Жаколио Луи. Сердар

   – Надо ускорить ход! – сказал Сердар. – Когда он потеряет нас из виду, он вынужден будет вернуться на землю.
   Лодка прибавила ход и понеслась по спокойной глади озера, но в ту же минуту до слуха Сердара донеслись жалобные крики.
   – У него может открыться кровотечение из раны, в воде оно бывает сильнее, – сказал Сердар, как бы сам себе, – я не могу допустить, чтобы человек умер таким образом.
   Крики усиливались, и голос становился все более жалобным и похожим на голос плачущего ребенка.
   – Задний ход, Барбассон! – крикнул он, наклонившись к люку. – Я не хочу, чтобы у меня на совести оставалась смерть этого несчастного.
   Лодка слегка задрожала, и с минуту казалось, будто в ней происходит борьба между набранной скоростью и новым движением в противоположную сторону, но уже в следующую минуту она неслась с прежней скоростью по направлению к берегу. Прислушиваясь к жалобным крикам, Сердар понял, что лодка теперь в том районе озера, где находился туземец.
   – Тише, Барбассон, тише! – сказал он, и лодка, изменив скорость, медленно заскользила по воде.
   Крики прекратились… Ночная тьма не позволяла ничего увидеть вокруг себя.
   – У него, вероятно, кончились силы, – бормотал Сердар с искренним огорчением. – Бедняга! Мы сделали все, что могли.
   В этот момент в лодке почувствовался легкий толчок, и темная фигура, одним прыжком выскочившая из воды, упала на палубу. Это был Тота-Ведда. Туземец молчал, видя, что к нему спешат на помощь.
   Он мог бы провести в воде всю ночь, несмотря на свою рану. То, что люди его племени потеряли в своем умственном развитии, восполнилось их необыкновенными физическими данными. Привыкшие жить в чаще лесов и двигаться в глубокой темноте, они видят ночью почти так же хорошо, как и днем, и совершенно не знают усталости. Они обгоняют самых быстрых животных. Некоторые видели, как они переплывали заливы в пятнадцать, двадцать лье и плыли два дня, направляясь к прибрежным островам, чтобы найти себе там убежище.
   Тота-Ведда, очутившись в лодке, сразу бросился в ноги Сердару и поставил его ногу на голову в знак почтения и подчинения. Затем, ударяя себя в грудь, он гортанным голосом произнес: «Ури! Ури!»
   В эту минуту луна, вырвавшись из-за леса, покрывавшего верхушки гор, залила всю поверхность озера серебристым светом, таким сильным, что местные жители называют тот период, когда спутница нашей Земли достигает полнолуния, «лунными днями».
   – Ури! Ури! – продолжал Тота-Ведда, снова падая ниц перед Сердаром.
   – Что он там говорит? – спросил Барбассон, только что вышедший на палубу.
   – На тамильском языке, на котором говорят у подножия этих гор, «ури» значит «собака», – отвечал Сердар. – Он, вероятно, хочет дать нам понять, что он будет предан нам, как собака. С другой стороны, он, может быть, хочет нам сказать, как его зовут. Будь здесь Рама-Модели, он объяснил бы все это. Он провел свое детство в этих горах и говорит на языке этих бедных людей так же хорошо, как и они сами… Пора, однако, возвращаться домой. В Нухурмуре, вероятно, беспокоятся, мы никогда еще…
   Меланхоличный и протяжный звук рога нарушил ночную тишину, и жалобные нотки его три раза скользнули по водам озера, принесенные легким ветерком.
   В этих обширных долинах он дует каждый вечер после захода солнца, когда в раскаленной атмосфере восстанавливается равновесие воздушных течений.
   – Это Рама зовет нас, – сказал Сердар. – Вперед, Барбассон, и побыстрее.
   – А Тота-Ведда? – спросил Барбассон.
   – Я беру его на себя.
   – «All right», как говорил Барнет, – ответил моряк.
   И лодка понеслась по озеру. Туземец заснул, скорчившись в уголке. Менее чем через полчаса вдали показался противоположный берег.
   Сердар, который не мог ответить на сигнал из Нухур-мура из-за встречного ветра, взял теперь висевший в каюте рог буйвола и извлек из него три звучные ноты, разнесшиеся переливчатым эхом по долине.
   – Теперь, когда мы предупредили наших товарищей, – сказал он своему спутнику, – остановитесь на минуту и помогите мне. Я должен принять небольшую предосторожность, чтобы туземец не смог открыть тайны нашего убежища.
