Страница:
Был погожий летний день, я возвращался из техникума домой. Увидел отца, он беседовал с друзьями. Подошел, поздоровался. Это были писатели, поэты, все моложе моего отца. Эрекле Каргаретели был для них богом глубоко образован-ный, остроумный, простой в общении. Друзья любили, когда он вел застолье. Эта встреча тоже закончилась пирушкой у гололицых. Гололицые торговали вином. Почему их называли гололицыми, никто не знал, по крайней мере оснований для этого не было никаких. Отец прихватил меня с собой. Мне кажется, больше потому, чтобы иметь предлог не задерживаться надолго. Гололицые торговали только вином, зато оно было отменного качества и самых различных сортов. Они держали винный погреб, собственность какого-то колхоза. Если приходили знако-мые, уважаемые гости, гололицые посылали мальчика на базар, и он приносил еду. Погреб у них был просторным и прохладным, со множеством отделений. Эрекле Наргаретели с друзьями вошли в одно из них. По центру размещалась широкая приземистая бочка с бочонками вокруг. Я не вдруг догадался, что эти предметы заменяют стол и стулья... Пошел пир, затеялись тосты один утонченнее другого. Поэты захмелели, в воздухе разлилось колдовство стиха. Естественно, ни слова о политике, и, может, именно это придало блеск и гармонию застолью. Тут появился еще один поэт, тоже прекрасный, но нежеланный, поскольку во хмелю всегда нес околесицу, а случалось, и драки затевал. Он уселся и, переполненный злобой, выплеснул ее на окружающих в безудержном потоке слов, так что никто и рта раскрыть не смог. Развеялась атмосфера печали, надежды, красоты и востор-га... Один из застольцев, поманив гололицего, шепнул ему что-то на ухо. Винотор-говец ушел, спустя небольшое время вернулся и вполголоса сообщил пустомеле, что его ждет на лестнице дама. Тот, извинившись перед застольцами, вышел. Оказалось, что ему привели шлюху. Иначе его не выставишь, заявил автор затеи. Были и комментарии, и смех, но пир все равно потускнел, за столом воцарилась неловкость, она передалась и мне. Тогда я не смог объяснить себе своего настро-ения - я был отроком. Только потом я понял, эта грубая шутка покоробила меня. Мой дед Гора никогда не позволил бы себе такого. В осуждение он встал бы из-за стола, скорее всего незаметно, а может, и демонстративно. Раньше те поэты были как дед Гора, новое время перекроило и изуродовало их души, под его влиянием были утрачены мужская честь, человечность.
А в заключение замечу, что новые религии и идеологии насаждаются паранои-ками. Масса верит параноику больше, чем мудрецу, она идет за ним, возносит его на пьедестал, впитывает его учение, и завершается все лицемерием жрецов... Так было, так есть и так будет... Феномен самого Сталина объясняется его продолжи-тельным единовластием. Если обратиться к истории, великие имена и великие дела - удел тех царей, которые долго царствовали. Вожди, собственно, снискива-ют себе громкое имя, даже если их личные достоинства весьма сомнительны. Сталин в течение тридцати лет держал руку на руле огромной империи. Будущее все рассудит и все расставит по своим местам..."
До истоков Оби оставалось километров триста-четыреста, когда разыгралась буря. Вокруг простиралась ледяная ширь болота, нигде ни рытвинки, не говоря о месте, удобном для логовища. Ветер вздымал снег, мешая разглядеть дорогу. Горе ничего не оставалось, как устраиваться на том же месте, где его застигла буря. Скинув лыжи, он привязал их к саням. Влез в спальный мешок, прихватив теплую шапку, затянул изнутри горловину мешка, открыл прорезь для дыхания, втянул санную лямку вовнутрь, обвязал ею кисть и, утомленный, измученный, уснул мертвым сном. Во сне к нему явилась Нино маленький ангел с мельничными жерновами над головой. Жернова грохотали, было плохо слышно, но Горе удалось разобрать ее слова. "Ты на правильном пути, не сворачивай с него, если понадобится, я помогу в беде!" - сказала и исчезла со своими жерновами. Это видение разбудило его. Он долго думал, что бы значило явление Нино, что она подразумевала под "правильным путем" - то направление, по которому он шел, или вообще жизненный путь. Гора снова уснул, и на сей раз ему приснилась Шурш, Шура Чибунина! В какой-то период заключения эта женщина стала для Горы путеводной звездой. Удивительная, трагическая жизнь была у Шурш, как ласково называл ее Гора. Шуре было четырнадцать лет, когда вспыхнула эпидемия брюшного тифа в местечке, где она жила с родителями, алданскими старателями. Родители умерли, а Шуре удалось выжить - то ли благодаря молодости, то ли Божьей милости. Деваться сироте было некуда, и она пошла в прачки. Стирала грязное, задубевшее белье старателей. Так прошло два года. Легко представить, каково ей было, молодой, привлекательной девушке, среди грубых, неотесанных мужиков... Она сбежала. Никто не знает, что довелось ей испытать по пути в Красноярск. Шура не любила говорить об этом, она вообще стеснялась рассказывать о себе. Начала работать, окончила заочно институт - экономический факультет. Замуж вышла раз, другой, третий. От каждого мужа по ребенку. Решила, хватит. Гора познакомился с ней в лагере, где Шура работала экономистом. Вскоре Гора получил пропуск, то есть право выходить, а потом и жить за пределами лагеря. Он подыскал комнатенку, и провели они вместе месяца два, а то и больше. Но тут вышел приказ, и Гора вынужден был вернуться в свой лагерь на Восточно-Сибирской магистрали. Поселок, в котором работала Шура, располагался неподалеку, тем не менее она собрала вещи, подхватила детей и перебралась на работу в лагерь к Горе. Жизнь их как будто наладилась. Нужно сказать, что в спсцлагерях любовные связи воспрещались, но Шура не притязала на близость, ей нужно было только видеть Гору, хотя бы издали, и при случае переброситься с ним парой слов. Радость ее была недолгой. Может, Шура поделилась с кем-то своей тайной и она дошла до начальства, может, пора было переводить Гору в другой лагерь - он был беглецом и долго на одном месте его не держали. Так или иначе, его перевели.
