Амирэджиби Чабуа. Гора Мборгали

   2. Упразднить заведенный порядок, в соответствии с которым заключенные в бараках сидели взаперти с семи часов вечера до шести утра.
   3. Снять решетки с жилых помещений.
   4. Предоставить свободу переписки; официально мы имели право посылать два письма в год, но на самом деле и этого не было.
   5. Признать заключенных официальной стороной; мы хотели добиться, чтобы все злободневные вопросы решались с администрацией на основе соглашений.
   6. Установить восьмичасовой рабочий день.
   7. Отправить всех иностранцев на родину для отбывания срока в соответствии с законами их стран.
   8. Перевести в отдельный лагерь занлюченных-краткосрочников на время принятия решения касательно их будущего.
   9. Немедленно освободить инвалидов. (Три последних пункта имели свой подтекст: мы готовы стоять до последнего и хотим уберечь от кровопролития людей, которым недолго ждать освобождение.)
   10. Освободить женщин с малолетними детьми, независимо от приговора, исключая случаи преднамеренного убийства и приравненные к ним преступления.
   11. Ликвидировать ОСО - Особое Совещание МВД СССР - орган, наделен-ный правом выносить заочно приговор от трех лет до расстрела включительно на основании заключения, представленного Комитетом госбезопасности.
   12. Пересмотреть все политические дела, которые когда-либо рассматривались Комитетом госбезопасности. Без исключений.
   Обращение мы передали начальству.
   Никакой реакции! По мнению Святополка, текст следовало зачитать лагерникам. Я принес документ на площадь, там никого не оказалось. Пошел на стадион. Народу собралось видимо-невидимо. Святополк стоял возле трибуны с членами комитета. Я передал сообщение и спросил: "Почему назначили митинг на стадио-не?" "Площадь плохо просматривается, пусть чекисты видят наше единодушие!" - ответил Святополк, поднимаясь на трибуну, и стал читать документ.
   Люди слушали, затаив дыхание. За колючей проволокой сгрудилось высокое начальство - такого скопления офицеров нам не приходилоь видеть. Стояли, слушали. Едва Святополк кончил читать, как среди чекистов поднялся переполох - в них полетели намни. Это действовала шайка Киприна, их было человек десять...
   - Прекратить! - заорал Святополк и, повернувшись ко мне, приказал: Сбегай, утихомирь подлецов! - Он соскочил с трибуны, спасая свою шкуру.
   Я сорвался с места. Пробежал почти полпути, как раздалась команда: "Огонь!!!" Застучал пулемет. Митинг не то что рассеялся - испарился...
   - Отставить! - послышалась команда. Стрельба прекратилась. На стадионе лежали несколько десятков раненых и убитых, среди них и Марат Киприн, исключенный из университета за сочинение и распространение пасквилей...
   - Нострадамус! - пробормотал я, потрясенный, не в силах двинуться с места.
   - Возглас венценосной дамы, не так ли? - заметил Чан Дзолин.
   Обернувшись, я машинально откликнулся:
   - Екатерины Медичи!
   Он стоял понурившись, будто был соучастником этого ужасного побоища. Мне припомнилась наша беседа накануне и его предупреждение: "Берегись!"
   Раненые кричали, стонали, взывали о помощи, но поблизости никого не было. Я сделал движение подойти. Это не было сколько-нибудь четко осознанным решением, я только знал, что нужна помощь, и двинулся.
   Чан Дзолин схватил меня за руку:
   - Не ходи! Видишь, они все еще там, что-то замышляют... Киприн, само собой, знал больше положенного. Святополк послал тебя не потому, что ты был первым в списке тех, кого надо убрать с дороги, не думай. Ты просто попал ему под руку, стоял ближе других. Роберт Сорский и тот простодушный энтузиаст... Как его? Оппозиционер!
   - Дискант.
   - Дискант! Вот кого он хотел убрать, они могли оттеснить Святополка на задний план. Не вышло.
