Страница:
– Ей-богу, Сердар, – сказал Барбассон, – невозможно придумать лучше, и, говоря это, я уверен, что передаю мнение всех присутствующих. Что касается меня, я принимаю ваш последний проект, во-первых, потому что он не исключает первого, во-вторых, я считаю, что Нухурмур легко защищать, и мне здесь нравится.
– Что касается меня, – заявил Барнет, желавший показать, что не забыл прежнюю специальность ходатая по делам, – я принимаю все заявления, оговорки, доводы и заключения своего товарища. Папаша Барнет, который, вероятно, еще жив, был бы счастлив, если бы младший из Барнетов сделал с помощью веревки свой последний прыжок.
Нариндра и Рама сказали, что не имеют собственного мнения и привыкли во всем и всегда следовать за Сердаром. Нана заметил, что они уклонились от прямого ответа, и устремил на них долгий и проницательный взгляд.
Сердар был так озабочен, что мало обращал внимания на то, что происходит вокруг. Так как никто не возразил ему, то он решил, что они, во всяком случае, остаются в Нухурмуре.
– А вы не боитесь, – сказал Барбассон, – что присутствие слона укажет шпионам, где находятся хозяева?
– Видно, вы не знаете Оджали, – живо ответил Нариндра. – Тот, кто подойдет к нему, уже никогда никому не расскажет, что видел его.
– В таком случае извините, пожалуйста, меня за мое замечание, но теперь после объяснения я чувствую себя спокойно.
– Вы совершенно правы, Барбассон, – продолжал Сердар. – Советую всем брать с вас пример. Не хочет ли кто-нибудь еще что-нибудь добавить?
– Есть небольшое замечание, – отвечал провансалец. – Я готов отдать жизнь, но мне было бы величайшим утешением, имей я возможность сказать в последний час, что я все обдумал, все предусмотрел и что, ей-богу, не было возможности поступить иначе. Что думает об этом генерал?
– All is well that ends well, господин адмирал.
– Я не понимаю этой тарабарщины.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – перевел, улыбаясь, Сердар.
– Видишь, это значит, что я всегда одного с тобой мнения.
– Ты мог бы сделать хуже, черт возьми! Говори ты на провансальском наречии – ты был бы самым умным из американцев… Теперь я перехожу к своему замечанию.
Разговор с Сердаром, всегда такой серьезный, становился комичным, несмотря на важность обсуждаемых вопросов, когда вмешивался Барбассон.
– Мы слушаем вас, Барбассон, – сказал Сердар с оттенком нетерпения в голосе.
– Вы сами сказали, Сердар, что только случайность может выдать наше убежище. Так вот, я думаю, что Тота-Ведда, которого нам не следовало приводить сюда, и есть один из этих случаев. Нельзя допустить, чтобы Тота убежал. Или надо задержать этого дикаря в Нухурмуре и не отпускать все время, пока мы будем оставаться здесь.
– Как! Вы не знаете… впрочем, вы спали и только мы с Рамой присутствовали при этом событии. Мы действительно совершили из человеколюбия неосторожность, но теперь ее не исправить.
– О каком Тота-Ведде вы говорите? – живо спросил Нариндра.
Сердар начал рассказывать, и по мере того, как рассказ его продвигался к концу, Нариндра проявлял все больше волнения. Бронзовый цвет его лица принял синеватый оттенок, и крупные капли пота выступили у него на лбу.
Внезапно посмотрев на него, Сердар с удивлением воскликнул:
– Боже мой, Нариндра, что с тобой?
– Мы погибли… – прошептал несчастный, едва держась на ногах от охватившего его сильного волнения, – там, на берегу… сигнал, который я вам дал…
– Успокойся и расскажи!
– Я вас ждал, но услышал шорох в кустарнике на берегу… Имитируя крик макаки, я прокричал два раза и притаился, чтобы узнать причину шума. Минут через пять мимо меня прошел факир, которого я хорошо знаю, он друг Кишнаи. Из-за своей худобы он действительно очень похож на Тота-Ведду, и, если я не ошибаюсь, за ним следовали две прирученные пантеры, с которыми он выступает по деревням. И так как животные слишком весело резвились, он говорил им: «Спокойней, Нера! Тише, Сита! Мои хорошие звери, надо спешить! У нас был удачный денек сегодня». И они продолжили путь в сторону равнины.
Нариндра, к которому постепенно вернулось хладнокровие, благополучно закончил свой рассказ.
– Доигрались! Мы стали игрушкой в руках этого подлого прохвоста Кишнаи. Он единственный в мире, кто способен задумать, подготовить и исполнить столь искусную операцию.
– В таком случае нам надо немедленно бежать из Нухурмура! Шансы папаши Барбассона поднимаются… Берегись веревки, мой бедный Барнет! – жалостливым голосом сказал марселец.
Весельчак мог шутить даже на эшафоте.
– Нет еще, – ответил Сердар, ударив себя по лбу. – Я думаю, напротив, что мы спасены. Слушайте меня. Этот ложный Тота-Ведда послан Кишнаей. Эти люди, вы знаете, могут за несколько су нанести себе ужасную рану, могут перед статуями богов искалечить себя, бросившись под колеса повозки, везущей изображение Шивы или Вишну во время великих праздников. Одним словом, они совершенно презирают жизнь и страдания. Не останавливаясь на нескольких неясных моментах, таких, как появление пантер на зов хозяина, хочу обратить внимание на тот факт, что он не знает и не может показать вход в пещеры со стороны озера. К счастью, я сам завязывал ему глаза и уверен, что он ничего не видел. Кишная и его пособники не осмелятся под угрозой наших карабинов, меткость которых им известна, спуститься в долину. Шотландцы могли бы сделать это с помощью лестниц, но главарь душителей захочет сохранить для себя заслугу нашей поимки и ни с кем не поделится своим открытием…
– Клянусь бородой всех Барбассонов, – воскликнул провансалец, – Сердар, вы выше всех нас… Нам, детям юга, чтобы понять, достаточно и полуслова.
– Хотел бы я знать…
– Что я понял?
– Да, если вы угадали, то можно держать любые пари, что наши предвидения сбудутся.
