Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2

   — Разумеется, ваше высочество говорите это не о себе?
   — Наоборот, мадемуазель, я говорю это и думаю именно о себе! Мне устроили не очень-то любезную встречу. Еще бы! Именно в то время, как у моей жены — то есть в моем доме — музицируют и веселятся, когда и мне, в свою очередь, хочется немножко развлечься, все убегают!.. Что же это значит? Вероятно, в мое отсутствие делается что-нибудь дурное…
   — Но сегодня было все то же, что и вчера и раньше, — оправдывалась Монтале.
   — Неужели! Значит, каждый день хохочут так, как сегодня!..
   — Конечно, ваше высочество.
   — И каждый день происходит то же самое?
   — Все то же, ваше высочество.
   — И каждый день такое же бренчанье?
   — Ваше высочество, гитара была только сегодня; но когда ее не было, играли на скрипке и на флейте: женщинам скучно без музыки.
   — Черт возьми! А мужчинам?
   — Какие же мужчины, ваше высочество?
   — Господин де Гиш, господин де Маникан и остальные.
   — Да ведь они — приближенные вашего высочества.
   — Да, да, ваша правда, мадемуазель.
   И принц ушел на свою половину. Он задумчиво опустился в глубокое кресло, даже не взглянув в зеркало.
   — И куда это пропал шевалье! — проговорил он.
   Около кресла стоял лакей.
   — Никто не знает, где он, ваше высочество.
   — Опять этот ответ!.. Первого, кто скажет мне: «не знаю», я прогоню со службы.
   При этих словах принца все разбежались совершенно так же, как исчезли при его появлении гости принцессы. Тогда принц пришел в неописуемую ярость. Он толкнул ногою шифоньерку, которая разлетелась на кусочки.
   Потом он отправился на галерею и хладнокровно сбросил наземь эмалевую вазу, порфировый кувшин и бронзовый канделябр. Поднялся страшный грохот.
   Сбежались люди.
   — Что угодно вашему высочеству? — решился робко спросить начальник стражи.
   — Я занимаюсь музыкой, — отвечал принц, скрежеща зубами.
   Начальник стражи дослал за придворным доктором. Но раньше доктора явился Маликорн и доложил принцу:
   — Ваше высочество, шевалье де Лоррен следует за мною.
   Принц взглянул на Маликорна и улыбнулся. И действительно, в комнату вошел шевалье.

Глава 12. РЕВНОСТЬ Г-НА ДЕ ЛОРРЕНА

   Герцог Орлеанский вскрикнул от удовольствия, увидев шевалье де Лоррена.
   — Ах, как я рад! — сказал он. — Какими судьбами? Все говорили, что вы пропали.
   — Да, ваше высочество.
   — Что же это, каприз?
   — Каприз? Смею ли я капризничать, находясь рядом с вашим высочеством?
   Глубокое уважение…
   — Ну хорошо, уважение мы отложим в сторону, ты каждый день доказываешь обратное. Я тебя прощаю. Почему ты исчез?
   — Потому что я не был нужен вашему высочеству.
   — Как так?
   — Около вашего высочества столько людей более интересных, чем я. Я чувствовал, что не в силах тягаться с ними. И я удалился.
   — Во всем этом нет ни капли здравого смысла. Что это за люди, с которыми ты не хотел тягаться? Гиш?
   — Я никого не называю.
   — Но ведь это же глупости! Чем тебе мешает Гиш?
   — Я не говорю этого, ваше высочество. Не принуждайте меня. Вы знаете, что Гиш мой хороший друг.
   — Тогда кто же?
   Шевалье прекрасно знал, что любопытство усиливается, как жажда, когда у человека отнимают протянутый стакан.
   — Нет, я хочу знать, почему ты пропал.
   — Я заметил, что стесняю…
   — Кого?
   — Принцессу.
   — Как так? — спросил удивленный герцог.
   — Очень просто. Быть может, ее высочество испытывает что-то вроде ревности, видя расположение, какое вы изволите мне выказывать.
