Страница:
Чемпосов достал чистый лист бумаги, крупными буквами вывел на нём «Добровольцы», провёл под заголовком жирную черту и покосился на старика Никуса, в важной сосредоточенности сидевшего рядом. Тот принял этот взгляд за понукание и беспокойно завозился на стуле.
— Давайте, давайте…
— Торопит нас Никус! — заметил кто-то с издёвкой. — Раз ему не терпится, пусть записывается. До Якутска на одной ноге он быстро доскачет!
Кое-где сдержанно засмеялись, засмеялся, выставив два, как заячьи резцы, зуба, и сам Никус. Постучав карандашом об стол, Чемпосов спросил:
— Я рассказывал, за что воюет дружина генерала Пепеляева. Все поняли?
— Поняли! Очень даже… — ответили ему.
— Знаете, какая это большая честь — вступить в дружину солдатом?
— Знаем! Знаем, как же…
— Кто записывается?
Люди молчали, сутулясь и опуская головы.
— Так есть кто-нибудь или нет?
Чемпосов начал выходить из себя: о необходимости наибольшего числа добровольцев из среды якутов командующий не уставал подчёркивать при каждом удобном случае, поэтому вернуться с пустыми руками было никак нельзя. Сарбалахов вчера ему посоветовал наобещать с три короба, будто бы они добровольцу выдают сколько угодно мануфактуры, табаку, крупчатой муки и другого, но у него язык не поворачивался в один приём высказать столько лжи.
— Так что же будем делать? Генерала позвали, а когда он появился, показываем ему спину?
— Что ты, право… — старик с повязкой опять задиристо выставил челюсть вперёд. — Чего ты пристал к нам: «звали». Не звали мы его, сказано тебе! Приставай к тем, кто звал!
«Чёртов старик! Выискался, въедливый такой, на мою голову!» — про себя выругался Чемпосов.
— Ну тогда кто может выделить коня? Поясняю вторично: кто сейчас отдаст одного коня, после войны получит двух.
Опять нависла гнетущая тишина. Обе стороны замолчали, как бы негласно состязаясь в выдержке.
— Аю-айа!.. Замучила, прямо смерть! — Схватившись за поясницу, встал сиплоголосый старик. — Ты бы, брат, и сам подумал: откуда у нас лишние кони? Лишних не имеется! Эх, занемела окончательно поясница…
— Так кто выделяет коня? — Чемпосов обвёл взглядом всех, ни к кому в отдельности не адресуясь.
— Нет таких. Не-ет! Закончим!
Даже не спросив насчёт пожертвования продовольствия и одежды, Чемпосов скомкал свой чистый лист с единственным словом «Добровольцы» и засунул его в карман. Облегчённо гомоня, все повалили во двор. «Некоторые, должно, приехали на конях. Отобрать!» — подумал раздосадованный Чемпосов.
— Берите ружья и выходите! — шёпотом сказал он своим.
Живо выскочив за дверь, тут же увидели, как двое пошли к опушке за сеновал.
— За ними! — велел Чемпосов.
Нагнали тех за сеновалом сразу же, возле запряжённого в сани коня.
— Чей конь?
— Мой, — робко ответил хозяин коня, худой, болезненного вида, хотя и молодой мужчина, в старом зипуне, туго подпоясанном.
— Коня твоего я забираю для нужд дружины, — заявил Чемпосов. — Иди, Лэкес, привяжи этого коня к своему. Ну, нохо!
Онемев от неожиданности, мужичонка в зипуне пошёл было следом за Лэкесом, но вдруг повернулся к Чемпосову.
— Что же это? — выдавил он из себя, в замешательстве топчась на одном месте.
— Конь хромает на одну ногу, потому и оставлен в прошлых наборах, — подойдя, объяснил другой, немолодой уже мужчина. — У этого человека большая семья. Кормится он только охотой, и без коня ему нельзя. Хворый. Пешком далеко идти, что-нибудь на себе нести — не в состоянии, лишиться коня — погибель…
— Ничего, что конь хромой, будет в обозе, — не глядя ни на кого, хмуро ответил Чемпосов. — А ты не заступайся! Не заговаривай зубы! Адвокат… Пошевеливайся. Лэкес!
Видя, что уводят его коня, мужичонка в зипуне тихо простонал: «О, горе!» — и, шагнув вдогонку за конём, опёрся рукой о дерево. Слёзы потекли по глубоким морщинам его исхудалых щёк.
— Птенчикам моим, знать, суждено с голоду умереть…
— Стой! Вернись!.. — внезапно обернувшись в сторону Лэкеса, закричал Чемпосов. — Поставь обратно!
— Коня? — не смея поверить, переспросил Лэкес.
Не ответив, Чемпосов пошёл к дому. Вид у него был подавленный. А Лэкес охотно повернул коня и привёл на старое место.
— Пусть Байанайтебя не обделит! — сказал он мужичонке и, подпрыгивая, помчался к сугулану.
Поехали назад не отобедав.
— Когда я привёл коня и привязал на старое место, хозяин уж был рад — не знаю, как сказать! — улыбаясь до ушей, Лэкес повернулся к спутникам.
Чемпосов только крякнул, кутаясь в воротник дохи. Довольно долго ехали молча. Кончился алас, дорога ушла в лес.
— Ты сегодня за кого агитировал: за Пепеляева или за красных? — хмуро спросил наконец Чемпосов.
— Было велено рассказать, как и почему я перешёл, вот и рассказал.
Чемпосов обернулся и глянул ему прямо в лицо:
— Хочешь сказаться дураком? Только, кажется, ты не так уж глуп. Не поймёшь, какая у тебя подкладка…
— Какая ещё подкладка?
Чемпосов опять ушёл в воротник дохи. Завечерело, лес становился всё сумрачней.
— Есть хочется. Давайте куда-нито завернём, — предложил Лэкес.
Ни слова в ответ.
У Томмота из головы не шёл испытующий взгляд Чемпосова. Эх, дал он сегодня маху: о некоторых вещах надо было промолчать, о съезде Советов, к примеру, не стоило рассказывать, вдруг этого чёрта угораздит доложить начальству? Хотя, в сущности, что за беда? Меня спросили, я и рассказал. Судя по всему, Чемпосов не двоедушен. У доносчика на лице всегда что-нибудь этакое… Даже в детстве ябеду все безошибочно определяли по лицу. И всё-таки нет уверенности, что не донесёт. Тем более приехали без добровольцев, без подвод и без коней — пустые… Но если он заметил, что я говорю не так, почему тотчас же не одёрнул? Донесёт, могут и к нему придраться…
— Во время того их съезда ты был в Якутске? — неожиданно обернулся Чемпосов.
— В Якутске…
— На заседаниях присутствовал?
— Не на всех.
— Народу много было?
— Ух как много! Со всех улусов…
— Ну и… как?
— Чего как?
