Страница:
Искусство - это интуиция, а не расчет, стремление к познанию, а не погоня за прибылью и приобретением вещей, что порождает бездуховность. А ведь свыше ста лет назад Эмерсон говорил: "Вещи вскочили в седло и погоняют человечеством". Духовная жизнь анахронизм? Именно в кажущемся анахронизме художник оказывается наиболее революционным и дальновидным. В то время как наука и техника ведут ко всё большему отчуждению человека, искусство обладает способностью выводить его из этого отчуждения. Искусство - это та духовная сила, которая еще продолжает жить в современном человеке. Попытка связать его с наукой и техникой зачастую исходит от технократов. Сегодня наука и техника являются серьезным конкурентом искусства, отсюда и искушение для некоторых художников соединить искусство с наукой, подобно тому, как некогда пытались его соединить с магией.
Неправомерность противопоставления науки и искусства очевидна. Общение с искусством возвышает человека, дарит радость восторга, что во многом объясняется его эмоциональной заразительностью. Ведь даже когда искусство говорит на языке архитектуры и скульптуры, оно стремится к выражению духовно-эмоционального начала. Отсюда чувство причастности к изображаемому, сопереживание, перевоплощение как одна из отличительных особенностей художества, его поистине волшебная сила, - одновременно это и рубеж, отделяющий искусство от других сфер человеческой деятельности, в частности научной. Но и наука и искусство - свидетельство неистребимого творческого начала в человеке. И если наука углубляет наше мировоззрение, раздвигает горизонты предметного мира, то искусство, укрепляя дух, воспитывает чувство, обогащает эмоции, расширяет мир духовный, питает нашу гуманистическую сущность. Вместе же взятые они составляют тот идеал, который увлекает человека, возвышая его.
Сущность человека раскрывается в социально-нравственном поступке, в конкретном деле, которые и определяют его жизненную позицию. Именно в условиях научно-технических достижений становится все более насущной проблема понимания и глубокого усвоения гуманистических ценностей бытия, непосредственно связанных с человеческой природой. В связи с этим перед писателями не могли не встать вопросы: не является ли показателем духовной нищеты определенного круга людей чрезмерное поклонение техницизму? И как проявляется в сознании современника та высокая, благородная гуманность, нравственность, которая была сутью советского образа жизни? Многие авторы, разрабатывающие эту сложную тему, касаются подобных вопросов вскользь, скороговоркой, отчего не возбуждают в нашей душе волнения и глубокого интереса к своим героям и не способствуют более глубокому пониманию нынешнего человека, а через него - сути происходящих событий в контексте новых социально-политических реалий.
Сама жизнь потребовала от литераторов более пристального внимания к человеческой личности, к показу сложных нравственно-психологических процессов и определенных сдвигов в его сознании. Все это писатели стремятся раскрыть не тезисно, не вообще, а на конкретных людских судьбах, развертывающихся в ходе общественной практики. Отсюда исследование новых конфликтных ситуаций в жизни героев. В 70-е - начале 80-х годов в литературе не ослабевает, интерес к социальным явлениям, естественно, во многом отличным от социальных явлений предыдущего десятилетия. Вспомним: одним из центральных конфликтов 60-х годов был разлад между диалектическим и догматическим мышлением, рассмотренный в различных аспектах: историческом и современном. В последние десятилетия становится наиболее распространенным конфликт нового вида - между технократическим и гуманистическим сознанием. Он увлекает писателей не только своей жизненной новизной, но и нравственно-психологическим своеобразием тех, кто силой обстоятельств вовлечен в его решение. Пафос произведения, в центре которого находится конфликт между технократическим и гуманистическим сознанием, состоит в торжестве духовного над рассудочно-механическим.
Отметим, что технократ 80-х как продукт научно-технических достижений не похож на догматика 60-х годов. Порою он труднодоступен, слишком расплывчат для конкретного воплощения, хотя обладает одной весьма характерной особенностью - абсолютизацией техники, переоценкой ее значения в жизни людей и недооценкой подлинно человеческого начала. Рожденный научно-технической революцией, деловой человек, занимает в жизни вполне определенное место. Его образ нашел воплощение в ряде художественных произведений и обрел защитников среди литературных критиков. Так один из них, размышляя об отражении современника в литературе, пришел к выводу, что главным героем книг, посвященных труду, является деловой человек. Несмотря на то, писал он, что деловой человек "нередко вызывает у нас раздражение своей безапелляционностью, душевной чёрствостью и неконтактностью, - тем не менее за ним правда. Именно деловые люди умеют работать, владеют точным расчетом, чувством нового, а главное - объединяют эти качества с высоким пониманием гражданского долга". Что ж, жизнь подтвердила справедливость подобного взгляда, но на уже ином витке своего развития.
Недалек тот день, когда, окрепнув, деловой человек утвердится в новой жизни, затмив денежной купюрой бытие. Деньги станут важны не только как средство удовлетворения своих потребностей в пище, одежде, жилье, но станут условием жизненных достижений, критерием общественного положения. Иметь успех - значит иметь большой доход, "хорошая работа" означает, что эта работа высоко оплачивается, иметь возможность продвижения по службе значит делать как можно больше денег. Более того, единственным способом, при помощи которого человек может обрести веру в себя, является количество и внешняя привлекательность потребляемых им товаров. Отсюда его стремление владеть большим, чем другие, количеством вещей, чтобы обрести веру в себя...
Истинность литературы определяется ее связью с жизнью. В то же время она призвана служить самой жизни. Ее интересует человек не вообще, а в конкретном проявлении диалектического единства человеческого и социального, социального и человеческого. Не научно-технические процессы сами по себе привлекают писателей, но связанные с ними изменения в сознании людей, их человеческие и гражданские качества в действии. Между тем, литераторы нередко ставят важные вопросы, поднимают актуальные темы, а когда доходит до главного - показа человеческого характера, - тут их творческие установки не находят своей достойной реализации: нет в произведении оригинальной человеческой индивидуальности, глубокой и самобытной личности, наделенной чувством, умом, исторической памятью. Ибо не открывает писатель без типического характера глубин высокого назначения жизни.