– Итак, Сердар, нет ничего более легкого, чем закончить ваши рассуждения. Кишная, убедившись, что спуск в долину непроходим, начнет упрекать своего факира, что тот не остался у нас подольше и не выведал секрета таинственного входа, через который его вели с завязанными глазами. Тогда, возможно, этот фальшивый Тота-Ведда наберется наглости и вернется к нам прежней дорогой, просто, как если бы он вышел вместе со своими пантерами прогуляться и подышать свежим воздухом. Я вполне уверен, что так все и произойдет. Если Кишная не дурак, он не захочет упустить неожиданный случай, позволивший ему послать шпиона в пещеры… Вы сами, Сердар, говорили, что мы спасены, а потому бьюсь об заклад, что ни один из душителей в мире не найдет среди сотни этих высокогорных долин ту, из которой идет вход в пещеры.
Сердар сиял… Именно его мысль только что выразил Барбассон так ясно и четко. Он собирался похвалить его за проницательность, когда вошел взволнованный Сами.
– Сахиб, – обратился он к Сердару, – я не знаю, что и думать, но мне кажется, что со стороны внутренней долины стучат, и к тому же Оджали вопит как одержимый.
– Это Тота-Ведда, черт возьми! – воскликнул Барбассон. – Кто другой может прийти со стороны долины?.. Кишная, ловкий парень, не хочет упустить случая… Большой ум вредит, как говорят в наших краях.
– Открыть? – спросил Сами.
– Черт возьми, чем мы рискуем? – воскликнул провансалец.
Присутствующие остолбенели от неожиданности, пораженные скоростью происходящих событий, в которых, впрочем, не было ничего неестественного.
Действительно, было логичным думать, что Тота поспешит за своими пантерами, испуганными криком слона. Кишнаю явно не могли удовлетворить те неполные данные, которые ему принес шпион, и в этом случае немедленное возвращение Тота-Ведда за новыми сведениями исключало всякие подозрения.
Начальник тхагов также ничуть не сомневался в успехе, так как знал о дружеском приеме, который был оказан туземцу, но не знал ничего о разоблачениях, сделанных Нариндрой. Факты объединяются между собой и вытекают один из другого так же, как идеи. Сердар и Барбассон рассуждали просто, исходя из логики событий.
После небольшого колебания Сердар подар знак Сами, и тот бросился в коридор и повернул камень не без некоторого волнения, разделяемого, впрочем, всеми обитателями Нухурмура. В тот же момент Тота-Ведда, а это был он, большими скачками влетел внутрь и бросился к ногам Сердара. Пантеры не посмели следовать за ним и остались снаружи. Сами закрыл на всякий случай вход. Он не хотел, чтобы кошки пришли на помощь хозяину. Сердар едва заметным знаком показал друзьям, как важно, чтобы они предоставили вести разговор ему одному.
– Итак, мой смелый Ури, вот ты и вернулся? – сказал он туземцу, ласково гладя его по руке, как это он делал накануне. И он нарочно обратился к нему на том наречии, на котором Тота, как слышал Нариндра, говорил со своими пантерами.
– Ури! Ури! – повторял Тота с таким невинным видом, что все невольно залюбовались тем совершенством, с каким он исполнял свою роль.
– Нехорошо, – продолжал Сердар, – оставить друзей, не предупредив их об этом! Неужели тебе не понравилась кухня Барнета? А ведь вчера он превзошел самого себя.
– Ури! Ури! Ури! – отвечал факир с равнодушием животного.
Сердар подумал, что, разговаривая таким образом, они долго не продвинутся ни на шаг вперед. Самое лучшее было бы поразить его чем-нибудь, получить хотя бы самое ничтожное доказательство, а затем подействовать на него с помощью одного из тех религиозных предрассудков его касты, которые имеют такое сильное влияние на индийцев.
Сердар остановился на этом решении с тем, чтобы в случае неудачи лишить мнимого Тота-Ведду свободы и возможности навредить. Сделав вид, что он почти не смотрит на него и в то же время не выпуская из поля зрения выражения его лица, он продолжал по-прежнему дружески говорить с ним.
– Ты хорошо сделал, вернувшись к нам, бедное заброшенное создание, – сказал он. – Ты ни в чем не будешь иметь недостатка у нас, так же как и твои пантеры, которых ты так любишь.
Затем, посмотрев ему в лицо, он с быстротой молнии бросил фразу, слышанную Нариндрой:
– Спокойней, Нера! Тише, Сита! Мои хорошие звери, надо спешить! У нас был удачный денек сегодня.
Как ни был факир подготовлен к своей роли, удар был слишком силен и неожидан, чтобы ложный Тота смог отнестись к нему с обычным равнодушием.
Глаза его загорелись, брови сдвинулись, и он бросил быстрый взгляд в сторону коридора, по которому пришел, как бы прикидывая, есть ли у него какие-нибудь шансы для побега. Это продолжалось лишь одно мгновение. Лицо его вновь приняло детски-наивное выражение, и он в третий раз повторил слово, употреблявшееся им для передачи любых впечатлений: «Ури! Ури!», сопровождая его веселым хохотом, которым пытался скрыть охвативший его ужас, ибо в эту минуту он должен был считать себя погибшим.
Как ни мимолетно было состояние ужаса, охватившее факира, оно не ускользнуло от Сердара. Он подождал окончания припадка веселости и сказал ложному Тоте тоном, который исключал всякие попытки дальнейших фокусов.
– Прекрасно играешь свою роль, малабар, но комедия продолжается слишком долго… Встань и, если дорожишь жизнью, отвечай на предлагаемые тебе вопросы.
Это было сказано так четко и резко, что факир понял – его притворство раскрыто. Повинуясь приказу, он встал, прислонился к стене и с выражением глубокого презрения и полного равнодушия ждал, что ему скажут.
Это был уже не тщедушный и придурковатый дикарь, которого присутствующие видели перед собой всего несколько минут тому назад, а мужественное существо, состоящее из мускулов и нервов. Лицо его поражало энергичными чертами.
Этому человеку нужна была незаурядная сила воли и необыкновенное мастерство, чтобы исполнить роль с таким совершенством, которое смогло обмануть всех и даже на минуту заставить усомниться в правдивости слов Нариндры.
– Хорошо, – сказал Сердар, когда тот повиновался приказу. – Ты признаешься, следовательно, что понимаешь нас. Продолжай так поступать, и, надеюсь, мы договоримся с тобой. Главное, не лги.
– Рам-Чаудор отвечает, когда захочет, и молчит, когда захочет, но Рам-Чаудор никогда не лжет, – отвечал индиец с достоинством.
– Кто подослал себя шпионить за нами и выдать нас?
Факир покачал головой и не сказал ни слова.
– Напрасно ты скрываешь его имя, – сказал Сердар, – мы его знаем. Это Кишная, начальник тхагов в Мейваре.
