Баркер Клайв. Имаджика

   Пай вздернул руки в комическом жесте капитуляции.
   – Я не собираюсь с тобой спорить, – сказал он.
   – И правильно делаешь, – ответил Миляга.
   Дальнейший обмен репликами едва ли имел какой-нибудь смысл, так как звук приближающегося поезда становился все громче и громче. К нему добавились приветственные крики и хлопки со стороны зрителей, собравшихся на платформе. Все еще чувствуя себя слегка не в своей тарелке, Миляга последовал за Паем в направлении толпы.
   Казалось, половина населения Май-Ке собралось на платформе. Большинство, однако, как он предположил, принадлежало не к потенциальным путешественникам, а скорее к зевакам, для которых поезд служил отвлечением от голода и неуслышанных молитв. Однако было и несколько семей, которые пробирались сквозь толпу с багажом, намереваясь погрузиться. Можно было только вообразить, какие лишения претерпели они для того, чтобы оплатить свое бегство из Май-Ке. Много слез пролилось, пока они обнимались с теми, кто оставался на родине. Последние в основном были людьми уже в возрасте и, судя по глубине их скорби, уже не рассчитывали встретиться со своими детьми и внуками. Поездка в Л'Имби, которая для Миляги и Пая была чем-то вроде увеселительной экскурсии, для них представлялась отъездом в страну воспоминаний.
   Кстати сказать, трудно было себе представить более живописный способ отправления в Имаджику, чем огромный локомотив, только сейчас появившийся из облака пара. О том, кто составлял чертежи этой грохочущей, сверкающей машины, было хорошо известно земному собрату – тому сорту локомотивов, которые уже исчезли на Западе, но все еще дослуживали свое в Китае или Индии. Но имитация была не настолько рабской, чтобы отбить местную страсть к украшательству: он был расписан так цветасто, что был похож на самца, отправившегося на поиски своей самки. Но под яркими красками находился механизм, который вполне мог сползти на Кингс Кросс или Мерилебоун в годы, последовавшие за Великой войной. Он тянул за собой шесть пассажирских и столько же товарных вагонов. В два последних товарных вагона было догружено стадо овец. Пай уже обследовал ряд пассажирских вагонов и теперь вернулся к Миляге.
   – Второй, – сказал он. – В том конце народу больше.
   Они сели. Сиденья внутри когда-то были обиты плюшем, но время взяло свое. Большинство из них теперь было лишено как набивки, так и подголовников, а у некоторых вообще не было спинок. Пол был пыльным, а стены, которые когда-то были украшены с тем же рвением, что и локомотив, отчаянно молили о новой покраске. Кроме них, в вагоне ехали только два человека – оба мужчины, оба отличались гротескной полнотой, и оба были одеты в сюртуки, из которых высовывались тщательно забинтованные конечности, что делало их похожими на духовных лиц, сбежавших из травматологического отделения. Черты их были очень мелкими: они сгрудились в центре их лиц, словно боялись утонуть в жиру. Оба они ели орехи, коля их в своих толстеньких кулачках и осыпая пол осколками скорлупы.
   – Булевардские братья, – сказал Пай, обращаясь к Миляге, который выбрал себе место, максимально удаленное от двух щелкунчиков.
   Пай сел напротив него через проход, поставив рядом с собой чемодан с теми скудными пожитками, которые они успели приобрести в этом Доминионе. Последовала долгая задержка, пока непокорных животных пытались кнутом и пряником загнать в вагон, который (возможно, им это тоже было известно) должен был отвезти их на бойню, а люди на платформе приступили к последним прощаниям. Но в открытые окна летели не только звуки слез и обетов. Вместе с ними внутрь проник вонючий запах животных и неискоренимые зарзи, которые, впрочем, увидев двух братьев, утратили к Миляге всякий интерес.
   Измученный часами ожидания и припадком рвоты, Миляга задремал, а вскоре и заснул, причем так глубоко, что его не разбудило даже долгожданное отправление поезда, и, когда он проснулся, двух часов путешествия уже как не бывало. Мало что изменилось за окном. Вокруг были точно такие же пространства серо-коричневой земли, как и вокруг Май-Ке, и скопления строений, построенных из глины еще в те времена, когда вокруг была вода, и едва отличимых от земли, по которой они были разбросаны там и сям. Иногда они проезжали мимо участка земли, на котором зеленела жизнь, – то ли из-за благословенного присутствия источника, то ли из-за более совершенной системы орошения. Еще реже Миляге попадались на глаза работники, гнувшие спину над уборкой урожая. Но в целом местность соответствовала предсказаниям Хэирстоун Бэнти. Она говорила, что им предстоит проехать много часов по мертвой земле, потом миновать степи, а потом пересечь три реки и оказаться в провинции Бем, главным городом которой и являлся Л'Имби. Миляга усомнился во временных границах ее предсказаний (она курила табак, который был слишком вонючим, чтобы курить его только для удовольствия, а на лице ее было нечто невиданное для этого города – улыбка), но – наркоманка она или нет – уж местность-то она знала.
