Страница:
Но Томмот ничего не мог сделать с собой.
Сасыл Сысы… Сколько уже героев полегло на этом маленьком аласе! Пятачок, стиснутый со всех сторон белыми… И ничем нельзя помочь им в их отчаянном положении. Что Томмот сделает, если попадёт туда нынче? Посмотрит — только и всего…
Он вывел коня на большую дорогу и направил его в сторону Сасыл Сысы.
О, Кыча! Он мысленно вернулся в дом, из которого только что был выпровожен ею. Каким гневом сверкали твои глаза! Бандит, говоришь. Но, к несчастью, пока должен им оставаться. А ты храбрая, Кыча. К ружью бросилась, за топор схватилась… Если бы ребята из Якутска могли видеть тебя в эту минуту! Спасибо тебе, светлое солнышко! Спасибо за преданность нашей мечте, за то, что ты такая, какой я тебя знал всегда. Живи с сознанием своей правоты, а я вытерплю, снесу всю меру твоего презрения. Когда-нибудь я поклонюсь тебе, и ты меня не оттолкнёшь. Может быть, этот день и не далёк.
Стемнело. Стало пощипывать щёки: мороз к вечеру прижал, да вдобавок задул ветер-низовик. Держа вожжи под мышками, Томмот принялся завязывать шнурки наушников, и тут конь, фыркнув, вдруг отскочил вбок.
— Сат! — Томмот подстегнул коня, но тот остался недвижим.
Соскочив с саней, Томмот прошёл по глубокому снегу вперёд, к голове коня, чтобы завернуть его на дорогу, когда послышался близкий скрип санных полозьев, а вслед за тем смутными тенями выдвинулись тяжело нагруженные кони.
— Стой! Кто идёт? — крикнул по-русски Томмот.
Сани остановились.
— Это мы… из Сасыл Сысы… — ответил возница с передних саней, по выговору объякутившийся русский из слободы.
— Кто это «мы»?
— Возчики мы… Господа послали нас с грузом в слободу, — отозвался со вторых саней якут. — Если назвать это грузом…
Томмот пошёл на голоса. Кладь высоко нагруженных саней сверху была забросана охапками сена. Уж не везут ли обратно туши мяса, отправленные в Сасыл Сысы вчера? Сердце ворохнулось у него в груди: там всё кончено?
— Как там… красные? — с беспечным выражением спросил Томмот.
— Сражаются.
— Не сдались ещё?
— Ещё чего!
— Говорят, сами ещё Пепеляеву предлагают, сдавайся, мол.
Собравшись в кружок, возчики закурили, во тьме засветились светляками их трубки. В редкие минуты, когда соберутся вместе, возчики обычно говорливы. Эти же почему-то угнетённо молчали.
— Рассказали бы что-нибудь, — попросил Томмот.
Люди продолжали молчать, шуршал только пар их дыхания — он мгновенно смерзался на лютом морозе и опадал вниз.
— Когда обещают ваши начальники прижать красных к ногтю?
— Да обещают… — ответил нехотя тот же якут. Помедлив, он добавил: — Про этого Строда говорят, что он там вроде чего-то поел и обрёл силу волшебника. Пуля попадает в него — а ему хоть бы что. Рана, говорят, прямо на глазах так и затягивается. Может ли такое быть?
— Не знаю, — отозвался Томмот. — Что это у вас на возах?
Ответа не последовало.
— Что на возах, спрашиваю?! — повысил голос Томмот.
— Груз такой, что и выговорить-то страшно, — ответа русский.
Подойдя к саням, Томмот разрыл притрушенное на кладь сено. Обнажилось что-то бесформенное, громоздкое, наваленное кое-как. Удивившись, Томмот чиркнул спичкой и тут же бросил её в снег: вытянув к нему руку с растопыренными пальцами, словно собираясь схватить его, уставясь льдышками глаз, лежал труп рыжебородого человека с офицерскими погонами. Высокая груда окоченевших на морозе трупов, сваленных вповалку и увязанных на санях, и была грузом этого ночного обоза.
— Это мёртвые? — попятившись, спросил Томмот невпопад.
— Да, трупы… Братьев…
— Из Сасыл Сысы?
— Оттуда.
— Это всё — такое?.. — показал Томмот на вереницу саней.
— Тут не всё. Ещё больше осталось там, на месте…
Томмот пошёл обратно к своим саням. Возчики, кончив перекур, разошлись по своим местам и, видимо ободряя себя громким понуканием коней, потянулись мимо стоящего на обочине Томмота.
Конь Чычахова, выйдя на дорогу, с места пустился резвой рысью, будто и он хотел уйти как можно дальше ог места ужасной встречи.
Спереди снова послышался храп коней, скрип полозьев и, наконец, стук столкнувшихся оглоблей — не второй ли обоз?
— Ст-ой! Чёрт!.. мать!.. — сыпанули матерщиной впереди. — Руки вверх!
Блеснул огонь, раздался треск пистолетного выстрела.
Томмот сошёл с саней и поднял руки. Две тени двинулись к нему.
— Кто такой?
— Чычахов я.
Чуть не опалив ему лицо, близко вспыхнула спичка. И Томмот увидел перед собой полковника Топоркова и подполковника Мальцева.
— А-а, чекист! Далеко едешь?
— К брату Артемьеву.
— Зачем?
— По заданию Аргылова.
— У «брата» и без тебя хлопот, — Топорков сбил вниз поднятые руки Томмота. — Идём!
Они пошли к задним саням.
— Зажгите спичку! — приказал кому-то Мальцев. Человек, получивший приказ, засуетился в санях, зашуршал в негнущихся на морозе пальцах спичечный коробок. — Сейчас, брат чекист, ты кое-кого увидишь.
— Я — не Чека. Не Чека я! Охотник… — услышал из саней Томмот и вздрогнул: голос был знаком ему.
Две спички вспыхнули одновременно, и он увидел: меж двумя солдатами, опустив голову, сидел человек, одетый в облезлую оленью доху, в старой вылинявшей заячьей шапке, с обледеневшими жидкими усами и бородкой. Ойуров!
— Ну что, узнаёшь? — спросил полковник.
— Нет, не знаю. Не видел я в Чека такого человека. Там работают грамотные люди…
— Приглядись хорошенько! Что он чекист, мы знаем. Ну, узнал?
— Нет, не знаю.
— Бр-р-р!.. — поёживаясь, затоптался на снегу Мальцев. — Поехали!
— Чычахов, ты поедешь с нами обратно, будешь переводить, — приказал полковник. — Сволочь эта или прикидывается, или действительно не понимает по-русски. Садись сюда, — он показал на сани, но тотчас же поправился: — Нет, нет. Ты сядешь с нами. Солдат, привяжи его коня к своим саням.
— А брат Артемьев не станет ругаться? — осмелился спросить Томмот.
— Никаких братьев-сватьев! Едешь с нами!
Все трое пошли к передним саням, вожжи дали Томмоту.