   – Я не любопытен, – отвечал моряк, – это наша семейная черта, но, клянусь бородою всех Барбассонов, прошлых, настоящих и будущих, предполагая, что знаменитая ветвь эта не угаснет со мной, я все же с нетерпением жду, что вы сделаете, чтобы скрыть вход в подземелье от этого «комка сажи».
   Сердар засмеялся, выслушав эту тираду, прелесть которой увеличивалась акцентом, от которого наш марселец никак не мог избавиться.
   – Очень просто, – отвечал он, – я употреблю тот же способ, который так успешно заставил его есть. Он, как ребенок, подчинится всему, что мы ему скажем. Одолжите мне свою голову, Барбассон!
   – Обещаете мне отдать ее обратно?
   – В полной сохранности.
   – Получайте же! Это самое драгоценное, что у меня есть в этом мире, хотя Барбассон-отец всегда утверждал, что Бог забыл наполнить ее мозгами.
   – Я сделаю вид, что завязываю вам глаза, и я уверен, что Тота позволит безропотно сделать с собой те же самое.
   – Вот об этом я не мог бы догадаться. А как это просто! Как и все гениальные мысли, Сердар! Но я всегда говорил, что в вашем мизинце гораздо больше ума, чем у всех нас вместе взятых.
   Хохоча от души над многословием спутника, Сердар приступил к исполнению своего плана, который удался вполне.
   Разбуженный Тота с любопытством следил за тем, что Сердар делает с Барбассоном, и позволил завязать себе глаза, нисколько не сопротивляясь.
   На берегу их приветствовали Рама-Модели и Сами, с захода солнца ждавшие их возвращения.
   – Это несчастный Тота-Ведда, которого я ранил, приняв за шпиона, – поспешил сказать Сердар, предупреждая их вопросы. – Я завязал ему глаза, чтобы он не догадался, куда мы его привели.
   Авторитет Сердара был так велик, что Рама-Модели не позволил себе сделать ни малейшего замечания. Он взял одну руку Тоты, тогда как его друг взял другую, чтобы помешать ему снять повязку, несчастный туземец снова принялся дрожать всем телом.
   – Скажи ему, чтобы не боялся, – сказал Сердар, обращаясь к Раме.
   – Не знаю, поймет ли он меня, – отвечал Рама, – некоторые из этих дикарей, заброшенные своими родителями с детства, доходят до такого состояния, что только кричат от радости и от горя, и не в состоянии запомнить тех слов и выражений, из которых состоит язык их братьев, хотя и в нем всего только тридцать слов, не более.
   Заклинатель пантер был прав. Несчастный никак не мог его понять.
   В нескольких шагах от озера среди зарослей пальм, бамбука и гуаяв находился целый ряд утесов, нагроможденных друг на друга и доходящих до пятидесяти – шестидесяти метров высоты. Сердар притронулся к одному из них, часть которого тотчас же повернулась, открывая вход.
   Как только маленький отряд скрылся внутри, Сами толкнул камень, закрывавший вход, и он принял прежнее свое положение так, что даже самый опытный глаз не мог бы ничего заметить.
   Снаружи остался один Барбассон, который должен был отвести лодку в небольшой залив, хорошо укрытый под ветвями деревьев.
   Пройдя метров двадцать в полной темноте, Сердар и его спутники повернули направо и очутились в большом гроте, великолепно освещенном индийской лампой из массивного серебра с шестью рожками, свисающей на цепи с потолка пещеры.
   Сердар приготовил это убежище для последнего наследника древней империи Моголов. Весь пол был устлан мягкими коврами из Кашмира и Непала, а вдоль стен, покрытых бенгальской материей, затканной серебром и золотом, стояли широкие роскошные диваны с подушками всевозможной формы и величины. Мебель и разные вещи, дорогие Нане Сахибу по воспоминаниям, были также перенесены сюда из дворца его в Биджапуре, находящегося всего в пятидесяти милях от Нухурмура.
   Вот почему принц, очутившись в этом месте после своего побега, не верил своим глазам, увидя себя в великолепно обставленном гроте, напоминающем один из его дворцов.
   Другие гроты, оборудованные более скромно, заняли спутники изгнанного принца. Отсюда через туннель, расширенный беглецами, можно было пройти в глубокую долину с отвесными стенами, которую открыл Рама-Модели и назвал колодцем Нухурмура.