   Во время путешествия мысли Миляги вновь обратились к источнику той силы, которую пробудил в нем Пай. Если, как он подозревал, мистиф действительно расшевелил какую-то доселе скрытую часть его психики и дал ему доступ к способностям, которые дремлют в любом человеке, то какого же черта он так не хотел признаться в этом? Разве не доказал Миляга в горах свое желание слить свое сознание с сознанием Пая? Или, может быть, теперь это слияние стало нежелательным для мистифа, а его нападение на платформе было способом вновь создать между ними дистанцию? Если это действительно так, то он добился, чего хотел. Они ехали весь день, ни разу не обменявшись ни единым словом.
   В полуденной жаре поезд остановился в маленьком городке и стоял до тех пор, пока не выгрузили стадо из Май-Ке. Не менее четырех разносчиков прошло через вагон во время стоянки, причем один из них продавал исключительно кондитерские изделия, среди которых Миляга отыскал разновидность медового пирожного с семенами, которое чуть было не удержало его в Аттабое. Он купил себе три штуки и съел их, запив двумя чашками сладкого кофе, купленными у другого торговца. Вскоре он почувствовал себя гораздо бодрее. Мистиф же приобрел и съел сушеную рыбу, запах которой сделал пролегшую между ними пропасть еще шире.
   Когда раздался крик, возвещавший скорое отправление, Пай неожиданно вскочил с места и ринулся к двери. У Миляги промелькнула мысль, что мистиф решил покинуть его, но выяснилось, что он просто заметил на платформе продавцов газет. Совершив свою торопливую покупку, он вскочил в поезд, когда тот уже начал двигаться. Потом он уселся рядом с остатками своего рыбного обеда, развернул газету и тут же тихо присвистнул.
   – Миляга! Посмотри-ка сюда.
   Он передал газету через проход. Заголовок передовицы был набран на языке, который Миляга не только не понимал, но даже и не узнал, но это едва ли имело значение. Расположенные под ним фотографии говорили сами за себя. На самой большой была изображена виселица с шестью телами на ней, а в углу были вставлены шесть маленьких предсмертных фотографий казненных. Среди них были Хаммеръок и Жрица Фэрроу – верховные законодатели Ванаэфа. Под этой галереей негодяев располагался тщательно выполненный рисунок с изображением Тика Ро, сумасшедшего заклинателя.
   – Итак... – сказал Миляга, – за что боролись, на то и напоролись. Это самая приятная новость, которую я узнал за много дней.
   – Нет, ты не прав, – возразил Пай.
   – Они же пытались убить нас, помнишь? – рассудительно заметил Миляга, решив не раздражаться на вздорные возражения Пая. – Если их вздернули, то я не собираюсь по ним горевать! Это из-за них я не увидел Мерроу Ти-Ти!
   – Мерроу Ти-Ти не существует.
   – Я просто пошутил, Пай, – сказал Миляга с невозмутимым лицом.
   – Прошу прощения, я что-то не уловил юмора, – сказал Пай без улыбки.
   – Их преступление... – Он остановился и, перед тем как продолжить, пересек проход и сел напротив Миляги, отобрав у него газету. – Их преступление куда более значительно, – продолжил он, понизив голос. Потом он стал читать, также тихо. – Они были казнены неделю назад за то, что совершили покушение на жизнь Автарха, когда он в сопровождении своей свиты прибыл с мирной миссией в Ванаэф...
   – Шутишь, что ли?
   – Никаких шуток. Так здесь написано.
   – Им удалось?
   – Разумеется, нет. – Пай замолчал и стал пробегать колонки глазами. Здесь говорится, что они убили бомбой трех его советников, а одиннадцать солдат получили ранения. Взрывное устройство... подожди-ка, я слегка подзабыл оммотадживакский язык... взрывное устройство было тайно пронесено Верховной Жрицей Фэрроу. Здесь написано, что они были взяты живыми, но повешены уже мертвыми, что означает, что они умерли под пыткой, но Автарх все равно решил сделать спектакль из их казни.
