Страница:
Борис оперся руками на крышку стола и, глядя брату прямо в глаза, проговорил:
– Не надо шутить со мной, товарищ. Мне известно все о тебе и о твоем сыне.
Ни мускул не дрогнул на лице Сергея.
– Ты, кажется, забыл, что партия выражает интересы всего нашего трудового народа, а не отдельных его представителей… – Сергей сделал небольшую паузу и пристально посмотрел на Бориса. – Не сомневаюсь, что она рассудит нас. Сдается мне, ты решил свести кое с кем личные счеты. От тебя требуются люди, чтобы разыскать «Леди», а от Валентина – его мозги.
Борис в ярости скомкал донесение и кинул его в корзину для бумаг, но не попал. Лицо Бориса побагровело.
– Ты никогда не мог попасть в корзину, – улыбнулся Сергей. – Вспоминаю детство, игру в баскетбол.
– Почему твой сын не обеспечил покупку изумруда? – с ехидцей спросил Борис. – Как мог он допустить, чтобы камень достался другому?
– Ты сам все прекрасно знаешь. Это серьезная игра, уже хорошо, что Валентин принял участие в торгах. У него была возможность оценить силы соперников.
– Мы послали Валентина в Женеву не для того, чтобы он оценивал чьи-либо силы! У него было конкретное задание, и он обязан был выполнить его. Мало того, что он с ним не справился – он в придачу исчез в неизвестном направлении. Мои люди потеряли его из виду. Что все это значит?
Невольно Сергей рассмеялся:
– Слава Богу, что нас сейчас не слышат в ЦРУ. У тебя в Женеве полтора десятка агентов, и они не смогли уследить за одним-единственным человеком. Это просто смешно, Боря.
Борис с раздражением стукнул кулаком по столу:
– Ладно, хватит! Ничего смешного! Куда же он все-таки подевался? Может быть, он что-нибудь сообщил тебе?
Сергей покачал головой:
– Я действительно не знаю, где Валентин. Если бы он позвонил мне, ты первый узнал бы об этом. – Сергей многозначительно посмотрел на брата. Оба они прекрасно знали, что люди Бориса регулярно прослушивают телефонные разговоры. – Нам остается только одно: поверить Валентину, что он сам справится с заданием. Не сомневаюсь, что через несколько дней мы получим от него очередное донесение.
Борис резко развернулся и направился к двери. Сергей еще раз подумал, до чего же смешно выглядит его брат в военной форме и высоких сапогах – он был похож на марионетку, которую дергает за ниточки сам дьявол. Такой негодяй на посту начальника спецслужбы – наказание для всей страны, подумал Сергей. Слухи о безнравственности и злобе Бориса давно уже просочились за кремлевскую стену. В народе говорили, что даже кровавый Берия не мог сравниться с ним в жестокости.
Дверь за Борисом захлопнулась, и теперь Сергей мог в спокойной обстановке подумать о сыне. Почему же Валентину не удалось приобрести изумруд, а заодно – установить, кто такая «Леди»? Если бы он вышел на след таинственной незнакомки, донесение должно было заканчиваться словами «с наилучшими пожеланиями».
ГЛАВА 18
ГЛАВА 19
– Не надо шутить со мной, товарищ. Мне известно все о тебе и о твоем сыне.
Ни мускул не дрогнул на лице Сергея.
– Ты, кажется, забыл, что партия выражает интересы всего нашего трудового народа, а не отдельных его представителей… – Сергей сделал небольшую паузу и пристально посмотрел на Бориса. – Не сомневаюсь, что она рассудит нас. Сдается мне, ты решил свести кое с кем личные счеты. От тебя требуются люди, чтобы разыскать «Леди», а от Валентина – его мозги.
Борис в ярости скомкал донесение и кинул его в корзину для бумаг, но не попал. Лицо Бориса побагровело.
– Ты никогда не мог попасть в корзину, – улыбнулся Сергей. – Вспоминаю детство, игру в баскетбол.
– Почему твой сын не обеспечил покупку изумруда? – с ехидцей спросил Борис. – Как мог он допустить, чтобы камень достался другому?
– Ты сам все прекрасно знаешь. Это серьезная игра, уже хорошо, что Валентин принял участие в торгах. У него была возможность оценить силы соперников.
– Мы послали Валентина в Женеву не для того, чтобы он оценивал чьи-либо силы! У него было конкретное задание, и он обязан был выполнить его. Мало того, что он с ним не справился – он в придачу исчез в неизвестном направлении. Мои люди потеряли его из виду. Что все это значит?
Невольно Сергей рассмеялся:
– Слава Богу, что нас сейчас не слышат в ЦРУ. У тебя в Женеве полтора десятка агентов, и они не смогли уследить за одним-единственным человеком. Это просто смешно, Боря.
Борис с раздражением стукнул кулаком по столу:
– Ладно, хватит! Ничего смешного! Куда же он все-таки подевался? Может быть, он что-нибудь сообщил тебе?
Сергей покачал головой:
– Я действительно не знаю, где Валентин. Если бы он позвонил мне, ты первый узнал бы об этом. – Сергей многозначительно посмотрел на брата. Оба они прекрасно знали, что люди Бориса регулярно прослушивают телефонные разговоры. – Нам остается только одно: поверить Валентину, что он сам справится с заданием. Не сомневаюсь, что через несколько дней мы получим от него очередное донесение.
Борис резко развернулся и направился к двери. Сергей еще раз подумал, до чего же смешно выглядит его брат в военной форме и высоких сапогах – он был похож на марионетку, которую дергает за ниточки сам дьявол. Такой негодяй на посту начальника спецслужбы – наказание для всей страны, подумал Сергей. Слухи о безнравственности и злобе Бориса давно уже просочились за кремлевскую стену. В народе говорили, что даже кровавый Берия не мог сравниться с ним в жестокости.
Дверь за Борисом захлопнулась, и теперь Сергей мог в спокойной обстановке подумать о сыне. Почему же Валентину не удалось приобрести изумруд, а заодно – установить, кто такая «Леди»? Если бы он вышел на след таинственной незнакомки, донесение должно было заканчиваться словами «с наилучшими пожеланиями».
ГЛАВА 18
Париж
Джини спала тихо и безмятежно – совсем как в детстве. За эти несколько часов, что она провела с Валентином, стерлись в памяти страшные события этого дня, перед ее глазами больше не стоял труп Маркгейма. Ей было так хорошо в объятиях Валентина.
