Голованов Ярослав. Королев: факты и мифы

   В большом кабинете, на дверях которого висела табличка «Главный конструктор. Начальник предприятия», всех усадили за длинный стол. Сидели тихо, озирались на черную школьную доску, на деревянные панели для чертежей, которые задергивались бежевыми занавесочками (секретность!), на здоровенный глобус в углу. Наконец, вошел плотный человек в шерстяной рубашке без галстука, обошел всех, с каждым поздоровался за руку – все это без суеты и не только без сюсюканья, но даже без особой приветливости: строго, по-деловому. Космонавты рассказывали о себе.
   – А вы на чем летали? – Королев обернулся к Шаталову.
   – На СУ-7Б, Сергей Павлович. Скорость – два Маха²⁴⁰...
   – Расскажите подробнее. Какой разбег, потолок, как пилотируется...
   Королев внимательно разглядывал новых кандидатов в космонавты. Это были уже совсем не те робкие лейтенанты, которые пришли к нему три года назад. Те были просто молодые здоровяки, совершенно не представлявшие себе, что их ожидает. Эти – знали! Они были старше, образованнее, опытнее, расчетливее. Они отлично понимали, какой великий, всю их жизнь определяющий шанс выпал им, и они готовы были на все, чтобы не упустить его. Эти не будут гусарить, как Гриша Нелюбов...
   Королев кратко напомнил о полетах на «Востоках» и начал рассказывать, что теперь он собирается вывести на орбиту многоместный корабль, который уже готов.
   – Но все это только начало, – продолжал Сергей Павлович, все более воодушевляясь, как бывало всегда, когда он говорил о будущем. – Завтрашний день космонавтики – создание крупных орбитальных станций. В них будут работать исследователи, а сами станции станут орбитальными причалами...
   Он рассказывал то, что ясно видел, а видел он то, что осуществилось только через восемь с половиной лет, когда «Союз-11» впервые стартовал к «Салюту»...
   Многоместный корабль, о котором Королев говорил будущим космонавтам, был нужен ему по многим причинам. Прежде всего, надо было дальше развивать пилотируемую космонавтику, сохраняя при этом мировое первенство. Сергей Павлович знал, что американцы, завершив весной 1963 года программу полетов одноместных кораблей «Меркурий», перейдут к двухместным кораблям «Джемини». Их надо обогнать. И не просто обогнать, но обогнать с перевесом: если у них будут стартовать два человека, то надо, чтобы на нашем корабле стартовали три.
   Но кроме решения проблем «внешней политики», трехместный корабль облегчал Королеву решение некоторых задач «внутренней политики». Ведь именно такой корабль давал возможность положить конец космической монополии ВВС: пусть командиром пока останется летчик, но уж инженера-то нельзя будет не включить в такой экипаж!²⁴¹
   Королев хотел, чтобы первый ученый в космосе выполнил роль десантника, захватившего важный плацдарм, а подкрепление не заставит себя ждать. В будущем так и случилось: из шестнадцати 2– и 3-местных кораблей «Союз» четырнадцать пилотировались смешанными экипажами из военных и штатских космонавтов. Военные летали 20 раз, штатские – 15. Любопытно, что подобное соперничество военных и штатских астронавтов возникло и в США. «Нью-Йорк тайме» прямо писала о «тлеющей и иногда чреватой взрывом борьбе» между военными и штатскими астронавтами. Наибольшего напряжения эта борьба достигла при осуществлении лунной программы «Аполлон». Но у американцев не было своего Королева и обуздать притязания своих ВВС им было труднее. Поэтому и соотношения у них другие. Из 12 экипажей (включая экипаж, погибший на тренировке) смешанных было только 6. На кораблях «Аполлон» военные летали 29 раз, штатские – только 7. Да и то среди этих семи были такие асы-летчики, как Армстронг или Бранд, ушедшие из армии лишь накануне зачисления в отряд астронавтов.
