– Это же мент! – выкрикнул мужик с залитым кровью лицом. – Ментяра! Я его узнал… Это ж ты, сука, ко мне подходил… Прикидывался… Форму снял – думал, не узнаю? А теперь тут сидишь? В нас стрелял, сволочь! Мочи его…
Мужик подхватил с пола автомат, нажал на спуск.
Автомат молчал. Патрульный ведь так и не успел передернуть затвор.
– Положи ствол, идиот, – тихо сказал Лукич, не отрываясь, глядя в дуло автомата.
В «макарове» участкового еще было семь патронов. Лукич мог пристрелить горластого, но…
– Положи ствол, алкоголик, – сказал Лукич. – Я пришел арестовать преступников. Вот тех…
Лукич ткнул указательным пальцем вверх.
– Тех, кто все это начал. Я пришел их арестовать. Вот мое удостоверение…
Лукич левой рукой вытащил из брючного кармана удостоверение и показал его толпе.
Медали выпали из кармана на ступеньки. Отскочили и упали ниже.
– Ждите меня здесь, – вставая, сказал Лукич. – Я сейчас пойду и арестую тех. А вы будете свидетелями… Слышали? Свидетелями. Бросьте оружие, гражданин… как там тебя?
– Олиференко… – ответил мужик. – Геннадий Семенович…
– Ты, Геннадий Семенович, свои отпечатки пальцев оставил на автомате. Как теперь докажешь, что это не ты стрелял? Ты отпечатки убийцы залапал, а свои оставил…
Олиференко уронил автомат.
– И опять – придурок. Сотри свои пальцы. Ну?
Олиференко стал обтирать автомат вначале голыми руками, потом остановился, растерянно посмотрел по сторонам. К нему подошла женщина и протянула платок.
– Вы тут все – свидетели, – объявил Лукич. – Перепишите фамилии и адреса, чтобы дать показания… Чтобы никто из убийц не ушел без наказания… Стихи, блин.
Лукич повернулся спиной к вестибюлю и стал подниматься по ступенькам.
– И раненым помогите, – сказал он, остановившись возле дверей на второй этаж.
Взялся за дверную ручку, потянул дверь на себя. Только бы не стали стрелять. Ни те, в вестибюле, ни эти, за дверью.
Если меня застрелят, подумал Лукич, Алена меня просто убьет.
Так, с улыбкой, участковый, старший лейтенант милиции Артем Лукич Николаев, вошел в оперативный центр. И был несколько разочарован – на него не обратили внимания.
Все смотрели на оператора-один. А тот танцевал какой-то странный танец, смесь кадрили, брейка и пляски Святого Витта.
И он, между прочим, имел на это полное право. Лешка Трошин также имел полное право танцевать от радости, но не мог – сидел на полу и размазывал слезы по лицу.
…Получилось. Получилось! Слышите, сволочи? Убийцы… У нас получилось… Обломайтесь, козлы…
На лестничной клетке, когда боец оттолкнул его, Лешка вдруг вспомнил, что они с оператором-один совсем недавно совершили должностной проступок, практически уголовное преступление. Они вывели два огнеблока из-под управления системы. Для того чтобы не дать уничтожить кадропроектор.
Они переключили на ручное управление два огнеблока. Трошин влетел в оперативный центр и пинком погнал оператора-один к его рабочему месту. Оператор как раз собирался уходить. Куда-нибудь подальше. Чтобы не видеть всего происходящего…
Ситуацию он понял за полторы секунды. Еще три секунды у него ушло на то, чтобы переключить огнеблоки на себя и на запасной пульт.
Прицел как раз выискивал очередную десятую жертву, когда длинная очередь разнесла огнеблок вдребезги. Второй точкой управлял Трошин, он одной очередью снес последний огнеблок и открыл огонь по блоку связи и координации.
Когда массивный куб блока разлетелся на куски, в оперцентре наступила тишина. Потом все заорали. Каждый свое.