Спустя пару месяцев Шура приехала и туда. Времена были хрущевские, свидания разреша-лись. Разрешили и ей, но при условии, что она уйдет из системы ГУЛАГа. Гора, узнав стороной о приезде Шуры, пытался образумить ее, ведь работа в лагерной системе позволяла ей содержать детей. Она была непреклонна. Им дали сутки... Шуре пришлось уволиться, она перешла на другую работу. Потом им удалось пару раз подать друг другу весточку о себе, и Гору из Восточ-ной Сибири перебросили в мордовские лагеря. Связь прервалась. Несмотря на тридцать пять лет, у Шуры уже было больное сердце. На лето она доставала какие-то путевки, лечилась в санатори-ях. Как-то раз она побывала то ли в Кисловодске, то ли в Ессентуках. Путевка кончилась, и Шура приехала в Тбилиси. Остановилась в гостинице, стала разыскивать Гору знала, что он освобожден по реабилитации. Нашла, побыла несколько дней и уехала. Следующим летом она собиралась в Гагры, заранее написала об этом Горе и просила по возможности приехать. Договорились. В назначенный день Гора приехал в Гагры, прождал целую неделю, Шура так и не появилась. По возвращении в Тбилиси Гора спустя несколько недель послал телеграмму... Шуры уже не было в живых...
Гора проснулся. Буря все бушевала. Он стал думать о Шурш, в который раз оплакивая горькую утрату, потом снова вернулся мыслями к событиям тридцатых годов.
"Да как же так! Рассказал обо всех, кроме своей семьи... Как все началось?
Осенью тридцать седьмого года во втором часу ночи я возвращался домой. На проспекте Руставели не было ни души. Вдруг вдалеке появился мужчина, я сразу его заметил. Он шагал торопливо, за ним в некотором отдалении следовали двое мужчин, а параллельно медленно двигалась по мостовой легковая машина. Это был Берия с охраной. Когда он поравнялся со мной, я поздоровался:
- Здравствуйте, дядя Лаврентий! - И прошел.
- Подойди ко мне, мальчик!
Я вернулся.
- Ты почему так поздно на улице?
- Я был на дне рождения, провожал девочек.
Задумавшись, он спросил:
- Как твоя фамилия?
- Каргаретели, дядя Лаврентий, Гора Каргаретели.
- Постой-постой... как зовут отца?
- Эренле.
Берия, помешкав, сказал:
- Ладно, беги! - И продолжил путь.
Вот все, что было, ничего больше.
Спустя неделю отца моего Эрекле Каргаретели арестовали, а вслед за ним взяли и мать, Мариам. Меня и поныне мучает мысль: не этот ли случай погубил нашу семью? А может, гибель была неизбежна?
Дачу в Кикети конфисковали, спешно подремонтировали, подновили, и, удивительное совпадение, на ней поселился сам Берия с семьей. По советским законам, лицам на такой должности полагалось иметь поблизости помещение для охраны, кухню, кладовые и другие хозяйственные строения. Нашлись: справа к нашей даче примыкал участок Петрова с домом, а слева - Кряхнова... Не будем брать грех на душу, говорить о том, чего не знаем достоверно. Мне неизвестно, арестованы те семьи или нет. Известно, что наша бывшая дача поглотила оба этих дома... Семья Берии провела в Кикетах одно или два лета. Нового хозяина перевели в Москву, назначили народным комиссаром безопасности. Дача осталась его старенькой матери. Летом к ней приезжала глухонемая дочь, сестра Берии, с мужем и детьми... К слову, когда Берию арестовали, дача отошла правительству. Мать поместили в какой-то дом для престарелых, и, насколько мне известно, она там и скончалась.
Когда мать и отца увезли, меня с дедом выселили из квартиры. Мы притулились в небольшой комнатенке. Жили, как могли. В техникуме я получал повышенную стипендию, у деда Горы оказались сбережения, дотоле мне неизвестные. Пом-нишь, однажды я получил письмо!.. Как же!.. Наилучшие пожелания, благослове-ния и похвалы. В конце была приписка с просьбой переписать письмо и отослать тому, кто этих чувств достоин. Я дал почитать деду. Он надел пенсне, прочел и сказал по-русски: "Брожение умов!" Потом пояснил по-грузински: "Возроптали умы, много народу погибнет, много крови прольется!.." Все так и вышло. Мировая война!
По окончании техникума я стал работать техником на радиостанции. Возвратил-ся я как-то домой, дед попросил меня сесть, ему-де надо поговорить со мной. Я сел.
- Гора, слушай меня внимательно. Ты один у меня. От меня скрывают, но я знаю. Твоего отца расстреляли. Дядя скончался в Берлине, его прах перевезли в Париж. Из моих ровесников никого в живых не осталось. Ты умный мальчик, знаю, не пропадешь. Пришла моя пора. Кончился мой век. Помни, твои предки отдали жизнь родине. Я не должен бы говорить тебе об этом, ты сам прекрасно все понимаешь. Не позорь своего рода, могил предков. Самая достойная жизнь - это жизнь, отданная народу и родине!
Он надел очки, заглянул в книгу и усмехнулся: "Ничего не вижу!" Потом припод-нялся, но встать не смог, попросил довести его до постели. Я подставил деду плечо, подвел к кровати, раздел, уложил и побежал к дяде Вано Демурия, знакомо-му врачу по соседству с нами. Был воскресный день, он пошел со мной. Пришли - дед Гора был мертв.
- Старческий синдром! - пробормотал дядя Вано.
Так завершил свою долгую и интересную жизнь штабс-капитан армии Его Императорского Величества Иагор Каргаретели... А проще - достойный, благородный, великодушный человек.
Как он воспитывал меня, окольному научил, какую направленность дал моему будущему! Почти перед самой смертью он рассказал:
"В середине века жил арабский писатель Усама ибн Мункыз. У него написано: отец взял на охоту с собой меня и моего младшего брата. Из тростниковых зарослей донесся рык льва. Отец попросил меня выгнать льва из тех зарослей. Я повиновался, выгнал льва, а мой младший брат убил его!"