   — Она дала тебе понять это?
   — Ваше высочество, с некоторого времени принцесса не обращается ко мне ни с единым словом.
   — С какого времени?
   — С тех пор, как господин де Гиш нравится ей больше, чем я, и она стала его принимать во всякое время.
   Герцог покраснел.
   — Во всякое время… Что вы сказали, шевалье? — строго произнес он.
   — Вот видите, ваше высочество, я уже навлек на себя ваше неудовольствие. Я так и знал.
   — Дело не в неудовольствии, — вы употребляете странные выражения. В чем же принцесса выказывает предпочтение Гишу перед вами?
   — Я умолкаю, — ответил шевалье с церемонным поклоном.
   — Напротив, я настаиваю на том, чтобы вы говорили. Если вы из-за этого удалились, значит, вы очень ревнивы?
   — Кто любит, тот всегда ревнив, ваше высочество. Разве вы сами не изволите ревновать ее высочество? Разве ваше высочество не омрачились бы, если бы постоянно видели около принцессы кого-нибудь, к кому она выказывает явное благоволение? А ведь дружба такое же чувство, как и любовь.
   Ваше высочество иногда оказывали мне величайшую честь, называя меня своим другом.
   — Да, да… Но вот опять двусмысленность. Знаете, шевалье, вы не мастер разговаривать.
   — Какая двусмысленность, ваше высочество?
   — Вы сказали: выказывает явное благоволение… Что вы подразумеваете под благоволением?
   — Ровно ничего особенного, ваше высочество, — сказал кавалер самым благодушным тоном. — Ну, например, когда муж видит, что жена приглашает к себе какого-нибудь мужчину предпочтительно перед другими; когда этот мужчина всегда находится у ее изголовья или у дверцы ее кареты; когда нога этого мужчины вечно по соседству с платьем этой женщины; когда они оба то и дело оказываются рядом, хотя по ходу разговора этого совсем ненужно; когда букет женщины оказывается одинакового цвета с лентами мужчины; когда они вместе занимаются музыкой, садятся рядом за ужин; когда при появлении мужа разговор прерывается; когда человек, за неделю перед тем совершенно равнодушный к мужу, внезапно оказывается самым лучшим его другом… тогда…
   — Тогда… Договаривай же!
   — Тогда, ваше высочество, мне кажется, муж вправе ревновать. Но ведь эти мелочи не имеют никакого отношения к нашему разговору.
   Принц, видимо, волновался и испытывал внутреннюю борьбу; наконец он произнес:
   — Но вы все-таки не объяснили мне, почему вы сбежали. Вы сейчас мне заявили, что боялись стеснить, да еще прибавили, что заметили со стороны принцессы пристрастие к обществу де Гиша.
   — Ваше высочество, этого я не говорил!
   — Нет, сказали.
   — Если сказал, то потому, что не видел тут ничего особенного.
   — Однако что-то вы все-таки в этом видели?
   — Ваше высочество, вы ставите меня в затруднительное положение.
   — Нужды нет, продолжайте. Если ваши слова — правда, зачем вам смущаться?
   — Сам я всегда говорю правду, ваше высочество, но я колеблюсь, когда приходится повторять то, что говорят другие.
   — Повторять? Значит, что-то говорят?
   — Признаюсь, это так.
   — Кто же?
   Шавинье изобразил негодование.
   — Ваше высочество, — сказал он, — вы подвергаете меня настоящему допросу, обращаясь со мною, как с подсудимым… А между тем всякий достойный дворянин старается забыть слухи, которые долетают до его ушей. Ваше высочество требуете, чтобы я превратил пустую болтовню в целое событие.
   — Однако, — вскричал с досадою принц, — ведь вы же сбежали именно из-за этих слухов!
   — Я должен сказать правду. Мне говорили, что господин де Гиш постоянно находится в обществе принцессы, вот и все; повторяю, самое невинное и совершенно позволительное развлечение. Не будьте несправедливы, ваше высочество, не впадайте в крайность, не преувеличивайте. Вас это не касается.
