Страница:
— Увы, пора; нас все равно разлучат.
— Действительно, — сказала Генриетта, — сюда торжественно несут сфинкса мадемуазель де Тонне-Шарант, под пение труб, как принято на охотничьих праздниках.
— Значит, решено: сегодня, во время прогулки по лесу, я проберусь в чащу и, застав Лавальер одну, без вас…
— Я ее удалю от себя. Это уж моя забота.
— Прекрасно! Я пойду к ней при всех ее подругах и пущу в нее первую стрелу.
— Только цельтесь хорошенько, не промахнитесь, попадите прямо в сердце, — засмеялась принцесса.
Тут она рассталась с королем и пошла навстречу веселому кортежу, шествовавшему с трубными звуками, восклицаниями и подобающими случаю церемониями.
Глава 20. БАЛЕТ «ВРЕМЕНА ГОДА»
Глава 21. НИМФЫ ПАРКА ФОНТЕНБЛО
Глава 22. О ЧЕМ ГОВОРИЛОСЬ ПОД КОРОЛЕВСКИМ ДУБОМ
— Действительно, — сказала Генриетта, — сюда торжественно несут сфинкса мадемуазель де Тонне-Шарант, под пение труб, как принято на охотничьих праздниках.
— Значит, решено: сегодня, во время прогулки по лесу, я проберусь в чащу и, застав Лавальер одну, без вас…
— Я ее удалю от себя. Это уж моя забота.
— Прекрасно! Я пойду к ней при всех ее подругах и пущу в нее первую стрелу.
— Только цельтесь хорошенько, не промахнитесь, попадите прямо в сердце, — засмеялась принцесса.
Тут она рассталась с королем и пошла навстречу веселому кортежу, шествовавшему с трубными звуками, восклицаниями и подобающими случаю церемониями.
Глава 20. БАЛЕТ «ВРЕМЕНА ГОДА»
После обеда, окончившегося около пяти часов, король ушел к себе в кабинет, где его ожидали портные. Предстояла примерка знаменитого костюма Весны, над которым трудилось множество придворных художников.
Все роли балета были уже разучены участниками представления. Королю хотелось сделать сюрприз. Как только он покончил с делами, он сейчас же послал за своими двумя церемониймейстерами, Вильруа и Сент-Эньяном. Оба они заявили, что ждут лишь его приказа, что все готово и можно начинать.
Нужно только, чтобы погода была хорошая и вечер теплый.
Король открыл окно. Золотистые облака скользили над верхушками деревьев. Выплывала луна. Зеленые зеркальные пруды покоились как завороженные. Лебеди, сложив крылья, дремали на воде, словно суда на якорях.
Взглянув на эту дивную картину, король тотчас же отдал приказ, которого ожидали господа де Вильруа и де Сент-Эньян. Но исполнить его надо было по-царски. А для этого оставалось разрешить еще один вопрос. Людовик XIV и задал его:
— Есть у вас деньги?
— Государь, — отвечал Сент-Эньян, — мы уже сговорились с господином Кольбером.
— Отлично.
— Господин Кольбер сказал, что он явится к вашему величеству, как только ваше величество изъявит желание продолжать праздники.
— Хорошо, пусть придет.
Казалось, что Кольбер подслушивал у дверей. Он вошел в комнату, как только король произнес его имя.
— Очень приятно, господин Кольбер, — приветствовал его король. — А вы, господа, приступите к исполнению своих обязанностей.
Сент-Эньян и Вильруа откланялись.
Король сел в кресло около окна.
— Я танцую сегодня в балете, господин Кольбер, — сообщил он.
— Значит, завтра, государь, я должен платить по счетам.
— Почему?
— Я обещал поставщикам оплатить их счета на другой день после балета.
— Ну что же, господин Кольбер, если обещали, так и платите.
— Прекрасно, государь. Только для того, чтобы платить, нужны деньги, как говаривал господин де Ледигьер.
— Как? А те четыре миллиона, которые обещал господин Фуке, разве они еще не внесены им? Я и забыл спросить вас об этом.
— Государь, они были у вашего величества в назначенный час. Ну?
— Государь, цветные стекла, фейерверк, скрипки и повара съели эти четыре миллиона в одну неделю.
— Как, все целиком?
— До последнего су. Каждый раз, когда ваше величество приказывали устроить иллюминацию по берегам большого канала, сгорало столько масла, сколько содержится воды во всех бассейнах.
— Ладно, ладно, господин Кольбер. Значит, у нас нет больше денег?
— У меня больше нет, но у господина Фуке есть.
И лицо Кольбера осветилось злобной радостью.
— Что вы хотите сказать? — спросил Людовик.
— Государь, мы уже взяли от господина Фуке шесть миллионов. Он дал их так охотно, что, наверное, не откажется дать еще, если понадобится. Теперь как раз ему пришло время раскошелиться.
Король нахмурил брови.
— Господин Кольбер, — проговорил он, отчеканивая слова, — я держусь другого мнения. Я не хочу ставить в затруднительное положение моего верного слугу. Господин Фуке уже выдал шесть миллионов в течение недели, это достаточная сумма.
Кольбер побледнел.
— Однако, — заметил он, — несколько времени тому назад ваше величество говорили иное, в тот день хотя бы, когда пришли вести из Бель-Иля.
— С тех пор, сударь, я переменил свое мнение.
— Разве ваше величество уже не верит в заговор?
— Господин помощник интенданта, мои дела касаются меня одного, я уже говорил вам, что сам буду вести их.
— Значит, я имел несчастье впасть в немилость у вашего величества! вскричал Кольбер. Он весь трепетал от страха и ярости.
— Никоим образом, напротив, вы очень нравитесь мне.
— Ах, государь, — улыбнулся казначей с притворной грубостью, которая льстила самолюбию Людовика, — что толку нравиться вашему величеству, когда не можешь быть вам полезным?
— Ваши услуги пригодятся в другой раз.
— Как же вы прикажете поступить теперь, ваше величество?
— Вам нужны деньги, господин Кольбер?
— Около семисот тысяч ливров, государь.
— Вы возьмете их из моей личной казны.
Кольбер поклонился.
— Но, — прибавил Людовик, — едва ли вы при всей вашей экономии можете обойтись такою ничтожною суммою, я подпишу вам ордер на три миллиона.
— Король взял перо, написал несколько слов. Затем, передавая бумагу Кольберу, сказал:
— Будьте спокойны, господин Кольбер, составленный мной план — настоящий королевский план.
