Страница:
На этот раз попытка увенчалась успехом. Громкий крик удивления и безумной радости раздался в ответ. Страшась угрожающих ему пыток, падиал скрылся в неожиданно обнаруженном проходе. Имя факира Утсары было для него символом спасения.
– Где ты? – крикнул факир.
– Внизу… Погоди, я подымусь.
– Нет, оставайся там, где стоишь. Я спущусь к тебе. И факир продолжил считать ступеньки. Он так хорошо знал внутреннюю и наружную топографию всего громадного здания, что надеялся установить положение, направление, глубину и назначение этой лестницы, ибо ничто в этом сложном, запутанном строении не было сделано без определенной цели.
Падиал с большим нетерпением ждал его, не зная, что в данный момент факир с не меньшим, чем он, нетерпением стремился выйти из этой мрачной тюрьмы. После сто двадцать пятой ступеньки Утсара был рядом с падиалом.
Дислад-Хамед схватил его за руки и принялся целовать их, называя его спасителем, плакал, бормотал бессвязные слова, готовый каждую минуту снова потерять сознание.
– Мужайся, мой бедный падиал! Я заперт здесь, как и ты, и не знаю еще, как мы выйдем отсюда.
И в нескольких словах он рассказал ему все, что случилось. В противоположность тому, что можно было ожидать, Дислад-Хамед не огорчился этой печальной новостью. Он глубоко верил в находчивость Утсары и был убежден, что факир избавит их обоих от голодной смерти в этой тюрьме.
– Есть у тебя огонь? – был первый вопрос факира после рассказа.
– Да, – отвечал падиал, – у меня, к счастью, есть с собой коробка спичек, которыми я пользовался, когда надо было взбираться по лестнице на минарет и зажигать лампу.
Это были английские спички, покрытые воском, которые могут гореть в течение десяти минут.
– Хвала Шиве! – воскликнул Утсара, – мы можем познакомиться с расположением этих мест. Но почему ты сидел все время в темноте?
– Я услышал шум наверху и решил, что факиры Кишнаи ищут меня, и боялся, что свет выдаст мое присутствие.
– Хорошо! Давай сюда коробку. Только смотри, не урони… От них зависит, быть может, наше спасение.
– Вот она, – сказал ночной сторож.
– Хорошо! Я держу ее. Ты дошел до конца лестницы?
– Нет, я не решился… я боялся, что упаду в какую-нибудь пропасть.
Утсара зажег спичку и при ее слабом, мерцающем свете огляделся… Он увидел перед собой черное, зияющее отверстие размером в два квадратных метра, выложенное камнем и идущее в том же наклонном направлении. Оно казалось бесконечным.
– Надо добраться до конца, – сказал факир после минутного размышления, – пропусти меня вперед, я должен осмотреть каждый камень в стене. Во всем замке я не знал ничего подобного. Да даст нам Брахма, бессмертный отец богов и людей, чтобы оно соединялось с другими подземельями… Мне это кажется возможным, а если это так, то мы выйдем отсюда еще до восхода солнца.
Один факт, однако, очень беспокоил факира: в этом проходе не чувствовалось ни малейшего движения воздуха, что доказывало его замкнутый, изолированный характер. Что мог он, в таком случае, найти в конце этого длинного спуска?
Ночной сторож ни на шаг не отставал от своего друга, с тревогой следя за малейшим его жестом. Лицо факира оставалось непроницаемым… По мере того, однако, как он продвигался вперед, губы его начали нервно подергиваться… Неужели он догадывался об ужасной правде?..
Сырость, смешанная со смрадными испарениями, уже несколько минут подымалась к ним снизу. Утсара, который умел учитывать самые мелкие подробности, понимал, что это не предвещает ничего хорошего.
– Можно подумать, что мы приближаемся к какому-нибудь зловонному болоту, – шепотом заметил ночной сторож.
Утсара оставил его замечание без ответа, он сам давно уже это подозревал.
Вдруг впереди них послышался какой-то странный шум. Можно было подумать, что кто-то ударяет мокрым бельем по камням…
И они увидели на ступеньках целый легион прыгающих, теснящих друг друга исполинских жаб, обитающих в Индии, с которыми даже отдаленно не сравнится ни одно земноводное существо европейских стран. Эти мерзкие животные достигают тридцати трех сантиметров в длину и двадцати или тридцати в высоту. Их было здесь так много, что тесные ряды их производили впечатление волн черной и мокрой грязи, медленно переливающейся по ступенькам лестницы… Это отвратительное зрелище могло заставить содрогнуться даже самого хладнокровного человека.
Шум этот скоро сменился другим, более резким и напоминающим звуки от погружения множества тел в воду… Длинная галерея, по которой спускались наши герои, заканчивалась каким-то омутом.
Факир почувствовал, что надежда окончательно покидает его… Случилось то, чего он боялся.
Снаружи здания находился колодец, почти рядом со стеной дворца, из которого во время душных ночей выходили часто языки пламени и, дрожа, исчезали среди высоких трав.
Суеверный народ был убежден в том, что этот колодец соединяется с адом, а потому ни один из жителей Биджапура не посмел бы набрать оттуда воды.
Утсара давно уже пытался понять, почему таинственный колодец устроен у самого замка.
Теперь, спускаясь по лестнице и сравнивая положение его с направлением галереи, он спрашивал себя, не сообщаются ли галерея и колодец между собою и не служит ли наружная часть для удаления зловонных газов, скопляющихся в подземелье от разложения трупов?.. И чем дальше он продвигался, тем более убеждался в правильности своих предположений…
Газы, скапливаясь у подножия лестницы, насыщали воду и выходили затем через колодец, воспламеняясь от соприкосновения с воздухом, и разносились по траве блуждающими огоньками… Предположение это объясняло также и отсутствие решетки, служащей для закрытия прохода на лестницу.
Несмотря на эти мысли, мелькавшие в его голове, факир еще силился найти какой-то выход из сложившейся ситуации, но встреча с целой армией жаб и звучное их плюхание в воду окончательно отняли у него и последнюю надежду… Скрывать правду от себя было невозможно. Они оба погибли безвозвратно…
Когда они подошли к краю этой жидкой массы, последняя жаба уже исчезла в ее тинистой глубине, и сотни воздушных пузырей на поверхности показывали, что гады медленно выпускали воздух, набранный ими в свои легкие.
