Страница:
Вернувшись в свой кабинет, Ахмет набрал парижский номер и наговорил на автоответчик свое послание:
– Лейла, дочка, – сказал он, – ты должна послушаться Казан-пашу. Приезжай в Стамбул как можно скорее, возьми с собой Анну. Будьте предельно осторожны– вам грозит опасность. Приезжай домой – мы поможем.
Потом он позвонил еще одному человеку. Это бы грек, живший в небольшом домике неподалеку от Пирейской гавани. Когда-то он входил в совет директоров известной греческой судоходной компании. Компания со временем разорилась, но связи в высших кругах общества остались. Грек поступил на службу к Ахмету Казану – разумеется, на секретную службу. Вот уже несколько десятков лет человек из Пирея исправно доносил Казанам обо всех планах их греческих конкурентов. Ахмет щедро оплачивал труды своего тайного агента, впрочем, он старался соблюдать меру и в оплате – чтобы греку не расхотелось работать дальше. Ахмету иногда казалось, что его пирейский агент занимается шпионажем не столько из нужды, сколько по искреннему расположению к этой «работе» – интриги, подслушивание, подглядывание были его стихией. Он обладал удивительным чутьем на себе подобных – наверное, именно благодаря этому за столько лет греки так и не выяснили, кто же поставляет секретную информацию на другой берег Эгейского моря. Человек из Пирея мог безошибочно вычислить агентов противной стороны – именно для этого и понадобился он сейчас Ахмету. Он собирался поручить ему одно очень важное дело…
Когда «Боинг-727» авиакомпании «Эр-Франс» оторвался от взлетной полосы аэропорта Орли, у Лейлы вырвался вздох облегчения. Лейла кинула взгляд на исчезавшие под крылом кварталы парижских пригородов и откинулась на спинку кресла. Лайнер поднялся над облаками и взял курс на Стамбул. Лейла расстегнула ремень безопасности, боясь поверить в то, что через несколько часов она будет в родительском доме.
Она посмотрела направо – на пустое кресло, в котором должна была сидеть сейчас Анна. Она выполнила приказ деда и купила два билета до Стамбула, но встретиться с Анной так и не удалось. Лейла битых полтора часа бродила по двору Лувра, но Анна не явилась на встречу. Отчаявшись дождаться подругу, Лейла бросилась в свою квартиру на острове Сен-Луи – вдруг Анна оставила какое-нибудь сообщение на автоответчике? Увы, никто не звонил ей в это утро… Лейла ждала до последней минуты, пока не поняла, что, если немедленно не поймает такси, лайнер улетит в Стамбул без нее. Что же случилось с Анной?
Зачем, зачем решились они продать изумруд? – спрашивала себя Лейла. Почему Анна не обратилась за помощью к Казан-паше? Впрочем, Лейла сама знала ответ на этот вопрос: Михаил спросил бы, куда подевала Анна свое наследство, полученное от Тарика, а той явно не хотелось рассказывать об этом. Да, именно гордость Анны была причиной посыпавшихся на них невзгод. Конечно, могла ли наследница русских князей просить у кого-то деньги? Анна не любила говорить о своих предках, но Лейла прекрасно видела, как много значит для нее честь рода Ивановых.
Лейла вспомнила тот далекий день в Стамбуле… Анне было тогда четырнадцать лет, Лейле – десять. Девочки сидели на террасе дворца Казанов и смотрели на огромный, багрово-красный диск солнца, медленно опускавшийся за горизонт… Вскоре над Стамбулом сгустились сумерки, взошла полная луна, воздух наполнился ароматом ночных цветов. Кроме Лейлы и Анны на террасе находились двое взрослых – Мисси и Тарик. Они были погружены в какие-то думы…
Лейла сидела на обитой синим шелком оттоманке у ног Тарика, Анна стояла, опершись на балюстраду, и смотрела на темную воду Босфора.
– Мисси, – произнесла она, оборачиваясь к пожилой женщине. – Пожалуйста, расскажи мне что-нибудь о жизни в Барышне, о моем дедушке.
Тарик внимательно посмотрел на Мисси, потом на Анну и сказал:
– Знаешь, Анна, о некоторых вещах лучше не вспоминать. Слишком уж это тяжело.
– Отчего же? – возразила Мисси. – Анна имеет полное право знать историю своей семьи. Да, в этой истории было немало трагических страниц, но тут уж ничего не поделаешь.
Мисси замолчала, собираясь с мыслями. Пауза казалась невыносимо долгой. Наконец она начала рассказывать:
– Когда я впервые увидела князя Михаила, я была еще совсем девочкой. Носила длинную косу, белое льняное платье, белые гольфики и кожаные ботинки на застежках. Я была совсем одна в этой незнакомой стране – ведь мой отец умер. Мне некуда было податься, и я решила воспользоваться приглашением князя Михаила. Когда я ехала в собственном вагоне Ивановых из Симферополя в Петербург, мне казалось, что я нахожусь во дворце на колесах – дорожная тряска совершенно не ощущалась. Я восхищалась роскошью вагона, не подозревая, какой восторг предстоит мне испытать при виде особняка – нет, правильнее будет сказать дворца Ивановых на набережной Мойки…
На вокзале меня встретил шофер в синей ливрее. Он усадил меня в автомобиль «Курмон» – в то время далеко не каждый русский князь мог позволить себе приобрести автомобиль – и повез на Мойку. Мы поднялись по широкой мраморной лестнице к массивным дубовым дверям.
Навстречу нам вышел высоченный швейцар в черкеске с газырями и услужливо распахнул двери. Я была поражена красотой интерьера: стройные коринфские колонны устремлялись ввысь, окна были задрапированы золотыми шелковыми портьерами. Пол выложен в шахматном порядке плитами черного и белого мрамора, пурпурная ковровая дорожка вела от самых дверей к широкой мраморной лестнице, на ступенях которой стоял высокий блондин с собакой на поводке…
– Виктор… – прошептала Анна. – Мама так часто рассказывала мне об этой собаке.
Мисси кивнула головой:
– Когда твоя мать была совсем маленькой, Виктор был ее лучшим… лучшим и единственным другом.
– А что было потом? – с нетерпением спросила Анна.