Индиец с любопытством взглянул на собеседника, пораженный его словами. Присутствующие заключили из этого, что Кишная, как обычно, действовал скрытно и не предполагал, что появление его в этой местности было замечено.
– Посмотри на нас хорошенько, – сказал Сердар, продолжая допрос, – ты всех знаешь, кто находится здесь?
– Нет, – отвечал факир, внимательно рассматривая присутствующих.
– Можешь поклясться?
– Клянусь Шивой, богом, который наказывает клятвопреступников.
– Итак, ты не знаешь нас, тебе незачем мстить нам, и ты соглашаешься служить человеку, принадлежащему к касте, презираемой всеми в Индии, чтобы предать нас ему.
Индиец не отвечал, но всем было видно, что он борется с сильным волнением.
– Я думал, – продолжал Сердар, – что факиры посвящают свою жизнь богам и что среди них не найдется ни одного, кто согласился бы служить шпионом разбойников и убийц.
– Рам-Чаудор не был шпионом, Рам-Чаудор никогда не делал зла, – мрачно отвечал индиец, – но у Рам-Чаудора есть дочь. Она была радостью дома, а теперь старая Парвади оплакивает свою дочь Аньяму, которую похитили тхаги, чтобы принести в жертву на следующую пуджу… Рам-Чаудор стал малодушен, когда Кишная сказал ему: «Сделай это, и твоя дочь будет тебе возвращена». И Рам-Чаудор сделал, что сказал Кишная, чтобы старая Парвади не плакала дома и чтобы отдали ему Аньяму.
И по мере того, как он говорил, все больше и больше прерывался его голос, и крупные слезы текли у него по лицу. Глубокое молчание царило в гроте. Закаленные люди, сто раз жертвовавшие жизнью на поле боя, испытывали большое волнение и сочувствовали отцу, который оплакивал свою дочь, сочувствовали, совершенно забыв, что он хотел предать их жестокому врагу.
Спустя несколько минут Сердар снова заговорил с ним, стараясь придать своему голосу строгость.
– Итак, ты признаешься, что нашей жизнью ты хотел выкупить жизнь своей дочери. Какое наказание заслужил ты за это?
– Смерть, – отвечал индиец совершенно уверенным голосом.
– Хорошо, ты сам произнес свой приговор.
Бросив многозначительный взгляд на своих товарищей, Сердар продолжал:
– Даю тебе пять минут, чтобы приготовиться к смерти.
– Благодарю, Сахиб, – сказал факир без всякого бахвальства, – я хотел бы только проститься с бедными животными… они всегда были мне верны и так любили Аньяму.
– Ага, вот куда! – воскликнул Барбассон по-французски, полагая, что индиец не понимает этого языка. – Это своего рода маленький фокус, чтобы пантеры защищали его, а самому дать тягу.
– Ошибаешься, Барбассон, – сказал Рама-Модели, – ты не знаешь людей нашей страны. Человек этот приготовился к смерти и не убежит.
– Эх! Я согласился бы на опыт, не будь он так опасен.
– Я отвечаю за него, – сказал заклинатель.
– И я также, – прибавил Нариндра.
Нана Сахиб склонил голову в знак согласия.
Сердар подчинился этому единодушному решению.
– Если все удастся, как я предполагаю, – сказал он, – мы сделаем из него превосходного новобранца, верного слугу.
Он подал знак факиру следовать за ним и направился к выходу во внутреннюю долину, где оставались пантеры, приказав Сами стоять наготове с карабином в руках, ибо не хотел сделаться жертвой своего великодушия.
Тут произошла действительно необыкновенная сцена. Выйдя из пещеры, Рам-Чаудор кликнул животных, резвившихся в долине. Пантеры сразу бросились к нему. Они лизали ему руки, лицо, весело повизгивая и мурлыча с невыразимой нежностью. Затем сворачивались у его ног, поднимались и одним прыжком перескакивали через него, делая вид, что хотят убежать, затем возвращались, вновь ложились у его ног и взглядом вымаливали ласки, которые несчастный факир щедро раздавал им.
– Я взял их совсем маленькими, – сказал он Сердару, – всех из одной берлоги. В то время они ничего не видели, а когда начали ходить и играть, то принимали меня за мать и кричали, если я уходил. Они никогда и никому не сделали ничего плохого, возьми их во искупление того зла, которое я хотел всем вам сделать… Ну, теперь я готов.
– Хорошо, – сказал Сердар, заряжая револьвер.
– О, только не здесь, они разорвут тебя, как только увидят, что я падаю.
– Войдем в пещеру, они ничего тогда не увидят.
Они вошли в пещеру, и камень тотчас закрылся за ними. Пантеры теперь не могли защитить своего хозяина.
– Ну, Барбассон, убедились вы наконец? – спросил Сердар.
– Это выше моего понимания, ей-богу! И мне, как говорится, надо было один раз увидеть, чтобы поверить.
Рам-Чаудор ждал…
– Итак, твоя жизнь принадлежит нам.
– Да, принадлежит, – просто отвечал индиец.
– Хорошо, мы сохраним ее тебе, и, так как ты нам полезен более живым, чем мертвым, то предлагаем тебе служить нам, пока будешь нужен.
Факир, ждавший роковой выстрел, не верил своим ушам. Он, не моргнувший до сих пор глазом, вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть.
– Ты даришь мне жизнь?
– С условием, что ты будешь верно служить нам.
– Я буду твоим рабом.
– Знай, что мы сумеем вознаградить тебя. Пуджа в честь богини Кали совершится еще через пять недель. Мы успеем за это время наказать Кишнаю и вернуть тебе твою дочь.
– Сахиб! Сахиб! Если ты сделаешь это… Рам-Чаудор будет твоей тенью, будет смотреть твоими глазами и думать твоей головой…
И Рам-Чаудор, подняв руки к небу, произнес страшную клятву, которую ни один индиец, будь он сто раз изменником, вором и убийцей, ни за что не нарушит, раз она сорвалась у него с языка.
«Во имя великого Брахмы Сваямбхувы, самосущего, бесконечная мысль которого находится в золотом яйце. Во имя Брахмы, Вишну и Шивы, священной триады, явленной в Вирадже, вечном сыне.
Пусть я умру далеко от своих, в самых ужасных мучениях. Пусть ни один из моих родных не согласится исполнить на моей могиле погребальных церемоний, которые открывают врата Сварги. Пусть тело мое будет брошено на съедение нечистым животным. Пусть душа моя возродится в теле грифов с желтыми лапами, или в теле вонючих шакалов, или в тысяче тысяч поколений людей, если я нарушу клятву служить преданно вам до последнего вздоха. Я сказал, пусть дух Индры запишет в книге судеб, чтобы Боги-мстители помнили это».