Тематический пласт повести Александра Белая "Линия" (строительство одного из подмосковных объектов) давно и хорошо разработан, обретя со временем некую схему, литературную традицию отбора и изображения. Автор предложил свой подход в показе забот и дел строителей, его герои почти не имеют личной жизни - все поглотила работа, строительство, сделано это с явным нажимом, в полный голос. Определяя особенность "Линии" Николай Евдокимов отметил во вступлении к повести, что тут "строительство живет своей жизнью, у него, как у людей, свой характер, своя судьба, оно одушевлено и, словно живой организм, з а с т а в л я е т г е р о е в п о в е с т в о в а н и я п о с т у п а т ь п о с в о и м з а к о н а м". И в самом деле, главными героями Белая являются не конкретные люди, а некая единая по своей сути и разнообразнейшая в своих проявлениях стройка и прораб вообще, как должностная функция, проявляющаяся в лице Скибина, Елхимова, Ануреева и Тарасевича.
Что же, собственно, из этого следует?
Опытный, симпатичный и во всех отношениях положительный Толя Скибин "стоял как зачарованный. Все, что он носил в душе, теперь, наконец, воспринималось как внешнее и не тяготило, а было покорно ему. Производство существует лишь в движении и в равновесии между тем, что вкладывается, и тем, что производится, и это ставит условием безболезненного существования занятых в нем людей... Гармония в производстве - точка неустойчивого равновесия. Сущность гармонии - беспрепятственное продвижение производства по фронту работ, и значит, она в самой себе всегда содержит и фактор непрерывного своего уничтожения: непрерывное поглощение производством фронта работ и сужение простора для движения. Волна, несущая прораба, наткнувшись на что-нибудь, начинает спадать: уже что-то тревожит, уже вместо повиновения с полуслова - вопросы и озабоченность вокруг, уже нет уверенности в общей любви, душа напрягается, чувствуя новое противостояние. Прорабу пора сходить с гребня волны и бежать впереди нее, опрокидывая преграды, о которые, если не успеть, идущая сзади волна расшибает. Начинается погоня за новой гармонией, и так без конца".
А вот стройка глазами другого прораба, Жени Елхимова: "Чем дальше, тем больше крепла в нем против его воли убежденность, что производство переросло свое первоначальное назначение - быть источником материальных благ для людей; что теперь наряду с этим у производства есть и преобладает самосознание, свое "я", что у этого "я" появились свои собственные желания и цели, и одна из них стала для производства самоцелью - непрерывное, ритмичное, всевозрастающее развитие самого себя. Женя все чаще, и чем дальше, тем сильнее, ощущал производство как нечто враждебное и сверхэгоистическое. В своем эгоистическом требовании от людей хорошего для себя самочувствия производство перестало считаться с людьми как главным для него, третируя их как нечто вспомогательное, обслуживающее его самоцель, спекулируя на том, что если прекратится его жизнь, то прекратится и всякая жизнь... Производство стало диктовать людям такие взгляды на себя, такие критерии самооценки и оценки друг друга, что люди оказывались довольны собой и друг другом лишь в той мере, насколько успешно каждый из них обслуживал его эгоизм".
К чему все это в конце концов приводит, писатель демонстрирует на судьбе третьего прораба. Проработав на стройке много лет, Ануреев утратил свою человеческую сущность, превратился в простой придаток производства: "Он не переставал чувствовать тяжесть того, что предстоит ему завтра. Так было каждый вечер: завтра, еще не наставшее, звало его, наполняло тревожным ожиданием; Ануреев не мог заставить себя не думать о нем, как ни внушал себе, что сейчас все равно нельзя начать действовать, а если уж ждать, то лучше ждать спокойно. Ануреев привык к этому... Он не различал себя в мире, да и не очень старался различить. Жизнь несла его. Ануреев был постоянно сосредоточен на ее зовах, на задачах, которые она в изобилии предлагала ему и решения которых настойчиво требовала. Он был издерган, замотан..."
Уйдут со стройки Елхимов и Ануреев, останутся более жизнестойкие Скибин и Тарасевич. Но что ждет их? Не восстанет ли их естество против бездушной логики производства? Вот, к примеру, Валера Тарасевич. Поневоле вынужденный (из-за болезни) принять какие-то решения, он начинает постигать эту самую неуловимую логику производства: "Он забыл, п о т е р я л с е б я в гонке за гармонией производства, которую начинал чувствовать как главное и прекраснейшее в жизни. На волне первых своих побед он несся, опрокидывая преграды, могущественный, как бог, и, как божество, счастливый... Тарасевич все яснее осознавал себя как часть общей для всего на производстве и всем повелевающей силы. Пока он не постиг ее, она угнетала; теперь же открылась как милосердная. Он видел и слышал теперь лишь ее и, забыв себя, преисполнялся ее могущества. Осознанная как милосердная, а не враждебная душе, стала двигателем воли. У Тарасевича не стало ни желания, ни времени думать о себе: было полное самозабвение в деле".
Повесть написана увлеченно, со знанием стройки. Интересен образ прораба Анатолия Скибина. Стройка - его призвание, его любовь (автор фактически не показывает "личной жизни" своего героя), он - знающий, энергичный деятельный. Но справедлив ли Белая к своим героям, которые, по сути, вянут под бременем своего дела, постепенно утрачивая свое человеческое существо? И не слишком ли преувеличивает автор зависимость людей от производства, которое наделяет собственным "я", самосознанием? Это отнюдь не праздные вопросы, тем более что возникают они при чтении произведения литературы, предметом исследования которой всегда был человек - и не просто человек, а действенный, стремившийся к свободе, к самоутверждению и самовыражению.