   Офицеры со знанием дела осмотрели стадион. Отдали еще какие-то распоряжения и оставили поле боя.
   Над бараками взвились черные флаги. Три-четыре дня плакали и выли все лагеря Таймыра. Голосили женщины, шесть тысяч одновременно! Забыть это невозможно. Такое дано услышать раз в жизни, да и то не каждому! Мы вырыли на стадионе братскую могилу. Траурные митинги продолжались неделю. Искренно, с горечью и болью двести тысяч заключенных оплакивали новые жертвы ГУЛАГа.
   Я спросил Чан Дзолина, зачем чекисты пошли на такое дикое преступление.
   - Порой в процессе революций, на некоторых этапах, цели освободительного движения и реакционных сил совпадают. Более того, кое-какие процессы и ход событий на руку обеим сторонам. Случается, что лидеры двух противных сторон действуют заодно. В условиях нашей лагерной революции подобная ситуация может сложиться в самом ближайшем будущем. А пока, думаю, просто совпали цели сторон, противники не сговаривались заранее о побоище. Цель Святополка ясна - кровь! Чекистами двигало нечто иное. Они знали, когда голову поднимет оппозиция и страсти поутихнут, придется пустить события на самотек или принять меры устрашения.
   Офицеры, думаю, пришли на митинг не слушать. Акция была запланирована, мы дали повод. Верх одержал Святополк, лагерной администрации не представился случай прибегнуть к репрессивным мерам. Отныне они будут действовать заодно, согласованно!..
   После того как на стадионе расстреляли Киприна с его людьми, переговоры с начальством прервались. До этого и после, по возобновлении, они проходили так. Часовой с вышки оповещал: "Прибыло начальство, от вахты на двадцать метров отступить!" Мы выделяли от нас двух добровольцев-златоустов, на которых возлагалось одно: твердить, что наши требования справедливы, правительство должно удовлетворить их все без исключения. Противная сторона тянула резину: требования, дескать, рассматриваются, вот-вот будет вынесено решение, вам нужно успокоиться и возобновить работу. Вот и все. Наши посланцы, люди битые, держали ухо востро. Начальству случалось во время переговоров обмолвиться о чем-то важном для нас, посланцы все мотали себе на ус и пересказывали нам.
   Прошло десять дней, и вот наконец часовой с вышки крикнул: "Прибыло нача-льство, отступить на двадцать метров от вахты!" Отступили. Ворота распахнулись, мы застыли: генерал в сопровождении двух штатских, двойной ряд охраны - и все! Ни единого офицера. Нависла тишина, муха пролетит, и то слышно. Мы смотрели на них с изумлением, они - с плохо скрытым страхом.
   - Здравствуйте, работяги! - крикнул штатский.
   Снова наплыла тишина. Не скажу, обратил ли кто внимание на это обращение, но лично я пропустил его мимо ушей. Чан Дзолин насторожился.
   - Со времен революции нас всегда называли зэками. "Работяги" должно что-то значить! - шепнул он мне.
   - Да, действительно!.. - отозвался Святополк, не сводя глаз с прибывших.
   - Ну что, будем говорить или как? Где ваши... как их... представители?
   Наши посланцы в ожидании указаний обернулись на Святополка, - идти им или нет? Тот по-прежнему не сводил глаз с прибывших. Тогда один из посланцев вопросительно посмотрел на меня, я кивнул: "Ступай!"
   Они пошли.
   Начались переговоры. Слов почти не было слышно, и лагерники подошли поближе к ограждению. Святополк встал за спиной наших представителей. Чан Дзолин и я остановились на расстоянии слышимости.
   Посланцы стали легко, без запинок, излагать требования - много раз говорен-ный, затверженный на память текст. Святополк поначалу прислушивался, потом вмешался. Начал он спокойно, но по мере того, как говорил, все больше распалял-ся и механически продвигался вперед. Едва он переступил за ворота, как солдаты схватили его. Ворота захлопнулись!