После этих слов, произнесенных со всей торжественностью, какую молодой государь умел придавать своим речам в таких обстоятельствах, он отпустил Кольбера и велел позвать портных.
Приказ, отданный королем церемониймейстерам, скоро стал известен всему Фонтенбло. Все знали, что король примеряет свой костюм и вечером состоится балет. Эта новость распространилась с быстротою молнии и на лету пустила в ход кокетство и разные причуды, зажгла множество желаний, воспламенила самые безумные мечты. В ту же минуту, словно по волшебству, все, кто умел держать в руках иглу, все, кто умел отличать камзол от штанов, как говорит Мольер, были призваны на помощь щеголям и дамам.
Король окончил свой туалет к девяти часам. Он появился в открытой карете, убранной зеленью и цветами. Королевы поместились на великолепной эстраде, сооруженной на берегу пруда, в театре изумительной красоты.
За пять часов плотники собрали все части этого театра, обойщики расставили стулья, и, словно по сигналу волшебной палочки, тысячи рук, помогая друг другу, без суеты и спешки соорудили в этом месте здание под звуки музыки, а затем осветители украсили театр и берега пруда неисчислимым количеством свечей.
На небе, покрытом звездами, не было ни единого облачка. Казалось, сама природа пришла на помощь фантазии короля. Вместо крыши над театром простирался небесный свод, за передними декорациями сверкала отраженными огнями гладь воды, а дальше — синеватые силуэты деревьев с куполообразными вершинами.
Когда прибыл король, зрительная зала была полна; она слепила глаза блеском золота и драгоценных камней, так что невозможно было различить ни одного лица. Понемногу, когда глаз освоился с этим сиянием, из него одна за другой стали возникать прекрасные дамы, словно звезды на ночном небе перед зрителем, сначала закрывшим, а потом открывшим глаза.
Сцена изображала рощу; по ней высоко прыгали кривоногие фавны. Дриада дразнила их, они гонялись за нею; другие дриады спешили к ней на помощь, и все это было выражено в разнообразных танцевальных движениях.
В разгар суматохи появлялась Весна со всей свитой и водворяла порядок. Времена года, союзники Весны, сопровождали ее и открывали танцы под звуки гимна, слова которого были исполнены тонкой лести. Флейты, гобои и скрипки рисовали сельский пейзаж.
Король, он же — Весна, выступил на сцену под гром рукоплесканий.
На нем были туника из цветов, мягко облегавшая его стройную, тонкую фигуру. Шелковые чулки телесного цвета обрисовывали его изящные ноги в сиреневых туфлях с зелеными бантами. Прекрасные волнистые волосы, свежий цвет лица, мягкий взгляд голубых глаз, губы, снисходившие до улыбки, таков был тогда этот король, справедливо прозванный королем всех Амуров.
Он двигался легко и плавно, точно парил.
Это был блистательный выход. Следом появился граф де Сент-Эньян, видимо, спешивший к королю или принцессе.
На принцессе было длинное платье, легкое и прозрачное, так что под ним иногда ясно обрисовывались то колено, то маленькая ножка, обутая в шелковую туфлю. Со свитою вакханок она весело приближалась к месту, где должна была танцевать.
Рукоплескания продолжались так долго, что граф успел подойти к королю, стоявшему в танцевальной позиции.
— Что вам, Сент-Эньян? — спросила Весна.
— Боже мой, ваше величество, — пролепетал побледневший придворный, ваше величество и не подумали о танце Плодов.
— Почему же, я помню, его не будет.
— Нет, государь. Ваше величество не отдали об этом приказания, у музыкантов он сохранился.
— Досадно, — пробормотал король. — Этот танец невозможно исполнить, ибо нет господина Гиша.
— Государь, целых четверть часа будет музыка без танцев. Это погубит весь балет. Правда, оркестр мог бы выбросить этот номер. Но дело в том, государь…
— Что еще?
— Ведь господин де Гиш здесь…
— Здесь? — проговорил король, нахмурив брови. — Он здесь?.. Вы уверены?..
— В костюме для танцев, государь. Взгляните направо. Граф ждет.
Король почувствовал, что его лицо вспыхнуло. Он живо обернулся. В самом деле, справа от него, блистая красотою, в костюме Вертумна стоял де Гиш, видимо, ожидая взгляда короля, чтоб заговорить с ним. Невозможно описать изумление короля, изумление принца, заметавшегося в ложе, шепот, поднявшийся в зале, волнение публики, волнение принцессы при виде своего партнера.
Король молча уставился на графа.
Тот подошел к нему и почтительно поклонился:
— Государь, ваш покорнейший слуга явился сегодня на службу, как явился бы на поле битвы. Король, лишившись этого танца Плодов, утратил бы лучшую сцену в своем балете. Я не хотел, чтоб красота, изящество и искусство короля потерпели ущерб из-за меня. Я покинул своих фермеров и явился на помощь моему королю.
Каждое из этих слов было взвешено и красноречиво. Лесть понравилась королю, мужество его изумило. Он сказал только:
— Я не приказывал вам вернуться, граф.
— Конечно, государь, но ваше величество не приказывали мне также оставаться там.
Король чувствовал, что время уходит. Еще минута, и все было бы испорчено. Притом же в сердце короля царило счастье. Он почерпнул вдохновение в красноречивом взгляде принцессы.
Глаза Генриетты говорили ему:
«Ведь вас ревнуют. Рассейте подозрения. Кто боится двух соперников, тот не боится ни одного».
Своим ловким вмешательством принцесса одержала верх. Король улыбнулся де Гишу.
Де Гиш ни слова не понял из этого немого разговора. Он видел только, что принцесса старается не смотреть да него. Получив помилование, од приписал его принцессе. Король был доволен. Один принц ничего не понимал.
Балет начался. Он был великолепен.
Когда скрипки воодушевили августейших танцоров, когда наивная пантомима той эпохи — ее наивность еще подчеркивалась посредственным исполнением сиятельных артистов — развернулась во всем блеске, зала дрогнула от аплодисментов.
Де Гиш сиял как солнце, но солнце придворное, готовое довольствоваться второстепенной ролью. Ему не было дела до успеха, который не оценила принцесса; он мечтал только о том, как бы снова завоевать ее благосклонность. А она даже не взглянула на него.
Мало-помалу тревога омрачила всю его радость, весь его блеск, ноги подкашивались, руки не слушались, голова горела.
С той минуты король стал действительно первым танцором кадрили. Он бросил взгляд в сторону своего побежденного соперника.
Де Гиш даже не похож был больше на придворного; он танцевал плохо, невыразительно; вскоре он совсем остановился.