Дед вообще любил нравоучения, но эта история со львом была единственной, которую он оставил без пояснений, велев мне самому думать, что бы это могло значить! Он написал на бумаге, приколов на стенку в изголовье моей постели: "Господи, пошли мне беды, чтоб закалилась душа моя, но беды такие, чтоб бедствовал один я". И еще: "Нравственный идеал содержит четыре добродетели - мужество, справедливость, сдержанность и разумность..." Может, оттого я все время бегаю, что тюрьма и лагерь - это те места, где следовать всем четырем добродетелям или трудно, или невозможно... А может, наоборот?.. Тюрьма и лагерь это то поприще, где цель жизни настоящего человека - блюсти эти добродетели?.. Не знаю, может и так, но там, в "тупике контрреволюции", большинство людей из этих четырех добродетелей предпочитали сдержанность, понимаемую как покорность... А ты как живешь?.. Дед Гора, бывало, говорил: уважай своего врага! Он формирует в тебе борца... Живу так, как жили борцы в моем окружении и моих условиях... Что касается четырех добродетелей, я по возможности следовал им. Откуда мне знать?! Дед Иагор, бедный мой! Отчего он умер, знаешь?.. Оттого, что он уже ничему не удивлялся. Во всяком случае, ему казалось, что он все видел и все знал. После смерти деда произошло удивитель-ное событие. Не знаю, что это - мистика или непонятное для нас, людей, явление. У отца моего был абсолютный слух и удивительный дар играть на любом инструменте. Специального музыкального образования у него не было, но я не могу даже перечислить, на скольких инструментах он играл, поскольку, какой бы инструмент он ни брал в руки, через несколько минут он на нем играл, даже если впервые в жизни прикасался к нему. Он прекрасно играл на тари, и мне кажется, что именно этот сложнейший инструмент привлекал его более других. Чекисты, вероятно, приняли тари, сработанное мастером полтора века назад, за балалайку или ее не было в перечне, по которому вносились вещи репрессированных в протоколы о конфискации. Так или иначе, тари чудом уцелела, и мы повесили ее на стену в крохотной комнатенке, которую получили с дедом взамен собственного дома. Однажды ночью слышу какой-то странный, тревожный звук. Просыпаюсь, встаю, зажигаю свет, осматриваю комнату. Лопнула струна тари. На другую ночь лопается еще одна. Так полопались все до единой струны, лопались они исключительно ночами, и каждый раз я вскакивал в тревоге. Впоследствии оказалось, что первая струна лопнула в ночь, когда расстреляли моего отца...
Гора, прочь печали и страдания! Нас ждут впереди "тяжести пути" и испытания... А из смешного мы ничего не помним?.. Слушай, время было такое, не до смеха. Ладно, расскажу еще две истории. Одна чуточку смешная, а другая... Как есть! С началом тридцатых годов всерьез взялись за воров. Их уничтожали по линии "деклассированности", но это продолжалось недолго. Кодекс с самого начала был снисходителен к ворам. Воровство, если оно не было связано с насилием, тянуло на два-три года заключения, не больше. И вот власти вернулись к старой практике - воры снова завладели лагерями. Этот факт оценивался по-разному. Одни утверждали, что к этому приложило руку начальство ГУЛАГа, им нужны были свои люди для поддержания порядка в лагерях. Другие считали, что они одного поля ягода. Третьи уверяли, что воров выручила статистика. Их столько развелось, что государство не справлялось с ними, а дополнительные аресты миллионов требовали огромных расходов. Заключенных нужно было одеть, разместить по тюрьмам и лагерям, не говоря о затратах на следствия и суды. Думаю, что все три фактора имели одинаковое значение. Как бы там ни было, но каста "воров в законе" одержала верх, всеобщий цинизм проник и в их ряды.
В юношеском возрасте даже несчастья близких воспринимаются неглубоко, а об остальных и говорить не приходится. Юношам вообще не свойственно обобщать явления. Даже если перед ними очевидные аналогии, они не свяжут их между собой... Когда и почему ты сам понял, что тридцатые годы были кампанией массового уничтожения, а не просто бедой, свалившейся на твою семью и родственников?! Да, когда и почему? Давай-ка вспомним! Встреча Нового года? Нет, это было потом. Я вспомнил характерную историю!
Кажется, я тогда впервые почувствовал, что происходит что-то необычное и мерзкое. На нашей улице жила семья известного адвоката - муж, жена и сын Отар. Он был намного старше меня. Как говорили в те времена, он сбился с пути, то есть попал в дурную компанию, стяжал себе имя в преступном мире, стал профессиональным вором. Как-то поздней осенью Отар отколол такую "шутку": пригласил пятнадцать акул из воровского мира на ужин по определенному адресу. Квартира была отдельной, из трех комнат, со своим подъездом. В просторной столовой ломился от яств накрытый стол. К шести часам вечера гости Отара сели ужинать, а в одиннадцать он предложил им, уже порядком захмелевшим, выпить на посошок и расходиться, иначе не ровен час вернутся хозяева. Никто ничего не понял. Отару пришлось разъяснить: эта квартира принадлежала супружеской чете с двумя малолетними детьми. Они пошли поздравлять с днем рождения отца, собирались посидеть у него до полуночи, а потом всей компанией вернуться уже в этот дом и отпраздновать годовщину своей свадьбы. "Я пригласил вас к ним на квартиру. Забирайте, что понравится, - и с миром!" - заключил он. Реакцию гостей легко себе представить. Вряд ли в какой-нибудь семье найдется столько добра, чтобы насытить пятнадцать воров. Большинство из вас решит, что они сгребли все, включая галоши. Ничуть не бывало. Воры взялись за концертный рояль Бекнера, с превеликим трудом спустили его вниз, поставили на тротуар и стали судить-рядить, как быть с этой бандурой дальше. Обсуждение шло под "Лунную сонату", которую наигрывал Отар. Они еще не пришли ни к какому решению, как возле подъезда остановились две легковые и одна крытая машина, вышли чекисты, высадили хозяев квартиры - мужа, жену и детей. У жены в глазах стояли слезы, дети плакали навзрыд, отец их успокаивал. Почуяв опасность, воры исчезли. Чекисты не удивились тому, что на улице стоит рояль. Их насторожили люди, улизнувшие с такой поспешностью и бросившие на произвол судьбы прекрасный инструмент. Супружеской чете было не до рояля. Часа на два раньше чекисты, ворвавшись в квартиру, где они праздновали день рождения отца, устроили обыск, перевернули все вверх дном. Родителей супружеской четы арестовали, обвинив в контрреволюционном заговоре, заодно прихватили парочку гостей, а их с детьми привезли сюда. Объедки на столе и пустующее место рояля, надо полагать, довершили впечатление от разгрома в отцовской квартире и последовавшего за ним финала.