Не стесняясь сидящего впереди Томмота, они пустились в откровенный разговор, время от времени прикладываясь к бутылке, которую из-под сена достал Мальцев. Томмот уловил из этого разговора, что дела белых в Сасыл Сысы не блестящи, и Топорков с Мальцевым рады-радёшеньки удобному случаю поскорей умотать оттуда. Случай-то какой: теперь у них было чем ответить на упрёк генерала в том, что они никак не могут поймать ни одного «красного шпиона». Судьба Ойурова была уже определена: доказано ли будет, что он чекист, или не будет доказано, его всё равно расстреляют как чекиста. Ойурова они схватили по доносу дочери попа, расстрелянного в Чека, та сейчас у пепеляевцев медсестрой. Получилось так, что они не сумели взять у неё письменные показания: когда пришли к ней, эта потаскуха лежала в постели с каким-то полковником. Едва они заикнулись о цели своего визита, полковник выхватил пистолет и принялся палить в них, благо что мимо. Топорков с Мальцевым поспешили убраться, показания поповны они решили написать сами и подписаться вместо неё. Сейчас они подробно обсуждали, как они это сделают.
Поповна… Не та ли, о которой рассказывал ему сам Ойуров? Воистину случай всемогущ. Томмот сидел на передке понуря голову. Ох, Ойуров, Ойуров! Как же ты так попался? Зачем ты спешил навстречу своей гибели, ведь тебя в лицо знает не одна та треклятая поповна! Решил всё-таки сам, не выдержал…
Чуть было не сплоховал Томмот. Если бы в темноте, до того как вспыхнула спичка, Ойуров не успел подать голос, Томмот едва ли сумел бы скрыть свой испуг и изумление. И обоим бы — каюк! «Я — не Чека! Я — охотник!..» О, Трофим Васильевич! Едва ли мы спасёмся, выдавая себя за охотников. Часа через два приедем в слободу, а в слободе Валерий — задушевный твой собеседник.
Томмот обернулся назад.
— Не крутись. Погоняй лошадь! — Мальцев ткнул его в спину дулом пистолета.
Вот… С него не спускают глаз… Он мог бы незаметно вынуть пистолет, застрелить обоих, а затем и других, ехавших сзади. Конечно, сомнительно, что такой дерзкий план удался бы полностью, но это было бы лучше, чем покорно ждать своей участи, которая решится часа через два-три. Теперь же и вовсе приходится отказаться от этого плана: за ним следят. Не значит ли это, что он уже арестован? Если они полностью доверяют той поповне, определённо и его заподозрят: как это он не узнал своего же, чекиста?
— Долго ещё до слободы? — спросил подполковник.
— Часа два с лишним…
— У-у! Лют мороз! Ничего не осталось в бутылке? Бр-р-р!.. Что за адская страна!
— Ни капельки не осталось…
— Есть где-нибудь в пути жильё? Слышь, что ли? Тебя спрашивают!
— Поблизости живут родные Валерия Аргылова, — с готовностью подсказал Томмот. — Совсем близко!
— Да-а? Хорошо, поехали туда, — оживился Топорков. — В Амгу отправимся завтра с утра. И давай быстрей! Хлестни! Закоченеешь тут.
«Везу их в семью Кычи… Не ошибусь ли? — подумал Томмот, направляя коня на боковую дорогу. — Будь что будет. Как говорят, пока падает топор, бревну — передышка. Может, и подвернётся случай. Лишь бы не появился Валерий!»
Глава двадцать девятая
Сасыл Сысы… Сколько уже героев полегло на этом маленьком аласе! Пятачок, стиснутый со всех сторон белыми… И ничем нельзя помочь им в их отчаянном положении. Что Томмот сделает, если попадёт туда нынче? Посмотрит — только и всего…
Он вывел коня на большую дорогу и направил его в сторону Сасыл Сысы.
О, Кыча! Он мысленно вернулся в дом, из которого только что был выпровожен ею. Каким гневом сверкали твои глаза! Бандит, говоришь. Но, к несчастью, пока должен им оставаться. А ты храбрая, Кыча. К ружью бросилась, за топор схватилась… Если бы ребята из Якутска могли видеть тебя в эту минуту! Спасибо тебе, светлое солнышко! Спасибо за преданность нашей мечте, за то, что ты такая, какой я тебя знал всегда. Живи с сознанием своей правоты, а я вытерплю, снесу всю меру твоего презрения. Когда-нибудь я поклонюсь тебе, и ты меня не оттолкнёшь. Может быть, этот день и не далёк.
Стемнело. Стало пощипывать щёки: мороз к вечеру прижал, да вдобавок задул ветер-низовик. Держа вожжи под мышками, Томмот принялся завязывать шнурки наушников, и тут конь, фыркнув, вдруг отскочил вбок.
— Сат! — Томмот подстегнул коня, но тот остался недвижим.
Соскочив с саней, Томмот прошёл по глубокому снегу вперёд, к голове коня, чтобы завернуть его на дорогу, когда послышался близкий скрип санных полозьев, а вслед за тем смутными тенями выдвинулись тяжело нагруженные кони.
— Стой! Кто идёт? — крикнул по-русски Томмот.
Сани остановились.
— Это мы… из Сасыл Сысы… — ответил возница с передних саней, по выговору объякутившийся русский из слободы.
— Кто это «мы»?
— Возчики мы… Господа послали нас с грузом в слободу, — отозвался со вторых саней якут. — Если назвать это грузом…
Томмот пошёл на голоса. Кладь высоко нагруженных саней сверху была забросана охапками сена. Уж не везут ли обратно туши мяса, отправленные в Сасыл Сысы вчера? Сердце ворохнулось у него в груди: там всё кончено?
— Как там… красные? — с беспечным выражением спросил Томмот.
— Сражаются.
— Не сдались ещё?
— Ещё чего!
— Говорят, сами ещё Пепеляеву предлагают, сдавайся, мол.
Собравшись в кружок, возчики закурили, во тьме засветились светляками их трубки. В редкие минуты, когда соберутся вместе, возчики обычно говорливы. Эти же почему-то угнетённо молчали.
— Рассказали бы что-нибудь, — попросил Томмот.
Люди продолжали молчать, шуршал только пар их дыхания — он мгновенно смерзался на лютом морозе и опадал вниз.
— Когда обещают ваши начальники прижать красных к ногтю?
— Да обещают… — ответил нехотя тот же якут. Помедлив, он добавил: — Про этого Строда говорят, что он там вроде чего-то поел и обрёл силу волшебника. Пуля попадает в него — а ему хоть бы что. Рана, говорят, прямо на глазах так и затягивается. Может ли такое быть?
— Не знаю, — отозвался Томмот. — Что это у вас на возах?
Ответа не последовало.
— Что на возах, спрашиваю?! — повысил голос Томмот.
— Груз такой, что и выговорить-то страшно, — ответа русский.
Подойдя к саням, Томмот разрыл притрушенное на кладь сено. Обнажилось что-то бесформенное, громоздкое, наваленное кое-как. Удивившись, Томмот чиркнул спичкой и тут же бросил её в снег: вытянув к нему руку с растопыренными пальцами, словно собираясь схватить его, уставясь льдышками глаз, лежал труп рыжебородого человека с офицерскими погонами. Высокая груда окоченевших на морозе трупов, сваленных вповалку и увязанных на санях, и была грузом этого ночного обоза.