   Толпа расшумелась. В ответ застучали пулеметы, мы бросились врассыпную - кто куда. Стреляли в воздух, никого не задело. Четко спланированная операция была проведена не менее четко. Что правда - правда.
   Опамятовавшись, мы подали знак женщинам, и те устроили такой ор - как только небеса не рухнули. Мы требовали вернуть Святополка. Всколыхнулся Таймыр, началась паника среди населения. Двинулся к казармам караван детей и женщин с узлами...
   Наша взяла. Двухчасовой мятеж сделал свое дело - Святополка отпустили! Мы почти до рассвета обсуждали события того дня. Святополк заверил нас, что противная сторона готова пойти на уступки, но будет торговаться из-за каждого пункта.
   Утром по возвращении в барак я застал Чан Дзолина на ногах. Он вывел меня на пару слов. Я смертельно устал, но в том возрасте усталость мне была нипочем. Я мог не спать и двое суток за игрой в нарды, а уж полчасика ради того, чтобы послушать этого человека, я как-нибудь выдержал бы.
   Мы вышли, стали прохаживаться. Наконец Чан Дзолин прервал молчание:
   - Тюремный опыт у тебя большой. Задавался ли ты когда-нибудь вопросом, в каких случаях чекисты выпускают в ходе следствия задержанного политического преступника.
   - Это азбучные истины.
   - Я - гоминдановец, был близким другом Чан Кайши. В тридцать девятом нас пятеро попало в лапы к коммунистам. Пытали жестоко. Вмешался сам Мао Цзэдун. Один из членов нашей группы согласился сотрудничать с коммунистами, и нас выпустили. Он так и работал до конца на коммунистов. Перед смертью признался. Таких людей немало.
   Чан Дзолин умолк.
   Я спросил:
   - Зачем ты затеял этот разговор?
   - Скоро меня заберут отсюда. Два пункта ваших требований касаются непосредственно меня: я - и инвалид, и иностранец. Они удовлетворят оба эти требования. То, что я скажу тебе, должно для пользы дела остаться между нами. Сам не пойму, почему мне хочется, чтобы ты знал об этом: чекисты завербовали Святополка еще во время первого следствия. Потому и выпустили. Хотя, должен отметить, он стойкий борец, один из тех, кто умеет поставить на службу своему делу даже связь с органами. Обычно говорят, что в политике и борьбе все средства хороши. Я держался иного убеждения, может, потому и проиграл.
   Чекисты на какое-то время потеряли Святополка из виду. Такое случается. Надо думать, они вышли на него в Караганде. Тот рыжий субъект из свиты генерала, что представился депутатом Верховного Совета... Может, он на самом деле депутат, не знаю. Но ты заметил, как Святополк смотрел на него? Буквально пожирал его глазами! Потом подошел поближе, чтобы быть на виду. Во время этих переговоров между ними установился молчаливый контакт... Святополк так и нарывался, чтоб его схватила охрана. Ты думаешь, его отпустили оттого, что наши вопли помогли? Они снюхались и отныне будут работать в сговоре, у них есть общая цель!.. Правда, доколе будет длиться это согласие, не скажу.
   Около полудня меня разбудили гул тысячной толпы лагерников и слаженный стук. Я выскочил из барака. К воротам подошел рыжий знакомец Святополка. Он был без сопровождения. Узнав, из-за чего крик, он удалился.
   Через пару часов ворота снова распахнулись, вошел лжедепутат и подозвал к себе заключенных. Первыми, естественно, ринулись наши послы.
   Рыжий, выждав, пока люди приблизятся, объявил:
   - Получен приказ из Центра. Он распространяется на все исправительно-трудовые лагеря системы ГУЛАГ. Бараки на ночь запираться не будут, решетки можно снять, номера спороть! Успокойтесь, со временем все ваши требования будут удовлетворены.
   Его последние слова поглотил рев толпы.