   — Как! Меня не касаются слухи о постоянных посещениях моей жены Гишем?..
   — Нет, ваше высочество, нет. И то, что я говорю нам, я сказал бы самому де Гишу — до такой степени считаю невинными его ухаживания за принцессой… я сказал бы это ей самой. Однако, вы понимаете, чего я боюсь?
   Я боюсь прослыть ревнивцем по обязанности, в силу вашей благосклонности ко мне, в то время как я ревнивец из дружбы к вам. Я знаю вашу слабость, знаю, что, когда вы любите, вы знать ничего не хотите, кроме вашей любви. Вы любите принцессу, да и можно ли не любить ее? Посмотрите же, в каком безвыходном положении я очутился. Принцесса избрала среди ваших друзей самого красивого и привлекательного; она так сумела повлиять на вас в его пользу, что вы стали пренебрегать всеми другими. А ваше пренебрежение — смерть для меня; с меня довольно немилости ее высочества.
   Вот поэтому-то, ваше высочество, я и решил уступить место фавориту, счастью которого я завидую, хотя питаю к нему прежнюю искреннюю дружбу и восхищение. Скажите, можно ли возразить против этого рассуждения? Разве мое поведение нельзя назвать поведением доброго друга?
   Принц взялся за голову и стал ерошить волосы. Молчание длилось довольно долго, так что шевалье мог оценить действие своих ораторских приемов. Наконец принц сказал:
   — Ну, слушай, говори все, будь откровенен. Ты знаешь, я уже заметил кое-что в этом роде со стороны этого сумасброда Бекингэма.
   — Ваше высочество, не обвиняйте принцессу, иначе я покину вас. Как!
   Неужели вы ее подозреваете?
   — Нет, нет, шевалье, я ни в чем не подозреваю мою жену. Но все-таки… я вижу… сопоставляю…
   — Бекингэм был просто сумасшедший.
   — Сумасшедший, на поведение которого ты мне открыл глаза.
   — Нет, нет, — с живостью перебил шевалье, — не я открыл вам глаза, а де Гиш. Не надо смешивать.
   И он разразился язвительным смехом, напоминавшим шипение змеи.
   — Ну да, ты сказал только несколько слов. Гиш проявил больше рвения.
   — Еще бы, я думаю! — продолжал шевалье тем же тоном. — Он отстаивал святость алтаря и домашнего очага.
   — Что такое? — грозно произнес принц, возмущенный этой насмешкой.
   — Конечно. Разве господину де Гишу не принадлежит первое место в вашей свите?
   — Словом, — сказал, несколько успокоившись, принц, — эта страсть Бекингэма была замечена?
   — Разумеется!
   — Ну, хорошо! А страсть господина де Гиша тоже все видят?
   — Ваше высочество, вы опять изволите ошибаться: никто не говорит о том, что господин де Гиш пылает страстью.
   — Ну хорошо, хорошо!
   — Вы видите сами, ваше высочество, что было бы во сто раз лучше оставить меня в моем уединении, чем раздувать нелепые подозрения, которые принцесса будет вправе считать преступными.
   — Что же надо делать, по-твоему?
   — Не надо обращать ни малейшего внимания на общество этих новых эпикурейцев, тогда все слухи постепенно затихнут.
   — Посмотрим, посмотрим.
   — О, времени у нас довольно, опасность не велика! Главное для меня не потерять вашей дружбы. Больше мне и думать не о чем.
   Принц покачал головой, точно хотел сказать: тебе не о чем, а у меня забот по горло.
   Подошел час обеда, и принц послал за принцессой. Ему принесли ответ, что ее высочество не выйдет к парадному столу, а будет обедать у себя.
   — Это моя вина, — сказал принц. — Я проявил себя ревнивцем, и теперь на меня за это дуются.
   — Пообедаем одни, — сказал шевалье со вздохом. — Жаль Гиша.
   — О, Гиш не будет долго сердиться, он добрый!