– Ну! – сказал падиал, тупо уставившись на поверхность воды.
– Ну, мой бедный Хамед! К чему скрывать от тебя, – отвечал ему Утсара, – вода для нас непроходимая преграда. Нам ничего больше не остается, как поискать лучшего и наименее болезненного способа покончить с собой. Я предполагаю, что ты не намерен подвергать себя ужасным страданиям от голода и ждать смерть…
– Смерть! – перебил его падиал с растерянным видом. – Смерть! Это невозможно, Утсара, чтобы ты не нашел способа выйти отсюда.
– Не знаю такого… нет его! – отвечал факир с едва слышным стоном в голосе. Это было единственное проявление его слабости. Затем он продолжал:
– Падиал, судьба каждого человека определена заранее, смотря по заслугам в прошлой жизни. Надо полагать, что мы в предыдущей жизни совершили какое-нибудь преступление и должны искупить его, ибо с самого дня нашего рождения Ишана написал в книге судеб все, что с нами случится сегодня… Не будем сопротивляться воле богов, падиал! Божественный Ману говорит:
«Вечная награда ждет того, кто без жалоб перенесет последнее искупление. Для него не будет больше земных переселений, и душа его растворится в Великом Духе…»
– Утсара! Утсара! – прошептал вдруг падиал. – Слушай! Нас преследуют… вот они идут. Спрячь меня… защити меня…
– Ошибаешься, Хамед, никакого шума не слышно… Нам уж не дождаться этого счастья. Там думают, что ты бежал, и плита навеки закрылась над нашей могилой.
– Да, я убежал, – прошептал падиал, напевая какой-то странный мотив, – смотри, как нам хорошо здесь, в тени пальм…
– Успокойся, Хамед, – сказал факир, думая, что это обыкновенное расстройство, причиненное страхом. Вдруг падиал вскочил с безумным взглядом, растрепанными волосами, судорожно сжатыми руками и крикнул ужасным голосом:
– Прочь отсюда, факир… уходи! Ты разве не знаешь, что я проклят… Руки мои запачканы кровью моих братьев… Прочь, пишачи! Ракшасы нечистые, прочь! Ко мне! Ко мне! Они начали грызть мои внутренности…
И прежде чем Утсара спохватился, несчастный одним прыжком соскочил на нижнюю ступеньку лестницы и бросился в водоем, обрызгав факира с ног до головы и загасив огонь. Несчастный падиал обезумел от страха…
– Так лучше! – воскликнул Утсара, чуть успокоившись. – Человек этот сумел умереть… Теперь моя очередь.
Но он не хотел тонуть в этой грязной воде, а взял кинжал и поднял руку, чтобы нанести себе удар в сердце. Верный слуга, умиравший в эту минуту за великое и благородное дело, которое защищал его господин, не дрожал, принося эту жертву.
Факир знал теперь, что Кишная не проникнет в планы браматмы. Он умирал даже с радостью, уверенный в том, что падиал не скажет больше ни слова…
Рука его была уже готова опуститься. Еще две секунды, и он перестанет жить… Вдруг среди водоема послышалось бульканье и затем донесся голос Дислад-Хамеда, хриплый и глухой, как у пловцов, которые долго пробыли под водой…
Холодная вода, видимо, успокоила падиала. Превосходный пловец, как все индийцы, он инстинктивно задержал дыхание, почувствовав прикосновение воды, и пошел таким образом ко дну, не сознавая, что делает… Опомнившись, он быстро всплыл на поверхность… Он не помнил, что сам бросился в воду, и думал, что случайно упал туда, поскользнувшись на ступеньках. Первые слова его были:
– Ко мне, Утсара!.. Зачем ты погасил огонь, я не знаю, куда плыть.
Факир колебался минуту.
– Где ты? – воскликнул несчастный, и голос его снова начал дрожать от ужаса.
– Зачем помогать человеку, осужденному на смерть? – говорил себе Утсара.
Тут он понял, что не имеет права убеждать падиала умирать, и, когда тот вторично закричал, ответил:
– Сюда, Хамед… лестница должна продолжаться под водой.
Ночной сторож, плывший в противоположную сторону, повернул на голос своего товарища. Он вышел из воды с глубоким вздохом облегчения…
Давно установлено, что человек, избегший один раз смерти, с удвоенной силой стремится к жизни.
– Уф! – сказал он, сделав несколько глубоких вздохов, – скверная смерть, когда тонешь!
– Ты предпочитаешь кинжал? – холодно спросил его факир.
– Я не хочу ни того, ни другого, Утсара! Что ни говори, а мы выйдем отсюда! Я чувствую это…
– В таком случае, так как я не разделяю твоей уверенности, ты останешься здесь один в ожидании чудесной помощи, на которую ты надеешься… Прощай, Хамед!
– Ради самого Неба, остановись, Утсара! Послушай меня, я хочу только сказать тебе одно слово, а там делай что хочешь… Прежде всего дай мне коробку со спичками. Я хочу зажечь огонь и еще раз взглянуть на тебя.
Оба стояли друг против друга, освещенные слабым светом восковой спички.
– Говори, что ты от меня хочешь? – сказал факир. – Только предупреждаю тебя, что я не изменю своего решения.
– Выслушай меня, – продолжал падиал с такой важностью, какой факир никогда не замечал у него. – Ты знаешь, что боги запрещают покушаться на свою жизнь. Божественный Ману, которого ты, кажется, призывал всего минуту назад, наказывает за это преступление тысячью переселений в тела нечистых животных, и только потом ты получаешь вновь человеческий облик.
– Боги не могут осудить человека за желание избежать унижающих его достоинство мук голода. Неужели ты хочешь дождаться той минуты, когда мы, доведенные голодом до безумия, дойдем до бешенства, и один из нас бросится на другого, чтобы насытиться его мясом и кровью?..
– Боги не простят нас, что мы с первого же дня усомнились в их доброте и справедливости. Ты не можешь подождать ни дня, ни даже часа, и ты посмеешь сказать Яме, судье ада[75], что ты исполнил высшую волю?
