Голованов Ярослав. Королев: факты и мифы

   Сильно дернул парашют. Юрий почувствовал, что оторвался НАЗ – наземный аварийный запас, он сидел на нем. Встревожился только на секунду: Волга осталась далеко слева; под ним расстилалась широкая ровная заволжская степь, ясно, что НАЗ, в котором была надувная лодка, ему не понадобится.
   Было очень тихо. Гагарин запел.
   Гагарин приземлился у села Узморье, на левом, пойменном берегу Волги, но удачно угодил не в весеннюю хлябь, а на сухой пригорок. Неподалеку он заметил пожилую женщину с маленькой девочкой и теленком, которая, завидев странную фигуру в оранжевом комбинезоне, торопливо начала от него отдаляться. Жена лесника Анна Тимофеевна Тахтарова с внучкой – шестилетней Ритой – пришла сажать картошку, о запуске космонавта они ничего не слышали, но помнили, что годом раньше был сбит американский шпион Пауэрс, который тоже приземлился на парашюте, и немного испугались.²¹¹
   – Мамаша, куда же вы бежите?! – закричал Гагарин. – Я свой! Русский язык парашютиста остановил Анну Тимофеевну. Но поговорить они не успели: вдали показался сначала мотоциклист, а за ним – целая ватага механизаторов, которые с громкими криками: «Гагарин!», «Юрий Гагарин!» – бежали к космонавту.
   – Мишанин. Анатолий, – широко улыбаясь, мотоциклист крепко пожал ему руку и спросил с веселым недоумением:
   – Как же так, только что передали, что вы над Африкой, и вот вы уже у нас?! Надо же...
   Гагарин подумал, что ведь действительно полчаса назад он был над Африкой, и улыбнулся. Мишанин сказал, что он очень рад познакомиться, крепко пожал руку, добавил, что торопится – хочет посмотреть корабль, «потому что интересно, на какой штуке ты летал».
   Корабль опустился в километре с небольшим от космонавта. Обуглившийся с одного бока, шар, слегка вдавившись в мягкую сырую землю, стоял прочно и, когда Мишанин залезал в люк, не качался. Транспорант «Приготовься: Катапульта!» продолжал гореть, и Анатолий понял, что вот по этим направляющим Гагарин прямо в кресле и катапультировался. Без кресла кабина выглядела попросторнее, но Мишанина все равно удивили малые размеры корабля, – просто удивительно, как в такой тесноте можно совершить кругосветное путешествие! Осмотрев приборную панель, механик нашел лючек, напоминающий шоферский «бардачок», в котором лежали небольшие хлебцы и тубы с этикетками: «пюре мясное», «соус крыжовниковый», «соус шоколадный». В это время послышались шаги и в люк заглянул раскрасневшийся от спешки и восторга Петр Иванович Серегин – председатель райисполкома:
   – Так, значит, ты, Мишанин, уже здесь, – сказал он оторопело, – ну, в общем, ты, Семеныч, давай тут охраняй, а я поеду сообщать...
   «С поста» Анатолия сняли ракетчики из службы поиска. Дочке Ире Мишанин принес тюбик шоколадного соуса, и через полчаса вся сельская детвора бегала с перепачканными рожицами.
   Гагарина тем временем увез майор Гасиев – неподалеку стояла часть ПВО. Мужики были уверены, что на радостях Гагарин забудет об оторвавшемся НАЗе, но, на всякий случай, все-таки зарыли в посадках радиопередатчик и лодку, мгновенно надувающуюся от маленького баллончика. И Гагарин действительно забыл. Но вскоре приехал хмурый капитан КГБ и сказал, что, если через полчаса НАЗ не принесут, он арестует все село. Приемник – черт с ним, но лодка была для рыбака (а в селе все мужики были рыбаками) сущей наградой, свалившейся с неба в буквальном смысле, однако пришлось вернуть.
   – Кажись, она рваная, – сказали похитители, но деревенское их лукавство не сработало – хмурый капитан молча бросил лодку в машину и уехал, не попрощавшись...
