Баркер Клайв. Имаджика

   Миляга проследил за взглядом Афанасия и на верхних ветках увидел целые грозди фруктов, созревших под жаркими лучами Кометы. Внешне они напоминали мандарины, но были полосатыми.
   – Боюсь, что ничем не смогу тебе помочь, – сказал Миляга. – Во мне слишком мало материи, чтобы я мог за них ухватиться. А стрясти ты их не можешь?
   – Да я пробовал. Ну ладно. У нас есть дела и поважнее моего голода...
   – Для начала забинтовать твои раны, – сказал Миляга. – Я не хочу, чтобы ты истек кровью до начала Примирения.
   – Ты имеешь в виду эти? – спросил Афанасий, опуская взгляд на свои руки. – Да нет, кровь течет и останавливается сама, когда захочет. Я уже к этому привык.
   – Ладно, тогда нам надо найти тебе что-нибудь поесть. Ты не заглядывал в дома?
   – Я не вор.
   – Не думаю, чтобы кто-нибудь вернулся сюда, Афанасий. Давай найдем тебе какое-нибудь пропитание, пока ты не околел с голоду.
   Они подошли к ближайшему дому, и после нескольких ободряющих наставлений Миляги, который был немало удивлен такой щепетильностью, Афанасий вышиб дверь ударом ноги. Дом либо стал жертвой мародеров, либо был покинут хозяевами в большой спешке, но кухня была не тронута, и там нашлось немало съестного. Афанасий приготовил себе сэндвич, запачкав кровью хлеб.
   – Меня одолел такой голод, – сказал он. – Я полагаю, ты постился, не так ли?
   – Нет. А что, надо было?
   – Каждый решает по-своему, – ответил Афанасий. – У каждого – своя дорога на Небеса. Я, к примеру, знал человека, который мог молиться, только примотав к чреслам целое гнездо зарзи.
   Миляга поморщился.
   – Это не религия, это какой-то мазохизм.
   – А мазохизм, по-твоему, не религия? – спросил Афанасий. – Ты меня удивляешь.
   Миляга был поражен, убедившись, что Афанасий обладает определенными способностями к остроумию, и обнаружил, что стал относиться к нему куда теплее, чем до этого разговора. Возможно, в конце концов они и сумеют поладить, но любое примирение будет иметь поверхностный характер, если не состоится разговора о Просвете и о том, что там произошло.
   – Я должен попросить у тебя прощения, – оказал Миляга.
   – Вот как?
   – За то, что произошло в лагере. Ты потерял множество своих людей, и все это из-за меня.
   – Сомневаюсь, что события могли развиваться как-то иначе, – сказал Афанасий. – Никто из нас не знал природы тех сил, с которыми мы столкнулись.
   – Не уверен, что знаю ее сейчас.
   Лицо Афанасия помрачнело.
   – Мистиф причинил много несчастий, послав к тебе свое привидение.
   – Это было не привидение.
   – Так или иначе, это потребовало от него колоссального усилия воли. Я уверен, что Пай-о-па знал о том, чем это грозит ему самому и моим людям.
   – Он никогда никому не хотел зла.
   – Так какая же цель толкнула его на этот поступок?
   – Он хотел увериться в том, что я понял свое предназначение.
   – Это недостаточная причина, – сказал Афанасий.
   – Это единственная причина, которую я знаю, – ответил Миляга, умолчав о другой части послания Пая, которая была связана с Сартори. У Афанасия все равно нет ключа к этой разгадке, так зачем же его понапрасну беспокоить?
   – У меня такое впечатление, что происходит что-то, чего мы не понимаем, – сказал Афанасий. – Ты видел воду?
   – Да.
   – И тебя это не беспокоит? Миляга, здесь трудятся какие-то другие силы, помимо нас. Может быть, мы должны найти их, спросить у них совета?
   – Какие силы ты имеешь в виду? Других Маэстро?
   – Нет. Я имею в виду Мадонну. Мне кажется, что она может быть здесь, в Изорддеррексе.