– Хотя одет этот человек был в поношенный твидовый пиджак, в нем сразу чувствовался аристократ. Такие люди с первого взгляда вызывают уважение. Он был атлетического сложения, прямые белокурые волосы спускались почти до самых плеч – в то время были в моде короткие стрижки, но князь Михаил мог позволить себе не раболепствовать перед модой. У твоего деда было удивительное лицо: проницательные серые глаза, широкие скулы, выдававшие, что в его жилах течет и азиатская кровь. Скажу тебе честно: это был самый красивый мужчина, которого мне доводилось встречать в жизни. – Мисси немного помолчала и прошептала. – Наши взгляды встретились, и я забыла, где нахожусь… Сердце мое забилось часто-часто, я испугалась, что упаду в обморок…
Анна и Лейла вздрогнули от неожиданности: они давно уже догадывались, что Мисси была влюблена в князя Михаила, но впервые она сама заговорила на эту тему. Конечно, в ее рассказе не прозвучали заветные слова «первая любовь», но разве смятение, охватившее юную англичанку при виде князя Михаила, не говорило именно об этом?
Ночь над Босфором становилась все чернее. Все выше поднималась луна… Анна подошла поближе к Мисси, села на ковер у ее ног, склонила свою белокурую голову ей на колени и попросила продолжить рассказ.
– Твой дед был одним из богатейших людей России, – продолжила Мисси. – Я уже рассказывала о вилле под Ялтой и особняке в Петербурге. Еще у него был прекрасный дворец в Царском Селе – совсем неподалеку от царского дворца – и старинный дом в Варышне. Это было родовое поместье князей Ивановых. Барский дом был полной противоположностью особняку на Мойке, в его архитектуре отсутствовал единый стиль. Судя по всему, несколько поколений владельцев Барышни вносили свой вклад в расширение старого дома. Основное здание обросло асимметричными пристройками, террасками, мезонинами; по бокам выросли флигеля и хозяйственные постройки. Один из предков князя Михаила изощрился и пристроил к дому просторный зал, увенчанный большим зеленым куполом – не иначе как прогулки по Дрездену навеяли ту архитектурную идею.
Разные части дома были покрашены в разные цвета, но, как ни странно, в этом сочетании ярких красок не было никакой аляповатости. Что касается интерьера, то в доме практически не было коридоров – почти все комнаты были проходные. Я любила бродить по этим анфиладам… Полы были сделаны из гладко оструганных и покрытых лаком вязовых досок. Дети – Алеша и твоя мать – любили, разогнавшись, скользить по ним. Летом высокие французские окна были всегда раскрыты нараспашку, и даже в самые жаркие дни в доме было свежо и прохладно. А зимой, когда северные ветры приносили в Варышню дыхание Ледовитого океана, в каждой комнате весело потрескивали изразцовые печи, и никакой холод не был страшен обитателям этого уютного дома.
В барском доме всегда было много гостей: тут были и родственники, и друзья, и знакомые… Многие родственники– дальние и близкие – поселились в Варышне навсегда. Действительно, здесь было так хорошо, так уютно. Они собирались по вечерам в гостиных—дамы в розовой, кавалеры в голубой – и подолгу сплетничали обо всем на свете. Я всегда удивлялась, откуда эти люди берут свежие новости – ведь они не бывали в городе по многу лет…
А какие там были слуги… Мне всегда казалось, что их было несколько десятков. Еще бы – для того, чтобы поддерживать порядок в таком большом доме (думаю, там было не менее ста комнат), нужно много народу. Всем заправлял Василий – мажордорм и камердинер. Он служил еще у деда князя Михаила. К тому времени, когда я поселилась в Варышне, Василий был уже совсем дряхлым стариком, но князь Михаил ни под каким видом не соглашался уволить его или отправить на покой. «Вся его сознательная жизнь связана с этим имением, – говорил князь. – Если я уволю его, старик не выдержит удара. Он умрет».
Мисси грустно вздохнула, погладила Анну по голове.
– На втором месте по авторитету шла няня. Она была ненамного моложе Василия. Няня считалась крупнейшей специалисткой по воспитанию детей, и никому – даже самой княгине Аннушке – не позволяла она спорить с ней или давать какие-либо советы. Она всегда ходила в белом платочке и белом фартуке, тогда как фартуки остальных служанок были синие. Няня старалась все делать сама. Помню, однажды у старушки так болели руки, что она не смогла мыть в ванночке детей. Пришлось уступить эту работу одной из молодых горничных. Няня стояла в уголке и с трудом сдерживала слезы. Каждый вечер перед сном Алеша и Ксюша усаживались ей на колени, и няня рассказывала им удивительные сказки… Дети любили няню больше всех на свете – конечно, после отца.
Лейла нахмурилась. Почему же Мисси не сказала «после отца и матери»? Что это: случайность или закономерность– ведь и Анна никогда не говорила о своей матери…
– Ну вот, – продолжила Мисси. – После Василия и няни наибольшим уважением пользовались гувернер-немец, горничная Аннушки и лакей князя Михаила. Последние двое были французами и относились к другим слугам немного свысока. Одна из двоюродных бабушек, доживавших свой век в Барышне, сказала как-то, что по их манерам можно решить, что именно они – полноправные хозяева усадьбы. – Мисси рассмеялась. – Впрочем, не стоит их осуждать: это были преданные слуги. Они покинули имение одними из последних. Остальные сбежали раньше – как крысы с тонущего корабля.
Впрочем, не будем о грустном. Давайте лучше я расскажу о том, как проходили в Барышне обеды. На кухне хлопотало человек десять поваров, не менее двенадцати слуг разносили блюда. Помню, была там одна девушка. Так вот, в ее обязанности входило зажигать по вечерам лампы, а днем – чистить фитили. Больше она ничего не делала. Еще один слуга занимался исключительно печами– это был мастер своего дела! Ни разу у нас не возникало проблем с отоплением.
Конечно, нельзя не рассказать о варышнинских садовниках. Их было тоже человек десять-двенадцать. Они поддерживали огромный парк в образцовом порядке. А какие там были конюшни! Ведь Миша так любил лошадей… У него их было двадцать, а то и тридцать. А еще княжеская псарня… Какие борзые!
Твоя бабушка, княгиня Аннушка, не любила оставаться в одиночестве – многочисленные гости нисколько не утомляли ее. Часто в доме устраивались грандиозные банкеты, балы, маскарады. Иногда мы надевали какие-нибудь сказочные костюмы или русские национальные платья. Что касается княгини Аннушки, то она была в любых нарядах прекрасна. Это была настоящая красавица. Можно сказать, само совершенство. Роскошные золотистые волосы, фиалковые глаза, даже кожа ее имела золотистый оттенок. Это была совсем молодая женщина– когда мы познакомились, ей едва исполнилось двадцать семь. Она всегда казалась очень веселой, радостной. Если Аннушка начинала смеяться, никто из присутствующих не мог удержаться от смеха. Правда, порой начинало казаться, что она просто теряет контроль над собой: княгиня безудержно хохотала, но в глазах ее стояла какая-то непонятная боль. Аннушка была совершенно непредсказуема – вот она развлекает гостей, танцует, поет, а вот – внезапно убегает в дальнюю комнату, запирается на ключ и никого к себе не впускает… никого, даже князя Мишу… Впрочем, исключение делалось для служанки, носившей княгине подносы. Правда, в эти часы депрессий Аннушка практически ничего не ела. Сначала такое поведение княгини меня удивляло, но все остальные домочадцы относились к этому как к чему-то само собой разумеющемуся.