— Ну, это… в общем… Ну, съезд-то…
— В общем? В общем-то было радостно, торжественно, приветствия там, поздравления… Автономия как-никак.
— Ликуют бедняки — это понятно. Но чему радуется интеллигенция?
— Как же! Тоже носятся с этой автономией… Говорят, широко распространится якутская письменность, разовьётся национальная культура, будет литературно-художественный журнал на якутском, откроется театр, свои писатели, артисты, музыканты… Да, ещё вот это: в школах обучать детей по-якутски…
— Похоже на сказку или на олонхо.
Больше за всю дорогу Чемпосов ни слова не произнёс. Спал он или бодрствовал — понять было трудно.
Глава двадцать пятая
— Давайте, давайте…
— Торопит нас Никус! — заметил кто-то с издёвкой. — Раз ему не терпится, пусть записывается. До Якутска на одной ноге он быстро доскачет!
Кое-где сдержанно засмеялись, засмеялся, выставив два, как заячьи резцы, зуба, и сам Никус. Постучав карандашом об стол, Чемпосов спросил:
— Я рассказывал, за что воюет дружина генерала Пепеляева. Все поняли?
— Поняли! Очень даже… — ответили ему.
— Знаете, какая это большая честь — вступить в дружину солдатом?
— Знаем! Знаем, как же…
— Кто записывается?
Люди молчали, сутулясь и опуская головы.
— Так есть кто-нибудь или нет?
Чемпосов начал выходить из себя: о необходимости наибольшего числа добровольцев из среды якутов командующий не уставал подчёркивать при каждом удобном случае, поэтому вернуться с пустыми руками было никак нельзя. Сарбалахов вчера ему посоветовал наобещать с три короба, будто бы они добровольцу выдают сколько угодно мануфактуры, табаку, крупчатой муки и другого, но у него язык не поворачивался в один приём высказать столько лжи.
— Так что же будем делать? Генерала позвали, а когда он появился, показываем ему спину?
— Что ты, право… — старик с повязкой опять задиристо выставил челюсть вперёд. — Чего ты пристал к нам: «звали». Не звали мы его, сказано тебе! Приставай к тем, кто звал!
«Чёртов старик! Выискался, въедливый такой, на мою голову!» — про себя выругался Чемпосов.
— Ну тогда кто может выделить коня? Поясняю вторично: кто сейчас отдаст одного коня, после войны получит двух.
Опять нависла гнетущая тишина. Обе стороны замолчали, как бы негласно состязаясь в выдержке.
— Аю-айа!.. Замучила, прямо смерть! — Схватившись за поясницу, встал сиплоголосый старик. — Ты бы, брат, и сам подумал: откуда у нас лишние кони? Лишних не имеется! Эх, занемела окончательно поясница…
— Так кто выделяет коня? — Чемпосов обвёл взглядом всех, ни к кому в отдельности не адресуясь.
— Нет таких. Не-ет! Закончим!
Даже не спросив насчёт пожертвования продовольствия и одежды, Чемпосов скомкал свой чистый лист с единственным словом «Добровольцы» и засунул его в карман. Облегчённо гомоня, все повалили во двор. «Некоторые, должно, приехали на конях. Отобрать!» — подумал раздосадованный Чемпосов.
— Берите ружья и выходите! — шёпотом сказал он своим.
Живо выскочив за дверь, тут же увидели, как двое пошли к опушке за сеновал.
— За ними! — велел Чемпосов.
Нагнали тех за сеновалом сразу же, возле запряжённого в сани коня.
— Чей конь?
— Мой, — робко ответил хозяин коня, худой, болезненного вида, хотя и молодой мужчина, в старом зипуне, туго подпоясанном.
— Коня твоего я забираю для нужд дружины, — заявил Чемпосов. — Иди, Лэкес, привяжи этого коня к своему. Ну, нохо!
Онемев от неожиданности, мужичонка в зипуне пошёл было следом за Лэкесом, но вдруг повернулся к Чемпосову.
— Что же это? — выдавил он из себя, в замешательстве топчась на одном месте.
— Конь хромает на одну ногу, потому и оставлен в прошлых наборах, — подойдя, объяснил другой, немолодой уже мужчина. — У этого человека большая семья. Кормится он только охотой, и без коня ему нельзя. Хворый. Пешком далеко идти, что-нибудь на себе нести — не в состоянии, лишиться коня — погибель…
— Ничего, что конь хромой, будет в обозе, — не глядя ни на кого, хмуро ответил Чемпосов. — А ты не заступайся! Не заговаривай зубы! Адвокат… Пошевеливайся. Лэкес!
Видя, что уводят его коня, мужичонка в зипуне тихо простонал: «О, горе!» — и, шагнув вдогонку за конём, опёрся рукой о дерево. Слёзы потекли по глубоким морщинам его исхудалых щёк.
— Птенчикам моим, знать, суждено с голоду умереть…
— Стой! Вернись!.. — внезапно обернувшись в сторону Лэкеса, закричал Чемпосов. — Поставь обратно!
— Коня? — не смея поверить, переспросил Лэкес.
Не ответив, Чемпосов пошёл к дому. Вид у него был подавленный. А Лэкес охотно повернул коня и привёл на старое место.
— Пусть Байанайтебя не обделит! — сказал он мужичонке и, подпрыгивая, помчался к сугулану.
Поехали назад не отобедав.
— Когда я привёл коня и привязал на старое место, хозяин уж был рад — не знаю, как сказать! — улыбаясь до ушей, Лэкес повернулся к спутникам.
Чемпосов только крякнул, кутаясь в воротник дохи. Довольно долго ехали молча. Кончился алас, дорога ушла в лес.
— Ты сегодня за кого агитировал: за Пепеляева или за красных? — хмуро спросил наконец Чемпосов.
— Было велено рассказать, как и почему я перешёл, вот и рассказал.
Чемпосов обернулся и глянул ему прямо в лицо:
— Хочешь сказаться дураком? Только, кажется, ты не так уж глуп. Не поймёшь, какая у тебя подкладка…
— Какая ещё подкладка?
Чемпосов опять ушёл в воротник дохи. Завечерело, лес становился всё сумрачней.
— Есть хочется. Давайте куда-нито завернём, — предложил Лэкес.
Ни слова в ответ.
У Томмота из головы не шёл испытующий взгляд Чемпосова. Эх, дал он сегодня маху: о некоторых вещах надо было промолчать, о съезде Советов, к примеру, не стоило рассказывать, вдруг этого чёрта угораздит доложить начальству? Хотя, в сущности, что за беда? Меня спросили, я и рассказал. Судя по всему, Чемпосов не двоедушен. У доносчика на лице всегда что-нибудь этакое… Даже в детстве ябеду все безошибочно определяли по лицу. И всё-таки нет уверенности, что не донесёт. Тем более приехали без добровольцев, без подвод и без коней — пустые… Но если он заметил, что я говорю не так, почему тотчас же не одёрнул? Донесёт, могут и к нему придраться…
— Во время того их съезда ты был в Якутске? — неожиданно обернулся Чемпосов.