Кто-то бросился обнимать оператора-один, кто-то просто прыгал на месте, выкрикивая что-то несвязное.
Лешка Трошин плакал.
Сволочи… убийцы… сволочи… что же вы так… сволочи… за что…
У него тряслись руки, когда он пытался вытереть с лица слезы. Понимал, что выглядит глупо, жалко выглядит, но ничего не мог с собой поделать.
Минут через пять все успокоились. Затихли. Не получается как-то радоваться, когда на экранах мониторов видны люди – раненые и убитые. Не получается.
И вот, когда наступила полная тишина, от входа раздался негромкий и очень усталый голос:
– Это… я старший лейтенант милиции Николаев. Вы арестованы…
Все оглянулись на вход.
– Бросайте оружие, – сказал Лукич, – там люди нервничают. Убить вас хотят. Сдавайтесь, я гарантирую вам защиту.
Никто в оперативном центре не засмеялся.
– Трошин! – позвал кто-то. – Тут нас пришли арестовывать.
– Ну так арестовывайтесь, – сказал Трошин. – С милицией не спорят.
И с полковником Жаданом подчиненные тоже не спорили. Если он приказывал или просто просил – нужно было выполнять. Не задумываясь, зачем это делается. Даже если приказ выглядит странным.
Вот, например, странным выглядит желание полковника выяснить, откуда именно поступил звонок на его собственный, полковника Жадана, телефон. Не номер его интересовал, а место, из которого звонили.
И плевать, что для этого нужно выходить на центральный узел связи Территориальных войск в Брюсселе. И насрать, что кто-то там пытается не допустить проникновения в базу данных. Если через три минуты информации не будет… то он, полковник Жадан, сделает с нерадивыми такое, что…
Успели.
Полковник Жадан задумчиво просмотрел полученную информацию. Спокойно так просмотрел. Затем ровным голосом вызвал к себе командиров расчетов и продиктовал координаты новой цели. Командиры расчетов удивились, сверившись с картопланшетами. Удивились настолько, что один из них даже попросил подтвердить, правильно ли он понял.
Жадан подтвердил.
Командиры расчетов молча стояли, словно чего-то ожидая. В другое время Старик повысил бы голос и добавил в речь эмоций, но на этот раз молча написал на четырех листках из своего блокнота четыре одинаковых приказа с указанием координат, подписал и протянул командирам расчетов.
Трое из четверых приказы взяли, четвертый отмахнулся и пошел к своей машине.
Полковник отдал четвертый приказ своему начальнику штаба, на хранение. Потом связался со старшим лейтенантом Мараевым.
– Это Старик, – сказал Жадан. – Дай мне свободного агента.
На мониторе было видно, как Мараев подошел к стоящему на коленях Грифу, тронул за плечо и указал на рацию. Гриф оглянулся, кивнул. Встал. Поднял пистолет и выстрелил себе под ноги, в лежащего на бетоне человека.
Подошел к рации.
– Слушаю.
– Если я сейчас пришлю за вами вертолеты, проблем не будет? – спросил Жадан.
– Если вы имеете в виду перехватчики, то я лично за этим прослежу, – пообещал Гриф.
– Сколько у вас там народу?
– Откуда я знаю? Двадцать пять человек смены, ваших полтора десятка, с полсотни партизан… И люди из Клиники. Я не знаю, сколько их тут… Через пять минут сообщу.
– У тебя на все пятнадцать минут. Я поднимаю все, что есть свободного, в воздух. Садиться будем во двор. Если хоть кто-нибудь только фигу покажет в сторону вертолетов – выжгу все и всех, к чертовой матери. Моих грузите первыми. Через пятнадцать минут машины будут у вас. – Полковник отключил связь.
– Немногословный у вас начальник, – сказал Гриф Мараеву уже на ходу. – Давай в спортзал, а я к местному руководителю войск сопротивления.
– Это… – сказал Мараев.
– Ну, что еще?
– А вы как дошли к ангару снаружи? Там же…
– Чужекрысы, – закончил Гриф. – Вот по ним и дошел, крепкие сволочи.