— Это мёртвые? — попятившись, спросил Томмот невпопад.
— Да, трупы… Братьев…
— Из Сасыл Сысы?
— Оттуда.
— Это всё — такое?.. — показал Томмот на вереницу саней.
— Тут не всё. Ещё больше осталось там, на месте…
Томмот пошёл обратно к своим саням. Возчики, кончив перекур, разошлись по своим местам и, видимо ободряя себя громким понуканием коней, потянулись мимо стоящего на обочине Томмота.
Конь Чычахова, выйдя на дорогу, с места пустился резвой рысью, будто и он хотел уйти как можно дальше ог места ужасной встречи.
Спереди снова послышался храп коней, скрип полозьев и, наконец, стук столкнувшихся оглоблей — не второй ли обоз?
— Ст-ой! Чёрт!.. мать!.. — сыпанули матерщиной впереди. — Руки вверх!
Блеснул огонь, раздался треск пистолетного выстрела.
Томмот сошёл с саней и поднял руки. Две тени двинулись к нему.
— Кто такой?
— Чычахов я.
Чуть не опалив ему лицо, близко вспыхнула спичка. И Томмот увидел перед собой полковника Топоркова и подполковника Мальцева.
— А-а, чекист! Далеко едешь?
— К брату Артемьеву.
— Зачем?
— По заданию Аргылова.
— У «брата» и без тебя хлопот, — Топорков сбил вниз поднятые руки Томмота. — Идём!
Они пошли к задним саням.
— Зажгите спичку! — приказал кому-то Мальцев. Человек, получивший приказ, засуетился в санях, зашуршал в негнущихся на морозе пальцах спичечный коробок. — Сейчас, брат чекист, ты кое-кого увидишь.
— Я — не Чека. Не Чека я! Охотник… — услышал из саней Томмот и вздрогнул: голос был знаком ему.
Две спички вспыхнули одновременно, и он увидел: меж двумя солдатами, опустив голову, сидел человек, одетый в облезлую оленью доху, в старой вылинявшей заячьей шапке, с обледеневшими жидкими усами и бородкой. Ойуров!
— Ну что, узнаёшь? — спросил полковник.
— Нет, не знаю. Не видел я в Чека такого человека. Там работают грамотные люди…
— Приглядись хорошенько! Что он чекист, мы знаем. Ну, узнал?
— Нет, не знаю.
— Бр-р-р!.. — поёживаясь, затоптался на снегу Мальцев. — Поехали!
— Чычахов, ты поедешь с нами обратно, будешь переводить, — приказал полковник. — Сволочь эта или прикидывается, или действительно не понимает по-русски. Садись сюда, — он показал на сани, но тотчас же поправился: — Нет, нет. Ты сядешь с нами. Солдат, привяжи его коня к своим саням.
— А брат Артемьев не станет ругаться? — осмелился спросить Томмот.
— Никаких братьев-сватьев! Едешь с нами!
Все трое пошли к передним саням, вожжи дали Томмоту.
Не стесняясь сидящего впереди Томмота, они пустились в откровенный разговор, время от времени прикладываясь к бутылке, которую из-под сена достал Мальцев. Томмот уловил из этого разговора, что дела белых в Сасыл Сысы не блестящи, и Топорков с Мальцевым рады-радёшеньки удобному случаю поскорей умотать оттуда. Случай-то какой: теперь у них было чем ответить на упрёк генерала в том, что они никак не могут поймать ни одного «красного шпиона». Судьба Ойурова была уже определена: доказано ли будет, что он чекист, или не будет доказано, его всё равно расстреляют как чекиста. Ойурова они схватили по доносу дочери попа, расстрелянного в Чека, та сейчас у пепеляевцев медсестрой. Получилось так, что они не сумели взять у неё письменные показания: когда пришли к ней, эта потаскуха лежала в постели с каким-то полковником. Едва они заикнулись о цели своего визита, полковник выхватил пистолет и принялся палить в них, благо что мимо. Топорков с Мальцевым поспешили убраться, показания поповны они решили написать сами и подписаться вместо неё. Сейчас они подробно обсуждали, как они это сделают.
Поповна… Не та ли, о которой рассказывал ему сам Ойуров? Воистину случай всемогущ. Томмот сидел на передке понуря голову. Ох, Ойуров, Ойуров! Как же ты так попался? Зачем ты спешил навстречу своей гибели, ведь тебя в лицо знает не одна та треклятая поповна! Решил всё-таки сам, не выдержал…
Чуть было не сплоховал Томмот. Если бы в темноте, до того как вспыхнула спичка, Ойуров не успел подать голос, Томмот едва ли сумел бы скрыть свой испуг и изумление. И обоим бы — каюк! «Я — не Чека! Я — охотник!..» О, Трофим Васильевич! Едва ли мы спасёмся, выдавая себя за охотников. Часа через два приедем в слободу, а в слободе Валерий — задушевный твой собеседник.
Томмот обернулся назад.
— Не крутись. Погоняй лошадь! — Мальцев ткнул его в спину дулом пистолета.
Вот… С него не спускают глаз… Он мог бы незаметно вынуть пистолет, застрелить обоих, а затем и других, ехавших сзади. Конечно, сомнительно, что такой дерзкий план удался бы полностью, но это было бы лучше, чем покорно ждать своей участи, которая решится часа через два-три. Теперь же и вовсе приходится отказаться от этого плана: за ним следят. Не значит ли это, что он уже арестован? Если они полностью доверяют той поповне, определённо и его заподозрят: как это он не узнал своего же, чекиста?
— Долго ещё до слободы? — спросил подполковник.
— Часа два с лишним…
— У-у! Лют мороз! Ничего не осталось в бутылке? Бр-р-р!.. Что за адская страна!
— Ни капельки не осталось…
— Есть где-нибудь в пути жильё? Слышь, что ли? Тебя спрашивают!
— Поблизости живут родные Валерия Аргылова, — с готовностью подсказал Томмот. — Совсем близко!
— Да-а? Хорошо, поехали туда, — оживился Топорков. — В Амгу отправимся завтра с утра. И давай быстрей! Хлестни! Закоченеешь тут.
«Везу их в семью Кычи… Не ошибусь ли? — подумал Томмот, направляя коня на боковую дорогу. — Будь что будет. Как говорят, пока падает топор, бревну — передышка. Может, и подвернётся случай. Лишь бы не появился Валерий!»
Глава двадцать девятая
Из-за своей перегородки Кыча увидела, как вошли, толкаясь, двое офицеров в серых папахах, а за ними мелькнуло лицо Томмота. Подумалось, что офицеров привёл Томмот. Арестовать её! «Ну да всё равно…»
Ааныс, стоя у камелька, молча поглядела на ночных гостей. Суонда лежал, отвернувшись к стене, безразличный ко всему.