   Осуществлять свои планы Королеву помогали два весьма сильных союзника. Первым был Мстислав Всеволодович Келдыш, который считал, что коли речь идет о космических исследованиях, то и вести их должны исследователи, т.е. ученые, а не летчики. (Несмотря на очевидность такого мнения, ученых, не считая медиков, в космос так и не пустили. Научные эксперименты на орбитальных станциях вели инженеры, натасканные на научные программы, но не ученые. Другое дело, что в процессе работы космонавты сами «переквалифицировались» в ученых. Примеров тому много, достаточно назвать инженера Г.М. Гречко и летчика Е.В. Хрунова.) Вторым – заместитель министра здравоохранения СССР Аветик Игнатьевич Бурназян. Он ведал всей медицинской службой в атомных программах, и ему очень хотелось забрать себе и космос, создав в рамках министерства специальный институт медико-биологических проблем. Бороться с триумвиратом Королев– Келдыш-Бурназян и министру обороны Родиону Яковлевичу Малиновскому, и Главнокомандующему ВВС Константину Андреевичу Вершинину – людям, в принципе, умным и не агрессивным, было трудно. В конце концов договорились, что в трехместном корабле полетят летчик, инженер и врач.
   – Кстати, врач может быть и нашим врачом, – успокаивал Вершинин Каманина.
   Когда 21 августа 1964 года на заседании Военно-промышленной комиссии Королев докладывал о ходе подготовки к полету трехместного корабля, состав экипажа не рассматривался. Комиссия решила лишь познакомиться с кандидатами. Их было семеро: два летчика – Владимир Комаров и Борис Волынов, два штатских инженера – Георгий Катыс и Константин Феоктистов, три врача – Василий Лазарев, Алексей Сорокин и Борис Егоров. Каждый коротко рассказал о себе.
   Красивый, сдержанный, деликатный Владимир Комаров был в первой, гагаринской группе космонавтов единственным инженером. Он не попал в лидирующую шестерку мешал рост и вес и, кроме того, был на большом подозрении у медиков, но продолжал тренировки с удивительной настойчивостью и упорством, располагая к себе трудолюбием и откровенным желанием во что бы то ни стало полететь в космос. Когда начались работы над «Восходом», Комаров подключился к ним еще на стадии макета. Королев не мог не оценить его рвения. Однажды, кивнув на Комарова, он сказал Павлу Владимировичу Цыбину – одному из своих многочисленных замов, который курировал «Восходы»:
   – Вот этот товарищ будет командиром корабля...
   Дублером Быковского был Борис Волынов, который, если соблюдать уже установившуюся традицию, тоже мог претендовать на кресло командира многоместного корабля.
   Второе кресло – место инженера – должно было бы принадлежать ОКБ Королева Уже после полета Титова Сергей Павлович решает организовать у себя отбор космонавтов. Слух об этом распространился по всему предприятию со скоростью, превышающей скорость света. Молодежь кинулась писать заявления. Число кандидатов в космонавты приближалось к трем сотням. На том все и кончилось ни на какую медицинскую комиссию никого не приглашали, заявления не разбирали, а скептики, конечно, издевались над «кандидатами в космонавты».
   Одной из особенностей мышления Главного конструктора было то, что он редко бросал что-либо, не доводя до конечного результата – положительного или отрицательного. О космонавтах из своего КБ Королев не забыл. Примерно года через два, когда работа над «Восходом» стала разворачиваться и Феоктистов довольно нахально заявил, что он и его ребята возьмутся за дело, только если одного из них включат в экипаж, Королев уже не накричал на него, а, наоборот, отреагировал вполне миролюбиво:
   – Да, в трехместном, конечно, один по крайней мере инженер полетит...
   Так Феоктистов стал первым претендентом на роль космонавта от ОКБ. Это справедливо. С юных лет с истинно цандеровским упорством мечтал он о полете в космос. Константин Петрович принадлежал к той прекрасной человеческой породе чистых фанатиков, на которых мир держится. Человек трудный, неконтактный, бескомпромиссный, Феоктистов, сын бухгалтера из Воронежа, никогда не был ни обласкан, ни унижен ничьим покровительством, всего добивался сам и заставлял уважать себя прежде всего за высокий профессионализм. Космонавт Алексей Леонов говорил о Феоктистове: «Конструктор по призванию, конструктор по таланту, конструктор по складу ума». В ОКБ не было человека, который знал бы космический корабль лучше Феоктистова. Бесспорно, он знал его лучше Королева. Но истинным счастьем для Константина Петровича была как раз встреча с Королевым. Не будь Феоктистова у Королева, «Восток» и «Союз» все-таки были бы построены, но не будь Королева у Феоктистова, – вряд ли Константин Петрович сумел бы с таким блеском и полнотой реализовать свой талант. Уже после смерти Королева приходилось слышать о том, что Феоктистов в своих мемуарах несколько принижает роль Королева в космонавтике, возвышая при этом себя. Неверно. Феоктистов писал о Королеве: «Это был великий человек, который сумел возглавить великое дело». И не только писал, но всегда ощущал это.