   Состояние напряжения и той внимательной подобранности, которое переживал Юрий Гагарин, в несравненно большей степени испытывал все 108 минут его полета и еще некоторое время – до доклада спасательных служб – и Сергей Павлович Королев. В несравненно большей степени, так как Королев беспокоился за то, за что Гагарин не волновался: просто не знал, что надо волноваться. Теперь, когда Гагарин приземлился, Королев почувствовал невероятное облегчение и... пустоту! Очень многие участники этой эпопеи, работавшие на космодроме, рассказывали, что испытали это чувство неожиданной опустошенности: как это, рабочий день в разгаре, никакой не праздник, а делать нечего, все сделано. Они еще не понимали, что сами создали праздник.
   После короткого митинга на десятой площадке был праздничный обед и даже пили шампанское. Осушив фужер «за успех», Королев размашисто хлопнул его оземь, все уже готовы были поддержать старинный обычай, но вопль генерала Мрыкина остановил уничтожение казенной посуды:
   – Главному конструктору можно, а нам, товарищи, не надо!
   Пировали на ходу, торопились на аэродром. Решено было лететь на место приземления корабля, а оттуда – в Куйбышев, где их ждал Гагарин. И хотя знали, что он жив-здоров, всем хотелось поскорее увидеть его, обнять.
   В самолете сначала было очень весело: проказили, сыпали анекдоты, но скоро, сморенные пережитыми волнениями и щедрым обедом, утихли, ушли в дрему.
   В Энгельсе с самолета пересели в два вертолета, которые и доставили их к «Востоку», уже отгороженному запретительным канатом от напирающей толпы любопытных. Поднырнув под канат, Королев и вся его рать сами стали предметом живейшего обсуждения крестьян. Единственным человеком, которого теоретически они могли узнать, был, пожалуй, Келдыш, но и его не узнали и все искали среди них Гагарина, отказываясь верить, что Гагарин уже улетел.
   Королев быстро, с каким-то жадным огнем в глазах осмотрел спускаемый аппарат, погладил зализы, оставленные пламенем на обмазке, и сказал удовлетворенно:
   – Хоть снова в космос запускай!
   Воскресенский достал из «бардачка» тубу с вареньем и выдавливал всем на палец. Академики блаженно лизали пальцы, пораженный народ за канатом почтительно притих.
   Космонавта тем временем отвезли в часть, неподалеку от Энгельса, а потом отправили в Куйбышев. Гагарин буквально поминутно обрастал людьми. Где бы он ни появлялся, везде сразу возникала толпа. Сосредоточенный на полете, Юрий не очень ясно представлял себе свое возвращение на Землю. Первый восторг колхозников не был неожиданностью, как и появление майора Гасиева. Гасиеву он начал докладывать, как учили:
   – Товарищ майор! Космонавт Советского Союза старший лейтенант Гагарин задание выполнил...
   – Да ты уже майор! – засмеялся Гасиев.
   Юрий не понял. Гасиев объяснил, что по радио его называли майором. Сообщение это изумило Гагарина. Он не думал, что его повысят в звании, а тут еще сразу в майоры! Просто не верилось. Он рассеянно отвечал на вопросы спортивного комиссара Ивана Борисенко и врача Виталия Воловича. Увидев запруженное народом аэродромное поле под Энгельсом, даже растерялся.
   – Ты видишь, как тебя встречает народ? – сказал ему Борисенко с такой гордостью, будто это он организовал и полет, и толпу.
   – Я этого, по правде сказать, не ожидал..., – задумчиво отозвался Гагарин.
   Еще более растерялся он, когда его позвали к телефону. «Никита Сергеевич, Никита Сергеевич», – зашикали вокруг. Хрущев звонил с Кавказа²¹². Он был очень оживлен, невероятно энергичен, поздравлял с приземлением, справлялся о самочувствии, спрашивал о жене, детях и родителях.
   – Буду рад встретиться с вами в Москве, – сказал Хрущев. – Мы вместе с вами, вместе со всем нашим народом торжественно отпразднуем этот великий подвиг в освоении космоса. Пусть весь мир смотрит и видит, на что способна наша страна, что может сделать наш великий народ, наша советская наука, – Никита Сергеевич почти пел.
   – Пусть теперь другие страны догоняют нас, – поддакнул Гагарин.
   – Правильно! – закричал Хрущев.