Когда она проснулась, в комнате было еще темно, за вздернутой портьерой лишь слегка обрисовывался серый квадрат окна – светало. Джини повернулась на другой бок, надеясь увидеть рядом спящего Валентина. К ее удивлению, другая половина постели была пуста. Девушка провела рукой по простыне – она уже успела остыть. Значит, Соловский исчез давно. Но почему, почему он сделал это? Почему он оставил ее? Неужели русский испугался, что его заподозрят в причастности к убийству Маркгейма – ведь пассажиры лифта видели Джини, в панике спускающуюся с десятого этажа. А может, он просто разочаровался в ней – ведь она так и не выполнила ни одного задания. А вдруг… Девушку посетила страшная мысль: а вдруг этот советский дипломат попросту испугался Скандала? Конечно, зачем ему интимная связь с американской журналисткой. Переспал одну ночь – и исчез.
В дверь номера постучали – сердце Джини забилось от волнения. Вдруг это Валентин?
– Доброе утро, мадемуазель, – сказала по-французски горничная. – Ваш завтрак.
Нырнув под одеяло, Джини наблюдала, как толстая горничная ставит на тумбочку поднос с кофе и булочками. Увы, она принесла всего одну чашку.
– Месье велел разбудить вас ровно в девять, – сказала горничная, раздвигая занавески. Она посмотрела в окно и, покачав головой, добавила: – Опять плохая погода, мадемуазель. Холодно и пасмурно.
Служанка обернулась к Джини и, доставая из кармана конверт, проговорила:
– Месье просил пожелать вам приятного аппетита и… и вот это.
Джини дождалась, пока закроется дверь за горничной, и раскрыла конверт: в нем было маленькое послание.
«Малышка, – писал Валентин, – мне надо уехать по срочному делу. Ты так беспокойно спала ночью, что я решил не будить тебя. Эта ночь навсегда останется со мной. Позвоню тебе в Вашингтон. Пожалуйста, позавтракай».
Подписи под запиской не было.
Глубоко вздохнув, Джини откинулась на подушки. Она ожидала худшего – оставалась надежда, что Валентин еще появится в ее жизни. Как же хотелось ей поскорее услышать его голос – хотя бы по телефону. Она посмотрела на чашку кофе, и вдруг в памяти ее всплыла контора Маркгейма; Джини задрожала – перед глазами снова стоял покойник с пулевым отверстием между глаз.
Она откинула одеяло и стремглав бросилась в ванную– ее рвало. Когда приступ тошноты прошел, Джини вернулась в комнату, легла в кровать на половину Валентина, сжала изо всех сил его подушку и заплакала.
Позже, стоя под душем, смывая со своего тела последние следы прикосновений Валентина, Джини решила, что первым же рейсом полетит в Вашингтон. Она была сыта по горло этой игрой в шпионаж. Достав записную книжку, она нашла телефон «Эр-Франс» и заказала билет на «Конкорд» до Вашингтона. Через несколько часов она будет дома. Сядет у телефона и станет ждать звонка…
Дюссельдорф
Туристы обходят Дюссельдорф стороной. Став одним из крупнейших индустриальных центров Германии, этот город лишился своей неповторимости, превратившись в серый, бесцветный «сити». В дюссельдорфских отелях редко можно встретить художников, артистов или молодоженов, совершающих свадебное путешествие, основную массу постояльцев составляют бизнесмены. Эти отели так же холодны и безлики, как сам город—единственное, что их отличает, это названия.
Валентин Соловский выбрал скромный двухзвездочный отель в центре города. Над входом не горела яркая неоновая вывеска, а чтобы оказаться в его давно не ремонтировавшемся холле, достаточно было преодолеть всего две выщербленные ступеньки. До третьего этажа постояльцы могли добраться на испещренном самыми разнообразными надписями и рисунками лифте, а тем, кому достались номера в мансарде, приходилось подниматься еще на целых два марша по скрипучей деревянной лестнице.
На Валентине были джинсы, куртка и шерстяная шапочка. В руке он держал маленький коричневый портфель. Заплатив за номер, Соловский взял у портье ключ и направился к лифту.
Доставшийся Валентину номер состоял из маленькой комнатушки, в которой едва умещались узкая кровать и столик, и душевой. Соловский посмотрел на часы: было двенадцать дня. Задернув шторку, Валентин разулся и лег на скрипучую кровать. Он закрыл глаза и стал вспоминать о другой гостинице, о другой кровати, в которой провел прошлую ночь. Он вспоминал Джини Риз, свернувшуюся клубочком возле него: белокурые пряди падали на лицо, веки были опухшие от слез… Валентину было так хорошо с этой очаровательной девушкой, ему казалось, что от нее исходит благоухание лилий и роз. Как хотелось ему снова заключить ее в свои объятия. Увы, сейчас было не время любви, и Соловский прекрасно понимал это.
Освободившись из объятий спящей Джини, Валентин быстро оделся, сложил вещи и сел за стол. Собравшись с мыслями, он написал записку и, перед тем как выйти из номера, бросил прощальный взгляд на Джини. Это роковая привязанность, подумал Валентин. Никогда еще ему не было так трудно расстаться с женщиной.
Лежа на скрипучей кровати в этом третьесортном немецком отеле, Валентин думал не о важном деле, которое предстояло ему сегодня вечером, а о ней, об американской журналистке Джини Риз. Зачем только он позволил себе эту слабость?! К чему этот роман? Ведь именно так начинались многие любовные истории, стоившие карьеры стольким дипломатам. Если Борис узнает об этом, на службе можно будет поставить крест. Впрочем, Валентин был почти уверен, что дяде ничего не известно о его связи с Джини – он оторвался от хвоста еще в Женеве. На данный момент ни одна живая душа не знала о его местонахождении – именно это и было нужно Валентину.
Часы тянулись мучительно долго, но Соловский никуда не выходил из номера – даже в буфет. В десять вечера он разделся, принял душ и натянул на себя черные брюки, черный хлопчатобумажный джемпер, черные ботинки на резиновой подошве и куртку. Потом он положил во внутренний карман куртки моток проволоки, эластичный тонкий канат, стеклорез и маленькое взрывное устройство. Натянув на самые уши шерстяную шапку, Валентин положил в карманы брюк пару черных кожаных перчаток, мощный фонарик и вышел из номера.
В тот вечер по телевизору передавали чемпионат Германии по боксу, и старый портье был поглощен очередным боем на ринге – ему не было никакого дела до проскользнувшего мимо него постояльца.