Операция завершилась так же тривиально, как и тысячи других: муж получил "десять лет без права переписки", то есть смертный приговор; жена лагеря; дети - приюты, как правило, раздельно. Одним махом столько квартир освободилось: родителей мужа, родителей жены, двух гостей, самой супружеской четы и - о чудо! - адвоката. Отар, вернувшись с застолья, застал опечатанной свою квартиру, родителей увезли. Итого - шесть квартир!..
Рояль без малого неделю простоял на тротуаре. Нас, ребят со всего околотка, он привлекал к себе необычайным местоположением. Мы собирались возле него поболтать, обсудить, у кого накануне забрали отца. Потом в этой квартире поселился то ли чекист, то ли партийный работник.
Сказать по правде, наши беседы о том, что и как произошло, в основном были шутливыми, но Господу ведомо, сколько печали, тоски и страха гнездилось в каждом из нас. Многим именно эти сборища у рояля открыли глаза на происходя-щее, и, думаю, последующее отношение к строю было обусловлено тем фактом, что новый постоялец поднял с помощью десяти грузчиков рояль в свою квартиру.
То, что произошло в новогоднюю ночь, уже не было для нас неожиданностью, но взволновало, потрясло до глубины души. Нам было по пятнадцать-шестнадцать лет, мы собрались на квартире одного из нас. Дом был новый, пятиэтажный, с пятью подъездами, ярко освещенный. Такой праздник, как же иначе? Мы торжест-венно, с детским восторгом встретили Новый год. Часа в два кто-то из нас выглянул в окно. Стоял, смотрел, потом подозвал нас - смотрите, что творится! Напротив был дом, сродни нашему, в пять этажей, празднично освещенный.
К столу мы больше не возвращались: стояли и смотрели в окна.
Все кончилось, мы молча, без слов разошлись... К подъездам дома напротив в течение всей ночи беспрерывно подъезжали по две машины: легковая и крытая. Из легковой выходили чекисты, заходили в подъезд. Через некоторое время у того же подъезда или соседнего останавливалась вторая пара машин. Потом третья... четвертая! Машины сновали до рассвета.
В квартирах гас свет. Выводили арестованных: мужчин, женщин, стариков, детей!.. Сажали в крытые машины, увозили.
Здание погружалось во тьму. Кое-где еще горели огоньки. Они ждали своей очереди и участи.
Эх, сколько всего было, одному Богу известно..."
Гора снова заснул.
Глава шестая
Гора вышел, по-видимому, к срединному течению реки, не помеченной на карте, - замерзшая поверхность была не такой широкой. Река оказалась рыбной, и Гора запасся впрок.
На дальнем берегу тянулся сосновый лес, редкий, убогий. Такие деревья растут на плотной почве, не пропускающей влагу. Горе подумалось, что из-за крепкой подпочвы и образуются болота в долинах, по которым ему довелось идти. Зато эта местность до того была изрезана-иссечена ложбинами, что вода здесь не застоялась бы - иначе не видать бы света и этим жалким сосенкам.
Шел мелкий снег. Хлопья заснеживали хвою, делая деревья похожими на зловещих птиц, расправивших крылья перед тем, как опуститься на землю.
"Сосенка, вон та... Сколько в ней очарования, она некрасива, но в ней есть что-то манящее. На каждый товар - свой купец... Да, это так, свой. Вон, справа, чуть поодаль, четвертая сосна, это и есть ее купец. Красотой не взял, но домогается сосенку, пытаясь привлечь к себе ее внимание... И привлечет, если хватит воли и лукавства... Болтать болтай, но и дело делай! Люди и животные - все одним миром мазаны. В молодости ты не прилагаешь усилий, чтобы привлечь к себе внимание. Это происходит само собой. Подсознательно? Ты хотел рассказать о юности... Да, я имел в виду юность. В этом возрасте юноша первым делает шаг к знакомству, сближению, а девушка выжидает знаки внимания. Так было раньше, теперь все наоборот. Давай-ка о том, что было до смерти деда Горы...
Нет, те увлечения любовью не назовешь... Почему? Это и есть любовь, самая что ни на есть настоящая, только незрелая, подсознательная... А после деда Горы, до начала войны? Я влюблялся трижды, каждый раз по-разному. От моих влюбленностей только и остались что печаль да угрызения совести. Нет, скорее сожаление о своем поведении... Правильно. Особенно с первой, Тамарой!.. У нас были чистые, платонические отношения. Мы оба были спортсменами, играли в баскетбол. Она была как лань, стройная, изящная. Знаю достоверно, что часть зрителей приходила в зал или на площадку любоваться ее фигурой, живостью, пластикой. Угрызения совести, говорю... Я их испытывал оттого, что не уберег эту любовь. Случилось так, что я увлекся другой девушкой, очень красивой. Она была падчерицей крупного должностного лица. Наши отношения не состоялись по двум причинам. Во-первых, я был сыном репрессированных. Наши отцы некогда вместе учились в Московском университете, а потом состояли в одной партии, национал-демократической. Однако ее отец, в отличие от моего, не только избежал репрес-сий, но и стал крупной шишкой. Ничего удивительного - у него был мощный покровитель. Мое появление в этой семье, естественно, особой радости не вызвало. Я это понял по поведению матери девушки. А может, мне показалось, не знаю. Лично мне никто из членов семьи о своей неприязни не говорил. Я сам со временем решился на разрыв. Во-вторых, эту девушку любил еще один парень, сын известного профессора. Стоял я как-то на автобусной остановке. Он подошел ко мне, отвел в сторону и попросил оставить девушку в покое. "Давай договоримся так: пусть она сама выбирает," - ответил я и, повернувшись, ушел. Сказать по правде, к тому времени меня самого тяготили отношения с девушкой. Я даже ходить стал к ней реже уже до этого разговора, но тут то ли самолюбие взыграло, то ли я закусил удила, но ответил я именно так.
