позвонил… Вошел слуга.
– Скажи Нариндре, что я прошу его сойти ко мне вниз.
Пять минут спустя тяжелая портьера, скрывающая дверь, откинулась и вошел махрат. Приложив руку к сердцу, он склонил голову, как это обыкновенно делают местные жители, приветствуя своих близких друзей.
– Сахиб желал меня видеть? – спросил он.
– Да, мой честный Нариндра! Садись, мне нужно поговорить с тобой.
Махрат сел на циновке напротив своего друга. Долго, несколько часов говорили они между собой, говорили тихо, хотя знали, что никто не слышит их, но в таких случаях голос должен звучать в унисон с мыслями, которые он передает…
Когда Нариндра покидал каюту Сердара, его красные, сверкающие глаза ясно показывали, что он плакал, а нужно было, я думаю, сильное волнение, чтобы заставить плакать сурового махратского воина. Выходя, он судорожно пожал руку своего друга и сказал:
– Брат, успокойся… мы его спасем!
На «Диане» все, кроме первой вахты, спокойно спали. Барбассон-Шейк-Тоффель держал корабль на военном положении, и араб, исполнявший обязанности старшего помощника, прохаживался по возвышенному юту, когда впередсмотрящий закричал:
– Парус по правому борту, впереди!
Барбассон, спавший, как всегда, одним только глазом в своей каюте на палубе, какие бывают на пароходах, плавающих в тропических морях, мгновенно соскочил с койки… но не успел переступить порог спардека[45], как вновь послышался крик:
– Парус слева по борту, сзади!
– Клянусь бородой Барбассонов! – воскликнул капитан. – Вот мы и доигрались! Держу пари, что мы попали в самую середину английского флота.
– Парус слева по борту, впереди! – продолжал бесстрастный голос матроса.
Барбассон бросился на ют с биноклем в руках и начал считать: один… два… три… четыре… пять.
А матрос продолжал:
– Парус справа по борту, сзади!
– Пять… – говорил Барбассон, – пять… посмотрим! Будет, наверное, и шестой, надо добрать до полдюжины… вот он и есть направо… из всех шести… он меньше других, это авизо… он заместо шпика у эскадры. Началось! Милые мальчики, только шесть английских кораблей, и мы посреди них! Пусть пятьсот девятнадцать миллионов дьяволов обглодают мой скелет, если на этот раз все мы еще до следующего восхода солнца не будем болтаться на рее адмиральского судна… что вы скажете, генерал? – обратился Барбассон к своему другу Барнету, который случайно не спал и вышел на палубу подышать свежим воздухом.
– Вам это лучше знать, чем мне, – отвечал Барнет.
– Шансов никаких! – сказал капитан. – С этими разбойниками, из которых состоит наш экипаж, без документов, с Сердаром на борту, дело наше ясно.
– Как! Без документов?
– О нет! У нас есть разрешение маскатского султана, нашего, так сказать, патрона. Но шхуна из Маската, вы понимаете, чем это пахнет?.. Пиратами, разбоем, черными невольниками, всем чем хотите, и потому лучше его не показывать, тогда нас скорее повесят и без всяких объяснений… Они идут эскадрою в две линии, по направлению к Бенгальскому заливу… Первые суда прошли мимо, не заметив нас, но скоро наступит день, и тогда берегись!.. Надо будет поднять флаг, и, если у них появится какое-нибудь сомнение, сейчас же выстрел из пушки… это чтобы мы остановились, шлюпку на воду, и с полдюжины этих английских омаров обыщут нас с палубы и до трюма… Ну, а там дело наше ясно, говорю тебе, дружище!
– Я американский гражданин, и хотелось бы мне посмотреть…
– Та… та… та! Американец ли, поляк, кохинхинец[46], англичане на море смеются над всеми… А что, если разбудить Сердара, дорогой Барнет, дело того стоит… Смотрите, вон первый луч солнца окрасил уже горизонт… минут через десять они насядут на нас.
Когда Сердар вышел на палубу, огненный диск солнца уже показался над водой. Английская эскадра заметила шхуну, сомкнула свои ряды и подняла флаг, приглашая их поднять свой.
– Что будем делать? – спросил Барбассон.
– Ничего, – отвечал Сердар, всматриваясь в даль.
– И скорее делу конец, – подытожил Барбассон, сопровождая свои слова громким смехом.
Сердар продолжал всматриваться в море и тихо бормотал про себя:
– Они сами захотели этого, тем хуже для них… я не стремился к этому.
Затем резким голосом добавил:
– Оставьте нас одних с капитаном. Все на нижнюю палубу!
Англичане, видя, что приглашение их остается без ответа, выстрелили из пушки холостым зарядом.
– Барбассон, – сказал Сердар с волнением, – я беру на себя командование судном… Вы честный малый и умеете повиноваться так же, как и приказывать.
– Это большое одолжение для меня, ибо я не знал, что делать.