   Нана Сахиб жил здесь уже почти шесть месяцев с небольшим числом людей, оставшихся ему верными, а англичане до сих пор не могли напасть на его след.
   Но напрасно был он окружен всем, чего только желал, напрасно спутники, полные уважения к его несчастью, обращались к нему, как к царственному лицу, – жизнь в подземельях Нухурмура так тяготила его, что он готов был отдать все спасенное им золото и драгоценные камни, чтобы вести свободную жизнь самого последнего из кули, ибо свобода есть первое благо в жизни, хотя ее ценят только тогда, когда потеряют.
   С некоторого времени он жил одной только мыслью: Сердар обещал ему отправиться на «Диане» вместе с Барбассоном на поиски какого-нибудь пустынного острова среди Зондских островов или других островов в Тихом океане, где они все собирались поселиться вдали от мстительной Англии.
   Сердар, однако, не хотел ехать в столь далекое путешествие, пока не убедится, что англичане, утомленные войной, и целая армия их шпионов прекратили всякие преследования. В настоящее же время нечего было и думать о том, чтобы Нана Сахиб и особенно Сердар могли покинуть это убежище, не рискуя при этом быть немедленно узнанными и преданными в руки врагов.

ГЛАВА III

   Нана Сахиб и Сердар. – Серьезный разговор. – Жизнь Барнета в Нухурмуре. – Пилад-Барнет и Барбассон-Орест. – Честолюбивый проект. – Слава Барнета мешает спать друзьям. – Отсутствие Нариндры. – Печальные мысли. – Барбассон-лингвист.
 
   В ту минуту, когда Сердар входил в грот, Нана Сахиб сидел на диване и курил свой кальян^[49]. Звук шагов вывел его из глубокой задумчивости, и он бросился к входившему.
   – Как я рад твоему возвращению, Сахиб! – принц никогда не называл его иначе, – ты запоздал сегодня, и я боялся, не случилось ли с тобой какого-нибудь несчастья.
   – Нас задержало маленькое приключение, принц, и мы были вынуждены взять с собой нового жителя, который, возможно, будет несколько стеснять нас.
   И Сердар вкратце рассказал Нане Сахибу о том, что произошло. Тота-Ведда, которому сняли повязку с глаз, тут же упал в ноги Сердару, признавая его, по-видимому, своим господином.
   – Дай Бог, чтобы тебе не пришлось раскаиваться в том, что ты спас его, – сказал Рама. – Я знаю людей этого племени. У них нет середины: или они злы и дики, как хищные звери, или верны и привязчивы, как собаки.
   После нескольких минут разговора Сердар попросил именитого изгнанника позволить им удалиться, чтобы подкрепить свои силы пищей и из-за позднего времени отправиться отдыхать.
   – Всегда один! – грустно прошептал принц, склоняя голову в знак согласия.
   Предрассудки его касты запрещали ему есть с Нариндрой и Рама-Модели, не принадлежавшим к его касте, так же как и с европейцами.
   Барнет, целый день охотившийся в верхних долинах, вернулся домой с двумя оленятами и поджарил их на вертеле, следя за приготовлением со всем вниманием гурмана. Мясо было дожарено в самый раз, и он начинал уже бранить за опоздание друзей, когда они вошли и этим вернули ему хорошее расположение духа.
   Сибарит вел здесь жизнь вполне подходящую его вкусам. Свежая дичь каждый день, великолепная форель из озера, изобилие всевозможных тропических плодов, затем паштеты из гусиной печенки, норвежские анчоусы, икра, копченая лососина, окорока и т.д., всего не перечислить.
   Прибавьте ко всему этому лучшие вина Франции и Венгрии, бесчисленное количество ящиков с крепким портером и индийским элем, полку с ликерами, и вы поймете, как должен был наслаждаться Барнет среди такого изобилия.
   Он ни в чем не терпел недостатка, даже в дружбе, этой усладе жизни, на которую так скупы боги, что она встречается на земле лишь в виде исключения. Барнет встретил Барбассона, как Барбассон встретил Барнета. Они дополняли друг друга, и посмотрите, сколько сходства между ними! Один родился в Марселе, другой в Нью-Йорке, в двух морских портах. Оба почти в одно и то же время были выгнаны своими отцами. Оба получили от почтенных виновников их существования одно и то же предсказание, что их или расстреляют, или повесят.