— В Якутске…
— На заседаниях присутствовал?
— Не на всех.
— Народу много было?
— Ух как много! Со всех улусов…
— Ну и… как?
— Чего как?
— Ну, это… в общем… Ну, съезд-то…
— В общем? В общем-то было радостно, торжественно, приветствия там, поздравления… Автономия как-никак.
— Ликуют бедняки — это понятно. Но чему радуется интеллигенция?
— Как же! Тоже носятся с этой автономией… Говорят, широко распространится якутская письменность, разовьётся национальная культура, будет литературно-художественный журнал на якутском, откроется театр, свои писатели, артисты, музыканты… Да, ещё вот это: в школах обучать детей по-якутски…
— Похоже на сказку или на олонхо.
Больше за всю дорогу Чемпосов ни слова не произнёс. Спал он или бодрствовал — понять было трудно.
Глава двадцать пятая
— Голубушка, я пройдусь по знакомым, поспрашиваю, может, найду, где тебя пристроить. Ты встань да поешь, — упрашивала Ааныс.
Кыча приподнялась на кровати: дом был залит солнечным светом. Ночью она совсем не сомкнула глаз, задремала только под утро. Сколько дум она передумала за эту долгую ночь!
Выгнав непрошеных гостей, трое оставшихся долго ещё сидели. Вконец запьяневший Валерий рассказал отцу про побег. «Предатель», — думала она о Томмоте и ничего другого думать не могла. Не зря говорят, что скотина пестра сверху, а человек пёстр изнутри. Если бы о поступке Томмота Кыча услышала от других, не поверила бы ни за что. Но теперь ей деться некуда: видела воочию, слышала своими ушами…
Мать всё шептала ей: «Доченька, ты спи. Убай твой вернулся живым… Да ещё спасибо случаю, прогнал он тех. Ты разве не рада?» А Кыча с удивлением думала, что и вправду она не рада. Убай Валерий… Как-никак брат всё же, он её нянчил маленькую, баловал. Когда учился, он во время каникул всегда привозил ей гостинцы из города. Кыча нарочно стала припоминать лишь всё хорошее, но так и не обнаружила в себе радости. Мысли её всё возвращались к Томмоту, которого она, было время, уважала больше всех и даже, страшно сказать… Ну, не любила разве? Ладно, пусть будет и так. Она всё старалась вызвать в памяти облик того прежнего Томмота и никак не могла. Здесь она его видела только мельком, когда Валерий стал представлять спутника и назвал его имя. Всё же успела она заметить, что Томмот сильно похудел, на лице у него были кровоподтёки, глаза потеряли прежний блеск. Сев за стол, он, как показалось, наблюдал за ней, искал её взгляда. Она же нарочно не смотрела в его сторону. Нарочно чокнулась она с ротмистром и выпила рюмку вина. Изменник! Он ещё ищет её взгляда! Помнишь, как ты сказал на похоронах красноармейцев, что собственными руками задушил бы бандита, убившего таких прекрасных ребят? Теперь на него и не взгляну, не повернусь к предателю лицом!
Но тут ещё одна мысль озадачила её: ведь Валерий и Томмот прежде не были знакомы. Как же они познакомились? Что их связало? Ничего, кажется, нет такого, что могло бы их связать. Неужто она сама? Может, Томмот устроил побег Валерию только потому, что он её брат? Может, из-за неё он притащился сюда? Может, он предал своих из-за меня? О, нет! Такой Томмот мне не нужен!
— Есть тут кто?..
Кыча вздрогнула от этого неожиданного окрика. Не ответив, она накрылась одеялом с головой и отвернулась к стене.
Загремел ружейный приклад об пол, ноги в торбасах прошагали за перегородку.
— Кто такие живут здесь?
Кыча, не оборачиваясь, принялась притворно стонать.
— Там, кажется, ребёнок. Больной, что ли?
— Ладно. Приведи коня, что за хотоном, а я займусь амбаром…
Вышли.
Кыча быстро поднялась и стала одеваться.
В гостях у амгинского старожила, купца, старик Митеряй встретил приехавшего из дальнего наслега бывшего князьцаБыргыллу. Поговорив некоторое время в передней комнате, приспособленной под магазин, хозяин пригласил их во внутренние покои, где был накрыт стол. И тут, посреди чаепития, утирая со лба пот, князец обратился к Аргылову:
— Старик Митеряй, я о тебе думал, как об умном человеке.
— А что оказалось?
— Оказалось не то. Теперь я думаю, что у тебя ум не особенно чтоб глубок.
Аргылов был задет. К Быргылле, слюнявому и вечно потному неряхе, он всегда относился с пренебрежением. Нерасчётливо много разведя домашнего скота (вот кто воистину был человек недалёкого ума!), он не способен был заглянуть дальше собственного подворья, предвидеть дальше завтрашнего дня. А теперь этот Быргылла в чём-то его поучает!
Быргылла между тем будто и не замечал, как взъярился Аргылов. Он со смаком вытянул чай, затем поставил опорожненное блюдце на стол, провёл ладонью по мокрым губам и обернулся к Аргылову:
— Старик Митеряй, дурной слух о тебе перекатывается из улуса в улус. Волк лютый, говорят… И как же ты опростоволосился так, что на сборы лошадей поехал сам? Разве можно в таких делах участвовать? Двуногих-двуруких много — пусть ходят сами, только вовремя их натравить. А после всего можно даже и голос поднять в защиту обиженных. Тогда бы народ отзывался о тебе иначе, по-доброму…
— По-твоему, чтобы прослыть умным, не помогать дружине?
— Помогай! И я помогаю, но про меня не говорят таких чёрных слов.
— Если победят Пепеляева, гляди, и ты не взлетишь белой птицей!
— А вдруг да взлечу? Если дозволит всевышний…
— Чекисты доберутся и до тебя!
— Не знаю, не знаю… — Быргылла возвёл очи горе. — Как бы я ещё не схватил похвалу и от чекистов!
Выйдя во двор, Быргылла предусмотрительно спросил:
— Старик, в какую сторону ты? Ну, а мне в эту. — И зашагал в другой конец деревни.
Мерзавец! Направился совсем не туда, куда ему нужно, лишь бы только не показаться на улице рядом с Аргыловым! Всё ещё пылая гневом к Быргылле, старик Аргылов пнул ногой калитку, вошёл к себе на подворье, и тут будто вожжой его хлестнули: дверь амбара оказалась чуть приотворена. Лёгкой рысью подбежал он к амбару, рывком распахнул дверь, бегло, но хватко оглядел его изнутри. Слева, на старых жерновах, ещё вчера лежало целое стегномяса. Стегно исчезло… Старик завертелся волчком, заглянул даже в подвал — нет как нет! Увидев жену, вошедшую во двор следом за ним, он крикнул изо всей мочи:
— Баба, куда дела мясо?
— Какое мясо?