– Мне некогда теперь заниматься объяснениями, каждая минута дорога. Достаточно сказать вам, что менее чем через полчаса не останется ни одной доски, ни одного кусочка паруса от этой великолепный эскадры.
Барбассон пристально посмотрел на Сердара и подумал, что тот сошел с ума.
– Мне придется сразу отдать вам все приказания, – продолжал Сердар, – ибо минуты через две мы не сможем общаться с вами иначе, как по телеграфу. Он находится в помещении, где расположена машина. Поклянитесь мне, что вы, какими бы ни были мои приказы, исполните их буквально.
– Клянусь!
– Вы опустите все мачты таким образом, чтобы над водой оставался только корпус «Дианы», а он так хорошо обшит броней, что устоит против ядер.
Англичане послали из пушки первое ядро. Оно пролетело со свистом над шхуной и упало в море.
– Начинается пляска.
– Поднимите черный флаг! – крикнул Сердар, мигом преобразившись. Глаза его сверкали мрачным огнем, все жесты сделались нервными и порывистыми.
– Если через десять минут мы не пойдем ко дну… – бормотал Барбассон. – Ба! Лучше погибнуть в море, чем быть повешенным.
И черный флаг медленно поднялся над шхуной.
Этот дерзкий вызов произвел передвижение английского флота. Все шесть кораблей, соединившись вместе, двинулись прямо на «Диану».
– Убрать мачты! – крикнул Сердар, волнение которого все усиливалось.
Приказание было исполнено немедленно, и «Диана» приняла вид огромной черепахи, спящей на волнах.
– Теперь спустимся вниз… закройте плотно все люки, чтобы никто не мог выйти на палубу.
«Ладно! – подумал Барбассон. – Он хочет утопить нас вместе с судном».
– Вот мой приказ, – продолжал Сердар с лихорадочным возбуждением, – становитесь у штурвала и всякий раз, когда телеграф передаст вам сигнал «Вперед!», держите, не уклоняясь в сторону, прямо на корабль, пока я не пришлю другого приказа: «Назад! Стоп!» Затем и с другими судами то же самое, по рангу! Не трогайте только авизо… пусть несется в ближайший порт с известием о гибели английской эскадры… поняли?
– Так точно, командир!
– Итак, к делу!
Барбассон на минуту задумался о том, что не лучше ли привязать Сердара к койке, как это делают с людьми, впавшими в горячку, но ему, собственно говоря, было безразлично, как умирать, и поэтому он решил повиноваться. Он встал у телеграфа таким образом, чтобы отражающее зеркало над ним давало ему возможность следить за английским флотом, почти в ту же минуту появился сигнал: «Вперед!»
– Вперед!.. на всех парах! – крикнул Барбассон старшему механику в рупор, одновременно направляя шхуну на адмиральский корабль. Ядра, градом сыпавшиеся со всех сторон, скользили по бронированной обшивке, не причиняя никакого вреда «Диане». Маленькое судно неслось вперед с головокружительной быстротой, не отклоняясь ни на линь[47], прямо на колосса, который, казалось, в своем бесстрастном могуществе ждал его.
«Диана» находилась в ста метрах от корабля, когда появился сигнал: «Стоп! Назад!» Едва успел Барбассон передать приказ механику, как раздался взрыв, подобный залпу десяти батарей в крепости. Воздух всколыхнулся. Задрожал даже остов шхуны.
Барбассон инстинктивно закрыл глаза, а когда открыл их, адмиральского корабля уже не существовало.
Описать волнение капитана невозможно. Сердар представился ему теперь сверхъестественным существом, которое по своему желанию управляет громом и молнией.
Но вот снова появился сигнал: «Вперед!..» Барбассон повиновался, и шхуна на всех парах понеслась ко второму броненосцу. Через двадцать пять секунд этот корабль разделил судьбу своего товарища.
Среди оставшихся английских судов поднялась страшная паника. Никто не хотел подчиняться дисциплине, не хотел слушать распоряжений контр-адмирала, принявшего на себя командование. Каждый спасался как мог, пытаясь скрыться от опасности, которая казалась тем страшнее, чем была непонятнее.
Напрасно, однако, англичане искали спасения в бегстве. Шхуна, превосходившая их скоростью, отправила ко дну еще три корабля английской эскадры.
Когда же авизо, как последнюю надежду на спасение, приспустил свой флаг в знак того, что сдается, он увидел, что враг с презрением удаляется от него, как бы считая недостойным мериться с ним силами.
Здесь и там на поверхности моря плавало такое количество обломков, досок, бочек, разбитых ящиков, что их можно было принять за остатки большого города, разрушенного наводнением. Когда Сердар вышел из каюты, он был страшно бледен и едва держался на ногах, тогда как Барбассон, мгновенно вернувший себе свою южную самоуверенность, готов был петь и танцевать на этом морском кладбище.
