Голованов Ярослав. Королев: факты и мифы

   Расчеты показывали, например, что графитовые рули в потоке раскаленных газов в новой машине не годятся: громоздко, тяжело, размеры кормы раздуваются, надо что-то продумывать. Придумали маленькие двигатели специально для управления. Но Глушко заявил, что идея дурацкая и проектировать эти двигатели он не будет. Что делать? Искать нового смежника? Уламывать, уговаривать и при этом безо всяких гарантий, что все будет сделано в срок. И потом никто еще не знает, как это будет сделано. Не так много у нас опытных двигателистов, да и у опытного не всегда все получается. Королев решает сам создать двигатели управления. Первые «семерки» летали со своими «родными» движками конструкции Михаила Васильевича Мельникова. Это «задело» Глушко, и он, в конце концов, отработал более совершенный движок, но когда? Когда ракета уже летала.
   Как собирать ракету на полигоне? Одни говорили: будем собирать, как раньше собирали, – по горизонтальной схеме: ракета лежит, ее «лежа» собирают и вывозят, а на старте поднимают и «ставят» – так было со времен Фау-2. Другие возражали; поднимать такую громаду сложно. Если она стартует вертикально, то и собирать ее надо вертикально, как детскую пирамидку, это гораздо технологичнее. Королев долго не мог сделать выбор. Ясно, что и та, и другая схема имеет свои плюсы и минусы, и обе требуют дополнительного анализа. Сергей Павлович посылает своих инженеров в Ленинград к специалистам по транспортировке крупногабаритных грузов, которые, в конце концов, убеждают его, что схемы действительно равноценны. Теперь уже легче, теперь выбор определяется не математикой, которую не уговорить, а конъюнктурой, подвластной простым смертным. Было бы неплохо, конечно, организовать вертикальную сборку, она действительно технологичнее, а потом хотелось, чтобы все, окружающее новую ракету, тоже было новым. Но вертикальная сборка потребует строительства высотного монтажно-испытательного корпуса. Опыта подобного строительства у военных нет, они могут зашиться, сорвать все сроки. Горизонтальная сборка привычнее, не надо крутиться где-то на верхотуре, как цирковые акробаты, и люди будут работать спокойнее. Нет, строить высотный МИК не надо! Смежники на совете Главных тоже склонялись к этому. Сам принцип работы установщика, который ставит ракету, давно апробирован, так что здесь сюрпризов быть не должно. Правда, никогда еще не создавала наша промышленность столь могучего подъемного устройства, но что делать, надо создать!..
   Когда выяснилось, что нашлись заводы, которые берутся сделать гигантский установщик, Королев раз и навсегда выбрал горизонтальную схему. Несмотря на то, что Государственная комиссия уже одобрила эскизный проект с вертикальной сборкой, Королев, не страшась неминуемых конфликтов, решительно отвергает его и запрещает впредь обсуждать этот вопрос. Это характерная черта Главного: долгий, полный сомнений выбор и неукоснительное следование принятому, наконец, решению.
   Адскую по объему работу предстояло провести с новой ракетой баллистикам ОКБ: Святославу Сергеевичу Лаврову, Рефату Фазыловичу Аппазову, Михаилу Сергеевичу Флорианскому и другим. Борцы с «тлетворной буржуазной идеологией» позаботились о том, чтобы к этому времени у нас в стране существовала единственная (!) счетная машина – БЭСМ – «чудо техники». Если она работала четыре минуты подряд и не ломалась – это расценивалось как подарок судьбы!
   Баллистики приезжали ночью, считали и были счастливы, потому что несколько минут работы этих загадочных шкафов равнялись многонедельному труду девчонок-расчетчиц, которые с утра до вечера трещали в Подлипках на своих допотопных, еще из Германии привезенных «Рейнметаллах», «Мерседесах» и уж совсем никуда не годных «Феликсах».
   Рассказ о создании «семерки» легко представить себе в виде отдельной книги: примеры нестандартных решений можно приводить бесконечно, и я уже предвижу укоризненные взоры моих давних друзей-ракетчиков, которые непременно скажут:
   – Ну, старик, я все понимаю – объем нельзя превышать, но как же ты мог о нашей-то работе даже не упомянуть?! Ведь если бы N не додумался до X, никакой бы межконтинентальной ракеты в 1957 году у нас бы не было! И сказать так могут не только сотрудники ОКБ Королева, но и тысячи их коллег, которые работали под руководством Глушко, Пилюгина, Рязанского, Бармина, Кузнецова и других давних и верных смежников Сергея Павловича. И от них требовал Королев нового подхода, нового мышления, ясного сознания того, что новая ракета – это не просто подросшая на несколько метров старая, а нечто принципиально новое, мировой технике не известное. Как сочинить партитуру для этого колоссального космического оркестра? Как дирижировать им? Как сделать так, чтобы никто в нем не сфальшивил? Ведь отнюдь не всегда и сам он мог сказать, какие «музыкальные инструменты» потребуются ему завтра, не всегда знал, как на них «играть» и как «оркестрировать» для них их «партию». Кроме того, не все нужные «музыканты» хотели работать в его «оркестре», а те, которые и хотели, должны были еще спрашивать разрешения у собственных «дирижеров». Впрочем, дело не только в «музыкантах» – надо еще было найти «концертный зал».
   Работа в ОКБ шла невероятно высокими темпами. После выбора принципиальной схемы Р-7, ее требовалось разработать конструкторски. Итак, четыре блока первой ступени – «боковушки» – вокруг как бы главного центрального ствола первой и второй ступени. Как их соединить, чтобы они взлетали, объединив свои усилия? И как заставить их легко отделиться, когда они станут не нужны? Причем так отделиться, чтобы не ударить вторую ступень и не стукнуться между собой. Отвалиться должны все сразу, не сбив при этом ракету с курса. Как это сделать?
   Туполев, на правах старого учителя приглашенный однажды Сергеем Павловичем в ОКБ, долго сидел на стуле перед лежащей «семеркой», разглядывал ее, слушая пояснения Королева, потом сказал:
   – Все понимаю, но как эта штука будет у тебя разваливаться – не понимаю!
   Почти ежедневно наведывался теперь Сергей Павлович к конструкторам. Ходил от кульмана к кульману. Иной раз подкрадывался так тихо, что увлеченный работой человек и не слышал. А он стоял за спиной и разглядывал чертеж. Конструктор случайно оборачивался – Главный! Он мог сказать тихо: «Работайте, работайте...» – и отойти. А мог, сев на стул, начать обсуждение, разбор чертежа, вокруг собирался народ, спорили – это ему ужасно нравилось. Он смеялся, шутил, задирал кого-то, но по-доброму, как старший среди равных, среди единомышленников, а он и в мыслях не мог допустить, что кто-то из этих ребят не его единомышленник. И был прав!
   – Вот вы мне скажите, – спрашивал Королев одного из молодых конструкторов, – вы какую курочку больше любите: вареную или жареную?
   – Жареную... – неуверенно отвечал парень, не понимая, куда клонит Главный.
   – И я вижу, что жареную. У жареной ножку-то выворачиваешь, выворачиваешь, иной раз и ножиком никак не отрежешь, а у вареной чуть повернул и все! Твоя «боковушка» с таким замком – жареная. А вы мне сделайте вареную «боковушку»! Вот смотрите..., – он начинал рисовать, придерживая левой рукой листок на кульмане.
   – Это красиво, Сергей Павлович. Только как вы ее отпихнете? Пружина какая-то нужна, – комментировал кто-то за его спиной.
   Он быстро оборачивался:
   – Зачем пружина? Вы думаете только о железках и забываете о том, что находится внутри этих железок. Что внутри «боковушек»?
   – Ну, баки...
   – Не «ну, баки», а баки под давлением! Всякое избыточное давление – это уже энергетический аккумулятор. Сделайте отверстие, и это избыточное давление отпихнет вашу боковушку...
   – Тут что-то есть, – задумчиво тянул парень.
   – Ну, спасибо! Значит, «есть», говоришь? Слава богу!
   Все вокруг смеялись.
   Поощрял:
   – Наконец это похоже на нашу конструкцию, а не на паровозную! Это должно летать! Молодцы! Здорово придумали!