А если он ответит тебе: «Боги хотели только испытать твое мужество. Помощь пришла бы, если бы ты не отчаялся ждать». Послушай, Утсара, что говорит священная книга, и трепещи, что ужасный приговор ее не исполнился на тебе:
«Проведя множество лет в аду, чтобы искупить вину, тот, кто посягнул на свою жизнь, будет приговорен к следующим мукам:
Тысячу раз переродится он в телах пауков, змей, хамелеонов, водяных птиц, злобных вампиров. Затем он пройдет через тело собаки, вепря, осла, верблюда, козла, быка и, наконец, войдет в тело парии». Так говорит Ману… Где же ты видишь, чтобы человеку позволено было убить себя и избежать страданий, посланных ему богами?
Все образование индийцев заключается в знании священных стихов из Вед и Законов Ману[76], которые их заставляют учить на память с раннего детства.
Факир, так же хорошо знавший эти стихи, как и падиал, глубоко задумался, когда последний напомнил ему их. Слова священной книги всегда производят сильное впечатление на индийцев. После нескольких минут размышлений Утсара отвечал:
– Ты, может быть, и прав. Что ж ты хочешь от меня?
– Чтобы ты вместе со мной терпеливо ждал, взывая к духу, покровителю твоего рода. Я поступлю так же. И если до первых мук голода к нам не придет никакая помощь ни с неба, ни от людей, ну, тогда, клянусь тебе, я первый убью себя на твоих глазах, ибо не думаю, чтобы боги радовались, когда два человека, точно хищные звери, набросятся друг на друга.
– Пусть так! Я согласен, – отвечал факир, пересиливая себя, – но когда наступит час, вспомни свою клятву.
Вера преобразила падиала. Это был уже не тот человек. Как все слабые и суеверные люди, он не размышлял о безысходности своего положения, а ждал чуда, которое спасет их.
Он глубоко верил в такое чудо, и этого было достаточно, чтобы к нему вернулось мужество, на которое факир, привыкший к его трусости, не считал его способным.
Он хотел ответить своему товарищу, что тот может рассчитывать на его слово, как вдруг остановился в самом начале фразы и так громко вскрикнул от удивления, что факир вздрогнул.
– Что с тобой еще? – спросил он.
– Смотри! Смотри! – воскликнул падиал с невыразимой радостью.
– Куда? – спросил факир, который успел уже потушить спичку и не зажигал новой из экономии.
– Туда! Туда! В воду!
Факир взглянул на указанное ему место и не мог удержаться от крика удивления. На глубине двадцати метров под водой на ровном месте виднелся, окруженный лучами, светлый круг.
– Видишь, факир! Видишь! – кричал падиал вне себя от восторга. – Не сами ли боги посылают нам этот знак, чтобы показать нам, что они слышали и одобряют наше решение?
– Увы! Еще одна фантазия, мой бедный Хамед! – отвечал факир, сразу понявший причину этого явления. – Наоборот, это уничтожает последнюю надежду, которая нам оставалась, ибо указывает на то, что длинная галерея, в которой мы находимся, устроена для проветривания, как я и предполагал. Солнце, проходя в эту минуту прямо над колодцем, освещает его дно, видимое нам. Смотри! Вот круг меняет уже свою форму по мере того, как светило продолжает свой путь… Этот круг появится завтра и даст возможность – жалкое утешение! – точно определять дни, оставшиеся нам для жизни…
Был действительно полдень, и, как сказал факир, светлый круг постепенно изменял свою форму. Затем он исчез, и они снова остались среди безмолвной и зловещей темноты…
ГЛАВА III
– Где ты? – крикнул факир.
– Внизу… Погоди, я подымусь.
– Нет, оставайся там, где стоишь. Я спущусь к тебе. И факир продолжил считать ступеньки. Он так хорошо знал внутреннюю и наружную топографию всего громадного здания, что надеялся установить положение, направление, глубину и назначение этой лестницы, ибо ничто в этом сложном, запутанном строении не было сделано без определенной цели.
Падиал с большим нетерпением ждал его, не зная, что в данный момент факир с не меньшим, чем он, нетерпением стремился выйти из этой мрачной тюрьмы. После сто двадцать пятой ступеньки Утсара был рядом с падиалом.
Дислад-Хамед схватил его за руки и принялся целовать их, называя его спасителем, плакал, бормотал бессвязные слова, готовый каждую минуту снова потерять сознание.
– Мужайся, мой бедный падиал! Я заперт здесь, как и ты, и не знаю еще, как мы выйдем отсюда.
И в нескольких словах он рассказал ему все, что случилось. В противоположность тому, что можно было ожидать, Дислад-Хамед не огорчился этой печальной новостью. Он глубоко верил в находчивость Утсары и был убежден, что факир избавит их обоих от голодной смерти в этой тюрьме.
– Есть у тебя огонь? – был первый вопрос факира после рассказа.
– Да, – отвечал падиал, – у меня, к счастью, есть с собой коробка спичек, которыми я пользовался, когда надо было взбираться по лестнице на минарет и зажигать лампу.
Это были английские спички, покрытые воском, которые могут гореть в течение десяти минут.
– Хвала Шиве! – воскликнул Утсара, – мы можем познакомиться с расположением этих мест. Но почему ты сидел все время в темноте?
– Я услышал шум наверху и решил, что факиры Кишнаи ищут меня, и боялся, что свет выдаст мое присутствие.
– Хорошо! Давай сюда коробку. Только смотри, не урони… От них зависит, быть может, наше спасение.
– Вот она, – сказал ночной сторож.
– Хорошо! Я держу ее. Ты дошел до конца лестницы?
– Нет, я не решился… я боялся, что упаду в какую-нибудь пропасть.
Утсара зажег спичку и при ее слабом, мерцающем свете огляделся… Он увидел перед собой черное, зияющее отверстие размером в два квадратных метра, выложенное камнем и идущее в том же наклонном направлении. Оно казалось бесконечным.