Король и принцесса торжествовали.
Все роли балета были уже разучены участниками представления. Королю хотелось сделать сюрприз. Как только он покончил с делами, он сейчас же послал за своими двумя церемониймейстерами, Вильруа и Сент-Эньяном. Оба они заявили, что ждут лишь его приказа, что все готово и можно начинать.
Нужно только, чтобы погода была хорошая и вечер теплый.
Король открыл окно. Золотистые облака скользили над верхушками деревьев. Выплывала луна. Зеленые зеркальные пруды покоились как завороженные. Лебеди, сложив крылья, дремали на воде, словно суда на якорях.
Взглянув на эту дивную картину, король тотчас же отдал приказ, которого ожидали господа де Вильруа и де Сент-Эньян. Но исполнить его надо было по-царски. А для этого оставалось разрешить еще один вопрос. Людовик XIV и задал его:
— Есть у вас деньги?
— Государь, — отвечал Сент-Эньян, — мы уже сговорились с господином Кольбером.
— Отлично.
— Господин Кольбер сказал, что он явится к вашему величеству, как только ваше величество изъявит желание продолжать праздники.
— Хорошо, пусть придет.
Казалось, что Кольбер подслушивал у дверей. Он вошел в комнату, как только король произнес его имя.
— Очень приятно, господин Кольбер, — приветствовал его король. — А вы, господа, приступите к исполнению своих обязанностей.
Сент-Эньян и Вильруа откланялись.
Король сел в кресло около окна.
— Я танцую сегодня в балете, господин Кольбер, — сообщил он.
— Значит, завтра, государь, я должен платить по счетам.
— Почему?
— Я обещал поставщикам оплатить их счета на другой день после балета.
— Ну что же, господин Кольбер, если обещали, так и платите.
— Прекрасно, государь. Только для того, чтобы платить, нужны деньги, как говаривал господин де Ледигьер.
— Как? А те четыре миллиона, которые обещал господин Фуке, разве они еще не внесены им? Я и забыл спросить вас об этом.
— Государь, они были у вашего величества в назначенный час. Ну?
— Государь, цветные стекла, фейерверк, скрипки и повара съели эти четыре миллиона в одну неделю.
— Как, все целиком?
— До последнего су. Каждый раз, когда ваше величество приказывали устроить иллюминацию по берегам большого канала, сгорало столько масла, сколько содержится воды во всех бассейнах.
— Ладно, ладно, господин Кольбер. Значит, у нас нет больше денег?
— У меня больше нет, но у господина Фуке есть.
И лицо Кольбера осветилось злобной радостью.
— Что вы хотите сказать? — спросил Людовик.
— Государь, мы уже взяли от господина Фуке шесть миллионов. Он дал их так охотно, что, наверное, не откажется дать еще, если понадобится. Теперь как раз ему пришло время раскошелиться.
Король нахмурил брови.
— Господин Кольбер, — проговорил он, отчеканивая слова, — я держусь другого мнения. Я не хочу ставить в затруднительное положение моего верного слугу. Господин Фуке уже выдал шесть миллионов в течение недели, это достаточная сумма.
Кольбер побледнел.
— Однако, — заметил он, — несколько времени тому назад ваше величество говорили иное, в тот день хотя бы, когда пришли вести из Бель-Иля.
— С тех пор, сударь, я переменил свое мнение.
— Разве ваше величество уже не верит в заговор?
— Господин помощник интенданта, мои дела касаются меня одного, я уже говорил вам, что сам буду вести их.
— Значит, я имел несчастье впасть в немилость у вашего величества! вскричал Кольбер. Он весь трепетал от страха и ярости.
— Никоим образом, напротив, вы очень нравитесь мне.
— Ах, государь, — улыбнулся казначей с притворной грубостью, которая льстила самолюбию Людовика, — что толку нравиться вашему величеству, когда не можешь быть вам полезным?
— Ваши услуги пригодятся в другой раз.
— Как же вы прикажете поступить теперь, ваше величество?
— Вам нужны деньги, господин Кольбер?
— Около семисот тысяч ливров, государь.
— Вы возьмете их из моей личной казны.
Кольбер поклонился.
— Но, — прибавил Людовик, — едва ли вы при всей вашей экономии можете обойтись такою ничтожною суммою, я подпишу вам ордер на три миллиона.
— Король взял перо, написал несколько слов. Затем, передавая бумагу Кольберу, сказал:
— Будьте спокойны, господин Кольбер, составленный мной план — настоящий королевский план.
После этих слов, произнесенных со всей торжественностью, какую молодой государь умел придавать своим речам в таких обстоятельствах, он отпустил Кольбера и велел позвать портных.
Приказ, отданный королем церемониймейстерам, скоро стал известен всему Фонтенбло. Все знали, что король примеряет свой костюм и вечером состоится балет. Эта новость распространилась с быстротою молнии и на лету пустила в ход кокетство и разные причуды, зажгла множество желаний, воспламенила самые безумные мечты. В ту же минуту, словно по волшебству, все, кто умел держать в руках иглу, все, кто умел отличать камзол от штанов, как говорит Мольер, были призваны на помощь щеголям и дамам.
Король окончил свой туалет к девяти часам. Он появился в открытой карете, убранной зеленью и цветами. Королевы поместились на великолепной эстраде, сооруженной на берегу пруда, в театре изумительной красоты.
За пять часов плотники собрали все части этого театра, обойщики расставили стулья, и, словно по сигналу волшебной палочки, тысячи рук, помогая друг другу, без суеты и спешки соорудили в этом месте здание под звуки музыки, а затем осветители украсили театр и берега пруда неисчислимым количеством свечей.
На небе, покрытом звездами, не было ни единого облачка. Казалось, сама природа пришла на помощь фантазии короля. Вместо крыши над театром простирался небесный свод, за передними декорациями сверкала отраженными огнями гладь воды, а дальше — синеватые силуэты деревьев с куполообразными вершинами.
Когда прибыл король, зрительная зала была полна; она слепила глаза блеском золота и драгоценных камней, так что невозможно было различить ни одного лица. Понемногу, когда глаз освоился с этим сиянием, из него одна за другой стали возникать прекрасные дамы, словно звезды на ночном небе перед зрителем, сначала закрывшим, а потом открывшим глаза.
Сцена изображала рощу; по ней высоко прыгали кривоногие фавны. Дриада дразнила их, они гонялись за нею; другие дриады спешили к ней на помощь, и все это было выражено в разнообразных танцевальных движениях.