Офицеры прошли к орону на правой половине. За ними вошли два солдата, подталкивая перед собой прикладами человека со связанными руками.
— Здравствуйте, — робко полушёпотом приветствовала вошедших Ааныс. Затем она узнала Томмота. — А, это ты, парень? Откуда?
— Хотел заехать в Абагу, да вот вернули. Задержали они одного, говорят, что красный. — Выговорить «чекист» он почему-то не смог.
Нежданные гости разделись. Арестованный остался стоять у дверей.
— Что делать с ним? — спросил офицеров пожилой солдат с густыми бакенбардами.
— Развяжите, никуда не денется, — кинул солдатам Топорков, подходя к камельку и разминая озябшие пальцы. — Скоро мы с ним затеем разговор по душам. Пусть раздевается!
— Полковник велит тебе раздеться, — перевёл Томмот.
Развязанный Ойуров снял шапку, скинул ветхую дошку. Томмот поспешно отвёл от него взгляд, но успел заметить, что избили его сильно: лицо в синих кровоподтёках, из рассечённой губы кровь текла и сейчас. Жёсткие длинные волосы Ойурова были неумело искромсаны тупыми ножницами. Отпустил он усы и бороду, внешность его сильно изменилась, особенно не похож он был на себя, когда снимал шапку. Но глаза… Да, глаза свои не изменишь…
— Пусть приготовят поесть, — распорядился полковник.
Томмот перевёл. Ааныс молча поставила на стол тарелку мяса.
— И только? Потребуй ещё чего-нибудь. Пусть не скупится.
Хозяйка принесла лепёшки с маслом, налила чаю.
— Братья, к столу, — пригласил Томмот солдат. — Попейте чаю.
Офицеры молча подвинулись, так же молча и солдаты подсели к столу.
Арестованный, растопырив пальцы, пошёл было к камельку, но его остановил окрик Топоркова:
— Ку-уда?!
— Назад, сволочь! — крикнул и Томмот.
Выглянув из-за перегородки, Кыча увидела: арестованный пошёл назад и уселся на чурбак возле двери. Одет он был легко. А этим жалко и огня. «Сволочь!» Раскричался, вишь, собака. Подпевала!
— Ну-ка, попроси у неё спирту, — приказал Топорков. — И пусть сварит ещё мяса!
Томмот пошёл к Ааныс на левую половину и передал, что велел полковник.
— Где я достану этот спирт?
— Очень прошу: постарайтесь достать. У старика где-нибудь есть запас. Очень спирт нужен…
— Есть бутылка. Начатая…
— Мало этого! Поищите, постарайтесь. Найдёте, на стол несите не сразу…
— Молодец! — рявкнул Мальцев, увидев перед собой бутылку. Глаза у него заблестели.
Выпили, набросились на мясо и лепёшки, налили по второй, и вскоре тарелки очистились.
— Пока поспеет мясо, ещё раз поговорим с этим… — распорядился Топорков. — Подведите ближе!
Хватив изрядно, голодные солдаты быстро захмелели. Молодой ходил как на пружинах и был в отменном настроении, зато пожилой заметно помрачнел. Ойурова подвели к столу.
— Как зовут? — спросил Топорков и кивнул Томмоту: — Ты сразу переводи.
— Уйбан я. Пишусь Ходуловым… Отец мой, как говорили встарь, кормил единственную корову. Охвостками сена после господских коров…
— Короче! Не хоронись за отца! Как, сказала эта шлюха, зовут его?
— Да похоже на это, — Мальцев, припоминая, потёр лоб. — Фамилия не христианская, дикарская… Как он сам сказал? Ходулов? Кажется, именно так, Ходулор…
Топорков вскочил, как подброшенный, схватил Ойурова за грудки:
— Давно ли в Чека?
— Не знаю. Я не Чека. Я охочусь…
Подтянув пленника к себе поближе, Топорков стал молча бить его по лицу, не тратя времени и красноречия на расспросы. Упрев и умаявшись, наконец, он отбросил Ойурова от себя. Тот попятился, потеряв равновесие, чуть не упал, но выпрямился.
— Подполковник, теперь вы…
Мальцев поднялся и поманил Ойурова к себе:
— Поближе! Поближе…
Молодой солдат схватил пленника за воротник и подтолкнул его к Мальцеву. Тот подошёл к Ойурову и, будто обняв его сзади, стал пудовыми кулаками переминать его внутренности.
Тяжко простонав, Ойуров упал на колени. На левой половине раздался вопль Аааныс, а вслед за тем голос Томмота:
— Дайте-ка мне!
Словно желая поскорей дорваться до жертвы, Томмот решительно отстранил и солдата, и подполковника. От порядочной затрещины Ойуров грохнулся на пол. Солдат подскочил к нему и поднял его за шиворот. Лицо Ойурова было в крови.
Ааныс завопила ещё пронзительней.
— Молодец! — Топорков хлопнул Томмота по плечу.
— «Молодец»… — покривился Мальцев и вытер лоб. — Он был уже почти готов! Этот всё испортил…
— Постоянно кто-нибудь да что-либо вам обязательно испортит!
Мальцев в ответ лишь махнул рукой и подошёл к столу.
Кыча, содрогаясь от ужаса, наблюдала в щёлочку. Как человек может так зверски мучить себе подобного! Говорят, будто человек более жесток, чем зверь. Похоже на правду. Этот Чычахов! Остервенел пуще офицеров. Нет, не мучила бы совесть, если б вчера топором… За что истязают бедного старика? Говорит, что охотник. Не похож на промысловика, но ясно, что хороший человек. Как помочь ему?
— Брат полковник, хозяева всё видят, — Томмот подошёл к Топоркову. — Боюсь, про этот допрос завтра будет знать весь улус. Звон может достичь и ушей генерала. Лучше завтра, в Амге… Да вот и еда готова!
Острый запах уварившегося мяса защекотал ноздри, все поспешили к столу.
— Уберите этого… — велел Топорков.
— А куда? — не слишком почтительно спросил пожилой солдат, которому совсем не улыбалось провести ночь на морозе.
— С глаз долой — вот куда!
Томмот пошёл к хозяйке:
— Найдётся место для арестованного?
Сидя у занавески, Ааныс этой же занавеской вытерла мокрое от слёз лицо.
— На дворе есть небольшая юрта, вчера там ночевали солдаты.
— Уберите его туда, — распорядился полковник, когда Томмот доложил ему о юрте. — Ты карауль в юрте, — приказал он пожилому и повернулся: — А ты встань на пост снаружи. Если что, дайте знать. Идите! Хозяйка, покажи юрту!
Солдаты нехотя стали одеваться.
— Требуют показать, — Томмот опять подошёл к Ааныс.
— Мама, я покажу! — живо вскочила Кыча. — Оставь этим мяса…
Кыча набросила на себя шубёнку, низко, до глаз, подвязалась платком и взяла в руки медный подсвечник с жирником. За Кычей вышли солдаты, толкая перед собой арестованного. Томмот проводил их взглядом.
Кыча пошла к юрте, темнеющей в глубине подворья.
