Тем временем, перебегая от куста к кусту, король добрался до черного хода своих апартаментов, посрамленный и разочарованный.
   Шум голосов привлек к окнам Монтале и Лавальер; подошла сама принцесса и стала спрашивать, что случилось.
   Маликорн потребовал д'Артаньяна. Д'Артаньян мигом прибежал на его зов. Напрасны были объяснения Маликорна, напрасно Д'Артаньян принял их во внимание; напрасно эти умные и изобретательные люди придали приключению невинный смысл: Маликорн заявил, что хотел проникнуть к мадемуазель — де Монтале, как несколько дней тому назад г-н де Сент-Эньян пытался ворваться в комнату мадемуазель де Тонне-Шарант.
   Принцесса была непреклонна: если Маликорн действительно намеревался проникнуть по лестнице ночью в со комнаты, чтобы повидать Монтале, то за это покушение его следует примерно наказать. Если же Маликорн действовал не по собственному почину, а как посредник между Лавальер и лицом, которое она не хотела называть, то его преступление было еще более тяжким, потому что оправданием ему не могла бы служить даже все извиняющая страсть.
   Словом, принцесса пришла в крайнее негодование и добилась увольнения Маликорна из штатов принца; в своем ослеплении она не приняла в расчет, что Маликорн и Монтале держат ее в руках благодаря ее ночному визиту к г-ну Гишу и многим другим столь же щекотливым вещам.
   Взбешенная Монтале хотела тотчас же отомстить, но Маликорн убедил ее, что поддержка короля искупает все опалы в мире и пострадать за короля прекрасно. Маликорн был прав. Поэтому хотя Монтале была женщина, он сумел убедить ее.
   Поспешим прибавить, что и король очень помог им утешиться. Прежде всего он наградил Маликорна пятьюдесятью тысячами ливров за потерю места. Затем он принял его к себе на службу, очень довольный, что может отомстить таким образом принцессе за все невзгоды которым подвергались из-за нее он сам и Лавальер. Но Маликорн не мог больше воровать у него платков и измерять для него длину лестниц, и бедный влюбленный чувствовал себя беспомощным.
   Не было никакой надежды на свидание с Лавальер, пока она оставалась в Пале-Рояле. Никакие деньги, никакие награды не могли тут помочь. К счастью, Маликорн не дремал. Ему удалось устроить свидание с Монтале.
   Правда, и Монтале сделала все возможное, чтобы добиться этого свидания.
   — Что вы делаете ночью у принцессы? — спросил он фрейлину.
   — Сплю, — отвечала она.
   — Неужели спите?
   — Конечно.
   — Как это нехорошо! Ужасно, когда девушка спит с таким горем на сердце, как у вас!
   — У меня горе?
   — Разве вы не в отчаянии от разлуки со мной?
   — Нисколько. Ведь вы получили пятьдесят тысяч ливров и место у короля.
   — Все равно, вы страшно огорчены тем, что не можете видеться со мной, как раньше; и вы, наверное, в отчаянии от того, что я потерял доверие принцессы.
   — О да, это правда!
   — Ну, так это горе мешает вам спать по ночам, и вы ежеминутно рыдаете, вздыхаете и громко сморкаетесь.
   — Но, милый Маликорн, принцесса не выносит ни малейшего шума.
   — Я отлично знаю, что не выносит! Поэтому-то, видя ваше неутешное горе, она и постарается поскорее спровадить вас.
   — Понимаю.
   — Этого-то нам и надо.
   — Но что же тогда будет?
   — Будет то, что разлученная с вами Лавальер начнет так стонать и так жаловаться по ночам, что выведет из себя принцессу.
   — Тогда ее переселят в другую комнату.
   — Да, но в какую?
   — В какую? Вот вы и сбиты с толку, изобретательный юноша.
   — Ничуть! Любая комната будет лучше, чем комната принцессы.
   — Вы правы.
   — Так начните сегодня же ночью свои иеремиады.
   — Будьте покойны.