– Как?
– Ножками. Главное – на голову им не наступать: скользкая.
– Сколько народу в Клинике? – с порога спросил у Горенко немного запыхавшийся Гриф. – Врачей, охранников, больных…
Горенко ухмыльнулся.
Гриф поднял капитана с пола за воротник, встряхнул. Голова Горенко мотнулась безвольно.
– Что это с ним? – спросил Гриф у Пфайфера.
– Не знаю. Минут десять назад что-то достал из кармана, растер в руке и вынюхал, – сказал Генрих Францевич. – А мы что, и вправду отсюда отправляемся?
– Да, если вы поторопитесь. – Гриф снова тряхнул Горенко. – Сколько людей в Клинике?
– А, – протянул капитан. – Это ты… Вопросы задаешь… Зачем? Все и так подохнут.
– Если хочешь остаться живым – приди в себя. И ответь мне – сколько людей в Клинике. Больных…
– Адаптантов, – сказал Горенко. – Адаптантов.
– Адаптантов, мать твою. – Гриф замахнулся, но не ударил. – Сколько?
– А нет никого… Никого. Кроме Николаши, охранников, заместителя главного врача и вашей Марии Быстровой… Всех эвакуировали. Эвакуировали-эвакуировали, да не выэвакуировали…
Гриф оглянулся на схему Клиники, густо покрытую зелеными огоньками.
– Это работает программа специально для полковника Сергиевского. Пусть думает, что взял заложников. У них не было времени проверять комнаты и палаты. Просто блокировали пустые помещения… – хихикнул Горенко. – Да что вы меня за воротник таскаете? Взяли моду рукоприкладством заниматься…
Горенко терпеливо стоял прислоненным к стене коридора пять минут, пока Гриф тихо отдавал распоряжения журналистам. Пфайфер кивал, не перебивая, Касеев попытался что-то спросить, но свободный агент указал рукой куда-то вниз – и журналисты ушли. Почти убежали.
Во двор капитан вышел своими ногами. Остановился, сорвал цветок. Люди стояли посреди двора, сминая безжалостно клумбы.
– А там ведь было написано, чтобы по газонам ни-ни… – пробормотал Горенко. – Ни-ни…
Николаша что-то рассказывал двоим солдатам, державшим его за руки. Гриф посмотрел на часы. Время.
Послышался стрекот вертолета.
Вертолет вынырнул из-за крыши, завис над центром двора. Вертолет был тяжелый, транспортный, но размеры двора, слава богу, позволяли транспортнику приземлиться.
Люди подались в стороны, освобождая место для посадки. Листья, клочья упаковки перехватчиков и пыль взлетели в воздух.
Первым из вертолета выпрыгнул полковник Жадан.
– Мараев, – приказал полковник, – на борт со своими людьми.
– Я бы хотел, – сказал Гриф, – чтобы ваши улетели последним бортом.
– Можете оставить свои желания при себе, – резко" обернулся полковник. – Сами придумайте где. А мои люди сядут в первый вертолет. А мы с вами отойдем в сторонку и поговорим. А потом полетим последним бортом. Вместе.
Они отошли в сторону и молча наблюдали, сев на лавочку, как люди грузятся в вертолет.
Когда вертолет взлетел, во дворе осталось человек двадцать. Горенко сидел на бордюре поодаль и, казалось, дремал.
Сел второй вертолет.
– Вы мне что-то хотели сказать? – спросил Гриф у полковника Жадана, повысив голос, чтобы перекричать шум двигателя.
– Сказать? – удивился Жадан. – Нет, наверное, не сказать, а так, обменяться некоторыми соображениями. Произвести обмен информацией, так сказать.
– Начинайте, – сказал Гриф.
Николаша что-то кричал, отказываясь подниматься в вертолет, его скрутили и забросили в люк.
– Значит, так, – сказал полковник, щурясь и прикрывая лицо от пыли, – я выяснил, что Малиновский находится на Территории. Он додумался связаться со мной по телефону… А я смог выяснить место его расположения.