   – Но ты не уверен.
   – Но что-то же двигает эти воды?
   – Если б она была здесь, неужели ты не знал бы об этом? Ведь ты был одним из ее верховных священнослужителей.
   – Никогда я им не был. Мы молились у Просвета, потому что там было совершено преступление. С этого места в Первый Доминион была похищена женщина.
   Флоккус Дадо рассказал Миляге эту историю, когда они ехали по пустыне, но потом произошло столько волнующих и тревожных событий, что он забыл о ней, а ведь это, без сомнения, была история его матери.
   – Ее звали Целестина, не так ли?
   – Откуда тебе это известно?
   – Я встречался с ней. Она все еще жива и сейчас находится в Пятом Доминионе.
   Афанасий прищурился, словно для того, чтобы навострить свой взгляд и пригвоздить эту ложь к позорному столбу. Но через несколько секунд улыбка тронула его губы.
   – Стало быть, ты поддерживаешь отношения со святыми женщинами, – сказал он. – Значит, для тебя еще есть надежда.
   – Ты сможешь сам встретиться с ней, когда все завершится.
   – Я очень хотел бы.
   – Но сейчас мы должны строго придерживаться нашего курса. Никаких отклонений быть не должно. Ты понимаешь? Мы сможем отправиться на поиски Мадонны, когда Примирение закончится, но не раньше.
   – Я чувствую себя таким уязвимым, – сказал Афанасий.
   – Мы все себя так чувствуем. Это неизбежно. Но существует кое-что еще более неизбежное.
   – Что же?
   – Целостность, – сказал Миляга. – Мир будет исцелен, и это куда более неизбежно, чем грех, смерть или темнота.
   – Хорошо сказано, – ответил Афанасий. – Кто тебя этому научил?
   – Ты еще спрашиваешь – ты ведь обвенчал меня с ним.
   – А-а-а, – он улыбнулся. – Тогда позволь тебе напомнить, для чего мужчина женится. Чтобы обрести целостность в своем союзе с женщиной.
   – Может быть, кто-то другой, но не я, – сказал Миляга.
   – Разве мистиф для тебя не был женщиной?
   – Иногда...
   – А в другое время?
   – Ни мужчиной, ни женщиной. Блаженством.
   Афанасий, похоже, был крайне обескуражен.
   – Это кажется мне нечестивым, – сказал он.
   Миляга никогда не рассматривал свою связь с мистифом с точки зрения религиозной морали, да и сейчас не собирался взваливать на себя ношу подобных сомнений. Пай был его учителем, его другом и его возлюбленным, а кроме того был беззаветно предан Примирению с самого начала. Миляга не мог поверить, что его Отец допустил бы подобный союз, не будь он святым и благословенным.
   – По-моему, лучше нам оставить эту тему, – сказал он Афанасию. – А иначе мы опять вцепимся друг другу в глотки, чего лично мне крайне не хотелось бы.
   – Мне тоже, – ответил Афанасий. – Больше не будем это обсуждать. Скажи, куда ты отправишься дальше?
   – К Просвету.
   – А кто из членов Синода будет там?
   – Чика Джекин.
   – Ага, так ты выбрал его?
   – Ты его знаешь?
   – Не очень хорошо. Мне было известно, что он пришел к Просвету гораздо раньше меня. Собственно говоря, вряд ли вообще кто-нибудь знает, сколько лет он там провел. Странный он человек.
   – Если бы это было основанием для вывода о профнепригодности, – заметил Миляга, – тогда мы бы оба остались без работы.
   – Согласен, что ж.
   После этого Миляга высказал Афанасию все свои наилучшие пожелания, и они расстались – с учтивостью, если не с симпатией. Миляга подумал о пустыне за пределами Изорддеррекса, и Эвретемекская кухня скрылась из виду, через несколько секунд уступив место огромной стене Просвета, возвышавшейся из тумана, в котором он надеялся отыскать последнего члена Синода.