   — И передайте Лавальер то, что я вам сказал.
   — Не бойтесь, она и без того достаточно плачет потихоньку.
   — Так пусть плачет громко.
   И они расстались.

Глава 40. ГДЕ ГОВОРИТСЯ О СТОЛЯРНОМ ИСКУССТВЕ И ПРИВОДЯТСЯ НЕКОТОРЫЕ ПОДРОБНОСТИ ОБ УСТРОЙСТВЕ ЛЕСТНИЦ

   Совет Маликорна был передан Лавальер, которая нашла его неблагоразумным, но после некоторого сопротивления, скорее вызванного робостью, нежели холодностью, согласилась последовать ему.
   Эта затея — плач и жалобы двух женщин в спальне принцессы — была гениальным изобретением Маликорна. Так как правдивее всего неправдоподобное, естественнее всего невероятное, то эта сказка из «Тысячи и одной ночи» привела как раз к тем результатам, которых ожидал Маликорн. Принцесса сперва удалила Монтале. А через три дня, или, вернее, через три ночи, изгнала также и Лавальер. Ее перевели в комнатку на мансарде, помещавшуюся над комнатами придворных.
   Только один этаж, то есть пол, отделял фрейлин от придворных офицеров.
   В комнаты фрейлин вела особая лестница, находившаяся под надзором г-жи де Навайль. Г-жа де Навайль слышала о прежних покушениях его величества, поэтому, для большей надежности, велела вставить решетки в окна и в отверстия каминов. Таким образом, честь мадемуазель де Лавальер была ограждена как нельзя лучше, и ее комната стала очень похожей на клетку.
   Когда мадемуазель де Лавальер была у себя, — а она почти всегда сидела дома, так как принцесса редко пользовалась ее услугами с тех пор, как она поступила под наблюдение г-жи де Навайль, — у нее оставалось только одно развлечение: смотреть через решетку в сад. И вот, сидя таким образом у окна, она заметила однажды Мали, — прямо в комнате напротив.
   Держа в руке отвес, он рассматривал постройки и заносил на бумагу какие-то формулы. Он был очень похож на инженера, который измеряет из окопов углы бастиона пли высоту крепостных стен. Лавальер узнала Маликорна и кивнула ему. Маликорн, в свою очередь, ответил низким поклоном и скрылся.
   Лавальер была удивлена его холодностью, столь несвойственной характеру Маликорна. Но она вспомнила, что бедный молодой человек из-за нее потерял место и не мог, следовательно, хорошо относиться к ней, особенно если принять во внимание, что она навряд ли могла вернуть ему положение, которого он лишился.
   Лавальер умела прощать обиды, а тем более сочувствовать несчастью.
   Она попросила бы совета у Монтале, если бы ее подруга была с ней; но Монтале не было. В тот час Монтале писала письма.
   Вдруг Лавальер увидела какой-то предмет, брошенный из окна, в котором только что был виден Маликорн; предмет этот перелетел через двор, попал между прутьев решетки и покатился по полу. Она с любопытством нагнулась и подняла его. Это была катушка, на которую наматывается шелк; только вместо шелка на ней была бумажка. Лавальер расправила ее и прочла:
 
   «Мадемуазель!
   Мне очень хочется узнать две вещи.
   Во-первых, какой пол в вашей комнате: деревянный или же кирпичный?
   Во-вторых, на каком расстоянии от окна стоит ваша кровать?
   Извините за беспокойство и пришлите, пожалуйста, ответ тем же способом, каким вы получили мое письмо. Но вам будет трудно бросить катушку в мою комнату, поэтому просто уроните ее на землю.
   Главное же, прошу вас, мадемуазель, считать меня вашим преданнейшим слугой.
   Маликорн.
   Ответ благоволите написать на этом самом письме».
 
   — Бедняга, — воскликнула Лавальер, — должно быть, он сошел с ума.
   И она участливо посмотрела в сторону своего корреспондента, видневшегося в полумраке противоположной комнаты.