Прошло немного времени, и парень покончил с собой. Были разные версии. Лично мне кажется, что причина крылась вот в чем. После моего разрыва с девушкой ее пригласили на роль в кино - это был другой мир; что могло быть у нее общего с юношей, которого она никогда не любила; и потом, сказать по правде, он был заурядным человеком, разве что чуть выше среднего уровня. А тут еще за девушкой стал ухаживать известный актер, и не только он. Потянулся шлейф сплетен. Сын профессора покончил с собой оттого, что так сложились обстоятельства, но я почему-то считал и себя причастным к разыгравшейся трагедии. Мои терзания усугублялись тем, что этим постылым увлечением я мучил Тамрико!.. Отчаявшись вконец, я решил, что влюбленности и романы не в моем характере... Но слова словами, а юность юностью, и в мою жизнь ураганом ворвалась новая любовь: точеная фигура, красивые ноги, бездонные синие глаза с поволокой, изящный нос с горбинкой, юмор, голос... Ее отец, человек известный, погиб в тридцать седьмом году. Мы никогда не говорили о любви, но наше чувство было очень глубоким. Правда, будущего у него не оказалось. Сначала на нас обрушилась вторая мировая война, потом меня арестовали. Срок - двадцать пять лет. Она одной из первых примчалась ко мне в колонию. Расставаясь, я сказал: "Ты должна выйти замуж, не жди меня, теперь моя жизнь потечет по другому руслу". Она не ответила ни "да", ни "нет". Я ушел в побег. Прошло много времени. У девушки поклонников всегда было хоть отбавляй, и среди них люди чрезвычайно достойные. Пришла она как-то к моей тете в слезах: "Прошло столько времени, от Горы нет вестей. Позвольте мне выйти замуж!" - "Конечно, девочка, о чем ты, выходи, как же! - участливо ответила та и шепнула на ухо: - Говорят, Гора за границей".
А в заключение замечу, что новые религии и идеологии насаждаются паранои-ками. Масса верит параноику больше, чем мудрецу, она идет за ним, возносит его на пьедестал, впитывает его учение, и завершается все лицемерием жрецов... Так было, так есть и так будет... Феномен самого Сталина объясняется его продолжи-тельным единовластием. Если обратиться к истории, великие имена и великие дела - удел тех царей, которые долго царствовали. Вожди, собственно, снискива-ют себе громкое имя, даже если их личные достоинства весьма сомнительны. Сталин в течение тридцати лет держал руку на руле огромной империи. Будущее все рассудит и все расставит по своим местам..."
До истоков Оби оставалось километров триста-четыреста, когда разыгралась буря. Вокруг простиралась ледяная ширь болота, нигде ни рытвинки, не говоря о месте, удобном для логовища. Ветер вздымал снег, мешая разглядеть дорогу. Горе ничего не оставалось, как устраиваться на том же месте, где его застигла буря. Скинув лыжи, он привязал их к саням. Влез в спальный мешок, прихватив теплую шапку, затянул изнутри горловину мешка, открыл прорезь для дыхания, втянул санную лямку вовнутрь, обвязал ею кисть и, утомленный, измученный, уснул мертвым сном. Во сне к нему явилась Нино маленький ангел с мельничными жерновами над головой. Жернова грохотали, было плохо слышно, но Горе удалось разобрать ее слова. "Ты на правильном пути, не сворачивай с него, если понадобится, я помогу в беде!" - сказала и исчезла со своими жерновами. Это видение разбудило его. Он долго думал, что бы значило явление Нино, что она подразумевала под "правильным путем" - то направление, по которому он шел, или вообще жизненный путь. Гора снова уснул, и на сей раз ему приснилась Шурш, Шура Чибунина! В какой-то период заключения эта женщина стала для Горы путеводной звездой. Удивительная, трагическая жизнь была у Шурш, как ласково называл ее Гора. Шуре было четырнадцать лет, когда вспыхнула эпидемия брюшного тифа в местечке, где она жила с родителями, алданскими старателями. Родители умерли, а Шуре удалось выжить - то ли благодаря молодости, то ли Божьей милости. Деваться сироте было некуда, и она пошла в прачки. Стирала грязное, задубевшее белье старателей. Так прошло два года. Легко представить, каково ей было, молодой, привлекательной девушке, среди грубых, неотесанных мужиков... Она сбежала. Никто не знает, что довелось ей испытать по пути в Красноярск. Шура не любила говорить об этом, она вообще стеснялась рассказывать о себе. Начала работать, окончила заочно институт - экономический факультет. Замуж вышла раз, другой, третий. От каждого мужа по ребенку. Решила, хватит. Гора познакомился с ней в лагере, где Шура работала экономистом. Вскоре Гора получил пропуск, то есть право выходить, а потом и жить за пределами лагеря. Он подыскал комнатенку, и провели они вместе месяца два, а то и больше. Но тут вышел приказ, и Гора вынужден был вернуться в свой лагерь на Восточно-Сибирской магистрали. Поселок, в котором работала Шура, располагался неподалеку, тем не менее она собрала вещи, подхватила детей и перебралась на работу в лагерь к Горе. Жизнь их как будто наладилась. Нужно сказать, что в спсцлагерях любовные связи воспрещались, но Шура не притязала на близость, ей нужно было только видеть Гору, хотя бы издали, и при случае переброситься с ним парой слов. Радость ее была недолгой. Может, Шура поделилась с кем-то своей тайной и она дошла до начальства, может, пора было переводить Гору в другой лагерь - он был беглецом и долго на одном месте его не держали. Так или иначе, его перевели.
Спустя пару месяцев Шура приехала и туда. Времена были хрущевские, свидания разреша-лись. Разрешили и ей, но при условии, что она уйдет из системы ГУЛАГа. Гора, узнав стороной о приезде Шуры, пытался образумить ее, ведь работа в лагерной системе позволяла ей содержать детей. Она была непреклонна. Им дали сутки... Шуре пришлось уволиться, она перешла на другую работу. Потом им удалось пару раз подать друг другу весточку о себе, и Гору из Восточ-ной Сибири перебросили в мордовские лагеря. Связь прервалась. Несмотря на тридцать пять лет, у Шуры уже было больное сердце. На лето она доставала какие-то путевки, лечилась в санатори-ях. Как-то раз она побывала то ли в Кисловодске, то ли в Ессентуках. Путевка кончилась, и Шура приехала в Тбилиси. Остановилась в гостинице, стала разыскивать Гору знала, что он освобожден по реабилитации. Нашла, побыла несколько дней и уехала. Следующим летом она собиралась в Гагры, заранее написала об этом Горе и просила по возможности приехать. Договорились. В назначенный день Гора приехал в Гагры, прождал целую неделю, Шура так и не появилась. По возвращении в Тбилиси Гора спустя несколько недель послал телеграмму... Шуры уже не было в живых...
Гора проснулся. Буря все бушевала. Он стал думать о Шурш, в который раз оплакивая горькую утрату, потом снова вернулся мыслями к событиям тридцатых годов.
