Грэм Хизер. Жажда искушения

   Слабая улыбка тронула ее лицо. Ей следовало бы привести множество возражений.
   Но она не могла вспомнить ни одного.
   Она вообще не могла выговорить ни слова. Ни единого слова. Поэтому лишь отрицательно покачала головой.
   — Уверена?
   Она кивнула.
   Он тихо застонал.
   Его губы снова приникли к ее рту.
   В следующее мгновение он, обхватив ее ногами и упершись в постель коленями, быстро содрал с себя халат и лег на нее всем своим обжигающим обнаженным телом…
   Обняв и тесно прижимаясь к ней, он гладил ее спину и ягодицы, продолжая целовать в губы. Его тело плавно скользило по ней вверх и вниз. Он захватывал губами ее соски, ласкал их языком, а пальцы его пробегали по ее позвоночнику, спускаясь к округлостям ягодиц. Она выгибалась под ним, тяжело дыша, вцепившись руками в его густые волосы и ощущая, как огонь пробегает по всему ее телу. Подушечки его пальцев были и твердыми, и упруго скользящими, словно капельки ртути. Поглаживая, сжимая, они скользнули на внутреннюю поверхность ее бедер и ласково проникли между ними…
   И вот они ритмично двигаются внутри нее, о Боже!
   Она издала сдавленный крик, ее ногти впились в его бронзовые плечи. Господи, о Господи, оказывается, она уже забыла, каким сладким бывает это неотвратимое влечение… Забыла, когда ей было так невыносимо хорошо от отчаянного желания…
   Его рот снова сомкнулся у нее на груди, язык ласково заскользил по соску кругами, словно омывая его теплыми волнами, а бережные, ласковые движения его пальца там, в ее самой интимной, самой сокровенной глубине, вызывали упоительную истому, от которой едва не разрывалось сердце. Потом вдруг ошеломляюще внезапно он встал на колени, обхватил ее ноги чуть ниже колен, согнул их и раздвинул. Она не закрыла глаза, и, потому что они смотрели друг на друга, огонь желания разгорался еще жарче…
   Новизна. Господи, он дарил ей совершенно новое ощущение. Этим своим пронзительным взглядом в самый интимный момент близости он пробудил в ней такой накал страсти, какого она еще никогда не испытывала. Она ждала, что вот-вот он проникнет в нее: он был так возбужден, так требователен, так дрожал от нетерпения. Но момент для его мужской плоти еще не настал. Вместо этого он наклонил голову, и на интимном треугольнике своего живота она ощутила сначала чуть колючее прикосновение его щеки, потом — мягкое касание губ.
   Потом…
   Боже, потом…
   Потом он стал почти насиловать ее. Властно и в то же время так восхитительно эротично, так страстно, как никто никогда… Она благодарила дождь, который колотил по крыше, заглушая стоны, вырывавшиеся из ее груди. Волна за волной неистовая, животная страсть прокатывалась по ее телу. Она хотела остановить его, попросить оставить ее… Но прежде чем хоть одно слово сорвалось с ее языка, она вновь ощутила состояние такого невыносимого наслаждения, что ей показалось, будто она умирает. Но тут же она поняла, что не умирает, напротив, никогда еще она не испытывала такого острого ощущения жизни. Все вокруг нее потемнело, затем где-то вдали замерцал бледный золотистый свет. А потом…
   Потом он вдруг поднялся над ней и наконец вошел в нее. Еще мгновение назад ей казалось, что она достигла высшей точки, но нет, только теперь все началось. О Боже, она не вынесет такого наслаждения!
   Она ощущала его всем своим существом. Глаза ее крепко сомкнулись, потом открылись. Он смотрел прямо в них. Его серебристые глаза пронизывали ее жадной, сладкой страстью, от которой она словно парила над землей, ощущая лишь его твердую, жаркую плоть, ритмично и требовательно двигавшуюся в ее собственной пылающей глубине.