– И что он вам сказал? Предложил объединяться?
– Представьте себе, – кивнул Жадан, достал из кармана пачку сигарет, протянул Грифу.
Когда тот отказался, закурил сам.
– Предложил присоединиться, затем предупредил, что, если его ультиматум принят не будет, чужекрысы пойдут через границу. Десятки миллионов, как он сказал… Заодно посоветовал никому не говорить о нашем с ним разговоре. Я прикинул: если чужекрысы пойдут, то через сутки мы потеряем от трехсот тысяч до полумиллиона человек съеденными. Съеденными, – повторил Жадан. – Как прикажете их остановить?
– Ваших установок здесь не хватит, пожалуй, – заметил Гриф.
– Не хватит, – подтвердил Жадан.
Ушел последний транспортный вертолет. Во дворе остались только Жадан и Гриф.
Прилетели два малых вертолета огневой поддержки, сели на остатки клумб. Пилот из одного вертолета перешел в другой, махнул рукой полковнику.
Вертолет улетел.
– Я так полагаю, вертолет вы водить умеете? – спросил Гриф.
– Да, этот вертолет для нас. Поболтаем наедине и полетим. – Жадан отбросил сигарету, закурил новую.
– И что вы решили? – спросил Гриф.
Во дворе Клиники стало тихо и тоскливо. Всего сутки назад Гриф удивлялся, как здесь ухожено и покойно.
– Вы наверняка помните Владивосток, – сказал Жадан.
– Я там ни разу не был, – ответил Гриф. – Но если вы имеете в виду…
– Именно это я имею в виду. Там взорвался корабль. И в радиусе ста километров не уцелело ничего. Деревья, камни, люди, звери – все спеклось в одно гигантское зеркало… Через двадцать минут истекает время ультиматума. Если я накрою корабль, исчезнут Малиновский, чужекрысы и угроза миллионам людей. Неплохой баланс, не находите?
– И еще почти двадцать тысяч людей, живущих на Территории, – напомнил Гриф.
– Это не люди… Ублюдки… Уроды… – Полковник брезгливо сплюнул и загасил окурок прямо о ладонь, чуть поморщившись. – Если их не станет, только воздух будет чище.
– А что сделают Братья?
– А что они сделали после Владивостока? Ничего. Если Братья есть на самом деле. Не исключено, что Малиновский прав и нет никого, кроме наших землян, прикинувшихся инопланетянами. Не зря ведь так на меня давят из Брюсселя. Не зря…
– Но люди…
– Приходится выбирать.
– И вы выбрали…
– И я уже выбрал. – Голос полковника стал чеканным, зазвучала в нем бронза набатного колокола. – А мы с вами пойдем в вертолет…
– Идите один, – сказал Гриф.
– Вы меня не поняли? – удивился полковник. – Через двенадцать минут ракеты накроют корабль. Еще через семь-восемь минут облако взрыва дотечет сюда.
– Вот видите, у меня осталось всего двадцать минут до смерти, а вы мне не даете прожить их по-человечески. – Гриф развел руками. – Летите, я остаюсь.
Жадан встал с лавочки, спрятал сигаретную пачку в карман. Достал наручники, бросил их на дорожку, под ноги Грифу.
– Надевайте.
Гриф усмехнулся.
В руке полковника вдруг оказался пистолет. И пистолет смотрел точно в переносицу свободного агента.
– Вон даже как… – протянул Гриф. – Убить, значит, можете.
– Могу. Но не хочу. Предлагаю надеть наручники и пройти в вертолет. – Голос полковника стал сухим и бесцветным.
– А я все думал, – засмеялся Гриф, – кто и когда обратится ко мне… Оказывается, вы. Хотя, с другой стороны, логично. Все очень логично. В конце концов, вы практически единственный человек, кто мог так спокойно действовать возле Территорий. И совсем единственный, кто точно знал, что Территория исчезнет в ближайшие дни в огне праведного гнева установок залпового огня «буря».