– Они сами добились этого, – говорил Сердар. – Бог свидетель, что я не хотел пользоваться этим ужасным оружием, и я обещаю уничтожить его, как только спасу мужа Дианы. У человечества достаточно разрушительных средств, чтобы давать в руки убийцам еще и этот снаряд.
– Командир! Командир! – кричал Барбассон, который во что бы то ни стало хотел обнять Сердара. – Мы теперь владыки моря, мы можем завоевать всю Англию, если захотим.
Сердар поспешно вырвался из его объятий.
– Восстановить рангоут! – приказал он. – Ветер крепчает. Надо этим воспользоваться и наверстать упущенное время.
И он поспешил в каюту, чтобы успокоить Эдварда и Мэри, которые сидели, прижавшись друг к другу, и чуть не умирали от страха.
Примерно две с половиной тысячи человек погибло в этом ужасном сражении. Торпеда, изобретенная американским инженером, тридцать лет спустя произвела настоящий переворот в военно-морском искусстве всего мира.
Дней через пять «Диана» прибыла в Гоа, и наши герои, к которым теперь присоединились Эдвард и Мэри, удобно расположившись в хоуде на спине Оджали, двинулись по направлению к Гаурдвар-Сикри.
ГЛАВА IX
Осада Гаурдвар-Сикри. – Окруженные со всех сторон. – Майор Кемпуэл. – Последние средства. – Надо сдаваться. – Похищение майора. – На рейде Бомбея. – Отплытие парохода. – Фредерик де-Монморен. – Брат Дианы.
Вот уже пять месяцев отряд из пятисот шотландцев под командованием майора Лионеля Кемпуэла оборонялся в крепости Гаурдвар от двадцати тысяч сипаев, вооруженных осадными пушками с большим количеством боеприпасов.
Орудия, обслуживаемые опытными артиллеристами, уже в течение шестидесяти дней пробивали бреши в крепостной стене и засыпали всю крепость бомбами и снарядами.
Нападающие провели восемнадцать приступов, которые были отбиты и единственным результатом которых была гибель нескольких тысяч людей.
Днем осажденные рыли траншеи и казематы для собственной защиты, а ночью заделывали бреши, пробитые пушками. Майор постоянно находился во главе работающих. Он ободрял их, своим примером поддерживал мужество, уверяя, что скоро к ним на помощь прибудет армия.
Майор знал, что помощь не придет или если и придет, то лишь когда от крепостных стен не останется камня на камне. Надо было раньше прорвать и уничтожить блокаду Лакхнау, взять обратно Дели.
Только после почти полного подавления восстания можно было добраться до Гаурдвара, крайнего поста Англии на границах Непала и Гималаев. Он знал также, что стратегические планы и недостаточное количество войск не позволяли послать специальный отряд, который к тому же неминуемо потерял бы во время перехода не одну тысячу человек. Он был убежден в том, что гарнизон заранее принесен в жертву и предоставлен своей судьбе.
Какую же силу воли нужно было ему иметь, чтобы держаться в течение пяти месяцев, зная при этом, что все труды и старания его бесполезны. Двадцать раз уже собирался этот героический воин сделать отчаянную вылазку и найти смерть в бою, вместо того чтобы целые месяцы ждать неизбежного конца и самых ужасных пыток, которым индийцы подвергнут пленников.
Расстрел мирных жителей, предпринятый по распоряжению капитана Максуэла, не позволял надеяться ни на малейшее смягчение ожидавшей их участи.
Майор Кемпуэл, как вы уже поняли, не принимал никакого участия в этом ужасном деле. Он прибыл в Гаурдвар вечером того дня, когда произошла эта бесстыдная бойня, устроенная по распоряжению капитана Максуэла. И так как он должен был немедленно, как старший, принять командование крепостью, то на него взвалили ответственность за эту дикую расправу.
Осада длилась уже пять месяцев, все припасы истощились. Риса оставалось на один только раз, да и количество его, приходившееся на каждого человека, могло утолить голод лишь на несколько минут. Еще двадцать четыре часа – и все будет кончено.
Благодаря перебежчикам-индийцам, бывшим слугам офицеров, осаждающие все это прекрасно знали. Поэтому, чтобы ускорить сдачу Гаурдвара, они не давали покоя несчастным шотландцам ни днем, ни ночью. Защитники крепости превратились в настоящих скелетов и еле волочили ноги, отправляясь на укрепления для отражения очередной атаки.
Стояло показаться коменданту, как отовсюду неслись крики: «Надо вступить в переговоры!»
Да, вступить в переговоры! Капитулировать! Других средств больше не оставалось.
Несчастный майор сидел в своем кабинете, подперев голову руками, и думал о той ужасной участи, которая ждет его, когда к нему явился капитан Максуэл и доложил, что из съестных припасов осталось только несколько мешков риса, по одной горсти на человека.
– На этот раз все кончено, комендант, – сказал капитан, – мы вынуждены капитулировать.
– Капитулировать! Капитулировать! Я только это и слышу кругом, но никто не говорит о вылазке, о том, чтобы погибнуть в бою.