   В мае 1964 года Феоктистов и еще несколько человек из ОКБ были отправлены на медицинское обследование. Тут обнаружилось, что у Феоктистова есть серьезный конкурент: Георгий Петрович Катыс. Молодой доктор технических наук, профессор, физически очень сильный, смекалистый, энергичный, Катыс был «человеком Келдыша». Впрочем, не только Келдыша: за него «болели» и другие академики, связанные с космонавтикой: В.А. Трапезников, у которого он работал, Г.И. Петров, А.Ю. Ишлинский. Полет ученого из Академии наук поднимал ее авторитет и, подобно браку между представителями царствующих домов, должен был способствовать укреплению позиций и Академии, и ракетчиков. Королев не возражал против кандидатуры Катыса. Возможно, исходя из своего главного критерия – интересов Дела, он считал обоих кандидатов равновеликими. Возможно, что к Катысу своей резкостью и ершистостью его подвигал сам Феоктистов. Возможно, что Катыс был просто симпатичнее ему. Это все возможно. Наверняка же можно только утверждать, что в это время, когда он начал «наступление на ВВС», ему не хотелось обострять отношения с президентом Академии наук и его окружением.
   Василий Григорьевич Лазарев и Алексей Васильевич Сорокин – два военных врача – позволяли ВВС сохранить свои позиции, не нарушая предварительной договоренности: третий член экипажа должен быть врач. Королев и тут не возражал, хотя здесь была у него одна «задняя мысль».
   Во время случайной (а может быть, и не совсем случайной) встречи с Главным конструктором известный нейрохирург, действительный член Академии медицинских наук Борис Григорьевич Егоров рассказал Королеву о своем сыне, Борисе, который мечтает стать космонавтом. И не просто мечтает, а активно себя к этому готовит. Еще студентом мединститута он прибился к лаборатории Федора Дмитриевича Горбова, который занимался психологическим тестированием космонавтов, а на шестом курсе уже стал младшим научным сотрудником этой лаборатории. Рядом с собой видел он Титова, Поповича, Николаева – тех, кто завтра становились вселенскими героями, и Борис просто умирал от желания самому слетать в космос. В феврале 1962 года он совершил свой первый парашютный прыжок и был включен в одну из поисковых групп, которым предписывалось встречать на земле космические корабли. Ни одного космонавта ему встретить не довелось, но сама эта работа тоже в какой-то степени позволяла приблизиться к заветной цели. Понимая, что Борис Егоров – «человек Бурназяна», а быть может, желая показать академику Егорову беспредельность своей власти, Королев делает так, что и Борис Борисович Егоров становится одним из кандидатов на полет в многоместном корабле.
   Таким образом, к началу 1964 года образуется группа «Восхода», куда входят: Волынов, Егоров, Катыс, Комаров, Лазарев, Сорокин и Феоктистов.
   Располагая их по алфавиту, я подчеркиваю тем самым их равноправие: никто не делил их на первый и второй экипажи, никто ни у кого не был дублером, просто существовала вот такая семерка, из которой надо было выбрать трех человек.
   Трехместный корабль – не секундное озарение Королева: он думал о нем очень давно. Если помните, на конференции в Ленинграде, за тридцать (!) лет до старта «Восхода» говорил: «... речь может идти об одном, двух или даже трех людях, которые, очевидно, могут составить экипаж одного из первых реактивных кораблей».
   «Восход» – прекрасный пример новаторства Королева, его умения отметать привычное и освобождаться от догм. Как вспоминает Феоктистов, Сергей Павлович начал с того, что во время одной из бесед с проектантами спросил небрежно, вскользь:
   – А что, разве нельзя в спускаемый аппарат двух или даже трех космонавтов поместить?