   Этот экстаз, эта агония, казалось, никогда не кончатся. И она никогда не насытится. Дождь продолжал колотить по крыше, по деревянным стенам, ветер готов был сорвать дом с места, молнии прорезали черное небо, а ей казалось, что все это происходит внутри нее самой. И в тот момент, когда его тело свела последняя судорога и массивная, дрожащая плоть его скорчилась над ней, новая вспышка всепоглощающего пламени обожгла ее, и наступило мгновение высшего, невыносимо острого наслаждения. Она обмякла под ним, умиротворенная и смущенная. Она не помнила, нет, просто не испытывала еще ничего подобного. Джон был хорошим любовником, но никогда, никогда ей не было с ним так хорошо…
   Дождь наконец кончился. Тяжело дыша, она лежала рядом с ним на спине, сердце все еще бешено колотилось у нее в груди. Он тоже откинулся на спину, она не видела его глаз. Неожиданно она вдруг поймала себя на том, что снова глазеет на него.
   Его тело было таким… прекрасным.
   И, Боже милостивый, как он им владел!
   Он повернулся и тоже посмотрел на нее. Нежная улыбка озарила его лицо. Он ласково обнял ее и просто сказал: «Уф-ф!», — коснувшись губами ее лба.
   Но в том, как он это сказал, было такое…
   Что-то, что делало это «уф-ф» самым чудесным, что она когда-либо слышала.
 
   Он лежал, погруженный в кромешную темноту и пустоту, словно существовал в вакууме.
   Но время от времени он испытывал странные ощущения…
   Какие-то невнятные кошмары вдруг вторгались в этот вакуум. Вот он идет по кривым темным улочкам. Слышит, как она зовет его. Снова и снова. Он знает, что это она, видит ее лицо. Видит боль и ужас в ее глазах. Она пытается о чем-то предупредить его. Но он плохо видит ее в тени.
   Она там не одна.
   Он выкрикивает ее имя, бежит к ней. И чем быстрее бежит, тем медленнее приближается. Его голос звучит искаженно, словно записан на старую, истершуюся пленку. Ноги у него слабеют, как будто по прихоти жестокого режиссера движение в кадре должно замедлиться. Он слышит музыку, любимую музыку своего города, она прорывается сквозь ее отчаянный крик, ее мольбу о помощи.
   — Джина!
   Он бежит, бежит…
   Наконец подбегает к ней. О Боже, его вдруг пронизывает острая боль.
   И кровь, Господи, сколько крови!
   Лицо! Лицо, выступающее из мрака. На один короткий миг оно предстает перед ним. И тут же исчезает. И даже в своих снах…
   Он не уверен, что сможет снова извлечь его из мрака памяти, даже во сне.
 
   Складная. Он назвал ее поначалу складной.
   Абсолютно неверное определение и по форме, и по существу.
   Она великолепна. Ноги прекрасной формы. Изящная грудь, идеального размера. Тонкая, гибкая талия, совершенная линия плечей. Глаза, когда она смотрела на него, напоминали дымчатые хризантемы. От ее улыбки у него сердце готово было выскочить из груди. А страсть, с которой она отдавалась ему, заставила его обрести острое чувство жизни, которое, как ему казалось, он уже безвозвратно утратил.
   Наверное, не следовало бы делать этого. Очень плохо. Но все же в тысячу раз лучше, чем вчера, когда он ушел.
   Он лежал, обняв ее, положив ее голову себе на грудь. Энн была восхитительна не только потому, что он только что испытал с ней бешеный оргазм. Редчайшим человеческим качеством была ее преданность Джону Марселу и готовность доказать его невиновность, даже с риском для собственной жизни. Слепая вера. В силу профессии он презирал слепую веру, но Энн заставила его увидеть, что такая вера тоже достойна уважения.
   — Голодна? — спросил он.
   — Что ты имеешь в виду? — насторожилась она.
   — Я имею в виду, не хочешь ли ты поесть.
   — А у тебя есть еда?
   Засмеявшись, он встал и, шлепая босыми ногами по деревянному полу, направился в кухню.