– Надо добраться до конца, – сказал факир после минутного размышления, – пропусти меня вперед, я должен осмотреть каждый камень в стене. Во всем замке я не знал ничего подобного. Да даст нам Брахма, бессмертный отец богов и людей, чтобы оно соединялось с другими подземельями… Мне это кажется возможным, а если это так, то мы выйдем отсюда еще до восхода солнца.
Один факт, однако, очень беспокоил факира: в этом проходе не чувствовалось ни малейшего движения воздуха, что доказывало его замкнутый, изолированный характер. Что мог он, в таком случае, найти в конце этого длинного спуска?
Ночной сторож ни на шаг не отставал от своего друга, с тревогой следя за малейшим его жестом. Лицо факира оставалось непроницаемым… По мере того, однако, как он продвигался вперед, губы его начали нервно подергиваться… Неужели он догадывался об ужасной правде?..
Сырость, смешанная со смрадными испарениями, уже несколько минут подымалась к ним снизу. Утсара, который умел учитывать самые мелкие подробности, понимал, что это не предвещает ничего хорошего.
– Можно подумать, что мы приближаемся к какому-нибудь зловонному болоту, – шепотом заметил ночной сторож.
Утсара оставил его замечание без ответа, он сам давно уже это подозревал.
Вдруг впереди них послышался какой-то странный шум. Можно было подумать, что кто-то ударяет мокрым бельем по камням…
И они увидели на ступеньках целый легион прыгающих, теснящих друг друга исполинских жаб, обитающих в Индии, с которыми даже отдаленно не сравнится ни одно земноводное существо европейских стран. Эти мерзкие животные достигают тридцати трех сантиметров в длину и двадцати или тридцати в высоту. Их было здесь так много, что тесные ряды их производили впечатление волн черной и мокрой грязи, медленно переливающейся по ступенькам лестницы… Это отвратительное зрелище могло заставить содрогнуться даже самого хладнокровного человека.
Шум этот скоро сменился другим, более резким и напоминающим звуки от погружения множества тел в воду… Длинная галерея, по которой спускались наши герои, заканчивалась каким-то омутом.
Факир почувствовал, что надежда окончательно покидает его… Случилось то, чего он боялся.
Снаружи здания находился колодец, почти рядом со стеной дворца, из которого во время душных ночей выходили часто языки пламени и, дрожа, исчезали среди высоких трав.
Суеверный народ был убежден в том, что этот колодец соединяется с адом, а потому ни один из жителей Биджапура не посмел бы набрать оттуда воды.
Утсара давно уже пытался понять, почему таинственный колодец устроен у самого замка.
Теперь, спускаясь по лестнице и сравнивая положение его с направлением галереи, он спрашивал себя, не сообщаются ли галерея и колодец между собою и не служит ли наружная часть для удаления зловонных газов, скопляющихся в подземелье от разложения трупов?.. И чем дальше он продвигался, тем более убеждался в правильности своих предположений…
Газы, скапливаясь у подножия лестницы, насыщали воду и выходили затем через колодец, воспламеняясь от соприкосновения с воздухом, и разносились по траве блуждающими огоньками… Предположение это объясняло также и отсутствие решетки, служащей для закрытия прохода на лестницу.
Несмотря на эти мысли, мелькавшие в его голове, факир еще силился найти какой-то выход из сложившейся ситуации, но встреча с целой армией жаб и звучное их плюхание в воду окончательно отняли у него и последнюю надежду… Скрывать правду от себя было невозможно. Они оба погибли безвозвратно…
Когда они подошли к краю этой жидкой массы, последняя жаба уже исчезла в ее тинистой глубине, и сотни воздушных пузырей на поверхности показывали, что гады медленно выпускали воздух, набранный ими в свои легкие.
– Ну! – сказал падиал, тупо уставившись на поверхность воды.
– Ну, мой бедный Хамед! К чему скрывать от тебя, – отвечал ему Утсара, – вода для нас непроходимая преграда. Нам ничего больше не остается, как поискать лучшего и наименее болезненного способа покончить с собой. Я предполагаю, что ты не намерен подвергать себя ужасным страданиям от голода и ждать смерть…
– Смерть! – перебил его падиал с растерянным видом. – Смерть! Это невозможно, Утсара, чтобы ты не нашел способа выйти отсюда.
– Не знаю такого… нет его! – отвечал факир с едва слышным стоном в голосе. Это было единственное проявление его слабости. Затем он продолжал:
– Падиал, судьба каждого человека определена заранее, смотря по заслугам в прошлой жизни. Надо полагать, что мы в предыдущей жизни совершили какое-нибудь преступление и должны искупить его, ибо с самого дня нашего рождения Ишана написал в книге судеб все, что с нами случится сегодня… Не будем сопротивляться воле богов, падиал! Божественный Ману говорит:
«Вечная награда ждет того, кто без жалоб перенесет последнее искупление. Для него не будет больше земных переселений, и душа его растворится в Великом Духе…»
– Утсара! Утсара! – прошептал вдруг падиал. – Слушай! Нас преследуют… вот они идут. Спрячь меня… защити меня…
– Ошибаешься, Хамед, никакого шума не слышно… Нам уж не дождаться этого счастья. Там думают, что ты бежал, и плита навеки закрылась над нашей могилой.
– Да, я убежал, – прошептал падиал, напевая какой-то странный мотив, – смотри, как нам хорошо здесь, в тени пальм…
– Успокойся, Хамед, – сказал факир, думая, что это обыкновенное расстройство, причиненное страхом. Вдруг падиал вскочил с безумным взглядом, растрепанными волосами, судорожно сжатыми руками и крикнул ужасным голосом:
– Прочь отсюда, факир… уходи! Ты разве не знаешь, что я проклят… Руки мои запачканы кровью моих братьев… Прочь, пишачи! Ракшасы нечистые, прочь! Ко мне! Ко мне! Они начали грызть мои внутренности…
И прежде чем Утсара спохватился, несчастный одним прыжком соскочил на нижнюю ступеньку лестницы и бросился в водоем, обрызгав факира с ног до головы и загасив огонь. Несчастный падиал обезумел от страха…
– Так лучше! – воскликнул Утсара, чуть успокоившись. – Человек этот сумел умереть… Теперь моя очередь.