В разгар суматохи появлялась Весна со всей свитой и водворяла порядок. Времена года, союзники Весны, сопровождали ее и открывали танцы под звуки гимна, слова которого были исполнены тонкой лести. Флейты, гобои и скрипки рисовали сельский пейзаж.
Король, он же — Весна, выступил на сцену под гром рукоплесканий.
На нем были туника из цветов, мягко облегавшая его стройную, тонкую фигуру. Шелковые чулки телесного цвета обрисовывали его изящные ноги в сиреневых туфлях с зелеными бантами. Прекрасные волнистые волосы, свежий цвет лица, мягкий взгляд голубых глаз, губы, снисходившие до улыбки, таков был тогда этот король, справедливо прозванный королем всех Амуров.
Он двигался легко и плавно, точно парил.
Это был блистательный выход. Следом появился граф де Сент-Эньян, видимо, спешивший к королю или принцессе.
На принцессе было длинное платье, легкое и прозрачное, так что под ним иногда ясно обрисовывались то колено, то маленькая ножка, обутая в шелковую туфлю. Со свитою вакханок она весело приближалась к месту, где должна была танцевать.
Рукоплескания продолжались так долго, что граф успел подойти к королю, стоявшему в танцевальной позиции.
— Что вам, Сент-Эньян? — спросила Весна.
— Боже мой, ваше величество, — пролепетал побледневший придворный, ваше величество и не подумали о танце Плодов.
— Почему же, я помню, его не будет.
— Нет, государь. Ваше величество не отдали об этом приказания, у музыкантов он сохранился.
— Досадно, — пробормотал король. — Этот танец невозможно исполнить, ибо нет господина Гиша.
— Государь, целых четверть часа будет музыка без танцев. Это погубит весь балет. Правда, оркестр мог бы выбросить этот номер. Но дело в том, государь…
— Что еще?
— Ведь господин де Гиш здесь…
— Здесь? — проговорил король, нахмурив брови. — Он здесь?.. Вы уверены?..
— В костюме для танцев, государь. Взгляните направо. Граф ждет.
Король почувствовал, что его лицо вспыхнуло. Он живо обернулся. В самом деле, справа от него, блистая красотою, в костюме Вертумна стоял де Гиш, видимо, ожидая взгляда короля, чтоб заговорить с ним. Невозможно описать изумление короля, изумление принца, заметавшегося в ложе, шепот, поднявшийся в зале, волнение публики, волнение принцессы при виде своего партнера.
Король молча уставился на графа.
Тот подошел к нему и почтительно поклонился:
— Государь, ваш покорнейший слуга явился сегодня на службу, как явился бы на поле битвы. Король, лишившись этого танца Плодов, утратил бы лучшую сцену в своем балете. Я не хотел, чтоб красота, изящество и искусство короля потерпели ущерб из-за меня. Я покинул своих фермеров и явился на помощь моему королю.
Каждое из этих слов было взвешено и красноречиво. Лесть понравилась королю, мужество его изумило. Он сказал только:
— Я не приказывал вам вернуться, граф.
— Конечно, государь, но ваше величество не приказывали мне также оставаться там.
Король чувствовал, что время уходит. Еще минута, и все было бы испорчено. Притом же в сердце короля царило счастье. Он почерпнул вдохновение в красноречивом взгляде принцессы.
Глаза Генриетты говорили ему:
«Ведь вас ревнуют. Рассейте подозрения. Кто боится двух соперников, тот не боится ни одного».
Своим ловким вмешательством принцесса одержала верх. Король улыбнулся де Гишу.
Де Гиш ни слова не понял из этого немого разговора. Он видел только, что принцесса старается не смотреть да него. Получив помилование, од приписал его принцессе. Король был доволен. Один принц ничего не понимал.
Балет начался. Он был великолепен.
Когда скрипки воодушевили августейших танцоров, когда наивная пантомима той эпохи — ее наивность еще подчеркивалась посредственным исполнением сиятельных артистов — развернулась во всем блеске, зала дрогнула от аплодисментов.
Де Гиш сиял как солнце, но солнце придворное, готовое довольствоваться второстепенной ролью. Ему не было дела до успеха, который не оценила принцесса; он мечтал только о том, как бы снова завоевать ее благосклонность. А она даже не взглянула на него.
Мало-помалу тревога омрачила всю его радость, весь его блеск, ноги подкашивались, руки не слушались, голова горела.
С той минуты король стал действительно первым танцором кадрили. Он бросил взгляд в сторону своего побежденного соперника.
Де Гиш даже не похож был больше на придворного; он танцевал плохо, невыразительно; вскоре он совсем остановился.
Король и принцесса торжествовали.
Глава 21. НИМФЫ ПАРКА ФОНТЕНБЛО
С минуту король упивался своим торжеством, — оно было полным. Потом он обернулся и взглянул на принцессу, чтобы немного полюбоваться и ею.
В юности люди любят, может, быть, более пылко и страстно, чем в зрелом возрасте, но у них и все другие чувства тогда проявляются с такой же силой, и самолюбие не уступает любви, не то что позднее, годам к тридцати — тридцати пяти, когда любовь становится всепоглощающей.
Людовик вспоминал о принцессе, но больше думал о себе; она же думала исключительно о себе, а о короле даже не помышляла.
Во всем этом переплетении царственных романов и царственного эгоизма жертвою был де Гиш. Всем бросились в глаза волнение и растерянность бедняги, и это уныние было тем более заметно, что никто никогда не видел его с опущенными руками, повешенной головой, потухшим взором. Обычно ни у кого не было сомнений относительно де Гиша, когда имелись в виду вопросы вкуса и элегантности. Сначала большинство приписало его неудачу в балете просто придворной хитрости. Но более проницательные, а таких при дворе немало, скоро догадались, что тут что-то другое.
Наконец все потонуло в бешеных аплодисментах. Королевы выразили милостивое одобрение, публика — шумный восторг. Король удалился переодеться, и де Гиш, предоставленный самому себе, подошел к принцессе. Она сидела в глубине сцены, ожидая своего второго выхода и предвкушая новый триумф. Не мудрено, что она не заметила или делала вид, что не замечает окружающего.
При виде де Гиша две ее фрейлины, одетые дриадами, предупредительно исчезли.
Де Гиш подошел ближе и поклонился ее королевскому высочеству. Но ее королевское высочество, — заметила она его поклон или нет, — даже не повернула головы. Кровь застыла в жилах несчастного; такое полное равнодушие ошеломило его. Ведь он был далеко, не знал ничего, что происходило, и не мог ничего предугадать. Видя, что его поклон остался без ответа, он приблизился еще на шаг и срывающимся голосом произнес:
— Ваше высочество, имею честь засвидетельствовать вам мое нижайшее почтение.