Князь Михаил был очень хорошим человеком, – сказала Мисси, посмотрев на Анну. – Он считал себя ответственным не только за поместье, но и за всех, кто там трудился, включая их семьи. Это был рачительный и заботливый хозяин, крестьяне относились к нему, как к родному отцу. Каждый месяц он устраивал для мужиков приемы в барском доме – людей угощали пивом и вкусной едой, и каждый из собравшихся мог высказать помещику свои просьбы или пожелания. Часто князю приходилось выступать в роли третейского судьи в спорах. Честно говоря, княгине эти приемы не очень-то нравились: она говорила, что после них целую неделю воняет крестьянскими онучами… Деревенские избы всегда содержались в образцовом порядке, никто из мужиков никогда не оказывался без работы. Задолго до реформ, начатых Столыпиным, князь Михаил выделил каждому из окрестных крестьян по небольшой усадьбе, где они выращивали овощи. На протяжении многих лет никто в Варышне и слыхом не слыхивал о голоде…
На свои средства князь Михаил построил сельскую школу. Он платил жалование учителям. Наиболее способных детишек князь посылал учиться в Москву и Питер. Да, конечно, – Мисси хлопнула себя рукой по лбу, – чуть не забыла о больнице! Ведь и она была построена на деньги князя…
Михаил Иванов был депутатом Государственной Думы– он всегда выступал за права крестьянства, пытался давать советы императору Николаю II.
Мисси глубоко вздохнула и пожала плечами.
– Может быть, конечно, я ошибаюсь, но, по-моему, царю было не до реформ. Он – а особенно государыня Александра Федоровна – были целиком поглощены здоровьем цесаревича… Увы, в доверие к царской чете втерся сибирский «старец» Григорий Распутин… Именно распутинщина и погубила династию Романовых, а вместе с ней – всю Россию.
Аннушка и Михаил души не чаяли в своих детях – Алексее и Ксении. Уже к шести годам князь научил Алешу ездить верхом, плавать и даже обращаться с оружием. Алексей очень любил отца. Детям разрешали входить в кабинет Михаила в любое время—даже если у князя был какой-нибудь очень важный посетитель. Если отец был занят, он гладил детишек по головке и отправлял обратно, дав по конфете. Конфеты хранились в удивительной серебряной шкатулке работы Фаберже. Ее крышка была увенчана изящной эмалевой пальмой. Стоило князю нажать спрятанную в одной из стенок шкатулки кнопочку – и по пальме начинали ползать крошечные обезьянки. Эта игрушка доставляла детям огромное удовольствие…
Алеша очень походил на отца: такие же серые глаза, такие же светло-русые волосы, широкие скулы. А Ксюша пошла в мать, правда, волосы у нее были немного посветлее. Ее глаза всегда приводили на память крылья дивных тропических бабочек. Унаследовала девочка и характер Аннушки.
Аннушка Иванова была страшной непоседой. Она все время носилась из Парижа в Петербург, из Варышни в Довиль, из Монте-Карло в Ялту… Казалось, она боится подолгу оставаться на одном месте… Каждое новое место быстро надоедало молодой княгине, она выдерживала там всего несколько дней. Дети привыкли к отсутствию матери, тем более что каждый раз по возвращении она обязательно устраивала маленький семейный праздник.
Аннушка шила платья у лучших парижских кутюрье. Зимой она носила шубы из соболя и чернобурой лисицы. Лондонские и римские сапожники шили для нее обувь. В каждом из домов Ивановых княгиня держала сейф с драгоценностями. Когда Аннушка открывала обитую серой замшей дверцу сейфа, могло показаться, что ты попал в пещеру Алладина – чего там только не было: рубины, изумруды, бриллианты…
Из всех цветов Аннушка больше всего любила фиалки, и лучшие французские парфюмеры специально для нее разработали новый сорт духов. Конечно же, они назывались «Аннушка», и во всем мире лишь она пользовалась ими. Княгиня всегда прикалывала к груди букетик фиалок – в любое время года от нее пахло весной…
Мисси замолчала.
– Пожалуйста, Мисси, продолжай, – взмолилась Анна. – Расскажи еще что-нибудь о моих родных.
Мисси улыбнулась и продолжала:
– Как хорошо было в Барышне зимой, когда вся округа занесена снегом! Гости добирались поездом до маленькой станции Ивановской, а там их уже ждал верный кучер Митрофаныч с тройкой коней. Звон бубенчиков слышался еще издалека, и все присутствовавшие в доме выбегали на крыльцо встречать гостей…
А как любили мы все княгиню Софью – твою прабабушку! Именно она рассказала мне историю о том, как поженились Михаил с Аннушкой. Они познакомились в 1908 году. Князь Миша незадолго перед этим с отличием закончил археологический факультет Оксфордского университета. Он объездил всю Европу и Америку и покорил сердца многих прекрасных дам от Лондона до Белграда, от Сан-Франциско до Бостона… Михаилу было в то время двадцать четыре года, он был прекрасно сложен, очень любил спорт. Любимой его игрой было поло.
Что касается княжны Анны Николаевны Орловой (это была девичья фамилия твоей бабушки), то она принадлежала к обедневшей ветви знатного рода. Как я уже говорила, это была писаная красавица. Многие молодые люди в Петербурге и Москве считали за величайшую честь пригласить ее на вальс. Князь Миша влюбился в нее с первого взгляда.
– Да, дорогая моя девочка, – проговорила Мисси, переведя дыхание, – стоило лишь раз увидеть Аннушку, чтобы на всю жизнь сделаться ее поклонником. Софья рассказывала, что она могла свободно и непринужденно подключаться к разговору на любую тему – от политики до моды… Она неплохо разбиралась в литературе и живописи. А как она танцевала! Поэты слагали стихи в ее честь, называя русской Терпсихорой… Никого не смущали некоторые странности в ее поведении: Аннушке ничего не стоило без всякого предупреждения не явиться на устроенный в ее честь банкет, она могла нагрубить почтенным людям, выкинуть какой-нибудь фортель…
Поклонники осыпали Аннушку букетами, стихами, драгоценностями, которые ее мать всегда отсылала обратно дарителям… Репутация дочери была для нее превыше всего.