   Проектанты дружно стали убеждать Главного, что сделать это невозможно. Невозможно, если следовать логике «Востока»: больше одного катапультируемого кресла в «шарике» разместить нельзя. Но если бы и сумели, – каждому креслу нужен свой люк, а это уменьшит прочность спускаемого аппарата. Исполняя волю Главного, чего только не придумывали! Существовал фантастический проект, в котором корабль просто разваливался на куски, а космонавты выстреливались из него в разные стороны. Один из заместителей Главного Анатолий Петрович Абрамов говорил:
   – Только впоследствии, размышляя над этой работой, я понял, что СП с самого начала почувствовал, что для «Восхода» требуется новая схема посадки – «мягкая посадка», что вся логика этого корабля требует, чтобы космонавты садились на Землю прямо в самом корабле, что индивидуальные парашюты им не нужны. Но он не говорил об этом прямо. Он медленно и нежно подводил нас к этому выводу и делал все, от него зависящее, чтобы предложение о «мягкой посадке» исходило не от него. И едва кто-то намекнул, что, может быть, и не нужны катапульты, как Сергей Павлович тут же подхватил:
   – Вот это дело!
   Он отлично понимал, что осуществлять «свою» идею каждый человек будет с большей охотой, чем навязанную ему начальством...
   «Восход» – это переделанный «Восток», но переделанный довольно основательно. Кроме кресел с амортизаторами, безопасную посадку должны были обеспечить твердотопливные двигатели мягкой посадки, которые срабатывали, когда штырь длиной 120 сантиметров, торчащий из корабля, касался земли. Опыт в создании таких двигателей уже существовал у инженеров, работающих над проблемами приземления различной техники в десантных войсках. Королев быстро наладил с ними связи.
   Существенно была улучшена парашютная система. На «Восходе» были две системы ориентации, два тормозных двигателя, телекамеры внутри и снаружи. С учетом удачных пусков шести предыдущих «Востоков» корабль, в принципе, можно было считать надежным и требовалось предварительно опробовать лишь новую систему посадки. Дело хлопотное: самолеты, взрывы, никто этим заниматься не хотел.
   Вот вы не беретесь, а у меня есть старик, который возьмется и все сделает! – сказал Королев.
   Он вспомнил друга юности Петра Флерова, который несколько лет назад организовывал испытательные сбросы «шарика» под Иссык-Кулем.
   – Петр, нужно быстро сбросить шар, – сказал Королев, едва костлявая фигура Флерова возникла на пороге его кабинета. – Точнее, два раза надо сбросить. Один раз – с двигателями мягкой посадки, другой раз – без двигателей: вдруг они откажут. И замерить пиковую перегрузку. Лишнего шара у меня нет. Возьми шар Титова из музея, переделай, что надо, а кончишь испытания – вернешь в музей. А я, Петя, за границу улетаю! Представляешь? За границу! В Чехословакию!
   В субботу 27 июня 1964 года утренним рейсом Королев с женой прибыл на пражский аэродром Рузина – началась единственная (если не считать командировки в Германию 1945-1946 годов) зарубежная поездка сверхсекретного Главного конструктора.
   Королеву всегда очень хотелось съездить за границу. Особенно в Англию. Он высоко ценил добротность и культуру английской индустрии, и познакомиться с британскими умельцами ему было интересно – о достопримечательностях он как-то не думал. Во Франции и в Италии тоже любопытно было бы побывать, но секретность крепко прибила его к родной земле: никуда не выпускали. А тут летом позвонил Леонид Ильич Брежнев – он курировал ракетную технику – и сказал, что можно ехать в Чехословакию в качестве гостя ЦК КПЧ.
   На аэродроме в Праге Сергея Павловича встречали несколько человек. Первым от небольшой группки отделился маленький брюнет: широко улыбаясь, поспешил навстречу – Михаил Васильевич Зимянин, советский посол. За ним подошли несколько человек из ЦК Компартии Чехословакии, которые, как быстро понял Королев, очень туманно представляли себе, кого, собственно, они встречают. Известно им было немногое: какой-то очень засекреченный ученый из Москвы. Королевы поселились в особняке для правительственных гостей. Дня три-четыре осматривали Прагу: Град, Стары Място, Карлов Мост – все, что полагается осматривать туристам. При них неотлучно находились два чеха: Франтишек Семин из ЦК и Бжетислав Гынечек из госбезопасности. Уже при обсуждении программы пребывания Королев сказал, что отдыхать в Карловых Варах он бы не хотел, а, если можно, осмотрел бы несколько промышленных предприятий и научно-исследовательских учреждений. Потом, коли время будет, можно и отдохнуть. Чехи удивились, но согласились.