   Воодушевлял:
   – Надо сделать быстро и сделать это, ребята, можно. Помню, когда мне с двумя помощниками пришлось срочно переделывать чертежи крыла, сбегали мы в магазин, купили хлеба и полтора метра колбасы, и чертежи к утру были готовы. А на колбасу и остальное деньги у вас, если сделаете, будут. Это я вам обещаю...
   Критиковал:
   – Это никуда не годится, потому что очень тяжело. Я вас прошу еще поработать и облегчить конструкцию. Десять процентов веса с любой конструкции, поверьте моему опыту, можно снять...
   Воспитывал:
   – Если ты сделаешь быстро, но плохо, все забудут, что ты сделал быстро, но будут помнить, что ты сделал плохо. Если ты сделаешь медленно, но хорошо, все забудут, что ты сделал медленно, но запомнят, что ты сделал хорошо. А если ты сделаешь быстро и хорошо, я этого тебе никогда не забуду...¹⁵⁸
   Теперь почти каждый день вызывал он к себе своего заместителя по конструкциям Сергея Осиповича Охапкина. А нередко Охапкин, узнав о каком-то «вето», наложенном Главным на работу его ребят, сам, минуя секретаря, врывался в кабинет Сергея Павловича. Королев это не любил и, как правило, жестко пресекал, но великий знаток человеческих душ, он всегда знал, кому можно разрешать иногда врываться в кабинет, а кого надо тут же осадить. Почему Охапкину можно? Потому что он заместитель Главного конструктора? Вовсе нет, должность здесь ни при чем. Заместителей много¹⁵⁹. Охапкину разрешалось врываться потому, что настал его час, потому что сегодня именно работа Охапкина определяла общую скорость продвижения вперед. Разрешение на вторжение в кабинет Главного давало только Дело.
   В галерее королевских «ракетных генералов» Сергей Осипович Охапкин занимать должен достойнейшее место: он был главным конструктором при Главном конструкторе. Небольшого роста, живой, заводной, легко воспламеняющийся и быстро, с треском, горящий, невероятно трудоспособный, преданный делу, как говорится, до печенок, он да еще, пожалуй, Константин Давыдович Бушуев чаще других заместителей Королева получали от него всевозможные выволочки и разносы. Применительно к Охапкину в 99 случаях из 100 в основе всех конфликтов лежали две причины:
   1) Охапкин утверждал, что сделать ту или иную работу в сроки, назначенные Главным, невозможно, а Королев – что вполне возможно;
   2) Охапкин утверждал, что сделать тот или иной узел ракеты компактнее и легче, чем сделали его конструкторы, невозможно, а Королев – что вполне возможно.
   Но все кары и разносы Охапкина совершенно не смущали. Один из ведущих сотрудников ОКБ, ставший потом космонавтом, – Константин Петрович Феоктистов писал о Королеве: «Нужно сказать, что все его ближайшие помощники ходили в выговорах, как в орденах. Выговоры рассматривались как некие награды, потому что дурака воспитывать и ругать бесполезно». Охапкина подобные королевские «награды» не смущали не потому, что исключали, по Феоктистову, из разряда дураков, а потому, что Сергей Осипович понимал Главного, когда тот громил его чертежи. Если он, Охапкин, не вписался, к примеру, в заданные ему пределы по весу конструкции, кто, кроме него, Охапкина, виноват? Где может взять Королев эти драгоценные килограммы, которые нельзя купить ни на рубли, ни на доллары?! Выскакивал бедный Сергей Осипович из кабинета Главного конструктора, как из перегретой парной, сидел в приемной, курил, прикуривая сигарету от сигареты, остывал и снова шел в кабинет.
   – Серега, – ласково говорил Королев, – надо что-то придумать...
   И он придумывал. Придумывал, хотя знал, что у Королева есть резерв, но он его бережет. У Королева, действительно, резерв всегда был, но какой – не знал никто: ни свои, ни смежники, ни в министерстве. Этот секрет Сергей Павлович никогда и никому не открывал...