   Рыжий повернулся и ушел. Мне запомнилось, с какой радостью лагерники с треском срывали друг у друга номера с одежды. У нас был столяр, эстонец. Когда ему сорвали со спины номер, оттуда вдруг выпал стольник. Эстонец искренне удивился: "Откуда взялся?!"
   Кто знает, чей бушлат ему достался, и какая судьба постигла того, кто вшил в бушлат заветный стольник. Может, родные и поныне ждут его дома... Бог весть!
   Три пункта наших требований были выполнены. На второй день господин депутат объявил, что правительство согласно выполнить еще три пункта: свободу переписки - пиши и получай, сколько душе угодно; свободу выбора лагерники имеют право выбирать так называемый Совет актива; и, наконец, шестой пункт: восьмичасовой рабочий день. Из двенадцати пунктов выполнили шесть. Из оставшихся шести в последующие дни еще три: перевели в отдельный лагерь инвалидов и женщин с детьми. Через несколько месяцев их освободили. Перевели в отдельный лагерь и иностранцев. Мы с Чан Дзолином расставались со слезами на глазах. Оставались три пункта, они были выполнены впоследствии: ликвидиро-вали ОСО; освободили большую часть заключенных Комиссия Верховного Совета СССР спустя несколько месяцев стала пересматривать дела, ездить по лагерям, допрашивать на местах. В лагерях осталась только часть заключенных, которым сократили срок, сведя его до минимума. Один-единственный пункт остался невыполненным: краткосрочников не убрали из наших лагерей. Их оставили там же, где они находились во время восстания, - должен же кто-то строить Норильск?! Что касается актива восстания, то нас, несколько тысяч заключенных, погрузили на баржу и отправили по Енисею на Колыму. Как оказа-лось, ОСО еще до подавления восстания заочно приговорило нас к заключению в политизоляторе. Поскольку тюрьмы были переполнены, привести приговор в исполнение удалось частично не оказалось в наличии нужного количества мест. Что касается меня, то ОСО расщедрилось на пять лет заключения в изоляторе. Не больше. Я не сидел получил восемь лет за попытку побега из бухты Ванина. Впрочем, об этом я уже говорил. Этой истории много лет, в моем рассказе возможны упущения, неточности. Не суть важно. События, о которых шла речь, так значительны, что они найдут своих летописцев. Я только замечу, что Святополк обрел свободу, а вместе с ней и пулю в висок - по возвращении на Украину он был убит своими же людьми... Не могу не сказать о Таратуте - крепко он мне запомнился... За пару месяцев до начала восстания я случайно услышал историю Таратуты. Он рассказал ее сам, когда заскакивал в хижину бригады Анчабадзе погреться. Таратута был пленным - за то и сидел. Но пленный пленному рознь... Вот его рассказ. В первый же день начала второй мировой войны Таратута, выбрав момент, перешел на сторону немцев. Некоторое время мыкался в лагере для пленных, а потом, как часто бывало в начале войны, хозяин-немец взял его к себе на хутор пасти коров. Прошло время. Когда фашисты ощутили нехватку живой силы, они стали брать в армию и пленных с хуторов. На Таратуту немцы крепко рассчитывали: дескать, по своей воле к нам перешел, значит, хорошо воевать будет; а он возьми и удери от немцев, улучил момент и сдался англича-нам. Не понравилось у англичан, переметнулся к американцам. Его зачислили в часть. Завязались тяжелые бои. Таратута снова перешел к немцам, рассчитывая на то, что его поместят в лагерь вместе с американскими пленными, и он подкор-мится продуктами от Красного Креста, а там, глядишь, и война кончится. Не вышло. Немцы отправили Таратуту на Восточный фронт, на территорию Польши. Он перешел на сторону советских. Легенда у Таратуты была хорошая, ему поверили. Кончилась война. Через полгода за ним пришли чекисты - пятнадцать лет. Розыск о нем не вспомнил бы, но Таратута сам высунулся - позарился на медали. Свою историю он рассказывал с юмором, не лишенным бахвальства...