"Да как же так! Рассказал обо всех, кроме своей семьи... Как все началось?
Осенью тридцать седьмого года во втором часу ночи я возвращался домой. На проспекте Руставели не было ни души. Вдруг вдалеке появился мужчина, я сразу его заметил. Он шагал торопливо, за ним в некотором отдалении следовали двое мужчин, а параллельно медленно двигалась по мостовой легковая машина. Это был Берия с охраной. Когда он поравнялся со мной, я поздоровался:
- Здравствуйте, дядя Лаврентий! - И прошел.
- Подойди ко мне, мальчик!
Я вернулся.
- Ты почему так поздно на улице?
- Я был на дне рождения, провожал девочек.
Задумавшись, он спросил:
- Как твоя фамилия?
- Каргаретели, дядя Лаврентий, Гора Каргаретели.
- Постой-постой... как зовут отца?
- Эренле.
Берия, помешкав, сказал:
- Ладно, беги! - И продолжил путь.
Вот все, что было, ничего больше.
Спустя неделю отца моего Эрекле Каргаретели арестовали, а вслед за ним взяли и мать, Мариам. Меня и поныне мучает мысль: не этот ли случай погубил нашу семью? А может, гибель была неизбежна?
Дачу в Кикети конфисковали, спешно подремонтировали, подновили, и, удивительное совпадение, на ней поселился сам Берия с семьей. По советским законам, лицам на такой должности полагалось иметь поблизости помещение для охраны, кухню, кладовые и другие хозяйственные строения. Нашлись: справа к нашей даче примыкал участок Петрова с домом, а слева - Кряхнова... Не будем брать грех на душу, говорить о том, чего не знаем достоверно. Мне неизвестно, арестованы те семьи или нет. Известно, что наша бывшая дача поглотила оба этих дома... Семья Берии провела в Кикетах одно или два лета. Нового хозяина перевели в Москву, назначили народным комиссаром безопасности. Дача осталась его старенькой матери. Летом к ней приезжала глухонемая дочь, сестра Берии, с мужем и детьми... К слову, когда Берию арестовали, дача отошла правительству. Мать поместили в какой-то дом для престарелых, и, насколько мне известно, она там и скончалась.
Когда мать и отца увезли, меня с дедом выселили из квартиры. Мы притулились в небольшой комнатенке. Жили, как могли. В техникуме я получал повышенную стипендию, у деда Горы оказались сбережения, дотоле мне неизвестные. Пом-нишь, однажды я получил письмо!.. Как же!.. Наилучшие пожелания, благослове-ния и похвалы. В конце была приписка с просьбой переписать письмо и отослать тому, кто этих чувств достоин. Я дал почитать деду. Он надел пенсне, прочел и сказал по-русски: "Брожение умов!" Потом пояснил по-грузински: "Возроптали умы, много народу погибнет, много крови прольется!.." Все так и вышло. Мировая война!
По окончании техникума я стал работать техником на радиостанции. Возвратил-ся я как-то домой, дед попросил меня сесть, ему-де надо поговорить со мной. Я сел.
- Гора, слушай меня внимательно. Ты один у меня. От меня скрывают, но я знаю. Твоего отца расстреляли. Дядя скончался в Берлине, его прах перевезли в Париж. Из моих ровесников никого в живых не осталось. Ты умный мальчик, знаю, не пропадешь. Пришла моя пора. Кончился мой век. Помни, твои предки отдали жизнь родине. Я не должен бы говорить тебе об этом, ты сам прекрасно все понимаешь. Не позорь своего рода, могил предков. Самая достойная жизнь - это жизнь, отданная народу и родине!
Он надел очки, заглянул в книгу и усмехнулся: "Ничего не вижу!" Потом припод-нялся, но встать не смог, попросил довести его до постели. Я подставил деду плечо, подвел к кровати, раздел, уложил и побежал к дяде Вано Демурия, знакомо-му врачу по соседству с нами. Был воскресный день, он пошел со мной. Пришли - дед Гора был мертв.
- Старческий синдром! - пробормотал дядя Вано.
Так завершил свою долгую и интересную жизнь штабс-капитан армии Его Императорского Величества Иагор Каргаретели... А проще - достойный, благородный, великодушный человек.
Как он воспитывал меня, окольному научил, какую направленность дал моему будущему! Почти перед самой смертью он рассказал:
"В середине века жил арабский писатель Усама ибн Мункыз. У него написано: отец взял на охоту с собой меня и моего младшего брата. Из тростниковых зарослей донесся рык льва. Отец попросил меня выгнать льва из тех зарослей. Я повиновался, выгнал льва, а мой младший брат убил его!"
Дед вообще любил нравоучения, но эта история со львом была единственной, которую он оставил без пояснений, велев мне самому думать, что бы это могло значить! Он написал на бумаге, приколов на стенку в изголовье моей постели: "Господи, пошли мне беды, чтоб закалилась душа моя, но беды такие, чтоб бедствовал один я". И еще: "Нравственный идеал содержит четыре добродетели - мужество, справедливость, сдержанность и разумность..." Может, оттого я все время бегаю, что тюрьма и лагерь - это те места, где следовать всем четырем добродетелям или трудно, или невозможно... А может, наоборот?.. Тюрьма и лагерь это то поприще, где цель жизни настоящего человека - блюсти эти добродетели?.. Не знаю, может и так, но там, в "тупике контрреволюции", большинство людей из этих четырех добродетелей предпочитали сдержанность, понимаемую как покорность... А ты как живешь?.. Дед Гора, бывало, говорил: уважай своего врага! Он формирует в тебе борца... Живу так, как жили борцы в моем окружении и моих условиях... Что касается четырех добродетелей, я по возможности следовал им. Откуда мне знать?! Дед Иагор, бедный мой! Отчего он умер, знаешь?.. Оттого, что он уже ничему не удивлялся. Во всяком случае, ему казалось, что он все видел и все знал. После смерти деда произошло удивитель-ное событие. Не знаю, что это - мистика или непонятное для нас, людей, явление. У отца моего был абсолютный слух и удивительный дар играть на любом инструменте. Специального музыкального образования у него не было, но я не могу даже перечислить, на скольких инструментах он играл, поскольку, какой бы инструмент он ни брал в руки, через несколько минут он на нем играл, даже если впервые в жизни прикасался к нему. Он прекрасно играл на тари, и мне кажется, что именно этот сложнейший инструмент привлекал его более других. Чекисты, вероятно, приняли тари, сработанное мастером полтора века назад, за балалайку или ее не было в перечне, по которому вносились вещи репрессированных в протоколы о конфискации. Так или иначе, тари чудом уцелела, и мы повесили ее на стену в крохотной комнатенке, которую получили с дедом взамен собственного дома. Однажды ночью слышу какой-то странный, тревожный звук. Просыпаюсь, встаю, зажигаю свет, осматриваю комнату. Лопнула струна тари. На другую ночь лопается еще одна. Так полопались все до единой струны, лопались они исключительно ночами, и каждый раз я вскакивал в тревоге. Впоследствии оказалось, что первая струна лопнула в ночь, когда расстреляли моего отца...