И, кончив клятву, Рам-Чаудор обошел всех присутствующих, брал у каждого руку и прикладывал ее к своей груди и голове. Подойдя к Сердару, он трижды повторил это действие, чтобы показать, что своим господином он признает исключительно его и будет повиноваться только ему одному.
– Теперь, – сказал Рама-Модели Сердару, – в какой бы час ночи или дня ты ни нуждался в этом человеке, каков бы ни был приказ, который ты отдашь ему, он телом и душой принадлежит тебе и никогда, будь уверен, не нарушит своей клятвы…
Наконец кончилась эта трогательная сцена, прибавившая еще одного человека, к маленькому обществу Нухурмура. Когда все прощались с Наной Сахибом, Нариндра быстро шепнул на ухо Раме:
– Мне нужно по секрету поговорить с тобой, зайди ко мне через минуту.
– Я то же самое хотел тебе сказать, – ответил заклинатель пантер.
– Смотри только, чтобы никто не догадался о нашем разговоре!
– Даже Сердар?
– Сердар в особенности.
И они расстались. Нариндра под предлогом усталости (он действительно, после того как покинул Бомбей, шел сорок восемь часов, день и ночь, без остановок) попросил разрешения уйти на отдых и удалился в свой грот.
Несколько минут спустя Рама уже поднимал циновку, служившую дверью, и входил к своему другу.
– Вот и я, Нариндра, – сказал он.
– Будем говорить шепотом, – сказал махрат, – Сердар не должен ничего знать о наших планах, которые мы исполним, если ты согласишься. Его я знаю, он ни за что не поддержит нас.
– Мне тоже есть, что предложить тебе, но говори первым, ты первый начал.
– Возможно, мы думаем об одном и том же… выслушай меня и отвечай откровенно. Что ты думаешь об эгоизме Наны Сахиба и о том бессердечии, с каким он принимает в жертву самую дорогую мечту Сердара?
– Я думаю, как и ты, Нариндра. Принцы смотрят на других людей как на средства для достижения своих целей и считают важным лишь то, что касается их самих.
– Прекрасно, теперь я уверен в твоей поддержке. Когда я увидел сегодня, как Сердар жертвует собой, забывая о восстановлении своей чести, о любви сестры, мне показалось на минуту, что мы станем свидетелями сцены, которые встречаются в пуранах или шастрах[51]. Но века героев прошли. Нана Сахиб не проявил великодушия. Ах! Скажи только Нана: «Сердар, я принимаю в жертву твою жизнь, но не могу допустить, чтобы ты поступался честью. Восстанови свое доброе имя, верни себе всеобщее уважение и любовь семьи, а затем, если пожелаешь, устрой мой побег, чтобы доставить меня в свободную страну, где потомку могольских императоров не грозит никакое унижение.»
Да! Скажи он это, как это было бы прекрасно, как соответствовало бы достоинству внука двадцати царей, которые, покоясь в прахе веков, почувствовали бы, что их последний отпрыск далек от малодушия… Нет, он соблаговолит лишь поблагодарить людей, пожертвовавших своей честью и жизнью, чтобы его гордость не страдала.
Так не будет этого, Рама! Я не хочу, чтобы истинный герой умер, обесчещенный этой марионеткой, которая играла в царя, вместо того, чтобы с мечом в руках гнать англичан до самого океана. Нет, этого не будет, потому что я, воин махратского племени, т.е. чистой индийской расы, не обязан преклоняться перед этим могольским мусульманином, предки которого еще за шестьсот лет до прихода англичан поработили мою страну…
Мы, Рама, должны спасти нашего друга помимо его воли и так, чтобы он не подозревал ничего, ибо сам он не согласится на это.
– Я слушал тебя не перебивая, Нариндра, – отвечал заклинатель, – и каждое твое слово совпадало с моими мыслями. Но как мы добьемся своей цели? Ты знаешь характер Сердара. Он непоколебим в своих убеждениях.
– Я нашел способ, Рама!
– Какой?
– Сам Нана Сахиб должен действовать в этом случае, мы сами по себе ничего не сделаем.
– Он никогда не согласится.
– Ошибаешься, Рама, – холодно отвечал Нариндра, – я решился на все.
– Даже изменить Нане? – спросил заклинатель.
– Ты забываешь, Рама, что я царского происхождения. Я также потомок древних царей, последний представитель династии махратов, царствовавших в Декане и никогда не подчинявшихся могольским владыкам Дели. Сама Англия признала право моего отца на титул раджи, но я не хотел быть пенсионером англичан и войти в стадо набобов без королевства. Я никогда не склонял головы перед Наной и не связывал себя клятвой с его судьбой… Но не бойся, я не изменю ему, я только хочу заставить этого малодушного человека действовать, хотя бы раз в своей жизни, как подобает царственному лицу… И я хотел просить тебя сегодня же вечером присутствовать при нашем разговоре, в тот именно час, когда Сердар совершает свой обычный объезд озера…
– Хорошо, я пойду с тобой.
– Ты должен дать мне одно обещание.
– Какое?
– Что бы ты ни видел и ни слышал – не вмешивайся.
– Это так важно?
– Я хочу спасти Сердара.
– Даю тебе слово.
– Мне ничего не остается, как уйти, Нариндра. Наши мысли действительно совпадают. Как и ты, я считал, что Сердар губит себя навсегда, не принося пользы нашему делу, которое так неумело защищал Нана Сахиб. Я ломал себе голову и не находил выхода.
– До вечера! Если я не проснусь сам, так как с самого Бомбея я ни минуты не отдыхал, разбуди меня, едва только Сердар выйдет.
– Хорошо… Да хранит твой сон Индра, твой, покровитель, и да пошлет он тебе счастливое предзнаменование.
ГЛАВА VI
– Что касается меня, – заявил Барнет, желавший показать, что не забыл прежнюю специальность ходатая по делам, – я принимаю все заявления, оговорки, доводы и заключения своего товарища. Папаша Барнет, который, вероятно, еще жив, был бы счастлив, если бы младший из Барнетов сделал с помощью веревки свой последний прыжок.
Нариндра и Рама сказали, что не имеют собственного мнения и привыкли во всем и всегда следовать за Сердаром. Нана заметил, что они уклонились от прямого ответа, и устремил на них долгий и проницательный взгляд.