   Заметьте, что в данный момент они находились по дороге к тому или к другому, и остановка была только за выбором. Оба бродили по всему миру и практиковались в разных ремеслах. Если Барбассон был адмиралом без флота у его величества султана маскатского, то Барнет был артиллерийским генералом без пушек у экс-раджи Ауда.
   Они были связаны узами такой тесной дружбы, что Барбассон-Орест не мог обойтись без Барнета-Пилада, а Пилад-Барнет не мог обойтись без Ореста-Барбассона. Они пользовались жизнью, не заботясь о завтрашнем дне.
   Одна только мысль мешала им быть совершенно счастливыми: доказательство того, что нет полного счастья на земле. Англичане в один прекрасный день могли схватить Нану Сахиба. Друзья не сомневались, что найдут способ скрыться, но что будет тогда с ними, после того, как они привыкли к наслаждениям спокойной жизни.
   Друзья много раз ломали себе голову над решением этой трудной задачи, когда в одно прекрасное утро Барбассон ворвался в грот, где спал Барнет.
   – Нашел! Нашел! – кричал он, как сумасшедший.
   – Что такое? – спросил янки.
   – Средство устроить наши дела в тот день, когда наш бедный принц…
   – Понял, короче!
   – Не ты ли рассказывал мне, что твои соотечественники отличаются крайним легкомыслием и какой-то Барнум выманил у них целые миллионы, показывая им кормилицу великого Вашингтона?
   – Сущая правда, я сам стоял у дверей и зазывал публику…
   – Обставим твоего Барнума! Мы соблазним какого-нибудь индийца.
   – Золотом?
   – Где ты его возьмешь? Обещаниями… этим мы достаточно богаты.
   – Догадываюсь…
   – Позволь мне закончить. Мы наденем на него старый ковер, тюрбан и саблю и перевезем его в твою страну.
   – Барбассон, ты поражаешь меня!
   – Мы будем брать за вход один шиллинг и показывать индийца под именем великого, несравненного Наны Сахиба, который в течение двух лет разбивал все силы Англии.
   – Барбассон, ты велик, как мир!..
   – Это не твои слова, но все равно, я принимаю их, они сказаны к месту! Мы разбогатеем, купим дом в окрестностях Марселя и будем проводить дни, обладая золотом, бордосским вином и трюфелями.
   Друзья бросились в объятия друг друга и с этих пор не беспокоились больше о будущем.
   В этот вечер Барнет и Барбассон были особенно веселы и воодушевлены, но их выходки не радовали сегодня Сердара. Он ел с рассеянным видом и все время после своего возвращения в Нухурмур был мрачен и чем-то озабочен. Он не обращал даже внимания на Тота-Ведду, который, сидя на корточках, ловил на лету, как собака, все, что ему бросали.
   Отсутствие Нариндры, уехавшего в Бомбей за получением европейской почты, которая приходила туда для Сердара на имя одного члена общества «Духи вод», внушало ему дурное предчувствие. Он не мог определить своих чувств, но ему казалось, что в воздухе висела какая-то опасность, против которой он был бессилен.
   Десять лет жизни Сердар употребил на то, чтобы соединить и держать в своих руках все нити обширного заговора, который должен был навсегда уничтожить английское владычество на берегах Ганга. И вот, когда у англичан оставалось всего только три города, Калькутта, Бомбей и Мадрас, он не смог заставить вождей восстания идти на эти города и только потом приниматься за восстановление трона в Дели. Он никак не мог заставить их понять, что реставрация могольской империи, заменив одно господство другим, парализует восстание, превратит его в обыкновенный бунт, а не народное движение. Когда юг Индии, не желавший владычества мусульман, отказался от участия в восстании, Сердар понял, что победа англичан – вопрос времени.
   Если его схватят, то не окажут чести умереть от двенадцати пуль, как солдату; с ним поступят как с бандитом с большой дороги и повесят в Калькутте напоказ индийцам, которых он хотел освободить.
   Какой грустный конец для него… и какое горе для Дианы, его милой сестры! Она узнала теперь, что ее брат, которого она в течение двадцати лет считала умершим, еще жив*…
   Но почему она не пишет? Неужели ее воспитали в уверенности, что брат обесславил ее?.. Жизнь отца ее детей стоила нескольких строчек благодарности… Нет, она не пишет! Фредерик Де-Монмор-де-Монморен не существует больше, есть только авантюрист, которого англичане повесят в первый удобный день…
   Таковы были размышления Сердара, в то время как другие два товарища его пили, смеялись и забавлялись с Тота-Веддой, как с зверьком, которого дрессируют.