Но он не хотел тонуть в этой грязной воде, а взял кинжал и поднял руку, чтобы нанести себе удар в сердце. Верный слуга, умиравший в эту минуту за великое и благородное дело, которое защищал его господин, не дрожал, принося эту жертву.
Факир знал теперь, что Кишная не проникнет в планы браматмы. Он умирал даже с радостью, уверенный в том, что падиал не скажет больше ни слова…
Рука его была уже готова опуститься. Еще две секунды, и он перестанет жить… Вдруг среди водоема послышалось бульканье и затем донесся голос Дислад-Хамеда, хриплый и глухой, как у пловцов, которые долго пробыли под водой…
Холодная вода, видимо, успокоила падиала. Превосходный пловец, как все индийцы, он инстинктивно задержал дыхание, почувствовав прикосновение воды, и пошел таким образом ко дну, не сознавая, что делает… Опомнившись, он быстро всплыл на поверхность… Он не помнил, что сам бросился в воду, и думал, что случайно упал туда, поскользнувшись на ступеньках. Первые слова его были:
– Ко мне, Утсара!.. Зачем ты погасил огонь, я не знаю, куда плыть.
Факир колебался минуту.
– Где ты? – воскликнул несчастный, и голос его снова начал дрожать от ужаса.
– Зачем помогать человеку, осужденному на смерть? – говорил себе Утсара.
Тут он понял, что не имеет права убеждать падиала умирать, и, когда тот вторично закричал, ответил:
– Сюда, Хамед… лестница должна продолжаться под водой.
Ночной сторож, плывший в противоположную сторону, повернул на голос своего товарища. Он вышел из воды с глубоким вздохом облегчения…
Давно установлено, что человек, избегший один раз смерти, с удвоенной силой стремится к жизни.
– Уф! – сказал он, сделав несколько глубоких вздохов, – скверная смерть, когда тонешь!
– Ты предпочитаешь кинжал? – холодно спросил его факир.
– Я не хочу ни того, ни другого, Утсара! Что ни говори, а мы выйдем отсюда! Я чувствую это…
– В таком случае, так как я не разделяю твоей уверенности, ты останешься здесь один в ожидании чудесной помощи, на которую ты надеешься… Прощай, Хамед!
– Ради самого Неба, остановись, Утсара! Послушай меня, я хочу только сказать тебе одно слово, а там делай что хочешь… Прежде всего дай мне коробку со спичками. Я хочу зажечь огонь и еще раз взглянуть на тебя.
Оба стояли друг против друга, освещенные слабым светом восковой спички.
– Говори, что ты от меня хочешь? – сказал факир. – Только предупреждаю тебя, что я не изменю своего решения.
– Выслушай меня, – продолжал падиал с такой важностью, какой факир никогда не замечал у него. – Ты знаешь, что боги запрещают покушаться на свою жизнь. Божественный Ману, которого ты, кажется, призывал всего минуту назад, наказывает за это преступление тысячью переселений в тела нечистых животных, и только потом ты получаешь вновь человеческий облик.
– Боги не могут осудить человека за желание избежать унижающих его достоинство мук голода. Неужели ты хочешь дождаться той минуты, когда мы, доведенные голодом до безумия, дойдем до бешенства, и один из нас бросится на другого, чтобы насытиться его мясом и кровью?..
– Боги не простят нас, что мы с первого же дня усомнились в их доброте и справедливости. Ты не можешь подождать ни дня, ни даже часа, и ты посмеешь сказать Яме, судье ада[75], что ты исполнил высшую волю?
А если он ответит тебе: «Боги хотели только испытать твое мужество. Помощь пришла бы, если бы ты не отчаялся ждать». Послушай, Утсара, что говорит священная книга, и трепещи, что ужасный приговор ее не исполнился на тебе:
«Проведя множество лет в аду, чтобы искупить вину, тот, кто посягнул на свою жизнь, будет приговорен к следующим мукам:
Тысячу раз переродится он в телах пауков, змей, хамелеонов, водяных птиц, злобных вампиров. Затем он пройдет через тело собаки, вепря, осла, верблюда, козла, быка и, наконец, войдет в тело парии». Так говорит Ману… Где же ты видишь, чтобы человеку позволено было убить себя и избежать страданий, посланных ему богами?
Все образование индийцев заключается в знании священных стихов из Вед и Законов Ману[76], которые их заставляют учить на память с раннего детства.
Факир, так же хорошо знавший эти стихи, как и падиал, глубоко задумался, когда последний напомнил ему их. Слова священной книги всегда производят сильное впечатление на индийцев. После нескольких минут размышлений Утсара отвечал:
– Ты, может быть, и прав. Что ж ты хочешь от меня?
– Чтобы ты вместе со мной терпеливо ждал, взывая к духу, покровителю твоего рода. Я поступлю так же. И если до первых мук голода к нам не придет никакая помощь ни с неба, ни от людей, ну, тогда, клянусь тебе, я первый убью себя на твоих глазах, ибо не думаю, чтобы боги радовались, когда два человека, точно хищные звери, набросятся друг на друга.
– Пусть так! Я согласен, – отвечал факир, пересиливая себя, – но когда наступит час, вспомни свою клятву.
Вера преобразила падиала. Это был уже не тот человек. Как все слабые и суеверные люди, он не размышлял о безысходности своего положения, а ждал чуда, которое спасет их.
Он глубоко верил в такое чудо, и этого было достаточно, чтобы к нему вернулось мужество, на которое факир, привыкший к его трусости, не считал его способным.
Он хотел ответить своему товарищу, что тот может рассчитывать на его слово, как вдруг остановился в самом начале фразы и так громко вскрикнул от удивления, что факир вздрогнул.
– Что с тобой еще? – спросил он.
– Смотри! Смотри! – воскликнул падиал с невыразимой радостью.
– Куда? – спросил факир, который успел уже потушить спичку и не зажигал новой из экономии.
– Туда! Туда! В воду!
Факир взглянул на указанное ему место и не мог удержаться от крика удивления. На глубине двадцати метров под водой на ровном месте виднелся, окруженный лучами, светлый круг.
– Видишь, факир! Видишь! – кричал падиал вне себя от восторга. – Не сами ли боги посылают нам этот знак, чтобы показать нам, что они слышали и одобряют наше решение?