   Маликорн понял и покачал головой, как бы отвечая: «Нет, нет, я в здравом уме, успокойтесь».
   Она недоверчиво улыбнулась.
   «Нет, нет, — повторил он жестами. — Голова в порядке». — И постукал по голове. Потом он жестами и мимикой стал увещевать ее: «Пишите скорее».
   Лавальер не видела препятствий для исполнения просьбы Маликорна, даже если бы он был сумасшедшим. Она взяла карандаш и написала: «Деревянный».
   Затем измерила шагами расстояние между окном и кроватью и снова написала: «Десять шагов».
   Сделав это, она посмотрела на Маликорна, который ей поклонился и подал знак, что сейчас спустится во двор.
   Лавальер поняла, что он пошел за катушкой. Она подошла к окну и, соответственно его наставлениям, уронила катушку. Едва катушка коснулась земли, как Маликорн схватил ее и побежал в комнаты г-на де Сент-Эньяна.
   Де Сент-Эньян выбрал или, вернее, выпросил себе жилье как можно ближе к покоям короля; он был похож на те растения, которые тянутся к лучам солнца, чтобы развернуться во всей красе и принести плоды. Его две комнаты были расположены в том же корпусе дворца, где жил Людовик XIV.
   Господин де Сент-Эньян гордился этим соседством, которое давало ему легкий доступ к его величеству, а кроме того, повышало шансы на случайные встречи с королем. В это время он роскошно обставлял свои комнаты в надежде, что король удостоит его своим посещением. Дело в том, что его величество, воспылав страстью к Лавальер, избрал де Сент-Эньяна поверенным своих тайн и не мог обходиться без него ни днем, ни ночью.
   Маликорн был принят графом беспрепятственно, так как был на хорошем счету у короля. Де Сент-Эньян спросил посетителя, нет ли у него какой-нибудь новости.
   — Есть, и очень интересная, — отвечал Маликорн.
   — Какая же? — перебил де Сент-Эньян, любопытный, как все фавориты. Что же это за новость?
   — Мадемуазель де Лавальер переведена в другое помещение.
   — Как так? — воскликнул де Сент-Эньян, вытаращив глаза.
   — Да.
   — Ведь она жила у принцессы?
   — Вот именно. Но принцессе надоело ее соседство, и она поместила ее в комнате, которая находится как раз над вашей будущей квартирой.
   — Почему над моей квартирой? — вскричал де Сент-Эньян, показывая пальцем на верхний этаж.
   — Нет, — отвечал Маликорн, — не здесь, а там.
   И показал на корпус, расположенный напротив.
   — Почему же вы говорите, что ее комната расположена над моей квартирой?
   — Потому что я убежден, что ваша квартира должна быть под комнатой Лавальер.
   При этих словах де Сент-Эньян бросил на бедного Маликорна такой же взгляд, какой бросила на него Лавальер четверть часа назад. Другими словами, он счел его помешанным.
   — Сударь, — начал Маликорн, — разрешите мне ответить на вашу мысль.
   — Как на мою мысль?..
   — Ну да. Мне кажется, вы не совсем поняли, что я вам хочу сказать.
   — Не понял.
   — Вам, конечно, известно, что этажом ниже фрейлин принцессы живут придворные короля и принца.
   — Да, там живут Маникан, де Вард и другие.
   — И представьте, сударь, какое странное совпадение: две комнаты, отведенные для господина де Гиша, расположены как раз под комнатами мадемуазель де Лавальер и мадемуазель де Монтале.
   — Ну так что же?
   — А то, что эти комнаты свободны, потому что раненый де Гиш лежит в Фонтенбло.
   — Ей-богу, ничего не понимаю!
   — О, если бы я имел счастье называться де Сент-Эньяном, я бы моментально понял!
   — И что бы вы сделали?
   — Я тотчас же поменял бы комнаты, которые вы занимаете здесь, на свободные комнаты господина де Гиша.