   Туземец, не бывавший никогда на таком пиршестве, пожирал со страшной скоростью все, что ему давали, повторяя вслед за каждым куском тот артикулированный крик, который он издавал раньше в лодке: «Ури! Ури! Ури!» Так как каждое слово следовало за питьем, предложенным ему Сердаром, а теперь за каждым куском, который ему давали, то Барбассон решил, что восклицание это служило дикарю для выражения удовольствия и должно соответствовать в других языках понятиям добра и совершенства и применяться ко всем вещам, употребляющимся в пищу и доставляющим наслаждение.
   – Я не знал еще, что вы такой лингвист, Барбассон, – сказал Сердар, мало-помалу поборовший свои мрачные мысли и теперь с любопытством следивший за упражнениями своего питомца.
   – Он, быть может, останется с нами, ему здесь нравится, – продолжал Сердар. – Я полагаю, что его следует назвать Ури, первым словом, которое он произнес.
   Услышав знакомое слово, Тота взял его руки и несколько раз приложил их себе ко лбу.
   – Это знак привета у этих несчастных, – сказал Рама-Модели, – он хочет дать понять, Сердар, что будет вам предан до смерти, что любит вас.
   – И ты думаешь, Рама, что у него могут быть такие возвышенные мысли?
   – Все же мозг у него человеческий, Сердар, и только, живя среди ветвей деревьев, как обезьяна, он не имел возможности общаться с другими людьми и научиться думать.
   – Если предположить, что привезенный нами бедный Тота, как это видно по отсутствию у него членораздельной речи, был брошен в детстве родителями, то в мозгу у него не могли возникнуть понятия о привязанности, благодарности и т.д., и мы имеем перед собой существо, способное поддаться некоторой культуре, но не превосходящее в данный момент своим духовным развитием тех обезьян, с которыми он жил. Я думаю даже, что он никогда не научится говорить, потому что мозговые центры, управляющие членораздельной речью, атрофируются при отсутствии упражнения. Когда такой человек достигает зрелого возраста, зло уже непоправимо и соответствующий орган мышления не поддается развитию.
   – Вы говорите, как по книге, Сердар, – вмешался Барнет. – Вы думаете, следовательно, что это существо не способно усвоить никакой язык?
   – Нам удастся, конечно, внушить ему кое-какие понятия, он будет даже понимать смысл наших выражений, я думаю только, что теперь слишком поздно учить его говорить. Это своего рода опыт, за которым будет очень интересно следить, если дикарь этот, дитя леса, согласится остаться с нами.
   Среди разговора время прошло быстро, и наступил час отдыха. Когда Тота-Ведда, которого мы будем называть данным ему именем Ури, увидел, что все готовятся ко сну, он стал проявлять явные признаки беспокойства.
   Рама-Модели догадался, что туземец, привыкший проводить ночи на деревьях, ищет, где бы ему примоститься для сна. Сердар приказал открыть дверь, и Ури, вскрикнув от радости, бросился на первое ближнее к нему дерево. Скоро послышался треск ломаемых веток и шелест срываемой листвы. Тота готовил себе постель на ночь.

ГЛАВА IV

   Ночь в Нухурмуре. – Странное рычание. – Танец пантер. – Ури-укротитель. – Минута страха. – Заслуженное наказание. – Спасение Ури! – Попытка побега. – Бегство Ури. – Сон Наны Сахиба. – Крик макаки. – Ночное путешествие по озеру. – Сигнал Нариндры. – Это он! – Почта из Франции. – Душевные волнения. – Приезд Дианы. – Новости из внешнего мира.
 
   Они спали уже несколько часов, когда их внезапно разбудил странный концерт, доносившийся снаружи.
   Это было нечто вроде рычания, сопровождаемого мяуканьем, похожим на кошачье, но более громкое и резкое. В ответ на это раздавалось другое, еще более нежное, но, по-видимому, того же самого происхождения.
   Сердар, Рама-Модели и Сами мгновенно вскочили на ноги, но Барнет и Барбассон продолжали спать спокойным сном людей, переваривающих пищу и не желающих беспокоить себя из-за пустяков.
   – Ты слышишь эти звуки, Рама? Что случилось? – спросил Сердар.