— Нас выгнали, а сами… — Чертыхаясь, молодой солдат остался посреди двора, остальные вошли в юрту.
Хоть труба камелька и была закрыта, за день юрту сильно выстудило. Кыча поставила жирник на стол.
— Сейчас затопим печку…
Сухие поленья загорелись быстро, в трубе загудело.
Солдат заглянул в закуток, огороженный молодыми листвяшками.
— Тебе туда! — показал солдат арестованному, а сам, повернувшись к огню, распахнул шубу.
— Я покажу ему!
Кыча вошла в закуток первой. Приникнув к Ойурову, она торопливо зашептала:
— Что мне сделать? Вам нужно ночью обязательно бежать, завтра будет поздно…
— Тише! Я тебя знаю, ты — Кыча…
Она от неожиданности отшатнулась:
— Кто вы?
— Почему уехала из города?
— Увезли…
Ойуров шепнул ей в самое ухо:
— Разговаривала с Томмотом?
— Нет…
— Что так долго? — крикнул им солдат.
— Вытираю кровь ему, — отозвалась Кыча и вынула из кармана тряпочку.
Ойуров притянул к себе её голову:
— Томмот честный. Запомни: он — честный! Его слово для тебя — закон.
— Томмот?
— Верь ему, — повторил Ойуров.
Кыча зажала себе рот рукой.
— Запомни: я тебе доверил большее, чем свою жизнь. Понимаешь?
— Понимаю…
— Передай Томмоту привет от человека, обещавшего ему журнал «Голос якута». Тогда он тебе поверит.
— Хорошо.
В несколько мгновений для Кычи всё на свете перевернулось и обрело другое значение. Утерянное нашлось, надежды возродились.
— Девка, скоро ты управишься? — забеспокоился солдат.
— Скоро… — ответила она солдату, водя тряпочкой по лицу Ойурова. — Что нам сделать, что?
— Спиртное есть у вас?
— Наверное… Запасы отца.
— Надо их напоить. Всех! И караульных тоже.
— Озвереют ещё больше.
— У нас выбора нет. Предупреди Томмота: пусть ко мне совсем не подходит. Совсем! Ясно?
— Поняла. А как… тогда?
— Будет видно, это моё дело.
— Я ещё приду.
— Без надобности — не смей!
Кыча опустила ему в карман кусок лепёшки. Выйдя, она бросила окровавленную тряпочку в огонь камелька.
— Жалко, да? Бабы все жалостливые, — солдат пригляделся к Кыче. — Ой, да ты ещё молоденькая! Дочь у меня вот такая… Эй, ты! Иди сюда! Позови-ка его сюда, пусть погреется. Человек как-никак.
Ойуров подошёл к камельку.
— Ну, я пошла, — сказала Кыча солдату. — Ждите, принесу поесть.
По двору, постукивая друг о дружку торбасами, прохаживался молодой солдат.
— Тепло там? — Он показал на искры из трубы юрты.
— Пока холодно. Отужинает начальство, я тебя позову.
— Ладно, буду ждать.
«Томмот честный! Он честный!»
Опять надвинув на самые глаза чёрный платок и низко опустив голову, Кыча быстро прошла к себе за перегородку. Мать накрывала на стол, а Кыча быстро переворошила содержимое нескольких ящиков — спиртного не оказалось. У отца должно было быть припасено немало спирта, на это он особенно запаслив. Но куда он мог его припрятать? Знает наверняка Суонда, но пока у него добьёшься ответа, чёрная ворона успеет побелеть. Наверно, в подвале, в амбаре…
— Это кто такой лежит? — только сейчас узрев Суонду, лежащего на кровати возле дверей, спросил Топорков.
— Кажется, хамначчит, — ответил Томмот.
— Подними его. Пусть накормит лошадей.
Томмот едва добудился спящего Суонду и объяснил, что от него требуют. Тот потёр кулаками глаза и, позёвывая, стал одеваться.
— Без спирта это мясо в горло не протолкнёшь! — Топорков бросил вилку на стол.
Томмот подошёл к перегородке.
— Спирта…
— Нет! Нет у нас! — не дала ему договорить Ааныс. — Где я возьму, когда у нас нет. И в какую прорву столько лезет…
— Томмот… — шёпотом позвала Кыча.
Томмот оглянулся и не поверил глазам своим: по-детски приподняв руки, словно желая кинуться ему на шею, Кыча потянулась к нему.
— Требуют спирта! — гаркнул он на девушку. — Спирта, понятно?! Будет, нет?..
— Я… Я поищу в амбаре!
— Говорят, что нет. — Томмот вернулся к столу. — Сейчас поищут в амбаре.
— Иди, сам поищи хорошенько! Чёрта они сами там найдут!
Озадаченная поведением дочери — давеча набросилась на парня с кулаками да с ружьём, даже топор подняла, теперь же побежала услуживать, — Ааныс поглядела им вслед.
На дворе приплясывал от мороза молодой солдат.
— Чего я мёрзну тут? — пожаловался он Томмоту. — В такую погоду кого сюда нелёгкая принесёт?
— Ничего не знаю, так приказал полковник, — ответил Томмот, пропустив Кычу вперёд.
— Сволочи! Сами отсиживаются в тепле, спирт хлещут…
В амбаре, оскальзываясь на мёрзлых ступеньках, он следом за Кычей спустился в подвал.
Едва достиг он дна подвала и твёрдо встал, щёку ему обожгло горячее дыхание Кычи.
— Том-мо-от! Человек, который обещал тебе «Голос якута», шлёт привет!
— Что-о?
— У кого ты хотел одолжить журнал «Голос якута»? Так он тебе…
— Кыча!
— О, Томмот!..
Они замерли в объятии. Сколько раз в мечтах своих Томмот представлял себе этот миг, но никогда бы и в голову не пришло такое: в холодном амбаре, на дне ледника!
— Кыча, не плачь. Не плачь, тебе говорят! Что он велел передать?
— Напоите их допьяна, говорит. Остальное будет видно. И чтобы ты к нему не подходил. Совсем!
— Будет видно? Да опьянев, они его просто застрелят!
— Я ему сказала так же. А он говорит — выбора нет.
— Да, это верно. Ты к нему пойдёшь?
— Он сказал, чтобы без надобности не шла.
— Есть такая надобность! Передай вот это. — Томмот вынул из внутреннего кармана пистолет и нож. — Спрятала? Спеши. А где же спирт?..
— Не знаю. Догадываюсь, что тут…
Томмот зажёг спичку. В одном из углов под кучей бурого снега он увидел какие-то сумы, ящики, мешки. Он поспешно разбросал этот хлам. Внизу оказался большой ящик с висячим замком. Томмот ударом ноги расколол крышку, отломал доску и просунул руку в дыру: бутылки!
— На, держи! Четыре бутылки. Заверни в тряпицу. На стол подавать не сразу, пока не потребуют, пока не заругаются. Солдату в юрте отнеси побольше да разведи покрепче. А когда уснут, постового со двора в дом позови. Только надо бы дать знать Ходулову, что снаружи поста нет.