Сердар был так озабочен, что мало обращал внимания на то, что происходит вокруг. Так как никто не возразил ему, то он решил, что они, во всяком случае, остаются в Нухурмуре.
– А вы не боитесь, – сказал Барбассон, – что присутствие слона укажет шпионам, где находятся хозяева?
– Видно, вы не знаете Оджали, – живо ответил Нариндра. – Тот, кто подойдет к нему, уже никогда никому не расскажет, что видел его.
– В таком случае извините, пожалуйста, меня за мое замечание, но теперь после объяснения я чувствую себя спокойно.
– Вы совершенно правы, Барбассон, – продолжал Сердар. – Советую всем брать с вас пример. Не хочет ли кто-нибудь еще что-нибудь добавить?
– Есть небольшое замечание, – отвечал провансалец. – Я готов отдать жизнь, но мне было бы величайшим утешением, имей я возможность сказать в последний час, что я все обдумал, все предусмотрел и что, ей-богу, не было возможности поступить иначе. Что думает об этом генерал?
– All is well that ends well, господин адмирал.
– Я не понимаю этой тарабарщины.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – перевел, улыбаясь, Сердар.
– Видишь, это значит, что я всегда одного с тобой мнения.
– Ты мог бы сделать хуже, черт возьми! Говори ты на провансальском наречии – ты был бы самым умным из американцев… Теперь я перехожу к своему замечанию.
Разговор с Сердаром, всегда такой серьезный, становился комичным, несмотря на важность обсуждаемых вопросов, когда вмешивался Барбассон.
– Мы слушаем вас, Барбассон, – сказал Сердар с оттенком нетерпения в голосе.
– Вы сами сказали, Сердар, что только случайность может выдать наше убежище. Так вот, я думаю, что Тота-Ведда, которого нам не следовало приводить сюда, и есть один из этих случаев. Нельзя допустить, чтобы Тота убежал. Или надо задержать этого дикаря в Нухурмуре и не отпускать все время, пока мы будем оставаться здесь.
– Как! Вы не знаете… впрочем, вы спали и только мы с Рамой присутствовали при этом событии. Мы действительно совершили из человеколюбия неосторожность, но теперь ее не исправить.
– О каком Тота-Ведде вы говорите? – живо спросил Нариндра.
Сердар начал рассказывать, и по мере того, как рассказ его продвигался к концу, Нариндра проявлял все больше волнения. Бронзовый цвет его лица принял синеватый оттенок, и крупные капли пота выступили у него на лбу.
Внезапно посмотрев на него, Сердар с удивлением воскликнул:
– Боже мой, Нариндра, что с тобой?
– Мы погибли… – прошептал несчастный, едва держась на ногах от охватившего его сильного волнения, – там, на берегу… сигнал, который я вам дал…
– Успокойся и расскажи!
– Я вас ждал, но услышал шорох в кустарнике на берегу… Имитируя крик макаки, я прокричал два раза и притаился, чтобы узнать причину шума. Минут через пять мимо меня прошел факир, которого я хорошо знаю, он друг Кишнаи. Из-за своей худобы он действительно очень похож на Тота-Ведду, и, если я не ошибаюсь, за ним следовали две прирученные пантеры, с которыми он выступает по деревням. И так как животные слишком весело резвились, он говорил им: «Спокойней, Нера! Тише, Сита! Мои хорошие звери, надо спешить! У нас был удачный денек сегодня». И они продолжили путь в сторону равнины.
Нариндра, к которому постепенно вернулось хладнокровие, благополучно закончил свой рассказ.
– Доигрались! Мы стали игрушкой в руках этого подлого прохвоста Кишнаи. Он единственный в мире, кто способен задумать, подготовить и исполнить столь искусную операцию.
– В таком случае нам надо немедленно бежать из Нухурмура! Шансы папаши Барбассона поднимаются… Берегись веревки, мой бедный Барнет! – жалостливым голосом сказал марселец.
Весельчак мог шутить даже на эшафоте.
– Нет еще, – ответил Сердар, ударив себя по лбу. – Я думаю, напротив, что мы спасены. Слушайте меня. Этот ложный Тота-Ведда послан Кишнаей. Эти люди, вы знаете, могут за несколько су нанести себе ужасную рану, могут перед статуями богов искалечить себя, бросившись под колеса повозки, везущей изображение Шивы или Вишну во время великих праздников. Одним словом, они совершенно презирают жизнь и страдания. Не останавливаясь на нескольких неясных моментах, таких, как появление пантер на зов хозяина, хочу обратить внимание на тот факт, что он не знает и не может показать вход в пещеры со стороны озера. К счастью, я сам завязывал ему глаза и уверен, что он ничего не видел. Кишная и его пособники не осмелятся под угрозой наших карабинов, меткость которых им известна, спуститься в долину. Шотландцы могли бы сделать это с помощью лестниц, но главарь душителей захочет сохранить для себя заслугу нашей поимки и ни с кем не поделится своим открытием…
– Клянусь бородой всех Барбассонов, – воскликнул провансалец, – Сердар, вы выше всех нас… Нам, детям юга, чтобы понять, достаточно и полуслова.
– Хотел бы я знать…
– Что я понял?
– Да, если вы угадали, то можно держать любые пари, что наши предвидения сбудутся.
– Итак, Сердар, нет ничего более легкого, чем закончить ваши рассуждения. Кишная, убедившись, что спуск в долину непроходим, начнет упрекать своего факира, что тот не остался у нас подольше и не выведал секрета таинственного входа, через который его вели с завязанными глазами. Тогда, возможно, этот фальшивый Тота-Ведда наберется наглости и вернется к нам прежней дорогой, просто, как если бы он вышел вместе со своими пантерами прогуляться и подышать свежим воздухом. Я вполне уверен, что так все и произойдет. Если Кишная не дурак, он не захочет упустить неожиданный случай, позволивший ему послать шпиона в пещеры… Вы сами, Сердар, говорили, что мы спасены, а потому бьюсь об заклад, что ни один из душителей в мире не найдет среди сотни этих высокогорных долин ту, из которой идет вход в пещеры.
Сердар сиял… Именно его мысль только что выразил Барбассон так ясно и четко. Он собирался похвалить его за проницательность, когда вошел взволнованный Сами.
– Сахиб, – обратился он к Сердару, – я не знаю, что и думать, но мне кажется, что со стороны внутренней долины стучат, и к тому же Оджали вопит как одержимый.
– Это Тота-Ведда, черт возьми! – воскликнул Барбассон. – Кто другой может прийти со стороны долины?.. Кишная, ловкий парень, не хочет упустить случая… Большой ум вредит, как говорят в наших краях.