Пистолет в руке даже не дрогнул.
– И что из этого следует? – холодно осведомился полковник.
– А из этого следует, что только вам было необходимо быстро вывести из Территории запас зародышей. И вы нашли беднягу Быстрова, который ради дочери был готов на все… Раньше с ним служили? Или просто пересекались по службе? С Ринатом Махмудовым вы плотно сотрудничали до этого – контрабанда и девочки на Территорию… Ринат, кстати, вас так и не назвал. Сказал, заказчиком был ваш комиссар… Ковач, кажется… Или покойный Ковач? Скиф был для вас запасным вариантом. Если что-то не выгорало с уничтожением Территории – он выжигал Клинику и только потом уже погибал. Вы, кстати, и отстрел свободных агентов устроили еще и для того, чтобы подставить несчастному Горенко кандидатуру Скифа… Вот Скиф вас перед смертью сдал. Так и сказал, что за всем этим стоит незабвенный и героический полковник Территориальных войск прикрытия Жадан.
И вы знали, что ни по какой Клинике вы стрелять не будете, изначально вы готовились нанести удар по Территории…
Взрослые люди тут друг другу глотки рвут за власть над миром, над инопланетными технологиями… за свободу Земли, в конце концов, а полковник Жадан просто тырит чужое имущество и готов, угробив тысячи, рискнуть жизнями еще миллиардов людей только для того, чтобы эту кражу скрыть… Вы не Жадан, полковник, вы жадина. И мне противно дышать с вами одним воздухом. – Гриф вежливо улыбнулся.
– Молодец, – сказал полковник. – Уважаю принципы. Можешь даже не садиться в вертолет. Посиди здесь, подожди волны с Территории. Просто скажи перед смертью, куда спрятал зародыши.
– Иначе что?
– Иначе та девочка, Маша, кажется… у нее возникнут проблемы. Не знаю, чего ты к ней так привязался, но… Если я нахожу зародыши там, где ты их спрятал, ее просто передадут в какую-нибудь клинику. Если там не окажется ничего – она будет мучиться долго. Ты же знаешь, как оно бывает у недотраханных. Решай. – Полковник сделал несколько шагов назад, к вертолету.
Гриф засмеялся.
– Не нужно со мной шутить, – предупредил полковник.
– Я и не шучу. Это нервное, – сказал Гриф, стирая с лица остатки смеха. – Мешки в моем офисе, на Территории. Там, куда скоро упадут ваши ракеты. Правда смешно?
Желваки проступили на лице полковника.
– Ты врешь, – сказал Жадан. – Врешь.
– Я говорю правду. Никто не станет искать что-либо в офисе свободного агента на Территории.
Жадан постоял, словно колеблясь, потом шагнул к вертолету. Остановился.
– А сам подохнуть решил? – спросил полковник.
– Все мы когда-то умрем, – ответил Гриф. – Кто-то сегодня…
– Ладно, – сказал Жадан, – девчонку я не трону. Отцу обещал, что помогу. Он мне когда-то жизнь спас, на Сахалине. Зародышей, конечно, жаль, но придется обходиться без них. У меня есть небольшой запасец, на первое время хватит.
Полковник сел на место пилота. Захлопнул дверцу.
Лопасти винта пришли в движение, вертолет взлетел.
Гриф достал из кармана «блеск», прицелился. Вертолет завис на секунду над Клиникой, развернулся и улетел.
Гриф постоял еще немного, словно ожидая, что он может вернуться. Спрятал оружие и пошел к Клинике.
– Слышь, агент, – послышалось сзади, – красиво ты, конечно, пообщался с полковником, но неужто собрался подыхать здесь?
– Слушай, Горенко, ты мне надоел – хуже не бывает, – не оборачиваясь, сказал Гриф. – Ты-то почему не сел в вертолет?