   Королев побывал в научно-исследовательском институте в Летнянах. осмотрел новый самолет Л-29 (потом, очевидно по его рекомендации, эту машину стал покупать Советский Союз), посетил авиазавод в Водоходах, где ему подарили часы с приборной панели. Затем советский академик отправился в Пльзень, но вместо того чтобы, как все русские, сразу кинуться пить знаменитое пиво, он долго рассматривал на «Шкодовке» детали локомотива из слоистого пластика и реактор на заводе «Атомная электростанция». Пиво в «Праздрое» ему понравилось, но пил он очень мало. Жена академика, когда на одном заводе им хотели подарить хрустальную вазу, рекомендовала нарезать цветов и поставить вазу в кабинете директора «как память о нас». В общем, чехи продолжали удивляться: эти русские вели себя как-то не по-русски.
   Потом Королевы поехали в Брно, где Сергей Павлович осмотрел «Збройовку» – оружейный завод; в Бланско – предприятие «Метра», в Готвальдов – обувной гигант «Свит», в Куновицы – авиазавод. Тут чехи сказали, что нельзя уезжать из Моравии, не побывав в знаменитой пещере Мацоха и не прокатившись на лодке по подземной речке Пунквс. Королева уговорили осмотреть также знаменитое поле Аустерлицкой битвы, которое заинтересовало Сергея Павловича куда меньше, чем кузнечный цех в Новой Гуте.
   Приехав в Словакию, Королев снова начинает тормошить своих гидов. В городе Нове-Место-на Ваге он посетил Институт автоматизации, в Братиславе – Институт сварки. Гидов поражало, как быстро ориентируется русский академик на каждом заводе или в институте. По глазам его было видно, что он моментально схватывал суть объяснений, а иногда мягким движением руки эти объяснения останавливал.
   – Ясно, – быстро говорил он. – Пошли дальше...
   Промчавшись по всей стране дней за десять, Королевы поселились, наконец, в небольшом домике на берегу озера Штрба в Высоких Татрах. Теперь, наоборот, русский академик стал на редкость малоподвижен, уклонялся от банкетов (выпивали один раз, но крепко!), предпочитая на ужин картошку с кислым молоком, не требовал ни охоты, ни рыбалки, не играл в карты, рано ложился спать. Чем он занимается, Сергей Павлович гидам не рассказывал, но постепенно по каким-то отрывочным репликам они сами поняли, что он «космический» человек. Однажды после ужина зашел разговор об охране природы и проговорили чуть ли не за полночь.
   – А вы уверены, что сама современная концепция научно-технической революции верна? – спрашивал Королев у чехов. – Я не уверен. Мы не достигаем гармонического единства с природой. Мы должны понять и изучить весь этот гигантский, постоянно изменяющийся механизм и, не ломая его, каким-то образом подключить к нему машину нашей цивилизации...²⁴²
   Редкие, ни на что не похожие три недели в жизни Сергея Павловича Королева. Единственные и никогда уже не повторявшиеся дни покоя и счастья.
   16 июля Королевы вернулись в Москву. К этому времени Петр Васильевич Флеров завершал переоборудование спускаемого корабля Германа Титова. Главный пообещал, что сам приедет в Крым на испытания, когда все будет готово. И действительно, в конце августа он прилетел на пробный сброс. Погода была отличная, ни облачка, самолет виден хорошо. Стоящий рядом с Королевым Гай Северин смотрел в бинокль, стараясь не пропустить миг, когда раскроется парашют. Не дождался – парашют не раскрылся.
   Место падения сразу обозначилось столбиком дыма, поднявшегося в неподвижном воздухе. Подъехавших на машинах людей «шарик» встретил насмешливым салютом запоздало сработавших пиропатронов. Вернее, «шарика» уже не было: «шарик» превратился в плюшку.