На этот раз ее королевское высочество соблаговолила поднять свои томные глаза на графа.
— Ах, это вы, господин де Гиш, — промолвила она, — здравствуйте!
И тотчас же отвернулась.
Граф едва сдержался.
— Ваше королевское высочество, вы восхитительно танцевали, — проговорил он.
— Вы находите? — небрежно отозвалась она.
— Да, ваша роль вполне соответствует характеру вашего королевского высочества.
Принцесса обернулась и пристально посмотрела на де Гиша своими ясными глазами:
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы играете богиню прекрасную, надменную и ветреную, — ответил он.
— Вы говорите о Помоне, граф?
— Я говорю о той богине, которую вы играете, ваше королевское высочество.
Принцесса сделала гримасу.
— Но ведь сами вы, сударь, — проговорила она, — превосходный танцор.
— О, ваше высочество, я принадлежу к числу тех, которых совсем не замечают, а если и заметили на мгновенье, то сейчас же забывают.
Он глубоко и прерывисто вздохнул, торопливо поклонился и с трепещущим от горя сердцем, с пылающей головой и горящим взором скрылся за декорацией.
Принцесса только слегка пожала плечами. Заметив, что фрейлины из скромности отошли в сторону, она позвала их взглядом.
Это были девицы де Тонне-Шарант и де Монтале.
— Вы слышали, сударыни? — спросила принцесса.
— Что такое, ваше высочество?
— Что сказал граф де Гиш?
— Нет, не слыхали.
— Удивительно, — проговорила принцесса сострадательным тоном, — как отразилось изгнание на умственных способностях бедняги де Гиша. — И она продолжала, возвысив голос, чтобы несчастный не упустил ни единого из ее слов:
— Во-первых, он плохо вел свою партию, а кроме того, наговорил кучу вздора.
И она встала, напевая мелодию, под которую собиралась сейчас танцевать.
Гиш слышал все это. Стрела глубоко вонзилась в его сердце. Тогда, раздосадованный, рискуя испортить весь праздник, он бросился бежать, раздирая в клочья прекрасные одеяния своего Вертумна и теряя по дороге ветки винограда, фиговые и миндальные листья и все прочие атрибуты изображаемого им бога.
Через четверть часа он снова был в театре.
Принцесса оканчивала свое па.
Она заметила графа, но не взглянула на него, а он, в свою очередь, взбешенный, повернулся к ней спиною, когда она, в сопровождении своих нимф и сотни льстецов, проходила мимо.
В то же самое время на другом конце театра, у пруда, сидела женщина, устремив взоры на одно ярко освещенное окно. То было окно королевской ложи.
Выходя из театра, чтобы подышать свежим воздухом, де Гиш прошел мимо этой женщины и поклонился ей. Она поднялась с видом человека, застигнутого врасплох за мечтами, которые хотелось бы скрыть даже от себя самого.
Гиш узнал ее и остановился.
— Добрый вечер, мадемуазель! — приветливо проговорил он.
— Добрый вечер, граф!
— Ах, мадемуазель де Лавальер, — обратился к ней де Гиш, — как я счастлив, что встретил вас!
— Я тоже очень рада нашей встрече, граф, — сказала молодая девушка, делая шаг, чтобы удалиться.
— О, останьтесь, умоляю вас! — попросил де Гиш. — Вы любите уединение. Ах, как я понимаю это; такие наклонности свойственны всем женщинам с добрым сердцем. Ни одной из них не будет скучно вдали от светских удовольствий. О, мадемуазель, мадемуазель!
— Да что с вами, граф? — испуганно спросила Лавальер. — Вы, видимо, расстроены?
— Я? Нет, нет, я совсем не расстроен.
— В таком случае, господин де Гиш, позвольте мне выразить вам свою благодарность. Я знаю, что только благодаря вашему ходатайству меня назначили фрейлиной принцессы.
— Да, правда, я припоминаю, очень рад, мадемуазель. Вы, вероятно, любите кого-нибудь?
— Я?
— Ах, простите, я не знаю, что говорю; тысячу раз прошу прощения.
Принцесса была права, совершенно права; это жестокое изгнание повредило мои умственные способности.
— Но мне кажется, граф, что король принял вас благосклонно?
— Вы полагаете?.. Благосклонно… кажется, благосклонно… да.
— Разумеется, благосклонно; ведь вы, по-моему, вернулись без его позволения?
— Это правда, и мне кажется, что вы правы, мадемуазель. А не видели ли вы где-нибудь здесь виконта де Бражелона?
При этом имени Лавальер вздрогнула.
— К чему этот вопрос? — проговорила она.
— О боже мой! Неужели я оскорбил вас? — спохватился де Гиш. — В таком случае я несчастный человек, достойный сожаления.
— Да, вы несчастны и достойны сожаления, господин де Гиш, вы, по-видимому, ужасно страдаете.
— Ах, мадемуазель, почему у меня нет преданной сестры, верного друга…
— У вас есть друзья, господин де Гиш, и как раз виконт де Бражелон, о котором вы только что говорили, ваш настоящий друг.
— Да, действительно это один из лучших моих друзей. До свидания, мадемуазель, до свидания. Мое почтение.
И он как безумный бросился в сторону пруда. Его черная тень скользила по ярко освещенным деревьям и расплывалась на сверкавшей поверхности пруда.
Лавальер сочувственно проводила его глазами.
— Да, да, — проговорила она, — он страдает, и я начинаю догадываться, из-за чего.
Тут к ней подбежали ее подруги, девицы де Монтале и де Тонне-Шарант.
Они только что сменили костюмы нимф на обычные платья и, возбужденные этой прекрасной ночью и своим успехом, прибежали за своей подругой.
— Как! Вы уже здесь! — воскликнули они, — А мы думали, что придем первые на условленное место.
— Я здесь уже четверть часа, — отвечала Лавальер.
— Разве вам не понравились танцы?
— Нет.
— А весь спектакль?
— Тоже не понравился. Я предпочитаю смотреть на этот темный лес, в глубине которого там и сям вспыхивают огоньки, точно мигают глаза какого-то таинственного существа.
— Какая она поэтичная особа, наша Лавальер, — усмехнулась де Тонне-Шарант.
— Несносная! — возразила Монтале. — Когда мы забавляемся, она плачет, а когда нас обижают и мы, женщины, плачем, Лавальер хохочет.