— А коровье стегно!
— Лежит на жерновах!
— А ну, сюда! — Аргылов схватил её за руку. — Найди. Давай найди! Куда подевала?
Ааныс отбросила занесённый кулак мужа:
— Я, что ль, съела это мясо? Скорей всего слопал сам с друзьями своими, с бродягами. Оброс ими, как мхом…
— Молчать!
Проглотив конец ругательства, Аргылов внезапно умолк и кинулся к хотону. Жерди притворенных воротец небольшого выгона за хотоном лежали на земле, а сам выгон был пуст. Так и знал! В памяти Аргылова почему-то опять всплыл Быргылла. «Лютый волк…» Неужто его не оставили в покое даже здесь, в Амге? Неужто мстят ему и тут? Коня увели… Как в прошлый раз иноходца Кэрмэса. Нет, не может быть!
Он вошёл в дом.
— Хотуой, ты чужих у нас видела?
— Были, говорит, люди с ружьями, — ответила за дочь Ааныс. — Небось твои же дружки — люди Пепеляева.
Старик молча вышел и напрямик отправился к штабу. Солдат, стоявший в наружном карауле, хотел было его остановить, но Аргылов отстранил его, как лишний предмет, и распахнул дверь. Подоспевший солдат схватил старика за локоть и остановил его на самом пороге. Аргылов, стараясь вырвать свою руку и ломясь вовнутрь, истошно закричал:
— Кыньараал!… Бэппеляйэп!..
Из боковой комнаты появился озабоченный адъютант.
— Что такое?
— Ломится силой! — прохрипел солдат, всё ещё оттаскивая старика назад.
— Отпусти! И закрой дверь! В чём дело, старик?
— Кыньараал…
— Какой «кыньярал»! — озлился адъютант. — Генерал, что ли? Нет его!
Пепеляева действительно не было. Согласно приказу, им подписанному, через несколько дней дружине предстояло двинуться на Якутск, и генерал отправился осматривать походное снаряжение. Сейчас адъютант, выполнив кое-какие поручения генерала, спешил ему вдогонку.
— Ты кто такой, что вламываешься сюда? — напустился поручик на старика и вдруг узнал его: тот, который встречал генерала, отец Валерия…
— Быраат кыньараал! Мин… ат! мин… эт! — Аргылов постучал себя в грудь.
— А чёрт разберёт тарабарщину вашу! Эй, кто-нибудь есть там?..
Злясь на старика, поручик всё же вышел в переднюю и вскоре вернулся с каким-то короткошеим якутом.
— По какому делу пришёл? — перевёл тот вопрос адъютанта.
Аргылов начал издалека: как он помогал дружине и как вместо благодарности какие-то мародёры увели с база его коня и взяли из амбара стегно мяса. Если и дальше люди генерала будут обижать своих…
— Короче! — неторопливо перебил поручик. — Что он говорит? Что ему надо?
— Говорит, коня увели, мясо украли…
— Всё вернуть! Хапилин! — поручик приоткрыл дверь в прихожую. — Войдите сюда! Штабс-капитан, этого человека обворовали какие-то мародёры. Всё вернуть! Мародёров — к ответу! Считайте, что это приказ командующего. Всё!
Поручик потрепал по плечу старика и пожал ему руку, глянув при этом в сторону штабс-капитана и якута-переводчика: видят ли они его великодушие? Видят… Вот и хорошо, в случае чего будут свидетелями.
Аргылов успокоился. Они вышли вместе с Хапилиным, обошли несколько дворов, и старик Аргылов нашёл своего коня. Оказалось, что коня увели ещё и запряжённого, а он в пылу гнева у себя же во дворе не заметил исчезновения упряжки. Офицер о чём-то допытывался у солдат, да, кажется, ничего толком не узнал. С запряжённым конём на поводу они затем и пошли к складам. Им открыли большой амбар, чуть ли не доверху набитый мёрзлым мясом. У старика глаза разбежались. Подумав, он показал пальцем на два самых жирных стегна. Офицер кивнул головой, и Аргылов с кладовщиком едва доволокли их до саней.
— Ну, а затем? — спросил Валерий отца.
— Вернули, и всё! — похвастался отец, расщипывая полено на лучины. — Не таков я, чтобы не отстоять своё.
— Отстоишь у таких! Сомневаюсь, чтобы в другой раз ты получил своё назад. Коня у тебя всё равно отберут. Начнутся походы, передвижения… Они ни перед чем не остановятся. Поделом тебе: жил бы себе в лесу, а то язык высунул — сюда, в самый котёл!
— Не стали давать житья мне! Подстроили, чтобы пала кобыла. Украли иноходца, насторожили на меня самострел. По-твоему, сидеть и ждать, когда убьют?
— Скоро и здесь закрутится кутерьма! Подвод мало, продовольствия и одежды мало, значит, начнут брать силой. Давеча слышал разговор о заблаговременном рытье окопов. Пойдёшь вот кайлить мёрзлую землю, раз так уж рвался сюда…
Старик с досадой кинул на шесток камелька горсть лучин.
— Разве податься в сторону Абаги? — вслух подумал он. Валерий промолчал. — Правда ли, есть слух, что к этим местам подбирается отряд Строда?
— Подобрался уже…
— Вот так новость! — охнул старик.
— Об этом молчи пока. Не велено разглашать. Прихлопнут Строда сегодня-завтра. А ты и вправду, пожалуй, в Абагу. Здесь, на большой дороге, добра не жди.
Крякнула наружная дверь, ворвался клуб морозного пара, а следом, притопывая торбасами, вошёл Томмот.
— Как съездилось? — полуобернувшись, спросил Валерий.
Томмот и прежде заметил, как изменился к нему Валерий, едва только они ступили на амгинскую землю. Вот и сейчас то же: спрашивает жёстко, не повернув головы, разговаривает, как тойон со своим хамначчитом.
— Съездилось. Хорошо…
— Коней сколько привели?
— Коней нет.
— А провизия?
— Нет и провизии.
— Что же тогда «хорошо»? Вернулись живые?
— И это неплохо…
— Хгм!
Раздеваясь, Томмот украдкой кинул взгляд за перегородку: не появится ли оттуда Кыча. Вчера он не успел её разглядеть. Сначала, ошеломлённый, он и вовсе её не признал. Затем, когда сказал этот Сарбалахов… Да, не представлял он Кычу в невестах у пепеляевского офицера… Выходит, из Якутска она уехала по своей воле. Небось думает сейчас о нём: такой же перебежчик. Но почему тогда не выйдет сюда и не перемолвится словечком? Были знакомы когда-то, и не было между ними вражды. Стыдится? Вряд ли, при всех пить водку и целоваться — какой уж тут стыд!
Старик Аргылов подбросил в запечье горсть лучин:
— Поздно! Подавайте варево на стол. Что, девка не станет помогать?
— Захворала она, — из-за камелька отозвалась Ааныс.