   Когда Королев и Охапкин, наконец, приходили к какому-то соглашению, лежащему, однако, почти всегда ближе к мнению Королева, чем к доводам Охапкина, мирное их существование продолжалось недолго. Сергей Осипович видел: то, что уже сделано, можно сделать лучше! Умнее! Технологичнее! Дешевле! И он шел к Королеву, чтобы доказать ему необходимость переделок. Если в первых двух случаях наступал Королев, а Охапкин оборонялся, то теперь расстановка сил была прямо противоположной. Теперь Охапкин утверждал, что еще не поздно исправить чертежи, что с производственниками он договорится, а Королев – что поздно и ломать производственникам график работы нельзя. Охапкин сам лез на рожон, никто никаких улучшений от него не требовал, ни в каких промахах и недоработках его не упрекал, но не могла душа его смириться с мыслью, что вот можно сделать лучше, а не делают! Все красноречие, весь жар души вкладывал он в свой доклад Главному конструктору.
   Сергей Павлович очень быстро схватывал идею Сергея Осиповича. Он понимал, что тот прав, что пришел он к нему только потому, что всей душой болеет за их общее дело. Но всякие поправки в чертежах давали право производственникам сдвигать сроки изготовления «изделий» (так и прижился этот дурацкий термин секретчиков), сроки всей его, Королева, жизни. И хотя понимал Королев, что Охапкин ищет лучшего в хорошем и за поиск этот готов был его расцеловать, не мог он не карать его своим отказом. Не имел права ради будущего. Иногда очень медленно, неохотно он отступал под огромным давлением буквально всех своих советников, пока не упирался спиной в невидимую стену никому неведомых, им самим себе назначенных сроков, и тогда уже никто и ничто не могло поколебать его решимость. Многим в ОКБ запомнилась его фраза: «За апрель не ходить!» – определяющая срок выполнения работы. Вот почему не спал ночами Охапкин: не пускал его Королев «за апрель».
   Я не был знаком с Сергеем Осиповичем. Перебирая с его вдовой Клавдией Алексеевной снимки семейного архива, я спросил ее, на кого он был похож. Не портретно: тут мне все рассказали фотографии, а по темпераменту, по рисунку поведения, жесту, речи. Клавдия Алексеевна тихо улыбнулась и сказала:
   – Вы знаете, может быть, это покажется вам нескромным, но, как я понимаю, он был очень похож на Суворова...
   Ни Клавдия Алексеевна, ни я Суворова не видели, но мы сразу поняли друг друга.
   Биография Сергея Осиповича никакими особыми примечательностями не отмечена. Она типична для человека его времени: Охапкин родился в 1910 году. Когда я узнавал его жизнь, подумал, что Охапкин – образ собирательный. В самом деле, биография его где-то похожа на биографию Раушенбаха – отец кожевенник в Бронницах; где-то на Крюкова: в 14 лет осиротел, жил у тетки; где-то на Чертока – был секретарем комсомольской организации; где-то на Янгеля – прежде чем поступить в МАИ, работал на текстильной фабрике. После окончания института Сергей Осипович наращивал конструкторский опыт у учителей именитых: Туполева, Мясищева, Ильюшина, а с 1948-го – Королева. Сергей Павлович в людях ошибался редко, и уже под самый новогодний праздник – 31 декабря 1952 года стал Сергей Охапкин заместителем Главного конструктора.
   ...В юные годы был «правым краем» в футбольной команде. Страстный грибник, знал все места за Загорском. Очень любил оперную музыку. Если все хорошо и настроение хорошее, пел один, смущался, когда его за этим занятием заставали. Больше всех певцов любил он Шаляпина. Заводил его пластинки в своем домашнем кабинете, закрывался и дирижировал Федору Ивановичу. На космодроме был едва ли два раза: это не его дела. Отмечен Золотой Звездой Героя Социалистического Труда, которая, впрочем, ничего в его жизни и поведении не изменила. Уже после смерти Королева настиг Охапкина коварный инсульт. Лечили восемь лет, но вылечить не сумели. Он забыл смысл букв: писать мог, а читать нет, не понимал, что это такое. А память осталась, он все помнил – и как хотели его исключить из комсомола на фабрике, когда он сказал, что уходит учиться в МАИ, и первую встречу с Клавочкой, когда он выпил рюмочку кагора и стал невероятно словоохотлив, и все ракеты свои он помнил, каждый шпангоут в родной «семерке», каждый лонжерон...