– Увы! Еще одна фантазия, мой бедный Хамед! – отвечал факир, сразу понявший причину этого явления. – Наоборот, это уничтожает последнюю надежду, которая нам оставалась, ибо указывает на то, что длинная галерея, в которой мы находимся, устроена для проветривания, как я и предполагал. Солнце, проходя в эту минуту прямо над колодцем, освещает его дно, видимое нам. Смотри! Вот круг меняет уже свою форму по мере того, как светило продолжает свой путь… Этот круг появится завтра и даст возможность – жалкое утешение! – точно определять дни, оставшиеся нам для жизни…
Был действительно полдень, и, как сказал факир, светлый круг постепенно изменял свою форму. Затем он исчез, и они снова остались среди безмолвной и зловещей темноты…
ГЛАВА III
Предсмертная тоска. – Никакой надежды на помощь. – Галлюцинации. – Тяжелые сны. – План факира. – Две минуты под водой. – Бегство. – Замурованный в камень. – Браматма. – Спасение. – Поручение.
Остаток дня прошел, не внеся никаких изменений в положение пленников. Кроме того, что им становилось все яснее, что никакая помощь не придет извне, на них давила еще и зловещая тишина, царившая кругом.
Человек благодаря своим органам чувств живет в постоянном единстве с окружающим его миром. В обычное время он не отдает себе отчета, что это единство составляет значительную часть его существования, его индивидуальной жизни и что, лишившись контакта с внешним миром, он будет испытывать необыкновенные страдания от окружающей пустоты.
Шум, доносящийся снаружи, и вид неба, состояние атмосферы и проплывающие облака, щебет птиц и блики солнечного света в ветвях деревьев, начало дня и его убыль, хождение взад и вперед ему подобных, множество предметов, окружающих его дома, по которым время от времени рассеянно скользит его взгляд, и тысяча вещей снаружи дома, которые невозможно и перечислить, – все это вызывает в человеке поток бессознательных мыслей, безотчетных идей.
Эти мысли лишь слегка касаются сознания и не мешают ни серьезным размышлениям, ни обычным занятиям. Но они не могут быть изъяты совсем, чтобы не нарушить при этом деятельность мозга, ибо сознание находит в них нечто подобное гимнастике для своих внешних органов чувств. Оно может без труда и без усталости заниматься ими, подобно живой машине, которая делает перерыв только для сна и останавливается только со смертью… и даже во время сна она приостанавливает работу только частично, ибо мозг продолжает в сновидениях свои взаимоотношения с окружающими вещами. Поговорка, что сон подобен смерти, неверна, поскольку мозг не перестает функционировать и лишь заменяет внешние впечатления, которые он не получает больше от органов чувств, воспоминаниями, предоставленными памятью.
Кромешная тьма и абсолютная тишина окружали Дислад-Хамеда и Утсару. Не было ничего, что могло бы отвлечь их зрение и слух и, следовательно, способствовать активности их мозга. Отсутствие внешних впечатлений заставляло их черпать эти впечатления в резервах собственной памяти, чтобы дать необходимую пищу постоянному движению мыслей, которые, как мы выяснили, останавливаются только вместе с концом жизни.
Благодаря этому естественному явлению, которое испытывают все попавшие в заточение, ум человека замыкается на себе самом и живет своим собственным содержанием, без того, чтобы органы чувств освежили его впечатления. И как результат этого, особенно в полной темноте и тишине, он не замедлит впасть в своего рода сонливое состояние, которое приведет его прямо к галлюцинациям.
Именно это произошло с факиром и падиалом. Мало-помалу их ум возбуждался, и скоро им стало казаться, что они слышат странный шум и жужжание и видят перед собой фантастические призраки. Им чудилось, что к лицу и к телу прикасаются холодные, костлявые руки скелетов. Узники пробовали кричать, но голос, парализованный страхом, не слушался, а язык прилипал к гортани. Покрытые холодным потом, испытывающие муки голода, которые все сильнее терзали их, несчастные впали в полузабытье, перешедшее, к счастью, в глубокий сон.
Утсара проснулся первым. Он не мог сообразить, сколько он спал, но сон явно подкрепил силы. Ровное и спокойное дыхание товарища указывало на то, что он еще спит, а потому, оставив его в этом счастливом состоянии, факир принялся в сотый раз обдумывать способ выбраться из этой страшной тюрьмы.
Он вернулся к этому занятию без особого энтузиазма, ибо ему казалось, что исчерпаны все разумные варианты. Не могло быть сомнения, что на помощь извне нечего рассчитывать, и в сотый раз Утсара приходил к сознанию своей полной беспомощности. Число скелетов, скопившихся наверху, говорило яснее ясного, что подземелье не возвращает своих жертв.
Вдруг в голове его, более спокойной и ясной, чем накануне, возникла мысль, которую он сперва отбросил как неприемлемую. Затем, как это всегда бывает, когда долго ломаешь голову над одним и тем же вопросом, эта мысль мало-помалу стала казаться не столь глупой, а шансы на успех более реальными. И результатом этого размышления у факира явилось желание попытаться исполнить задуманный план. Пусть с опасностью для жизни, но лучше умереть, пробуя спастись, чем ждать, сложа руки, неизбежной смерти.
Придя к такому решению, факир начал будить Дислад-Хамеда, чтобы рассказать ему о задуманном. Он не знал, как отнесется падиал к его плану, и сможет ли он последовать за ним. Он уже протянул руку, чтобы расшевелить спящего, и вдруг остановился…
Бедный падиал видел какой-то сон и громко говорил во сне… Снилось ему, что он на башне исполняет обязанности ночного сторожа, что только что он пробил последний час ночи и объявил о появлении первых проблесков рассвета, – и Утсара услышал, что падиал шепчет чудесное воззвание к солнцу, молитву из Ригведы, которую индийцы читают утром при восходе солнца, совершая свои омовения…
Поэтому он принял сон товарища за предупреждение богов и, простершись ниц, прочел громким голосом священный гимн, первую половину которого произнес во сне Дислад-Хамед. Потом, спустившись по ступенькам лестницы к самой воде, он совершил ритуальное омовение и прочитал традиционный речитатив, заканчивающий утреннюю церемонию:
– Падиал, во время твоего сна Вишну послал мне мысль и внушил план, от которого зависит наше спасение.