   – Ну и варварство, так его мать.
   – Это вполне обычное явление, в особенности, когда речь идет о политических преступлениях.
   – А что насчет Тика Ро? Почему там помещен его портрет?
   – Здесь утверждается, что он также участвовал в заговоре, но ему, по всей видимости, удалось сбежать. Проклятый болван...
   – Почему ты его так называешь?
   – Потому что он впутывается в политику, когда куда более важные вещи поставлены на карту. Это, конечно, уже не в первый раз, и, разумеется, не в последний...
   – Не понимаю, о чем ты.
   – Люди устают от ожидания и в конце концов опускаются до политики. Но это так недальновидно. Глупый пидор!
   – А ты хорошо его знаешь?
   – Кого? Тика Ро? – По безмятежным чертам Пая пробежало мгновенное сомнение. Потом он сказал: – У него есть... определенная репутация, скажем. Они его обязательно найдут. Во всех Доминионах не найдется такой канализационной трубы, где бы он смог спрятать свою голову.
   – А тебе-то какая печаль?
   – Говори потише.
   – Отвечай на вопрос, – сказал Миляга, швырнув на сиденье бывшую у него в руках книжку.
   – Он был Маэстро, Миляга. Он называл себя заклинателем, но это, в сущности, сводится к тому же: у него была сила.
   – Тогда почему же он жил посреди такой навозной кучи, как Ванаэф?
   – Не всем так важно жить в окружении женщин и роскоши, Миляга. У некоторых душ более возвышенные стремления.
   – Например?
   – Стремление к мудрости. Помнишь, почему мы отправились в это путешествие? Для того, чтобы понять. Это благородный помысел. – Он посмотрел Миляге в глаза, впервые после того происшествия на платформе. – Твой помысел, мой друг. У вас с Тиком Ро есть много общего.
   – И он знал об этом?
   – О да...
   – Это он поэтому так взбеленился, что я не сел и не вступил с ним в разговор?
   – Пожалуй, что да.
   – Проклятье!
   – Хаммеръок и Фэрроу, наверное, приняли нас за шпионов, которые прибыли, чтобы разнюхать насчет заговоров против Автарха.
   – А Тик Ро все понял.
   – Да. Когда-то он был великим человеком, Миляга. Во всяком случае... так утверждают слухи. Теперь, я думаю, он уже мертв или умирает под пыткой. А для нас это не очень хорошие новости.
   – Ты думаешь, он назовет наши имена?
   – Кто знает? У Маэстро есть способы защитить себя от страданий во время пыток, но даже самый сильный человек может сломаться, если знать, как на него надавить.
   – Ты хочешь сказать, что Автарх, возможно, уже снарядил за нами погоню?
   – Я думаю, мы уже знали бы об этом, если б это действительно было так. Мы прошли большой путь после Ванаэфа. Следы уже остыли.
   – А может быть, они не арестовали Тика? Может быть, ему все-таки удалось улизнуть?
   – Но они поймали Хаммеръока и Верховную Жрицу. Думаю, можно не сомневаться в том, что у них есть описание нашей внешности с точностью до волоска.
   Миляга откинулся на сиденье.
   – Проклятье, – сказал он. – Что-то мало у нас друзей здесь, тебе не кажется?
   – Тем больше причин для нас крепче держаться друг за друга, – ответил мистиф. Тени от проносящейся мимо бамбуковой рощи замигали у него на лице, но он продолжал неотрывно смотреть на Милягу. – Какой бы ущерб, по твоему мнению, я тебе ни принес, сейчас или в прошлом, я прошу у тебя прощения. Я никогда не желал тебе никакого зла, Миляга. Пожалуйста, поверь в это. Ни малейшего зла.
   – Я знаю, – пробормотал Миляга. – И я тоже прошу у тебя прощения, честно.
   – Так, может быть, отложим наш спор до той поры, пока из всех наших оппонентов во всей Имаджике останемся только мы сами?
   – Пожалуй, ждать придется очень долго.
   – Тем лучше для нас.
   Миляга расхохотался.
   – Согласен, – сказал он и подался вперед, беря мистифа за руку. – В конце концов, мы вдвоем повидали много удивительного, так ведь?
   – Да уж.
   – Там, в Май-Ке, я уже стал было забывать о том, сколько чудес окружает нас.