Машина, которую Валентин взял напрокат еще в аэропорту, была припаркована в двух кварталах от отеля. Это был небольшой черный «мерседес». Главным достоинством машины была ее скорость, немецкие конструкторы специально создавали эту модель для европейских автобанов… Улицы Дюссельдорфа были пустынны, и для того, чтобы преодолеть двадцать миль, отделяющие Хаус-Арнхальдт от города, Валентину понадобилось не более пятнадцати минут. Он притормозил возле ограды парка, выключил фары и стал ждать.
Соловский хорошо изучил план резиденции стальных баронов. Хаус-Арнхальдт внешне напоминал крепость, но за оградой не было ни охранников, ни собак. На случай визита незваных гостей хозяева установили электронную систему сигнализации. За сто пятьдесят лет в замок ни разу не залезали грабители, и у Ферди не было никаких оснований опасаться, что сейчас, в это относительно спокойное время, кто-то рискнет нарушить покой обитателей Хаус-Арнхальдта. Валентину, прошедшему школу спецназа, забраться в такой дом не составляло никакого труда.
Ровно в полночь Валентин надел перчатки и вышел из машины. Он бесшумно перелез через ограду и побежал по тенистой тропинке к задней стороне парка, где были расположены конюшни. Давно уж в этих конюшнях не держали лошадей, в соседних домиках не жили конюхи. Валентин знал, что с тех пор, как погибла дочь Ферди, барон возненавидел все, что было так или иначе связано с верховой ездой. Соловский забежал в одно из стойл, зажег фонарик и развернул план дома. Валентин разыскал книгу с этим планом в одной из публичных библиотек. Сделать ксерокопию было проще простого.
Когда барон Арнхальдт проводил модернизацию владения, он устроил маленькую электрическую подстанцию. Генератор располагался в одноэтажном помещении возле конюшен. Валентин посмотрел на замок – свет в окнах не горел, были зажжены лишь два небольших фонаря над главным входом.
Дверь в генераторную была не заперта. Валентин проскользнул внутрь и выключил рубильник – дом и парк погрузились в полную темноту.
Соловский заранее определил, где могли находиться датчики электронной системы сигнализации. Обойдя их, он подкрался к дому со стороны кухни. Зубчатые стены облегчали задачу Валентина – он ловко накинул на один из зубцов петлю каната и залез на крышу. Преодолев в несколько прыжков нужное расстояние, он привязал конец каната к одной из декоративных башенок, другой конец обвязал вокруг пояса и повис в воздухе напротив большого стрельчатого окна… Настал один из самых ответственных моментов операции – если сейчас он допустит ошибку, провал неминуем.
Достав из кармана стеклорез, Валентин вырезал квадратный кусок стекла и прислушался – в доме царила тишина. Выходит, он оказался прав: система сигнализация работала от того самого генератора, в замке не было дополнительных аварийных батарей. Конечно, такие скряги, как Арнхальдты, ни за что бы не раскошелились на усовершенствование системы, стоявшей в доме еще с 1950 года.
Все остальное было делом техники. В свете фонарика кабинет барона Арнхальдта показался Валентину еще более мрачным, чем на самом деле. На столе до сих пор лежала бумажка с рисунком диадемы Ивановых – Джини оказалась права. Валентин посветил на стены, внимательно изучая картины. Он знал, что по немецкой логике сейф должен быть расположен за одним из полотен, но за каким именно? Портрет кисти Сарджента? Вряд ли. Фантастическая картина Босха? Исключено. Офорт Рембрандта? Едва ли. При виде дешевенького пейзажа кисти безвестного художника Соловский довольно улыбнулся.
Вскрытие сейфов—дело серьезное, но этот сейф оказался настолько стар, что Валентин даже пожалел, что взял с собой взрывное устройство. Достаточно было поковыряться в замке проволочкой – и дверца плавно открылась. Да, не очень-то беспокоился Ферди Арнхальдт о безопасности своего жилища. Вероятнее всего он считал себя настолько важной персоной, что даже помыслить не мог, что кто-то залезет ночью в его кабинет.
В сейфе лежало несколько коричневых конвертов и… и маленький квадратный футляр из голубой кожи – как раз по размеру изумруда, проданного на женевском аукционе!
Валентин раскрыл футляр – под лучом фонарика блеснул зеленый камень удивительной красоты. Валентин прикоснулся к нему пальцем и неожиданно для самого себя вздрогнул. Что бы ни рассказывал ему отец, в его голове до сих пор не укладывалось, что эта драгоценность когда-то принадлежала его родной бабке. Хотя, когда он изучал в библиотеках архивы семьи Ивановых и натыкался на фотографии князя Михаила, по нему пробегала такая же дрожь – Валентину казалось, что он видит свою собственную фотографию, так они были похожи с князем…
Соловский закрыл футляр и положил его обратно в сейф. Настала очередь посмотреть, что хранится в коричневых конвертах, и он начал быстро просматривать бумаги: арендные договоры на пользование раджастанскими копями, датированные двадцатыми годами. Фотография княгини Аннушки в свадебной диадеме, еще два снимка – на одном из них чета новобрачных, на другом– та же невеста, но уже не с женихом, а с какой-то девочкой. Валентин замер, пораженный сходством этой девочки с княгиней Аннушкой, потом еще раз внимательно посмотрел на Эдди Арнхальдта и его невесту.
Взгляд Соловского остановился еще на одной бумажке– такой удачи он никак не ожидал. На клочке бумаги рукой Ферди был записан номер банковского счета и имя его владельца. «Судоходная компания Казанов». Валентин еще раз просмотрел документы, запоминая всю необходимую информацию, после чего сложил бумаги обратно в сейф и запер его.
Он внимательно осмотрелся по сторонам. Все было на своих местах – если не считать стекла. Валентин забрался на подоконник, обвязался веревкой, закрыл створку окна и проворно поднялся на крышу. Низко пригнувшись, он добежал до того зубца, с которого начал свое путешествие, и через какие-нибудь десять секунд снова стоял на земле. Он вернулся к генераторной, опустил ручку рубильника, фонари над главным входом снова зажглись.
Через несколько минут он уже сидел в машине и ехал по направлению к Дюссельдорфу. Вся операция заняла у него менее двух часов.
На следующий день, в половине восьмого утра, он вышел из отеля, одетый в джинсы, куртку и вязаную шапку. Дойдя до ближайшего кафе, съел горячую колбаску, яйцо всмятку, булочку с маком, запив свой завтрак тремя чашками горячего кофе. Простая еда показалась ему пищей богов. Возвратив «мерседес» в бюро проката, он зашел в парикмахерскую, где побрился и переоделся. Вскоре свежевыбритый советский дипломат в строгом английском костюме подошел к трапу самолета, вылетавшего в Вашингтон.
Джини спала тихо и безмятежно – совсем как в детстве. За эти несколько часов, что она провела с Валентином, стерлись в памяти страшные события этого дня, перед ее глазами больше не стоял труп Маркгейма. Ей было так хорошо в объятиях Валентина.
Когда она проснулась, в комнате было еще темно, за вздернутой портьерой лишь слегка обрисовывался серый квадрат окна – светало. Джини повернулась на другой бок, надеясь увидеть рядом спящего Валентина. К ее удивлению, другая половина постели была пуста. Девушка провела рукой по простыне – она уже успела остыть. Значит, Соловский исчез давно. Но почему, почему он сделал это? Почему он оставил ее? Неужели русский испугался, что его заподозрят в причастности к убийству Маркгейма – ведь пассажиры лифта видели Джини, в панике спускающуюся с десятого этажа. А может, он просто разочаровался в ней – ведь она так и не выполнила ни одного задания. А вдруг… Девушку посетила страшная мысль: а вдруг этот советский дипломат попросту испугался Скандала? Конечно, зачем ему интимная связь с американской журналисткой. Переспал одну ночь – и исчез.
В дверь номера постучали – сердце Джини забилось от волнения. Вдруг это Валентин?
– Доброе утро, мадемуазель, – сказала по-французски горничная. – Ваш завтрак.
Нырнув под одеяло, Джини наблюдала, как толстая горничная ставит на тумбочку поднос с кофе и булочками. Увы, она принесла всего одну чашку.
– Месье велел разбудить вас ровно в девять, – сказала горничная, раздвигая занавески. Она посмотрела в окно и, покачав головой, добавила: – Опять плохая погода, мадемуазель. Холодно и пасмурно.
Служанка обернулась к Джини и, доставая из кармана конверт, проговорила:
– Месье просил пожелать вам приятного аппетита и… и вот это.
Джини дождалась, пока закроется дверь за горничной, и раскрыла конверт: в нем было маленькое послание.
«Малышка, – писал Валентин, – мне надо уехать по срочному делу. Ты так беспокойно спала ночью, что я решил не будить тебя. Эта ночь навсегда останется со мной. Позвоню тебе в Вашингтон. Пожалуйста, позавтракай».
Подписи под запиской не было.
Глубоко вздохнув, Джини откинулась на подушки. Она ожидала худшего – оставалась надежда, что Валентин еще появится в ее жизни. Как же хотелось ей поскорее услышать его голос – хотя бы по телефону. Она посмотрела на чашку кофе, и вдруг в памяти ее всплыла контора Маркгейма; Джини задрожала – перед глазами снова стоял покойник с пулевым отверстием между глаз.
Она откинула одеяло и стремглав бросилась в ванную– ее рвало. Когда приступ тошноты прошел, Джини вернулась в комнату, легла в кровать на половину Валентина, сжала изо всех сил его подушку и заплакала.
Позже, стоя под душем, смывая со своего тела последние следы прикосновений Валентина, Джини решила, что первым же рейсом полетит в Вашингтон. Она была сыта по горло этой игрой в шпионаж. Достав записную книжку, она нашла телефон «Эр-Франс» и заказала билет на «Конкорд» до Вашингтона. Через несколько часов она будет дома. Сядет у телефона и станет ждать звонка…
Дюссельдорф
Туристы обходят Дюссельдорф стороной. Став одним из крупнейших индустриальных центров Германии, этот город лишился своей неповторимости, превратившись в серый, бесцветный «сити». В дюссельдорфских отелях редко можно встретить художников, артистов или молодоженов, совершающих свадебное путешествие, основную массу постояльцев составляют бизнесмены. Эти отели так же холодны и безлики, как сам город—единственное, что их отличает, это названия.
Валентин Соловский выбрал скромный двухзвездочный отель в центре города. Над входом не горела яркая неоновая вывеска, а чтобы оказаться в его давно не ремонтировавшемся холле, достаточно было преодолеть всего две выщербленные ступеньки. До третьего этажа постояльцы могли добраться на испещренном самыми разнообразными надписями и рисунками лифте, а тем, кому достались номера в мансарде, приходилось подниматься еще на целых два марша по скрипучей деревянной лестнице.
На Валентине были джинсы, куртка и шерстяная шапочка. В руке он держал маленький коричневый портфель. Заплатив за номер, Соловский взял у портье ключ и направился к лифту.
Доставшийся Валентину номер состоял из маленькой комнатушки, в которой едва умещались узкая кровать и столик, и душевой. Соловский посмотрел на часы: было двенадцать дня. Задернув шторку, Валентин разулся и лег на скрипучую кровать. Он закрыл глаза и стал вспоминать о другой гостинице, о другой кровати, в которой провел прошлую ночь. Он вспоминал Джини Риз, свернувшуюся клубочком возле него: белокурые пряди падали на лицо, веки были опухшие от слез… Валентину было так хорошо с этой очаровательной девушкой, ему казалось, что от нее исходит благоухание лилий и роз. Как хотелось ему снова заключить ее в свои объятия. Увы, сейчас было не время любви, и Соловский прекрасно понимал это.
Освободившись из объятий спящей Джини, Валентин быстро оделся, сложил вещи и сел за стол. Собравшись с мыслями, он написал записку и, перед тем как выйти из номера, бросил прощальный взгляд на Джини. Это роковая привязанность, подумал Валентин. Никогда еще ему не было так трудно расстаться с женщиной.
Лежа на скрипучей кровати в этом третьесортном немецком отеле, Валентин думал не о важном деле, которое предстояло ему сегодня вечером, а о ней, об американской журналистке Джини Риз. Зачем только он позволил себе эту слабость?! К чему этот роман? Ведь именно так начинались многие любовные истории, стоившие карьеры стольким дипломатам. Если Борис узнает об этом, на службе можно будет поставить крест. Впрочем, Валентин был почти уверен, что дяде ничего не известно о его связи с Джини – он оторвался от хвоста еще в Женеве. На данный момент ни одна живая душа не знала о его местонахождении – именно это и было нужно Валентину.
Часы тянулись мучительно долго, но Соловский никуда не выходил из номера – даже в буфет. В десять вечера он разделся, принял душ и натянул на себя черные брюки, черный хлопчатобумажный джемпер, черные ботинки на резиновой подошве и куртку. Потом он положил во внутренний карман куртки моток проволоки, эластичный тонкий канат, стеклорез и маленькое взрывное устройство. Натянув на самые уши шерстяную шапку, Валентин положил в карманы брюк пару черных кожаных перчаток, мощный фонарик и вышел из номера.
В тот вечер по телевизору передавали чемпионат Германии по боксу, и старый портье был поглощен очередным боем на ринге – ему не было никакого дела до проскользнувшего мимо него постояльца.
Машина, которую Валентин взял напрокат еще в аэропорту, была припаркована в двух кварталах от отеля. Это был небольшой черный «мерседес». Главным достоинством машины была ее скорость, немецкие конструкторы специально создавали эту модель для европейских автобанов… Улицы Дюссельдорфа были пустынны, и для того, чтобы преодолеть двадцать миль, отделяющие Хаус-Арнхальдт от города, Валентину понадобилось не более пятнадцати минут. Он притормозил возле ограды парка, выключил фары и стал ждать.
Соловский хорошо изучил план резиденции стальных баронов. Хаус-Арнхальдт внешне напоминал крепость, но за оградой не было ни охранников, ни собак. На случай визита незваных гостей хозяева установили электронную систему сигнализации. За сто пятьдесят лет в замок ни разу не залезали грабители, и у Ферди не было никаких оснований опасаться, что сейчас, в это относительно спокойное время, кто-то рискнет нарушить покой обитателей Хаус-Арнхальдта. Валентину, прошедшему школу спецназа, забраться в такой дом не составляло никакого труда.
Ровно в полночь Валентин надел перчатки и вышел из машины. Он бесшумно перелез через ограду и побежал по тенистой тропинке к задней стороне парка, где были расположены конюшни. Давно уж в этих конюшнях не держали лошадей, в соседних домиках не жили конюхи. Валентин знал, что с тех пор, как погибла дочь Ферди, барон возненавидел все, что было так или иначе связано с верховой ездой. Соловский забежал в одно из стойл, зажег фонарик и развернул план дома. Валентин разыскал книгу с этим планом в одной из публичных библиотек. Сделать ксерокопию было проще простого.
Когда барон Арнхальдт проводил модернизацию владения, он устроил маленькую электрическую подстанцию. Генератор располагался в одноэтажном помещении возле конюшен. Валентин посмотрел на замок – свет в окнах не горел, были зажжены лишь два небольших фонаря над главным входом.
Дверь в генераторную была не заперта. Валентин проскользнул внутрь и выключил рубильник – дом и парк погрузились в полную темноту.
Соловский заранее определил, где могли находиться датчики электронной системы сигнализации. Обойдя их, он подкрался к дому со стороны кухни. Зубчатые стены облегчали задачу Валентина – он ловко накинул на один из зубцов петлю каната и залез на крышу. Преодолев в несколько прыжков нужное расстояние, он привязал конец каната к одной из декоративных башенок, другой конец обвязал вокруг пояса и повис в воздухе напротив большого стрельчатого окна… Настал один из самых ответственных моментов операции – если сейчас он допустит ошибку, провал неминуем.
Достав из кармана стеклорез, Валентин вырезал квадратный кусок стекла и прислушался – в доме царила тишина. Выходит, он оказался прав: система сигнализация работала от того самого генератора, в замке не было дополнительных аварийных батарей. Конечно, такие скряги, как Арнхальдты, ни за что бы не раскошелились на усовершенствование системы, стоявшей в доме еще с 1950 года.
Все остальное было делом техники. В свете фонарика кабинет барона Арнхальдта показался Валентину еще более мрачным, чем на самом деле. На столе до сих пор лежала бумажка с рисунком диадемы Ивановых – Джини оказалась права. Валентин посветил на стены, внимательно изучая картины. Он знал, что по немецкой логике сейф должен быть расположен за одним из полотен, но за каким именно? Портрет кисти Сарджента? Вряд ли. Фантастическая картина Босха? Исключено. Офорт Рембрандта? Едва ли. При виде дешевенького пейзажа кисти безвестного художника Соловский довольно улыбнулся.
Вскрытие сейфов—дело серьезное, но этот сейф оказался настолько стар, что Валентин даже пожалел, что взял с собой взрывное устройство. Достаточно было поковыряться в замке проволочкой – и дверца плавно открылась. Да, не очень-то беспокоился Ферди Арнхальдт о безопасности своего жилища. Вероятнее всего он считал себя настолько важной персоной, что даже помыслить не мог, что кто-то залезет ночью в его кабинет.
В сейфе лежало несколько коричневых конвертов и… и маленький квадратный футляр из голубой кожи – как раз по размеру изумруда, проданного на женевском аукционе!
Валентин раскрыл футляр – под лучом фонарика блеснул зеленый камень удивительной красоты. Валентин прикоснулся к нему пальцем и неожиданно для самого себя вздрогнул. Что бы ни рассказывал ему отец, в его голове до сих пор не укладывалось, что эта драгоценность когда-то принадлежала его родной бабке. Хотя, когда он изучал в библиотеках архивы семьи Ивановых и натыкался на фотографии князя Михаила, по нему пробегала такая же дрожь – Валентину казалось, что он видит свою собственную фотографию, так они были похожи с князем…
Соловский закрыл футляр и положил его обратно в сейф. Настала очередь посмотреть, что хранится в коричневых конвертах, и он начал быстро просматривать бумаги: арендные договоры на пользование раджастанскими копями, датированные двадцатыми годами. Фотография княгини Аннушки в свадебной диадеме, еще два снимка – на одном из них чета новобрачных, на другом– та же невеста, но уже не с женихом, а с какой-то девочкой. Валентин замер, пораженный сходством этой девочки с княгиней Аннушкой, потом еще раз внимательно посмотрел на Эдди Арнхальдта и его невесту.
Взгляд Соловского остановился еще на одной бумажке– такой удачи он никак не ожидал. На клочке бумаги рукой Ферди был записан номер банковского счета и имя его владельца. «Судоходная компания Казанов». Валентин еще раз просмотрел документы, запоминая всю необходимую информацию, после чего сложил бумаги обратно в сейф и запер его.
Он внимательно осмотрелся по сторонам. Все было на своих местах – если не считать стекла. Валентин забрался на подоконник, обвязался веревкой, закрыл створку окна и проворно поднялся на крышу. Низко пригнувшись, он добежал до того зубца, с которого начал свое путешествие, и через какие-нибудь десять секунд снова стоял на земле. Он вернулся к генераторной, опустил ручку рубильника, фонари над главным входом снова зажглись.
Через несколько минут он уже сидел в машине и ехал по направлению к Дюссельдорфу. Вся операция заняла у него менее двух часов.
На следующий день, в половине восьмого утра, он вышел из отеля, одетый в джинсы, куртку и вязаную шапку. Дойдя до ближайшего кафе, съел горячую колбаску, яйцо всмятку, булочку с маком, запив свой завтрак тремя чашками горячего кофе. Простая еда показалась ему пищей богов. Возвратив «мерседес» в бюро проката, он зашел в парикмахерскую, где побрился и переоделся. Вскоре свежевыбритый советский дипломат в строгом английском костюме подошел к трапу самолета, вылетавшего в Вашингтон.
ГЛАВА 19
Нью-Йорк, 1919 г.
О'Хара распахнул двери салуна, впуская в прокуренное помещение свежий утренний воздух. Он постоял на пороге несколько минут, пожевывая кончик сигары, первой сигары за этот день, осматривая свои владения. Да, он жил здесь, на Деланси-стрит вот уже двадцать лет. О'Хара по праву считал себя старейшим жителем этих мест, и иногда ему казалось, что вся округа принадлежит именно ему.
Он знал всех местных жителей – ведь они были его клиентами. Эти люди заходили в салун О'Хары постоянно– вне зависимости от того, была у них на данный момент работа или нет: Шемас шел навстречу окрестным работягам и поил их в долг.
О'Хара знал жен своих клиентов – некоторые из них старались по мере сил помогать мужьям, другие—лишь злобно ворчали, ропща на судьбу. Он знал все об их детях, родителях, любовницах – ведь эти люди приходили к стойке с желанием излить душу, а несколько пинт пива развязывало языки. Если О'Хара видел, что человек попал в трудное положение, он никогда не напоминал ему о долге. Богатые должны помогать бедным, считал Шемас.
О'Харе нравилось жить в этом районе: люди здесь были, в принципе, добрые и тихие – разве что иногда какая-нибудь сварливая жена устраивала взбучку подгулявшему мужу, или затевали драку неугомонные мальчишки… Если бы О'Харе пришлось уехать отсюда, он бы очень огорчился.
Он зашел обратно в салун и принялся наводить порядок: подкрутил пивной насос, аккуратно расставил на полках бутылки виски и джина, разложил на прилавке пачки сигарет, дешевого табака и папиросной бумаги. Через несколько недель его заведению должен прийти конец – правительство уже не скрывало своих намерений ввести сухой закон. Салун О'Хары закроется, а сам он уедет с Деланс-стрит… Впрочем, Шемас давно уже проиграл в уме такой вариант и был готов ко всему.
Впервые он вступил на американский берег восемнадцатилетним парнишкой – рослым, мускулистым, готовым начать новую жизнь в Новом Свете. За плечами О'Хары были три класса начальной школы. Он умел читать, писать и считать. С десяти лет ему приходилось работать батраком на одной из ирландских ферм. Вскоре ему стало ясно, что на родине ничего не добиться – мальчишке хотелось настоящей жизни, настоящего успеха, а работая в полях и помогая отцу управляться с маленькой корчмой, на самом берегу Лисканнорского залива, он был обречен на жалкое прозябание.
Отец Шемаса, Мик О'Хара, был в отличие от сына невысок ростом и тщедушен. Почти никогда не расставался он с маленькой самокруткой: он курил, разливая по кружкам пиво, беседуя с клиентами, отправляясь на прогулку. Даже когда Мика душили приступы кашля – а это случалось с ним довольно часто, – он все равно не выплевывал самокрутку. Впрочем, случались в течение дня короткие моменты, когда он расставался с нею во время еды. Но, проглотив наспех пищу и осушив очередной стаканчик виски – «для сугреву», – Мик снова принимался курить.
Мэри Кэтлин О'Хара прекрасно понимала, что ее муж губит себя, но ничего поделать с ним не могла. Ей давно уже стало ясно, что Мик долго не протянет, и ей придется самой думать о пропитании семьи. Она заранее готовилась к этому. Но шли годы, и старый кабатчик продолжал бороться со смертью, кашляя целые ночи напролет, а наутро снова зажигая самокрутку.
Мэри Кэтлин была высокая, крупная женщина – именно от нее достались Шемасу ярко-рыжие волосы и румяные щеки. В молодости она считалась красавицей, да и в сорок лет выглядела неплохо. У нее была тяжелая судьба. Когда Мэри была совсем еще юной девушкой, Ирландию постигло бедствие – неурожай картофеля. Многие ирландцы умерли от голода, в том числе почти все ее родные. Вскоре она познакомилась с Миком О'Харой – он был старше ее лет на двадцать. Он никогда не нравился Мэри, но у девушки не было выхода: кабатчик гарантировал ей крышу над головой и пропитание. Мэри умела быть благодарной и изо всех сил старалась быть хорошей женой.
У них был всего один ребенок – Шемас. Поначалу Мэри радовалась, что в семье нет больше едоков, но потом, когда перед ней встала перспектива оказаться молодой вдовой, она стала жалеть, что родила всего одного сына – будь их побольше, думала она, они смогли бы позаботиться о ней.
Мик О'Хара ни в чем не любил спешки – он расставался с жизнью долго, на протяжении нескольких лет. Когда наконец болезнь окончательно победила старого кабатчика, Шемасу было уже семнадцать. После похорон Мэри и Шемас поднялись на вершину одной из лисканнорских скал; они смотрели вдаль, на бушующую Атлантику, и Мэри казалось, что порывистый западный ветер уносит прочь те ужасные годы, что провела она, запертая в трех душных комнатках при кабаке, где, казалось, сами стены были пропитаны запахом пива и смерти.
– Сынок, – сказала Мэри, крепко сжимая руку Шемаса, – там, за океаном, лежит иная страна, иной мир. Там ты сможешь найти свое счастье. Я продам корчму – у нас появятся деньги. Я очень хочу, чтобы ты поехал в Америку и начал там новую жизнь. Потом, когда ты обживешься на новом месте, пошли за мной…
Шемас на всю жизнь запомнил слова матери – она доверила ему все свое состояние и отправила в эту далекую страну. В тот день он поклялся сделать все, чтобы Мэри Кэтлин не разочаровалась в нем.
Добравшись до Америки, Шемас О'Хара принялся колесить по всей стране. Он был крепок и мускулист, найти временную работу не составляло для него никакого труда. Он успел поработать на стройках в Чикаго, в доках Сан-Франциско, на сталеплавильных заводах Питтсбурга. Неквалифицированные рабочие получали в то время мало, и Шемас понял, что таким образом состояния не сделаешь. Он не испытывал острой нужды – более того, за пазухой до сих пор хранилась часть денег, полученных от матери, но ведь он должен был не просто прокормить себя, он обещал матери позаботиться о ней.
Надо было найти какой-то более эффективный способ зарабатывать деньги. Шемас приехал в Нью-Йорк. Он долго слонялся по улицам города, удивляясь, откуда нашлись у местных богатеев деньги на строительство таких роскошных домов. Юноша был честолюбив и полон энергии, у него не было сомнений, что когда-нибудь и он сможет построить себе богатый особняк в престижном районе большого города.
Он снял маленькую комнатушку, расположенную прямо над салуном на Деланси-стрит, и устроился на стройку каменщиком. Ему нравилась эта работа, и он надеялся со временем стать десятником или даже мастером. Увы, у него совершенно не было времени на повышение квалификации – надо было сколотить состояние, пока не умерла мать…
Шемасу нравилось жить по соседству с салуном. Запах виски и пива, шум подвыпившей толпы напоминали ему детство. Время от времени юноша вызывался помогать хозяину, разнося по столикам кружки с пивом и тарелки тушеной говядины с кукурузой. Ему нравилась эта работа: бегать от стойки к столикам, болтать о жизни с клиентами. Надо сказать, клиентам тоже полюбился этот веселый, общительный парень. Когда через полгода хозяин сообщил Шемасу, что собирается продать заведение и уехать к себе на родину в Сент-Пол, штат Миннесота, О'Хара неожиданно вызвался купить салун. Через две недели сделка была совершена. Шемас срочно написал матери, что она может ехать в Нью-Йорк, приложив к письму деньги на билет. По иронии судьбы, Мэри Кэтлин О'Харе, ненавидевшей жизнь в трех душных комнатках при кабаке мужа, предстояло поселиться в почти таких же трех комнатах в салуне сына.
Тем не менее, она считала переселение в Нью-Йорк большим шагом вперед. Через несколько месяцев она приехала в Америку со всем своим скарбом – в комнатах О'Хары появилась старая ирландская мебель, и вскоре дом на Деланси-стрит практически ничем не отличался от старого дома у Лисканнорского залива. Мэри Кэтлин сразу же подключилась к делу сына – она стала варить традиционную ирландскую еду, которую подавали в качестве закуски к пиву. Вскоре по всей округе разнесся слух, что в салуне Шемаса О'Хары – самая дешевая и вкусная еда…
Мэри Кэтлин нравилась роль хозяйки. Раньше она была лишь тенью супруга, выполняла его распоряжения – теперь все изменилось. Каждый вечер она выходила в салун поболтать с посетителями – они отпускали грубоватые комплименты ей самой и ее кухне, и она деловито считала деньги. Уже через год О'Хара открыл счет в банке, а еще через пять лет оказался в числе зажиточных торговцев спиртным. По мере роста их доходов Мэри Кэтлин все чаще твердила сыну, что пора ему присмотреть себе в жены хорошенькую ирландскую девушку – ей очень хотелось перебраться из шумного города в тихий загородный коттедж и заняться воспитанием внуков.
– С твоими доходами ты вполне можешь позволить себе такую роскошь, как семья, Шемас, – говорила Мэри Кэтлин сыну.
О'Хара не спорил с матерью: действительно, он в принципе мог позволить себе завести семью. Вся проблема состояла в том, что семейная жизнь отнимала слишком много времени. Кто будет следить за салуном, если у Шемаса появится частная жизнь? И он решил отложить этот вопрос до поры до времени. Еще через пять лет Шемас скопил сумму, достаточную для покупки участка земли в штате Нью-Джерси. И тут О'Хару постигло горе. От внезапного сердечного приступа умерла Мэри Кэтлин. Ей так и не суждено было увидеть внуков и переехать в уютный сельский домик.
О'Хара распахнул двери салуна, впуская в прокуренное помещение свежий утренний воздух. Он постоял на пороге несколько минут, пожевывая кончик сигары, первой сигары за этот день, осматривая свои владения. Да, он жил здесь, на Деланси-стрит вот уже двадцать лет. О'Хара по праву считал себя старейшим жителем этих мест, и иногда ему казалось, что вся округа принадлежит именно ему.
Он знал всех местных жителей – ведь они были его клиентами. Эти люди заходили в салун О'Хары постоянно– вне зависимости от того, была у них на данный момент работа или нет: Шемас шел навстречу окрестным работягам и поил их в долг.
О'Хара знал жен своих клиентов – некоторые из них старались по мере сил помогать мужьям, другие—лишь злобно ворчали, ропща на судьбу. Он знал все об их детях, родителях, любовницах – ведь эти люди приходили к стойке с желанием излить душу, а несколько пинт пива развязывало языки. Если О'Хара видел, что человек попал в трудное положение, он никогда не напоминал ему о долге. Богатые должны помогать бедным, считал Шемас.
О'Харе нравилось жить в этом районе: люди здесь были, в принципе, добрые и тихие – разве что иногда какая-нибудь сварливая жена устраивала взбучку подгулявшему мужу, или затевали драку неугомонные мальчишки… Если бы О'Харе пришлось уехать отсюда, он бы очень огорчился.
Он зашел обратно в салун и принялся наводить порядок: подкрутил пивной насос, аккуратно расставил на полках бутылки виски и джина, разложил на прилавке пачки сигарет, дешевого табака и папиросной бумаги. Через несколько недель его заведению должен прийти конец – правительство уже не скрывало своих намерений ввести сухой закон. Салун О'Хары закроется, а сам он уедет с Деланс-стрит… Впрочем, Шемас давно уже проиграл в уме такой вариант и был готов ко всему.
Впервые он вступил на американский берег восемнадцатилетним парнишкой – рослым, мускулистым, готовым начать новую жизнь в Новом Свете. За плечами О'Хары были три класса начальной школы. Он умел читать, писать и считать. С десяти лет ему приходилось работать батраком на одной из ирландских ферм. Вскоре ему стало ясно, что на родине ничего не добиться – мальчишке хотелось настоящей жизни, настоящего успеха, а работая в полях и помогая отцу управляться с маленькой корчмой, на самом берегу Лисканнорского залива, он был обречен на жалкое прозябание.
Отец Шемаса, Мик О'Хара, был в отличие от сына невысок ростом и тщедушен. Почти никогда не расставался он с маленькой самокруткой: он курил, разливая по кружкам пиво, беседуя с клиентами, отправляясь на прогулку. Даже когда Мика душили приступы кашля – а это случалось с ним довольно часто, – он все равно не выплевывал самокрутку. Впрочем, случались в течение дня короткие моменты, когда он расставался с нею во время еды. Но, проглотив наспех пищу и осушив очередной стаканчик виски – «для сугреву», – Мик снова принимался курить.
Мэри Кэтлин О'Хара прекрасно понимала, что ее муж губит себя, но ничего поделать с ним не могла. Ей давно уже стало ясно, что Мик долго не протянет, и ей придется самой думать о пропитании семьи. Она заранее готовилась к этому. Но шли годы, и старый кабатчик продолжал бороться со смертью, кашляя целые ночи напролет, а наутро снова зажигая самокрутку.
Мэри Кэтлин была высокая, крупная женщина – именно от нее достались Шемасу ярко-рыжие волосы и румяные щеки. В молодости она считалась красавицей, да и в сорок лет выглядела неплохо. У нее была тяжелая судьба. Когда Мэри была совсем еще юной девушкой, Ирландию постигло бедствие – неурожай картофеля. Многие ирландцы умерли от голода, в том числе почти все ее родные. Вскоре она познакомилась с Миком О'Харой – он был старше ее лет на двадцать. Он никогда не нравился Мэри, но у девушки не было выхода: кабатчик гарантировал ей крышу над головой и пропитание. Мэри умела быть благодарной и изо всех сил старалась быть хорошей женой.
У них был всего один ребенок – Шемас. Поначалу Мэри радовалась, что в семье нет больше едоков, но потом, когда перед ней встала перспектива оказаться молодой вдовой, она стала жалеть, что родила всего одного сына – будь их побольше, думала она, они смогли бы позаботиться о ней.
Мик О'Хара ни в чем не любил спешки – он расставался с жизнью долго, на протяжении нескольких лет. Когда наконец болезнь окончательно победила старого кабатчика, Шемасу было уже семнадцать. После похорон Мэри и Шемас поднялись на вершину одной из лисканнорских скал; они смотрели вдаль, на бушующую Атлантику, и Мэри казалось, что порывистый западный ветер уносит прочь те ужасные годы, что провела она, запертая в трех душных комнатках при кабаке, где, казалось, сами стены были пропитаны запахом пива и смерти.
– Сынок, – сказала Мэри, крепко сжимая руку Шемаса, – там, за океаном, лежит иная страна, иной мир. Там ты сможешь найти свое счастье. Я продам корчму – у нас появятся деньги. Я очень хочу, чтобы ты поехал в Америку и начал там новую жизнь. Потом, когда ты обживешься на новом месте, пошли за мной…
Шемас на всю жизнь запомнил слова матери – она доверила ему все свое состояние и отправила в эту далекую страну. В тот день он поклялся сделать все, чтобы Мэри Кэтлин не разочаровалась в нем.
Добравшись до Америки, Шемас О'Хара принялся колесить по всей стране. Он был крепок и мускулист, найти временную работу не составляло для него никакого труда. Он успел поработать на стройках в Чикаго, в доках Сан-Франциско, на сталеплавильных заводах Питтсбурга. Неквалифицированные рабочие получали в то время мало, и Шемас понял, что таким образом состояния не сделаешь. Он не испытывал острой нужды – более того, за пазухой до сих пор хранилась часть денег, полученных от матери, но ведь он должен был не просто прокормить себя, он обещал матери позаботиться о ней.
Надо было найти какой-то более эффективный способ зарабатывать деньги. Шемас приехал в Нью-Йорк. Он долго слонялся по улицам города, удивляясь, откуда нашлись у местных богатеев деньги на строительство таких роскошных домов. Юноша был честолюбив и полон энергии, у него не было сомнений, что когда-нибудь и он сможет построить себе богатый особняк в престижном районе большого города.
Он снял маленькую комнатушку, расположенную прямо над салуном на Деланси-стрит, и устроился на стройку каменщиком. Ему нравилась эта работа, и он надеялся со временем стать десятником или даже мастером. Увы, у него совершенно не было времени на повышение квалификации – надо было сколотить состояние, пока не умерла мать…
Шемасу нравилось жить по соседству с салуном. Запах виски и пива, шум подвыпившей толпы напоминали ему детство. Время от времени юноша вызывался помогать хозяину, разнося по столикам кружки с пивом и тарелки тушеной говядины с кукурузой. Ему нравилась эта работа: бегать от стойки к столикам, болтать о жизни с клиентами. Надо сказать, клиентам тоже полюбился этот веселый, общительный парень. Когда через полгода хозяин сообщил Шемасу, что собирается продать заведение и уехать к себе на родину в Сент-Пол, штат Миннесота, О'Хара неожиданно вызвался купить салун. Через две недели сделка была совершена. Шемас срочно написал матери, что она может ехать в Нью-Йорк, приложив к письму деньги на билет. По иронии судьбы, Мэри Кэтлин О'Харе, ненавидевшей жизнь в трех душных комнатках при кабаке мужа, предстояло поселиться в почти таких же трех комнатах в салуне сына.
Тем не менее, она считала переселение в Нью-Йорк большим шагом вперед. Через несколько месяцев она приехала в Америку со всем своим скарбом – в комнатах О'Хары появилась старая ирландская мебель, и вскоре дом на Деланси-стрит практически ничем не отличался от старого дома у Лисканнорского залива. Мэри Кэтлин сразу же подключилась к делу сына – она стала варить традиционную ирландскую еду, которую подавали в качестве закуски к пиву. Вскоре по всей округе разнесся слух, что в салуне Шемаса О'Хары – самая дешевая и вкусная еда…
Мэри Кэтлин нравилась роль хозяйки. Раньше она была лишь тенью супруга, выполняла его распоряжения – теперь все изменилось. Каждый вечер она выходила в салун поболтать с посетителями – они отпускали грубоватые комплименты ей самой и ее кухне, и она деловито считала деньги. Уже через год О'Хара открыл счет в банке, а еще через пять лет оказался в числе зажиточных торговцев спиртным. По мере роста их доходов Мэри Кэтлин все чаще твердила сыну, что пора ему присмотреть себе в жены хорошенькую ирландскую девушку – ей очень хотелось перебраться из шумного города в тихий загородный коттедж и заняться воспитанием внуков.
– С твоими доходами ты вполне можешь позволить себе такую роскошь, как семья, Шемас, – говорила Мэри Кэтлин сыну.
О'Хара не спорил с матерью: действительно, он в принципе мог позволить себе завести семью. Вся проблема состояла в том, что семейная жизнь отнимала слишком много времени. Кто будет следить за салуном, если у Шемаса появится частная жизнь? И он решил отложить этот вопрос до поры до времени. Еще через пять лет Шемас скопил сумму, достаточную для покупки участка земли в штате Нью-Джерси. И тут О'Хару постигло горе. От внезапного сердечного приступа умерла Мэри Кэтлин. Ей так и не суждено было увидеть внуков и переехать в уютный сельский домик.