— Хорошо!
— Давай побыстрей. Вылезай сперва ты.
— О, Томмот, прости меня…
— Ладно, ладно! Быстрей вылезай!
…Навстречу им кинулся обеспокоенный Мальцев.
— Ну, как?
— Есть! Есть!
— Быстрей сюда!
— Тра-ля-ля… — попытался напевать Мальцев, мотая отяжелевшей головой. — Не помню ни одной самой паршивой песни. Ни единого слова…. Эх, жизнь проклятая. А ведь у меня был неплохой тенор! Остался мой золотой голос в снегах Сибири, господин полковник…
— Все мы прежде были божьими птахами… Тенор!
— Я был тенором! Не верите?
— Будьте вы хоть тенором, хоть сифилитиком… К чёрту лирику вашу!
Томмот развёл и принёс на стол полбутылки спирта, и вскоре оба захмелели настолько, что каждый, уже не ожидая другого, сам стал наливать себе. Топорков всё больше становился молчалив и угрюм, только ворочал глазами да икал. Зато у Мальцева язык развязался. Он принялся длинно рассказывать, как, пребывая в Сибири в составе армии адмирала Колчака, принял участие в расстреле восставших рабочих Куломзина. Видя, что полковник его не слушает, он повернулся к Томмоту:
— Вот там был бой! Сражение, не то что здесь. Разве это бой? — Мальцев качающейся рукой показал куда-то вбок. — Да и вся эта наша компания, «дружина», «братья» — это просто хулиганство! Историческое хулиганство! Э, да ты разве поймёшь? Лучше сходи, тащи ещё…
— Есть у них спирт, да не хотят давать. Боятся отца-старика. Попросите сами.
Мальцев пошёл было на левую половину, но остановился перед камельком. Его сильно качало.
— Спирт! Ну?
— Суох… Нету… — возразила Ааныс.
— Как это «суох»? — Мальцев вытащил пистолет. — Ну, как, «баар»?
— Баар… баар… совсем конец… — испугалась Ааныс.
— Бери! — кивнул он Томмоту.
Тот принял у хозяйки ещё бутылку, разбавил спирт в банке и поставил на стол.
— Моло… — Не договорив, Топорков икнул и выронил на стол недожёванный кусок мяса. Удивлённо поглядев на кусок, он смахнул его рукавом со стола, выпил услужливо подвинутый Томмотом стакан и поднял на Томмота мрачные глаза. — Молодец!
— Для них царь и бог — вот! — Мальцев хлопнул рукой по кобуре. — Язык пули понятен всем!
— Я не про вас. Вы известная сволочь. Я хвалю вот его, — и опять Топорков уставился на Томмота тяжёлым взглядом. — Чычахов, я желаю наградить тебя. Мою награду ты не забудешь вовек!
— Спасибо, брат полковник!
Помянув о награде, тот переменился: трезвые, мрачные, холодные глаза смотрели на Томмота мстительно и подозревающе. Казался пьяным, оказался трезв… Томмоту стало не по себе.
— Благодарить будешь потом! Знаешь, чем я хочу тебя наградить? Высокую честь расстрелять этого чекиста я предоставлю тебе, бывшему чекисту. Завтра, при народе, ты его… — Топорков щёлкнул пальцами…
В груди у Томмота похолодело.
— Брат полковник, раньше я ни разу…
— Не расстреливал людей?
Томмот опустил голову и промолчал.
— Не расстреливал? Тем лучше. Это будет твой первый.
Ааныс, стоя у камелька, молча поглядела на ночных гостей. Суонда лежал, отвернувшись к стене, безразличный ко всему.
Офицеры прошли к орону на правой половине. За ними вошли два солдата, подталкивая перед собой прикладами человека со связанными руками.
— Здравствуйте, — робко полушёпотом приветствовала вошедших Ааныс. Затем она узнала Томмота. — А, это ты, парень? Откуда?
— Хотел заехать в Абагу, да вот вернули. Задержали они одного, говорят, что красный. — Выговорить «чекист» он почему-то не смог.
Нежданные гости разделись. Арестованный остался стоять у дверей.
— Что делать с ним? — спросил офицеров пожилой солдат с густыми бакенбардами.
— Развяжите, никуда не денется, — кинул солдатам Топорков, подходя к камельку и разминая озябшие пальцы. — Скоро мы с ним затеем разговор по душам. Пусть раздевается!
— Полковник велит тебе раздеться, — перевёл Томмот.
Развязанный Ойуров снял шапку, скинул ветхую дошку. Томмот поспешно отвёл от него взгляд, но успел заметить, что избили его сильно: лицо в синих кровоподтёках, из рассечённой губы кровь текла и сейчас. Жёсткие длинные волосы Ойурова были неумело искромсаны тупыми ножницами. Отпустил он усы и бороду, внешность его сильно изменилась, особенно не похож он был на себя, когда снимал шапку. Но глаза… Да, глаза свои не изменишь…
— Пусть приготовят поесть, — распорядился полковник.
Томмот перевёл. Ааныс молча поставила на стол тарелку мяса.
— И только? Потребуй ещё чего-нибудь. Пусть не скупится.
Хозяйка принесла лепёшки с маслом, налила чаю.
— Братья, к столу, — пригласил Томмот солдат. — Попейте чаю.
Офицеры молча подвинулись, так же молча и солдаты подсели к столу.
Арестованный, растопырив пальцы, пошёл было к камельку, но его остановил окрик Топоркова:
— Ку-уда?!
— Назад, сволочь! — крикнул и Томмот.
Выглянув из-за перегородки, Кыча увидела: арестованный пошёл назад и уселся на чурбак возле двери. Одет он был легко. А этим жалко и огня. «Сволочь!» Раскричался, вишь, собака. Подпевала!
— Ну-ка, попроси у неё спирту, — приказал Топорков. — И пусть сварит ещё мяса!
Томмот пошёл к Ааныс на левую половину и передал, что велел полковник.
— Где я достану этот спирт?
— Очень прошу: постарайтесь достать. У старика где-нибудь есть запас. Очень спирт нужен…
— Есть бутылка. Начатая…
— Мало этого! Поищите, постарайтесь. Найдёте, на стол несите не сразу…
— Молодец! — рявкнул Мальцев, увидев перед собой бутылку. Глаза у него заблестели.
Выпили, набросились на мясо и лепёшки, налили по второй, и вскоре тарелки очистились.
— Пока поспеет мясо, ещё раз поговорим с этим… — распорядился Топорков. — Подведите ближе!
Хватив изрядно, голодные солдаты быстро захмелели. Молодой ходил как на пружинах и был в отменном настроении, зато пожилой заметно помрачнел. Ойурова подвели к столу.
— Как зовут? — спросил Топорков и кивнул Томмоту: — Ты сразу переводи.
— Уйбан я. Пишусь Ходуловым… Отец мой, как говорили встарь, кормил единственную корову. Охвостками сена после господских коров…
— Короче! Не хоронись за отца! Как, сказала эта шлюха, зовут его?