   — Ваше высочество, — вдруг заговорил шевалье, — мне пришла в голову хорошая мысль. Во время нашего разговора я, кажется, расстроил ваше высочество. Значит, я должен и уладить все… Я пойду отыщу графа и приведу его.
   — Какая у тебя добрая душа, шевалье.
   — Вы так сказали, будто это очень удивило вас.
   — Черт побери! Как ты злопамятен!
   — Может быть; по крайней мере, признайтесь, я умею заглаживать причиненное мной зло.
   — Да, признаю.
   — Ваше высочество, благоволите подождать меня несколько минут.
   — Хорошо, ступай… Я пока примерю свои новые костюмы.
   Шевалье ушел, созвал слуг и отдал им приказания. Они разошлись кто куда; остался один только камердинер.
   — Поди, узнай сейчас же, — сказал он ему, — не у принцессы ли господин де Гиш. Можешь ты это сделать?
   — Очень легко, ваша милость. Я спрошу у Маликорна, а он узнает от мадемуазель Монтале. Только не стоит спрашивать, вся прислуга господина де Гиша разошлась, а с нею вместе, наверное, ушел и он сам.
   — Все-таки разузнай получше.
   Не прошло и десяти минут, как камердинер вернулся. Он с таинственным видом вызвал своего господина на черную лестницу и провел в какую-то каморку с окном в сад.
   — Что такое? В чем дело? — спросил шевалье. — Зачем такие предосторожности?
   — Взгляните под тот каштан.
   — Ну?.. Ах, боже мой, это Маникан… Чего же он ждет?
   — Сейчас увидите. Минуточку терпения… Теперь видите?
   — Я вижу… одного, двух… четырех музыкантов с инструментами, а за ними самого де Гиша. Что он тут делает?
   — Он ждет, чтобы открыли дверь на фрейлинскую лестницу. Тогда он поднимется к принцессе, и у нее за обедом будет новая музыка.
   — А ведь это прекрасно, то, что ты говоришь.
   — Вы так считаете, ваша милость?
   — Тебе это сказал господин Маликорн?
   — Он самый.
   — Значит, он тебя любит?
   — Он любит его высочество принца.
   — Ради чего же?
   — Он хочет поступить на службу к принцу.
   — Черт возьми, придется взять его. Интересно, сколько же он дал тебе за это?
   — Это секрет, но его можно продать, ваша милость.
   — Я тебе плачу за него сто пистолей. Держи!
   — Благодарю, ваша милость! Смотрите. Дверь отворяется, женщина впускает музыкантов…
   — Это Монтале?
   — Тише, сударь, не произносите громко этого имени. Назвать Монтале все равно что назвать Маликорна. Не поладили с одним, не поладите с другой.
   — Хорошо. Я ничего не видел.
   — А я ничего не получал, — сказал камердинер, пряча кошелек.
   Удостоверившись, что де Гиш вошел к принцессе, шевалье вернулся к принцу, который успел великолепно нарядиться и весь сиял.
   — Говорят, — вскричал шевалье, — что король избрал солнце своей эмблемой; по совести, ваше высочество, эта эмблема больше подходит вам.
   — Ну что же Гиш? — спросил он.
   — Не найден! Бежал, испарился. Ваша утренняя выходка напугала его.
   Его нигде нет.
   — Черт возьми, этот пустоголовый способен, пожалуй, взять лошадей да и укатить в свое поместье. Бедный малый! Ну да ничего, мы вызовем его обратно. Давай обедать.
   — Погодите, ваше высочество, сегодня уж такой день, что мне приходят в голову разные счастливые мысли. И вот теперь у меня новая мысль.
   — Какая?
   — Ваше высочество, принцесса на вас сердиться, и она права. Вам надо чем-нибудь порадовать ее. Ступайте к ней обедать.
   — О, ведь это могут принять за слабость!
   — Какая же это слабость, это доброта! Принцесса томится, роняет слезы в тарелку. У нее красные глаза. А мужу не следует доводить до слез жену.
   Идите же, ваше высочество, идите!
   — Да ведь я велел подать обедать сюда.