Что бы то ни было, повесть Александра Белая "Линия" явилась попыткой (в русской литературе, пожалуй, единственной) сделать предметом художественной литературы технический процесс как таковой.
***
Итак, в литературе послевоенного периода не ослабевает, а, напротив, повышается интерес к социально-нравственным проблемам, отчетливо заявившим о себе в новых условиях. Перед писателями встали вопросы: не является показателем духовного регресса чрезмерное увлечение техницизмами? Как проявляется в восприятии современника та высокая гуманность, которая стала сутью советского образа жизни? Так действительность потребовала от литературы более пристального внимания к человеку как личности, к показу сложных нравственно-психологических процессов и сдвигов в его сознании. Отсюда художественное исследование конфликтов и характеров в новых условиях.
В этом плане представляет значительный интерес роман Бориса Торохова "Крутизна". В начале произведения мы встречаемся с теми простыми девчатами и парнями, которые стояли у истоков одного из промышленных гигантов Нижневолжского тракторного. Им, рабочим завода, было суждено жить в трудное, но славное время: энтузиазм первой пятилетки, преодолевавший все лишения и препоны, героизм борьбы с фашистскими захватчиками, восстановление, а по сути, строительство нового города и завода в послевоенный период, наконец, жизнь, труд, думы и чаяния в шестидесятые-семидесятые годы, т.е. повествование захватывает более чем полувековой отрезок жизни общества.
Это не значит, однако, что писатель скользит по поверхности событий и фактов, произвольно выхватывая отдельные куски реальной действительности, соединяя их комментариями и общими рассуждениями. Напротив, широкий охват сторон бытия обострил внимание автора к т е н д е н ц и я м, непреходящим ценностям и урокам недавнего прошлого и современности. Все это художественно убедительно показано на судьбах представителей рабочего класса. Борис Торохов хорошо знает завод, пишет о производстве увлеченно и увлекательно. Вот, например, описание процесса сборки трактора: "Трое суток Рогожин с тремя помощниками без сна и отдыха собирали мотор первого трактора. Трое суток! А мотор не заводился. Его собирали и разбирали вновь, а он в лучшем случае лишь чихал, да и то не всегда. Сначала ребят даже чих радовал, но разве каждому чиху нарадуешься? Сборщики намучились, перепачкались словно черти, а уходить никто не пожелал: - костьми ляжем, но дело доведем до конца! Наконец вновь - в который раз! - проверили все детали, некоторые заменили, тщательно все промазали, собрали, стали запускать. Мотор заработал! Затрясся, зашумел, зафыркал, выпустил сизые клубы отработанного газа. Запел! Ребята как завороженные стояли и смотрели на него, чуть не плача от радости, затем пустились в пляс".
Труд как проявление творческого начала в человеке - вот что определяет мысли и дела героев романа Торохова. Под влиянием сплоченного коллектива раздвигаются духовные горизонты личности. Из среды трудового коллектива выходят крупные мастера своего дела, талантливые руководители производства и общественные деятели, - люди честные, мужественные, высоконравственные, в трудную минуту не теряющие человеческого достоинства и принципиальности. Это и Горюнов, прошедший путь от подручного рабочего до директора крупного тракторного завода, а Алов-старший, ставший мастером высокого класса, искусный кузнец Гриша Алов и другие. Именно рабочий преподает урок зазнавшемуся и оторвавшемуся от реальной почвы высокому должностному лицу из Москвы: "Мы не имеем права скрывать ошибки - ни малые, ни большие... Мы обязаны заявлять о них во весь голос, чтобы в другой раз не повторять".
"Крутизна" свидетельствует о реалистическом взгляде автора на происходящие события. Общество - диалектически сложный организм, отнюдь не исключающий противоборствующих тенденций. У каждого времени свои герои, которым присущи и свои взлеты и свои недостатки. Социально опасное нередко бывает и трудно узнаваемо, ибо обладает способностью искусно скрывать свой настоящий облик. Таков Николай Саков - один из центральных образов сочинения. В нем воплощены некоторые отрицательные черты времени. Собственно, время у Торохова выступает тем фоном, на котором проецируются факты, человеческие судьбы и важнейшие приметы общественной жизни. Время укрупняет подлинно человеческое в персонажах, но оно же неумолимо срывает маски с тех, кто умело маскирует свои эгоистические цели и чей удельный вес (духовная содержательность) невелик. Сквозь разные этапы социального времени проходит Саков, вместе с временем проверяется состояние его умственного, морального и социального потенциала: первые пятилетки, довоенные годы (для героя - время расцвета), война (время возмужания), послевоенной восстановительный период (время умиротворения), 60 - 70-е годы (время горестных раздумий и поражений). Исследуя характер, дела и мысли последних лет героя, автор раскрывает консерватизм его мышления и моральное измельчание при внешней респектабельности.