4

   По дороге потоки продолжали сливаться друг с другом, и вскоре женщины шли уже по берегу настоящей реки, которая была слишком широкой, чтобы перепрыгнуть через нее, и слишком бурной, чтобы перейти ее вброд. Никакие берега, кроме сточных канав, не сдерживали эти воды, но та же сила, что влекла их к вершине холма, не давала им растечься в разные стороны. Река взбиралась вверх, словно животное, чья шкура постоянно росла, чтобы дать приют силе, которая вливалась в нее с каждым новым притоком. К настоящему моменту цель ее не вызывала никаких сомнений. На вершине холма было расположено только одно здание – дворец Автарха, и если только бездна не собиралась разверзнуться посреди улицы и поглотить эти воды, они неизбежно должны были привести их к воротам крепости.
   У Юдит были разные воспоминания о дворце. Некоторые, подобно видению Башни Оси и расположенной под нею комнаты, в которую стекали подслушанные молитвы, внушали тревогу и страх. Другие же были исполнены нежной эротики: она дремала в постели Кезуар под пение Конкуписцентии, а любовник, который показался ей слишком совершенным, чтобы быть реальным, покрывал поцелуями ее тело. Конечно, его уже нет там, но она вернется в построенный им лабиринт, ныне обращенный на службу совсем другим силам, неся с собой не только его запах (от тебя воняет соитием, – сказала Целестина), но и плод их любви. Ее надежды на откровения Целестины, без сомнения, были разбиты именно из-за этого. Даже после отповеди Тэя и увещеваний Клема эта женщина все равно продолжала обращаться с ней, как с парией. А если она, лишь раз соприкоснувшаяся с божеством, учуяла Сартори в запахе ее кожи, то Тишалулле наверняка не только почувствует тот же запах, но и догадается о ребенке. В ответ на возможные вопросы и обвинения Юдит решила говорить только правду. У нее были свои причины для каждого ее поступка, и она не собирается подыскивать для них фальшивые оправдания. К алтарю Богинь она приблизится не только со смирением, но и с чувством собственного достоинства.
   Вдали показались ворота. Белый, ревущий поток устремлялся в их направлении. То ли его натиск, то ли недавнее революционное насилие снесли обе створки с петель, и вода исступленно рвалась в проем.
   – Как мы попадем внутрь? – закричала Хои-Поллои, голос которой был едва слышен за ревом потока.
   – Здесь не так глубоко, – крикнула в ответ Юдит. – Мы сможем перейти вброд, если пойдем вместе. Давай, берись за мою руку.
   Не дав ей времени возразить или уклониться, Юдит крепко сжала запястье Хои-Поллои и шагнула в реку. Как она и предполагала, здесь было не очень глубоко. Пенистая поверхность потока доходила им только до середины бедер. Но мощь его была велика, и им приходилось двигаться с крайней осторожностью. Вода бесновалась вокруг так, что Юдит даже не видела той суши, к которой они направлялись под ее руководством. Сквозь подошвы она чувствовала, как река размывает мостовую, в считанные минуты дробя камни, на которых бесконечные вереницы солдат, рабов и кающихся не смогли оставить особых отпечатков за последние два столетия. Но не только эта опасность угрожала им потерей равновесия. Груз плывущих по реке даров, прошений и мусора, собранный пятью или шестью ручьями в нижних Кеспаратах, значительно потяжелел. Обломки дерева бились об их поджилки и голени, обрывки ткани облепляли им колени. Но Юдит крепко держалась на ногах и двигалась вперед твердым шагом, время от времени оборачиваясь к Хои-Поллои, чтобы успокоить ее и дать ей понять взглядом или улыбкой, что, несмотря на все неудобства, никакой серьезной опасности им не угрожает. Ворота они миновали благополучно.