— Да похоже на это, — Мальцев, припоминая, потёр лоб. — Фамилия не христианская, дикарская… Как он сам сказал? Ходулов? Кажется, именно так, Ходулор…
Топорков вскочил, как подброшенный, схватил Ойурова за грудки:
— Давно ли в Чека?
— Не знаю. Я не Чека. Я охочусь…
Подтянув пленника к себе поближе, Топорков стал молча бить его по лицу, не тратя времени и красноречия на расспросы. Упрев и умаявшись, наконец, он отбросил Ойурова от себя. Тот попятился, потеряв равновесие, чуть не упал, но выпрямился.
— Подполковник, теперь вы…
Мальцев поднялся и поманил Ойурова к себе:
— Поближе! Поближе…
Молодой солдат схватил пленника за воротник и подтолкнул его к Мальцеву. Тот подошёл к Ойурову и, будто обняв его сзади, стал пудовыми кулаками переминать его внутренности.
Тяжко простонав, Ойуров упал на колени. На левой половине раздался вопль Аааныс, а вслед за тем голос Томмота:
— Дайте-ка мне!
Словно желая поскорей дорваться до жертвы, Томмот решительно отстранил и солдата, и подполковника. От порядочной затрещины Ойуров грохнулся на пол. Солдат подскочил к нему и поднял его за шиворот. Лицо Ойурова было в крови.
Ааныс завопила ещё пронзительней.
— Молодец! — Топорков хлопнул Томмота по плечу.
— «Молодец»… — покривился Мальцев и вытер лоб. — Он был уже почти готов! Этот всё испортил…
— Постоянно кто-нибудь да что-либо вам обязательно испортит!
Мальцев в ответ лишь махнул рукой и подошёл к столу.
Кыча, содрогаясь от ужаса, наблюдала в щёлочку. Как человек может так зверски мучить себе подобного! Говорят, будто человек более жесток, чем зверь. Похоже на правду. Этот Чычахов! Остервенел пуще офицеров. Нет, не мучила бы совесть, если б вчера топором… За что истязают бедного старика? Говорит, что охотник. Не похож на промысловика, но ясно, что хороший человек. Как помочь ему?
— Брат полковник, хозяева всё видят, — Томмот подошёл к Топоркову. — Боюсь, про этот допрос завтра будет знать весь улус. Звон может достичь и ушей генерала. Лучше завтра, в Амге… Да вот и еда готова!
Острый запах уварившегося мяса защекотал ноздри, все поспешили к столу.
— Уберите этого… — велел Топорков.
— А куда? — не слишком почтительно спросил пожилой солдат, которому совсем не улыбалось провести ночь на морозе.
— С глаз долой — вот куда!
Томмот пошёл к хозяйке:
— Найдётся место для арестованного?
Сидя у занавески, Ааныс этой же занавеской вытерла мокрое от слёз лицо.
— На дворе есть небольшая юрта, вчера там ночевали солдаты.
— Уберите его туда, — распорядился полковник, когда Томмот доложил ему о юрте. — Ты карауль в юрте, — приказал он пожилому и повернулся: — А ты встань на пост снаружи. Если что, дайте знать. Идите! Хозяйка, покажи юрту!
Солдаты нехотя стали одеваться.
— Требуют показать, — Томмот опять подошёл к Ааныс.
— Мама, я покажу! — живо вскочила Кыча. — Оставь этим мяса…
Кыча набросила на себя шубёнку, низко, до глаз, подвязалась платком и взяла в руки медный подсвечник с жирником. За Кычей вышли солдаты, толкая перед собой арестованного. Томмот проводил их взглядом.
Кыча пошла к юрте, темнеющей в глубине подворья.
— Нас выгнали, а сами… — Чертыхаясь, молодой солдат остался посреди двора, остальные вошли в юрту.
Хоть труба камелька и была закрыта, за день юрту сильно выстудило. Кыча поставила жирник на стол.
— Сейчас затопим печку…
Сухие поленья загорелись быстро, в трубе загудело.
Солдат заглянул в закуток, огороженный молодыми листвяшками.
— Тебе туда! — показал солдат арестованному, а сам, повернувшись к огню, распахнул шубу.
— Я покажу ему!
Кыча вошла в закуток первой. Приникнув к Ойурову, она торопливо зашептала:
— Что мне сделать? Вам нужно ночью обязательно бежать, завтра будет поздно…
— Тише! Я тебя знаю, ты — Кыча…
Она от неожиданности отшатнулась:
— Кто вы?
— Почему уехала из города?
— Увезли…
Ойуров шепнул ей в самое ухо:
— Разговаривала с Томмотом?
— Нет…
— Что так долго? — крикнул им солдат.
— Вытираю кровь ему, — отозвалась Кыча и вынула из кармана тряпочку.
Ойуров притянул к себе её голову:
— Томмот честный. Запомни: он — честный! Его слово для тебя — закон.
— Томмот?
— Верь ему, — повторил Ойуров.
Кыча зажала себе рот рукой.
— Запомни: я тебе доверил большее, чем свою жизнь. Понимаешь?
— Понимаю…
— Передай Томмоту привет от человека, обещавшего ему журнал «Голос якута». Тогда он тебе поверит.
— Хорошо.
В несколько мгновений для Кычи всё на свете перевернулось и обрело другое значение. Утерянное нашлось, надежды возродились.
— Девка, скоро ты управишься? — забеспокоился солдат.
— Скоро… — ответила она солдату, водя тряпочкой по лицу Ойурова. — Что нам сделать, что?
— Спиртное есть у вас?
— Наверное… Запасы отца.
— Надо их напоить. Всех! И караульных тоже.
— Озвереют ещё больше.
— У нас выбора нет. Предупреди Томмота: пусть ко мне совсем не подходит. Совсем! Ясно?
— Поняла. А как… тогда?
— Будет видно, это моё дело.
— Я ещё приду.
— Без надобности — не смей!
Кыча опустила ему в карман кусок лепёшки. Выйдя, она бросила окровавленную тряпочку в огонь камелька.
— Жалко, да? Бабы все жалостливые, — солдат пригляделся к Кыче. — Ой, да ты ещё молоденькая! Дочь у меня вот такая… Эй, ты! Иди сюда! Позови-ка его сюда, пусть погреется. Человек как-никак.
Ойуров подошёл к камельку.
— Ну, я пошла, — сказала Кыча солдату. — Ждите, принесу поесть.
По двору, постукивая друг о дружку торбасами, прохаживался молодой солдат.
— Тепло там? — Он показал на искры из трубы юрты.
— Пока холодно. Отужинает начальство, я тебя позову.
— Ладно, буду ждать.
«Томмот честный! Он честный!»
Опять надвинув на самые глаза чёрный платок и низко опустив голову, Кыча быстро прошла к себе за перегородку. Мать накрывала на стол, а Кыча быстро переворошила содержимое нескольких ящиков — спиртного не оказалось. У отца должно было быть припасено немало спирта, на это он особенно запаслив. Но куда он мог его припрятать? Знает наверняка Суонда, но пока у него добьёшься ответа, чёрная ворона успеет побелеть. Наверно, в подвале, в амбаре…
— Это кто такой лежит? — только сейчас узрев Суонду, лежащего на кровати возле дверей, спросил Топорков.