А ведь начало было многообещающим: новая жизнь открыла широкие возможности дала большие права таким простым парням, как Саков. Напористый и решительный, он бросается в гущу событий - ставит рекорд, поступает в институт, быстро продвигается по служебной лестнице. Но уже первые успехи вскружили ему голову: сметливый ум услужливо подсказывал ему во что бы то ни стало быть впереди, на виду, а сильная воля диктовала решительные действия, игнорирующие интересы и потребности окружающих. Именно тогда, в молодости, наметилась маленькая, еле заметная, как казалось, трещинка в его отношении к жизни, к близким которая постепенно отчуждала его от всего, чем дорожил. Сначала он отказался от любимой женщины и выгодно женился, затем предал своего друга Рогожина, потом стал отождествлять себя с коллективом, демагогически провозглашая, что тот, кто подрывает его авторитет как руководителя, тем самым подрывает авторитет партийной организации, парткома... и значит - партии в целом. Война в полную меру раскрыла подлинную суть Сакова: она не только более обозначила его волевые качества, но резче выявила его эгоизм и инертность мышления. Людское горе не смягчило его сердце, напротив, ожесточило его. В войну, с удовлетворением и чувством превосходства заявит он много лет спустя, люди много не рассуждали. В тылу работали по четырнадцать часов и не хныкали, не жаловались на жару и холод, не требовали особых условий. А сколько делали!.. Теперь он видит и ценит лишь то, что служит его личному авторитету. Разумеется, все это сказалось и на отношении к подчиненным, к людям вообще. Сколько цинизма в его поучении молодому рабочему Голубкину: "Запомни, на свете всегда существовали сильные личности и рядом с ними, как временные спутники, люди слабые, в их числе завистники и ханжи. Не было бы первых, не было бы вторых. Все сильными быть не могут, уравниловки в этом вопросе не признаю. Так вот, мне всегда казалось, что ты из числа первых". (Голубкин действительно оказался сильной личностью в настоящем, а не саковском понимании.) В другом месте он выговаривает начальнику строительного участка: "Командуйте! Увольте, в конце концов, двух-трех, десяток человек к чертовой матери, но не тащите в мой кабинет каждого сопляка". И вполне справедливы слова заслуженного мастера завода, по сути подводящие черту под всей жизнью чиновника Сакова: "Все твои начинания движения забывались так же легко и быстро, как возникали, забывались потому, что рождались они в твоем кабинете. И не ради общего дела, а ради шумихи. Чтобы имечко твое лишний раз промелькнуло в газете, чтобы начальство тебя приветило. Вот что ставилось во главу угла, если уж говорить откровенно".
В конце повествования он подводит итоги, размышляет над прожитым и содеянным. Поздно! И что из того, что для него настало время раздумий горбатого, как говорится, могила выправит, да и время ему подобных на исходе, хотя есть у него опыт и высокое положение, чтобы кое-как еще немного продержаться на поверхности и не выпасть из потока жизни. Однако время уже выбрало героя нового типа... Примечательно, что приемный сын Сакова Михаил начинает с той точки отсчета, с которой его отец начинал свой жизненный путь, - кузнецом на тракторном. Как сложится его судьба? Но уже теперь видно, что он, не обладая неукротимой, ничего не признающей целеустремленностью и волей Сакова-старшего, ближе к людям. Михаил подкупает своей душевностью, терпимостью, ему чужды категоричность, чувство собственной непогрешимости и суровость, которые при ближайшем рассмотрении оказываются обыкновенным равнодушием. Как умный и высокообразованный специалист, он ратует за то, чтобы гигантские промышленные комплексы, производственная программа, рекорды, достижения научно-технической революции и т.д. служили благу человека, то есть коренным образом улучшали жизнь людей и общества в целом. А это уже антисаковская позиция.
Ранее уже отмечалось, что было бы неверно ограничивать трудовую жизнь человека заводской территорией, колхозным полем, лабораторией и т.д. Все прекрасные и справедливые слова о труде, о его значении в жизни людей, отнюдь не исчерпывают многообразия личности - он не подчинен необходимости только удовлетворения материальных потребностей, но выражением внутреннего, духовного мира человека. Отсюда стремление писателей показать человека труда в его широких связях с многоликой действительностью и обществом, его все усложняющийся духовный мир. Роман Александра Плетнева "Шахта" воссоздает живые характеры шахтеров, крестьян, людей разных профессий. Главный его герой рабочий человек, приморский шахтер Михаил Свешнев, показан в развитии, на широком временном и историческом фоне. У Плетнева город и деревня, шахта и колхозное поле связаны между собой общими судьбами. В произведении присутствует взгляд рабочего человека на жизнь и людей, что значительно укрупняет героя, делает его масштабнее, объемнее. Вчерашнее и сегодняшнее органично входит в жизнь Михаила Свешнева, становится связующим звеном в цепи общественного развития: "Думы, бесконечные думы - ни сна, ни покоя. Так широка, так велика жизнь одного человека, что даже думами во все уголки ее не заглянешь, не проверишь. А оказывается, что твоя жизнь - это жизнь не одного человека: так ты весь опутан, окружен другими жизнями, судьбами, так плотно и широко пронизан ими твой дух, что и одинокая маленькая жизнь одного становится не одинокой и не маленькой".
В неразрывной цепи времен, в труде, как главном двигателе прогресса, ищут и находят смысл бытия и рабочий, и колхозник, и ученый.
***
Новый социально-экономический уклад жизни освободил труд от кабальных условий и открыл его творческую, нарядную сторону, дарящую людям радостное чувство самоуважения. Отсюда их желание понять его роль и значение в системе общественных взаимоотношений и движении истории. В этом свою роль положительно сыграла художественная литература.
Правда, не всегда эту роль она исполняла достойно. Так в первые послевоенные годы сложные явления крестьянской жизни либо совсем обходились вниманием, или изображались облегченно, т.е. вольно или невольно искажались. Проще говоря, социальный анализ и художественность приносились в жертву демагогии и дешевому лиризму. Таковы повести и романы о селе, послужившие материалом для инсценировок: на экране и театральной сцене действовали механические поилки и кормушки для скота, звучали задорные песни, а по конвейеру из-за кулис взлетало под потолок спрессованное душистое сено... Литературная и театрально-киношная деревня, полная, полная трудовых побед, свадеб да гулянок, и реальная колхозная жизнь - не совпадали.