   — Что за фантазия! — с негодованием сказал де Сент-Эньян. — Отказаться от соседства с королем, от этой привилегии, которой пользуются только принцы крови, герцоги и пэры?.. Дорогой де Маликорн, позвольте мне заявить вам, что вы сошли с ума.
   — Сударь, — с серьезным видом заметил молодой человек, — вы делаете две ошибки… Во-первых, я называюсь просто Маликорн, а во-вторых, я в здравом уме.
   И, вынув из кармана бумажку, прибавил:
   — Вот послушайте, а потом прочтите эту записку?
   — Слушаю, — отвечал де Сент-Эньян.
   — Вы знаете, что принцесса стережет Лавальер, как Аргус нимфу Ио.
   — Знаю.
   — Вы знаете также, что король тщетно пытался поговорить с пленницей, но ни ваял, ни мне не удалось доставить ему этого счастья.
   — Да, вы могли бы сообщить на этот счет кой-какие подробности, бедняга Маликорн.
   — А как вам кажется, чего мог бы ожидать тот, кто придумал бы способ соединить любящие сердца?
   — О, король осыпал бы его своими щедротами.
   — Господин де Сент-Эньян…
   — Ну?
   — Разве вам не хочется отведать королевской благодарности?
   — Понятно, — отвечал де Сент-Эньян, — благодарность моего повелителя за умелое исполнение обязанностей будет для меня крайне драгоценна.
   — Так взгляните на эту бумажку, граф.
   — Что это такое? План?
   — План комнат господина де Гиша, которые, по всей вероятности, станут вашими комнатами.
   — О нет, никогда!
   — Почему?
   — Потому что мои две комнаты составляют предмет вожделений многих придворных, которым я их, конечно, не уступлю: на них покушаются господин де Роклор, господин де Ла Ферте, господин Данжо.
   — В таком случае прощайте, граф. Я предложу одному из этих господ мой план и разъясню связанные с ним выгоды.
   — Почему же вы сами не займете этих комнат? — недоверчиво спросил де Сент-Эньян.
   — Потому что король никогда не удостоит меня своим посещением, а к этим господам пойдет без всяких колебаний.
   — Как, король пойдет к этим господам?
   — Пойдет ли? Десять раз, а не один! Вы меня спрашиваете, будет ли король посещать квартиру, которая расположена в таком близком соседстве с комнатой мадемуазель де Лавальер?
   — Хорошее соседство… в разных этажах.
   Маликорн развернул бумажку, намотанную на катушку.
   — Обратите, пожалуйста, внимание, граф, — сказал оп, — что пол в комнате мадемуазель де Лавальер, — простой деревянный паркет.
   — Ну так что же?
   — А то, что вы позовете плотника, его приведут к вам с завязанными глазами, запрут, и он сделает отверстие в вашем потолке, следовательно, в полу комнаты мадемуазель де Лавальер.
   — Ах, боже мой! — вскричал де Сент-Эньян, точно вдруг прозревший. Вот гениальная мысль!
   — Она покажется королю самой заурядной, уверяю вас.
   — Влюбленные не думают об опасности.
   — Какой опасности боитесь вы, граф?
   — Ведь это страшно шумная работа, по всему дворцу будет слышно.
   — Ручаюсь вам, граф, что присланный мной плотник будет работать без всякого шума. Он выпилит особой пилой четырехугольник в шесть футов, и даже ближайшие соседи ничего не услышат.
   — Ах, дорогой Маликорн, у меня голова идет кругом!
   — Я продолжаю, — спокойно отвечал Маликорн, — в комнате с пробитым потолком… вы внимательно слушаете?
   — Да.
   — Вы поставите лестницу, по которой либо мадемуазель де Лавальер будет спускаться к вам, либо король будет подниматься к мадемуазель де Лавальер.
   — Но ведь эту лестницу увидят.
   — Нет. Вы закроете ее перегородкой, которую оклеите такими же обоями, как и другие стены комнаты; у мадемуазель де Лавальер она будет замаскирована люком, составляющим часть паркета и открывающимся под кроватью.