Миша совсем потерял голову. Некоторое время Аннушка обращалась с ним, как рыбак с пойманной на крючок рыбой. Она принимала его приглашения, но в последний момент сказывалась больной, капризничала, делала вид, что молодой КНЯЗЬ ей совершенно безразличен. Михаил сгорал от ревности – ему мерещились соперники. Наконец князь решился: он сделал Аннушке предложение. Юная красавица попросила неделю на раздумье и уехала с друзьями в деревню. Пылкий князь места себе не находил. Но вот неделя, казавшаяся Михаилу мучительно долгой, прошла; Анна вернулась в Петербург и… дала согласие.
Венчание происходило в самом большом храме Санкт-Петербурга – Исаакиевском соборе. Сам митрополит возлагал на головы новобрачных венцы, присутствовала сама августейшая чета… На Аннушке было платье с длинным шлейфом из золотой парчи, голову ее украшала диадема с чудесным изумрудом – тем самым, который подарил одному из предков князя Михаила индийский махараджа. После венчания многочисленные гости проследовали в особняк на набережной Невы, где был устроен грандиозный пир.
Вскоре после свадьбы молодые отправились в трехмесячное свадебное путешествие по Америке. Аннушка настояла на том, чтобы на обратном пути они побывали в Европе. Молодая княгиня обошла самые модные магазины Парижа – ей хотелось всего: новых платьев, драгоценных украшений… Князь Миша так любил жену, что ни в чем не смел ей отказать. Когда наконец Аннушка устала от магазинов и ювелирных мастерских, чета Ивановых отправилась в Ниццу, где их уже ждала яхта князя. Путь в Россию лежал через Мальту, Крит, Константинополь…
Княгиня Софья рассказывала, что уже тогда Миша заподозрил что-то неладное: бывали дни, когда Аннушка наотрез отказывалась вставать с постели, ее лицо неожиданно приобретало мертвенную бледность, в глазах появлялась тревога… Иногда она без видимых причин начинала плакать. Слезы струились по бледным щекам княгини, и тщетно пытался Михаил утешить ее, развеселить, отвлечь новыми подарками. По возвращении в Петербург состояние княгини лишь ухудшилось: она заперлась в своей спальне и несколько дней подряд никого к себе не впускала. Взволнованный Михаил в ужасе побежал к княгине Софье, та связалась с матерью Аннушки, Еленой Орловой.
Елена считала, что дочь просто переутомилась от бесконечных банкетов, приемов и балов. Несколько дней отдыха – и все придет в норму, говорила она. Но чуткое сердце Софьи подсказывало, что Аннушка серьезно больна. Она вызвала из Швейцарии знаменитого психиатра… Увы, диагноз был неутешителен: маниакально-депрессивный психоз. Впрочем, доктор надеялся, что молодой организм княгини может справиться с болезнью. Он назначил специальный курс лечения, и чета Ивановых отправилась на три месяца в психиатрический санаторий в Альпах. Здоровый горный климат и заботы врачей сделали свое дело: Аннушке стало лучше. Возвратившись в Петербург, она вела прежний образ жизни.
Приехав из Швейцарии, князь Михаил стал проводить большую часть времени в Варышне: долгими зимними вечерами он допоздна засиживался у камина с книгой в руках; любил ходить на охоту, катался на лошадях. Однообразная жизнь в поместье утомляла Аннушку, и она устраивала бесконечные праздники. По ее приглашению в Варышню съезжались всякие проходимцы и богема, с которыми она свела знакомство, путешествуя по миру. Часто в доме разыгрывались спектакли для детей и взрослых. Постепенно интересы Аннушки и Михаила все больше и больше расходились. Что же касается здоровья княгини, то время от времени приступы повторялись.
Через три года после свадьбы родился Алексей. На какое-то время Аннушка резко изменилась: она нянчилась с младенцем, ни на минуту не отходила от его колыбели. Но через несколько месяцев все вернулось на круги своя – молодая княгиня, казалось, остыла к родному сыну, предпочитая проводить время в кругу модных литераторов и художников.
Еще через три года появилась на свет Ксения. На рождении второго ребенка настоял Миша – он надеялся, что это благотворно скажется на состоянии жены. Увы, его надеждам не суждено было сбыться. Поведение Аннушки становилось все более странным, сделавшись излюбленной темой для великосветских сплетен. Стали поговаривать, что Аннушка завела себе любовников, что она изменяет мужу при каждом удобном случае. Назывались имена. Впрочем, никто из сплетников не решался осуждать молодую княгиню – слишком она была красива! Что удивительного в том, что все мужчины Петербурга влюблялись в нее?
Сплетники говорили, что князь Михаил совершенно остыл к жене – это была явная напраслина. Миша по-прежнему заботился о ней, обращался с Аннушкой, как с хрупкой фарфоровой куклой. Он прекрасно понимал, что сама она сильно страдает. Бедная Аннушка просто не контролировала свои эмоции, а порой и действия. Поддавшись минутному желанию, она убегала из Барышни, но, как только наступала очередная депрессия, княгиня возвращалась к Мише, ибо знала, что это единственный человек на свете, которому ее судьба глубоко небезразлична.
– Ах, Мисси, – прошептала Анна. Лейла обернулась и увидела, что по ее щеке катится крупная слеза. – Как мне все это понятно…
Мисси нежно потрепала Анну по голове:
– Я должна рассказать тебе еще кое о чем. Ты уже взрослая девочка. Так вот, слушай. Я и твой дедушка любили друг друга.
Широко раскрытыми глазами Анна глядела на Мисси. Лейла вся напряглась, ожидая продолжение рассказа – все это так напоминало ей сказки тысячи и одной ночи: несметные сокровища, прекрасные княгини, любовные страсти… Что же будет дальше? Неужели князь Михаил задушит свою нелюбимую жену шелковым шнурком? Ведь именно так поступали султаны с надоевшими наложницами.
– Мисси… – Тарик попытался было перевести разговор на другую тему, но она лишь покачала головой:
– Анна должна знать всю правду. Она имеет на это право.
Анна взяла пожилую женщину за руку и попросила рассказывать дальше.
– Когда я впервые увидела Мишу, я была совсем еще девочкой. Я влюбилась с первого взгляда. Да, это был красавец мужчина, представитель одного из самых знатных родов России, а я… я была юным трепетным созданием, воспитанным на романтических историях. Но все равно, я сразу поняла, что это настоящая любовь. Мне показалось, что я… что я просто вернулась к себе домой– вернулась к человеку, которого знала уже много лет, который специально создан для меня. Разумеется, Миша ни о чем мне не говорил, но я поняла: он испытывал ко мне такие же чувства.