Гора, прочь печали и страдания! Нас ждут впереди "тяжести пути" и испытания... А из смешного мы ничего не помним?.. Слушай, время было такое, не до смеха. Ладно, расскажу еще две истории. Одна чуточку смешная, а другая... Как есть! С началом тридцатых годов всерьез взялись за воров. Их уничтожали по линии "деклассированности", но это продолжалось недолго. Кодекс с самого начала был снисходителен к ворам. Воровство, если оно не было связано с насилием, тянуло на два-три года заключения, не больше. И вот власти вернулись к старой практике - воры снова завладели лагерями. Этот факт оценивался по-разному. Одни утверждали, что к этому приложило руку начальство ГУЛАГа, им нужны были свои люди для поддержания порядка в лагерях. Другие считали, что они одного поля ягода. Третьи уверяли, что воров выручила статистика. Их столько развелось, что государство не справлялось с ними, а дополнительные аресты миллионов требовали огромных расходов. Заключенных нужно было одеть, разместить по тюрьмам и лагерям, не говоря о затратах на следствия и суды. Думаю, что все три фактора имели одинаковое значение. Как бы там ни было, но каста "воров в законе" одержала верх, всеобщий цинизм проник и в их ряды.
В юношеском возрасте даже несчастья близких воспринимаются неглубоко, а об остальных и говорить не приходится. Юношам вообще не свойственно обобщать явления. Даже если перед ними очевидные аналогии, они не свяжут их между собой... Когда и почему ты сам понял, что тридцатые годы были кампанией массового уничтожения, а не просто бедой, свалившейся на твою семью и родственников?! Да, когда и почему? Давай-ка вспомним! Встреча Нового года? Нет, это было потом. Я вспомнил характерную историю!
Кажется, я тогда впервые почувствовал, что происходит что-то необычное и мерзкое. На нашей улице жила семья известного адвоката - муж, жена и сын Отар. Он был намного старше меня. Как говорили в те времена, он сбился с пути, то есть попал в дурную компанию, стяжал себе имя в преступном мире, стал профессиональным вором. Как-то поздней осенью Отар отколол такую "шутку": пригласил пятнадцать акул из воровского мира на ужин по определенному адресу. Квартира была отдельной, из трех комнат, со своим подъездом. В просторной столовой ломился от яств накрытый стол. К шести часам вечера гости Отара сели ужинать, а в одиннадцать он предложил им, уже порядком захмелевшим, выпить на посошок и расходиться, иначе не ровен час вернутся хозяева. Никто ничего не понял. Отару пришлось разъяснить: эта квартира принадлежала супружеской чете с двумя малолетними детьми. Они пошли поздравлять с днем рождения отца, собирались посидеть у него до полуночи, а потом всей компанией вернуться уже в этот дом и отпраздновать годовщину своей свадьбы. "Я пригласил вас к ним на квартиру. Забирайте, что понравится, - и с миром!" - заключил он. Реакцию гостей легко себе представить. Вряд ли в какой-нибудь семье найдется столько добра, чтобы насытить пятнадцать воров. Большинство из вас решит, что они сгребли все, включая галоши. Ничуть не бывало. Воры взялись за концертный рояль Бекнера, с превеликим трудом спустили его вниз, поставили на тротуар и стали судить-рядить, как быть с этой бандурой дальше. Обсуждение шло под "Лунную сонату", которую наигрывал Отар. Они еще не пришли ни к какому решению, как возле подъезда остановились две легковые и одна крытая машина, вышли чекисты, высадили хозяев квартиры - мужа, жену и детей. У жены в глазах стояли слезы, дети плакали навзрыд, отец их успокаивал. Почуяв опасность, воры исчезли. Чекисты не удивились тому, что на улице стоит рояль. Их насторожили люди, улизнувшие с такой поспешностью и бросившие на произвол судьбы прекрасный инструмент. Супружеской чете было не до рояля. Часа на два раньше чекисты, ворвавшись в квартиру, где они праздновали день рождения отца, устроили обыск, перевернули все вверх дном. Родителей супружеской четы арестовали, обвинив в контрреволюционном заговоре, заодно прихватили парочку гостей, а их с детьми привезли сюда. Объедки на столе и пустующее место рояля, надо полагать, довершили впечатление от разгрома в отцовской квартире и последовавшего за ним финала.
Операция завершилась так же тривиально, как и тысячи других: муж получил "десять лет без права переписки", то есть смертный приговор; жена лагеря; дети - приюты, как правило, раздельно. Одним махом столько квартир освободилось: родителей мужа, родителей жены, двух гостей, самой супружеской четы и - о чудо! - адвоката. Отар, вернувшись с застолья, застал опечатанной свою квартиру, родителей увезли. Итого - шесть квартир!..
Рояль без малого неделю простоял на тротуаре. Нас, ребят со всего околотка, он привлекал к себе необычайным местоположением. Мы собирались возле него поболтать, обсудить, у кого накануне забрали отца. Потом в этой квартире поселился то ли чекист, то ли партийный работник.
Сказать по правде, наши беседы о том, что и как произошло, в основном были шутливыми, но Господу ведомо, сколько печали, тоски и страха гнездилось в каждом из нас. Многим именно эти сборища у рояля открыли глаза на происходя-щее, и, думаю, последующее отношение к строю было обусловлено тем фактом, что новый постоялец поднял с помощью десяти грузчиков рояль в свою квартиру.