— Нет, я не такая, — заявила де Тонне-Шарант. — Кто меня любит, должен мне льстить, кто мне льстит, тот мне нравится, а уж кто мне нравится…
— Ну, что же ты не договариваешь? — сказала Монтале.
— Это очень трудно, — перебила мадемуазель де Тонне-Шарант с громким смехом. — Договори за меня, ведь ты такая умная.
— А вам, Луиза, нравится кто-нибудь? — спросила Монтале.
— Это никого не касается, — проговорила молодая девушка, поднимаясь с дерновой скамьи, на которой она просидела весь балет. — Слушайте, ведь мы условились повеселиться сегодня без надзора и провожатых Настрое, мы дружны, погода дивная; взгляните, как медленно плывет по небу луна, заливая серебряным светом верхушки каштанов и дубов. Какая чудная прогулка. Мы убежим туда, где нас не увидит ничей глаз и куда никто не последует за нами. Помните, Монтале, шевернийские и шамборские леса и тополи Блуа? Мы поверяли там друг другу свои надежды.
— И тайны.
— Я тоже часто мечтаю, — начала мадемуазель де Тонне-Шарант, — но…
— Она ничего не рассказывает, — заметила Монтале, — и то, о чем думает мадемуазель де Тонне-Шарант, известно одной Атенаис.
— Тес! — остановила их Лавальер. — Мне послышались шаги.
— Скорее, скорее в кусты! — скомандовала Монтале. — Присядьте, Атенаис, вы такая высокая.
Мадемуазель де Тонне-Шарант послушно нагнулась.
В ту же минуту показались два молодых человека, опустив голову, они шли под руку по песчаной аллее вдоль берега.
Девушки прижались друг к другу и затаили дыхание.
— Это господин де Гиш, — шепнула Монтале на ухо мадемуазель де Тонне-Шарант.
— Это господин де Бражелон, — в свою очередь, шепнула де Лавальер.
Молодые люди приближались, оживленно беседуя между собою.
— Сейчас она была здесь, — сказал граф. — Это не был призрак, я говорил с нею, но, может быть, я напугал ее.
— Каким образом?
— Ах, боже мой! Я не успел еще опомниться от того, что случилось со мною; должно быть, она меня не поняла и испугалась.
— Не волнуйтесь, друг мой. Она добрая и проспит вас; она умница, она поймет.
— А что, если она слишком хорошо поняла?
— Ну что же?
— А вдруг она расскажет?
— Вы не знаете Луизы, граф, — заметил Рауль. — Луиза само совершенство. У нее нет недостатков.
Молодые люди прошли, голоса их мало-помалу затихли.
— Что это значит, Лавальер? — заговорила мадемуазель де Тонне-Шарант.
— Виконт де Бражелон назвал вас в разговоре Луизой. Почему?
— Мы вместе воспитывались, — отвечала мадемуазель де Лавальер, — мы знали друг друга еще детьми.
— А кроме того, господин де Бражелон твой жених.
— А я и не знала! Это правда, мадемуазель?
— Как вам сказать, — отвечала Луиза, покраснев, — господин де Бражелон сделал мне честь, просил моей руки, но…
— Но что?
— По-видимому, король…
— Что король?
— Король не хочет дать согласия на этот брак.
— Почему? При чем тут король? — проворчала Ора. — Да разве король имеет право вмешиваться в подобные вещи?.. «Пулитика — пулитикой, — как говаривал Мазарини, а любовь — любовью». Раз ты любишь господина де Бражелона и он тебя любит, так венчайтесь. Я даю вам согласие на брак.
Атенаис расхохоталась.
— Ей-богу, я говорю серьезно, — продолжала Монтале, — и думаю, что в данном случае мое мнение стоит мнения короля. Не правда ли, Луиза?
— Воспользуемся тем, что эти господа ушли, — сказала Луиза, — перебежим луг и скроемся в чаще.
— Тем более, — заметила Атенаис, — что около замка и театра мелькают какие-то огни, словно готовятся сопровождать высочайших особ.
— Бежим! — воскликнули девушки.
И, грациозно подобрав длинные юбки, они быстро пересекли лужайку между прудом и самой глухой частью парка.
Лавальер, более скромная и стыдливая, чем ее подруги, почти не подымала юбок и не могла бежать так быстро, как они. Монтале и де Тонне-Шарант пришлось подождать ее.
В этот момент человек, скрывавшийся во рву, поросшем лозняком, выскочил и бросился по направлению к замку.
Издали доносился шум колес экипажей, катившихся по дороге: то были кареты королев и принцессы. Их сопровождали несколько всадников. Копыта лошадей мерно постукивали, как гекзаметр Вергилия. С шумом колес сливалась отдаленная музыка; когда она умолкала, на смену ей раздавалось пение соловья. А вокруг пернатого певца в темной чаще огромных деревьев там и сям светились глаза сов, чутких к пению.
Лань, забравшаяся в папоротник, фазан, примостившийся на ветке, в лисица, лежа в своей норе, тоже слушали музыку. Начинавшаяся внезапно в кустах возня выдавала присутствие этой невидимой публики.
Наши лесные нимфы каждый раз легонько вскрикивали; но, успокоившись, со смехом продолжали путь.
Так они дошли да королевского дуба, который в молодости своей слышал любовные вздохи Генриха II по прекрасной Диане де Пуатье, а позднее Генриха IV — по прекрасной Габриель д'Эстре. Вокруг дуба садовники устроили скамейку из мха и дерна, где короли могли спокойно отдыхать.
В юности люди любят, может, быть, более пылко и страстно, чем в зрелом возрасте, но у них и все другие чувства тогда проявляются с такой же силой, и самолюбие не уступает любви, не то что позднее, годам к тридцати — тридцати пяти, когда любовь становится всепоглощающей.
Людовик вспоминал о принцессе, но больше думал о себе; она же думала исключительно о себе, а о короле даже не помышляла.
Во всем этом переплетении царственных романов и царственного эгоизма жертвою был де Гиш. Всем бросились в глаза волнение и растерянность бедняги, и это уныние было тем более заметно, что никто никогда не видел его с опущенными руками, повешенной головой, потухшим взором. Обычно ни у кого не было сомнений относительно де Гиша, когда имелись в виду вопросы вкуса и элегантности. Сначала большинство приписало его неудачу в балете просто придворной хитрости. Но более проницательные, а таких при дворе немало, скоро догадались, что тут что-то другое.