   — Полноте, полноте, ваше высочество! Мы тут умрем со скуки. У меня сердце не на месте, как вспомню, что принцесса там одна. Да и вам будет не по себе, хоть вы и напускаете на себя суровость. Возьмите и меня с собой; это будет прелестно. Ручаюсь, что мы повеселимся. Ведь вы провинилась сегодня утром.
   — Шевалье, шевалье! Ты даешь мне дурной совет!
   — Я даю вам хороший совет. Притом же вы сейчас неотразимы: вам так идет ваше лиловое платье с золотым шитьем. Ваша внешность поразит принцессу больше, чем ваш поступок. Вы очаруете принцессу. Решайтесь же, ваше высочество.
   — Ты меня убедил, идем.
   И принц направился с шевалье на половину принцессы. Шевалье успел шепнуть на ухо лакею:
   — Поставь людей у запасного выхода! Чтобы никто не мог удрать! Живо!
   И за спиной герцога он вошел в переднюю покоев принцессы.
   Лакеи хотели было доложить об их прибытии, но шевалье, улыбаясь, сказал:
   — Не докладывайте. Его высочество хочет сделать сюрприз.

Глава 13. ПРИНЦ РЕВНУЕТ К ДЕ ГИШУ

   Принц шумно распахнул двери, как человек, входящий с самыми добрыми намерениями, не сомневающийся, что доставит удовольствие, или как ревнивец, рассчитывающий застать врасплох.
   Принцесса, покоренная звуками музыки, бросила начатый обед и танцевала, забыв обо всем.
   Ее кавалером был де Гиш. Он стоял на одном колене, подняв руки и полузакрыв глаза, как испанские танцоры, с горящим взглядом и ласкающими жестами. Принцесса порхала вокруг него, улыбающаяся, соблазнительная.
   Монтале восхищалась. Лавальер, сидя в уголке, мечтательно смотрела на танцующих.
   Невозможно описать, какое действие произвело на этих счастливых людей появление принца. И так же трудно описать, как подействовал на Филиппа вид этих счастливых людей.
   Граф де Гиш не в силах был встать. Принцесса замерла, не докончив па, не способная вымолвить ни слова. А шевалье де Лоррен, прислонившись к косяку, спокойно улыбался, как человек, испытывающий самое простодушное восхищение.
   Бледность принца, судорожные подергивания его рук и ног прежде всего поразили присутствующих. Звуки музыки сменились глубокой тишиной.
   Воспользовавшись всеобщим молчанием, шевалье де Лоррен почтительно приветствовал принцессу и де Гиша, стараясь соединить их в этом приветствии как хозяев.
   Принц, подойдя к ним, хрипло проговорил:
   — Очень рад, очень рад. Я шел сюда, думая застать вас больною и грустною, а застал в разгаре удовольствий. Отрадно видеть. Кажется, мой дом самый веселый дом на свете.
   Потом, повернувшись к де Гишу, он прибавил:
   — Я не знал, что вы такой прекрасный танцор, граф.
   Потом, снова обратившись к жене, продолжал:
   — Будьте любезнее со мной. Когда у вас устраивается такое веселье, приглашайте и меня… А то я совсем заброшен.
   Де Гиш успел вполне овладеть собою и с врожденной гордостью, которая так шла ему, произнес:
   — Ваше высочество, вы хорошо знаете, что моя жизнь в вашем распоряжении. Когда потребуется отдать ее, я готов. А сегодня нужно только танцевать под пенье скрипки, и я танцую.
   — И вы правы, — холодно сказал принц. — А вы не замечаете, принцесса, что ваши дамы похищают у меня друзей. Ведь господин де Гиш не ваш друг, сударыня, а мой. Если вы хотите обедать без меня, у вас есть ваши дамы.
   Зато, когда я обедаю один, при мне должны быть мои кавалеры; не обирайте меня совсем.
   Принцесса почувствовала и упрек и урок. Она вся покраснела.