   Когда началось восстание, норильские чекисты установили громкоговорители и стали уговаривать заключенных выйти из лагеря через проход в ограждении. Актив позволил покинуть лагерь краткосрочникам. Ушли человек тридцать, Таратута не входил в эту категорию заключенных. Актив во второй раз предложил покинуть лагерь тем из краткосрочников, кто еще не ушел. Желающих не оказалось. Тогда актив заключенных установил свой пост прохода. Они должны были задерживать перебежчиков, которые могли предать огласке планы восставших. В этом была необходимость.
   Мы с Максимом Мельниченко болтали, устроившись на трибуне стадиона, когда я заметил Таратуту, завязавшего разговор с нашими часовыми неподалеку от коридора. Я кивнул на него Максиму и рассказал о мытарствах Таратуты. Мы стали с интересом наблюдать за ним, уверенные, что он собирается оставить лагерь. Для того чтобы прорваться к коридору, надо было лишь пересечь стадион - каких-то пятьдесят метров. Таратута вовлек дежурных в разговор и встал так, что сорвись он с места, те не смогли бы даже палкой пройтись по его спине... План его удался. Но когда он был уже на полпути к коридору, я крикнул: "Беги, Таратута! Тебе не впервой..." Он остановился как вкопанный, застыл на какое-то время, потом обернулся на нас, на матерившихся дежурных... И пошел неторопливым шагом к ограждению... Едва он вышел за территорию лагеря, охранник скомандо-вал: "Ложись!" - и Таратута лег ничком на землю, лицом в грязь. Вдоль проволоч-ного ограждения был проложен дощатый настил, по которому расхаживал часовой. Подошел прибывший из Красноярска полковник Михайлов.
   - Фамилия?! - обратился он к Таратуте.
   - Таратута, - ответил тот. Полковник бросил взгляд на расшумевшихся заключенных и произнес во всеуслышание:
   - М-да! Таратута! Интересная фамилия...Перебежчиков, брат, всегда ненавидят! - повернулся и пошел по настилу.
   На Таратуту надели наручники и погнали, как бычка... Эх, так я и не достал книгу Яна Амоса Коменского "Всеобщий совет по исправлению дел человеческих"... Интересно, как он собирался их исправлять?..
   Однако... Сколько еще дней идти до Ашны?.. Восемь, девять или десять... Передохнем, а завтра - если выглянет солнышко - определим местоположение и доведем до конца свое дело!.."
   Гора проснулся утром рано. Хотел позавтракать, взяться за обычные свои дела, но обнаружилось, что пропали сани! В укрывище, которое он устроил накануне, оказались одни лыжи с палками да костыли, кое-какая мелочь в карманах...
   "Выходит, ничего у меня не осталось! Спальный мешок, крючки, компас, часы, медикаменты - вот, пожалуй, и все... Что это мне вздумалось прятать отдельно сани... Обмотал бы лямкой руку и спал как всегда... Я дважды заметил того незнакомца. Неужели трудно было догадаться, что к чему?! Нет, в первый раз я видел одного, потом мелькнули двое, там, вдали! Мне и в голову не пришло, что они идут по моему следу. Зачем им такое барахло? Украсть мелочовку! Погоди, они оставили лыжи, палки и костыли! Что бы это значило? Оставили все, что нужно для ходьбы, остальное - фьють! Ха-ха, Митиленич, это твои козни? Те двое, которых я недавно видел, без труда могли взять меня. Какой тут расчет? А такой: чтобы ты зашел к Ашне! Уперли всю провизию... До Ашны неделя, от силы восемь дней... Он делает ставку на мою выносливость. Семь-восемь дней без еды... Митиленич, ты всем чертям черт!.. За шута меня держишь или как? Мне вообще не приходило в голову менять направление - ни тогда, ни теперь. И знаешь, почему? Потому что ты не собираешься брать меня до поезда. Я просчитал тебя, ты будешь брать меня в Омске, в купе, и там же сдашь с рук на руки оперативникам. Хочешь снискать себе имя проницательного сыщика, артиста своего дела, получить генеральский чин и обеспечить себе спокойную старость на родине отца! Я прав, Митиленич?! Знаешь, что я тебе скажу? Еще мой отец рассказывал: Сумбаташвили-Южин был на званом вечере. Шла крупная игра. Сумбаташвили, играя, без умолку болтал с друзьями. Так он, играючи, просадил двадцать тысяч. "А теперь поедем к Палкину!" - предложил он друзьям. В самый дорогой московский ресторан.