   — Меню, конечно, изысканным не назовешь, но пара бутылок приличного вина у меня всегда найдется. Держу на всякий случай про запас пачку-другую крекеров, консервированный суп и прочее. И потом здесь всегда есть… гм-м… Завернись-ка во что-нибудь. Мы пойдем на улицу.
   — На улицу?
   — Пошли.
   Она смотрела на него так, будто он сошел с ума, — зеленые глаза расширены, светлые всклокоченные волосы обрамляли удивленное лицо. Он бросил ей халат, сам надел длинную рубашку, схватил ее за руку и вытащил из постели.
   — Проверим сети, — объяснил он.
   — Мы будем проверять сети?
   — Ага.
   Стащив ее с крыльца, он повел Энн за угол дома. Задняя стена его, как оказалось, нависала прямо над водой.
   Дом принадлежал ему, земля, на которой стоял дом, — тоже, сколько бы ни стоил этот клочок Дельты. Но сети ставили его кузены, которые при необходимости пользовались домом, таков был негласный уговор.
   — Дай мне руку, — велел Марк. Она, все еще в замешательстве, смотрела на него, не понимая, что он собирается делать, но уже готовая подчиниться.
   Слепая вера.
   Ему она будет бесконечно преданна.
   Черт! Он влюбляется.
   — Вот здесь, тяни за веревку.
   Схватившись за противоположные концы, они вытащили сеть, привязанную к столбам причала, который представлял собой заднее крыльцо дома. Увидев запутавшихся в сети раков, Энн вскрикнула.
   — Они очень вкусные, — сказал Марк, схватив одного за голову и высасывая мясо из хвоста.
   Энн побледнела.
   — Не волнуйся, — успокоил он ее, — у нас есть газовая плита, и я их приготовлю. Если хочешь, конечно.
   — Я ела мясо раков, — с отвращением сказала она. — Я ведь уже давно здесь живу. — И после некоторого колебания добавила: — Но я никогда не ела их сырыми.
   — Они вовсе не так плохи, особенно когда умираешь от голода.
   — А ты умираешь?
   — Секс возбуждает аппетит.
   Она неожиданно покраснела.
   Марк невольно протянул руку и погладил ее по щеке и подбородку.
   — Я приготовлю чудесных «дьявольских раков а-ля Марк Лакросс».
   — А из меня выйдет прекрасная кухонная рабыня. Что ж, пошли.
   В кухонных шкафах было полно острых соусов и приправ. Вскоре рачье мясо уже шипело в масле на раскаленной сковороде, вино было открыто и распечатаны коробки с крекерами. А еще через некоторое время на столе появился приличный ужин. Несколько минут они жадно ели, обмениваясь лишь отдельными словами.
   — Очень вкусно, — заверила она его.
   — Спасибо. Конечно, из свежих продуктов получается еще вкуснее.
   — Куда уж свежее.
   — Ассистент у повара был великолепный. — Марк поаплодировал.
   — Просто мы оба умираем от голода.
   — Что правда, то правда. Может быть, великие повара своей славой обязаны умирающим от голода едокам.
   — Гм-м, не исключено, — вытирая пальцы салфеткой, она сверлила его взглядом. — Чудеса: я ем болотных ворованных раков в компании полицейского.
   Он широко улыбнулся:
   — Вряд ли мне придет в голову арестовать самого себя. А кроме того, они вовсе не ворованные.
   — Но мы едва ли сможем вернуть их.
   Он поднял бокал и, проглотив еду, сказал с лучезарной улыбкой:
   — Я ведь из этих мест. У меня здесь семья. Я же говорил тебе, я — «собачий енот».
   — Что за слова!
   — Если кто-то говорит так о себе самом, в этом нет ничего оскорбительного.
   — Мне нравятся каджуны.
   Все так же широко улыбаясь, он протянул руку и пальцами стал гладить ее по запястью.