– Вы хотите повести в наступление мертвецов, комендант? Люди не в силах держать оружие в руках, и решись более отважный враг на серьезное наступление вместо того, чтобы забавляться ложными атаками, ему некого было бы брать в плен.
– Это было бы лучше того, что нас ждет.
Капитан молчал, и майор продолжал с горечью:
– Мы могли бы еще рассчитывать на сохранение жизни нашим солдатам и нам, сударь, не будь того неслыханного зверства с вашей стороны, которое делает несбыточной всякую надежду на более или менее почетный компромисс…
– Но, комендант…
– Довольно, сударь, я знаю, что вы мне ответите. В ваших людей стреляли в деревне, некоторые были убиты, а военные законы допускают в таких случаях всякие репрессии. Вы повторяли мне это раз двадцать, и я раз двадцать не уставал вам говорить, что если мы извиняем солдат, сделавших набег на деревню, где некоторые из них погибли от предательских выстрелов, то ничто не может оправдать их начальника, который забирает всех жителей, не различая пола и возраста, и на другой день приказывает артиллерийской батарее расстрелять их картечью… Вы опозорили ваш мундир, сударь, вы опозорили Англию.
– Сударь!
– Не забывайте, что вы здесь на службе и должны звать меня комендантом. У меня еще достаточно силы и власти, чтобы напомнить вам об этом… Да, сударь, я хотел сказать вам перед смертью, что если гарнизон Гаурдвара будет уничтожен завтра, после самых утонченных пыток, какие только может придумать человек, этим он будет обязан вам, только вам… Я не задерживаю вас более…
Улицы маленькой крепости являли душераздирающую картину. Несчастные солдаты лежали на верандах своих жилищ, умирая от голода и жажды, и с нетерпением ждали наступления ночи, когда прохлада хоть сколько-нибудь облегчит их страдания…
Некоторые из них, потеряв окончательно силы, лизали плиты той части улицы, которая не была раскалена солнцем. Другие, лежа на укреплениях, жадными глазами пожирали воды Ганга, текущие всего в нескольких десятках метров от них.
Офицеры отдали приказание не стрелять в индийцев, чтобы не раздражать их понапрасну. Осаждавшие, видя бездействие пушек и ружей, стали до того дерзкими, что навешивали на концы палок бананы, арбузы и делали вид, что всеми силами стараются поднять их на укрепления, а несчастные осажденные с мольбой протягивали к ним руки.
Один из них так сильно перегнулся, что не смог удержаться и вывалился на стену. Он не убился, и сипаи со всеми признаками самого искреннего сочувствия свели его осторожно по откосу и принесли ему поесть. Бедняга с жадностью пожирал все, что ему давали, пока не стал задыхаться.
– Он хочет пить! Он хочет пить! – закричали некоторые из присутствующих. Его тотчас же схватили и бросили в воды Ганга, особенно быстрого в этом месте, приговаривая при этом: «Пей! Пей! Да оставь другим!»
Рама-Модели и его брат не принимали участия в этой жестокой забаве, но они пустили на площадь крепости окрашенную кровью стрелу со следующей надписью:
«Майору Кемпуэлу и капитану Максуэлу, Рама-Модели и Сива-Томби-Модели, сыновья Нараяна-Модели, убитого палачами Гаурдвара».
Вечером индийцы иллюминировали свой лагерь и провели ночь в пиршестве, понимая, что капитуляция крепости должна произойти со дня на день. Только Нариндра и Сами вместе с Рамой и его братом не присоединились к этому празднеству. Под предлогом усталости они легли спать рядом.
Сердар решил не брать с собой всего отряда. Было бы неосторожно брать в лагерь индийцев Эдварда и Мэри, где достаточно было малейшей случайности, чтобы их узнали, а тогда он даже с опасностью для собственной жизни не мог бы спасти их от ярости сипаев.
Сердар потратил целый месяц на переход из Гоа в Гаурдвар-Сикри, во время которого к нему приходили серьезные новости. Молниеносный поход Гавелока через Бенгалию, снятие осады Бенареса, Ауда и всех промежуточных постов.
Победа над армией Наны Сахиба во всех стычках с нею и неизбежное снятие осады Лакхнау, все это окончательно разбило его мечты. Сомневаться больше было нечего: восстание подавлено, и надо было ожидать, что Дели сдастся через два месяца. С этим городом терялся последний оплот независимости индийцев.
Разочарованный всеми неудачами, не надеясь больше ни на что, Сердар решил спасти майора, чтобы затем вернуться вместе с преданными ему людьми и слоном Оджали в непроходимые леса Малабарского побережья и вести там свободную и независимую жизнь, которую он так любил.
В лагере его встретили со всем подобающим его заслугам уважением, но он испугался, увидев возбуждение, в котором находятся индийцы, жаждавшие мести. Напрасно Сердар пытался внушить им, что лучше пощадить осажденных, что это спасет жизнь вождей восстания, когда оно будет окончательно подавлено. Ему на это ответили, что души убитых с жалобными криками носятся каждую ночь над разрушенной деревней и что только кровь врагов может успокоить их.