   – Это рычание, Сахиб, походит на рычание пантеры, когда она в хорошем настроении духа играет со своими детенышами. Слушайте… Это более нежное мяуканье издают ее детеныши, отвечая матери.
   – Все это происходит в нашей внутренней долине?
   – Да, крик оттуда.
   – Странно! – прошептал Сердар.
   – Пантеры очень ловки, и им ничего не стоит спуститься вниз, цепляясь за кусты. Я же сделал это, когда открыл эти пещеры.
   – Да, но детеныши?
   – Они последовали за матерью.
   – Удивительно! Сколько месяцев мы уже здесь, и в первый раз дикие звери осмеливаются проникнуть в эту долину.
   – Верно, Сахиб! Но в первый раз также в долине спит человеческое существо – добыча для хищников.
   – Ты прав, но в таком случае, если животные эти привлечены запахом Ури, они съедят его.
   Заклинатель пантер кивнул в знак согласия.
   – О, нет, этого не будет… Идем к нему на помощь! Нашего присутствия достаточно, чтобы обратить их в бегство.
   – Благоразумнее посмотреть сначала, что там происходит. Это будет легко потому, что луна освещает теперь всю внутреннюю долину, и слишком веселое настроение пантер показывает, что они оставили добычу без внимания.
   – Ты уверен в этом?
   – Вам известно, Сахиб, что я всю свою молодость посвятил изучению повадок пантер и могу уверить вас, что те, которые находятся теперь в долине, думают только об игре, а не об удовлетворении своего голода. Когда пантера преследует или подстерегает добычу, она молчит, и вот почему она так опасна для охотника.
   – Полагаюсь на тебя, Рама! Нужно действовать осторожно и захватить на всякий случай карабины. Мы должны быть наготове, чтобы помочь бедному Ури.
   Они дошли до конца узкого туннеля, толкнули осторожно камень, служивший дверью, как у входа со стороны озера, но лишь приоткрыли его, чтобы в случае чего сразу закрыть.
   Стараясь не шуметь, чтобы не потревожить пантер, они встали на пороге, задерживая даже дыхание. Перед ними открылось необыкновенное зрелище. На некотором расстоянии от того места, где они стояли, Ури спокойно играл с двумя молодыми пантерами. Он то катался с ними по земле так, что все превращались в клубок тел, напоминающий фантастическое животное, то, разделившись, они принимались бегать друг за другом, грациозно перепрыгивая один через другого.
   Зрители той трогательной сцены сразу поняли значение криков, заинтересовавших их. Пантеры, играя со своим другом, ворчали самым нежным и шаловливым тоном, а Тота подражал им с таким совершенством, что даже Рама-Модели ошибся, приняв его голос за крики детенышей пантеры.
   – Я никогда не видел ничего более удивительного, – шепнул Сердар на ухо Раме.
   – Это случается не так редко, как думают, – отвечал Рама тоже шепотом. – Тота-Ведды берут пантер еще детенышами, кормят, постепенно приручают их и так привязывают к себе, что те никогда не расстаются с ними и ведут вместе один и тот же образ жизни. Когда Тота поймает лань или дикую козу, он дает пантере часть добычи. Если, наоборот, пантера задушит теленка буйвола, то она предоставляет дележку своему хозяину и получает кусок, какой ему вздумается ей дать. Тота-Ведда старается приучить пантеру всегда брать пищу только из его рук, чтобы ей и в голову не приходило, что она может сама распоряжаться ею. Большую часть животных, которых мы обучали, продали нам жители леса. И всегда это были детеныши, взятые в логовище во время отсутствия матери, но никогда ни один Тота не соглашался отдать нам пантеры, спутницы своей жизни.
   Пока они шепотом разговаривали между собой, Ури и пантеры, все еще продолжая играть, удалились на другую сторону долины.
   Наши зрители, не видя их больше, машинально последовали за ними, совершенно забыв, что оставили свои ружья у входа в пещеру. Вдруг одна из пантер, заметив их, остановилась и, положив морду на передние лапы, стала похожа на кошку, собирающуюся броситься на добычу, и громко зарычала. Сердар и Рама хотели бежать, но было уже поздно… Вторая пантера в четыре, пять громадных прыжков присоединилась к первой и приняла выжидательную позу.
   Сердар и Рама уже прощались с жизнью, когда подбежал Тота. Не понимая опасности, которой подвергаются люди, он остановился около животных и скорее с любопытством, чем со страхом, наблюдал за происходящим. Прошло несколько секунд самого невероятного напряжения.