Валерий встал, отпихнул табуретку ногой:
— Чычахов, завтра ты поедешь со мной в северные наслеги. — И обернулся к отцу: — Будешь переезжать, так не позже завтрашнего. Со Стродом-то покончат, да вот на юге в Маралахе засел другой отряд красных.
Томмот прислушался. «Похоже, начинает заливать ваши норы!»
Уже собирались спать, как в дом вломился вооружённый солдат.
— Чычахов у вас? — спросил он по-русски.
— Да, он здесь, — откликнулся Томмот. — Это я.
— Вызывают в штаб.
— Зачем? — подошёл Валерий.
— Не знаю.
— Чего стоишь? — обратился к солдату Валерий. — Иди. Он дорогу найдёт.
Солдат взял винтовку на ремень, но не двинулся с места.
— Велено его доставить…
«Так и есть, арест…» Был момент, когда силы покинули Томмота: тело его, словно храня память о том, как били в позапрошлую ночь, нестерпимо заныло.
— Зачем вызывают? — подойдя к Томмоту вплотную, шепнул Валерий.
Томмот только пожал плечами.
— Сегодня там у вас ничего такого… не случилось? — Но, не допытываясь, Валерий дёрнул его за рукав: — Соберись с силами! Лишнего не говори, слышишь, Томмот?
Переступив порог хорошо знакомой комнаты в штабном доме, Чычахов в ту же минуту получил такой удар, что отлетел, как брошенная сума, и ударился головой о кирпичную печку. Он поторопился встать на ноги, будто от его проворства много зависело. Но едва схватился руками за угловые кирпичи и приподнял голову, как сразу же получил ещё удар. Падая на спину, он успел заметить две человеческие фигуры. Почему-то засело у него в голове, что он обязательно должен сказать нечто важное и непременно это сделать стоя. Вот почему он несколько раз упорно поднимался, а те двое всякий раз сбивали его с ног кулаками. Всё происходило молча. Слышалось лишь трудолюбивое сопение истязателей, шмяканье кулачных ударов да глухой звук, с которым тело Томмота ударялось то об одну стену, то о другую.
В полузабытьи, падая затылком на край порога, Томмот неясно увидел перед собой чьё-то потное лицо, затем сильные руки схватили его за грудки.
— Какое задание дали тебе в Чека? Почему ты бежал вместе с Аргыловым? Говори!
Слова доходили до Томмота издалека и то слышны были, то не слышны. И опять каруселью пошли в его глазах все четыре стены и потолок этой сумрачной комнаты.
— Говори! Скажешь?.. Говори! Врёшь — скажешь! Гех! Ы-ык…
В который уже раз подпираясь, чтобы подняться, Томмот бессильно опустил голову на пол и закрыл глаза. «А зачем я встаю? — подумалось ему. — Чтобы били? Только бы не поддаться им! Только бы не потерять сознание…»
— Встать! Быстро встать!..
Теперь его принялись бить ногами по рёбрам. Чтобы удержаться от крика, Томмот до крови прикусил губу. Затем утихло, и Томмот, чуть заметно приоткрыв глаза, увидел перед собою незнакомого военного: покатый с залысинами лоб, большие торчащие уши, голое мясистое лицо. Рядом с ним стоял Топорков. Оба в расстёгнутых кителях, распаренные и тяжело дышащие.
— Обеспамятел?
— Притворяется!
Топорков за грудки поднял и посадил Томмота на стул, затем кулаком под челюсть поднял его уроненную на грудь голову.
— Сиди прямо! Слышишь нас?
Томмот приоткрыл веки пошире:
— Слышу…
— Вот и ладно! Теперь признавайся. Тебя прислали из Чека? Отвечай!
— Никто не посылал…
— Врёшь! Почему сегодня ты распинался за красных? Почему агитировал за них в наслеге? Быстрей говори!
«Так и думал…»
— Не было этого…
— Врёшь, товарищ чекист! — это сказал напарник Топоркова, подполковник, — Томмот разглядел его погоны. — Теперь ты уже не вырвешься из наших рук! Всё, что было сейчас, — только цветики. Ягодки будут впереди. Смотри, не дошло бы до этого! Сам всё расскажешь да будешь ещё умолять, чтобы выслушали.
В отличие от Топоркова, этот не рычал устрашающе, а говорил садистски проникновенно, и это было вдвое страшней.
— Рассказать мне не о чем. Всё уже выложил. В тот раз…
— Сегодня на собрании о чём говорил?
— Что велели: почему убежал от красных…
— Ещё?
— Отвечал на вопросы.
— О чём?
— О съезде…
— Вот-вот! Это уже кое-что. Ну, и что же там на съезде? Ты уже прости нас, любезный, но придётся тебе всю твою большевистскую пропаганду здесь повторить. У подполковника Мальцева, честь имею представиться, не было ещё случая, чтобы какой-нибудь самый закоренелый молчун не стал красноречивым…
— Дайте мне воды, — тихо, но требовательно попросил Томмот.
Топорков зачерпнул из ведра и подал ему кружку, решив, что парень начинает «раскалываться». А Томмот отхлебнул из кружки, затем достал из кармана носовой платок, брызнул на него и принялся не торопясь отирать лицо. Мальцев, сидя напротив, терпеливо ждал.
— Вы почему допрос с избиения начали? — спросил Томмот. — Может, я и так бы всё рассказал.
— О-о, почерк мастера. Стиль, так сказать… — милостиво ответил ему подполковник Мальцев.
— Костоломы вы, мясники! А не контрразведчики… — в том же тоне, как похвалу, высказал им Томмот.
— Ах ты паскуда! — взъярился Топорков.
Тут Томмот вскочил и заорал прямо в лицо Топоркову:
— Бей, гад! Корявая дубина!
У Топоркова отвалилась челюсть. Но Томмот, не давая ему что-либо предпринять, быстро заговорил:
— Если бы я действительно был агентом Чека, то разве стал бы я себя раскрывать какой-то там агитацией? Или, по-вашему, в Чека такие же идиоты, как вы? Тот, кто донёс вам на меня, или болван, или сволочь!
— Погоди! — остановил Мальцев уже рванувшегося с кулаками Топоркова. — Позови-ка тех…
Топорков шагнул к двери и, отворив её, крикнул куда-то в темноту:
— Привели? Давайте их сюда!
Ввели Чемпосова и Лэкеса.
Едва войдя, Чемпосов побледнел, на щеках его, прихваченных морозом, резче прежнего выступили тёмные пятна. Видя, как Томмот вытирает платком кровь с лица, испуганный Лэкес остановился у порога и прислонился к косяку.
— Понимает ли по-русски этот? — спросил Топорков, кивнув в сторону Лэкеса.
— Не понимает, — ответил Чемпосов.
— Переведи! Сегодня ты выезжал с этими вот людьми в наслег?
— Выезжал… — по-детски шмыгнул носом Лэкес.
— О чём говорил Чычахов на собрании?