   — Иначе и быть не могло.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Ничего плохого. Просто в твоей душе нет места каким бы то ни было предрассудкам. — Глотнув еще вина, он вздохнул. — Новый Орлеан — потрясающее место. Кого здесь только нет. Но исторически креольские аристократы смотрели на каджунов свысока, потому что те были беженцами-акадами из Новой Шотландии. Ребенком я жил здесь постоянно. Отец занимался ловлей раков. Его покупатели называли нас, детей каджунов, «болотными гнидами». Вот так-то.
   — Но вы им отомстили.
   — В самом деле?
   Она кивнула:
   — Я имею в виду каджунскую кухню. Нет сомнений, что каджунская кухня сегодня — самая популярная в стране.
   Он засмеялся.
   — Ты ведь не мечтаешь о настоящей мести? — спросила она.
   — Нет, конечно. Мне нравится быть тем, кто я есть.
   — Мне ты тоже нравишься таким, какой ты есть. — Она покраснела, положила в рот кусочек рачьего мяса и замахала рукой, словно пытаясь остудить жар во рту. — Батюшки, это действительно вкусно, но очень остро.
   Он протянул ей свой бокал. Она отпила из него, потом уставилась на свой.
   — Хорошая каджунская кухня и должна быть острой, — объяснил Марк.
   Энн вымученно улыбнулась ему. Она едва дух перевела от этой острой еды. Волосы у нее были по-прежнему всклокочены, на хрупком личике зеленели огромные глаза. Она не походила на девочку, в сущности он так и не определил до сих пор ее возраста. Но в ней была прелесть зрелой и умной женщины, научившейся жить с внутренним ладом в душе. Улыбка ее была спокойной и мечтательной. Она покорила его сердце и его тело. Он мог бы влюбиться в нее, но для этого нужно было избавиться от чрезмерного вожделения. Ситуация была чертовски подходящей. Редко мужчине удается оказаться вместе с предметом своего вожделения в уединенном домике, отрезанном от мира, так что в течение многих часов никто не сможет их найти.
   — Хорошая каджунская кухня должна быть острой, — повторила она. — А хорошие каджунские мужчины?
   Он сделал большой глоток вина. Черт, такое трудно представить даже в самых невероятных фантазиях. Она все еще была в его халате, а он — в рубашке.
   — Это… приглашение? — хриплым голосом спросил он. — То есть ты меня приглашаешь?..
   — Похоже, что да.
   Он вскочил так резко, что стул, на котором он сидел, отлетел к стене, и протянул ей руку. Она колебалась лишь мгновение.
   — Если ты не хочешь больше раков…
   — Нет, я… я сыта…
   Она взяла его руку.
   Они снова занимались любовью.
   Потом спали.
   И снова занимались любовью. В этот третий раз она не просто пригласила его, она вела себя как агрессор.
   О Господи! Что она творила!
   Ее волосы, оплетавшие его голую грудь. Ее язык, словно змейка, проникавший в его жаждущий рот, скользящий по его груди, животу, дразнящий, обжигающий его мужскую плоть… Наконец это становилось невыносимым, будило в нем животное мужское начало, он хватал ее, терзал, проникал в нее, выпивал ее до дна. Он брал ее всю, целиком, они сливались в едином огненном ритме, пока не наступал взрыв, пока они оба не проваливались в бездну, утоляя на время жажду друг друга.
   Потом они лежали изнемогшие, в полудреме. Он гладил ее по волосам, но возбуждение снова зарождалось в глубине его существа. Он хотел заснуть рядом с ней, но было жалко, лежа с ней в постели, терять время на сон.
   — Ты восхитительна, — тихо сказал он.
   Улегшись на его груди, она смотрела ему прямо в глаза.
   — Я действительно… ничего?
   Он расплылся в улыбке.
   — Ничего? Ты красавица. — Он взял ее лицо в ладони. — У тебя совершенные линии. Я не художник, но даже я это понимаю.
   Она приняла комплимент с благодарностью, однако заметила:
   — Но линии меняются, знаешь ли.