– Открыть? – спросил Сами.
– Черт возьми, чем мы рискуем? – воскликнул провансалец.
Присутствующие остолбенели от неожиданности, пораженные скоростью происходящих событий, в которых, впрочем, не было ничего неестественного.
Действительно, было логичным думать, что Тота поспешит за своими пантерами, испуганными криком слона. Кишнаю явно не могли удовлетворить те неполные данные, которые ему принес шпион, и в этом случае немедленное возвращение Тота-Ведда за новыми сведениями исключало всякие подозрения.
Начальник тхагов также ничуть не сомневался в успехе, так как знал о дружеском приеме, который был оказан туземцу, но не знал ничего о разоблачениях, сделанных Нариндрой. Факты объединяются между собой и вытекают один из другого так же, как идеи. Сердар и Барбассон рассуждали просто, исходя из логики событий.
После небольшого колебания Сердар подар знак Сами, и тот бросился в коридор и повернул камень не без некоторого волнения, разделяемого, впрочем, всеми обитателями Нухурмура. В тот же момент Тота-Ведда, а это был он, большими скачками влетел внутрь и бросился к ногам Сердара. Пантеры не посмели следовать за ним и остались снаружи. Сами закрыл на всякий случай вход. Он не хотел, чтобы кошки пришли на помощь хозяину. Сердар едва заметным знаком показал друзьям, как важно, чтобы они предоставили вести разговор ему одному.
– Итак, мой смелый Ури, вот ты и вернулся? – сказал он туземцу, ласково гладя его по руке, как это он делал накануне. И он нарочно обратился к нему на том наречии, на котором Тота, как слышал Нариндра, говорил со своими пантерами.
– Ури! Ури! – повторял Тота с таким невинным видом, что все невольно залюбовались тем совершенством, с каким он исполнял свою роль.
– Нехорошо, – продолжал Сердар, – оставить друзей, не предупредив их об этом! Неужели тебе не понравилась кухня Барнета? А ведь вчера он превзошел самого себя.
– Ури! Ури! Ури! – отвечал факир с равнодушием животного.
Сердар подумал, что, разговаривая таким образом, они долго не продвинутся ни на шаг вперед. Самое лучшее было бы поразить его чем-нибудь, получить хотя бы самое ничтожное доказательство, а затем подействовать на него с помощью одного из тех религиозных предрассудков его касты, которые имеют такое сильное влияние на индийцев.
Сердар остановился на этом решении с тем, чтобы в случае неудачи лишить мнимого Тота-Ведду свободы и возможности навредить. Сделав вид, что он почти не смотрит на него и в то же время не выпуская из поля зрения выражения его лица, он продолжал по-прежнему дружески говорить с ним.
– Ты хорошо сделал, вернувшись к нам, бедное заброшенное создание, – сказал он. – Ты ни в чем не будешь иметь недостатка у нас, так же как и твои пантеры, которых ты так любишь.
Затем, посмотрев ему в лицо, он с быстротой молнии бросил фразу, слышанную Нариндрой:
– Спокойней, Нера! Тише, Сита! Мои хорошие звери, надо спешить! У нас был удачный денек сегодня.
Как ни был факир подготовлен к своей роли, удар был слишком силен и неожидан, чтобы ложный Тота смог отнестись к нему с обычным равнодушием.
Глаза его загорелись, брови сдвинулись, и он бросил быстрый взгляд в сторону коридора, по которому пришел, как бы прикидывая, есть ли у него какие-нибудь шансы для побега. Это продолжалось лишь одно мгновение. Лицо его вновь приняло детски-наивное выражение, и он в третий раз повторил слово, употреблявшееся им для передачи любых впечатлений: «Ури! Ури!», сопровождая его веселым хохотом, которым пытался скрыть охвативший его ужас, ибо в эту минуту он должен был считать себя погибшим.
Как ни мимолетно было состояние ужаса, охватившее факира, оно не ускользнуло от Сердара. Он подождал окончания припадка веселости и сказал ложному Тоте тоном, который исключал всякие попытки дальнейших фокусов.
– Прекрасно играешь свою роль, малабар, но комедия продолжается слишком долго… Встань и, если дорожишь жизнью, отвечай на предлагаемые тебе вопросы.
Это было сказано так четко и резко, что факир понял – его притворство раскрыто. Повинуясь приказу, он встал, прислонился к стене и с выражением глубокого презрения и полного равнодушия ждал, что ему скажут.
Это был уже не тщедушный и придурковатый дикарь, которого присутствующие видели перед собой всего несколько минут тому назад, а мужественное существо, состоящее из мускулов и нервов. Лицо его поражало энергичными чертами.
Этому человеку нужна была незаурядная сила воли и необыкновенное мастерство, чтобы исполнить роль с таким совершенством, которое смогло обмануть всех и даже на минуту заставить усомниться в правдивости слов Нариндры.
– Хорошо, – сказал Сердар, когда тот повиновался приказу. – Ты признаешься, следовательно, что понимаешь нас. Продолжай так поступать, и, надеюсь, мы договоримся с тобой. Главное, не лги.
– Рам-Чаудор отвечает, когда захочет, и молчит, когда захочет, но Рам-Чаудор никогда не лжет, – отвечал индиец с достоинством.
– Кто подослал себя шпионить за нами и выдать нас?
Факир покачал головой и не сказал ни слова.
– Напрасно ты скрываешь его имя, – сказал Сердар, – мы его знаем. Это Кишная, начальник тхагов в Мейваре.
Индиец с любопытством взглянул на собеседника, пораженный его словами. Присутствующие заключили из этого, что Кишная, как обычно, действовал скрытно и не предполагал, что появление его в этой местности было замечено.
– Посмотри на нас хорошенько, – сказал Сердар, продолжая допрос, – ты всех знаешь, кто находится здесь?
– Нет, – отвечал факир, внимательно рассматривая присутствующих.
– Можешь поклясться?
– Клянусь Шивой, богом, который наказывает клятвопреступников.
– Итак, ты не знаешь нас, тебе незачем мстить нам, и ты соглашаешься служить человеку, принадлежащему к касте, презираемой всеми в Индии, чтобы предать нас ему.
Индиец не отвечал, но всем было видно, что он борется с сильным волнением.
– Я думал, – продолжал Сердар, – что факиры посвящают свою жизнь богам и что среди них не найдется ни одного, кто согласился бы служить шпионом разбойников и убийц.