– Лейла, дочка, – сказал он, – ты должна послушаться Казан-пашу. Приезжай в Стамбул как можно скорее, возьми с собой Анну. Будьте предельно осторожны– вам грозит опасность. Приезжай домой – мы поможем.
Потом он позвонил еще одному человеку. Это бы грек, живший в небольшом домике неподалеку от Пирейской гавани. Когда-то он входил в совет директоров известной греческой судоходной компании. Компания со временем разорилась, но связи в высших кругах общества остались. Грек поступил на службу к Ахмету Казану – разумеется, на секретную службу. Вот уже несколько десятков лет человек из Пирея исправно доносил Казанам обо всех планах их греческих конкурентов. Ахмет щедро оплачивал труды своего тайного агента, впрочем, он старался соблюдать меру и в оплате – чтобы греку не расхотелось работать дальше. Ахмету иногда казалось, что его пирейский агент занимается шпионажем не столько из нужды, сколько по искреннему расположению к этой «работе» – интриги, подслушивание, подглядывание были его стихией. Он обладал удивительным чутьем на себе подобных – наверное, именно благодаря этому за столько лет греки так и не выяснили, кто же поставляет секретную информацию на другой берег Эгейского моря. Человек из Пирея мог безошибочно вычислить агентов противной стороны – именно для этого и понадобился он сейчас Ахмету. Он собирался поручить ему одно очень важное дело…
Когда «Боинг-727» авиакомпании «Эр-Франс» оторвался от взлетной полосы аэропорта Орли, у Лейлы вырвался вздох облегчения. Лейла кинула взгляд на исчезавшие под крылом кварталы парижских пригородов и откинулась на спинку кресла. Лайнер поднялся над облаками и взял курс на Стамбул. Лейла расстегнула ремень безопасности, боясь поверить в то, что через несколько часов она будет в родительском доме.
Она посмотрела направо – на пустое кресло, в котором должна была сидеть сейчас Анна. Она выполнила приказ деда и купила два билета до Стамбула, но встретиться с Анной так и не удалось. Лейла битых полтора часа бродила по двору Лувра, но Анна не явилась на встречу. Отчаявшись дождаться подругу, Лейла бросилась в свою квартиру на острове Сен-Луи – вдруг Анна оставила какое-нибудь сообщение на автоответчике? Увы, никто не звонил ей в это утро… Лейла ждала до последней минуты, пока не поняла, что, если немедленно не поймает такси, лайнер улетит в Стамбул без нее. Что же случилось с Анной?
Зачем, зачем решились они продать изумруд? – спрашивала себя Лейла. Почему Анна не обратилась за помощью к Казан-паше? Впрочем, Лейла сама знала ответ на этот вопрос: Михаил спросил бы, куда подевала Анна свое наследство, полученное от Тарика, а той явно не хотелось рассказывать об этом. Да, именно гордость Анны была причиной посыпавшихся на них невзгод. Конечно, могла ли наследница русских князей просить у кого-то деньги? Анна не любила говорить о своих предках, но Лейла прекрасно видела, как много значит для нее честь рода Ивановых.
Лейла вспомнила тот далекий день в Стамбуле… Анне было тогда четырнадцать лет, Лейле – десять. Девочки сидели на террасе дворца Казанов и смотрели на огромный, багрово-красный диск солнца, медленно опускавшийся за горизонт… Вскоре над Стамбулом сгустились сумерки, взошла полная луна, воздух наполнился ароматом ночных цветов. Кроме Лейлы и Анны на террасе находились двое взрослых – Мисси и Тарик. Они были погружены в какие-то думы…
Лейла сидела на обитой синим шелком оттоманке у ног Тарика, Анна стояла, опершись на балюстраду, и смотрела на темную воду Босфора.
– Мисси, – произнесла она, оборачиваясь к пожилой женщине. – Пожалуйста, расскажи мне что-нибудь о жизни в Барышне, о моем дедушке.
Тарик внимательно посмотрел на Мисси, потом на Анну и сказал:
– Знаешь, Анна, о некоторых вещах лучше не вспоминать. Слишком уж это тяжело.
– Отчего же? – возразила Мисси. – Анна имеет полное право знать историю своей семьи. Да, в этой истории было немало трагических страниц, но тут уж ничего не поделаешь.
Мисси замолчала, собираясь с мыслями. Пауза казалась невыносимо долгой. Наконец она начала рассказывать:
– Когда я впервые увидела князя Михаила, я была еще совсем девочкой. Носила длинную косу, белое льняное платье, белые гольфики и кожаные ботинки на застежках. Я была совсем одна в этой незнакомой стране – ведь мой отец умер. Мне некуда было податься, и я решила воспользоваться приглашением князя Михаила. Когда я ехала в собственном вагоне Ивановых из Симферополя в Петербург, мне казалось, что я нахожусь во дворце на колесах – дорожная тряска совершенно не ощущалась. Я восхищалась роскошью вагона, не подозревая, какой восторг предстоит мне испытать при виде особняка – нет, правильнее будет сказать дворца Ивановых на набережной Мойки…
На вокзале меня встретил шофер в синей ливрее. Он усадил меня в автомобиль «Курмон» – в то время далеко не каждый русский князь мог позволить себе приобрести автомобиль – и повез на Мойку. Мы поднялись по широкой мраморной лестнице к массивным дубовым дверям.
Навстречу нам вышел высоченный швейцар в черкеске с газырями и услужливо распахнул двери. Я была поражена красотой интерьера: стройные коринфские колонны устремлялись ввысь, окна были задрапированы золотыми шелковыми портьерами. Пол выложен в шахматном порядке плитами черного и белого мрамора, пурпурная ковровая дорожка вела от самых дверей к широкой мраморной лестнице, на ступенях которой стоял высокий блондин с собакой на поводке…
– Виктор… – прошептала Анна. – Мама так часто рассказывала мне об этой собаке.
Мисси кивнула головой:
– Когда твоя мать была совсем маленькой, Виктор был ее лучшим… лучшим и единственным другом.
– А что было потом? – с нетерпением спросила Анна.