   — То есть?
   — Моя кожа уже не натянута так, как это было двадцать лет назад.
   Он рассмеялся и поднял голову, оглядывая ее:
   — Перемены тоже неплохи, они приносят то, что западает в душу.
   — Гм-м, — она сухо рассмеялась, — однако и грудь тоже «западает», точнее, опадает и обвисает.
   Он затряс головой и снова рассмеялся:
   — Лично мне твоя грудь нравится такой, какая она теперь. Прелестные бугорки. Даже мой напарник признал это.
   — Неужели?
   Марк кивнул, лаская один из этих самых «бугорков».
   — Он отметил также достоинства твоего задка.
   — Это очень профессионально.
   Марк пожал плечами:
   — В конце концов он же только комментировал. Это было художественное впечатление. Должен признать, что я как раз был слеп, мне ты поначалу показалась слишком маленькой.
   — Я по-прежнему маленькая.
   — Ерунда, известно, что драгоценные вещи умещаются в маленькой упаковке.
   — Ты действительно так думаешь?
   — Да, — он посмотрел на нее еще внимательнее, тронутый ее неуверенностью в себе. — Сколько вам лет, Энн Марсел?
   — Сорок пять.
   — О!
   — Это имеет значение?
   Он тряхнул головой:
   — Мне совершенно безразличен твой возраст. То есть неправда, я бы не хотел, чтобы ты была моложе.
   — Какое облегчение.
   — Я и сам не цыпленок.
   — Не знаю, не знаю. Ты чертовски задиристый петушок.
   — Перченый каджун? — поддразнил он.
   Она торжественно кивнула.
   Он взял ее лицо в ладони.
   — Мне нравится, как ты выглядишь. Ты красивая женщина сейчас, вероятно, была красива двадцать лет назад и будешь красива еще через двадцать, потому что у тебя красивая душа — это видно по тому, как ты относишься к людям, по твоей страстности, самоотверженности, простоте и обходительности, по твоим работам, даже по тому, как ты двигаешься. Так хорошо, как сейчас с тобой, мне не было с тех самых пор, как…
   Она облизнула губы:
   — Как умерла твоя жена?
   — С еще более давних, — признался он. — Она болела, видишь ли, довольно долго. Я знал, что она умирает. Последние проведенные с ней дни для меня бесценны, но это были дни ее агонии.
   — Сочувствую.
   — Да, ее агония заслуживала сострадания. Я любил Мэгги.
   Энн кивнула — ей было просто понять то, что он сказал, больше слов не требовалось.
   Марк закинул руки за голову, чтобы было удобнее разглядывать Энн.
   — С тех пор я был близок со множеством женщин, — признался он.
   — Все вы, мужчины, таковы.
   — Каковы?
   Она улыбнулась:
   — В одном телевизионном ток-шоу было сказано: чтобы испытать желание, мужчине достаточно находиться рядом с женщиной, женщина для этого нуждается в чувстве.
   Он фыркнул:
   — Не уверен, что это всегда верно.
   — Должна ли я это понимать так, что для тебя это было больше, чем просто секс?
   Он подумал, что она дразнит его, но, может, имеет в виду и что-то более глубокое.
   — А чем это было для вас, Энн Марсел?
   Она уселась у него на животе и, не сводя глаз с его лица, задумалась.
   — Ты очень привлекательный мужчина. Ошеломительно красивый, зрелый во всех отношениях. Широкая, мускулистая грудь с густой, мужественной растительностью, по которой рассыпаны серебряные искорки.
   — О?
   — У тебя потрясающие глаза. Словно пара ножей.
   — Гм-м. Вообще-то это звучит не слишком романтично.
   — Ты прав. Но у тебя есть удивительная способность смотреть на человека так, что кажется, будто ты пронизываешь его насквозь. И в то же время словно раздеваешь. Это может страшно раздражать, разумеется, но может быть и очень сексуально.
   — Да?
   Она снова торжественно кивнула.