   — Ваше высочество, — возразила она, — до приезда во Францию я не знала, что принцессы занимают там такое же положение, как женщины в Турции.
   Я не знала, что здесь запрещено видеть мужчин. Но если такова ваша воля, я буду ей покоряться. Может быть, вы пожелаете загородить мои окна железными решетками, так, пожалуйста, не стесняйтесь.
   Эта реплика, вызвавшая улыбку у Монтале и де Гиша, снова наполнила гневом сердце принца.
   — Очень мило, — проговорил он, едва сдерживаясь. — Как почтительно со мной обращаются в моем собственном доме!
   — Ваше высочество, ваше высочество, — шепнул шевалье на ухо принцу так, чтобы все видели, что он его успокаивает.
   — Пойдем! — ответил ему принц, так резко повернувшись, что чуть не толкнул принцессу.
   Шевалье последовал за ним в его кабинет, где принц, бросившись на стул, дал полную волю своей ярости.
   Шевалье поднял глаза к небу, сложил руки и не произносил ни слова.
   — Твое мнение? — спросил принц.
   — О, ваше высочество, положение очень серьезное.
   — Это ужасно! Такая жизнь не может больше продолжаться.
   — Что за несчастье, в самом деле! — воскликнул шевалье. — А мы-то надеялись, что после отъезда этого шального Бекингэма все будет спокойно.
   — А стало еще хуже!
   — Этого я не говорю, ваше высочество.
   — Ты не говоришь, но я говорю. Бекингэм никогда не осмелился бы сделать и четверти того, что мы видели.
   — Чего же именно?..
   — Да как же! Спрятаться для того, чтобы танцевать, прикинуться больной, чтобы наедине пообедать с ним!
   — Нет, нет, ваше высочество!
   — Да, да! — восклицал принц, подзадоривая сам себя, как капризный ребенок. — Только я не намерен это терпеть.
   — Ваше высочество, выйдет скандал…
   — Э, черт возьми! Со мною не стесняются, а я должен стесняться? Подожди меня, шевалье, я сейчас.
   Принц скрылся в соседней комнате и спросил у слуги, вернулась ли из капеллы королева-мать.
   Анна Австрийская была счастлива. В ее семье царило согласие, народ был в восторге от молодою короля, государственные доходы увеличивались, внешний мир был обеспечен, — словом, все сулило ей спокойное будущее.
   Иногда она упрекала себя при воспоминании о бедном юноше, которого она приняла, как мать, и прогнала, как мачеха.
   Неожиданно к ней вошел герцог Орлеанский.
   — Матушка, — вскричал он, закрывая за собой дверь, — так не может продолжаться!
   Анна Австрийская Подняла на него свои прекрасные глаза и вздохнула.
   — О чем вы говорите?
   — О принцессе.
   — Верно, этот сумасшедший Бекингэм прислал ей какое-нибудь прощальное письмо?
   — Ах нет, матушка, дело вовсе не в Бекингэме. Принцесса уже нашла ему заместителя.
   — Филипп, что вы говорите? Ваши слова крайне легкомысленны.
   — Разве вы не заметили, что господин де Гиш то и дело бывает у нее, что он постоянно с ней?
   Королева всплеснула руками и расхохоталась.
   — Филипп, — сказала она, — вы положительно больны.
   — От этого мне не легче, матушка, я очень страдаю.
   — И вы требуете, чтобы вас лечили от болезни, которая существует только в вашем воображении? Вы желали бы, ревнивец, чтобы вас поддержали, одобрили ваше поведение, хотя ваша ревность не имеет никаких оснований.
   — Ну вот, теперь вы начинаете говорить про этого то же самое, что говорили про того.
   — Да ведь и вы, сын мой, — сухо проговорила королева, — ведете себя по отношению к этому совершенно так же, как и по отношению к тому.
   Немного задетый, принц поклонился.
   — Но если я вам приведу факты, вы поверите?
   — Сын мой, во всем прочем, кроме ревности, я поверила бы вам без всякой ссылки на факты, но в отношении ревности я этого не обещаю.