   Звонок Хрущева делал окружающий Юрия мир все более нереальным. По дороге в Куйбышев Волович устроил первый послеполетный медосмотр, считал пульс, измерял давление, даже градусник зачем-то поставил. Потом посыпались вопросы. Гагарин отвечал весело, но голос был усталый. На минуту откинулся в кресле, закрыв глаза. Потом встрепенулся и сказал:
   – А вот Луну так и не удалось посмотреть. Но это не беда, посмотрю в следующий раз...
   Каждая следующая толпа была больше предыдущей. В Куйбышеве его встречали Каманин, Парин, Карпов и пятерка космонавтов, которые были с ним в Тюратаме. Они еле пробились к машинам, и лишь специальные наряды милиции окончательно отсекли всех восторженных любопытных, когда их привезли на обкомовскую дачу. Дача стояла на высоком берегу Волги, в лесу, но весна только набирала силу, лес был пуст, прозрачен, черная земля обнажилась на пригорках, а в низинах еще лежал снег. Дом окружали синие тени.
   Гагарин принял душ и сел обедать. С отдыхом ничего не получалось. Постепенно дом наполнялся людьми, прилетевшими с космодрома, из Москвы, а также местным начальством всех рангов: первый секретарь обкома Мурысев, предоблисполкома Токарев, командующий Приволжским военным округом генерал армии Стученко, областные начальники КГБ, МВД и множество других людей, к событию решительно никакого отношения не имевших. Где-то уже пили, но пока наспех, без закуски...
   Приехав на дачу, Королев сразу прошел в комнату Гагарина, расцеловал, глаза были на мокром месте.
   – Все хорошо, Сергей Павлович, все в порядке, – Гагарин словно утешал его. Что говорить, как отвечать, Королев не знал.
   – Отдыхай, – сказал наконец Королев, – завтра проведем Госкомиссию, все расскажешь... А сейчас пошли, дай народу на тебя посмотреть.
   В зале стояли Руднев, Келдыш, Москаленко, Глушко, Пилюгин, Рязанский, Бармин, Кузнецов, Воскресенский, Раушенбах – вместить всех дача не могла, часть народа поселилась в центральной городской гостинице, из «люксов» которой срочно выселили прежних постояльцев, но посмотреть на Гагарина приехали все.
   Уже часов в десять вечера начался праздничный ужин с очень торжественными и скучными тостами. После первых рюмок все почувствовали, что устали. Огромный этот день иссякал. Кавалькада машин тронулась в город. Оставшиеся стали разбредаться по своим комнатам. Около одиннадцати Гагарин уже спал.
   Утром на даче заседала Госкомиссия. Гагарин рассказывал подробно все как было: старт, активный участок, выход на орбиту, полет. Подробно описывал Землю, ее краски. Вспоминал, как включилась ТДУ, как выходил парашют. Вопросов было очень много. Каждому хотелось, чтобы Гагарин отметил именно его работу, его агрегат, систему, прибор. Юрий отвечал спокойно, с той чисто гагаринской неторопливой обстоятельностью, которая так нравилась его экзаменаторам. Королев был очень доволен. Часа через два, почувствовав, что вопросы начинают мельчить, предложил закругляться и отдать Гагарина медикам. Закрывая заседание, Руднев сказал:
   – Основное, что мы должны сегодня установить и что мы, несомненно, установили, это убежденность в том, что человек может находиться в безвоздушном пространстве и работать в условиях космического полета. Мы можем также считать установленным, что системы корабля отвечают своему назначению и в полете действовали удовлетворительно. Я от имени Государственной комиссий горячо благодарю Юрия Алексеевича Гагарина.
   Заседание прошло на редкость мирно, без гневливых разборов и взаимных упреков. Мелочи, вроде отказа пироболтов или оторвавшегося НАЗа, были отмечены Королевым, но «поднимать волну» по этому поводу именно сейчас было бы глупо. Он знал, что не забудет этих мелочей. И те, кто за эти «мелочи» отвечали, тоже знали, что он их не забудет.
   Сразу после Госкомиссии из душного зала высыпали на воздух – подышать и покурить. Королев предложил космонавтам пройтись. Во время прогулки урезонивал:
   – Только, орелики, прошу не зазнаваться, вы молодцы, но не думайте, что вы великие летчики...