— Не знаю…
— Как так? — пошёл грудью на парня Топорков.
Лэкес прижал обе руки к груди.
— Брат полковник, он и вправду не был на собрании, — поспешил на помощь Чемпосов. — Возился с лошадьми на дворе.
Топорков отбросил Лэкеса к дверям:
— Пшёл!
Створки дверей с грохотом ударились о стены, Лэкес, запнувшись о порог, шмякнулся на пол уже в смежной комнате. «Молодец! Ай да Лэкес!» Тёплая волна благодарности затопила сердце Томмота.
Кыча приподнялась на кровати: дом был залит солнечным светом. Ночью она совсем не сомкнула глаз, задремала только под утро. Сколько дум она передумала за эту долгую ночь!
Выгнав непрошеных гостей, трое оставшихся долго ещё сидели. Вконец запьяневший Валерий рассказал отцу про побег. «Предатель», — думала она о Томмоте и ничего другого думать не могла. Не зря говорят, что скотина пестра сверху, а человек пёстр изнутри. Если бы о поступке Томмота Кыча услышала от других, не поверила бы ни за что. Но теперь ей деться некуда: видела воочию, слышала своими ушами…
Мать всё шептала ей: «Доченька, ты спи. Убай твой вернулся живым… Да ещё спасибо случаю, прогнал он тех. Ты разве не рада?» А Кыча с удивлением думала, что и вправду она не рада. Убай Валерий… Как-никак брат всё же, он её нянчил маленькую, баловал. Когда учился, он во время каникул всегда привозил ей гостинцы из города. Кыча нарочно стала припоминать лишь всё хорошее, но так и не обнаружила в себе радости. Мысли её всё возвращались к Томмоту, которого она, было время, уважала больше всех и даже, страшно сказать… Ну, не любила разве? Ладно, пусть будет и так. Она всё старалась вызвать в памяти облик того прежнего Томмота и никак не могла. Здесь она его видела только мельком, когда Валерий стал представлять спутника и назвал его имя. Всё же успела она заметить, что Томмот сильно похудел, на лице у него были кровоподтёки, глаза потеряли прежний блеск. Сев за стол, он, как показалось, наблюдал за ней, искал её взгляда. Она же нарочно не смотрела в его сторону. Нарочно чокнулась она с ротмистром и выпила рюмку вина. Изменник! Он ещё ищет её взгляда! Помнишь, как ты сказал на похоронах красноармейцев, что собственными руками задушил бы бандита, убившего таких прекрасных ребят? Теперь на него и не взгляну, не повернусь к предателю лицом!
Но тут ещё одна мысль озадачила её: ведь Валерий и Томмот прежде не были знакомы. Как же они познакомились? Что их связало? Ничего, кажется, нет такого, что могло бы их связать. Неужто она сама? Может, Томмот устроил побег Валерию только потому, что он её брат? Может, из-за неё он притащился сюда? Может, он предал своих из-за меня? О, нет! Такой Томмот мне не нужен!
— Есть тут кто?..
Кыча вздрогнула от этого неожиданного окрика. Не ответив, она накрылась одеялом с головой и отвернулась к стене.
Загремел ружейный приклад об пол, ноги в торбасах прошагали за перегородку.
— Кто такие живут здесь?
Кыча, не оборачиваясь, принялась притворно стонать.
— Там, кажется, ребёнок. Больной, что ли?
— Ладно. Приведи коня, что за хотоном, а я займусь амбаром…
Вышли.
Кыча быстро поднялась и стала одеваться.
В гостях у амгинского старожила, купца, старик Митеряй встретил приехавшего из дальнего наслега бывшего князьцаБыргыллу. Поговорив некоторое время в передней комнате, приспособленной под магазин, хозяин пригласил их во внутренние покои, где был накрыт стол. И тут, посреди чаепития, утирая со лба пот, князец обратился к Аргылову:
— Старик Митеряй, я о тебе думал, как об умном человеке.
— А что оказалось?
— Оказалось не то. Теперь я думаю, что у тебя ум не особенно чтоб глубок.
Аргылов был задет. К Быргылле, слюнявому и вечно потному неряхе, он всегда относился с пренебрежением. Нерасчётливо много разведя домашнего скота (вот кто воистину был человек недалёкого ума!), он не способен был заглянуть дальше собственного подворья, предвидеть дальше завтрашнего дня. А теперь этот Быргылла в чём-то его поучает!
Быргылла между тем будто и не замечал, как взъярился Аргылов. Он со смаком вытянул чай, затем поставил опорожненное блюдце на стол, провёл ладонью по мокрым губам и обернулся к Аргылову:
— Старик Митеряй, дурной слух о тебе перекатывается из улуса в улус. Волк лютый, говорят… И как же ты опростоволосился так, что на сборы лошадей поехал сам? Разве можно в таких делах участвовать? Двуногих-двуруких много — пусть ходят сами, только вовремя их натравить. А после всего можно даже и голос поднять в защиту обиженных. Тогда бы народ отзывался о тебе иначе, по-доброму…
— По-твоему, чтобы прослыть умным, не помогать дружине?
— Помогай! И я помогаю, но про меня не говорят таких чёрных слов.
— Если победят Пепеляева, гляди, и ты не взлетишь белой птицей!
— А вдруг да взлечу? Если дозволит всевышний…
— Чекисты доберутся и до тебя!
— Не знаю, не знаю… — Быргылла возвёл очи горе. — Как бы я ещё не схватил похвалу и от чекистов!
Выйдя во двор, Быргылла предусмотрительно спросил:
— Старик, в какую сторону ты? Ну, а мне в эту. — И зашагал в другой конец деревни.
Мерзавец! Направился совсем не туда, куда ему нужно, лишь бы только не показаться на улице рядом с Аргыловым! Всё ещё пылая гневом к Быргылле, старик Аргылов пнул ногой калитку, вошёл к себе на подворье, и тут будто вожжой его хлестнули: дверь амбара оказалась чуть приотворена. Лёгкой рысью подбежал он к амбару, рывком распахнул дверь, бегло, но хватко оглядел его изнутри. Слева, на старых жерновах, ещё вчера лежало целое стегномяса. Стегно исчезло… Старик завертелся волчком, заглянул даже в подвал — нет как нет! Увидев жену, вошедшую во двор следом за ним, он крикнул изо всей мочи:
— Баба, куда дела мясо?
— Какое мясо?
— А коровье стегно!
— Лежит на жерновах!
— А ну, сюда! — Аргылов схватил её за руку. — Найди. Давай найди! Куда подевала?
Ааныс отбросила занесённый кулак мужа:
— Я, что ль, съела это мясо? Скорей всего слопал сам с друзьями своими, с бродягами. Оброс ими, как мхом…
— Молчать!