   Оказавшись на территории дворца, река не собиралась успокаиваться. Напротив, она, похоже, обретала новый импульс, и чем выше взбирались ее воды по внутренним дворикам, тем выше взлетала над ними неистовая пена. Лучи Кометы проникали сюда в куда большем изобилии, чем в нижние Кеспараты, и их свет, отражаясь от поверхности воды отбрасывал серебряную филигрань бликов на безрадостные каменные стены. Отвлеченная красотой этого зрелища, Юдит немедленно потеряла опору и упала, увлекая за собой Хои-Поллои. Хотя им и не угрожала опасность утонуть, мощь потока неудержимо влекла их вперед. Хои-Поллои, весившая значительно меньше, вскоре оказалась впереди. Их попытки остановиться были обречены на неудачу из-за водоворотов и встречных течений, которые порождались их же собственными усилиями, и лишь по чистой случайности Хои-Поллои, брошенная на плотину мусора, частично перегородившую поток, сумела упереться в скопившуюся массу обломков и встать на колени. Вода яростно разбивалась о ее тело, не желая отпускать свою жертву, но ей удалось удержаться, и когда Юдит поднесло к этому месту, Хои-Поллои уже поднялась на ноги.
   – Давай сюда руку! – закричала она, возвращая полученное несколько минут назад приглашение.
   Юдит потянулась к ней, разворачиваясь, чтобы уцепиться за ее пальцы. Но у реки были свои планы. В тот момент, когда их разделяло не более нескольких дюймов, поток закрутил ее в водовороте и унес прочь. Его хватка оказалась настолько мощной, что у нее перехватило дыхание, и она не смогла даже прокричать Хои-Поллои что-нибудь ободряющее. Поток пронес ее тело под монолитной аркой, и оно скрылось из виду.
   Но с какой бы яростью ни швыряли ее воды, продолжая свой бег по крытым галереям и колоннадам, она не испытывала страха, совсем наоборот. Их радостное возбуждение оказалось заразительным. Теперь и в нее вселилась воля, которая влекла их вперед, и она с радостью готова была предстать перед тем, кто вызвал их и кто, без сомнения, был также их источником. А уж как отнесется к ней эта повелительница – будь то Тишалулле, Джокалайлау или какая-то другая Богиня, выбравшая дворец местом своего сегодняшнего пребывания, – сочтет ли ее просителем или просто очередным куском мусора, станет ясно только в конце путешествия.

5

   Если Изорддеррекс превратился в праздник сверкающих мелочей – каждый оттенок цвета пел, каждый пузырек воздуха в его водах мерцал, как чистейший хрусталь, – то на Просвет опустилась атмосфера тягостной неопределенности. В воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, который мог бы хоть немного рассеять тяжелый туман, окутавший упавшие палатки и мертвецов, завернутых в саван, но не погребенных, да и лучи Кометы не могли проникнуть через более высокие слои тумана, из-за которых свет ее казался тусклым и сумеречным. Слева от призрака Миляги смутно виднелось кольцо Мадонн, в котором нашли пристанище Афанасий и его апостолы. Но человека, для встречи с которым он появился здесь, там не оказалось. Не было видно его и справа, где туман был таким густым, что все, находившееся дальше восьми-десяти ярдов, тонуло в непроницаемой пелене. Однако он все-таки направился туда, решив не выкрикивать имя Чики Джекина, пусть даже это и могло ускорить поиски. Заговор мрачных, угнетающих сил довлел над пейзажем, и он не хотел привлекать их внимание своими криками. В молчании он шел вперед, едва раздвигая туман своим бесплотным телом и не оставляя следов на влажной земле. Здесь он куда больше ощущал себя призраком, чем в тех местах, где прошли остальные встречи. Этот пейзаж – притихший, но исполненный присутствия незримых сил – был предназначен как раз для таких душ.
   Ему не пришлось долго бродить вслепую. Через какое-то время туман начал рассеиваться, и сквозь его клочья он заметил Чику Джекина. Среди обломков он отыскал себе стул и небольшой столик и теперь был занят раскладыванием пасьянса, сидя спиной к великой стене Первого Доминиона и ведя яростную беседу с самим собой. Все мы чокнутые, – подумал Миляга, застав его за этим странным занятием. – Тик Ро сходит с ума по горчице; Скопик делает первые шаги на поприще пироманьяка; Афанасий готовит своими пробитыми руками кровавые сэндвичи; а теперь вот Чика Джекин разговаривает сам с собой, словно страдающая неврозом обезьянка. Все чокнутые, все до одного. А из них он, Миляга, пожалуй, самый чокнутый – любовник существа, отрицающего половые различия, и создатель человека, уничтожившего целые нации. Единственная здоровая сущность в его душе, пылающая, словно ослепительно яркий маяк, – это миссия Примирителя, вложенная в него Богом.