– Кто это говорит со мной? Где я? – спросил ночной сторож, унесенный сновидениями далеко от печальной действительности.
– Это я, Утсара, твой друг… Приди в себя, – отвечал факир.
– О! Зачем ты нарушил мой сон? Я был в своей хижине, в кругу семьи, приносил богам дары, совершал омовения и читал священные молитвы.
– Падиал, теперь не время спать, надо действовать, если ты хочешь увидеть свою семью наяву.
– Но ты сам знаешь, что нет никакой надежды выйти отсюда, мы столько раз пытались… А спать так приятно. Сон – это забвение…
– В том положении, в котором мы находимся, не имея пищи, чтобы подкрепить силы, сон – это смерть! А я не хочу здесь умирать.
– Что же ты хочешь?
– Я уже говорил, что получил внушение свыше. Слушай меня и не перебивай! Время не терпит, и если мы пропустим благоприятную минуту, нам придется ждать завтрашнего дня для исполнения моего плана. А кто знает, хватит ли у нас сил на это…
– Говори, я молчу.
– Ты заметил вчера светлый круг, когда солнце проходило над колодцем. Нет сомнения, что существует проход между водоемом перед лестницей, на которой мы стоим, и колодцем за стенами дворца. Так вот, когда сегодня снова появится этот круг, мы должны воспользоваться теми несколькими минутами, пока свет виден на дне колодца и указывает направление прохода, соединяющего два резервуара. Нырнув в воду, мы доберемся до светлого круга. А попав туда, нам ничего не будет стоить добраться до края колодца по внутренним выступам стен и выйти на свободу… Что ты скажешь о таком внушении? Не само ли небо послало мне его?.. Ты не отвечаешь!
– Увы, мой бедный Утсара! Очень вероятно, что твой план удастся, но…
– Ты не умеешь плавать? – прервал его факир.
– Плавать я умею, – грустно отвечал Дислад-Хамед, – но я никогда не нырял и не в силах буду следовать за тобой.
– Хорошо, – отвечал факир, – я попробую один. А результатом воспользуемся мы оба. Тебе даже легче будет, чем мне…
– Как! Ты хочешь меня покинуть и еще смеешься над моей жалкой участью…
– Клянусь Шивой, падиал! Ты еще не совсем, проснулся… Ребенок понял бы, что я говорю. Неужели тебе неизвестно, что я знаю все тайные ходы во дворце Омра? Никто и не заметит, я вернусь к тебе ночью через верхний люк, как я это сделал два дня тому назад.
– Прости меня, – сказал падиал, уже начавший дрожать всем телом при мысли, что останется один в этом мрачном подземелье, – но я так ослаб от голода, что не понял тебя.
Остаток дня прошел, не внеся никаких изменений в положение пленников. Кроме того, что им становилось все яснее, что никакая помощь не придет извне, на них давила еще и зловещая тишина, царившая кругом.
Человек благодаря своим органам чувств живет в постоянном единстве с окружающим его миром. В обычное время он не отдает себе отчета, что это единство составляет значительную часть его существования, его индивидуальной жизни и что, лишившись контакта с внешним миром, он будет испытывать необыкновенные страдания от окружающей пустоты.
Шум, доносящийся снаружи, и вид неба, состояние атмосферы и проплывающие облака, щебет птиц и блики солнечного света в ветвях деревьев, начало дня и его убыль, хождение взад и вперед ему подобных, множество предметов, окружающих его дома, по которым время от времени рассеянно скользит его взгляд, и тысяча вещей снаружи дома, которые невозможно и перечислить, – все это вызывает в человеке поток бессознательных мыслей, безотчетных идей.
Эти мысли лишь слегка касаются сознания и не мешают ни серьезным размышлениям, ни обычным занятиям. Но они не могут быть изъяты совсем, чтобы не нарушить при этом деятельность мозга, ибо сознание находит в них нечто подобное гимнастике для своих внешних органов чувств. Оно может без труда и без усталости заниматься ими, подобно живой машине, которая делает перерыв только для сна и останавливается только со смертью… и даже во время сна она приостанавливает работу только частично, ибо мозг продолжает в сновидениях свои взаимоотношения с окружающими вещами. Поговорка, что сон подобен смерти, неверна, поскольку мозг не перестает функционировать и лишь заменяет внешние впечатления, которые он не получает больше от органов чувств, воспоминаниями, предоставленными памятью.
Кромешная тьма и абсолютная тишина окружали Дислад-Хамеда и Утсару. Не было ничего, что могло бы отвлечь их зрение и слух и, следовательно, способствовать активности их мозга. Отсутствие внешних впечатлений заставляло их черпать эти впечатления в резервах собственной памяти, чтобы дать необходимую пищу постоянному движению мыслей, которые, как мы выяснили, останавливаются только вместе с концом жизни.
Благодаря этому естественному явлению, которое испытывают все попавшие в заточение, ум человека замыкается на себе самом и живет своим собственным содержанием, без того, чтобы органы чувств освежили его впечатления. И как результат этого, особенно в полной темноте и тишине, он не замедлит впасть в своего рода сонливое состояние, которое приведет его прямо к галлюцинациям.
Именно это произошло с факиром и падиалом. Мало-помалу их ум возбуждался, и скоро им стало казаться, что они слышат странный шум и жужжание и видят перед собой фантастические призраки. Им чудилось, что к лицу и к телу прикасаются холодные, костлявые руки скелетов. Узники пробовали кричать, но голос, парализованный страхом, не слушался, а язык прилипал к гортани. Покрытые холодным потом, испытывающие муки голода, которые все сильнее терзали их, несчастные впали в полузабытье, перешедшее, к счастью, в глубокий сон.
Утсара проснулся первым. Он не мог сообразить, сколько он спал, но сон явно подкрепил силы. Ровное и спокойное дыхание товарища указывало на то, что он еще спит, а потому, оставив его в этом счастливом состоянии, факир принялся в сотый раз обдумывать способ выбраться из этой страшной тюрьмы.