   — А ведь правда… — сказал де Сент-Эньян, глаза которого загорелись.
   — Теперь, граф, мне не нужно объяснять вам, почему король будет часто заходить в комнату, в которой устроят такую лестницу. Я думаю, что господин Данжо оценит по достоинству мою мысль, которую я сейчас разовью ему.
   — Ах, дорогой Маликорн, — воскликнул де Сент-Эньян, — вы забываете, что мне первому вы открыли ее и, следовательно, мне принадлежит право первенства.
   — Значит, вы хотите, чтобы вам было оказано предпочтение?
   — Хочу ли? Еще бы!
   — Дело в том, господин де Сент-Эньян, что при первой раздаче наград я обеспечиваю вам таким образом орденскую ленту, а может быть, даже недурное герцогство.
   — Во всяком случае, — отвечал де Сент-Эньян, покраснев от удовольствия, — это послужит удобным поводом доказать королю, что не напрасно он называет меня иногда своим другом, и этим поводом, мои дорогой Маликорн, я буду обязан вам.
   — Вы не окажетесь забывчивым? — с улыбкой спросил Маликорн.
   — Как можно забывать такие вещи, сударь!
   — Я, граф, не имею чести быть другом короля, я просто его слуга.
   — Да, если вы полагаете, что на этой лестнице я найду голубую ленту, то я думаю, что и для вас на ней будет грамота на дворянство.
   Маликорн поклонился.
   — Теперь остается только заняться переселением, — проговорил де Сент-Эньян.
   — Не думаю, чтобы король стал противиться. Попросите у него позволения.
   — Сию минуту бегу к нему.
   — А я иду за плотником.
   — Когда он будет у меня?
   — Сегодня вечером.
   — Не забудьте о предосторожностях.
   — Я приведу его с завязанными глазами.
   — А я предоставлю вам одну из своих карет.
   — Без гербов.
   — И одного лакея. Понятно, не в ливрее.
   — Отлично, граф.
   — А Лавальер?
   — Что вас беспокоит?
   — Что она скажет, увидя нашу работу?
   — Уверяю вас, это доставит ей большое развлечение.
   — Еще бы!
   — Я уверен даже, что если у короля не хватит смелости подняться к ней, то она окажется настолько любопытной, что сама спустится к вам.
   — Будем надеяться, — сказал де Сент-Эньян.
   — Да, будем надеяться, — повторил Маликорн.
   — Итак, я иду к королю.
   — И правильно делаете.
   — В котором часу придет плотник?
   — В восемь часов.
   — А как вы думаете, сколько времени отнимет у него работа?
   — Часа два, но ему понадобится время на окончательную отделку. Ночь и часть следующего дня; словом, на всю работу, вместе с установкой лестницы, уйдет два дня.
   — Два дня? Это долго.
   — Чего же вы хотите! Когда берешься открывать двери рая, им следует придать приличный вид.
   — Вы правы. До скорого свиданья, дорогой Маликорн. Послезавтра вечером я буду уже на новой квартире.

Глава 41. ПРОГУЛКА С ФАКЕЛАМИ

   Восхищенный только что услышанным и очарованный открывающимися перспективами, де Сент-Эньян направился к квартире де Гиша. Четверть часа тому назад граф не уступил бы своего помещения за миллион, теперь же, если бы потребовалось, он готов был купить за миллион эти вожделенные комнаты.
   Но ему не было предъявлено таких требований. Г-н де Гиш не знал еще, где ему отвели помещение и, кроме того, был так болен, что ему было не до переселения.
   Поэтому де Сент-Эньян без труда получил комнаты де Гиша, а свои переуступил г-ну Данжо, который вручил управляющему графа куш в шесть тысяч ливров и считал, что заключил очень выгодную сделку. Комнаты Данжо остались за де Гишем. Но трудно было поручиться, что после всех этих перемещений де Гиш действительно будет жить в них. Что же касается г-на Данжо, то он был в таком восторге, что ему не пришло даже в голову заподозрить де Сент-Эньяна в преследовании каких-либо корыстных целей.