На рассвете следующего дня над укреплениями Гаурдвара поднялся парламентерский флаг. Сердар вызвался сам пойти в крепость, чтобы узнать предложения англичан и передать им условия осаждающих.
Посредничество его было принято, и Сердар один, без всякого оружия, пошел в крепость, где его тотчас же провели к коменданту, с которым он решил говорить без свидетелей.
Волнуясь, входил он в кабинет майора.
– Муж Дианы, – прошептал он и несколько минут молча смотрел на него.
– Очень благодарен вам, что вы согласились взять на себя такое тяжелое поручение, но мне кажется, нам легче было бы сговориться, если бы они послали одного из туземных вождей.
– Увы, майор! – отвечал Сердар. – Я не могу и не хочу убаюкивать вас надеждами. Немного погодя я сообщу личные побуждения, заставившие меня принять на себя эти переговоры. В настоящее же время я в кратких словах передам вам условия индийских вождей. Весь гарнизон, со всем оружием и имуществом, должен сдаться на милость осаждающих.
– Согласиться на это мы не можем, если наша жизнь не будет гарантирована.
– Вы слишком хорошо знаете, что индийцы всегда готовы согласиться на любые условия, а затем не выполнить их. На этот раз они даже обманывать вас не желают, они прямо отказываются гарантировать жизнь кого бы то ни было из вас.
– В таком случае мы будем защищаться до конца.
– На вас даже нападать не будут, и дня через три вы умрете от голода.
– Лучше это, чем смерть от пыток.
– Вам не избежать пыток. Сипаи возьмут крепость, когда ни один солдат не в состоянии будет держать оружие.
– И вы, цивилизованный человек, согласились передать нам эти предложения?
– Я сделал все возможное, чтобы смягчить их, но страшная резня в Гаурдваре, когда погибли тысячи женщин и детей, сделала бесполезным все мои старания.
– Увы! Никто больше меня не оплакивает этой трагедии, и, командуй я в это время Гаурдваром, я не допустил бы возможности совершиться такому гнусному злодеянию.
– А! – воскликнул с радостью Сердар. – Я знал, что вы не способны на такой поступок.
– На каком основании вы могли подозревать меня и на каком оправдывать? Вы ведь не знаете меня.
– Это моя тайна, но я был уверен, что вы честный и благородный человек. Поэтому я с величайшей радостью говорю вам: Сердар потому лишь согласился взять на себя это поручение, чтобы иметь возможность сказать вам, что он пришел в лагерь с целью спасти вас.
– Что вы говорите! Благодаря вам жизнь наша будет спасена… Верьте моей признательности…
– К сожалению, я должен вас разочаровать и рассеять ваше заблуждение… Вы меня не поняли. Я пришел спасти только вас и никого больше спасти не могу.
– В таком случае мне остается ответить вам только одно, и вы, конечно, не удивитесь этому после того, как сказали сами, что я честный и благородный человек. Я отказываюсь от спасения, предлагаемого вами: или спасение, или смерть, но вместе со всеми.
– Но ведь невозможно то, что вы говорите.
– Это мое последнее слово.
– И однако, – продолжал Сердар нерешительно, – у вас должны быть обязанности: жена, дети…
– Ах, не говорите мне о них, не лишайте меня мужества… Зачем мне сохранять для них бесчестного мужа и отца?!
«Да! – подумал Сердар. – Какого прекрасного мужа избрала себе моя Диана!.. Но я спасу его против его воли…»
И он продолжал громко:
– Утро вечера мудренее, майор, и завтра…
– Завтра, как и сегодня, вы не получите другого ответа от меня.
– Я не то хотел сказать.
– Объясните тогда, я вас не понимаю.
– Я так тронут величием вашей души, что хочу употребить весь день и ночь на то, чтобы отговорить индийских вождей от принятого ими решения.
– О, если вы это сделаете…
– Постарайтесь только, чтобы ваши люди, несмотря на свои страдания, не сделали какой-нибудь неосторожности и терпеливо ждали до утра.
– За это я вам отвечаю.
– До завтра… я буду у вас в этот же самый час.
– Дай Бог вам успеха!
– Я надеюсь на успех этой ночью.
Сердар поспешно вышел из крепости. Отказ майора заставлял его изменить все сделанные им приготовления.
Передав индийским вождям ответ майора в несколько измененном виде: «гарнизон просит разрешения подумать до завтра», он поспешил в свою палатку, где заперся с Нариндрой, Сами и двумя махратами. Совещание длилось очень долго.
День прошел, как и накануне, в похвальбах со стороны индийцев и в сдержанных жалобах со стороны англичан. Проливной дождь, шедший несколько часов, настолько наполнил водоемы в крепости, что люди могли удовлетворить жажду и с этой минуты с большим мужеством переносили страдания.