– Хотя одет этот человек был в поношенный твидовый пиджак, в нем сразу чувствовался аристократ. Такие люди с первого взгляда вызывают уважение. Он был атлетического сложения, прямые белокурые волосы спускались почти до самых плеч – в то время были в моде короткие стрижки, но князь Михаил мог позволить себе не раболепствовать перед модой. У твоего деда было удивительное лицо: проницательные серые глаза, широкие скулы, выдававшие, что в его жилах течет и азиатская кровь. Скажу тебе честно: это был самый красивый мужчина, которого мне доводилось встречать в жизни. – Мисси немного помолчала и прошептала. – Наши взгляды встретились, и я забыла, где нахожусь… Сердце мое забилось часто-часто, я испугалась, что упаду в обморок…
Анна и Лейла вздрогнули от неожиданности: они давно уже догадывались, что Мисси была влюблена в князя Михаила, но впервые она сама заговорила на эту тему. Конечно, в ее рассказе не прозвучали заветные слова «первая любовь», но разве смятение, охватившее юную англичанку при виде князя Михаила, не говорило именно об этом?
Ночь над Босфором становилась все чернее. Все выше поднималась луна… Анна подошла поближе к Мисси, села на ковер у ее ног, склонила свою белокурую голову ей на колени и попросила продолжить рассказ.
– Твой дед был одним из богатейших людей России, – продолжила Мисси. – Я уже рассказывала о вилле под Ялтой и особняке в Петербурге. Еще у него был прекрасный дворец в Царском Селе – совсем неподалеку от царского дворца – и старинный дом в Варышне. Это было родовое поместье князей Ивановых. Барский дом был полной противоположностью особняку на Мойке, в его архитектуре отсутствовал единый стиль. Судя по всему, несколько поколений владельцев Барышни вносили свой вклад в расширение старого дома. Основное здание обросло асимметричными пристройками, террасками, мезонинами; по бокам выросли флигеля и хозяйственные постройки. Один из предков князя Михаила изощрился и пристроил к дому просторный зал, увенчанный большим зеленым куполом – не иначе как прогулки по Дрездену навеяли ту архитектурную идею.
Разные части дома были покрашены в разные цвета, но, как ни странно, в этом сочетании ярких красок не было никакой аляповатости. Что касается интерьера, то в доме практически не было коридоров – почти все комнаты были проходные. Я любила бродить по этим анфиладам… Полы были сделаны из гладко оструганных и покрытых лаком вязовых досок. Дети – Алеша и твоя мать – любили, разогнавшись, скользить по ним. Летом высокие французские окна были всегда раскрыты нараспашку, и даже в самые жаркие дни в доме было свежо и прохладно. А зимой, когда северные ветры приносили в Варышню дыхание Ледовитого океана, в каждой комнате весело потрескивали изразцовые печи, и никакой холод не был страшен обитателям этого уютного дома.
В барском доме всегда было много гостей: тут были и родственники, и друзья, и знакомые… Многие родственники– дальние и близкие – поселились в Варышне навсегда. Действительно, здесь было так хорошо, так уютно. Они собирались по вечерам в гостиных—дамы в розовой, кавалеры в голубой – и подолгу сплетничали обо всем на свете. Я всегда удивлялась, откуда эти люди берут свежие новости – ведь они не бывали в городе по многу лет…
А какие там были слуги… Мне всегда казалось, что их было несколько десятков. Еще бы – для того, чтобы поддерживать порядок в таком большом доме (думаю, там было не менее ста комнат), нужно много народу. Всем заправлял Василий – мажордорм и камердинер. Он служил еще у деда князя Михаила. К тому времени, когда я поселилась в Варышне, Василий был уже совсем дряхлым стариком, но князь Михаил ни под каким видом не соглашался уволить его или отправить на покой. «Вся его сознательная жизнь связана с этим имением, – говорил князь. – Если я уволю его, старик не выдержит удара. Он умрет».
Мисси грустно вздохнула, погладила Анну по голове.
– На втором месте по авторитету шла няня. Она была ненамного моложе Василия. Няня считалась крупнейшей специалисткой по воспитанию детей, и никому – даже самой княгине Аннушке – не позволяла она спорить с ней или давать какие-либо советы. Она всегда ходила в белом платочке и белом фартуке, тогда как фартуки остальных служанок были синие. Няня старалась все делать сама. Помню, однажды у старушки так болели руки, что она не смогла мыть в ванночке детей. Пришлось уступить эту работу одной из молодых горничных. Няня стояла в уголке и с трудом сдерживала слезы. Каждый вечер перед сном Алеша и Ксюша усаживались ей на колени, и няня рассказывала им удивительные сказки… Дети любили няню больше всех на свете – конечно, после отца.
Лейла нахмурилась. Почему же Мисси не сказала «после отца и матери»? Что это: случайность или закономерность– ведь и Анна никогда не говорила о своей матери…
– Ну вот, – продолжила Мисси. – После Василия и няни наибольшим уважением пользовались гувернер-немец, горничная Аннушки и лакей князя Михаила. Последние двое были французами и относились к другим слугам немного свысока. Одна из двоюродных бабушек, доживавших свой век в Барышне, сказала как-то, что по их манерам можно решить, что именно они – полноправные хозяева усадьбы. – Мисси рассмеялась. – Впрочем, не стоит их осуждать: это были преданные слуги. Они покинули имение одними из последних. Остальные сбежали раньше – как крысы с тонущего корабля.
Впрочем, не будем о грустном. Давайте лучше я расскажу о том, как проходили в Барышне обеды. На кухне хлопотало человек десять поваров, не менее двенадцати слуг разносили блюда. Помню, была там одна девушка. Так вот, в ее обязанности входило зажигать по вечерам лампы, а днем – чистить фитили. Больше она ничего не делала. Еще один слуга занимался исключительно печами– это был мастер своего дела! Ни разу у нас не возникало проблем с отоплением.
Конечно, нельзя не рассказать о варышнинских садовниках. Их было тоже человек десять-двенадцать. Они поддерживали огромный парк в образцовом порядке. А какие там были конюшни! Ведь Миша так любил лошадей… У него их было двадцать, а то и тридцать. А еще княжеская псарня… Какие борзые!
Твоя бабушка, княгиня Аннушка, не любила оставаться в одиночестве – многочисленные гости нисколько не утомляли ее. Часто в доме устраивались грандиозные банкеты, балы, маскарады. Иногда мы надевали какие-нибудь сказочные костюмы или русские национальные платья. Что касается княгини Аннушки, то она была в любых нарядах прекрасна. Это была настоящая красавица. Можно сказать, само совершенство. Роскошные золотистые волосы, фиалковые глаза, даже кожа ее имела золотистый оттенок. Это была совсем молодая женщина– когда мы познакомились, ей едва исполнилось двадцать семь. Она всегда казалась очень веселой, радостной. Если Аннушка начинала смеяться, никто из присутствующих не мог удержаться от смеха. Правда, порой начинало казаться, что она просто теряет контроль над собой: княгиня безудержно хохотала, но в глазах ее стояла какая-то непонятная боль. Аннушка была совершенно непредсказуема – вот она развлекает гостей, танцует, поет, а вот – внезапно убегает в дальнюю комнату, запирается на ключ и никого к себе не впускает… никого, даже князя Мишу… Впрочем, исключение делалось для служанки, носившей княгине подносы. Правда, в эти часы депрессий Аннушка практически ничего не ела. Сначала такое поведение княгини меня удивляло, но все остальные домочадцы относились к этому как к чему-то само собой разумеющемуся.