   Сергей Осипович умер в марте 1980 года.
   Королев обладал невероятно цепкой памятью на людей. Охапкина заприметил и оценил он в Омске, на заводе № 156 в 1942 году, когда числился еще «врагом народа». Так же прочно память его зацепила и директора завода «Баррикады» Туркова, которого распекал он в канун Первомая 1953 года, когда задумали они с Пилюгиным провести праздники в Сталинграде и вызвали туда жен. Спокойная рассудительность Романа Анисимовича, который не сробел перед фонтанирующим гневом Королевым, произвела на Сергея Павловича должное впечатление, и теперь, став самостоятельным, получив возможность назначать своею волей начальника опытного производства, Королев вспомнил о сталинградском директоре, нашел его и переманил к себе.
   По мере того как заканчивалась конструкторская работа у Охапкина, центр тяжести общих трудов перемещался в цеха опытного производства. И «семерка», и вся другая космонавтика материальная, осязаемая, металлическая, с первых ее шагов до смерти Королева, связана с именем этого обойденного прижизненной славой замечательного мастера-производственника: Романа Анисимовича Туркова.
   С младых ногтей, с коктебельских слетов, а точнее – с коновязи на Беговой улице, где строил Королев свой планер, уяснил он для себя важнейшую истину: без производства ты – ничто, нуль без палочки. Все твои открытия и решения, подобно бумажным ассигнациям, золотом не обеспеченным, никакой цены не имеют до тех пор, пока не превратишь ты их в истинно твердую валюту, в металл, в то, что можно самому пощупать и другим показать. Он заботился о заводе не меньше, а, может быть, даже больше, чем о КБ.
   Врезался в память такой случай. Однажды я сидел в маленьком рабочем кабинете Главного конструктора, когда зазвонил телефон кремлевской связи, в просторечии фамильярно именуемый «вертушкой». Я встал и хотел выйти, но Королев жестом возвратил меня в кресло. По той достойной почтительности и по тому, что именовал он собеседника Алексеем Николаевичем, я понял, что звонит Королеву Косыгин. Говорил Косыгин. Что говорил, я не слышал, не знаю. Королев отвечал односложно: «Хорошо... Понятно... Я запишу...» И действительно, что-то записывал. Потом сказал:
   – А теперь, Алексей Николаевич, у меня есть к Вам одна просьба. Помогите мне прописать сто рабочих-станочников. Они мне очень нужны...
   Я потом думал: почему вопрос, который начальник отдела кадров должен решить с замом председателя горисполкома, решают Главный конструктор ракетно-космических систем и Председатель Совета Министров великой страны?!!
   Но и о другом я подумал: да какое же ему дело до этих станочников? Оказывается, есть дело. И когда в газетных поздравлениях вместе с учеными, инженерами, техниками назывались и рабочие – это справедливо: ракетная техника создавалась не только умными головами, но и умелыми руками.
   Космические планы Королева требовали много ракет. В Подлипках он может сделать одну, две, пять, пусть десять опытных машин, но наладить их серийный выпуск Подлипки не смогут, как не смогли они наладить даже выпуск «двойки». Днепропетровск «семерку» не возьмет, зачем она ему – Янгель хочет самостоятельности не меньше Королева. А это значит, что надо искать другой завод.
   На этот раз выбор пал на большой авиационный завод в Куйбышеве. Туда отправляет Королев одного из своих вернейших «гвардейцев», бывшего ведущего конструктора «атомной пятерки», а ныне ведущего конструктора «семерки» Дмитрия Ильича Козлова – в будущем он станет дважды Героем Социалистического Труда.
   Ну а о серийном производстве речь пойдет только после принятия ракеты на вооружение, после всесторонних испытаний.
   Испытания... Так все ближе подступала к нему, все требовательнее заставляла думать о себе новая забота Королева – полигон для «семерки».