Он вернулся к этому занятию без особого энтузиазма, ибо ему казалось, что исчерпаны все разумные варианты. Не могло быть сомнения, что на помощь извне нечего рассчитывать, и в сотый раз Утсара приходил к сознанию своей полной беспомощности. Число скелетов, скопившихся наверху, говорило яснее ясного, что подземелье не возвращает своих жертв.
Вдруг в голове его, более спокойной и ясной, чем накануне, возникла мысль, которую он сперва отбросил как неприемлемую. Затем, как это всегда бывает, когда долго ломаешь голову над одним и тем же вопросом, эта мысль мало-помалу стала казаться не столь глупой, а шансы на успех более реальными. И результатом этого размышления у факира явилось желание попытаться исполнить задуманный план. Пусть с опасностью для жизни, но лучше умереть, пробуя спастись, чем ждать, сложа руки, неизбежной смерти.
Придя к такому решению, факир начал будить Дислад-Хамеда, чтобы рассказать ему о задуманном. Он не знал, как отнесется падиал к его плану, и сможет ли он последовать за ним. Он уже протянул руку, чтобы расшевелить спящего, и вдруг остановился…
Бедный падиал видел какой-то сон и громко говорил во сне… Снилось ему, что он на башне исполняет обязанности ночного сторожа, что только что он пробил последний час ночи и объявил о появлении первых проблесков рассвета, – и Утсара услышал, что падиал шепчет чудесное воззвание к солнцу, молитву из Ригведы, которую индийцы читают утром при восходе солнца, совершая свои омовения…
При первых же словах, произнесенных падиалом, факир вспомнил, что первый раз в своей жизни здесь, в Колодце молчания, забыл он прочитать молитву, которую каждый индиец должен повторять ежедневно при восходе и заходе солнца.
Ночь, порожденье дня и мать рассвета,
Буди царевича в пурпурной колыбели.
И пусть природа вся, прося его лучей горячих,
В молитве радостно воскликнет: Бог наш, Солнце!
Ты каждый день даешь нам на земле
И лотоса тончайший аромат, и вкус плода.
В твоих лучах и камень обретает душу,
И взор твой движет временами года…
Ушедшие века! Да возродит вас Шива,
Дыханьем вечности в эфире освятив.
Скажите, сколько раз ничтожное людское племя
Бессмертного светила получало поцелуи?
Вставайте, смертные!.. Ведь вечный дух,
Несущий свет из глубины Вселенной,
Вот-вот появится пред нашими глазами
И землю влажную лучами напоит.
Поэтому он принял сон товарища за предупреждение богов и, простершись ниц, прочел громким голосом священный гимн, первую половину которого произнес во сне Дислад-Хамед. Потом, спустившись по ступенькам лестницы к самой воде, он совершил ритуальное омовение и прочитал традиционный речитатив, заканчивающий утреннюю церемонию:
Укрепив себя молитвой, факир почувствовал прилив новой энергии и уверенности. Он поверил, что не пройдет и дня, как они выберутся на волю. Он поднялся к своему товарищу, еще спавшему, разбудил его и сказал:
Божественный источник, Дух Великий,
Сваямбхува, вышедший из яйца золотого,
Плывущий над бездной хаоса,
Дающий всему земному рост и силы,
Приди взглянуть на совершенство дел своих
Прими, божественный источник жизни.
Молитвы, гимны и обеты смертных,
На каменных, священных алтарях.
– Падиал, во время твоего сна Вишну послал мне мысль и внушил план, от которого зависит наше спасение.
– Кто это говорит со мной? Где я? – спросил ночной сторож, унесенный сновидениями далеко от печальной действительности.
– Это я, Утсара, твой друг… Приди в себя, – отвечал факир.
– О! Зачем ты нарушил мой сон? Я был в своей хижине, в кругу семьи, приносил богам дары, совершал омовения и читал священные молитвы.
– Падиал, теперь не время спать, надо действовать, если ты хочешь увидеть свою семью наяву.
– Но ты сам знаешь, что нет никакой надежды выйти отсюда, мы столько раз пытались… А спать так приятно. Сон – это забвение…
– В том положении, в котором мы находимся, не имея пищи, чтобы подкрепить силы, сон – это смерть! А я не хочу здесь умирать.
– Что же ты хочешь?
– Я уже говорил, что получил внушение свыше. Слушай меня и не перебивай! Время не терпит, и если мы пропустим благоприятную минуту, нам придется ждать завтрашнего дня для исполнения моего плана. А кто знает, хватит ли у нас сил на это…
– Говори, я молчу.
– Ты заметил вчера светлый круг, когда солнце проходило над колодцем. Нет сомнения, что существует проход между водоемом перед лестницей, на которой мы стоим, и колодцем за стенами дворца. Так вот, когда сегодня снова появится этот круг, мы должны воспользоваться теми несколькими минутами, пока свет виден на дне колодца и указывает направление прохода, соединяющего два резервуара. Нырнув в воду, мы доберемся до светлого круга. А попав туда, нам ничего не будет стоить добраться до края колодца по внутренним выступам стен и выйти на свободу… Что ты скажешь о таком внушении? Не само ли небо послало мне его?.. Ты не отвечаешь!
– Увы, мой бедный Утсара! Очень вероятно, что твой план удастся, но…
– Ты не умеешь плавать? – прервал его факир.
– Плавать я умею, – грустно отвечал Дислад-Хамед, – но я никогда не нырял и не в силах буду следовать за тобой.
– Хорошо, – отвечал факир, – я попробую один. А результатом воспользуемся мы оба. Тебе даже легче будет, чем мне…
– Как! Ты хочешь меня покинуть и еще смеешься над моей жалкой участью…
– Клянусь Шивой, падиал! Ты еще не совсем, проснулся… Ребенок понял бы, что я говорю. Неужели тебе неизвестно, что я знаю все тайные ходы во дворце Омра? Никто и не заметит, я вернусь к тебе ночью через верхний люк, как я это сделал два дня тому назад.
– Прости меня, – сказал падиал, уже начавший дрожать всем телом при мысли, что останется один в этом мрачном подземелье, – но я так ослаб от голода, что не понял тебя.