   — Значит, я понимаю ваши слова так, что ваше величество приказывает мне молчать и забыть обо всем.
   — Никоим образом, вы мой сын, и мой материнский долг — быть к вам снисходительной.
   — Ах, доведите до конца свою мысль: вы должны быть снисходительны ко мне как к безумцу.
   — Не преувеличивайте, Филипп, и берегитесь представить свою жену как существо испорченное.
   — Но факты!
   — Я слушаю.
   — Сегодня утром в десять часов у принцессы играла музыка.
   — Невинная вещь.
   — Господин де Гиш разговаривал с него наедине…
   Да, я и забыл вам сказать, что последнюю неделю он следует за нею, как тень.
   — Друг мой, если бы они делали что-нибудь дурное, они бы прятались.
   — Прекрасно! — вскричал герцог. — Я только и ждал, чтобы вы это сказали. Запомните же хорошенько. Сегодня утром, повторяю, я захватил их врасплох и совершенно ясно выразил им свое неудовольствие.
   — И будьте уверены, что этого достаточно, а может быть, вы даже переусердствовали в своем неудовольствии. Эти молодые женщины обидчивы. Упрекнуть их в ошибке, которую они не совершали, иногда все равно, что сказать, что они могли бы ее сделать.
   — Хорошо, хорошо, подождите. Запомните, что вы сказали, матушка: «сегодняшнего урока достаточно, и если бы они делали что-нибудь дурное, то прятались бы».
   — Да, я это запомню.
   — Ну так вот, раскаиваясь, что утром я погорячился, и воображая, что Гиш дуется и сидит у себя, я отправился к принцессе. Угадайте же, что я там застал? Снова музыку, танцы и де Гиша. Его там прятали.
   Анна Австрийская нахмурила брови.
   — Это нехорошо, — заметила она. — Что же сказала принцесса?
   — Ничего.
   — А Гиш?
   — Тоже… Впрочем, нет… Он пробормотал какую-то дерзость…
   — Какой же вы сделали вывод, Филипп?
   — Что я одурачен, что Бекингэм был только ширмой, а настоящий герой Гиш.
   Анна пожала плечами.
   — А дальше?
   — Я хочу удалить Гиша так же, как Бекингэма, и буду просить об этом короля, если только…
   — Если только?
   — Если только вы, матушка, сами не возьметесь за это, вы, такая умная и добрая.
   — Нет, я не стану.
   — Что вы говорите, матушка!
   — Послушайте, Филипп, я не намерена каждый день говорить людям неприятности. Молодежь меня слушается, по это влияние очень легко потерять…
   А главное, ничто ведь не доказывает виновности Гиша.
   — Он мне не нравится.
   — А это уж ваше личное дело.
   — Хорошо, коли так, я знаю, что мне делать! — пылко проговорил принц.
   Анна посмотрела на него с беспокойством.
   — Что же вы придумали? — спросила она.
   — А вот что: как только он придет ко мне, я велю утопить его у себя в бассейне.
   Произнеся эту свирепую угрозу, принц ожидал, что королева придет в ужас, но Анна осталась совершенно спокойной.
   — Ну что же, утопите, — сказала она.
   Филипп был слаб, как женщина; он стал жаловаться, что никто его не любит и даже родная мать перешла на сторону его врагов.
   — Ваша мать просто смотрит дальше, чем вы, и перестала уговаривать вас, потому что вы ее не слушаете.
   — Я пойду к королю! — закричал он.
   — Я только что собиралась вам это предложить. Я сейчас жду его величество: он всегда посещает меня в это время. Расскажите все ему.
   Она еще не договорила этих слов, как Филипп услышал шум открываемой в соседней комнате двери и быстрые шаги короля. Принц испугался и поспешно выбежал в боковую дверь, оставив королеву одну. Анна Австрийская расхохоталась и смеялась до прихода короля.
   Как заботливый сын, Людовик зашел осведомиться о здоровье королевы матери. Кроме того, он хотел сообщить ей, что приготовления к отъезду в Фонтенбло закончены.