Наступила ночь, последняя для гарнизона Гаурдвар-Сикри. Густые черные тучи, собравшиеся вначале на горизонте, покрыли постепенно весь небосвод.
Лагерь индийцев, которым надоело развлекаться, был погружен в темноту. Стаи шакалов бродили перед городскими укреплениями, как бы предчувствуя обилие мяса, и зловещее тявканье их порою смешивалось с жалобными стонами умирающих от голода.
Один в своем кабинете, майор приводил все дела в порядок и запечатывал конверты с завещанием и семейными бумагами. Затем он снял с шеи медальон, в котором находилось изображение женского лица, и, покрывая его поцелуями, прошептал:
Вот уже пять месяцев отряд из пятисот шотландцев под командованием майора Лионеля Кемпуэла оборонялся в крепости Гаурдвар от двадцати тысяч сипаев, вооруженных осадными пушками с большим количеством боеприпасов.
Орудия, обслуживаемые опытными артиллеристами, уже в течение шестидесяти дней пробивали бреши в крепостной стене и засыпали всю крепость бомбами и снарядами.
Нападающие провели восемнадцать приступов, которые были отбиты и единственным результатом которых была гибель нескольких тысяч людей.
Днем осажденные рыли траншеи и казематы для собственной защиты, а ночью заделывали бреши, пробитые пушками. Майор постоянно находился во главе работающих. Он ободрял их, своим примером поддерживал мужество, уверяя, что скоро к ним на помощь прибудет армия.
Майор знал, что помощь не придет или если и придет, то лишь когда от крепостных стен не останется камня на камне. Надо было раньше прорвать и уничтожить блокаду Лакхнау, взять обратно Дели.
Только после почти полного подавления восстания можно было добраться до Гаурдвара, крайнего поста Англии на границах Непала и Гималаев. Он знал также, что стратегические планы и недостаточное количество войск не позволяли послать специальный отряд, который к тому же неминуемо потерял бы во время перехода не одну тысячу человек. Он был убежден в том, что гарнизон заранее принесен в жертву и предоставлен своей судьбе.
Какую же силу воли нужно было ему иметь, чтобы держаться в течение пяти месяцев, зная при этом, что все труды и старания его бесполезны. Двадцать раз уже собирался этот героический воин сделать отчаянную вылазку и найти смерть в бою, вместо того чтобы целые месяцы ждать неизбежного конца и самых ужасных пыток, которым индийцы подвергнут пленников.
Расстрел мирных жителей, предпринятый по распоряжению капитана Максуэла, не позволял надеяться ни на малейшее смягчение ожидавшей их участи.
Майор Кемпуэл, как вы уже поняли, не принимал никакого участия в этом ужасном деле. Он прибыл в Гаурдвар вечером того дня, когда произошла эта бесстыдная бойня, устроенная по распоряжению капитана Максуэла. И так как он должен был немедленно, как старший, принять командование крепостью, то на него взвалили ответственность за эту дикую расправу.
Осада длилась уже пять месяцев, все припасы истощились. Риса оставалось на один только раз, да и количество его, приходившееся на каждого человека, могло утолить голод лишь на несколько минут. Еще двадцать четыре часа – и все будет кончено.
Благодаря перебежчикам-индийцам, бывшим слугам офицеров, осаждающие все это прекрасно знали. Поэтому, чтобы ускорить сдачу Гаурдвара, они не давали покоя несчастным шотландцам ни днем, ни ночью. Защитники крепости превратились в настоящих скелетов и еле волочили ноги, отправляясь на укрепления для отражения очередной атаки.
Стояло показаться коменданту, как отовсюду неслись крики: «Надо вступить в переговоры!»
Да, вступить в переговоры! Капитулировать! Других средств больше не оставалось.
Несчастный майор сидел в своем кабинете, подперев голову руками, и думал о той ужасной участи, которая ждет его, когда к нему явился капитан Максуэл и доложил, что из съестных припасов осталось только несколько мешков риса, по одной горсти на человека.
– На этот раз все кончено, комендант, – сказал капитан, – мы вынуждены капитулировать.
– Капитулировать! Капитулировать! Я только это и слышу кругом, но никто не говорит о вылазке, о том, чтобы погибнуть в бою.
– Вы хотите повести в наступление мертвецов, комендант? Люди не в силах держать оружие в руках, и решись более отважный враг на серьезное наступление вместо того, чтобы забавляться ложными атаками, ему некого было бы брать в плен.
– Это было бы лучше того, что нас ждет.