   Гора, брат, айда к Палкину!
   В Омске, в гостинице, Митиленич беседовал с Глебом.
   - Глеб, я должен знать, как выглядит эта женщина.
   - Какая женщина?
   - Софи Лорен!.. Полина Цезарева, кто же еще! Хорошо бы взглянуть, что это за цаца.
   - Есть фотография. Правда, в жизни она постарше будет. Работает в какой-то редакции, точнее, издательстве.
   - Кем?
   - Заведует административно-техническим отделом. Есть в издательстве такой отдел.
   - Чем конкретно занимается?
   - Следит, чтобы вовремя приходили на работу, не болтали часами по телефону. Под ее началом уборщицы и прочий техперсонал. Вот, кажется, и все. Хотите зайти к ней домой или посмотрите со стороны, когда будет выходить с работы?..
   - Пока мне нужна ее внешность, чтобы сверить с фотографией. Ошибка недопустима.
   - Какая тут может быть ошибка? Это - Полина Цезарева.
   - А вдруг не она?
   - Как это не она?!
   - Ладно, хватит! Через полчаса конец рабочего дня. Пошли, посмотрим.
   Митиленич, сидя в машине Омского областного Управления МВД, ждал перед издательством, когда выйдет Полина Цезарева. За рулем сидел Глеб. Появилась Цезарева в шубке из нутрии и такой же шапочке, с красивой сумкой через плечо и с авоськой в руке.
   - Эта не замерзнет, - пробормотал Митиленич.
   - Не замерзнет, - поддакнул Глеб. - Вчера на ней была другая шубка. Можно надеть обе вместе, тогда, пожалуй, взопреет. Похоже, она не бедствует, вон какие серьги, кольца. Между прочим, такие, как Цезарева, всегда выдают свои драгоценности за дешевые побрякушки.
   - Далеко живет?
   - Не очень. На проспекте.
   - Трогай.
   Поравнявшись с Цезаревой, Митиленич бросил взгляд на фотографию.
   - Куда это годится, три на четыре, не могли достать снимок побольше? Тут сам черт не разберет... Глеб, есть здесь где-нибудь поблизости кафе или ресторан?
   - Как же, "Аврора"!
   - Давай обгони Цезареву, и я пойду ей навстречу. Хорошо бы прямо перед "Авророй" или где-нибудь поблизости.
   Когда машина, минуя гостиницу, остановилась, Митиленич вышел и направился навстречу "объекту". Цезарева шагала весело, беззаботно.
   - Здравствуйте, Ольга! - поздоровался Митиленич, поравнявшись с ней.
   Цезарева вздрогнула, хотела пройти мимо - не получилось.
   - Я, Ольга, к вам обращаюсь! Не узнали? Мирослав...
   Цезарева, внимательно оглядев его с головы до ног, неприязненно заметила:
   - Вы не Мирослав, а я не Ольга. Тут какое-то недоразумение...
   - Вы правы, я не ваш шеф, но тоже Мирослав, а вы - Ольга. - Митиленич протянул фотографию размером три на четыре.
   Покосившись на снимок, Цезарева ахнула:
   - Господи, как я изменилась! На что стала похожа!..
   - Нет, Ольга, вы по-прежнему прекрасны...
   - Спасибо за комплимент, а как быть с тем, что вы не Мирослав?