   – Джекин?
   Чика оторвался от карт с немного виноватым видом.
   – О, Маэстро, вы здесь.
   – Ты хочешь сказать, что ты меня не ждал?
   – Но не так рано. Нам уже пора отправляться в Ану?
   – Пока нет. Я пришел проверить, готов ли ты.
   – Я готов, Маэстро. Честное слово.
   – Ты выигрывал?
   – Я играл с самим собой.
   – Но это не значит, что ты не мог выиграть.
   – Да? Да. Вы правы. Что ж, значит, я выигрывал.
   Он встал из-за стола и снял очки.
   – Что-нибудь появлялось из Просвета, пока ты ждал?
   – Нет, никто не выходил. Вообще-то говоря, вы – первый, чей голос я слышу с тех пор, как Афанасий ушел.
   – Он теперь тоже член Синода, – сказал Миляга. – Скопик ввел его в наш состав, чтобы он представлял Второй Доминион.
   – Что случилось с Эвретемеком? Надеюсь, он не был убит?
   – Умер от старости.
   – А Афанасий справится с задачей? – спросил Джекин, но потом решил, что вопрос его выходит за рамки дозволенного, и сказал: – Простите меня, у меня нет никакого права подвергать сомнению ваш выбор.
   – У тебя есть такое право, – сказал Миляга. – Мы должны быть полностью уверены друг в друге.
   – Если вы доверяете Афанасию, то я тоже буду ему доверять, – просто сказал Джекин.
   – Значит, все мы готовы.
   – Я хотел бы сделать одно сообщение, если вы мне позволите.
   – Какое?
   – Я сказал, что никто не выходил из Просвета, и это правда...
   – Но кто-то входил?
   – Да. Прошлой ночью я спал здесь под столом... – Он указал на свое ложе из одеял и камней. – ...и проснулся, продрогнув до костей. Сначала я никак не мог сообразить, сплю ли я или нет, и поднялся не сразу. Но когда поднялся, увидел, как из тумана выходят фигуры. Их были дюжины.
   – Кто это были?
   – Нуллианаки, – ответил Джекин. – Вы их знаете?
   – Конечно.
   – Я насчитал по меньшей мере пятьдесят, а это только те, что попались мне на глаза.
   – Они угрожали тебе?
   – По-моему, они вообще меня не заметили. Глаза их были прикованы к их цели...
   – К Просвету?
   – Да. Но перед тем, как отправиться туда, они разделись, развели костры и сожгли всю свою одежду и все вещи, которые были у них с собой.
   – И все так делали?
   – Все, кого я видел. Это было что-то необычайное.
   – Ты можешь показать мне костры?
   – Запросто, – сказал Джекин и повел за собой Милягу, не переставая разговаривать. – Я никогда раньше не видел живого Нуллианака, но, конечно, я слышал разные истории.
   – Они редкостные сволочи, – сказал Миляга. – Несколько месяцев назад я убил одного в Ванаэфе, а потом в Изорддеррексе я встретился с одним из его братьев, и он убил девочку, которую я знал.
   – Я слышал, что они любят невинность. Для них это пища и питье. Кроме того, я знаю, что они все в родстве друг с другом, хотя никто никогда не видел Нуллианака женского пола. Кое-кто даже говорит, что таких вообще нет.
   – Ты немало о них знаешь, как я погляжу.
   – Ну, я много читал, – сказал Джекин, взглянув на Милягу. – Но вы ведь знаете как говорят: не изучай ничего, кроме того...
   – ...что в глубине души уже знаешь.