   – И нам еще многое предстоит увидеть.
   – Только обещай мне одну вещь.
   – Какую?
   – Никогда больше не ешь у меня на глазах сушеную рыбу. Это больше, чем может вынести человек.

2

   Исходя из тех восторженных описаний Л'Имби, которыми снабдила их Хэирстоун Бэнти, Миляга ожидал увидеть что-то вроде Катманду – город храмов, паломников и легко доступных наркотиков. Может быть, когда-то он и был таким, во времена давным-давно прошедшей молодости Бэнти. Но когда через несколько минут после захода солнца Миляга и Пай вышли из поезда, их встретила отнюдь не атмосфера духовного покоя. У выхода с платформы стояли солдаты – большинство из них слонялись без дела, курили и болтали, но некоторые бросали пристальные взгляды на выходящих пассажиров. Однако, к счастью, на другую сторону платформы несколькими минутами раньше прибыл другой поезд, и выход был забит пассажирами, многие из которых прижимали к груди все свое имущество. Миляге и Паю не составило труда замешаться в середину толпы, пройти незамеченными турникет и оказаться за пределами станции.
   Но на широких, освещенных фонарями улицах города также были войска, и их апатичное присутствие вызвало у Пая и Миляги не меньшую тревогу. Низшие чины носили грязно-серую форму, но офицеры были в белом, что как нельзя лучше подходило к этой субтропической ночи. Все были вооружены. Миляга старался не присматриваться ни к людям, ни к вооружению из страха привлечь к себе нежелательное внимание, но даже беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться в том, что и оружие, и запаркованные на каждой второй улице машины были изготовлены в том же устрашающем стиле, который им уже приходилось встречать в Беатриксе. Военные заправилы Изорддеррекса были явно непревзойденными мастерами по производству смерти, и их технология на несколько поколений опережала локомотив, который привез путешественников в этот город.
   Но больше всего Миляга был зачарован не танками и не пулеметами, а присутствием среди солдат неизвестного ему подвида. Пай назвал их Этаками. Они не были выше своих товарищей, но головы их составляли одну треть их роста. Их приземистые тела были гротескно широкими, для того чтобы вынести такой большой груз плоти и костей. «В них легко попасть», – заметил Миляга, но Пай прошептал, что мозги у них маленькие, черепа крепкие, а кроме того, они обладают геройской способностью переносить боль, причем доказательством последнего была удивительная коллекция синевато-багровых шрамов, которую каждый из них носил на коже, такой же белой, как и скрывавшаяся под ней кость.
   Было похоже на то, что войска находятся в городе уже не первый день, так как местные жители спокойно расхаживали по своим вечерним делам, словно военные и их смертоносная техника были самой обычной вещью. Никаких признаков братания не наблюдалось, но не было и беспокойства.
   – А куда мы пойдем теперь? – спросил Миляга у Пая, когда они выбрались из привокзальной толпы.
   – Скопик живет в северо-восточной части города, неподалеку от храмов. Он – доктор, чрезвычайно всеми почитаемый.
   – Думаешь, он все еще практикует?
   – Он не костоправ, Миляга. Он – доктор теологии. Ему нравился этот город, потому что здесь всегда была такая сонная атмосфера.
   – Теперь все изменилось.
   – Да уж конечно. Похоже на то, что город сильно разбогател.
   Признаки новообретенного благосостояния Л'Имби встречались повсюду. Это были и сверкающие здания, многие из которых выглядели так, словно краска на их дверях только что просохла, и разнообразные стили одежды, которую носили попадавшиеся им пешеходы, и большое число элегантных автомобилей на улицах. Но оставались и кое-какие признаки той культуры, которая существовала здесь до эпохи обогащения: громоздкие старые автомобили до сих пор бороздили улицы под аккомпанемент раздающихся со всех сторон гудков и проклятий, а несколько фасадов осталось от старых зданий и были встроены – зачастую довольно грубо – в более новые дома. А кроме того были и живые фасады – лица людей, среди которых шли Пай и Миляга. Местные жители отличались одной уникальной анатомической особенностью: на головах у них были небольшие кристаллические образования, желтые и фиолетовые. Иногда они имели форму гребешков или корон, а иногда просто вырастали посреди лба или были хаотично расположены вокруг рта. Насколько было известно Паю, они не имели никакой конкретной функции, но явно рассматривались как уродство утонченными модниками, которые доходили до высочайшей изобретательности в деле сокрытия своей общности с обычной деревенщиной. Некоторые из этих стиляг носили шляпы и вуали и скрывали свои кристаллы под слоем грима. Другие же удалили наросты с помощью пластической хирургии и теперь гордо расхаживали со шрамами на голове, бывшими зримым доказательством их богатства.