 

 

   Сергей Осипович Охапкин
 

 

 

   Роман Анисимович Турков
 

 

53

   Я застал Рим глиняным, а оставляю его мраморным.

Октавиан Август

   Ракета Р-7 – «семерка» – еще не родилась, но все понимали, что когда она родится, Капустин Яр будет ей мал: не хватало необходимой базы для траекторных измерений. Самым опытным человеком по полигонным делам справедливо считался Василий Иванович Вознюк. В 1954 году под его председательством была создана специальная комиссия, которой поручалось найти место для нового полигона. Хочу подчеркнуть: для полигона – ни о каком космодроме речи не было и быть не могло. И когда в одной книжке я читаю, как начальник строительства по случаю закладки первого дома произносит на митинге 5 мая 1955 года речь, в которой говорит, что «партия, Советское правительство, народ доверили нам построить первый на планете космодром», – я авторам не верю. Народ был вообще не в курсе дела, а партия и правительство доверили, точнее – приказали построить полигон для испытания новых мощных боевых ракет – и не будем наводить тут тень на ясный день.
   Если бы Василий Иванович Вознюк был не советским, а, скажем, голландским генералом, задачу, перед ним поставленную, можно было бы решить несравненно проще, поскольку территория, требующаяся для нового полигона, должна была быть примерно с Голландию величиной. Уж чем-чем, а просторами Россия не оскудела и выбрать такое пространство где-нибудь в Восточной Сибири или в Таймырской заполярной тундре не составляло труда, но все понимали, что полигон желательно разместить, пусть в диковатых и пустынных местах, но все-таки не окончательно безжизненных, куда не нужно было бы тянуть железные дороги, дальнюю энергетику, чтобы все ему необходимое, включая сами ракеты, находилось пусть не рядом, но сравнительно недалеко.
   На первых порах выбрали три варианта. Марийская АССР. Лесные угодья ее были сильно подорваны во время войны, а места вырубок осваивать было трудно, да и подо что осваивать, что там может вырасти? Второе место: берег Каспия неподалеку от Махачкалы. Что-то похожее на мыс Канаверал во Флориде. Как и у американцев, первые ступени ракеты должны были падать в море. Третье: казахское предпустынье, правый берег Сырдарьи.
   В рабочую комиссию Вознюк привлек и ракетчиков: Королева, Рязанского и Бармина. Королев был резко против марийского полигона.
   – Василий Иванович, – объяснял он Вознюку, – ты сам должен понять и другим растолковать, что полигон должен располагаться не у полярного круга, а как можно ближе к экватору. Тогда мы сможем наиболее эффективно использовать скорость вращения Земли. Если стрелять на восток, к скорости ракеты будет прибавляться окружная скорость географической точки космодрома, понимаешь? И прирост может быть весьма солидный. Уже Казахстан дает нам прирост более трехсот метров в секунду, представляешь?! Я все знаю: и климат тяжелый, и возить далеко и стройматериалов поблизости нет, но поверь мне, Василий Иванович, лучше всего строить в Казахстане.
   Вознюк, как положено, доложил по начальству – маршалу артиллерии Митрофану Ивановичу Неделину. Неделин в Военно-инженерной академии имени Ф.Э.Дзержинского провел довольно многолюдное, но вместе с тем предельно секретное совещание, на котором рассказал о результатах поисков и объяснил все преимущества и недостатки выбранного места. В зале сидели министры оборонных отраслей, главные конструкторы и военные. Сидел в зале и начальник Главного управления специального строительства Министерства обороны генерал-лейтенант Григоренко. Он знал, что за строительство отвечать будет он, слушал Неделина очень внимательно и чем больше слушал, тем больше мрачнел. Место, конечно, выбрали удачно: пустыня, никакие угодья не страдают, население редкое, есть накатанная железная дорога и простор – расширяйся в любую сторону, – все было замечательно. Но только не для строителей! Пустыня, она и есть пустыня: ни дорог, ни коммуникаций, ни электроэнергии, – песок и черепахи, начинать надо с полного нуля.
   После доклада Неделин подошел к Григоренко:
   – Ну, что, Михаил Георгиевич, справятся военные строители с такой стройкой?
   – Только они и справятся, товарищ маршал, – хмуро ответил Григоренко.
   Требовалось получить еще решение Совета Министров Казахстана о передаче земель. Королев тоже ездил в Алма-Ату, хотя его и отговаривали: «Сложностей не предвидится, процедура чисто формальная, неужели вы думаете, что Алма-Ата запретит Москве строить полигон?» Заранее подготовленные бумаги передали в казахский Совмин. Прошел день, другой, третий. Шли какие-то вялые разговоры: «Много просите... зачем Вам столько земли».
   – Но ведь на этих солончаках ничего не будет расти, даже если их поливать.
   – Не будет, – кивали головами чиновники. А один, кажется он был родом из тех мест, добавил: «Если поливать – тем более не будет».