Князь Михаил был очень хорошим человеком, – сказала Мисси, посмотрев на Анну. – Он считал себя ответственным не только за поместье, но и за всех, кто там трудился, включая их семьи. Это был рачительный и заботливый хозяин, крестьяне относились к нему, как к родному отцу. Каждый месяц он устраивал для мужиков приемы в барском доме – людей угощали пивом и вкусной едой, и каждый из собравшихся мог высказать помещику свои просьбы или пожелания. Часто князю приходилось выступать в роли третейского судьи в спорах. Честно говоря, княгине эти приемы не очень-то нравились: она говорила, что после них целую неделю воняет крестьянскими онучами… Деревенские избы всегда содержались в образцовом порядке, никто из мужиков никогда не оказывался без работы. Задолго до реформ, начатых Столыпиным, князь Михаил выделил каждому из окрестных крестьян по небольшой усадьбе, где они выращивали овощи. На протяжении многих лет никто в Варышне и слыхом не слыхивал о голоде…
На свои средства князь Михаил построил сельскую школу. Он платил жалование учителям. Наиболее способных детишек князь посылал учиться в Москву и Питер. Да, конечно, – Мисси хлопнула себя рукой по лбу, – чуть не забыла о больнице! Ведь и она была построена на деньги князя…
Михаил Иванов был депутатом Государственной Думы– он всегда выступал за права крестьянства, пытался давать советы императору Николаю II.
Мисси глубоко вздохнула и пожала плечами.
– Может быть, конечно, я ошибаюсь, но, по-моему, царю было не до реформ. Он – а особенно государыня Александра Федоровна – были целиком поглощены здоровьем цесаревича… Увы, в доверие к царской чете втерся сибирский «старец» Григорий Распутин… Именно распутинщина и погубила династию Романовых, а вместе с ней – всю Россию.
Аннушка и Михаил души не чаяли в своих детях – Алексее и Ксении. Уже к шести годам князь научил Алешу ездить верхом, плавать и даже обращаться с оружием. Алексей очень любил отца. Детям разрешали входить в кабинет Михаила в любое время—даже если у князя был какой-нибудь очень важный посетитель. Если отец был занят, он гладил детишек по головке и отправлял обратно, дав по конфете. Конфеты хранились в удивительной серебряной шкатулке работы Фаберже. Ее крышка была увенчана изящной эмалевой пальмой. Стоило князю нажать спрятанную в одной из стенок шкатулки кнопочку – и по пальме начинали ползать крошечные обезьянки. Эта игрушка доставляла детям огромное удовольствие…
Алеша очень походил на отца: такие же серые глаза, такие же светло-русые волосы, широкие скулы. А Ксюша пошла в мать, правда, волосы у нее были немного посветлее. Ее глаза всегда приводили на память крылья дивных тропических бабочек. Унаследовала девочка и характер Аннушки.
Аннушка Иванова была страшной непоседой. Она все время носилась из Парижа в Петербург, из Варышни в Довиль, из Монте-Карло в Ялту… Казалось, она боится подолгу оставаться на одном месте… Каждое новое место быстро надоедало молодой княгине, она выдерживала там всего несколько дней. Дети привыкли к отсутствию матери, тем более что каждый раз по возвращении она обязательно устраивала маленький семейный праздник.
Аннушка шила платья у лучших парижских кутюрье. Зимой она носила шубы из соболя и чернобурой лисицы. Лондонские и римские сапожники шили для нее обувь. В каждом из домов Ивановых княгиня держала сейф с драгоценностями. Когда Аннушка открывала обитую серой замшей дверцу сейфа, могло показаться, что ты попал в пещеру Алладина – чего там только не было: рубины, изумруды, бриллианты…
Из всех цветов Аннушка больше всего любила фиалки, и лучшие французские парфюмеры специально для нее разработали новый сорт духов. Конечно же, они назывались «Аннушка», и во всем мире лишь она пользовалась ими. Княгиня всегда прикалывала к груди букетик фиалок – в любое время года от нее пахло весной…
Мисси замолчала.
– Пожалуйста, Мисси, продолжай, – взмолилась Анна. – Расскажи еще что-нибудь о моих родных.
Мисси улыбнулась и продолжала:
– Как хорошо было в Барышне зимой, когда вся округа занесена снегом! Гости добирались поездом до маленькой станции Ивановской, а там их уже ждал верный кучер Митрофаныч с тройкой коней. Звон бубенчиков слышался еще издалека, и все присутствовавшие в доме выбегали на крыльцо встречать гостей…
А как любили мы все княгиню Софью – твою прабабушку! Именно она рассказала мне историю о том, как поженились Михаил с Аннушкой. Они познакомились в 1908 году. Князь Миша незадолго перед этим с отличием закончил археологический факультет Оксфордского университета. Он объездил всю Европу и Америку и покорил сердца многих прекрасных дам от Лондона до Белграда, от Сан-Франциско до Бостона… Михаилу было в то время двадцать четыре года, он был прекрасно сложен, очень любил спорт. Любимой его игрой было поло.
Что касается княжны Анны Николаевны Орловой (это была девичья фамилия твоей бабушки), то она принадлежала к обедневшей ветви знатного рода. Как я уже говорила, это была писаная красавица. Многие молодые люди в Петербурге и Москве считали за величайшую честь пригласить ее на вальс. Князь Миша влюбился в нее с первого взгляда.
– Да, дорогая моя девочка, – проговорила Мисси, переведя дыхание, – стоило лишь раз увидеть Аннушку, чтобы на всю жизнь сделаться ее поклонником. Софья рассказывала, что она могла свободно и непринужденно подключаться к разговору на любую тему – от политики до моды… Она неплохо разбиралась в литературе и живописи. А как она танцевала! Поэты слагали стихи в ее честь, называя русской Терпсихорой… Никого не смущали некоторые странности в ее поведении: Аннушке ничего не стоило без всякого предупреждения не явиться на устроенный в ее честь банкет, она могла нагрубить почтенным людям, выкинуть какой-нибудь фортель…
Поклонники осыпали Аннушку букетами, стихами, драгоценностями, которые ее мать всегда отсылала обратно дарителям… Репутация дочери была для нее превыше всего.