   Через час после принятия решения де Сент-Эньян уже был хозяином новых комнат. А через десять минут после того, как он стал хозяином, Маликорн входил к нему с обойщиком.
   В это время король не раз требовал де Сент-Эньяна, но в квартире де Сент-Эньяна посланные находили Данжо, который направлял их в комнаты де Гиша. От этого произошла задержка, так что король уже выразил неудовольствие, когда де Сент-Эньян вошел к своему повелителю, весь запыхавшись.
   — Значит, и ты покидаешь меня, — сказал Людовик XIV тем жалостным тоном, каким произнес, должно быть, Цезарь за восемнадцать веков перед этим: «И ты, Брут!»
   — Государь, — проговорил де Сент-Эньян, — я не покидаю короля, но я занят сейчас переселением.
   — Каким переселением? Я думал, что ты перебрался уже три дня назад.
   — Да, государь. Но здесь мне неудобно, и я переезжаю в здание напротив.
   — Значит, я был прав, ты тоже бросаешь меня! — вскричал король. — Но это переходит всякие границы! Стоило мне только увлечься женщиной, и вся моя семья сплотилась, чтобы вырвать ее у меня. У меня был друг, которому я поверял мои печали и который помогал мне переносить их, — и вот этот друг устал от моих жалоб и покидает меня, даже не подумав спросить у меня позволения!
   Де Сент-Эньян рассмеялся.
   Король догадался, что за этой непочтительностью скрывается какая-то тайна.
   — В чем дело? — с надеждой спросил король.
   — Государь, друг, на которого король клевещет, хочет попытаться вернуть своему королю утраченное счастье.
   — Ты дашь мне возможность видеть Лавальер? — с живостью проговорил Людовик XIV.
   — Государь, я еще не могу сказать наверное, но…
   — Но?..
   — Но я надеюсь.
   — Каким образом? Как? Скажи мне, де Сент-Эньян. Я хочу знать твой план. Я хочу помочь себе всей своей властью.
   — Государь, — отвечал де Сент-Эньян, — я еще и сам хорошенько не знаю, как я буду действовать, но имею основания думать, что завтра…
   — Завтра, говоришь ты?
   — Да, государь.
   — Какое счастье! Но почему ты переезжаешь?
   — Чтобы лучше послужить вашему величеству.
   — Каким же образом, переехав, ты сможешь лучше служить мне?
   — Знаете ли вы, где помещаются комнаты, отведенные для графа де Гиша?
   — Да.
   — В таком случае вам известно, куда я переселяюсь.
   — Известно; но все же я ровно ничего не понимаю.
   — Как, государь! Вы не знаете, что над этим помещением расположены две комнаты?
   — Какие?
   — В одной живет де Монтале, а в другой…
   — А в другой де Лавальер, не правда ли, де Сент-Эньян?
   — Вот именно, государь.
   — Теперь я понял, понял! Это счастливая мысль, де Сент-Эньян. Мысль друга, мысль поэта; приближая меня к ней, когда весь мир меня с ней разлучает, ты делаешь для меня больше, чем Пилад для Ореста, чем Патрокл для Ахилла.
   — Государь, — с улыбкой сказал де Сент-Эньян, — сомневаюсь, чтобы, выслушав мой план до конца, ваше величество продолжали награждать меня такими пышными сравнениями. Ах, государь, я уверен, что многие придворные пуритане, не задумываясь, выскажутся по моему адресу далеко не столь лестно, когда узнают, что я собираюсь сделать для вашего величества.
   — Де Сент-Эньян, я умираю от нетерпения; де Сент-Эньян, я томлюсь; де Сент-Эньян, я не выдержу до завтра… Завтра! Ведь до завтра — целая вечность.
   — Государь, если вам угодно, развлекитесь прогулкой.