— Кажется, хамначчит, — ответил Томмот.
— Подними его. Пусть накормит лошадей.
Томмот едва добудился спящего Суонду и объяснил, что от него требуют. Тот потёр кулаками глаза и, позёвывая, стал одеваться.
— Без спирта это мясо в горло не протолкнёшь! — Топорков бросил вилку на стол.
Томмот подошёл к перегородке.
— Спирта…
— Нет! Нет у нас! — не дала ему договорить Ааныс. — Где я возьму, когда у нас нет. И в какую прорву столько лезет…
— Томмот… — шёпотом позвала Кыча.
Томмот оглянулся и не поверил глазам своим: по-детски приподняв руки, словно желая кинуться ему на шею, Кыча потянулась к нему.
— Требуют спирта! — гаркнул он на девушку. — Спирта, понятно?! Будет, нет?..
— Я… Я поищу в амбаре!
— Говорят, что нет. — Томмот вернулся к столу. — Сейчас поищут в амбаре.
— Иди, сам поищи хорошенько! Чёрта они сами там найдут!
Озадаченная поведением дочери — давеча набросилась на парня с кулаками да с ружьём, даже топор подняла, теперь же побежала услуживать, — Ааныс поглядела им вслед.
На дворе приплясывал от мороза молодой солдат.
— Чего я мёрзну тут? — пожаловался он Томмоту. — В такую погоду кого сюда нелёгкая принесёт?
— Ничего не знаю, так приказал полковник, — ответил Томмот, пропустив Кычу вперёд.
— Сволочи! Сами отсиживаются в тепле, спирт хлещут…
В амбаре, оскальзываясь на мёрзлых ступеньках, он следом за Кычей спустился в подвал.
Едва достиг он дна подвала и твёрдо встал, щёку ему обожгло горячее дыхание Кычи.
— Том-мо-от! Человек, который обещал тебе «Голос якута», шлёт привет!
— Что-о?
— У кого ты хотел одолжить журнал «Голос якута»? Так он тебе…
— Кыча!
— О, Томмот!..
Они замерли в объятии. Сколько раз в мечтах своих Томмот представлял себе этот миг, но никогда бы и в голову не пришло такое: в холодном амбаре, на дне ледника!
— Кыча, не плачь. Не плачь, тебе говорят! Что он велел передать?
— Напоите их допьяна, говорит. Остальное будет видно. И чтобы ты к нему не подходил. Совсем!
— Будет видно? Да опьянев, они его просто застрелят!
— Я ему сказала так же. А он говорит — выбора нет.
— Да, это верно. Ты к нему пойдёшь?
— Он сказал, чтобы без надобности не шла.
— Есть такая надобность! Передай вот это. — Томмот вынул из внутреннего кармана пистолет и нож. — Спрятала? Спеши. А где же спирт?..
— Не знаю. Догадываюсь, что тут…
Томмот зажёг спичку. В одном из углов под кучей бурого снега он увидел какие-то сумы, ящики, мешки. Он поспешно разбросал этот хлам. Внизу оказался большой ящик с висячим замком. Томмот ударом ноги расколол крышку, отломал доску и просунул руку в дыру: бутылки!
— На, держи! Четыре бутылки. Заверни в тряпицу. На стол подавать не сразу, пока не потребуют, пока не заругаются. Солдату в юрте отнеси побольше да разведи покрепче. А когда уснут, постового со двора в дом позови. Только надо бы дать знать Ходулову, что снаружи поста нет.
— Хорошо!
— Давай побыстрей. Вылезай сперва ты.
— О, Томмот, прости меня…
— Ладно, ладно! Быстрей вылезай!
…Навстречу им кинулся обеспокоенный Мальцев.
— Ну, как?
— Есть! Есть!
— Быстрей сюда!
— Тра-ля-ля… — попытался напевать Мальцев, мотая отяжелевшей головой. — Не помню ни одной самой паршивой песни. Ни единого слова…. Эх, жизнь проклятая. А ведь у меня был неплохой тенор! Остался мой золотой голос в снегах Сибири, господин полковник…
— Все мы прежде были божьими птахами… Тенор!
— Я был тенором! Не верите?
— Будьте вы хоть тенором, хоть сифилитиком… К чёрту лирику вашу!
Томмот развёл и принёс на стол полбутылки спирта, и вскоре оба захмелели настолько, что каждый, уже не ожидая другого, сам стал наливать себе. Топорков всё больше становился молчалив и угрюм, только ворочал глазами да икал. Зато у Мальцева язык развязался. Он принялся длинно рассказывать, как, пребывая в Сибири в составе армии адмирала Колчака, принял участие в расстреле восставших рабочих Куломзина. Видя, что полковник его не слушает, он повернулся к Томмоту:
— Вот там был бой! Сражение, не то что здесь. Разве это бой? — Мальцев качающейся рукой показал куда-то вбок. — Да и вся эта наша компания, «дружина», «братья» — это просто хулиганство! Историческое хулиганство! Э, да ты разве поймёшь? Лучше сходи, тащи ещё…
— Есть у них спирт, да не хотят давать. Боятся отца-старика. Попросите сами.
Мальцев пошёл было на левую половину, но остановился перед камельком. Его сильно качало.
— Спирт! Ну?
— Суох… Нету… — возразила Ааныс.
— Как это «суох»? — Мальцев вытащил пистолет. — Ну, как, «баар»?
— Баар… баар… совсем конец… — испугалась Ааныс.
— Бери! — кивнул он Томмоту.
Тот принял у хозяйки ещё бутылку, разбавил спирт в банке и поставил на стол.
— Моло… — Не договорив, Топорков икнул и выронил на стол недожёванный кусок мяса. Удивлённо поглядев на кусок, он смахнул его рукавом со стола, выпил услужливо подвинутый Томмотом стакан и поднял на Томмота мрачные глаза. — Молодец!
— Для них царь и бог — вот! — Мальцев хлопнул рукой по кобуре. — Язык пули понятен всем!
— Я не про вас. Вы известная сволочь. Я хвалю вот его, — и опять Топорков уставился на Томмота тяжёлым взглядом. — Чычахов, я желаю наградить тебя. Мою награду ты не забудешь вовек!
— Спасибо, брат полковник!
Помянув о награде, тот переменился: трезвые, мрачные, холодные глаза смотрели на Томмота мстительно и подозревающе. Казался пьяным, оказался трезв… Томмоту стало не по себе.
— Благодарить будешь потом! Знаешь, чем я хочу тебя наградить? Высокую честь расстрелять этого чекиста я предоставлю тебе, бывшему чекисту. Завтра, при народе, ты его… — Топорков щёлкнул пальцами…
В груди у Томмота похолодело.
— Брат полковник, раньше я ни разу…
— Не расстреливал людей?
Томмот опустил голову и промолчал.
— Не расстреливал? Тем лучше. Это будет твой первый.