Капитан молчал, и майор продолжал с горечью:
– Мы могли бы еще рассчитывать на сохранение жизни нашим солдатам и нам, сударь, не будь того неслыханного зверства с вашей стороны, которое делает несбыточной всякую надежду на более или менее почетный компромисс…
– Но, комендант…
– Довольно, сударь, я знаю, что вы мне ответите. В ваших людей стреляли в деревне, некоторые были убиты, а военные законы допускают в таких случаях всякие репрессии. Вы повторяли мне это раз двадцать, и я раз двадцать не уставал вам говорить, что если мы извиняем солдат, сделавших набег на деревню, где некоторые из них погибли от предательских выстрелов, то ничто не может оправдать их начальника, который забирает всех жителей, не различая пола и возраста, и на другой день приказывает артиллерийской батарее расстрелять их картечью… Вы опозорили ваш мундир, сударь, вы опозорили Англию.
– Сударь!
– Не забывайте, что вы здесь на службе и должны звать меня комендантом. У меня еще достаточно силы и власти, чтобы напомнить вам об этом… Да, сударь, я хотел сказать вам перед смертью, что если гарнизон Гаурдвара будет уничтожен завтра, после самых утонченных пыток, какие только может придумать человек, этим он будет обязан вам, только вам… Я не задерживаю вас более…
Улицы маленькой крепости являли душераздирающую картину. Несчастные солдаты лежали на верандах своих жилищ, умирая от голода и жажды, и с нетерпением ждали наступления ночи, когда прохлада хоть сколько-нибудь облегчит их страдания…
Некоторые из них, потеряв окончательно силы, лизали плиты той части улицы, которая не была раскалена солнцем. Другие, лежа на укреплениях, жадными глазами пожирали воды Ганга, текущие всего в нескольких десятках метров от них.
Офицеры отдали приказание не стрелять в индийцев, чтобы не раздражать их понапрасну. Осаждавшие, видя бездействие пушек и ружей, стали до того дерзкими, что навешивали на концы палок бананы, арбузы и делали вид, что всеми силами стараются поднять их на укрепления, а несчастные осажденные с мольбой протягивали к ним руки.
Один из них так сильно перегнулся, что не смог удержаться и вывалился на стену. Он не убился, и сипаи со всеми признаками самого искреннего сочувствия свели его осторожно по откосу и принесли ему поесть. Бедняга с жадностью пожирал все, что ему давали, пока не стал задыхаться.
– Он хочет пить! Он хочет пить! – закричали некоторые из присутствующих. Его тотчас же схватили и бросили в воды Ганга, особенно быстрого в этом месте, приговаривая при этом: «Пей! Пей! Да оставь другим!»
Рама-Модели и его брат не принимали участия в этой жестокой забаве, но они пустили на площадь крепости окрашенную кровью стрелу со следующей надписью:
«Майору Кемпуэлу и капитану Максуэлу, Рама-Модели и Сива-Томби-Модели, сыновья Нараяна-Модели, убитого палачами Гаурдвара».
Вечером индийцы иллюминировали свой лагерь и провели ночь в пиршестве, понимая, что капитуляция крепости должна произойти со дня на день. Только Нариндра и Сами вместе с Рамой и его братом не присоединились к этому празднеству. Под предлогом усталости они легли спать рядом.
Сердар решил не брать с собой всего отряда. Было бы неосторожно брать в лагерь индийцев Эдварда и Мэри, где достаточно было малейшей случайности, чтобы их узнали, а тогда он даже с опасностью для собственной жизни не мог бы спасти их от ярости сипаев.
Сердар потратил целый месяц на переход из Гоа в Гаурдвар-Сикри, во время которого к нему приходили серьезные новости. Молниеносный поход Гавелока через Бенгалию, снятие осады Бенареса, Ауда и всех промежуточных постов.
Победа над армией Наны Сахиба во всех стычках с нею и неизбежное снятие осады Лакхнау, все это окончательно разбило его мечты. Сомневаться больше было нечего: восстание подавлено, и надо было ожидать, что Дели сдастся через два месяца. С этим городом терялся последний оплот независимости индийцев.
Разочарованный всеми неудачами, не надеясь больше ни на что, Сердар решил спасти майора, чтобы затем вернуться вместе с преданными ему людьми и слоном Оджали в непроходимые леса Малабарского побережья и вести там свободную и независимую жизнь, которую он так любил.
В лагере его встретили со всем подобающим его заслугам уважением, но он испугался, увидев возбуждение, в котором находятся индийцы, жаждавшие мести. Напрасно Сердар пытался внушить им, что лучше пощадить осажденных, что это спасет жизнь вождей восстания, когда оно будет окончательно подавлено. Ему на это ответили, что души убитых с жалобными криками носятся каждую ночь над разрушенной деревней и что только кровь врагов может успокоить их.
На рассвете следующего дня над укреплениями Гаурдвара поднялся парламентерский флаг. Сердар вызвался сам пойти в крепость, чтобы узнать предложения англичан и передать им условия осаждающих.
Посредничество его было принято, и Сердар один, без всякого оружия, пошел в крепость, где его тотчас же провели к коменданту, с которым он решил говорить без свидетелей.
Волнуясь, входил он в кабинет майора.
– Муж Дианы, – прошептал он и несколько минут молча смотрел на него.