   — С тобой, пожалуй; мы поговорим о твоих планах, договорим о ней.
   — Нет, государь, я остаюсь.
   — С кем же я поеду?
   — С дамами.
   — Нет, ни в каком случае!
   — Государь, так нужно.
   — Нет, нет! Тысячу раз нет! Нет, я не хочу этих страданий: быть в двух шагах от нее, видеть ее, касаться ее платья и не говорить с ней ни слова. Нет, я отказываюсь от этой пытки, которую ты считаешь счастьем, но которая на самом деле является мучением, сжигающим мне глаза и разбивающим сердце; видеть ее в присутствии посторонних и не иметь возможности сказать, что я ее люблю, когда все мое существо дышит любовью и выдает эту любовь перед всеми. Нет, я дал себе клятву никогда больше этого не делать, и я сдержу свое слово.
   — Выслушайте меня, государь.
   — Ничего не хочу слушать, де Сент-Эньян.
   — В таком случае продолжаю. Необходимо, государь, — поймите, совершенно необходимо, чтобы принцесса и фрейлины отлучились на два часа из дворца.
   — Ты ставишь меня в тупик, де Сент-Эньян.
   — Мне тяжело приказывать моему королю, но в данных обстоятельствах я приказываю, государь. Мне нужно, чтобы состоялась охота или прогулка.
   — Но такая прогулка или охота покажутся всем странной причудой! Проявляя подобное нетерпение, я покажу всему двору, что мое сердце больше не принадлежит мне. Ведь и теперь уже говорят, что я мечтаю покорить весь мир, но прежде мне следовало бы покорить самого себя!
   — Люди, говорящие так, государь, дерзкие крамольники. Но кто бы они ни были, я не произнесу больше ни слова, если ваше величество предпочитаете прислушиваться к их мнению. Тогда завтрашний день отдалится на неопределенное время.
   — Де Сент-Эньян, я поеду сегодня вечером… Я поеду ночевать в Сен-Жермен с факелами; завтра я там позавтракаю и вернусь в Париж к трем часам. Это тебя устраивает?
   — Вполне.
   — Так я еду сегодня в восемь часов.
   — Ваше величество угадали минута в минуту.
   — И ты мне ничего не хочешь сказать?
   — Не не хочу, а не могу. Изобретательность великая вещь, государь; но случай играет в мире столь большую роль, что обыкновенно я стараюсь отвести ему как можно меньше места, в уверенности, что и без моей помощи ни позаботится о себе.
   — Хорошо, я доверяюсь тебе.
   — И поступаете очень разумно.
   Ободренный таким образом, король пошел прямо к принцессе и объявил ей о предполагаемой поездке.
   Принцесса тотчас же усмотрела в этой импровизации замысел короля поговорить с Лавальер или по дороге под прикрытием темноты, или где-нибудь в другом месте; но она не обмолвилась ни словом о своих подозрениях и с улыбкой приняла приглашение. Она громко приказала фрейлинам собираться, решив сделать вечером все возможное, чтобы помешать любовным интригам его величества.
   Когда бедный влюбленный, отдавший это приказание, ушел, думая, что мадемуазель де Лавальер будет участвовать в поездке, принцесса, оставшись одна, немедленно распорядилась.
   — Сегодня мне достаточно будет двух фрейлин: мадемуазель де Тонне-Шарант и мадемуазель Монтале.
   Лавальер предвидела удар и приготовилась к нему; преследования закалили ее характер. Она не доставила принцессе удовольствия увидеть на своем лице печаль и растерянность.
   Напротив, с самой ангельской улыбкой она сказала:
   — Значит, принцесса, я сегодня свободна?
   — Да, конечно.
   — Я воспользуюсь этим, чтобы заняться вышивкой, на которую ваше высочество изволили обратить внимание и которую я имела честь заранее подарить вашему высочеству.
   И, сделав почтительный реверанс, Лавальер удалилась. Вслед за ней ушли де Монтале и де Тонне-Шарант.