   – Это нам совсем ни к чему, – задумчиво сказал Королев. – Надо разбираться... Улетая в Москву, Королев спросил Флерова:
   – А что мы теперь Герману скажем? Исторический корабль загубили... Выяснилось, что ошибка в электросхеме привела к тому, что взорвались не все пиропатроны, которые отстреливают крышку парашютного контейнера. Парашют раскрылся, отняв у системы мягкой посадки то время, которое было ей нужно, чтобы твердотопливные двигатели успели сработать.
   Перед отлетом Главного опять заговорили о будущей работе, и Королев сказал, что планирует пуск корабля с манекеном и, если все будет благополучно, следом сразу полетит экипаж.
   – А кто? – спросил Флеров.
   – Комаров, Феоктистов, Егоров.
   Еще в августе 1964-го когда на заседании ВПК устроили «смотрины» семерым кандидатам в космонавты, Николай Петрович Каманин имел свой вариант будущего экипажа. Заседание было в пятницу, а уже во вторник Каманин доказывал заму Главкома Руденко, что Феоктистов вообще больной человек, а в способностях Катыса и Егорова выдержать все тяготы космического полета он тоже сильно сомневается. Лучшим экипажем, бесспорно, надо считать такой: Волынов-Комаров-Лазарев.
   Маршал согласно кивал, но высказываться не торопился. Он знал, что не только медицинские запреты могут помешать стать космонавтом.
   Мать Бориса Волынова была еврейка, и это очень не нравилось заведующему оборонным отделом ЦК Ивану Дмитриевичу Сербину. Отец Георгия Катыса в 1937 году был безвинно репрессирован, и, хотя к 1964 году его давно уже полностью реабилитировали, мудрецы в мандатной комиссии не рекомендовали включать его в экипаж. И то, и другое было гнусностью. Королев хотел, чтобы полетел Комаров, который нравился ему больше Волынова, но антисемитом он никогда не был. Решение мандатной комиссии по Катысу тоже очень раздражало Королева. Он, изведавший Колыму и шараги, понимал лучше других всю несправедливость недоверия к человеку только за то, что его отец бы оклеветан и посажен каким-то мерзавцем. Главный приготовился к бою, но тут ему передали слова, которые якобы сказал Хрущев:
   – Скажите Королеву, что волну поднимать не надо...
   Когда решался вопрос о Феоктистове, активно против него выступал Каманин:
   – Как можно сажать в корабль человека, если у него язва, близорукость, деформация позвоночника, гастрит и отрубленные пальцы на левой руке?
   Возможно, кое-что Каманин, наслушавшись докладов авиационных медиков, «творчески дополнил», но близорукость и пальцы – это точно.
   Однако на защиту Феоктистова встал Бурназян, без проволочек выдавший ему медицинский сертификат. Медики ВВС дружно возражали. Королев понимал, что, если он предложит кандидатуру другого ученого, Карпов наверняка скажет, что он не успеет его подготовить. И, кстати, будет прав. Тогда ВВС смогут протолкнуть вперед кого-нибудь из своих, уже натренированных ребят. Взвесив все это, Королев выступил в поддержку Феоктистова, но считать, что он «проталкивал своего», было бы неверно. Отношения между академиком и кандидатом технических наук и в это время продолжают быть весьма сложными. В ОКБ ходила легенда (а может быть, и быль) о том, как на одном совещании довольно добродушно настроенный Королев, устав пререкаться с Феоктистовым, примирительно предложил:
   – Ну хорошо, давайте проголосуем. Итак, существуют два мнения: первое – мое, второе – ваше. Вы согласны?
   – Нет! – отрубил агрессивный Костя.
   – ?!!
   – Первое – мое, Сергей Павлович. А ваше – второе...
   Споры часто возникают из-за несхожести характеров. Здесь они часто возникали именно потому, что между ними было сходство. Феоктистов не сравним с Королевым как организатор, но сравним по преданности делу. Не видеть этого Сергей Павлович не мог. Забегая вперед, надо сказать, что Константин Петрович оправдал доверие Главного. Он рассказал ему о корабле в космосе больше, чем все другие летавшие до него космонавты, вместе взятые.