Миша совсем потерял голову. Некоторое время Аннушка обращалась с ним, как рыбак с пойманной на крючок рыбой. Она принимала его приглашения, но в последний момент сказывалась больной, капризничала, делала вид, что молодой КНЯЗЬ ей совершенно безразличен. Михаил сгорал от ревности – ему мерещились соперники. Наконец князь решился: он сделал Аннушке предложение. Юная красавица попросила неделю на раздумье и уехала с друзьями в деревню. Пылкий князь места себе не находил. Но вот неделя, казавшаяся Михаилу мучительно долгой, прошла; Анна вернулась в Петербург и… дала согласие.
Венчание происходило в самом большом храме Санкт-Петербурга – Исаакиевском соборе. Сам митрополит возлагал на головы новобрачных венцы, присутствовала сама августейшая чета… На Аннушке было платье с длинным шлейфом из золотой парчи, голову ее украшала диадема с чудесным изумрудом – тем самым, который подарил одному из предков князя Михаила индийский махараджа. После венчания многочисленные гости проследовали в особняк на набережной Невы, где был устроен грандиозный пир.
Вскоре после свадьбы молодые отправились в трехмесячное свадебное путешествие по Америке. Аннушка настояла на том, чтобы на обратном пути они побывали в Европе. Молодая княгиня обошла самые модные магазины Парижа – ей хотелось всего: новых платьев, драгоценных украшений… Князь Миша так любил жену, что ни в чем не смел ей отказать. Когда наконец Аннушка устала от магазинов и ювелирных мастерских, чета Ивановых отправилась в Ниццу, где их уже ждала яхта князя. Путь в Россию лежал через Мальту, Крит, Константинополь…
Княгиня Софья рассказывала, что уже тогда Миша заподозрил что-то неладное: бывали дни, когда Аннушка наотрез отказывалась вставать с постели, ее лицо неожиданно приобретало мертвенную бледность, в глазах появлялась тревога… Иногда она без видимых причин начинала плакать. Слезы струились по бледным щекам княгини, и тщетно пытался Михаил утешить ее, развеселить, отвлечь новыми подарками. По возвращении в Петербург состояние княгини лишь ухудшилось: она заперлась в своей спальне и несколько дней подряд никого к себе не впускала. Взволнованный Михаил в ужасе побежал к княгине Софье, та связалась с матерью Аннушки, Еленой Орловой.
Елена считала, что дочь просто переутомилась от бесконечных банкетов, приемов и балов. Несколько дней отдыха – и все придет в норму, говорила она. Но чуткое сердце Софьи подсказывало, что Аннушка серьезно больна. Она вызвала из Швейцарии знаменитого психиатра… Увы, диагноз был неутешителен: маниакально-депрессивный психоз. Впрочем, доктор надеялся, что молодой организм княгини может справиться с болезнью. Он назначил специальный курс лечения, и чета Ивановых отправилась на три месяца в психиатрический санаторий в Альпах. Здоровый горный климат и заботы врачей сделали свое дело: Аннушке стало лучше. Возвратившись в Петербург, она вела прежний образ жизни.
Приехав из Швейцарии, князь Михаил стал проводить большую часть времени в Варышне: долгими зимними вечерами он допоздна засиживался у камина с книгой в руках; любил ходить на охоту, катался на лошадях. Однообразная жизнь в поместье утомляла Аннушку, и она устраивала бесконечные праздники. По ее приглашению в Варышню съезжались всякие проходимцы и богема, с которыми она свела знакомство, путешествуя по миру. Часто в доме разыгрывались спектакли для детей и взрослых. Постепенно интересы Аннушки и Михаила все больше и больше расходились. Что же касается здоровья княгини, то время от времени приступы повторялись.
Через три года после свадьбы родился Алексей. На какое-то время Аннушка резко изменилась: она нянчилась с младенцем, ни на минуту не отходила от его колыбели. Но через несколько месяцев все вернулось на круги своя – молодая княгиня, казалось, остыла к родному сыну, предпочитая проводить время в кругу модных литераторов и художников.
Еще через три года появилась на свет Ксения. На рождении второго ребенка настоял Миша – он надеялся, что это благотворно скажется на состоянии жены. Увы, его надеждам не суждено было сбыться. Поведение Аннушки становилось все более странным, сделавшись излюбленной темой для великосветских сплетен. Стали поговаривать, что Аннушка завела себе любовников, что она изменяет мужу при каждом удобном случае. Назывались имена. Впрочем, никто из сплетников не решался осуждать молодую княгиню – слишком она была красива! Что удивительного в том, что все мужчины Петербурга влюблялись в нее?
Сплетники говорили, что князь Михаил совершенно остыл к жене – это была явная напраслина. Миша по-прежнему заботился о ней, обращался с Аннушкой, как с хрупкой фарфоровой куклой. Он прекрасно понимал, что сама она сильно страдает. Бедная Аннушка просто не контролировала свои эмоции, а порой и действия. Поддавшись минутному желанию, она убегала из Барышни, но, как только наступала очередная депрессия, княгиня возвращалась к Мише, ибо знала, что это единственный человек на свете, которому ее судьба глубоко небезразлична.
– Ах, Мисси, – прошептала Анна. Лейла обернулась и увидела, что по ее щеке катится крупная слеза. – Как мне все это понятно…
Мисси нежно потрепала Анну по голове:
– Я должна рассказать тебе еще кое о чем. Ты уже взрослая девочка. Так вот, слушай. Я и твой дедушка любили друг друга.
Широко раскрытыми глазами Анна глядела на Мисси. Лейла вся напряглась, ожидая продолжение рассказа – все это так напоминало ей сказки тысячи и одной ночи: несметные сокровища, прекрасные княгини, любовные страсти… Что же будет дальше? Неужели князь Михаил задушит свою нелюбимую жену шелковым шнурком? Ведь именно так поступали султаны с надоевшими наложницами.
– Мисси… – Тарик попытался было перевести разговор на другую тему, но она лишь покачала головой:
– Анна должна знать всю правду. Она имеет на это право.
Анна взяла пожилую женщину за руку и попросила рассказывать дальше.
– Когда я впервые увидела Мишу, я была совсем еще девочкой. Я влюбилась с первого взгляда. Да, это был красавец мужчина, представитель одного из самых знатных родов России, а я… я была юным трепетным созданием, воспитанным на романтических историях. Но все равно, я сразу поняла, что это настоящая любовь. Мне показалось, что я… что я просто вернулась к себе домой– вернулась к человеку, которого знала уже много лет, который специально создан для меня. Разумеется, Миша ни о чем мне не говорил, но я поняла: он испытывал ко мне такие же чувства.