   – Точно.
   Услышав это изречение из уст Чики, Миляга посмотрел на него с новым интересом. Неужели это такой распространенный афоризм, что каждый студент знает его наизусть, или Чика понимает значение этих слов? Миляга остановился, и Джекин остановился рядом с ним. На устах у него появилась почти лукавая улыбка. Теперь Миляга превратился в студента, штудирующего текст, роль которого играло лицо Чики. Прочтя его, он убедился в справедливости только что произнесенного афоризма.
   – Господи ты Боже мой... – сказал он. – Люциус?
   – Да, Маэстро. Это я.
   – Люциус! Люциус!
   Конечно, годы взяли свое, но не так уж он и изменился. Лицо стоящего перед ним человека уже не принадлежало тому пылкому ученику, которого он отослал с Гамут-стрит двести лет назад, но состарилось оно едва ли на одну десятую этого срока.
   – Это просто невероятно, – сказал Миляга.
   – А я думал, может, вы поняли, кто я такой, и просто играете со мной в игру.
   – Как же я мог узнать тебя?
   – Неужели я так изменился? – слегка обескураженно спросил Люциус. – Мне потребовалось двадцать три года, чтобы научиться заклинанию, которое останавливает старение, но я-то думал, что мне удалось удержать последние остатки своей молодости. Небольшая уступка тщеславию. Простите меня.
   – Когда ты пришел сюда?
   – Кажется, что это было целую жизнь назад, да наверное, так оно и есть. Сначала я странствовал по Доминионам, поступая в ученики то к одному магу, то к другому, но ни один из них меня не удовлетворял. Я сравнивал их с вами, вы же понимаете, и, разумеется, никто этого сравнения не выдерживал.
   – Я был паршивым учителем, – сказал Миляга.
   – Я бы не сказал. Вы научили меня основам, и я жил, храня их в душе, и процветал. Может быть, и не с точки зрения мира, но тем не менее.
   – Единственный урок я тебе дал на лестнице. Помнишь, в ту последнюю ночь?
   – Конечно, я помню. Законы обучения, поклонения и страха. Это было чудесно.
   – Но их придумал не я, Люциус. Меня научил мистиф, а я просто передал их дальше.
   – Так разве не в этом состоит ремесло учителя?
   – Мне кажется, великие учителя очищают мудрость, делают ее более тонкой, а не просто повторяют. Я же ничего подобного не делал. Наверное, каждое слово и казалось совершенным именно потому, что я ничего не изменил.
   – Стало быть, мой идол был колоссом на глиняных ногах?
   – Боюсь, что да.
   – А вы думаете, я этого не знал? Я видел, что случилось в Убежище. Я видел, как вы потерпели неудачу, и именно поэтому я и ждал вас здесь.
   – Не понимаю.
   – Я знал, что вы не смиритесь с поражением. Вы будете выжидать и строить планы, и однажды, пусть даже должна пройти тысяча лет, вы вернетесь, чтобы попытаться снова.
   – Как-нибудь я тебе расскажу, как это все произошло на самом деле, и ты подрастеряешь свой пыл.
   – Какая разница, как это произошло. Главное – вы здесь, – сказал Люциус. – И моя мечта наконец-то сбывается.
   – Какая мечта?
   – Работать вместе с вами. Соединиться над Аной, как равный с равным, Маэстро с Маэстро. – Он улыбнулся. – Сегодня великий день, – сказал он. – Еще немного, и я просто умру от счастья. Ага, смотрите, Маэстро! – Он остановился и указал на землю в нескольких ярдах от них. – Вот один из костров Нуллианаков.
   Пепел уже развеяло, но среди углей виднелись обрывки одежды. Миляга подошел поближе.
   – Люциус, я недостаточно материален, чтобы копаться в этом соре. Ты не окажешь мне эту услугу?
   Люциус послушно нагнулся и вытащил из-под углей то, что осталось от нуллианакских одеяний. Это были обгорелые обрывки костюмов, балахонов и плащей самых разнообразных фасонов. Некоторые были украшены тонкой вышивкой по паташокской моде, другие были кусками самой обычной дерюги. Иногда попадались обрывки с медалями – судя по всему, остатки военной формы.