   Молодежь зашумела, дружно убеждая Главного в своей скромности. Потом Каманин увел Гагарина готовиться к встрече с журналистами. Юра не робел, но все было как-то странно и удивительно: он дает интервью! На дачу уже приехали четыре специальных корреспондента: Николай Денисов из «Правды», Георгий Остроумов из «Известий» и два из «Комсомолки»: Василий Песков и Павел Барашев. Они сидели в бильярдной, как школяры зубрили заготовленные вопросы.
   После обеда Королев, другие члены Госкомиссии и все ракетчики, которые были в Куйбышеве, улетели в Москву. На Чкаловскую ушел самолет с космонавтами. На даче с Гагариным остались Каманин, Никерясов, врачи, журналисты. Вечером из Москвы перегнали красавец Ил-18, на котором утром Юрий должен был отбыть во Внуково, где его с великим нетерпением будет ждать прилетевший из Адлера Хрущев...²¹³
   Предполетные дни Гагарина проходили по жесткому расписанию, в котором сам он был, однако, неким активным началом, осознанно выполняющим задуманную программу. Теперь, уже в первые часы после приземления, он сразу почувствовал перемену в своем положении. С одной стороны, он сам интересовал всех несравненно больше, чем день назад, что очень его забавляло: неужто за 108 минут он мог так измениться?! С другой, он ощущал значительно большую несвободу, чем раньше. Он очутился в положении малого ребенка, за которого решают все: когда ему вставать и когда ложиться, во что одеваться, что есть, когда гулять. Его самостоятельность не распространялась дальше выбора, что взять с тарелки: огурец или помидор.
   Теперь, в самолете, развесив на плечиках новенький китель и шинель с ослепительными майорскими погонами, он зубрил рапорт, который должен отдать Хрущеву, спустившись с трапа лайнера. Подумать только: Хрущев будет встречать его на аэродроме!
   По тщательно выверенному графику самолет Хрущева садился в 12.30. Самолет Гагарина – в 13.00. С Хрущевым в Москву летели Микоян и Мжаванадзе. Гагарин старался представить себе, как все это будет происходить, но не мог, воображения не хватало. Чудеса этого невероятного дня начались очень скоро. Километрах в пятидесяти от Москвы к самолету пристроился почетный эскорт из семи истребителей: по два на крыльях и три на хвосте. Этого он не ожидал. Не ожидал и флагов на улицах Москвы, которые хорошо были видны сверху, когда они заходили на посадку. Последнее, что разглядел Гагарин в иллюминатор перед тем, как выйти, – красная ковровая дорожка, которая тянулась к низенькой трибуне, плотно заставленной темными фигурками в шляпах – лиц он не разобрал. Самолет остановился. Он готов: шинель, белый шелковый шарфик, фуражка – «краб» по центру – все в порядке... Дверь откинулась внутрь самолета...
   Но было не все в порядке. Это я хорошо помню. Вместе с другими журналистами и киношниками я сидел на большой двухэтажной «этажерке», собранной из металлических труб и деревянных трапов на манер строительных лесов и стоявшей метрах в двадцати от ковровой дорожки. Все мы хорошо видели, как, едва только Юрий вступил на нее, с крючков его черного ботинка соскочил шнурок и петля его забилась в ногах космонавта. Это можно разглядеть и в кинохронике. «Этажерка» замерла. Мы беззвучно молились всем известным богам: «Не споткнись! Не упади!» Было бы чудовищно несправедливо: упасть, когда на тебя смотрит весь мир! Гагарин ничего не чувствовал. Может это и к лучшему: иначе он мог бы сбиться с шага. Он шел размашисто, четко, в ритме старого довоенного марша «сталинских соколов»: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор...» Подошел к трибуне, остановился перед микрофоном, вскинул руку к козырьку и начал рапортовать, глядя прямо в счастливые глаза Хрущева:
   – Товарищ первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии...
   Властно раздвинув строй охраны, окружавшей трибуну, на Гагарина, прильнув глазом к визиру маленькой кинокамеры, надвигался большой грузный человек в тяжелом драповом пальто. Я узнал Туполева. Ни один киношник позволить себе такую дерзость не смог бы...