– Старую шутку вспомнил, про швейцарских банкиров. Если они прыгают в окно, прыгай за ними – это принесет прибыль. Ты, конечно, не швейцарский банкир, но что-то в тебе есть. – Горенко подошел к Грифу. – Но, если ты и вправду решил тут подохнуть, я хоть увижу, как ты, сволочь, подыхаешь. Что, согласись, тоже немало…
Командиры расчетов установок «буря» ждали приказа.
– Где Ильин? – спросил Старший. – Он должен был прибыть в Клинику еще десять минут назад.
В голосе еще не было паники. Пока не было паники. Но чувствовалось, что она уже близко. На подходе. Буквально в нескольких секундах полета.
Младший активировал пульт связи, отмахнувшись от вызова Клеева. Телефон на столике зазвонил и замолчал, обиженно звякнув от пинка ногой. Ильин не отвечал. Не отвечала его торпеда.
Остальные торпеды двигались на запад, их отметки бойко перемещались по карте к Брюсселю.
Одна отметка просто зависла в сотне километров от Клиники.
Над городами снова вспыхнули кадропроекции.
Гриф протянул руку, чтобы открыть дверь, и замер. Горенко показалось, что тело свободного агента свело судорогой – лицо побелело, пальцы рук скрючило.
– Ты что? – спросил Горенко.
Глава 9
Он замерз. Превратился в лед. В ледяную статую. Было не больно – он просто вдруг понял, что намертво вморожен в глыбу льда.
Или залит стеклом.
Холодно не было. Просто он не мог даже пошевелиться. Он даже вдохнуть не мог, вдруг понял Гриф. И почти успел испугаться, прежде чем осознал – дышать ему не нужно.
Гриф стоял лицом к двери.
Медленный, тягучий звук просочился к нему откуда-то сзади:
– Ты-ы-ы-ы…
Что-то начал говорить Горенко, понял Гриф. Оглянуться… Мышцы не послушались. Они надежно вплавились в окружающий лед. Но…
Взгляд откуда-то сверху. Двор Клиники. Уничтоженные клумбы, брошенное оборудование, на тубусах активированных микропланов светятся зеленые огоньки. Микропланы готовы работать.
Ветер пытается сгрести весь мусор в северный угол двора.
В северный, понял Гриф. В северо-северо-западный угол… Ветер – десять метров в секунду… Температура – плюс двадцать… давление…
Чушь, не нужно. Неинтересно, хотя и странно чувствовать, что он может в любое мгновение узнать все эти данные с точностью до… с любой точностью. С какой только захочет…
Не хочет он. Он смотрит на двор Клиники сверху, с высоты… не нужно, его совершенно не интересует, с какой высоты он смотрит на себя, замершего перед дверью, и на капитана Горенко, стоящего у него за спиной.
– Ы-ы-ы-ы… – все еще тянет Горенко, но Гриф уже знает, что фраза капитана очень проста, всего два слова.
Ты что, хочет спросить Горенко. Даже не спросить, а просто выразить свое удивление, отреагировать на странное поведение Грифа…
Но это тоже неважно… Совершенно неважно. Как неважно, что зовут капитана вовсе не Алешей Горенко, да и не капитан он вовсе, но это все неважно… это можно узнать потом… сейчас нужно другое. Нужно понять… И отреагировать. Обязательно нужно отреагировать, иначе…
Двор и Клиника скользнули в сторону, вышли из поля зрения, и Гриф тут же забыл об этом. Или нет, не забыл. Об этом нельзя забывать… Под картинкой проносящейся внизу степи проступил еще один слой – карта, сразу понял Гриф. Даже не карта, а изображение поверхности, заполненное мельчайшими деталями и подробностями, неразличимыми сейчас, но готовыми проступить – Гриф это знал – в случае необходимости.
Если это станет нужно.
Потом.
И третий слой под картой. Территория, Корабль, лежащий в центре темно-зеленого круга… люди, копошащиеся далеко внизу, суетящиеся, решающие свои важные вопросы… и следующий слой, следующий, следующий…
Их сотни, но они не сливаются, они не превращаются в бессмыслицу… он видит каждый из этих слоев… не упуская из виду всех их.