Проглотив конец ругательства, Аргылов внезапно умолк и кинулся к хотону. Жерди притворенных воротец небольшого выгона за хотоном лежали на земле, а сам выгон был пуст. Так и знал! В памяти Аргылова почему-то опять всплыл Быргылла. «Лютый волк…» Неужто его не оставили в покое даже здесь, в Амге? Неужто мстят ему и тут? Коня увели… Как в прошлый раз иноходца Кэрмэса. Нет, не может быть!
Он вошёл в дом.
— Хотуой, ты чужих у нас видела?
— Были, говорит, люди с ружьями, — ответила за дочь Ааныс. — Небось твои же дружки — люди Пепеляева.
Старик молча вышел и напрямик отправился к штабу. Солдат, стоявший в наружном карауле, хотел было его остановить, но Аргылов отстранил его, как лишний предмет, и распахнул дверь. Подоспевший солдат схватил старика за локоть и остановил его на самом пороге. Аргылов, стараясь вырвать свою руку и ломясь вовнутрь, истошно закричал:
— Кыньараал!… Бэппеляйэп!..
Из боковой комнаты появился озабоченный адъютант.
— Что такое?
— Ломится силой! — прохрипел солдат, всё ещё оттаскивая старика назад.
— Отпусти! И закрой дверь! В чём дело, старик?
— Кыньараал…
— Какой «кыньярал»! — озлился адъютант. — Генерал, что ли? Нет его!
Пепеляева действительно не было. Согласно приказу, им подписанному, через несколько дней дружине предстояло двинуться на Якутск, и генерал отправился осматривать походное снаряжение. Сейчас адъютант, выполнив кое-какие поручения генерала, спешил ему вдогонку.
— Ты кто такой, что вламываешься сюда? — напустился поручик на старика и вдруг узнал его: тот, который встречал генерала, отец Валерия…
— Быраат кыньараал! Мин… ат! мин… эт! — Аргылов постучал себя в грудь.
— А чёрт разберёт тарабарщину вашу! Эй, кто-нибудь есть там?..
Злясь на старика, поручик всё же вышел в переднюю и вскоре вернулся с каким-то короткошеим якутом.
— По какому делу пришёл? — перевёл тот вопрос адъютанта.
Аргылов начал издалека: как он помогал дружине и как вместо благодарности какие-то мародёры увели с база его коня и взяли из амбара стегно мяса. Если и дальше люди генерала будут обижать своих…
— Короче! — неторопливо перебил поручик. — Что он говорит? Что ему надо?
— Говорит, коня увели, мясо украли…
— Всё вернуть! Хапилин! — поручик приоткрыл дверь в прихожую. — Войдите сюда! Штабс-капитан, этого человека обворовали какие-то мародёры. Всё вернуть! Мародёров — к ответу! Считайте, что это приказ командующего. Всё!
Поручик потрепал по плечу старика и пожал ему руку, глянув при этом в сторону штабс-капитана и якута-переводчика: видят ли они его великодушие? Видят… Вот и хорошо, в случае чего будут свидетелями.
Аргылов успокоился. Они вышли вместе с Хапилиным, обошли несколько дворов, и старик Аргылов нашёл своего коня. Оказалось, что коня увели ещё и запряжённого, а он в пылу гнева у себя же во дворе не заметил исчезновения упряжки. Офицер о чём-то допытывался у солдат, да, кажется, ничего толком не узнал. С запряжённым конём на поводу они затем и пошли к складам. Им открыли большой амбар, чуть ли не доверху набитый мёрзлым мясом. У старика глаза разбежались. Подумав, он показал пальцем на два самых жирных стегна. Офицер кивнул головой, и Аргылов с кладовщиком едва доволокли их до саней.
— Ну, а затем? — спросил Валерий отца.
— Вернули, и всё! — похвастался отец, расщипывая полено на лучины. — Не таков я, чтобы не отстоять своё.
— Отстоишь у таких! Сомневаюсь, чтобы в другой раз ты получил своё назад. Коня у тебя всё равно отберут. Начнутся походы, передвижения… Они ни перед чем не остановятся. Поделом тебе: жил бы себе в лесу, а то язык высунул — сюда, в самый котёл!
— Не стали давать житья мне! Подстроили, чтобы пала кобыла. Украли иноходца, насторожили на меня самострел. По-твоему, сидеть и ждать, когда убьют?
— Скоро и здесь закрутится кутерьма! Подвод мало, продовольствия и одежды мало, значит, начнут брать силой. Давеча слышал разговор о заблаговременном рытье окопов. Пойдёшь вот кайлить мёрзлую землю, раз так уж рвался сюда…
Старик с досадой кинул на шесток камелька горсть лучин.
— Разве податься в сторону Абаги? — вслух подумал он. Валерий промолчал. — Правда ли, есть слух, что к этим местам подбирается отряд Строда?
— Подобрался уже…
— Вот так новость! — охнул старик.
— Об этом молчи пока. Не велено разглашать. Прихлопнут Строда сегодня-завтра. А ты и вправду, пожалуй, в Абагу. Здесь, на большой дороге, добра не жди.
Крякнула наружная дверь, ворвался клуб морозного пара, а следом, притопывая торбасами, вошёл Томмот.
— Как съездилось? — полуобернувшись, спросил Валерий.
Томмот и прежде заметил, как изменился к нему Валерий, едва только они ступили на амгинскую землю. Вот и сейчас то же: спрашивает жёстко, не повернув головы, разговаривает, как тойон со своим хамначчитом.
— Съездилось. Хорошо…
— Коней сколько привели?
— Коней нет.
— А провизия?
— Нет и провизии.
— Что же тогда «хорошо»? Вернулись живые?
— И это неплохо…
— Хгм!
Раздеваясь, Томмот украдкой кинул взгляд за перегородку: не появится ли оттуда Кыча. Вчера он не успел её разглядеть. Сначала, ошеломлённый, он и вовсе её не признал. Затем, когда сказал этот Сарбалахов… Да, не представлял он Кычу в невестах у пепеляевского офицера… Выходит, из Якутска она уехала по своей воле. Небось думает сейчас о нём: такой же перебежчик. Но почему тогда не выйдет сюда и не перемолвится словечком? Были знакомы когда-то, и не было между ними вражды. Стыдится? Вряд ли, при всех пить водку и целоваться — какой уж тут стыд!
Старик Аргылов подбросил в запечье горсть лучин:
— Поздно! Подавайте варево на стол. Что, девка не станет помогать?
— Захворала она, — из-за камелька отозвалась Ааныс.
Валерий встал, отпихнул табуретку ногой:
— Чычахов, завтра ты поедешь со мной в северные наслеги. — И обернулся к отцу: — Будешь переезжать, так не позже завтрашнего. Со Стродом-то покончат, да вот на юге в Маралахе засел другой отряд красных.
Томмот прислушался. «Похоже, начинает заливать ваши норы!»
Уже собирались спать, как в дом вломился вооружённый солдат.
— Чычахов у вас? — спросил он по-русски.
— Да, он здесь, — откликнулся Томмот. — Это я.
— Вызывают в штаб.