Наконец все потонуло в бешеных аплодисментах. Королевы выразили милостивое одобрение, публика — шумный восторг. Король удалился переодеться, и де Гиш, предоставленный самому себе, подошел к принцессе. Она сидела в глубине сцены, ожидая своего второго выхода и предвкушая новый триумф. Не мудрено, что она не заметила или делала вид, что не замечает окружающего.
При виде де Гиша две ее фрейлины, одетые дриадами, предупредительно исчезли.
Де Гиш подошел ближе и поклонился ее королевскому высочеству. Но ее королевское высочество, — заметила она его поклон или нет, — даже не повернула головы. Кровь застыла в жилах несчастного; такое полное равнодушие ошеломило его. Ведь он был далеко, не знал ничего, что происходило, и не мог ничего предугадать. Видя, что его поклон остался без ответа, он приблизился еще на шаг и срывающимся голосом произнес:
— Ваше высочество, имею честь засвидетельствовать вам мое нижайшее почтение.
На этот раз ее королевское высочество соблаговолила поднять свои томные глаза на графа.
— Ах, это вы, господин де Гиш, — промолвила она, — здравствуйте!
И тотчас же отвернулась.
Граф едва сдержался.
— Ваше королевское высочество, вы восхитительно танцевали, — проговорил он.
— Вы находите? — небрежно отозвалась она.
— Да, ваша роль вполне соответствует характеру вашего королевского высочества.
Принцесса обернулась и пристально посмотрела на де Гиша своими ясными глазами:
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы играете богиню прекрасную, надменную и ветреную, — ответил он.
— Вы говорите о Помоне, граф?
— Я говорю о той богине, которую вы играете, ваше королевское высочество.
Принцесса сделала гримасу.
— Но ведь сами вы, сударь, — проговорила она, — превосходный танцор.
— О, ваше высочество, я принадлежу к числу тех, которых совсем не замечают, а если и заметили на мгновенье, то сейчас же забывают.
Он глубоко и прерывисто вздохнул, торопливо поклонился и с трепещущим от горя сердцем, с пылающей головой и горящим взором скрылся за декорацией.
Принцесса только слегка пожала плечами. Заметив, что фрейлины из скромности отошли в сторону, она позвала их взглядом.
Это были девицы де Тонне-Шарант и де Монтале.
— Вы слышали, сударыни? — спросила принцесса.
— Что такое, ваше высочество?
— Что сказал граф де Гиш?
— Нет, не слыхали.
— Удивительно, — проговорила принцесса сострадательным тоном, — как отразилось изгнание на умственных способностях бедняги де Гиша. — И она продолжала, возвысив голос, чтобы несчастный не упустил ни единого из ее слов:
— Во-первых, он плохо вел свою партию, а кроме того, наговорил кучу вздора.
И она встала, напевая мелодию, под которую собиралась сейчас танцевать.
Гиш слышал все это. Стрела глубоко вонзилась в его сердце. Тогда, раздосадованный, рискуя испортить весь праздник, он бросился бежать, раздирая в клочья прекрасные одеяния своего Вертумна и теряя по дороге ветки винограда, фиговые и миндальные листья и все прочие атрибуты изображаемого им бога.
Через четверть часа он снова был в театре.
Принцесса оканчивала свое па.
Она заметила графа, но не взглянула на него, а он, в свою очередь, взбешенный, повернулся к ней спиною, когда она, в сопровождении своих нимф и сотни льстецов, проходила мимо.
В то же самое время на другом конце театра, у пруда, сидела женщина, устремив взоры на одно ярко освещенное окно. То было окно королевской ложи.
Выходя из театра, чтобы подышать свежим воздухом, де Гиш прошел мимо этой женщины и поклонился ей. Она поднялась с видом человека, застигнутого врасплох за мечтами, которые хотелось бы скрыть даже от себя самого.
Гиш узнал ее и остановился.
— Добрый вечер, мадемуазель! — приветливо проговорил он.
— Добрый вечер, граф!
— Ах, мадемуазель де Лавальер, — обратился к ней де Гиш, — как я счастлив, что встретил вас!
— Я тоже очень рада нашей встрече, граф, — сказала молодая девушка, делая шаг, чтобы удалиться.
— О, останьтесь, умоляю вас! — попросил де Гиш. — Вы любите уединение. Ах, как я понимаю это; такие наклонности свойственны всем женщинам с добрым сердцем. Ни одной из них не будет скучно вдали от светских удовольствий. О, мадемуазель, мадемуазель!
— Да что с вами, граф? — испуганно спросила Лавальер. — Вы, видимо, расстроены?
— Я? Нет, нет, я совсем не расстроен.
— В таком случае, господин де Гиш, позвольте мне выразить вам свою благодарность. Я знаю, что только благодаря вашему ходатайству меня назначили фрейлиной принцессы.
— Да, правда, я припоминаю, очень рад, мадемуазель. Вы, вероятно, любите кого-нибудь?
— Я?
— Ах, простите, я не знаю, что говорю; тысячу раз прошу прощения.
Принцесса была права, совершенно права; это жестокое изгнание повредило мои умственные способности.
— Но мне кажется, граф, что король принял вас благосклонно?
— Вы полагаете?.. Благосклонно… кажется, благосклонно… да.
— Разумеется, благосклонно; ведь вы, по-моему, вернулись без его позволения?
— Это правда, и мне кажется, что вы правы, мадемуазель. А не видели ли вы где-нибудь здесь виконта де Бражелона?
При этом имени Лавальер вздрогнула.
— К чему этот вопрос? — проговорила она.
— О боже мой! Неужели я оскорбил вас? — спохватился де Гиш. — В таком случае я несчастный человек, достойный сожаления.
— Да, вы несчастны и достойны сожаления, господин де Гиш, вы, по-видимому, ужасно страдаете.
— Ах, мадемуазель, почему у меня нет преданной сестры, верного друга…
— У вас есть друзья, господин де Гиш, и как раз виконт де Бражелон, о котором вы только что говорили, ваш настоящий друг.
— Да, действительно это один из лучших моих друзей. До свидания, мадемуазель, до свидания. Мое почтение.
И он как безумный бросился в сторону пруда. Его черная тень скользила по ярко освещенным деревьям и расплывалась на сверкавшей поверхности пруда.
Лавальер сочувственно проводила его глазами.
— Да, да, — проговорила она, — он страдает, и я начинаю догадываться, из-за чего.
Тут к ней подбежали ее подруги, девицы де Монтале и де Тонне-Шарант.
Они только что сменили костюмы нимф на обычные платья и, возбужденные этой прекрасной ночью и своим успехом, прибежали за своей подругой.
— Как! Вы уже здесь! — воскликнули они, — А мы думали, что придем первые на условленное место.