Гриф не удивился. Он знал, что так надо, и знание это придавало уверенности.
Граница.
Деревья, похожие на шкуру зверя… и одновременно каждое дерево в отдельности, каждая птица, насекомое… не нужно слишком подробно, подумал он, не отвлекаться, мелькнула мысль… люди… люди и машины…
Капониры тщательно замаскированы… очень тщательно… их не видно даже вблизи… насквозь… он видит маскировку насквозь… понимает, какой из бункеров склад, а в каком сейчас пусто… знает, куда ушли люди, бывшие в этих подземных казармах… пунктиры услужливо потянулись от казарм в стороны… не нужно, это неважно… неважно…
Поляна. Четыре установки «буря»… тонкие жилки кабелей тянутся в сторону… к недавно отрытым окопам… люди… он даже видит их лица… четыре пульта, четыре руки, сжимающие ручки магнето… ни капли энергии… ни одного электронного прибора… люди не хотят рисковать… они знают, что делает корабль…
Они ждут команду… потом – поворот ручки магнето, срабатывают воспламенители… полыхнуло пламя, дымом заволокло поляну… грохот… люди в окопах зажимают уши…
Гриф знает, что это еще не произошло, может произойти в ближайшее время, но еще не произошло… и видит, как это происходит… как ракеты, не торопясь, набирают высоту…
Ракеты превращаются в черные маковые зернышки, скользящие по карте… они пролетают чуть в стороне от Клиники… двигатели уже не работают… ракеты летят по инерции… словно кто-то бросил пригоршню гальки…
Корабль.
Камешки приближаются к нему… набирают скорость за счет снижения… ударяются о землю, поднимают фонтаны земли… механические взрыватели срабатывают с запозданием в полсекунды… две ракеты пробивают серо-зеленый бок корабля… вспышка.
Ракеты могли бы даже и не взрываться, в их боеголовках могла быть не взрывчатка, а просто чугунная болванка – Гриф знает, – все равно был бы взрыв…
Взрыв…
Точнее, не взрыв… яркая полусфера вдруг возникает на месте корабля… корабль превращается в ярко-желтую полусферу, которая… медленно… миллиметр за миллиметром начинает увеличиваться в объеме… ускоряя свой рост… ускоряя…
Ударной волны нет, просто движется ярко-оранжевая стена, растет полусфера, подминая под себя… или вбирая в себя… все, что оказывается на ее пути…
Дома, люди… трава… чужекрысы… чужекрысы остаются неподвижными, они словно не видят волны, а люди видят… даже успевают испугаться… броситься бежать… вот убежать не успевают…
Волна ускоряется… разгоняется… набирает скорость… высота достигает почти ста метров, точнее девяноста шести метров пятнадцати сантиметров семи миллиметров… хватит… хватит…
Клиника.
Волна проходит ее всего за доли секунды… должна пройти за доли секунды… но эти мгновения вдруг растягиваются настолько, что Гриф видит, как он сам – там, внизу – пытается открыть дверь… все еще пытается, не обращая внимания на то, что электронный замок включен…
Гриф – там, внизу – бьет «блеском», как камнем, в дверь… бьет, оставляя вмятины на пластике покрытия… бьет до тех пор, пока волна не накрывает его… и успевает заметить, как почти одновременно с этим исчезают в огненном сиянии трое людей в подвале Клиники… журналисты и девочка на больничной каталке… спящая девочка и журналисты, ожидающие его, Грифа… так его и не дождавшиеся…
И он не выполнил своего обещания «верблюду», бывшему офицеру Быстрову, отцу этой девочки… и обещания тому участковому – мелькнуло лицо Николаева, он что-то кричит, машет пистолетом, зажатым в руке, а его мальчишки, «земляне», тащат мебель к прозрачной двери, за которой на площади разворачивается танк, поворачивает башню, нащупывая стволом… не нужно… не нужно…