– Очень благодарен вам, что вы согласились взять на себя такое тяжелое поручение, но мне кажется, нам легче было бы сговориться, если бы они послали одного из туземных вождей.
– Увы, майор! – отвечал Сердар. – Я не могу и не хочу убаюкивать вас надеждами. Немного погодя я сообщу личные побуждения, заставившие меня принять на себя эти переговоры. В настоящее же время я в кратких словах передам вам условия индийских вождей. Весь гарнизон, со всем оружием и имуществом, должен сдаться на милость осаждающих.
– Согласиться на это мы не можем, если наша жизнь не будет гарантирована.
– Вы слишком хорошо знаете, что индийцы всегда готовы согласиться на любые условия, а затем не выполнить их. На этот раз они даже обманывать вас не желают, они прямо отказываются гарантировать жизнь кого бы то ни было из вас.
– В таком случае мы будем защищаться до конца.
– На вас даже нападать не будут, и дня через три вы умрете от голода.
– Лучше это, чем смерть от пыток.
– Вам не избежать пыток. Сипаи возьмут крепость, когда ни один солдат не в состоянии будет держать оружие.
– И вы, цивилизованный человек, согласились передать нам эти предложения?
– Я сделал все возможное, чтобы смягчить их, но страшная резня в Гаурдваре, когда погибли тысячи женщин и детей, сделала бесполезным все мои старания.
– Увы! Никто больше меня не оплакивает этой трагедии, и, командуй я в это время Гаурдваром, я не допустил бы возможности совершиться такому гнусному злодеянию.
– А! – воскликнул с радостью Сердар. – Я знал, что вы не способны на такой поступок.
– На каком основании вы могли подозревать меня и на каком оправдывать? Вы ведь не знаете меня.
– Это моя тайна, но я был уверен, что вы честный и благородный человек. Поэтому я с величайшей радостью говорю вам: Сердар потому лишь согласился взять на себя это поручение, чтобы иметь возможность сказать вам, что он пришел в лагерь с целью спасти вас.
– Что вы говорите! Благодаря вам жизнь наша будет спасена… Верьте моей признательности…
– К сожалению, я должен вас разочаровать и рассеять ваше заблуждение… Вы меня не поняли. Я пришел спасти только вас и никого больше спасти не могу.
– В таком случае мне остается ответить вам только одно, и вы, конечно, не удивитесь этому после того, как сказали сами, что я честный и благородный человек. Я отказываюсь от спасения, предлагаемого вами: или спасение, или смерть, но вместе со всеми.
– Но ведь невозможно то, что вы говорите.
– Это мое последнее слово.
– И однако, – продолжал Сердар нерешительно, – у вас должны быть обязанности: жена, дети…
– Ах, не говорите мне о них, не лишайте меня мужества… Зачем мне сохранять для них бесчестного мужа и отца?!
«Да! – подумал Сердар. – Какого прекрасного мужа избрала себе моя Диана!.. Но я спасу его против его воли…»
И он продолжал громко:
– Утро вечера мудренее, майор, и завтра…
– Завтра, как и сегодня, вы не получите другого ответа от меня.
– Я не то хотел сказать.
– Объясните тогда, я вас не понимаю.
– Я так тронут величием вашей души, что хочу употребить весь день и ночь на то, чтобы отговорить индийских вождей от принятого ими решения.
– О, если вы это сделаете…
– Постарайтесь только, чтобы ваши люди, несмотря на свои страдания, не сделали какой-нибудь неосторожности и терпеливо ждали до утра.
– За это я вам отвечаю.
– До завтра… я буду у вас в этот же самый час.
– Дай Бог вам успеха!
– Я надеюсь на успех этой ночью.
Сердар поспешно вышел из крепости. Отказ майора заставлял его изменить все сделанные им приготовления.
Передав индийским вождям ответ майора в несколько измененном виде: «гарнизон просит разрешения подумать до завтра», он поспешил в свою палатку, где заперся с Нариндрой, Сами и двумя махратами. Совещание длилось очень долго.
День прошел, как и накануне, в похвальбах со стороны индийцев и в сдержанных жалобах со стороны англичан. Проливной дождь, шедший несколько часов, настолько наполнил водоемы в крепости, что люди могли удовлетворить жажду и с этой минуты с большим мужеством переносили страдания.
Наступила ночь, последняя для гарнизона Гаурдвар-Сикри. Густые черные тучи, собравшиеся вначале на горизонте, покрыли постепенно весь небосвод.
Лагерь индийцев, которым надоело развлекаться, был погружен в темноту. Стаи шакалов бродили перед городскими укреплениями, как бы предчувствуя обилие мяса, и зловещее тявканье их порою смешивалось с жалобными стонами умирающих от голода.
Один в своем кабинете, майор приводил все дела в порядок и запечатывал конверты с завещанием и семейными бумагами. Затем он снял с шеи медальон, в котором находилось изображение женского лица, и, покрывая его поцелуями, прошептал: