Амирэджиби Чабуа. Гора Мборгали

   Господь Всемогущий, какие люди попадали в сети! В нашем "жакте", то есть домоуправлении, работал некий Тарас, как-то раз один из сотрудников, побывав-ший в отпуске, в шутку сказал ему: "Был я в Харькове, там Тарасу памятник поставили, может, тебе, ты ведь тоже воевал". К сведению: Тарас был солдатом одиннадцатой армии, той самой, что осуществляла аннексию Грузии. Сообщение сотрудника пришлось по душе освободителю, воевавшему и на Украине. Преиспо-лненный гордости, он то и дело повторял: "Попрошу уважения, мне памятник в Харькове поставили!" Зачем его было расстреливать, кому мешала его болтовня?
   Совершенно непонятно, в чем провинились сестры Майгур, две выжившие из ума старушки. Обе остались старыми девами, несмотря на то что наружность в молодости имели самую что ни на есть привлекательную. Старшая не вышла замуж потому, что ей, восемнадцатилетней, какой-то русский поэт признался по пьянке в любви и она прождала его всю жизнь, до старости. Младшая не вышла замуж из уважения к старшей. Они трудились, едва сводили концы с концами Взяли и их - выживших из ума старушек, а в комнату, им принадлежавшую, поселили партработника.
   Попал в выдвиженцы некто Ладо Джанджаладзе, и назначили его управляющим "Шелкотреста". Мой отец работал юрисконсультом в нескольких учреждениях, включая и упомянутый трест, и случилось так, что Джанджаладзе пришел в нашу семью к праздничному столу. Гостей было человек двадцать, мужчин и женщин. В самый разгар застолья Джанджаладзе вдруг вытащил спичку из коробка и стал ковырять ею в ушах. Потом старательно вычистил спичку о край скатерти и как ни в чем не бывало продолжил свое занятие. Расстреляли и Джанджаладзе.
   Вот некий Богинашвили, ревизор. В одном из магазинов, среди книг, списанных заведующим по той простой причине, что их никто не покупал вот уже много лет, он вдруг увидел труды Ленина и возмутился: "Хочешь списать книги любимого Ленина, да?" Написал заявление, по которому "виновника" арестовали.
   В Гурии скончался пожилой человек, отец семейства. На поминках тамада поднял тост за его репрессированного сына - все, дескать, бывает. Виновен он или нет, осталось сидеть два года. Жаль только, что отцу не довелось дождаться возвращения сына! Вот и все, что сказал. За это тамада оказался в тюрьме, скончался в лагерях. Сын покойника вернулся, впоследствии получил реабилитацию и даже восстановил себя в партии...
   Господи, не ко времени сказано, но допустим, мы все преодолеем, доберемся до вотчины Ашны, дойдем и до хижины Хабибулы, а там в условленном месте не окажется ключа от нее? Может же быть? Жизнь, она и вообще не многого стоит, а тут - грош ей будет цена, Гора! Помнишь, почему принял смерть Христофор Рачвелишвили? Может, и удалось бы ему избежать казни, но он сам пошел на расстрел! На одном из допросов ему дали прочитать показания, написанные рукой его самого близкого и верного друга. Обвинения, непомерно раздутые, были изложены в нужном чекистам свете. Самого Христофора, язвенника, рафинирова-нного интеллигента, они ни под какими пытками не смогли заставить подтвердить прочитанное. Христофор потребовал очной ставни, настаивая, что это провокация, друг не мог оклеветать его, разве что силой заставили. Чекисты согласились на очную ставку. Христофор, вернувшись в камеру, после мучительных раздумий решил: "Если мой друг действительно дал эти показания и повторит их на очной ставке, я все подтвержу, пусть меня расстреляют, мне не для чего больше жить..." Тот человек повторил свои показания. Христофор подтвердил. Его расстреляли...
   Осенью тридцать шестого года Берия устроил митинг. Он зачитал "Развеем в прах врагов социализма", написанное им самим или кем-то другим. На митинг согнали триста тысяч человек, все предприятия и учреждения города Тбилиси в полном составе. Кто бы дерзнул не прийти? Митинг начался большим докладом, изданным впоследствии брошюрой. Через каждую пару абзацев клика в толпе устраивала овации. Собравшиеся надсаживались в криках "ура", рев стоял такой, что стены дрожали. Кто и почему поддерживал ораторов? Из-за неполадок с микрофонами никто и половины слов Берии не слышал, но поддерживали, конеч-но, все, хотя бы из страха, как бы рядом стояший не усомнился в его лояльности. Эти "всеобщие одобрения" любых мероприятий властей и сделали возможной массовую бойню людей.
   Времена были необычными. При творимом вокруг произволе все же существо-вали люди, и их было немало, которые верили в строительство коммунизма, а отсюда и в необходимость жертвенности. В техникуме я был одним из секретарей нашей комсомольской организации. Митинги следовали один за другим. Мы все дружно хлопали в ладоши, в овациях недостатка не было, но одновременно, по составленному заранее сценарию, среди ораторской паузы из зала раздавались лозунги примерно такого содержания: "Да здравствует красный корабль, уверенно рассекающий черные волны мирового океана на пути к коммунизму!" За ним следовал другой возглас: "Да здравствует гениальный рулевой красного корабля, вождь мирового пролетариата, товарищ Иосиф Виссарионович Сталин, который своей стальной рукой ведет корабль с алыми парусами!"
   После чего оратор продолжал свое выступление до следующей паузы, заполняемой лозунгами и возгласами.
   В ту пору многие из слушателей нашего техникума ушли на разные курсы при НКВД или в училища: кто связистом, а кто радистом, совершенствовать свое мастерство. Несколько человек из техникума были отчислены как дети "врагов народа". Меня не отчислили, но от должности секретаря комитета комсомола освободили... Тогда секретарем райкома был некто Лашхи. Он вызвал меня и... Спустя много времени я встретил его на строительстве города Норильска, он держал в руках кирку и долбил мерзлую землю...
   По правде, среди тех, кого арестовывали и уничтожали, были люди разного толка, трудно упрекнуть правящие круги за желание избавиться от некоторых из них. Васо Арабидзе, актер, в прошлом меньшевик. В свое время бежал из мурманской ссылки, для того чтобы в тысяча девятьсот пятом году бороться на московских баррикадах. Максим Горький написал воспоминания о нем. На таких людей, конечно, охотились. Причина кроется, по-моему, в том, что чекисты были убеждены: человек, принимавший активное участие в революционном движении, свержении царизма, станет домогаться власти или выскажет недовольство существующим строем, а стало быть, возьмется за "антисоветскую пропаганду". Иными словами, Васо Арабидзе и ему подобных замели всех как потенциальных врагов, хотя своих прав они ни на что не предъявили.
   Партийные ряды подвергались регулярной "чистке", созывались какие-то комиссии, называемые в народе "комиссиями по похоронам заживо". Жертвой этого "общественного порождения" стал Варлам - кажется, так его звали Пирцхалава. Он был из семьи тех Пирцхалава, которые всю жизнь вели активную революционную деятельность, не раз арестовывались и ссылались еще до революции. Гигла, один из сыновей Варлама, стал впоследствии известным художником и скульптором. Гигла был моим ровесником. После ареста отца его исключили из школы; он нарисовал Буденного и отправился в другую школу вот, мол, я! Его приняли не в эту, а в третью школу, но главное другое. Когда начались реабилитации, он внес заявление в прокуратуру о реабилитации отца. Ему предложили прийти через пару недель. Пришел. Выдали справку о реабилитации, но не отца, а матери! Оказалось, что вместе с отцом подлежала аресту и мать, но, поскольку она была на сносях четвертым ребенком, ее не забрали. Тем не менее соответствующее ведомство сочло ее расстрелянной она была в списке, вот и получила реабилитацию!..
   Участились случаи побегов молодых за рубеж.
   Возник буквально промысел по переходу через границу, я уж не говорю о тех, кто когда-то где-то учился за границей или хотя бы находился там пусть даже небольшое время. Их вообще стерли с лица земли!
   За что преследовали несчастных хевсуров, мне и по сей день непонятно. Они и без того были народом, утратившим свою функцию. В прежние времена враждова-ли с горцами по ту сторону Кавказского хребта, пытаясь тем самым самоутверди-ться, занимались животноводством - словом, жили, как умели. Часть хевсуров в насильственном порядке переселили в долину. Эта непонятная депортация была завершена во вторую мировую войну. Сравните: хевсуры, вековавшие в горных высях, потомки славных богатырей, принимавших участие в крестовых походах, и вдруг - долина, сады и виноградники!
   Работал в поликлинике завхозом один человек - запамятовал его фамилию. Я только помню, что никогда не мог понять, кашляет он или чихает. Познакомились мы с ним в поезде. Я играл в детской сборной Грузии по баскетболу. Команда возвращалась из Киева. Я оказался с ним в одном купе. Познакомились. У него была одна, я бы сказал, странная привычка: перед тем как выйти из купе, он ваткой, смоченной в спирте, протирал дверную ручку, дезинфицировал и только потом брался за нее... Интересно, как он управлялся с дверью нужника перед расстрелом?..
   Время было удивительным, да и люди были, мягко говоря, удивительными, их было немало. Вот кое-кто из них.
   Иосиф Шоломич! Старик, одинокий еврей, жил в третьем от нас доме. Разве что одиночеством можно объяснить тот факт, что более грязного, вшивого и смердя-щего человека я за всю свою жизнь не встречал. Я слышал соседские пересуды по поводу того, чем занимал свой день с рассвета до ночи Иосиф Шоломич, но это были всего лишь угадки, в точности о нем никто ничего не знал. Те жалкие сведе-ния о старом еврее, которые были известны мне и моим сверстникам, исходили от Дохляка - так прозвали сына чекиста Дошояна, обитавшего на нашей улице.
   Справка номер один: кто-то сообщил в ЧК, что у
   Иосифа Шоломича под кроватью зарыт в землю глиняный горшок, набитый золотыми десятками. Пошли, нашли, принесли, прихватили и хозяина сокровищ. Мизансцена: кабинет. За письменным столом сидит отец Дохляка, Дошоян. На письменном столе - большой глиняный горшок, доверху набитый золотыми монетами, по поводу извлечения которых на ритуале составления протокола присутствуют все, кто проводил операцию. Монеты пересчитаны, помещены обратно в горшок, протокол составлен, подписан.
   Отец Дохляка обращается к бывшему хозяину горшка:
   - У тебя столько денег, а твоя вдовая дочь с голодными дочерьми на выданье ютятся в подвале. Ты помогал им?
   Иосиф Шоломич молчит.
   Отец Дохляка продолжает:
   - Ладно, для них ты жалел. Купил бы себе брюки, сорочку, хоть раз в баню сходил!
   Иосиф Шоломич молчит. Отец Дохляка за свое:
   - У тебя столько золота...
   Он протягивает руку к сокровищам, берет в горсть монеты, ссыпает их медленно обратно, золото позвякивает...
   Иосиф Шоломич в истерике:
   - Не тревожь их, не тревожь!
   Это он о монетах.
   Старика держат в камере несколько месяцев в надежде выбить из него еще денег. Иосиф Шоломич "тверже камня", молчит как заговоренный. Он старик, его отпускают.
   Справка вторая: Иосиф Шоломич оказался "шпионом". Расстреляли.
   Ему был восемьдесят один год.
   Справка третья: расстреляли и отца Дохляка.
   Ему было сорок шесть.
   Не могли же Ежов и Берия так прямо объявить, что каждое общество должно иметь своих паразитов и никакой коммунизм от этого не спасет. Компартия даже придумала соответствующие термины сродни проклятиям "деклассированные элементы!", "пережитки капитализма!" и прочее и прочее. В их основе лежала та же демагогия: наш строй исключает социальные условия для преступности и безнравственности. Тем временем террор наряду с преступлениями, известными испокон веку, породил новое, тяжелейшее зло беспринципность! Беспринцип-ность, признанную панацеей сохранения жизни... Но увы, и она не часто спасала. Я был свидетелем такого случая: двое моих знакомых, молодые люди, вошли в вестибюль гостиницы. Мы поздоровались, перекинулись парой слов. Один из них заметил на полу гривенник, нагнулся, хотел взять...
   Второй одернул его:
   - Не бери, решка!
   Молодой человек, уже склонившийся над гривенником и протянувший к нему руку, ответил:
   - Переверну, орел будет! - Взял монету, и они ушли.
   По тбилисскому обычаю, брать найденную монету можно было только на орле. Не знаю, почему мне вдруг захотелось обобщить этот незначительный эпизод. Наверное, потому, что провидение само ниспослало пример всеобщей беспринци-пности, просто мы ее не осознавали. Может, это козни дьявола хочешь выжить, будь таким. Я и вправду заболел бы этой неизлечимой болезнью, не узнай я спустя время о расстреле парня, подобравшего гривенник на решке! Нет, "десять лет без права переписки"!.. Из них составлялись так называемые "сплавные команды", сюда сгонялись люди со всех концов государства. Их отправляли на лесоповалы в ущелья рек на Урале, Сибири или Дальнем Востоке. Лес валили прямо на берегу, сплавляли его и двигались в верховье, помирая дорогой от голода, болезней, тоски. Команды в среднем собирали по тысяче человек. На исходе лета или раньше в живых оставалось десять - пятнадцать. Пропорционально редел и конвой, гибли и они. Этот сугубо корыстный поход кончался тем, что спасшиеся от смерти, скажем, пятеро конвоиров, расстреливали десять - двенадцать заключенных, оставшихся в живых, и шли к низовью реки в свою часть. Я слышал, что расстреливали и конвой, все равно в люди они уже не годились.
   Как говорится, это все пустяки, но будь я чекистом, своего двоюродного дядю Нестора Магалашвили непременно бы арестовал за то, что он сменил девятерых жен - именно девятерых. Как-то раз идем мы с папой, навстречу дядя Нестор с женщиной приятной наружности. Завязалась беседа. Не знаю, на самом ли деле отец мой привлек к себе особое внимание этой женщины, но дядя Нестор счел нужным сообщить - это пока восьмая с половиной, не думай, не девятая! Могу поклясться на Библии и перед иконой, что в Батуми, в доме бабушки с дедушкой я видел Нестора вместе с четырьмя его женами. Самое интересное, что все четыре женщины были так же благожелательно настроены по отношению друг к другу, как и Нестор к ним...
   Теперь о том, как он насобирал стольких жен. Первое и самое главное: за всю свою жизнь я не встречал человека более привлекательной наружности, чем Нестор, второе - он прожил богатую и сложную жизнь. К примеру, во время первой мировой войны он был ближайшим соратником и советником всемирно известного английского полковника Лоуренса, работал, разумеется, под вымышле-нной фамилией. После окончания мировой войны он обосновался в Турции, стал негоциантом. Именно там состоялась одна из его женитьб. Он был в тесном знакомстве, скорее приятельстве, с семьей некоего армянина. Муж скончался. Остались жена Беатриса, четверо детей и большое богатство. Тут началась турецко-армянская резня. Беатрису с детьми ждала неминуемая смерть. Нестор, приняв мусульманство, носил, если не ошибаюсь, фамилию Мурад-бея. Поскольку мусульманская фамилия обеспечивала безопасность, Беатриса попросила Нестора жениться на ней. Тот согласился, хотя внешностью невеста, мягко говоря, не вышла. Они обвенчались, и Нестор вернулся в Грузию в пору правления меньшевиков. Относительно других жен, где он их насобирал, мне ничего не известно. Он был истинным аристократом. Дядя Нестор и поныне стоит у меня перед глазами: деликатный, вежливый, с изящными манерами... Даже то, как он садился на стул или в кресло... Господи, как тебе удалось воплотить в одном человеке столько прелести!..
   Несколько лет спустя, когда уже я сам сидел перед старым опытным чекистом и давал показания, он вдруг спросил меня, не дядей ли мне доводится Нестор Магалашвили. Я подтвердил. Помолчав немного, он сказал: "Вы, наверное, представляете, сколько людей прошло через мои руки. И каких людей! Такого, как Нестор, я никогда не встречу!" Сокрушенно покачав головой, он продолжил допрос. Это была оценка чекиста, та, из-за которой, проболтайся я, он мог бы понести наказание!.. Словом, как много позже заметил один из зэков: "Сажали всех, сажали везде, в подавляющем большинстве ни за что".
   Взялись и за писателей. Сначала расстреляли Михаила Джавахишвили. Кто-то из критиков назвал его писателем правой ориентации. К тому же он довольно долго жил за границей, значит, расстрел ему полагался дважды. Потом Паоло Яшвили, председатель правления Союза писателей, в своем кабинете вложил в рот дуло охотничьей двустволки и, нажав на оба курка, покончил с собой. На выстрел сбежались писатели. Один из них поддел ногой череп, раскрыл его и внятно, во всеуслышание сказал: "С...ть я хотел в эту башку!.." Может, именно эта фраза и спасла его от расстрела!.. Не думаю... Он был писателем прокоммунис-тического толка, хотя и таких спровадили на тот свет немало. Вот один из них, опубликовавший стихотворение:
   Славно, если б вокруг нас
   Каменный забор поднялся,
   Лай, мой пёс, погромче лай,
   Чтобы враг к нам не прокрался.
   Стихотворение это называлось "Славному КГБ" или что-то в этом роде и было написано от чистого сердца, хотя поверить в это, прямо скажем, нелегко.
   Тициану Табидзе буквально проходу не давали, требовали, чтобы он объявил своего друга врагом народа. Не объявил - расстреляли!.. Берия в одном из своих выступлении назвал трех упомянутых писателей вкупе с двумя другими грузински-ми фашистами или еще какими-то там врагами народа. Двое выкрутились. Один в спешке накропал книгу "Вождь", успел издать первый том из обещанной трилогии, два других так и остались ненаписанными. Время было особенным, и, конечно, можно назвать множество причин, почему он не осуществил замысел до конца, но лучше, пожалуй, умолчать об этом, поскольку относительно спасения писателя существуют и другие версии. А вот об избавлении пятого "фашиста", ей-богу, стоит рассказать. В молодости он был, что называется, "левым" и как-то напечатал в нелегальной прессе вместе со Сталиным несколько статей. Его еще при жизни называли "совестью грузинской литературы". Деликатный, благородный, просве-щенный от Бога, он был чрезвычайно эрудированной личностью. Писателя спасла причуда того времени, а именно: именитые люди, удостоенные чести быть приня-тыми Сталиным, обычно, возвращаясь из Москвы, первым долгом чуть ли не с поезда наносили визит Первому секретарю Центрального Комитета Коммунисти-ческой партии и рассказывали в подробностях о приеме. Нередко от случайно оброненных ими слов зависела судьба человека. Так было и на сей раз. Вернулся из Москвы Михаил Чиаурели - известный режиссер, посетил Первого секретаря и в беседе, помимо прочего, рассказал, что вождь справлялся о таком-то писателе, как тот поживает, что поделывает. Чиаурели ответил, что писатель в основном занимается переводами французской литературы. От случая к случаю печатает небольшие статейки, тем и живет.
   После некоторого раздумья Сталин пробормотал:
   - Да, он всегда был непрактичным!
   Этого писателя не только пальцем не тронули, но даже как-то раз, когда шла подготовка к юбилею, посвященному кому-то или чему-то, ему доверили редактировать юбилейный номер "Литературной газеты" и гонорар выплатили, очень приличный. Случалось и такое.
   Еще один весьма известный писатель спасся благодаря некоему своеобразию памяти. За анекдоты, если они, с точки зрения чекистов, имели хоть какое отноше-ние к политике, рассказчика сажали - "антисоветская агитация и пропаганда". Этого писателя спасло то, что анекдоты он любил слушать - со смеху помирал, но запоминать их почему-то не запоминал и повторить не мог. Порой и беда пользу приносит - точь-в-точь об этом сказано...
   Был в Тбилиси пильщик Сумбат, бродил по улицам в неизменных коротких штанах, в холода и морозы в Куре купался, дрова пилил, тем и жил. А еще по городу ездил в тележке на подшипниках инвалид первой мировой войны, не помню, как его звали, у него ног не было по самые бедра. Обоих арестовали как шпионов империализма...
   Мой отец Эренле Каргаретели утверждал, что аристократия деградировала, выполнила свое историческое назначение, кончился ее век. В подтверждение он приводил множество примеров. Некоторым я свидетель. У нас был родственник, дядя Лео, князь, соратник Какуцы Чолокашвили. Как-то раз отец спросил, что больше всего запомнилось ему из былых сражений. Дядя Лео задумался: "Коней у нас было мало, вот Какуца и отдал приказ подстричь кобылам хвосты, чтобы жеребцам сподручнее было подступать к ним!" Интеллект этого человека дальше стриженых хвостов не шел. Большевики и этот уровень сочли достаточным для того, чтобы расстрелять князя.
   Другой близкий нам человек - тоже аристократ, глубокий старик, отставной генерал Варлам Симоныч, крестный моей матери. Раз в месяц, как по расписанию, он приходил к нам обедать. Этого человека расстреляло бы самое милосердное из всех правительств на свете. Вы спросите: почему? В беседе с отцом, к примеру, он говорил хриплым голосом: "О Эренле, у меня точные сведения, шестнадцатого апреля поляки возьмут Москву. Не позднее!" Если захват предсказывался в декаб-ре, то в январе следовало уточнение: "Поляки передумали, но вот англичане... Они в мае высадят десант в Ленинграде, другого выхода у них нет". И в качестве источ-ника информации называл генеральный штаб Великобритании. Каково?! Ему было восемьдесят девять лет, когда его расстреляли. Это понятно. Непонятно другое.
   В старинных тбилисских домах были просторные подвалы. В одних размещались склады, в других - рестораны, харчевни. Использовали их по-разному. В одном из таких подвалов помещался ресторан "Олимпия", а может, "Симпатия" - заведение невысокой пробы. Тут попивали извозчики, мастеровые, праздный люд. Потом в ресторане стал петь вечерами под аккомпанемент уютного оркестра - два тари, чианури, бубен и диплипито-марнеульский азербайджанец Мамед. Пел Мамед превосходно, и публика в ресторан стала ходить другая, все больше любители городских песен. Нам было лет по пятнадцать или около того. В этом возрасте один из способов самоутверждения - ресторан, но, помимо этого, мы просто любили городские песни, поскольку родились и выросли в Тбилиси. Стипендии в техникуме были ничтожными, но и ужин в ресторане был неразори-тельным. Два литра вина с закуской, две порции шашлыка и песни Мамеда - десять рублей. Раз как-то у Гоги Цулукидзе завелись деньжата. Мы пошли в "Олимпию" поужинать. Около нас крепко набрались четверо парней. Репертуар у Мамеда был обширный. Не помню, чья эта песня, Гивишвили или Скандарновы, но Мамед часто пел ее. Текст такой: "Мир переменился, а ты по-прежнему остался ослом, и хозяину нет пользы от тебя, и для мира ты великая обуза, осел". Последнее слово - припев. Начал Мамед песню, дошел до припева, и тут один из собутыльников с криком "Да он на меня смотрит!" рванулся к певцу. Его с трудом удержали. Никто не заметил этого инцидента - ни сам певец, ни музыканты. Чуть позже Гоги, подойдя к Мамеду, сунул ему пятерку и попросил спеть "Осла".
   Едва Мамед запел песню, как кутила, вызверившись, кинулся на него. Друзья и ахнуть не успели. Начался мордобой, насилу их растащили. Конфликту придали характер переговоров. Парень упрямо требовал, чтобы Мамед, исполняя песню, воздевал руку на слове "осел". Певец сначала было согласился, потом категори-чески отказался, спохватившись, что на небесах обитает Аллах. Нашлось компромиссное решение вопроса: на слове "осел" Мамед должен был отводить правую руку в сторону - что он и делал впоследствии очень добросовестно во избежание всевозможных эксцессов. Но тут насторожились чекисты. Им показа-лось, что рука указует на здание Центрального Комитета партии, в частности на кабинет Берии. Мамед изчез. С тех пор его никто не видел ...
   Полно, друг, будет. Кое-что и на потом..."
   Митиленич мерил шагами кабинет. Глеб стоял навытяжку, не сводя глаз с начальника, и ждал, когда тот продолжит рассуждения. Эта была не беседа, а, скорее, монолог. Митиленич размышлял вслух, а Глеб поддакивал: "Разумеется!.. Ясное дело!.." Последняя пауза несколько затянулась. Митиленич, дойдя до стены, вперился в карту. Он простоял довольно долго спиной к Глебу. Тот хотел было присесть, но Митиленич обернулся, и Глеб, опережая его движение, снова вытянул руки по швам.
   Митиленич это заметил, но, не подав виду, подошел к Глебу:
   - Ладно! Как, говоришь, называется дачка, где господин Ашна пристроился то ли сторожем, то ли комендантом? "Отрада", что ли?
   Глеб хотел поддакнуть, но Митиленич не дал ему ответить:
   - Как долго он там работает? С тех пор, как освободился! Когда он освободился?.. Нет, сначала скажем, за что сидел: в пригороде Уренгоя сбил человека. У кого служил шофером? У Феликса Санцова!.. Что за человек этот Санцов, какую должность занимал в Уренгое? Ей-ей, не помню! Глеб, какая должность у него была?!
   - Начальник Управления снабжения и сбыта нефтяного объединения. По нашим данным, человек богатый и влиятельный!
   - Ладно, ладно! Отложим-ка на время Санцова и вернемся к Ашне. Его вина была настолько тяжкой и явной, что Санцову только и удалось, что сократить срок заключения до шести лет!.. Он не досидел, вышел досрочно...