   Растроганный добрым видом и четким докладом космонавта, Никита Сергеевич обнял и расцеловал его, а потом начал представлять ему всех членов Политбюро, а также монгольского вождя Цеденбала, но представить всех не успел²¹⁴ – Юрий потянулся к Вале, маме, отцу, братьям и сестрам, стоявшим тут же, по левую руку Хрущева.
   Гагарин рассказывал мне, что, отчеканив свой рапорт, он в ту же секунду погрузился в какую-то прострацию, как бы в сон. Чувство это усиливали лица вождей, которых он знал по портретам, но не воспринимал как живых людей, и которые с интересом рассматривали его теперь, а многие – радостно целовали. «Это Брежнев, это Козлов, это Ворошилов, Микоян...», – отмечал он про себя, но все эти знакомые незнакомцы были гораздо ближе к миру сна, чем реальной жизни. Целуя родных, не понимал, как попали они сюда, ведь они жили в Гжатске, как оказалась здесь Валя, мелькнула даже мысль: «А на кого же она оставила девочек...» Сойдя с трибуны, Никита Сергеевич провел Гагарина вдоль плотной толпы людей, отгороженных милицией и веревочным запретом, и он опять встретил эти радостные глаза, жадно его рассматривающие, и неожиданно увидел свои собственные большие портреты на палках и лозунги с его фамилией. Портреты были трех людей: Ленина, Хрущева и его, Гагарина. Но больше всех – Гагарина. Как это может быть?! Но так было...
   А потом этот проезд в открытой машине. Почти весь путь от аэропорта до Кремля Гагарин стоял, потому что не было ни одного километра на его трассе, где бы ни было ликующих людей, которые аплодировали ему, махали и бросали цветы, рискуя попасть под колеса семнадцати мотоциклов эскорта, окружавших его автомобиль. У самого Кремля, на повороте под своды Боровицких ворот, толпа прорвала оцепление: люди бежали бегом от Волхонки и Румянцевской библиотеки, размахивая флагами и букетами. Когда, подталкиваемый Хрущевым, он появился на трибуне Мавзолея, восторженный рев толпы прокатился над Красной площадью...
   Сергей Павлович прилетел из Куйбышева накануне праздника под вечер. На аэродроме его встречала жена. Подвезли в своей машине Галлая до дома и в Останкино оказались уже в сумерках. Нина Ивановна сразу увидела, что он очень устал, и быстро уложила его в постель.
   Утром вместе с женой Королев поехал во Внуково встречать Гагарина. На трибуне стоять ему не полагалось: он был не вождь и не родственник. Обратно в Москву машина Королева шла в огромном хвосте других машин после вождей, министров и маршалов. Его народ уже не приветствовал: толпы таяли, оставляя на мостовой раздавленные букеты. У Кремля шофер свернул налево и высадил Сергея Павловича с Ниной Ивановной неподалеку от чугунных ворот Александровского сада. Струящаяся на Красную площадь толпа мгновенно поглотила их...
   Карпов с женой и пятью космонавтами, которые были в Куйбышеве (остальные еще не выбрались с дальних НИПов), поехали на Красную площадь загодя, но попали в большую пробку на улице Кирова и подошли к Историческому музею уже перед самым началом митинга. Тут и встретились они с Королевым.
   – Вот видите, сколько шума наделал ваш Юра, – тихо и весело сказал Королев, косясь на людей вокруг, – поскромнее, поскромнее надо вести себя, дорогие товарищи. – И еще раз оглянувшись, добавил почти шепотом: – То ли еще будет, други мои...
   В это время народ прорвал милицейское оцепление. Живой поток устремился на площадь, закрутил маленькую группку людей, прижал к самой стене, неподалеку от Арсенальной башни. Карпов испугался: вот это номер будет, если именно Королева с женой здесь задавят.
   Сергей Павлович и Нина Ивановна митинг на Красной площади смотрели дома по телевизору. Карпов с женой и космонавтами добрался до трибун. В конце митинга они даже прошли мимо Мавзолея, кричали Гагарину, но так и не поняли, разглядел он их или нет. Видеть Юрку на трибуне Мавзолея ребятам было дико, они все сразу как-то притихли и задумались...