   — Продолжай. Говори, говори.
   — У тебя восхитительный голос. Хрипловатый, низкий, богатый. Проникает под кожу. Он может возбуждать чувственность до жара в крови, до дрожи.
   — Здорово.
   — Потом то, как ты целуешься…
   — Да?
   — УФ-Ф-Ф!
   — УФ-Ф-Ф?
   — Так… так многообещающе, — объяснила она.
   — Надеюсь, это хорошо?
   Она опять кивнула:
   — И кстати…
   — Да?
   — У тебя у самого великолепный «задик».
   — Господи, как я рад, что он тебе понравился.
   Она улыбнулась.
   — Ну так скажи мне, — спросил он, — для тебя это был только секс?
   Она наклонилась к нему:
   — Ты собираешься погубить моего очень доброго друга.
   — А, ты о старине — бывшем муже?
   — Это был даже не секс, — чопорно продолжила она.
   — Но желание было непреодолимым?
   — Что-то в этом роде, — сухо призналась Энн.
   — Моя задница оказалась чертовски хороша.
   — Да, но потом… Многое другое оказалось тоже чертовски хорошим.
   Она говорила честно, искренне, голос ее слегка охрип. Это вызывало горячую пульсацию у него в крови и кое-что сверх того.
   — Думаю, мне хотелось бы испытать нечто чуточку более серьезное, — раздумчиво произнес он.
   Она была миниатюрной. Компактной.
   Но чертовски идеально маленькой и компактной. Он без труда опрокинул ее и оказался сверху. Слова о том, какой прекрасной он находит ее грудь, звучали приглушенно, потому что, продолжая говорить, он уже снова ласкал ее сосок языком, губами, слегка прихватывал зубами, и по мере того как сосок становился все тверже, он чувствовал, как восстает и его собственная плоть. Ее естественный обворожительный запах смешивался с запахом мыла и терпким запахом их любви, опять пробуждая в нем животный инстинкт. Он терся своим телом о ее тело, целуя его, лаская, давая и требуя…
   На этот раз, когда все кончилось, он лег на спину и, глядя в потолок, подумал: как странно, с каждым разом становится все лучше и лучше.
   Он снова прижал ее к себе:
   — Ну так как: это только секс?
   — Секс умопомрачительно хорош.
   — Но только секс?
   — Разве я не сказала тебе, что женщине всегда нужно чувство.
   — Ты сказала, что таково было мнение, изложенное в телевизионном шоу.
   Она рассмеялась. А потом серьезно ответила:
   — Ты невозможен, Марк Лакросс. Иногда мне хочется стать огромной, как борец-чемпион, чтобы разорвать тебя на клочки.
   — Гм-м, не слишком обнадеживающе звучит.
   — Но, может быть, не так уж и плохо. Ты вызываешь неумеренные эмоции — будь то гнев или что-то другое. И я обожаю тебя. Мне нравится твоя честность и даже твоя настырность. — Она усмехнулась. — Мне нравится твоя увлеченность, твое мироощущение.
   — Я рад.
   — Итак, я излила тебе свою душу. Как насчет твоей?
   — Для меня это был только секс.
   — Что?! — возмущенно воскликнула она.
   — Только секс, — ответил он и рассмеялся. Она размахнулась, чтобы ударить его, но он перехватил руку, притянул Энн к себе и стал целовать в губы, шепча: — Хотел бы я, чтобы это был только секс. Чтобы ты не проникала мне прямо под кожу, чтобы тревога за тебя не сводила меня с ума.
   Она облегченно вздохнула и прильнула к нему:
   — Нет никаких оснований тревожиться за меня.
   — Ну да, конечно, я нахожу тебя бегающей по болотам во время небывалой грозы, и у меня нет оснований за тебя беспокоиться.
   — А ты-то что делал в болотах?
   — Пришел искать тебя.
   — Почему?
   — Потому что боялся.
   — Почему?