– Рам-Чаудор не был шпионом, Рам-Чаудор никогда не делал зла, – мрачно отвечал индиец, – но у Рам-Чаудора есть дочь. Она была радостью дома, а теперь старая Парвади оплакивает свою дочь Аньяму, которую похитили тхаги, чтобы принести в жертву на следующую пуджу… Рам-Чаудор стал малодушен, когда Кишная сказал ему: «Сделай это, и твоя дочь будет тебе возвращена». И Рам-Чаудор сделал, что сказал Кишная, чтобы старая Парвади не плакала дома и чтобы отдали ему Аньяму.
И по мере того, как он говорил, все больше и больше прерывался его голос, и крупные слезы текли у него по лицу. Глубокое молчание царило в гроте. Закаленные люди, сто раз жертвовавшие жизнью на поле боя, испытывали большое волнение и сочувствовали отцу, который оплакивал свою дочь, сочувствовали, совершенно забыв, что он хотел предать их жестокому врагу.
Спустя несколько минут Сердар снова заговорил с ним, стараясь придать своему голосу строгость.
– Итак, ты признаешься, что нашей жизнью ты хотел выкупить жизнь своей дочери. Какое наказание заслужил ты за это?
– Смерть, – отвечал индиец совершенно уверенным голосом.
– Хорошо, ты сам произнес свой приговор.
Бросив многозначительный взгляд на своих товарищей, Сердар продолжал:
– Даю тебе пять минут, чтобы приготовиться к смерти.
– Благодарю, Сахиб, – сказал факир без всякого бахвальства, – я хотел бы только проститься с бедными животными… они всегда были мне верны и так любили Аньяму.
– Ага, вот куда! – воскликнул Барбассон по-французски, полагая, что индиец не понимает этого языка. – Это своего рода маленький фокус, чтобы пантеры защищали его, а самому дать тягу.
– Ошибаешься, Барбассон, – сказал Рама-Модели, – ты не знаешь людей нашей страны. Человек этот приготовился к смерти и не убежит.
– Эх! Я согласился бы на опыт, не будь он так опасен.
– Я отвечаю за него, – сказал заклинатель.
– И я также, – прибавил Нариндра.
Нана Сахиб склонил голову в знак согласия.
Сердар подчинился этому единодушному решению.
– Если все удастся, как я предполагаю, – сказал он, – мы сделаем из него превосходного новобранца, верного слугу.
Он подал знак факиру следовать за ним и направился к выходу во внутреннюю долину, где оставались пантеры, приказав Сами стоять наготове с карабином в руках, ибо не хотел сделаться жертвой своего великодушия.
Тут произошла действительно необыкновенная сцена. Выйдя из пещеры, Рам-Чаудор кликнул животных, резвившихся в долине. Пантеры сразу бросились к нему. Они лизали ему руки, лицо, весело повизгивая и мурлыча с невыразимой нежностью. Затем сворачивались у его ног, поднимались и одним прыжком перескакивали через него, делая вид, что хотят убежать, затем возвращались, вновь ложились у его ног и взглядом вымаливали ласки, которые несчастный факир щедро раздавал им.
– Я взял их совсем маленькими, – сказал он Сердару, – всех из одной берлоги. В то время они ничего не видели, а когда начали ходить и играть, то принимали меня за мать и кричали, если я уходил. Они никогда и никому не сделали ничего плохого, возьми их во искупление того зла, которое я хотел всем вам сделать… Ну, теперь я готов.
– Хорошо, – сказал Сердар, заряжая револьвер.
– О, только не здесь, они разорвут тебя, как только увидят, что я падаю.
– Войдем в пещеру, они ничего тогда не увидят.
Они вошли в пещеру, и камень тотчас закрылся за ними. Пантеры теперь не могли защитить своего хозяина.
– Ну, Барбассон, убедились вы наконец? – спросил Сердар.
– Это выше моего понимания, ей-богу! И мне, как говорится, надо было один раз увидеть, чтобы поверить.
Рам-Чаудор ждал…
– Итак, твоя жизнь принадлежит нам.
– Да, принадлежит, – просто отвечал индиец.
– Хорошо, мы сохраним ее тебе, и, так как ты нам полезен более живым, чем мертвым, то предлагаем тебе служить нам, пока будешь нужен.
Факир, ждавший роковой выстрел, не верил своим ушам. Он, не моргнувший до сих пор глазом, вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть.
– Ты даришь мне жизнь?
– С условием, что ты будешь верно служить нам.
– Я буду твоим рабом.
– Знай, что мы сумеем вознаградить тебя. Пуджа в честь богини Кали совершится еще через пять недель. Мы успеем за это время наказать Кишнаю и вернуть тебе твою дочь.
– Сахиб! Сахиб! Если ты сделаешь это… Рам-Чаудор будет твоей тенью, будет смотреть твоими глазами и думать твоей головой…
И Рам-Чаудор, подняв руки к небу, произнес страшную клятву, которую ни один индиец, будь он сто раз изменником, вором и убийцей, ни за что не нарушит, раз она сорвалась у него с языка.
«Во имя великого Брахмы Сваямбхувы, самосущего, бесконечная мысль которого находится в золотом яйце. Во имя Брахмы, Вишну и Шивы, священной триады, явленной в Вирадже, вечном сыне.
Пусть я умру далеко от своих, в самых ужасных мучениях. Пусть ни один из моих родных не согласится исполнить на моей могиле погребальных церемоний, которые открывают врата Сварги. Пусть тело мое будет брошено на съедение нечистым животным. Пусть душа моя возродится в теле грифов с желтыми лапами, или в теле вонючих шакалов, или в тысяче тысяч поколений людей, если я нарушу клятву служить преданно вам до последнего вздоха. Я сказал, пусть дух Индры запишет в книге судеб, чтобы Боги-мстители помнили это».
И, кончив клятву, Рам-Чаудор обошел всех присутствующих, брал у каждого руку и прикладывал ее к своей груди и голове. Подойдя к Сердару, он трижды повторил это действие, чтобы показать, что своим господином он признает исключительно его и будет повиноваться только ему одному.
– Теперь, – сказал Рама-Модели Сердару, – в какой бы час ночи или дня ты ни нуждался в этом человеке, каков бы ни был приказ, который ты отдашь ему, он телом и душой принадлежит тебе и никогда, будь уверен, не нарушит своей клятвы…
Наконец кончилась эта трогательная сцена, прибавившая еще одного человека, к маленькому обществу Нухурмура. Когда все прощались с Наной Сахибом, Нариндра быстро шепнул на ухо Раме:
– Мне нужно по секрету поговорить с тобой, зайди ко мне через минуту.