   - Пароль есть пароль. Если я назвал вас Ольгой и представился Мирославом, значит, для вас я Мирослав! Не так ли? Слово - слово, долг долг... Хотите кофе?
   - Кофе? - удивилась Цезарева. - Кофе, да?.. С удовольствием! Выпьем здесь, в "Авроре"... Такая дороговизна, что ресторан пустует.
   "Легко согласилась", - отметил про себя Митиленич, предлагая даме стул. В ресторане посетителей было немного, и шум в зале стоял точно такой, какой нужен был для конфиденциальной беседы. Митиленич и Цезарева хорошо слышали друг друга, а посторонний, сядь он даже поблизости, все равно ничего не разобрал бы.
   - Мирослав интересуется, почему нет больше информации о первом объекте?
   - Первый объект попал в тюрьму за хулиганство и нанесение телесных повреждений.
   - Это вы упрятали его за решетку. Зачем?
   - Я?
   - Да, Полина Цезарева, вы!
   - Это неправда!
   - Мирославу все известно, за исключением одного: почему вы избавились от объекта?
   Цезарева пустила слезу и, помолчав, призналась:
   - Я не нуждалась в нем больше... Он мешал мне!.. Мешал устроить личную жизнь.
   - Активно мешал?
   Женщина задумалась.
   - Нет. Просто стоял между мной и вторым объектом.
   - Вы что-то скрываете, Полина Алексеевна.
   - Угадали. Мне казалось, что если я избавлюсь от объекта, то больше не буду с вами сотрудничать, отпадет необходимость. Судите сами: любить человека и следить за ним... Разве я не права?
   - Правы, но ведь ваши надежды не оправдались, Мирослав поручил вам другой объект.
   - Увы! Новый объект для меня лишь материал, я не испытываю к нему любви. Того человека я действительно любила, во всяком случае первые несколько лет...
   - Понятно! - Митиленич, помолчав, спросил: - А почему, собственно, Мирослав, а не кто-нибудь другой? Как вы попали к нему?
   - Давайте все же для точности назовем ее Мирославой. Видите ли, в первый раз я получила задание от женщины, она работала у нас заместителем начальника отдела. Тогда моим подопечным стал главный инженер на нашем предприятии, у нас была интимная связь. Любовные отношения, как известно, нужно хранить в тайне. А для этого лучше всего говорить о своем любовнике гадости. Такая уловка вводит окружающих в заблуждение: если это любовник, зачем шельмовать его за глаза? Я знала, что Мирослава - из бывших оперативников. Мы с ней и раньше были знакомы, а потом сблизились. Первое задание дала мне она. Потом она вернулась на работу в органы, у них была напряженка с кадрами. Отношений мы не прерывали, иметь подругу в таком учреждении всегда не лишнее... В конце концов вышло так, что я стала агентом, она поручила мне второй объект.
   - Занятный способ маскировать свою любовь! - прервал ее Митиленич. Впервые слышу. Выходит, женщина должна поливать грязью своего интимного друга, для того чтобы сбить с толку окружающих. Так, что ли?
   - Да, но это - один из способов. Есть и другие. Допустим, любовник человек именитый, известный в обществе, тогда, конечно, лучше воздержаться от брани и помолчать, пусть все знают, кто за тобой стоит!
   - Вы передавали информацию письменно?
   - Когда как. Чаще я рассказывала Мирославе с глазу на глаз то, что ее интересовало. Может, наши беседы и записывались на пленку, не знаю. Со временем органы утратили интерес к первому объекту. Вероятно, сочли, что достаточно изучили его. Тут и мой интерес к нему ослабел. Ничего не поделаешь, я женщина, мне нужно было растить детей, значит, завести друга посостоятельнее. Я и завела, но между нами стоял первый. Кончилось тем, что первый угодил в тюрьму. Я со вторым перебралась сюда, поскольку была с ним связана старыми обязательствами. Здесь меня нашла уже не Мирослава, а Мирослав. Теперь вы объявились.