Деревня терпеливо ждала значительно большего, чем преподносили ей со страниц многотиражных книжищ, авторы коих как бы забыли, что народ жадно тянется к книге, которая еще со времен Некрасова и Белинского была для него не забавой, а голосом неподкупного судьи, перед которым не скрыть правды. И потому-то еле сводивший концы с концами хлебопашец, устало полистав страницы далеких от настоящей жизни сочинений и не найдя в них пищи ни уму, ни сердцу, швырял их за сундук с тем, чтобы потом с легким сердцем пустить на самокрутку. Колхознику нужна была горькая правда жизни, отвечающая на вопрос, с чего начинать порушенный войной жизненный уклад, а не пастораль, густо приправленную добродушным юмором, который в конце сочинения переходил в эдакий поэтический восторг. Тут мало одних водевильных красок.
Неправомерность противопоставления науки и искусства очевидна. Общение с искусством возвышает человека, дарит радость восторга, что во многом объясняется его эмоциональной заразительностью. Ведь даже когда искусство говорит на языке архитектуры и скульптуры, оно стремится к выражению духовно-эмоционального начала. Отсюда чувство причастности к изображаемому, сопереживание, перевоплощение как одна из отличительных особенностей художества, его поистине волшебная сила, - одновременно это и рубеж, отделяющий искусство от других сфер человеческой деятельности, в частности научной. Но и наука и искусство - свидетельство неистребимого творческого начала в человеке. И если наука углубляет наше мировоззрение, раздвигает горизонты предметного мира, то искусство, укрепляя дух, воспитывает чувство, обогащает эмоции, расширяет мир духовный, питает нашу гуманистическую сущность. Вместе же взятые они составляют тот идеал, который увлекает человека, возвышая его.
Сущность человека раскрывается в социально-нравственном поступке, в конкретном деле, которые и определяют его жизненную позицию. Именно в условиях научно-технических достижений становится все более насущной проблема понимания и глубокого усвоения гуманистических ценностей бытия, непосредственно связанных с человеческой природой. В связи с этим перед писателями не могли не встать вопросы: не является ли показателем духовной нищеты определенного круга людей чрезмерное поклонение техницизму? И как проявляется в сознании современника та высокая, благородная гуманность, нравственность, которая была сутью советского образа жизни? Многие авторы, разрабатывающие эту сложную тему, касаются подобных вопросов вскользь, скороговоркой, отчего не возбуждают в нашей душе волнения и глубокого интереса к своим героям и не способствуют более глубокому пониманию нынешнего человека, а через него - сути происходящих событий в контексте новых социально-политических реалий.
Сама жизнь потребовала от литераторов более пристального внимания к человеческой личности, к показу сложных нравственно-психологических процессов и определенных сдвигов в его сознании. Все это писатели стремятся раскрыть не тезисно, не вообще, а на конкретных людских судьбах, развертывающихся в ходе общественной практики. Отсюда исследование новых конфликтных ситуаций в жизни героев. В 70-е - начале 80-х годов в литературе не ослабевает, интерес к социальным явлениям, естественно, во многом отличным от социальных явлений предыдущего десятилетия. Вспомним: одним из центральных конфликтов 60-х годов был разлад между диалектическим и догматическим мышлением, рассмотренный в различных аспектах: историческом и современном. В последние десятилетия становится наиболее распространенным конфликт нового вида - между технократическим и гуманистическим сознанием. Он увлекает писателей не только своей жизненной новизной, но и нравственно-психологическим своеобразием тех, кто силой обстоятельств вовлечен в его решение. Пафос произведения, в центре которого находится конфликт между технократическим и гуманистическим сознанием, состоит в торжестве духовного над рассудочно-механическим.
Отметим, что технократ 80-х как продукт научно-технических достижений не похож на догматика 60-х годов. Порою он труднодоступен, слишком расплывчат для конкретного воплощения, хотя обладает одной весьма характерной особенностью - абсолютизацией техники, переоценкой ее значения в жизни людей и недооценкой подлинно человеческого начала. Рожденный научно-технической революцией, деловой человек, занимает в жизни вполне определенное место. Его образ нашел воплощение в ряде художественных произведений и обрел защитников среди литературных критиков. Так один из них, размышляя об отражении современника в литературе, пришел к выводу, что главным героем книг, посвященных труду, является деловой человек. Несмотря на то, писал он, что деловой человек "нередко вызывает у нас раздражение своей безапелляционностью, душевной чёрствостью и неконтактностью, - тем не менее за ним правда. Именно деловые люди умеют работать, владеют точным расчетом, чувством нового, а главное - объединяют эти качества с высоким пониманием гражданского долга". Что ж, жизнь подтвердила справедливость подобного взгляда, но на уже ином витке своего развития.
Недалек тот день, когда, окрепнув, деловой человек утвердится в новой жизни, затмив денежной купюрой бытие. Деньги станут важны не только как средство удовлетворения своих потребностей в пище, одежде, жилье, но станут условием жизненных достижений, критерием общественного положения. Иметь успех - значит иметь большой доход, "хорошая работа" означает, что эта работа высоко оплачивается, иметь возможность продвижения по службе значит делать как можно больше денег. Более того, единственным способом, при помощи которого человек может обрести веру в себя, является количество и внешняя привлекательность потребляемых им товаров. Отсюда его стремление владеть большим, чем другие, количеством вещей, чтобы обрести веру в себя...
Истинность литературы определяется ее связью с жизнью. В то же время она призвана служить самой жизни. Ее интересует человек не вообще, а в конкретном проявлении диалектического единства человеческого и социального, социального и человеческого. Не научно-технические процессы сами по себе привлекают писателей, но связанные с ними изменения в сознании людей, их человеческие и гражданские качества в действии. Между тем, литераторы нередко ставят важные вопросы, поднимают актуальные темы, а когда доходит до главного - показа человеческого характера, - тут их творческие установки не находят своей достойной реализации: нет в произведении оригинальной человеческой индивидуальности, глубокой и самобытной личности, наделенной чувством, умом, исторической памятью. Ибо не открывает писатель без типического характера глубин высокого назначения жизни.