— Я здесь уже четверть часа, — отвечала Лавальер.
— Разве вам не понравились танцы?
— Нет.
— А весь спектакль?
— Тоже не понравился. Я предпочитаю смотреть на этот темный лес, в глубине которого там и сям вспыхивают огоньки, точно мигают глаза какого-то таинственного существа.
— Какая она поэтичная особа, наша Лавальер, — усмехнулась де Тонне-Шарант.
— Несносная! — возразила Монтале. — Когда мы забавляемся, она плачет, а когда нас обижают и мы, женщины, плачем, Лавальер хохочет.
— Нет, я не такая, — заявила де Тонне-Шарант. — Кто меня любит, должен мне льстить, кто мне льстит, тот мне нравится, а уж кто мне нравится…
— Ну, что же ты не договариваешь? — сказала Монтале.
— Это очень трудно, — перебила мадемуазель де Тонне-Шарант с громким смехом. — Договори за меня, ведь ты такая умная.
— А вам, Луиза, нравится кто-нибудь? — спросила Монтале.
— Это никого не касается, — проговорила молодая девушка, поднимаясь с дерновой скамьи, на которой она просидела весь балет. — Слушайте, ведь мы условились повеселиться сегодня без надзора и провожатых Настрое, мы дружны, погода дивная; взгляните, как медленно плывет по небу луна, заливая серебряным светом верхушки каштанов и дубов. Какая чудная прогулка. Мы убежим туда, где нас не увидит ничей глаз и куда никто не последует за нами. Помните, Монтале, шевернийские и шамборские леса и тополи Блуа? Мы поверяли там друг другу свои надежды.
— И тайны.
— Я тоже часто мечтаю, — начала мадемуазель де Тонне-Шарант, — но…
— Она ничего не рассказывает, — заметила Монтале, — и то, о чем думает мадемуазель де Тонне-Шарант, известно одной Атенаис.
— Тес! — остановила их Лавальер. — Мне послышались шаги.
— Скорее, скорее в кусты! — скомандовала Монтале. — Присядьте, Атенаис, вы такая высокая.
Мадемуазель де Тонне-Шарант послушно нагнулась.
В ту же минуту показались два молодых человека, опустив голову, они шли под руку по песчаной аллее вдоль берега.
Девушки прижались друг к другу и затаили дыхание.
— Это господин де Гиш, — шепнула Монтале на ухо мадемуазель де Тонне-Шарант.
— Это господин де Бражелон, — в свою очередь, шепнула де Лавальер.
Молодые люди приближались, оживленно беседуя между собою.
— Сейчас она была здесь, — сказал граф. — Это не был призрак, я говорил с нею, но, может быть, я напугал ее.
— Каким образом?
— Ах, боже мой! Я не успел еще опомниться от того, что случилось со мною; должно быть, она меня не поняла и испугалась.
— Не волнуйтесь, друг мой. Она добрая и проспит вас; она умница, она поймет.
— А что, если она слишком хорошо поняла?
— Ну что же?
— А вдруг она расскажет?
— Вы не знаете Луизы, граф, — заметил Рауль. — Луиза само совершенство. У нее нет недостатков.
Молодые люди прошли, голоса их мало-помалу затихли.
— Что это значит, Лавальер? — заговорила мадемуазель де Тонне-Шарант.
— Виконт де Бражелон назвал вас в разговоре Луизой. Почему?
— Мы вместе воспитывались, — отвечала мадемуазель де Лавальер, — мы знали друг друга еще детьми.
— А кроме того, господин де Бражелон твой жених.
— А я и не знала! Это правда, мадемуазель?
— Как вам сказать, — отвечала Луиза, покраснев, — господин де Бражелон сделал мне честь, просил моей руки, но…
— Но что?
— По-видимому, король…
— Что король?
— Король не хочет дать согласия на этот брак.
— Почему? При чем тут король? — проворчала Ора. — Да разве король имеет право вмешиваться в подобные вещи?.. «Пулитика — пулитикой, — как говаривал Мазарини, а любовь — любовью». Раз ты любишь господина де Бражелона и он тебя любит, так венчайтесь. Я даю вам согласие на брак.
Атенаис расхохоталась.
— Ей-богу, я говорю серьезно, — продолжала Монтале, — и думаю, что в данном случае мое мнение стоит мнения короля. Не правда ли, Луиза?
— Воспользуемся тем, что эти господа ушли, — сказала Луиза, — перебежим луг и скроемся в чаще.
— Тем более, — заметила Атенаис, — что около замка и театра мелькают какие-то огни, словно готовятся сопровождать высочайших особ.
— Бежим! — воскликнули девушки.
И, грациозно подобрав длинные юбки, они быстро пересекли лужайку между прудом и самой глухой частью парка.
Лавальер, более скромная и стыдливая, чем ее подруги, почти не подымала юбок и не могла бежать так быстро, как они. Монтале и де Тонне-Шарант пришлось подождать ее.
В этот момент человек, скрывавшийся во рву, поросшем лозняком, выскочил и бросился по направлению к замку.
Издали доносился шум колес экипажей, катившихся по дороге: то были кареты королев и принцессы. Их сопровождали несколько всадников. Копыта лошадей мерно постукивали, как гекзаметр Вергилия. С шумом колес сливалась отдаленная музыка; когда она умолкала, на смену ей раздавалось пение соловья. А вокруг пернатого певца в темной чаще огромных деревьев там и сям светились глаза сов, чутких к пению.
Лань, забравшаяся в папоротник, фазан, примостившийся на ветке, в лисица, лежа в своей норе, тоже слушали музыку. Начинавшаяся внезапно в кустах возня выдавала присутствие этой невидимой публики.
Наши лесные нимфы каждый раз легонько вскрикивали; но, успокоившись, со смехом продолжали путь.
Так они дошли да королевского дуба, который в молодости своей слышал любовные вздохи Генриха II по прекрасной Диане де Пуатье, а позднее Генриха IV — по прекрасной Габриель д'Эстре. Вокруг дуба садовники устроили скамейку из мха и дерна, где короли могли спокойно отдыхать.
Глава 22. О ЧЕМ ГОВОРИЛОСЬ ПОД КОРОЛЕВСКИМ ДУБОМ
Шутки молодых девушек невольно замерли среди лесной тишины. Даже самая веселая, Монтале, заговорила серьезно.
— Как приятно, — вздохнула она, — откровенно поговорить обо всем, главное — о нас самих.
— Как приятно, — вздохнула она, — откровенно поговорить обо всем, главное — о нас самих.