   – Это выглядит гротескно, – сказал Пай, когда Миляга поделился с ним своими наблюдениями. – Но вот тебе хороший пример пагубного влияния моды. Эти люди хотят выглядеть так же, как модели из паташокских журналов, а дизайнеры Паташоки всегда черпали свое вдохновение из Пятого Доминиона. Проклятые идиоты! Ты только посмотри на них! Я клянусь, что если бы мы распространили слух, что все сейчас в Париже отрезают себе правую руку, то по дороге к Скопику нам бы пришлось не раз споткнуться об отсеченные конечности.
   – А когда ты был здесь, все было не так?
   – Во всяком случае, в Л'Имби. Как я уже сказал тебе, это было место, созданное для размышлений. Но в Паташоке и тогда царило то же самое, потому что она очень близка к Пятому Доминиону, и влияние очень сильно. И всегда находилось несколько второсортных Маэстро, которые сновали туда-сюда, принося с собой стили и идеи. А некоторые из них даже умудрились делать на этом бизнес, пересекая Ин Ово каждые несколько месяцев, чтобы узнать последние новости Пятого Доминиона и продать их домам моделей, архитекторам и так далее. Какое падение! Это внушает мне крайнее отвращение.
   – Но ведь ты сам сделал то же самое, разве не так? Ты стал частью Пятого Доминиона.
   – Но только не здесь, – сказал мистиф, ударяя кулаком себя в грудь. – Моя ошибка заключалась в том, что я заблудился в Ин Ово и допустил, чтобы меня вызвали на Землю. Когда я был там, я играл в человеческие игры, но только до той степени, до которой это было необходимо.
   Непокрытые головы Пая и Миляги были лишены наростов и шрамов, поэтому, несмотря на свою мешковатую и сильно пожеванную одежду, они привлекали к себе завистливое внимание фланирующих по улицам модников. Разумеется, оно было далеко не доброжелательным. Если теория Пая верна, и Хаммеръок или Верховная Жрица Фэрроу действительно описали их заплечных дел мастерам Автарха, то плакаты с их предполагаемыми портретами вполне могли быть расклеены и на улицах Л'Имби. А в таком случае любой завистливый денди мог с легкостью избавиться от потенциальных конкурентов, шепнув пару слов на ухо любому солдату. «Не будет ли благоразумнее, – предложил Миляга, – поймать такси и продолжить путешествие в более конфиденциальной атмосфере?» Мистиф, однако, с неохотой отреагировал на это предложение, объяснив, что он не помнит адрес Скопика, и единственный способ найти его – это идти пешком, возлагая надежду на интуицию Пая. Однако они стали избегать оживленных участков улиц, где праздные посетители кафе под открытым небом наслаждались вечерним воздухом, или, что встречалось менее часто, стояли группки солдат. Хотя они и продолжали привлекать интерес и восхищение, никто не сделал попытки их остановить, и через двадцать минут они свернули с главной улицы. Через пару кварталов ухоженные здания уступили место более мрачным строениям, а расфранченные денди – более мрачным созданиям.
   – Здесь гораздо безопаснее, – сказал Миляга, что было довольно-таки парадоксальным замечанием, если принять во внимание, что улицы, по которым они сейчас шли, они инстинктивно постарались бы обойти стороной в любом из городов Пятого Доминиона. Их окружало плохо освещенное захолустье, где большинство домов впало в полное запустение. Однако свет горел за окнами даже самых ужасных развалюх, и дети играли на мрачных улицах, несмотря на довольно поздний час. Их игры приблизительно соответствовали играм детей Пятого Доминиона, но они не были заимствованы, а просто изобретены юными умами на основе тех же самых исходных материалов – мяча и биты, мела и асфальта, веревочки и считалки. Миляга почувствовал себя более спокойным, идя в их окружении и слыша их смех, который ничем не отличался от смеха земных детей.
   В конце концов обитаемые дома уступили место совершеннейшим руинам, и, судя по раздраженному настроению Пая, он утратил представление об их местонахождении. Потом, увидев в отдалении какое-то здание, он издал удовлетворенное хмыканье.