   — Не знаю, интуиция, — он запнулся, вспомнив, что еще не сказал ей про опознание Джейн Доу. — Ты ведь от меня знаешь, что еще одну женщину нашли убитой, правда?
   Она нахмурилась.
   — Задушенной?
   — Нейлоновым чулком.
   — Эти два убийства могут быть связаны между собой? Я думала, что серийные убийцы действуют всегда одинаково, ведь они и убивают потому, что их извращенные желания находят некое удовлетворение в самом способе убийства.
   — Это не обязательно серийные убийства, — ответил Марк. — Когда я начинал служить в полиции, убийства, которые мы расследовали, были главным образом убийствами по личным мотивам. Ревность, алчность служили тогда такими мотивами. С тех пор мир сильно переменился. Все больше и больше преступлений совершают ненормальные, а их жертвами становятся абсолютно незнакомые им люди. И преступники руководствуются именно теми извращенными желаниями, о которых ты говоришь. Но я уверен, что Джину убили по личному мотиву.
   — Ты опять про Джона…
   Он остановил ее повелительным жестом руки.
   — Вовсе нет.
   — Ты пришел к выводу, что Джон невиновен?..
   — Нет. Просто сейчас я не так уверен в его виновности, как прежде.
   — Почему?
   — Из-за Джейн Доу, — ответил Марк.
   — Ты что-то узнал в связи с ее убийством?
   — Нам известно, что в тот вечер, когда ее убили, она была в клубе.
   — О Боже мой! Она тоже танцовщица? — с ужасом спросила Энн.
   — Нет, она не работала в клубе. Просто она зашла в «Аннабеллу» в тот вечер. Ее видело несколько человек. Проблема в том, что никто не знает, с кем она пришла, пришла ли одна и с кем ушла.
   — Да, бедновато.
   — Скоро мы получим дополнительные данные на нее. В наш компьютерный век полиция имеет возможность очень быстро получать кое-какую информацию.
   — Но убийства могут оказаться и не связанными? — предположила Энн.
   — Могут. Джон Марсел мог зарезать Джину, а какой-нибудь придурок — пойти за Джейн Доу, когда она уходила из клуба.
   — Может, Джон скоро выйдет из комы.
   — Может быть. И будем молиться, чтобы, когда это случится, он смог нам помочь, не уличив себя самого.
   — Он, должно быть, что-то знает.
   — На это можно лишь надеяться, — предположил Марк.
   Энн положила голову ему на грудь, он крепко обнял ее за плечи.
   — Марк?
   — Да?
   Она некоторое время колебалась.
   — Марк, когда я была у Джона в палате в ночь убийства Джины, он, прежде чем потерять сознание, действительно кое-что мне сказал.
   — Я знаю.
   — Знаешь?
   — Ты плохая лгунья. В тот момент, когда ты заявила, будто он ничего тебе не сообщал, я знал, что это ложь.
   — В самом деле?
   — Да. — Он помолчал с минуту. — Ты вспомнила об этом потому, что теперь хочешь мне это сказать? — осторожно поинтересовался он.
   — Да.
   — Ну и? Что же он сказал?
   — Я думала, он узнал меня и пытается выговорить мое имя.
   — Но он сказал что-то другое?
   Марк чувствовал, как она дрожит.
   — Он произнес: «Аннабелла». Как я уже рассказывала тебе, когда Джон ввалился в мою квартиру, он повторял лишь, что не делал этого. А потом, в больнице, он произнес название клуба.
   — Значит, поэтому ты туда и отправилась?
   — Убийство каким-то образом связано с клубом.
   Марк размышлял. То, что она сообщила, не было для него таким уж откровением. Но если Марсел невиновен, то…
   Да, похоже, все идет к тому, что парень окажется действительно ни при чем.
   «Аннабелла».
   Он крепче прижал к себе Энн:
   — Ты больше не будешь совать нос ни во что, связанное с этим делом, поняла?
   Она не ответила.
   Прихватив ее волосы, он запрокинул ей голову так, что она вынуждена была смотреть ему прямо в глаза.