— Зачем? — подошёл Валерий.
— Не знаю.
— Чего стоишь? — обратился к солдату Валерий. — Иди. Он дорогу найдёт.
Солдат взял винтовку на ремень, но не двинулся с места.
— Велено его доставить…
«Так и есть, арест…» Был момент, когда силы покинули Томмота: тело его, словно храня память о том, как били в позапрошлую ночь, нестерпимо заныло.
— Зачем вызывают? — подойдя к Томмоту вплотную, шепнул Валерий.
Томмот только пожал плечами.
— Сегодня там у вас ничего такого… не случилось? — Но, не допытываясь, Валерий дёрнул его за рукав: — Соберись с силами! Лишнего не говори, слышишь, Томмот?
Переступив порог хорошо знакомой комнаты в штабном доме, Чычахов в ту же минуту получил такой удар, что отлетел, как брошенная сума, и ударился головой о кирпичную печку. Он поторопился встать на ноги, будто от его проворства много зависело. Но едва схватился руками за угловые кирпичи и приподнял голову, как сразу же получил ещё удар. Падая на спину, он успел заметить две человеческие фигуры. Почему-то засело у него в голове, что он обязательно должен сказать нечто важное и непременно это сделать стоя. Вот почему он несколько раз упорно поднимался, а те двое всякий раз сбивали его с ног кулаками. Всё происходило молча. Слышалось лишь трудолюбивое сопение истязателей, шмяканье кулачных ударов да глухой звук, с которым тело Томмота ударялось то об одну стену, то о другую.
В полузабытьи, падая затылком на край порога, Томмот неясно увидел перед собой чьё-то потное лицо, затем сильные руки схватили его за грудки.
— Какое задание дали тебе в Чека? Почему ты бежал вместе с Аргыловым? Говори!
Слова доходили до Томмота издалека и то слышны были, то не слышны. И опять каруселью пошли в его глазах все четыре стены и потолок этой сумрачной комнаты.
— Говори! Скажешь?.. Говори! Врёшь — скажешь! Гех! Ы-ык…
В который уже раз подпираясь, чтобы подняться, Томмот бессильно опустил голову на пол и закрыл глаза. «А зачем я встаю? — подумалось ему. — Чтобы били? Только бы не поддаться им! Только бы не потерять сознание…»
— Встать! Быстро встать!..
Теперь его принялись бить ногами по рёбрам. Чтобы удержаться от крика, Томмот до крови прикусил губу. Затем утихло, и Томмот, чуть заметно приоткрыв глаза, увидел перед собою незнакомого военного: покатый с залысинами лоб, большие торчащие уши, голое мясистое лицо. Рядом с ним стоял Топорков. Оба в расстёгнутых кителях, распаренные и тяжело дышащие.
— Обеспамятел?
— Притворяется!
Топорков за грудки поднял и посадил Томмота на стул, затем кулаком под челюсть поднял его уроненную на грудь голову.
— Сиди прямо! Слышишь нас?
Томмот приоткрыл веки пошире:
— Слышу…
— Вот и ладно! Теперь признавайся. Тебя прислали из Чека? Отвечай!
— Никто не посылал…
— Врёшь! Почему сегодня ты распинался за красных? Почему агитировал за них в наслеге? Быстрей говори!
«Так и думал…»
— Не было этого…
— Врёшь, товарищ чекист! — это сказал напарник Топоркова, подполковник, — Томмот разглядел его погоны. — Теперь ты уже не вырвешься из наших рук! Всё, что было сейчас, — только цветики. Ягодки будут впереди. Смотри, не дошло бы до этого! Сам всё расскажешь да будешь ещё умолять, чтобы выслушали.
В отличие от Топоркова, этот не рычал устрашающе, а говорил садистски проникновенно, и это было вдвое страшней.
— Рассказать мне не о чем. Всё уже выложил. В тот раз…
— Сегодня на собрании о чём говорил?
— Что велели: почему убежал от красных…
— Ещё?
— Отвечал на вопросы.
— О чём?
— О съезде…
— Вот-вот! Это уже кое-что. Ну, и что же там на съезде? Ты уже прости нас, любезный, но придётся тебе всю твою большевистскую пропаганду здесь повторить. У подполковника Мальцева, честь имею представиться, не было ещё случая, чтобы какой-нибудь самый закоренелый молчун не стал красноречивым…
— Дайте мне воды, — тихо, но требовательно попросил Томмот.
Топорков зачерпнул из ведра и подал ему кружку, решив, что парень начинает «раскалываться». А Томмот отхлебнул из кружки, затем достал из кармана носовой платок, брызнул на него и принялся не торопясь отирать лицо. Мальцев, сидя напротив, терпеливо ждал.
— Вы почему допрос с избиения начали? — спросил Томмот. — Может, я и так бы всё рассказал.
— О-о, почерк мастера. Стиль, так сказать… — милостиво ответил ему подполковник Мальцев.
— Костоломы вы, мясники! А не контрразведчики… — в том же тоне, как похвалу, высказал им Томмот.
— Ах ты паскуда! — взъярился Топорков.
Тут Томмот вскочил и заорал прямо в лицо Топоркову:
— Бей, гад! Корявая дубина!
У Топоркова отвалилась челюсть. Но Томмот, не давая ему что-либо предпринять, быстро заговорил:
— Если бы я действительно был агентом Чека, то разве стал бы я себя раскрывать какой-то там агитацией? Или, по-вашему, в Чека такие же идиоты, как вы? Тот, кто донёс вам на меня, или болван, или сволочь!
— Погоди! — остановил Мальцев уже рванувшегося с кулаками Топоркова. — Позови-ка тех…
Топорков шагнул к двери и, отворив её, крикнул куда-то в темноту:
— Привели? Давайте их сюда!
Ввели Чемпосова и Лэкеса.
Едва войдя, Чемпосов побледнел, на щеках его, прихваченных морозом, резче прежнего выступили тёмные пятна. Видя, как Томмот вытирает платком кровь с лица, испуганный Лэкес остановился у порога и прислонился к косяку.
— Понимает ли по-русски этот? — спросил Топорков, кивнув в сторону Лэкеса.
— Не понимает, — ответил Чемпосов.
— Переведи! Сегодня ты выезжал с этими вот людьми в наслег?
— Выезжал… — по-детски шмыгнул носом Лэкес.
— О чём говорил Чычахов на собрании?
— Не знаю…
— Как так? — пошёл грудью на парня Топорков.
Лэкес прижал обе руки к груди.
— Брат полковник, он и вправду не был на собрании, — поспешил на помощь Чемпосов. — Возился с лошадьми на дворе.
Топорков отбросил Лэкеса к дверям:
— Пшёл!
Створки дверей с грохотом ударились о стены, Лэкес, запнувшись о порог, шмякнулся на пол уже в смежной комнате. «Молодец! Ай да Лэкес!» Тёплая волна благодарности затопила сердце Томмота.