Тематический пласт повести Александра Белая "Линия" (строительство одного из подмосковных объектов) давно и хорошо разработан, обретя со временем некую схему, литературную традицию отбора и изображения. Автор предложил свой подход в показе забот и дел строителей, его герои почти не имеют личной жизни - все поглотила работа, строительство, сделано это с явным нажимом, в полный голос. Определяя особенность "Линии" Николай Евдокимов отметил во вступлении к повести, что тут "строительство живет своей жизнью, у него, как у людей, свой характер, своя судьба, оно одушевлено и, словно живой организм, з а с т а в л я е т г е р о е в п о в е с т в о в а н и я п о с т у п а т ь п о с в о и м з а к о н а м". И в самом деле, главными героями Белая являются не конкретные люди, а некая единая по своей сути и разнообразнейшая в своих проявлениях стройка и прораб вообще, как должностная функция, проявляющаяся в лице Скибина, Елхимова, Ануреева и Тарасевича.
Что же, собственно, из этого следует?
Опытный, симпатичный и во всех отношениях положительный Толя Скибин "стоял как зачарованный. Все, что он носил в душе, теперь, наконец, воспринималось как внешнее и не тяготило, а было покорно ему. Производство существует лишь в движении и в равновесии между тем, что вкладывается, и тем, что производится, и это ставит условием безболезненного существования занятых в нем людей... Гармония в производстве - точка неустойчивого равновесия. Сущность гармонии - беспрепятственное продвижение производства по фронту работ, и значит, она в самой себе всегда содержит и фактор непрерывного своего уничтожения: непрерывное поглощение производством фронта работ и сужение простора для движения. Волна, несущая прораба, наткнувшись на что-нибудь, начинает спадать: уже что-то тревожит, уже вместо повиновения с полуслова - вопросы и озабоченность вокруг, уже нет уверенности в общей любви, душа напрягается, чувствуя новое противостояние. Прорабу пора сходить с гребня волны и бежать впереди нее, опрокидывая преграды, о которые, если не успеть, идущая сзади волна расшибает. Начинается погоня за новой гармонией, и так без конца".
А вот стройка глазами другого прораба, Жени Елхимова: "Чем дальше, тем больше крепла в нем против его воли убежденность, что производство переросло свое первоначальное назначение - быть источником материальных благ для людей; что теперь наряду с этим у производства есть и преобладает самосознание, свое "я", что у этого "я" появились свои собственные желания и цели, и одна из них стала для производства самоцелью - непрерывное, ритмичное, всевозрастающее развитие самого себя. Женя все чаще, и чем дальше, тем сильнее, ощущал производство как нечто враждебное и сверхэгоистическое. В своем эгоистическом требовании от людей хорошего для себя самочувствия производство перестало считаться с людьми как главным для него, третируя их как нечто вспомогательное, обслуживающее его самоцель, спекулируя на том, что если прекратится его жизнь, то прекратится и всякая жизнь... Производство стало диктовать людям такие взгляды на себя, такие критерии самооценки и оценки друг друга, что люди оказывались довольны собой и друг другом лишь в той мере, насколько успешно каждый из них обслуживал его эгоизм".
К чему все это в конце концов приводит, писатель демонстрирует на судьбе третьего прораба. Проработав на стройке много лет, Ануреев утратил свою человеческую сущность, превратился в простой придаток производства: "Он не переставал чувствовать тяжесть того, что предстоит ему завтра. Так было каждый вечер: завтра, еще не наставшее, звало его, наполняло тревожным ожиданием; Ануреев не мог заставить себя не думать о нем, как ни внушал себе, что сейчас все равно нельзя начать действовать, а если уж ждать, то лучше ждать спокойно. Ануреев привык к этому... Он не различал себя в мире, да и не очень старался различить. Жизнь несла его. Ануреев был постоянно сосредоточен на ее зовах, на задачах, которые она в изобилии предлагала ему и решения которых настойчиво требовала. Он был издерган, замотан..."
Уйдут со стройки Елхимов и Ануреев, останутся более жизнестойкие Скибин и Тарасевич. Но что ждет их? Не восстанет ли их естество против бездушной логики производства? Вот, к примеру, Валера Тарасевич. Поневоле вынужденный (из-за болезни) принять какие-то решения, он начинает постигать эту самую неуловимую логику производства: "Он забыл, п о т е р я л с е б я в гонке за гармонией производства, которую начинал чувствовать как главное и прекраснейшее в жизни. На волне первых своих побед он несся, опрокидывая преграды, могущественный, как бог, и, как божество, счастливый... Тарасевич все яснее осознавал себя как часть общей для всего на производстве и всем повелевающей силы. Пока он не постиг ее, она угнетала; теперь же открылась как милосердная. Он видел и слышал теперь лишь ее и, забыв себя, преисполнялся ее могущества. Осознанная как милосердная, а не враждебная душе, стала двигателем воли. У Тарасевича не стало ни желания, ни времени думать о себе: было полное самозабвение в деле".
Повесть написана увлеченно, со знанием стройки. Интересен образ прораба Анатолия Скибина. Стройка - его призвание, его любовь (автор фактически не показывает "личной жизни" своего героя), он - знающий, энергичный деятельный. Но справедлив ли Белая к своим героям, которые, по сути, вянут под бременем своего дела, постепенно утрачивая свое человеческое существо? И не слишком ли преувеличивает автор зависимость людей от производства, которое наделяет собственным "я", самосознанием? Это отнюдь не праздные вопросы, тем более что возникают они при чтении произведения литературы, предметом исследования которой всегда был человек - и не просто человек, а действенный, стремившийся к свободе, к самоутверждению и самовыражению.
Что бы то ни было, повесть Александра Белая "Линия" явилась попыткой (в русской литературе, пожалуй, единственной) сделать предметом художественной литературы технический процесс как таковой.