То, что произошло в новогоднюю ночь, уже не было для нас неожиданностью, но взволновало, потрясло до глубины души. Нам было по пятнадцать-шестнадцать лет, мы собрались на квартире одного из нас. Дом был новый, пятиэтажный, с пятью подъездами, ярко освещенный. Такой праздник, как же иначе? Мы торжест-венно, с детским восторгом встретили Новый год. Часа в два кто-то из нас выглянул в окно. Стоял, смотрел, потом подозвал нас - смотрите, что творится! Напротив был дом, сродни нашему, в пять этажей, празднично освещенный.
К столу мы больше не возвращались: стояли и смотрели в окна.
Все кончилось, мы молча, без слов разошлись... К подъездам дома напротив в течение всей ночи беспрерывно подъезжали по две машины: легковая и крытая. Из легковой выходили чекисты, заходили в подъезд. Через некоторое время у того же подъезда или соседнего останавливалась вторая пара машин. Потом третья... четвертая! Машины сновали до рассвета.
В квартирах гас свет. Выводили арестованных: мужчин, женщин, стариков, детей!.. Сажали в крытые машины, увозили.
Здание погружалось во тьму. Кое-где еще горели огоньки. Они ждали своей очереди и участи.
Эх, сколько всего было, одному Богу известно..."
Гора снова заснул.
Глава шестая
Гора вышел, по-видимому, к срединному течению реки, не помеченной на карте, - замерзшая поверхность была не такой широкой. Река оказалась рыбной, и Гора запасся впрок.
На дальнем берегу тянулся сосновый лес, редкий, убогий. Такие деревья растут на плотной почве, не пропускающей влагу. Горе подумалось, что из-за крепкой подпочвы и образуются болота в долинах, по которым ему довелось идти. Зато эта местность до того была изрезана-иссечена ложбинами, что вода здесь не застоялась бы - иначе не видать бы света и этим жалким сосенкам.
Шел мелкий снег. Хлопья заснеживали хвою, делая деревья похожими на зловещих птиц, расправивших крылья перед тем, как опуститься на землю.
"Сосенка, вон та... Сколько в ней очарования, она некрасива, но в ней есть что-то манящее. На каждый товар - свой купец... Да, это так, свой. Вон, справа, чуть поодаль, четвертая сосна, это и есть ее купец. Красотой не взял, но домогается сосенку, пытаясь привлечь к себе ее внимание... И привлечет, если хватит воли и лукавства... Болтать болтай, но и дело делай! Люди и животные - все одним миром мазаны. В молодости ты не прилагаешь усилий, чтобы привлечь к себе внимание. Это происходит само собой. Подсознательно? Ты хотел рассказать о юности... Да, я имел в виду юность. В этом возрасте юноша первым делает шаг к знакомству, сближению, а девушка выжидает знаки внимания. Так было раньше, теперь все наоборот. Давай-ка о том, что было до смерти деда Горы...
Нет, те увлечения любовью не назовешь... Почему? Это и есть любовь, самая что ни на есть настоящая, только незрелая, подсознательная... А после деда Горы, до начала войны? Я влюблялся трижды, каждый раз по-разному. От моих влюбленностей только и остались что печаль да угрызения совести. Нет, скорее сожаление о своем поведении... Правильно. Особенно с первой, Тамарой!.. У нас были чистые, платонические отношения. Мы оба были спортсменами, играли в баскетбол. Она была как лань, стройная, изящная. Знаю достоверно, что часть зрителей приходила в зал или на площадку любоваться ее фигурой, живостью, пластикой. Угрызения совести, говорю... Я их испытывал оттого, что не уберег эту любовь. Случилось так, что я увлекся другой девушкой, очень красивой. Она была падчерицей крупного должностного лица. Наши отношения не состоялись по двум причинам. Во-первых, я был сыном репрессированных. Наши отцы некогда вместе учились в Московском университете, а потом состояли в одной партии, национал-демократической. Однако ее отец, в отличие от моего, не только избежал репрес-сий, но и стал крупной шишкой. Ничего удивительного - у него был мощный покровитель. Мое появление в этой семье, естественно, особой радости не вызвало. Я это понял по поведению матери девушки. А может, мне показалось, не знаю. Лично мне никто из членов семьи о своей неприязни не говорил. Я сам со временем решился на разрыв. Во-вторых, эту девушку любил еще один парень, сын известного профессора. Стоял я как-то на автобусной остановке. Он подошел ко мне, отвел в сторону и попросил оставить девушку в покое. "Давай договоримся так: пусть она сама выбирает," - ответил я и, повернувшись, ушел. Сказать по правде, к тому времени меня самого тяготили отношения с девушкой. Я даже ходить стал к ней реже уже до этого разговора, но тут то ли самолюбие взыграло, то ли я закусил удила, но ответил я именно так.
Прошло немного времени, и парень покончил с собой. Были разные версии. Лично мне кажется, что причина крылась вот в чем. После моего разрыва с девушкой ее пригласили на роль в кино - это был другой мир; что могло быть у нее общего с юношей, которого она никогда не любила; и потом, сказать по правде, он был заурядным человеком, разве что чуть выше среднего уровня. А тут еще за девушкой стал ухаживать известный актер, и не только он. Потянулся шлейф сплетен. Сын профессора покончил с собой оттого, что так сложились обстоятельства, но я почему-то считал и себя причастным к разыгравшейся трагедии. Мои терзания усугублялись тем, что этим постылым увлечением я мучил Тамрико!.. Отчаявшись вконец, я решил, что влюбленности и романы не в моем характере... Но слова словами, а юность юностью, и в мою жизнь ураганом ворвалась новая любовь: точеная фигура, красивые ноги, бездонные синие глаза с поволокой, изящный нос с горбинкой, юмор, голос... Ее отец, человек известный, погиб в тридцать седьмом году. Мы никогда не говорили о любви, но наше чувство было очень глубоким. Правда, будущего у него не оказалось. Сначала на нас обрушилась вторая мировая война, потом меня арестовали. Срок - двадцать пять лет. Она одной из первых примчалась ко мне в колонию. Расставаясь, я сказал: "Ты должна выйти замуж, не жди меня, теперь моя жизнь потечет по другому руслу". Она не ответила ни "да", ни "нет". Я ушел в побег. Прошло много времени. У девушки поклонников всегда было хоть отбавляй, и среди них люди чрезвычайно достойные. Пришла она как-то к моей тете в слезах: "Прошло столько времени, от Горы нет вестей. Позвольте мне выйти замуж!" - "Конечно, девочка, о чем ты, выходи, как же! - участливо ответила та и шепнула на ухо: - Говорят, Гора за границей".