   – Вон там – Храм, – сказал он, указывая на монолит, возвышавшийся в нескольких милях от того места, где они стояли. Он был не освещен и казался заброшенным, возвышаясь в гордом одиночестве в удалении от всех прочих зданий.
   – Такой же вид открывался из окна туалета Скопика. Он рассказывал, что в теплые деньки он открывает окно, чтобы можно было одновременно испражняться и предаваться созерцанию.
   Улыбнувшись этому воспоминанию, мистиф повернулся спиной к Храму.
   – Окно туалета выходило на Храм, и между ним и домом не было больше улиц. Там был участок голой земли, на котором паломники разбивали свои палатки.
   – Значит, мы идем в правильном направлении, – сказал Миляга. – Просто надо выйти на крайнюю улицу справа.
   – Логично, – сказал Пай. – А я уж было засомневался в своей памяти.
   Поиски их подходили к концу. Через два квартала выложенные булыжником улицы заканчивались.
   – Здесь, – сказал Пай. Никакого торжества в его голосе не было, что вряд ли могло удивить кого-нибудь, учитывая, какой унылый вид открылся перед ними. Если великолепие улиц, по которым они прошли, было разрушено временем, то эта, последняя, улица подверглась более систематическому нападению. В нескольких домах горели костры. Остальные выглядели так, словно их использовали в качестве целей на учениях бронетанковых войск.
   – Кто-то побывал здесь до нас, – сказал Миляга.
   – Похоже на то, – ответил Пай. – Не беспокойся, наши поиски не зашли в тупик. Он обязательно оставил нам послание.
   Миляга не стал отпускать замечаний по поводу того, насколько маловероятной представляется ему эта мысль, и пошел вслед за мистифом по улице, пока тот не остановился у здания, которое, хотя и не было превращено в груду обгорелых кирпичей, было готово рухнуть в любую секунду. Огонь выел его глаза, и от когда-то роскошной двери осталось несколько наполовину сгнивших досок. Освещено это унылое зрелище было не светом фонарей (таковые на улице отсутствовали), а россыпью звезд.
   – Тебе лучше оставаться здесь, – сказал Пай-о-па. – Скопик мог оставить это место под охраной.
   – Какой, например?
   – Не один Незримый умеет расставлять стражников, – ответил Пай. – Прошу тебя, Миляга... мне будет спокойнее, если я займусь этим в одиночку.
   Миляга пожал плечами.
   – Делай, как тебе заблагорассудится, – сказал он. И потом, после некоторой паузы: – Впрочем, ты всегда так и поступаешь.
   Он наблюдал, как Пай взошел по заваленным хламом ступенькам, выломал в двери несколько досок и скользнул внутрь. Вместо того, чтобы дожидаться его у порога, Миляга пошел по улице, желая еще раз взглянуть на Храм и размышляя о том, что этот Доминион, как и Четвертый, преподнес немало сюрпризов не только ему, но и Паю. Безопасное прибежище Ванаэфа чуть было не стало местом их казни, в то время как угрожающие горы стали местом их воскрешения. А теперь Л'Имби, бывший когда-то приютом размышлений, предстал перед ними городом кричащей безвкусицы, соседствующей с руинами. Что же последует вслед за этим? Не обнаружат ли они, оказавшись в Изорддеррексе, что он с негодованием сбросил с себя репутацию Вавилона Имаджики и превратился в Новый Иерусалим?
   Он устремил взгляд на окутанный сумерками Храм, и мысли его вновь обратились к вопросу, который несколько раз занимал его во время их путешествия по Третьему Доминиону: как лучше всего подойти к задаче составления карты Доминионов, чтобы, когда он наконец возвратится в Пятый Доминион, он смог бы дать своим друзьям хоть какое-то представление о местной географии? Они путешествовали по самым разным дорогам – начиная с Паташокского шоссе и кончая залитыми грязью грунтовыми маршрутами, ведущими от Хаппи к Май-Ке; они прошли зеленеющие долины и побывали на таких высотах, где не рос даже самый морозоустойчивый мох; они познали роскошь автомобилей и надежность доки; они потели, замерзали и переходили границу между явью и сном, словно поэты, направляющиеся в страну фантазии, сомневаясь в надежности своих чувств и в самих себе. Все это необходимо было отобразить: дороги, города, хребты и долины, – все это надо было представить в двух измерениях, чтобы размышлять потом над этим на досуге. «Со временем я займусь этим, – сказал он себе, вновь откладывая на будущее решение этой проблемы, – со временем».