***
Итак, в литературе послевоенного периода не ослабевает, а, напротив, повышается интерес к социально-нравственным проблемам, отчетливо заявившим о себе в новых условиях. Перед писателями встали вопросы: не является показателем духовного регресса чрезмерное увлечение техницизмами? Как проявляется в восприятии современника та высокая гуманность, которая стала сутью советского образа жизни? Так действительность потребовала от литературы более пристального внимания к человеку как личности, к показу сложных нравственно-психологических процессов и сдвигов в его сознании. Отсюда художественное исследование конфликтов и характеров в новых условиях.
В этом плане представляет значительный интерес роман Бориса Торохова "Крутизна". В начале произведения мы встречаемся с теми простыми девчатами и парнями, которые стояли у истоков одного из промышленных гигантов Нижневолжского тракторного. Им, рабочим завода, было суждено жить в трудное, но славное время: энтузиазм первой пятилетки, преодолевавший все лишения и препоны, героизм борьбы с фашистскими захватчиками, восстановление, а по сути, строительство нового города и завода в послевоенный период, наконец, жизнь, труд, думы и чаяния в шестидесятые-семидесятые годы, т.е. повествование захватывает более чем полувековой отрезок жизни общества.
Это не значит, однако, что писатель скользит по поверхности событий и фактов, произвольно выхватывая отдельные куски реальной действительности, соединяя их комментариями и общими рассуждениями. Напротив, широкий охват сторон бытия обострил внимание автора к т е н д е н ц и я м, непреходящим ценностям и урокам недавнего прошлого и современности. Все это художественно убедительно показано на судьбах представителей рабочего класса. Борис Торохов хорошо знает завод, пишет о производстве увлеченно и увлекательно. Вот, например, описание процесса сборки трактора: "Трое суток Рогожин с тремя помощниками без сна и отдыха собирали мотор первого трактора. Трое суток! А мотор не заводился. Его собирали и разбирали вновь, а он в лучшем случае лишь чихал, да и то не всегда. Сначала ребят даже чих радовал, но разве каждому чиху нарадуешься? Сборщики намучились, перепачкались словно черти, а уходить никто не пожелал: - костьми ляжем, но дело доведем до конца! Наконец вновь - в который раз! - проверили все детали, некоторые заменили, тщательно все промазали, собрали, стали запускать. Мотор заработал! Затрясся, зашумел, зафыркал, выпустил сизые клубы отработанного газа. Запел! Ребята как завороженные стояли и смотрели на него, чуть не плача от радости, затем пустились в пляс".
Труд как проявление творческого начала в человеке - вот что определяет мысли и дела героев романа Торохова. Под влиянием сплоченного коллектива раздвигаются духовные горизонты личности. Из среды трудового коллектива выходят крупные мастера своего дела, талантливые руководители производства и общественные деятели, - люди честные, мужественные, высоконравственные, в трудную минуту не теряющие человеческого достоинства и принципиальности. Это и Горюнов, прошедший путь от подручного рабочего до директора крупного тракторного завода, а Алов-старший, ставший мастером высокого класса, искусный кузнец Гриша Алов и другие. Именно рабочий преподает урок зазнавшемуся и оторвавшемуся от реальной почвы высокому должностному лицу из Москвы: "Мы не имеем права скрывать ошибки - ни малые, ни большие... Мы обязаны заявлять о них во весь голос, чтобы в другой раз не повторять".
"Крутизна" свидетельствует о реалистическом взгляде автора на происходящие события. Общество - диалектически сложный организм, отнюдь не исключающий противоборствующих тенденций. У каждого времени свои герои, которым присущи и свои взлеты и свои недостатки. Социально опасное нередко бывает и трудно узнаваемо, ибо обладает способностью искусно скрывать свой настоящий облик. Таков Николай Саков - один из центральных образов сочинения. В нем воплощены некоторые отрицательные черты времени. Собственно, время у Торохова выступает тем фоном, на котором проецируются факты, человеческие судьбы и важнейшие приметы общественной жизни. Время укрупняет подлинно человеческое в персонажах, но оно же неумолимо срывает маски с тех, кто умело маскирует свои эгоистические цели и чей удельный вес (духовная содержательность) невелик. Сквозь разные этапы социального времени проходит Саков, вместе с временем проверяется состояние его умственного, морального и социального потенциала: первые пятилетки, довоенные годы (для героя - время расцвета), война (время возмужания), послевоенной восстановительный период (время умиротворения), 60 - 70-е годы (время горестных раздумий и поражений). Исследуя характер, дела и мысли последних лет героя, автор раскрывает консерватизм его мышления и моральное измельчание при внешней респектабельности.
А ведь начало было многообещающим: новая жизнь открыла широкие возможности дала большие права таким простым парням, как Саков. Напористый и решительный, он бросается в гущу событий - ставит рекорд, поступает в институт, быстро продвигается по служебной лестнице. Но уже первые успехи вскружили ему голову: сметливый ум услужливо подсказывал ему во что бы то ни стало быть впереди, на виду, а сильная воля диктовала решительные действия, игнорирующие интересы и потребности окружающих. Именно тогда, в молодости, наметилась маленькая, еле заметная, как казалось, трещинка в его отношении к жизни, к близким которая постепенно отчуждала его от всего, чем дорожил. Сначала он отказался от любимой женщины и выгодно женился, затем предал своего друга Рогожина, потом стал отождествлять себя с коллективом, демагогически провозглашая, что тот, кто подрывает его авторитет как руководителя, тем самым подрывает авторитет партийной организации, парткома... и значит - партии в целом. Война в полную меру раскрыла подлинную суть Сакова: она не только более обозначила его волевые качества, но резче выявила его эгоизм и инертность мышления. Людское горе не смягчило его сердце, напротив, ожесточило его. В войну, с удовлетворением и чувством превосходства заявит он много лет спустя, люди много не рассуждали. В тылу работали по четырнадцать часов и не хныкали, не жаловались на жару и холод, не требовали особых условий. А сколько делали!.. Теперь он видит и ценит лишь то, что служит его личному авторитету. Разумеется, все это сказалось и на отношении к подчиненным, к людям вообще. Сколько цинизма в его поучении молодому рабочему Голубкину: "Запомни, на свете всегда существовали сильные личности и рядом с ними, как временные спутники, люди слабые, в их числе завистники и ханжи. Не было бы первых, не было бы вторых. Все сильными быть не могут, уравниловки в этом вопросе не признаю. Так вот, мне всегда казалось, что ты из числа первых". (Голубкин действительно оказался сильной личностью в настоящем, а не саковском понимании.) В другом месте он выговаривает начальнику строительного участка: "Командуйте! Увольте, в конце концов, двух-трех, десяток человек к чертовой матери, но не тащите в мой кабинет каждого сопляка". И вполне справедливы слова заслуженного мастера завода, по сути подводящие черту под всей жизнью чиновника Сакова: "Все твои начинания движения забывались так же легко и быстро, как возникали, забывались потому, что рождались они в твоем кабинете. И не ради общего дела, а ради шумихи. Чтобы имечко твое лишний раз промелькнуло в газете, чтобы начальство тебя приветило. Вот что ставилось во главу угла, если уж говорить откровенно".