   – Похоже, они пришли со всей Имаджики, – сказал Миляга.
   – Их вызвали, – сказал Люциус в ответ.
   – Логичное предположение.
   – Но зачем?
   Миляга задумался на мгновение.
   – По-моему, Незримый запихнул их в свою печь, Люциус. Он сжег их.
   – Стало быть, Он очищает Доминион от скверны?
   – Да, именно так. И Нуллианаки знали об этом. Поэтому они и сбросили с себя всю одежду, словно кающиеся грешники, ведь они знали, что идут на свой суд.
   – Вот видите, – сказал Люциус, – сколько у вас своей мудрости.
   – Когда я уйду, ты сможешь сжечь весь оставшийся мусор?
   – Конечно.
   – Он хочет, чтобы мы очистили это место.
   – Я могу начать прямо сейчас.
   – А я вернусь в Пятый Доминион и закончу свои приготовления.
   – Убежище все еще стоит?
   – Да. Но я буду свершать ритуал не там. Я вернулся на Гамут-стрит.
   – Прекрасный был дом.
   – Он и сейчас по-своему прекрасен. Я видел тебя там на лестнице всего лишь несколько ночей назад.
   – Дух там, а плоть здесь. Что может быть прекраснее?
   – Слиться плотью и духом со всем Творением, – ответил Миляга.
   – Да, вы правы.
   – И это произойдет. Все – Едино, Люциус.
   – Я не забыл этот урок.
   – Хорошо.
   – Но могу я попросить вас кое о чем?
   – Да?
   – Называйте меня, пожалуйста, Чикой Джекином. Я утратил очарование молодости, так что можно распроститься и с именем.
   – Хорошо, Маэстро Джекин.
   – Спасибо.
   – Увидимся через несколько часов, – сказал Миляга и с этими словами сконцентрировался на своем возвращении.
   На этот раз ни сентиментальные воспоминания, ни другие посторонние мысли не сбили его с курса, и со скоростью мысли он полетел назад – над Изорддеррексом, вдоль Постного Пути, над Колыбелью и погруженными во мрак высотами Джокалайлау, – пролетел над холмом Липпер Байак и Паташокой (в ворота которой ему еще предстояло войти) и в конце концов вернулся в Пятый Доминион, в дом на Гамут-стрит.
   За окном был день, а в дверях стоял Клем, терпеливо ожидая возвращения Маэстро. Заметив первые признаки жизни на лице Миляги, он тут же заговорил, словно сообщение его не терпело и секундного отлагательства.
   – Понедельник вернулся, – сказал он.
   Миляга потянулся и зевнул. Шея и поясница побаливали, а мочевой пузырь был готов разорваться, но кишечник, вопреки мрачным предсказаниям Тика Ро, сохранил свое содержимое при себе.
   – Хорошо, – сказал он. Поднявшись, он проковылял к каминной полке и, ухватившись за нее, принялся разминать онемевшие ноги. – Он привез камни?
   – Да, привез. Но он вернулся один, без Юдит.
   – Куда она, черт возьми, подевалась?
   – Мне он не говорит. Она просила его передать тебе какое-то послание, и он сказал, что оно предназначается для тебя одного. Позвать его? Он внизу, завтракает.
   – Хорошо, пришли его ко мне, пожалуйста. Да, и если можешь, притащи мне чего-нибудь поесть. Только, Бога ради, не сосиски.
   Клем отправился вниз, а Миляга подошел к окну и распахнул его настежь. Последнее утро, которое Пятый Доминион встречал непримиренным, было в самом разгаре. Листья на ближайшем дереве уже успели поникнуть от жары. Услышав, как Понедельник шумно ринулся вверх по лестнице, Миляга обернулся, чтобы встретить вестника. Вестник появился с недоеденным гамбургером в одной руке и недокуренной сигаретой – в другой.