   И все-таки самым счастливым в этот замечательный апрельский день был не Юрий Алексеевич Гагарин и не Сергей Павлович Королев, а Никита Сергеевич Хрущев. С той минуты, как доложили ему об успешном старте «Востока», находился он в радостно приподнятом настроении, смеялся, шутил и после благополучного приземления дал категорическую команду устроить праздник по высочайшему, дотоле невиданному разряду: лозунги, плакаты, флаги, демонстрация на Красной площади, митинг, прием, пир, салют – чтобы было все. В нарушение всех законов в указ о награждении вписали строчку о бронзовом бюсте в Москве. Не забыли даже пионеров, которые должны были повязать герою красный галстук прямо на Мавзолее.
   Теперь, в ответ на краткую благодарственную речь Гагарина на Красной площади, в которой немудрящие идеологи ВВС заставили его оценить свою работу как подвиг, что звучало, конечно, нескромно, Никита Сергеевич произнес речь в пять раз длиннее. Под одобрительный рев всей Красной площади он объявил о присвоении Юре звания Героя Советского Союза.
   А вечером грянул большой прием. Юноши и девушки в белых одеждах, стоящие на парадной лестнице Большого Кремлевского дворца, осыпали входящих цветами. Певцы из Большого театра грянули хор «Славься!» Глинки, вскоре причудливо трансформировавшийся в «космическую» песню Туликова.
   Незнакомыми ароматами дышала шеренга дипломатического корпуса. Черной стайкой скромно стояли седобородые отцы церкви. Королев не знал почти никого из этих людей, и люди эти не знали его. Иногда возникало лицо узнаваемое, он видел этого человека в газете или журнале, тогда Королев слегка наклонял голову и улыбался.
   Главный стол в торце Георгиевского зала предназначался для главных виновников торжества: Хрущева, Брежнева, других членов Политбюро, Малиновского и, конечно, Гагарина. Места для Королева там не было. Если бы Сергей Павлович и надумал сам пойти к этому столу, его непременно остановил бы вежливый молодой человек в строгом костюме и, едва дотронувшись до локтя, тихо сказал бы ему на ухо:
   – Пройдемте вот сюда... Здесь вам будет удобно...
   Все столы щедро были уставлены бутылками с водкой, коньяком и вином, закуска была обильна и изысканна. Потекли речи. Хрущев снова стал поздравлять и обнимать Гагарина и произнес еще одну длинную и трескучую речь. Следом пошли новые спичи, начиная с шведского посла Рольфа Сульмана-дуайена дипломатического корпуса, кончая придворным писателем Леонидом Соболевым. Речи не мешали выпивать и закусывать. Георгиевский зал уже начинал наполняться глухим вокзальным гулом, но вдруг снова притих: Никита Сергеевич опять начал говорить, убеждать всех, что имя первого космонавта «всегда будет жить в веках». Хрущев не знал усталости. Энергичные взмахи руки, когда напоминал он о поступательном движении страны к коммунизму, не становились плавнее, а розовость щек говорила вовсе не о выпитом вине, а о душевном жаре, негасимо горевшем в груди вождя. Молодой белозубый этот майор был для Никиты Сергеевича прообразом людей будущего, тех, кому предстоит жить в светлом здании быстро и дружно отстроенного коммунизма. Гагарин укреплял его великую, чистую веру в реальность близкого завершения этого исторического строительства, и уже за это Никита Сергеевич – единственный из наших вождей, который искренне верил в достижимость своих идеалов за пролет одного поколения, – любил его всей душой.
   Сверкали люстры, гремели оркестры, Гагарина тянули то к одной группе, то к другой. Тяжело, по-медвежьи облапав, мял его сейчас маршал Малиновский. Быстрый взгляд Хрущева бежал по лицам гостей и налетел на Королева.
   Королев с Ниной Ивановной стоял в группе других конструкторов, не тушуясь, но и не выпячиваясь, понимая, что и в минуты ликования Хрущев помнит, что здесь – дипкорпус и западные журналисты, и не нарушит игры в секретность. Однако Никита Сергеевич, широко улыбаясь, подошел к их группе, говорил приятности, чекался. Королев представил ему Исаева:
   – А это, – сказал Сергей Павлович, – тот самый человек, который тормозит все наше дело...