В конце повествования он подводит итоги, размышляет над прожитым и содеянным. Поздно! И что из того, что для него настало время раздумий горбатого, как говорится, могила выправит, да и время ему подобных на исходе, хотя есть у него опыт и высокое положение, чтобы кое-как еще немного продержаться на поверхности и не выпасть из потока жизни. Однако время уже выбрало героя нового типа... Примечательно, что приемный сын Сакова Михаил начинает с той точки отсчета, с которой его отец начинал свой жизненный путь, - кузнецом на тракторном. Как сложится его судьба? Но уже теперь видно, что он, не обладая неукротимой, ничего не признающей целеустремленностью и волей Сакова-старшего, ближе к людям. Михаил подкупает своей душевностью, терпимостью, ему чужды категоричность, чувство собственной непогрешимости и суровость, которые при ближайшем рассмотрении оказываются обыкновенным равнодушием. Как умный и высокообразованный специалист, он ратует за то, чтобы гигантские промышленные комплексы, производственная программа, рекорды, достижения научно-технической революции и т.д. служили благу человека, то есть коренным образом улучшали жизнь людей и общества в целом. А это уже антисаковская позиция.
Ранее уже отмечалось, что было бы неверно ограничивать трудовую жизнь человека заводской территорией, колхозным полем, лабораторией и т.д. Все прекрасные и справедливые слова о труде, о его значении в жизни людей, отнюдь не исчерпывают многообразия личности - он не подчинен необходимости только удовлетворения материальных потребностей, но выражением внутреннего, духовного мира человека. Отсюда стремление писателей показать человека труда в его широких связях с многоликой действительностью и обществом, его все усложняющийся духовный мир. Роман Александра Плетнева "Шахта" воссоздает живые характеры шахтеров, крестьян, людей разных профессий. Главный его герой рабочий человек, приморский шахтер Михаил Свешнев, показан в развитии, на широком временном и историческом фоне. У Плетнева город и деревня, шахта и колхозное поле связаны между собой общими судьбами. В произведении присутствует взгляд рабочего человека на жизнь и людей, что значительно укрупняет героя, делает его масштабнее, объемнее. Вчерашнее и сегодняшнее органично входит в жизнь Михаила Свешнева, становится связующим звеном в цепи общественного развития: "Думы, бесконечные думы - ни сна, ни покоя. Так широка, так велика жизнь одного человека, что даже думами во все уголки ее не заглянешь, не проверишь. А оказывается, что твоя жизнь - это жизнь не одного человека: так ты весь опутан, окружен другими жизнями, судьбами, так плотно и широко пронизан ими твой дух, что и одинокая маленькая жизнь одного становится не одинокой и не маленькой".
В неразрывной цепи времен, в труде, как главном двигателе прогресса, ищут и находят смысл бытия и рабочий, и колхозник, и ученый.
***
Новый социально-экономический уклад жизни освободил труд от кабальных условий и открыл его творческую, нарядную сторону, дарящую людям радостное чувство самоуважения. Отсюда их желание понять его роль и значение в системе общественных взаимоотношений и движении истории. В этом свою роль положительно сыграла художественная литература.
Правда, не всегда эту роль она исполняла достойно. Так в первые послевоенные годы сложные явления крестьянской жизни либо совсем обходились вниманием, или изображались облегченно, т.е. вольно или невольно искажались. Проще говоря, социальный анализ и художественность приносились в жертву демагогии и дешевому лиризму. Таковы повести и романы о селе, послужившие материалом для инсценировок: на экране и театральной сцене действовали механические поилки и кормушки для скота, звучали задорные песни, а по конвейеру из-за кулис взлетало под потолок спрессованное душистое сено... Литературная и театрально-киношная деревня, полная, полная трудовых побед, свадеб да гулянок, и реальная колхозная жизнь - не совпадали.
Деревня терпеливо ждала значительно большего, чем преподносили ей со страниц многотиражных книжищ, авторы коих как бы забыли, что народ жадно тянется к книге, которая еще со времен Некрасова и Белинского была для него не забавой, а голосом неподкупного судьи, перед которым не скрыть правды. И потому-то еле сводивший концы с концами хлебопашец, устало полистав страницы далеких от настоящей жизни сочинений и не найдя в них пищи ни уму, ни сердцу, швырял их за сундук с тем, чтобы потом с легким сердцем пустить на самокрутку. Колхознику нужна была горькая правда жизни, отвечающая на вопрос, с чего начинать порушенный войной жизненный уклад, а не пастораль, густо приправленную добродушным юмором, который в конце сочинения переходил в эдакий поэтический восторг. Тут мало одних водевильных красок.