– Я то же самое хотел тебе сказать, – ответил заклинатель пантер.
– Смотри только, чтобы никто не догадался о нашем разговоре!
– Даже Сердар?
– Сердар в особенности.
И они расстались. Нариндра под предлогом усталости (он действительно, после того как покинул Бомбей, шел сорок восемь часов, день и ночь, без остановок) попросил разрешения уйти на отдых и удалился в свой грот.
Несколько минут спустя Рама уже поднимал циновку, служившую дверью, и входил к своему другу.
– Вот и я, Нариндра, – сказал он.
– Будем говорить шепотом, – сказал махрат, – Сердар не должен ничего знать о наших планах, которые мы исполним, если ты согласишься. Его я знаю, он ни за что не поддержит нас.
– Мне тоже есть, что предложить тебе, но говори первым, ты первый начал.
– Возможно, мы думаем об одном и том же… выслушай меня и отвечай откровенно. Что ты думаешь об эгоизме Наны Сахиба и о том бессердечии, с каким он принимает в жертву самую дорогую мечту Сердара?
– Я думаю, как и ты, Нариндра. Принцы смотрят на других людей как на средства для достижения своих целей и считают важным лишь то, что касается их самих.
– Прекрасно, теперь я уверен в твоей поддержке. Когда я увидел сегодня, как Сердар жертвует собой, забывая о восстановлении своей чести, о любви сестры, мне показалось на минуту, что мы станем свидетелями сцены, которые встречаются в пуранах или шастрах[51]. Но века героев прошли. Нана Сахиб не проявил великодушия. Ах! Скажи только Нана: «Сердар, я принимаю в жертву твою жизнь, но не могу допустить, чтобы ты поступался честью. Восстанови свое доброе имя, верни себе всеобщее уважение и любовь семьи, а затем, если пожелаешь, устрой мой побег, чтобы доставить меня в свободную страну, где потомку могольских императоров не грозит никакое унижение.»
Да! Скажи он это, как это было бы прекрасно, как соответствовало бы достоинству внука двадцати царей, которые, покоясь в прахе веков, почувствовали бы, что их последний отпрыск далек от малодушия… Нет, он соблаговолит лишь поблагодарить людей, пожертвовавших своей честью и жизнью, чтобы его гордость не страдала.
Так не будет этого, Рама! Я не хочу, чтобы истинный герой умер, обесчещенный этой марионеткой, которая играла в царя, вместо того, чтобы с мечом в руках гнать англичан до самого океана. Нет, этого не будет, потому что я, воин махратского племени, т.е. чистой индийской расы, не обязан преклоняться перед этим могольским мусульманином, предки которого еще за шестьсот лет до прихода англичан поработили мою страну…
Мы, Рама, должны спасти нашего друга помимо его воли и так, чтобы он не подозревал ничего, ибо сам он не согласится на это.
– Я слушал тебя не перебивая, Нариндра, – отвечал заклинатель, – и каждое твое слово совпадало с моими мыслями. Но как мы добьемся своей цели? Ты знаешь характер Сердара. Он непоколебим в своих убеждениях.
– Я нашел способ, Рама!
– Какой?
– Сам Нана Сахиб должен действовать в этом случае, мы сами по себе ничего не сделаем.
– Он никогда не согласится.
– Ошибаешься, Рама, – холодно отвечал Нариндра, – я решился на все.
– Даже изменить Нане? – спросил заклинатель.
– Ты забываешь, Рама, что я царского происхождения. Я также потомок древних царей, последний представитель династии махратов, царствовавших в Декане и никогда не подчинявшихся могольским владыкам Дели. Сама Англия признала право моего отца на титул раджи, но я не хотел быть пенсионером англичан и войти в стадо набобов без королевства. Я никогда не склонял головы перед Наной и не связывал себя клятвой с его судьбой… Но не бойся, я не изменю ему, я только хочу заставить этого малодушного человека действовать, хотя бы раз в своей жизни, как подобает царственному лицу… И я хотел просить тебя сегодня же вечером присутствовать при нашем разговоре, в тот именно час, когда Сердар совершает свой обычный объезд озера…
– Хорошо, я пойду с тобой.
– Ты должен дать мне одно обещание.
– Какое?
– Что бы ты ни видел и ни слышал – не вмешивайся.
– Это так важно?
– Я хочу спасти Сердара.
– Даю тебе слово.
– Мне ничего не остается, как уйти, Нариндра. Наши мысли действительно совпадают. Как и ты, я считал, что Сердар губит себя навсегда, не принося пользы нашему делу, которое так неумело защищал Нана Сахиб. Я ломал себе голову и не находил выхода.
– До вечера! Если я не проснусь сам, так как с самого Бомбея я ни минуты не отдыхал, разбуди меня, едва только Сердар выйдет.
– Хорошо… Да хранит твой сон Индра, твой, покровитель, и да пошлет он тебе счастливое предзнаменование.
ГЛАВА VI
Встреча Нариндры и Рамы с Наной Сахибом. – Бурный разговор. – Ужасная клятва. – Нана освобождает Сердара от данного им слова. – Приготовление к отъезду. – Поход для восстановления чести. – Снова шпион Кишная.
Отправляясь на обычный осмотр озера, Сердар попросил Барнета и Барбассона сопровождать его. Накануне еще он пришел к убеждению, что двух человек на лодке мало. Одному приходится следить за машиной, другому управлять рулем, а потому в случае опасности нужны свободные люди.
Он был печальней, чем обычно. Утром он дал клятву, что не покинет Нану Сахиба, пока тот не будет в полной безопасности. Он не сожалел об этом, считая неосторожность своих родных причиной новых военных мер, предпринятых вице-королем. Он не мог только побороть горьких душевных мук, зная, что погубил свои планы возвращения себе честного имени, собственного очага, любви близких.
Отправляясь на обычный осмотр озера, Сердар попросил Барнета и Барбассона сопровождать его. Накануне еще он пришел к убеждению, что двух человек на лодке мало. Одному приходится следить за машиной, другому управлять рулем, а потому в случае опасности нужны свободные люди.
Он был печальней, чем обычно. Утром он дал клятву, что не покинет Нану Сахиба, пока тот не будет в полной безопасности. Он не сожалел об этом, считая неосторожность своих родных причиной новых военных мер, предпринятых вице-королем. Он не мог только побороть горьких душевных мук, зная, что погубил свои планы возвращения себе честного имени, собственного очага, любви близких.